#img_6.jpeg

Перевод И. Марченко

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ю н о ш а.

Д е в у ш к а.

Т е т к а.

С т а м е н о в.

М и л и ц и о н е р  в  ш т а т с к о м.

Терраса на крыше жилого дома. Открывается крышка люка. Озираясь, на террасу поднимается  Д е в у ш к а. Она вытаскивает из-под навеса какие-то старые барабаны, расставляет возле дымохода и начинает в них бить. Несколько секунд спустя крышка люка снова открывается, на террасу осторожно, крадучись поднимается  Ю н о ш а. Он включает самодельный транзистор, находит музыку в ритме барабанного боя и приближается к Девушке. Девушка перестает бить в барабаны.

Пауза.

Ю н о ш а. Извините, вы существуете?

Д е в у ш к а. Бью в барабаны — следовательно, существую.

Ю н о ш а. А мне показалось, что вы — цветная открытка.

Д е в у ш к а. Что ж, тогда напишите адрес и отправьте меня кому-нибудь.

Ю н о ш а. Кому?

Пауза.

Д е в у ш к а. Ну, хватит. Иди-ка отсюда.

Ю н о ш а. Крыша не собственность твоего папаши, она принадлежит всему кооперативу.

Д е в у ш к а. Да еще этот транзистор… Прошу тебя, иди отсюда, потому что мне через час — к портнихе.

Ю н о ш а. Что репетируешь?

Д е в у ш к а. Тебе это безразлично, ты сейчас ломаешь голову, как бы со мной поговорить…

Ю н о ш а. Если хочешь, можем поиграть вместе.

Д е в у ш к а. На чем ты играешь?

Ю н о ш а. На транзисторе.

Д е в у ш к а. Мог бы хоть на трубе выучиться.

Ю н о ш а. Не могу.

Д е в у ш к а. Почему?

Ю н о ш а. Музыка мне противопоказана. Били меня в детстве.

Д е в у ш к а. За что били?

Ю н о ш а. Учился на скрипке. Как-то отец мне говорит: «Или играй, или брось эту скрипку!» Я спросил, куда мне ее бросить, и он влепил мне пощечину.

Д е в у ш к а. Велика важность — пощечина! Мать разбила скрипку о мою голову. Представляешь, какая у меня голова была восемь лет назад? Интересно, а Моцарта в детстве тоже били?

Ю н о ш а. Не хватало еще, чтобы Моцарта били. Кто такой его отец, чтобы бить Моцарта?

Д е в у ш к а. Да в детстве!

Ю н о ш а. Бить Моцарта — ты что, сдурела?

Д е в у ш к а. Знаешь, катись-ка отсюда, очень тебя прошу. Мне надо побарабанить еще хоть полчасика.

Ю н о ш а. Да не могу я уйти, ты не понимаешь! Барабань себе, сколько хочешь, а у меня тут дело есть.

Юноша достает из-за дымохода куски стекла. Вынув из кармана газету, поджигает ее и начинает коптить стекла. Девушка склоняется над горящей газетой, прикуривает сигарету.

Вот так… Ты, конечно, слышала, что будет солнечное затмение? Читала в газетах?

Д е в у ш к а. Меня больше к телевизору тянет.

Ю н о ш а. Полное солнечное затмение! Соображаешь, что это значит? Вот сейчас вот оно произойдет, а потом жди его еще сто лет — и неизвестно еще, дождешься ли. Весь мир об этом знает, а ты — нет.

Д е в у ш к а. Велика важность.

Ю н о ш а. Бывает, конечно, аполитичность, но чтоб до такой степени…

Д е в у ш к а. При чем тут политика — в солнечном-то затмении?

Ю н о ш а. А ты думаешь, солнце светит так просто, за здорово живешь?

Д е в у ш к а. А для чего же?

Ю н о ш а. Дело вообще не в том, светит оно или не светит. Через полчаса, к примеру, оно погаснет.

Д е в у ш к а. Ну и что?

Ю н о ш а. А ты что, даже не задумываешься, почему это происходит?

Д е в у ш к а. Думай не думай — это случится. Мне абсолютно все равно.

Ю н о ш а. Это у тебя от барабанов.

Д е в у ш к а. Думаешь, я всю жизнь буду бить в барабаны? Для меня это просто отдушина. Так я освобождаюсь от нервного перенапряжения. Стоит только ударить в барабаны — и становится легче. Это вроде отдушины… У каждого человека должна быть какая-то отдушина.

Ю н о ш а. Ты это где-то слышала — голову даю на отсечение, ты не сама это придумала!

Д е в у ш к а. Все мы что-то где-то слышали… По-твоему, люди каждый раз все заново выдумывают? Было когда-то десяток-два гениев, а потом с помощью средств связи весь мир постепенно узнал одни и те же истины…

Ю н о ш а. Каждый человек — это что-то новое! С него начинается что-то такое особенное, что не присуще никому другому.

Д е в у ш к а. Воображаешь, ты что-то мне доказал?

Ю н о ш а. А почему я должен тебе что-то доказывать?

Д е в у ш к а. Чтобы меня убедить.

Ю н о ш а. Скажи, этот дымоход доказывает что-нибудь вон тому дымоходу?

Д е в у ш к а. Так ведь то дымоходы. А мы ведь — люди.

Ю н о ш а. Дымоходы, люди — все едино, моя дорогая… Я сказал «моя дорогая» — и вдруг почувствовал, что люблю тебя. Я говорю совершенно серьезно. Но если ждешь, что я сейчас начну читать тебе стихи, — значит, думаешь, что я тебя не уважаю. Мне нечем тебя «охмурять» — я нигде не путешествовал, и рассказывать мне не о чем. Вот он, транзистор, — все, чем могу похвалиться. Своими руками сделал, если только ты способна это оценить…

Д е в у ш к а. Коробка из-под чего?

Ю н о ш а. Халва в ней была. На семи полупроводниках. Правда, полупроводники я не сам делал. Все остальное — по схеме. Вот тут катушки… В общем, можно сказать, своими руками сделал. Если это тебе интересно, я, конечно, польщен. Труд как-никак. Почти изобретение. Да, изобрел это кто-то другой, до меня, я собрал его по чужим чертежам, но для человека безо всякой подготовки это тоже достижение. В конце концов, дело не в изобретении, а в том, что это меня увлекает. У меня есть увлечение. Где-то я читал, что, когда начинают говорить об увлечениях, дело плохо. Это, говорят, увлечения, и необходимо принимать меры. Почему принимать меры? Надо принимать меры против тех, у кого нет увлечений. И вообще я могу тебе многое об этом рассказать, если тебе интересно, конечно. Понимаешь, меня-то эти мои рассуждения очень волнуют. Но это уже от самолюбия.

Д е в у ш к а. Ш-ш-ш! (Показывает на люк, который медленно открывается.)

Девушка и Юноша быстро прячутся за одним из дымоходов. Из люка появляется  Т е т к а  с корзиной, полной выстиранного белья. Тетка из тех, которым свойственно разговаривать самим с собой или с воображаемым собеседником. Она говорит, развешивая белье.

Т е т к а. Сорочки, простыни, трусы, комбинации… Вот я вас развешаю, будете сохнуть. Перво-наперво гляну, как веревки натянуты. Так. Хорошо. (Обращается к воображаемой кошке.) Брысь! Брысь отсюда! Нечего болтаться под ногами.

Ю н о ш а. Она разговаривает с кошкой. Это у нее с тех пор, как ее кошка сдохла.

Т е т к а. Я знаю, что говорю. Думаешь, ежели я необразованная, то, значит, глупая? Ты на них внимания не обращай. Им делать нечего, вот и выдумывают. Слушай, что я́ тебе говорю. Это солнечное затмение русские придумали. Третьего дня мне Донка Леферова в очереди сказала. Она с начальством якшается, уж она-то все знает. Ну вот, кто-то ей там сказал: русские решили закрыть солнце — чтоб американцев постращать. А те твердят по радио: мол, это враки, мол, это природа сама устроила затмение, чтобы всем доказать, что есть бог!.. Но я американцам не верю. Им бы только президентов убивать. Всех своих президентов поубивали. И еще, говорят, будем убивать. Государство называется. (Кошке.) Да перестань ты! Стану я слушать твои сплетни!.. Слушай лучше, что я тебе скажу… Может, эти русские и закроют солнце, почему не закрыть? Они когда-то собаку в небо запустили, и она летала, а потом и людей запускали. Впрочем, меня это не касается. А то потом скажут: что ты суешься не в свое дело? Ведь когда я насчет картошки сболтнула, как меня потом чистили на агитпункте. Не стану я в это соваться, однако насчет американцев согласна: какое ж это государство? Понаехали четыреста-пятьсот лет назад невесть откуда — ну разве это нация? Да ладно, пускай, какой ни на есть — народ, только что-то ни про их Бетховена не слыхать, ни про Медичи. Ружья им все подавай… Смотришь на них в кино — жуют да жуют. И что это они все жуют? Жуют и болтают. И ходят-то не по-людски, а все как-то выпендриваются. И орут: «О-хо-хо! О-хо-хо-о-о! Хайду-ю-ду-у-у!..» И чего ж это они орут? Ну скажи на милость, чего орут-то?

Ю н о ш а. Сейчас заведется про биотоки.

Т е т к а. А почему бы нет? Почему ж не поговорить? Должен ведь кто-то все растолковывать народу. Я, может, и простая женщина, однако доверяю науке полностью. Конечно, та особа, которая взглядом всякие предметы передвигала, оказалась аферисткой, у нее потом магнит под юбкой нашли. Но в таком деле наверняка можно и без магнитов обойтись — ведь наука ясно говорит, что человек что-то там такое излучает. Только пока не могут разглядеть, что́ именно. Вот наешься чесноку, к примеру, потом его излучаешь, а увидеть это — не увидишь. Вот какое дело, в этом во всем я разбираюсь, только соваться не хочу, чтоб потом не сказали: «Чего суешься?»

Ю н о ш а. Больше всего она любит порассуждать о происхождении человека. Тетя, расскажи что-нибудь о происхождении.

Т е т к а. А, тут ты меня не собьешь, потому как уж в этом-то я уверена. Плюнь на эти россказни, будто все люди произошли от обезьяны. Верно, некоторые — от обезьяны, однако не все. Те, которые от обезьяны, любят вверх карабкаться. Воображают, что, ежели вскарабкаются высоко, их примут за что-то другое. Но обезьяна есть обезьяна, ей ведь невдомек, что чем выше заберется, тем лучше виден голый ее зад… Потому-то самые хитрые из обезьяноподобных стараются все делать на ровном месте, чтобы никто не догадался, от кого они происходят. А вот те, которые не от обезьяны, те произошли от рыбы. Они лишь таращатся на обезьяноподобных и помалкивают. Потому что рыба, как известно, не может выражаться вслух, а писать и подавно. Так что рыбы и обезьяны — вроде как ближайшие родственники. Ну вот тебе картина происхождения… В общих чертах.

Ю н о ш а. Она так еще два часа может трепаться!

Т е т к а. Ты слушай, слушай, что тебе говорят. Авось поумнеешь. Когда человек слушает, он ведь чему-то учится. Я все, что знаю, услышала. Читать не умею, однако разве похожа я на неграмотную? Услышанное лучше запоминается, чем прочитанное. Начитаться ведь можно и всяких глупостей, зато из услышанного выбираешь только самое дельное. Потому что тому, кто говорит глупости, можно сказать: «Займись-ка ты лучше делом!» А попробуй это сказать тому, который глупости пишет, он ответит: «Да это мое дело и есть!» И кто только этот народ научит уму-разуму? Умри я завтра — кто его научит? Не умеем уважать людей мы, болгары… А наука — большая сила, что да, то да. Чао! (Уходит, но тут же возвращается.) Я столько еще всего знаю, да не хочу соваться, чтоб потом не говорили: «Чего суешься не в свое дело?» Ну, чао! (Уходит.)

Пауза.

Юноша и Девушка выходят из-за дымохода. Слышно мяуканье кошки.

Д е в у ш к а. А тут и на самом деле кошка была.

Ю н о ш а. Это другая кошка, настоящая. Ты знаешь, почему она мяучит?

Д е в у ш к а. Наверное, с котом заигрывает.

Ю н о ш а. Причина этого мяуканья вовсе не секс.

Д е в у ш к а. Что же?

Ю н о ш а. Сама знаешь — девушки любят завуалированные непристойности. Я вот сказал, что причина этого мяуканья не секс. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что такое секс?

Д е в у ш к а. Ну ладно, говори, по какой причине.

Ю н о ш а. По космической.

Д е в у ш к а. Глупости!

Ю н о ш а. Не веришь? Это у тебя тоже из-за барабанов… Животные предчувствуют солнечное затмение, и это их беспокоит. Чувствуют они, что в природе что-то творится. И поскольку кошка не понимает, как происходит солнечное затмение, она пугается и мяучит. Так же вот и с людьми. Когда они не понимают чего-то, им становится страшно.

Д е в у ш к а. Нечего приписывать общественный характер явлениям природы. По-моему, в социалистической стране вообще не может быть солнечного затмения. У нас солнце светит ярко и неугасимо.

Ю н о ш а. И все же на нем есть разные там пятна.

Д е в у ш к а. Я их не видела и слухам не верю.

Ю н о ш а. Возьми стеклышко — увидишь. (Протягивает ей закопченное стекло.) Смотри.

Д е в у ш к а. Не вижу я никаких пятен.

Ю н о ш а. Сквозь стекло смотри!

Д е в у ш к а. Если ты вообразил, что пятна есть, — дело твое, а я не вижу.

Ю н о ш а. Чего тут воображать, когда они видны.

Д е в у ш к а. В конце концов, я могу тебе поверить… Может, они и есть там, эти пятна.

Ю н о ш а. Да зачем верить-то? Может, их и нет вовсе. Может, я закоптил стекло больше, чем надо…

Д е в у ш к а. Нет, почему же… Я тебе верю.

Ю н о ш а. А ты особенно не верь тому, чего не видела собственными глазами.

Д е в у ш к а. Трусишь, да?

Ю н о ш а. Чего?

Д е в у ш к а. Того, что я тебе верю.

Ю н о ш а. Подозрениями хочешь помучить? Я сам замучаю тебя ими, когда мы поженимся.

Д е в у ш к а. Мать честна́я!.. А кстати, откуда взялось это выражение — «мать честна́я»?

Ю н о ш а. Откуда взялось?

Д е в у ш к а. Что-то ведь оно означает. Почему, например, именно мать, а не что-то другое?

Ю н о ш а. Вот именно, речь идет о другом. Здесь переносный смысл…

Д е в у ш к а. Какой же?

Ю н о ш а. В разных положениях разный…

Д е в у ш к а. Корчишь из себя философа, а объяснить не можешь.

Ю н о ш а. Я философ, когда остаюсь один. А в присутствии других людей я скептик.

Д е в у ш к а. Как по-твоему, обидные вещи ты говоришь?

Ю н о ш а. Для кого обидные — для меня, для тебя?

Д е в у ш к а. Для меня, конечно. Кто же станет обижать самого себя?

Ю н о ш а. Занимаются же люди самокритикой.

Д е в у ш к а. Заниматься самокритикой не обидно — это свидетельство силы.

Ю н о ш а. Кто сильный? Тот, кто занимается самокритикой, или тот, кто вынуждает к этому других?

Д е в у ш к а. Ну, меня на такой демагогии не проведешь.

Ю н о ш а. Ты вообще к кому-нибудь относишься с доверием?

Д е в у ш к а. Отношусь. К богу.

Ю н о ш а. Так ты верующая?

Д е в у ш к а. Я верю в своего бога.

Ю н о ш а. Кто же он, твой бог?

Д е в у ш к а. Я поклялась никому этого не говорить. Но раз не могу удержаться — что же делать…

Ю н о ш а. Ну, говори, говори.

Д е в у ш к а. Клянись, что никому не скажешь.

Ю н о ш а. Клянусь.

Д е в у ш к а. Если проболтаешься, я расскажу, что ты мне говорил, что на солнце есть пятна.

Ю н о ш а. Не валяй дурака.

Д е в у ш к а. Мой бог! Он самый совершенный, самый умный, самый красивый, самый честный.

Ю н о ш а. Я сейчас обижусь.

Д е в у ш к а. Когда он говорит, его слова льются, льются, льются…

Ю н о ш а. Как что?

Д е в у ш к а. Когда он смотрит на меня своими черными очами-маслинами, они блестят, блестят, блестят…

Ю н о ш а. Как что?

Д е в у ш к а. Пальцы у него тонкие и длинные, длинные, длинные…

Ю н о ш а. Ты с чем-нибудь сравнивай, не могу же я все время придумывать сравнения! Нервных клеток на сравнения не хватает…

Д е в у ш к а. Ни у кого я не видела таких длинных пальцев.

Ю н о ш а. Хорошо еще, если этот, с длинными пальцами, не окажется карманником.

Д е в у ш к а. Он всегда в моем сердце! И людская злоба бессильна изгнать его оттуда до конца моих дней, до могилы.

Ю н о ш а. Изгонит, изгонит. Человеческая злоба все может изгнать. Зовут его как?

Д е в у ш к а. Его зовут… его зовут…

Ю н о ш а. Ну, скорее! Не тяни за душу!

Д е в у ш к а. Первая буква «С», как сокол. Вторая — «И», как истина. Третья — «М», как море. Четвертая — «О», как огонь.

Ю н о ш а. Сокол… Море… Симо! Это так зовется твой сокол — Симо? Симо! Мать честная! Никогда бы не подумал, что можно полюбить человека с таким именем!

Д е в у ш к а. Не получается у тебя сатанинский смех.

Ю н о ш а. Да я от горя смеюсь, радость ты моя… Пойми, когда выдумаешь себе такого вот героя, он в конце концов не может не оказаться мошенником. Потому я и предлагаю тебе себя.

Д е в у ш к а. Любовь — это судьба. Я предназначена кому-то… И у меня плохое предчувствие, что этот кто-то — не ты. Когда я говорю «плохое» предчувствие, я имею в виду — плохое для тебя.

Ю н о ш а. Ох уж эта мне интеллектуальная софистика, ненавижу ее!

Д е в у ш к а. Интеллектуальная софистика? Что-то есть магическое в этих словах — разумеется, если они не оскорбительны для меня.

Ю н о ш а. Как можно допускать подобные мысли, очарование мое, солнце мое, барабан мой!..

Открывается люк, появляются  а р х и т е к т о р  С т а м е н о в  и еще какой-то  м у ж ч и н а. С их появлением молодые люди замолкают. Пауза. Стаменов ходит вокруг дымоходов и антенн и что-то ищет. Вынюхивает, как ищейка. Все за ним наблюдают.

С т а м е н о в (мужчине). Нет его. Спрятали. (Обращаясь к молодым людям.) Где он?

Д е в у ш к а. Кто?

С т а м е н о в. Ах, мы не понимаем, кто!

Ю н о ш а. Да он здесь.

С т а м е н о в. Где?

Ю н о ш а. Здесь где-то, поблизости…

С т а м е н о в. Ты о чем?

Ю н о ш а. О том, что вы ищете. Оно не может затеряться. Ничто в природе не исчезает.

С т а м е н о в. Ну, так где же его сохраняет природа?

Ю н о ш а. Вы слишком на нервы действуете, товарищ. Объясните, что вы ищете?

С т а м е н о в. Молодые, а уже нервные.

Ю н о ш а. Что вам от нас нужно?

С т а м е н о в. Коврик!

Ю н о ш а. Коврик… Украли ваш коврик.

С т а м е н о в. Невинные, как две снежинки, слетевшие на крышу… Я спрашиваю, где коврик, который она здесь разостлала, на котором вы потом лежали…

Ю н о ш а. И который потом…

С т а м е н о в. Сообразил наконец.

Д е в у ш к а. Но вы…

С т а м е н о в. А вот уж мы — нет! Мы не лазаем по крышам. У нас есть законные, священные постели.

Ю н о ш а. Кто этот товарищ?

С т а м е н о в. Товарищ из милиции.

Ю н о ш а (милиционеру). Товарищ милиционер, можно с разрешения власти дать ему по зубам?

Милиционер молчит.

Нельзя. А следовало бы.

С т а м е н о в. Дай сюда свою правую руку.

Ю н о ш а. На!.. Не бойся! Бить не разрешают.

С т а м е н о в (достает какую-то коробочку и листок бумаги). Большой палец. (Берет отпечаток пальца.) Указательный! Средний!.. Безымянный… Мизинец… Вот так… А теперь всю ладонь. Пошли, товарищ милиционер.

В это время Юноша делает вид, что собирается снять ботинок.

Ты что? Бежать собрался?

Ю н о ш а. Зачем же? Я подумал, с ног, наверное, тоже нужны отпечатки.

С т а м е н о в. Где транзистор?

Ю н о ш а. Вот он.

С т а м е н о в. Не валяй дурака. Где транзистор из моей машины? Ты выкрал его на прошлой неделе. Ты выкрал — и отпечатки это подтвердят.

Ю н о ш а. Здесь, в этой коробке. Только я его не крал, я просто-напросто его разобрал, потому что увлекаюсь техникой.

С т а м е н о в. Из любви к технике, значит.

Ю н о ш а. Совершенно верно — из любви. То, что делается из любви, нельзя называть кражей.

С т а м е н о в. Вы слышите этого философа? Если это не кража, как же это тогда называется?

Ю н о ш а. Услуга.

С т а м е н о в. Значит, ты его взял, чтоб оказать себе услугу?

Ю н о ш а. Не себе, а вам.

С т а м е н о в. Благодарю. Очень тронут.

Ю н о ш а. Пожалуйста, не за что.

С т а м е н о в. Где транзистор?

Ю н о ш а. Здесь.

С т а м е н о в. Где — здесь, молокосос?

Ю н о ш а. Не принимаю это оскорбление в силу неравенства интеллектов.

С т а м е н о в (хватает коробку-транзистор и силится открыть). Где мой транзистор?

Ю н о ш а. Зачем же так грубо?.. Минутку, я покажу. (Открывает коробку.) Вот он, видите? Вот это — полупроводничок, и вот это тоже, а вот здесь другой. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. В вашем столько было? Не знаете. Семь, конечно, можете мне верить. Вас интересует, где шкала, заводская коробочка, ручки настройки и тэ дэ. Все — вдребезги… Привязал камень — и в канал. Я это сделал, чтоб меня не поймали. В смысле, чтобы поймали не сразу… А вот катушки, вот эти проволочки — это уже собственная моя работа. Верно, сделано по схеме, но поначалу без этого не обойтись. Вот и все в нескольких словах.

С т а м е н о в. Ты ненормальный?

Ю н о ш а. Вот вы уже и оскорбляете. Я ведь сказал, никакого приемника я у вас не брал. У таких, как вы, не украдешь. У таких, как вы, надо просто изымать кое-какие вещи.

С т а м е н о в. Послушай-ка, Эдисон…

Ю н о ш а. Да-да… Они вам ни к чему… Например, этот дымоход, когда он дымит… Верно, дым — это его дым, но, если я, к примеру, возьму этот дым, станет ли дымоход сердиться и требовать его обратно? Зачем он ему? Но не подумайте, что я говорю все это просто так — все имеет свою логику.

С т а м е н о в. Какая логика? Отпереть мой «Москвич-408», сиденье которого можно превратить в постель, отвернуть приемник, разбить его футляр вдребезги, выбросить в канал — это, по-твоему, дым? Ты чего добиваешься — чтоб я вышел из себя?

Ю н о ш а. Ни в коем случае! Ведь мне потом не загнать вас обратно. Все-таки кожа держит вас в каких-то рамках.

С т а м е н о в. Ты арестован!

Ю н о ш а. Один вопрос. Кто автор Фантастической симфонии? Не знаете… Тогда зачем вам приемник?

С т а м е н о в. Послушай-ка, Моцарт! Я человек занятой, мне некогда заниматься глупостями. У меня все в порядке, как в аптеке, — на каждом сантиметре моего письменного стола лежат предметы, лежат каждый на своем, точно определенном месте.

Ю н о ш а. Вот это да!

С т а м е н о в. Не перебивай старших! (Бьет его по щеке.) Этого тебе мало! Надо бы еще, еще… Чтобы ты подняться не мог. Отбивную из тебя сделать!

Милиционер отстраняет Стаменова. Пауза.

Ю н о ш а (внешне спокойно). Товарищ милиционер, можно мне идти немного впереди, чтоб не подумали, будто я иду вместе с этим господином?

С т а м е н о в. Я должен идти с вами. Он обязательно чего-нибудь наврет. Только я могу верно вас информировать.

М и л и ц и о н е р (Юноше). Пойдешь с нами, парень.

Ю н о ш а. С вами я пойду с удовольствием, И должен вам сказать, товарищ милиционер, что никакого приемника я не крал. Это нетрудно установить. У товарища с отпечатками не все ладно.

Уходят.

Д е в у ш к а. Вы…

Стаменов останавливается.

Вы задержитесь немного, пожалуйста. Извините, вы существуете?

С т а м е н о в. Раз я на должности, следовательно, существую.

Д е в у ш к а. А я подумала, что вы — почтовая открытка.

С т а м е н о в. Что-что?

Д е в у ш к а. Раздевайтесь!

Стаменов в недоумении.

И я разденусь. Я хочу побыть с вами. Я вас давно люблю, целый год. С тех пор как мы с папой и с мамой побывали у вас в гостях, я в вас тайно влюбилась. Это может показаться вам ребячеством, но я вся извелась. Подойдите поближе. (Приближается к нему.)

С т а м е н о в. О!

Д е в у ш к а. Я вас целый год слушала с раскрытым ртом. Слушала, как вы рассказывали о Ниагарском водопаде и как над грохочущей бездной вы думали о хаосе, из которого произошел наш мир. Слушала о венском Пратере, и о концерте Моцарта в рижском соборе, и о том, что вы лишь тогда поняли смысл форм и пропорций, и как в вашем сознании тогда зародились архитектурные идеи о невероятных висячих садах над песком и морем…

С т а м е н о в. Что вы говорите?

Д е в у ш к а. Я только повторяю ваши слова.

С т а м е н о в. До вчерашнего дня вы были совсем маленькой… И вот стали взрослой девушкой.

Д е в у ш к а. И хорошо.

С т а м е н о в. И хорошо… Я должен идти.

Д е в у ш к а. Ну пожалуйста!

С т а м е н о в. Я не знаю, о чем с вами говорить… Я позабыл… Мне уже сорок…

Д е в у ш к а. Сорок пять.

С т а м е н о в. Да-да… Может быть, сорок пять.

Д е в у ш к а. Я очень глупая?

С т а м е н о в. Ни в коем случае… Какой прекрасный день… Впрочем, какой день, если скоро наступит полное солнечное затмение?

Д е в у ш к а. Я люблю солнечные затмения.

С т а м е н о в. Я… тоже. Жаль только, что они редко случаются… Какой прекрасный день. Впрочем, какой же день, если сейчас наступит полное солнечное затмение.

Пауза.

Какой прекрасный день.

Д е в у ш к а. Не надо, я уже ваша.

Девушка подходит к Стаменову, он быстро целует ее. Девушка дает ему пощечину.

Пауза.

Чуть-чуть вас не ударила. Я мазохистка. С этим малым мы занимаемся разными гадостями — здесь, среди дымоходов. Тем временем я бью в барабаны. Мне очень нравится в это время бить в барабаны… Это меня возбуждает, и я делаюсь неподражаемой. (Протягивает руку к барабанам.) Хотите посмотреть?

С т а м е н о в. Ради бога… Я ухожу.

Д е в у ш к а. Куда?

С т а м е н о в. Просто мне пора.

Д е в у ш к а. Боитесь, что я вас изнасилую? Кумир мой! Человек, заглянувший в хаос! Разгадавший смысл форм и пропорций! Человек, лично берущий отпечатки пальцев у Моцарта!

С т а м е н о в. У какого Моцарта?

Д е в у ш к а. У Моцарта. У того самого. Ведь он — Моцарт!

С т а м е н о в. Ради бога, не кричите так.

Д е в у ш к а. Почему?

С т а м е н о в. Потому что вас услышит весь квартал.

Д е в у ш к а. Какой квартал?.. Тут нет никакого квартала. Здесь крыша.

С т а м е н о в. У вас слишком громкий голос.

Д е в у ш к а. Это ничего. Минутку. (Кричит.) Эй, люди! Посмотрите на негодяя!

С т а м е н о в. Тише! Вы где находитесь?

Д е в у ш к а. Здесь, на крыше, в Софии, в Болгарии, на Балканском полуострове, в Европе. Я могу и сильней. (Кричит.) Эй, люди!

С т а м е н о в. Хватит!

Д е в у ш к а (продолжает кричать). Идите посмотрите на негодяя во плоти!

С т а м е н о в. Я вас умоляю — это неприлично.

Д е в у ш к а. Верно, неприлично. Ладно, если неприлично, я не стану кричать.

С т а м е н о в. До свидания! (Бросается к люку.)

Д е в у ш к а. Куда? (Забегает вперед, наступает на крышку люка.)

С т а м е н о в. Вы же обещали, что больше не будете кричать.

Д е в у ш к а. Да, я сказала, что не буду кричать. Но я вас отпущу при одном условии: если вы встанете там, на карнизе, и во все горло прокричите: «Эй, люди! Я негодяй!» Иначе я сама стану кричать, сбегутся люди, и я скажу, что вы хотели меня изнасиловать. Ну, кричите.

С т а м е н о в. Ну как же так?

Д е в у ш к а. Хотите, я покажу как?

С т а м е н о в. Нет!

Д е в у ш к а. Примерно так же громко.

С т а м е н о в. Послушайте, давайте разберемся во всем по-дружески.

Д е в у ш к а. После того, как вы прокричите.

С т а м е н о в. Но я не могу этого сделать.

Д е в у ш к а. Тогда я это сделаю.

С т а м е н о в. Не надо… Я попробую.

Д е в у ш к а. Ступайте вон туда.

С т а м е н о в (уходит на край крыши, открывает рот, но слышится лишь жалкий фальцет). Эй, люди!

Д е в у ш к а. Ну уж нет! Это не дело!

С т а м е н о в. Не могу. Как вы не понимаете? Я пожилой человек. Вы же видите, попробовал — не могу. Заставьте меня сделать что-нибудь другое, только не заставляйте кричать. У меня — имя, я дорожу своим именем.

Д е в у ш к а. Своим именем… Пусть бы сейчас произошло крушение мира, пусть бы все поглотил всемирный потоп, лишь бы ваше имя осталось незапятнанным, так? Кричите!

С т а м е н о в. Да поймите же, это неразумно.

Д е в у ш к а. Именно потому, что неразумно. Кричите, иначе я закричу, тогда уж выйдет совсем неразумно.

С т а м е н о в. Я вас очень прошу, очень. Я готов сделать что-нибудь другое. Все, что угодно, только не заставляйте меня кричать.

Д е в у ш к а. Что другое?.. Не могу же я без конца придумывать. Ну что?

С т а м е н о в. Я могу, например, поцеловать вам ноги, как в настоящей трагедии.

Д е в у ш к а. Иронизируете? Где вы собираетесь их целовать? Пальцы или… (Приподнимает юбку.) Здесь, повыше, или еще повыше… Вы хорошо видите без очков? У меня красивая кожа. Самое лучшее в женском теле — это кожа. Не верьте там насчет глаз, бюста, шеи и так далее — это все разные писатели придумывают, оторванные от жизни. Кожа, клетки… Вот она, кожа семнадцатилетней женщины, видите? Ни черта вы не видите. У вашей жены кожа — как у ощипанного фламинго. Я фламинго видела в зоопарке, неощипанного… Кричите!

С т а м е н о в. Вы меня оскорбили.

Слышится мяуканье, собачий лай, вой. Темнеет.

Д е в у ш к а. Слышите? Все твари встревожились. Начинается солнечное затмение. Слушайте, слушайте!

С т а м е н о в. Вы боитесь?

Д е в у ш к а. Ну хорошо. Вы сказали, что-нибудь другое? Ладно. Станьте вон там, напротив меня. Так. Можете не кричать. Успокойтесь. Вас никто не увидит и не услышит. Сейчас вы разденетесь передо мной.

С т а м е н о в. Как?

Д е в у ш к а. Постепенно.

С т а м е н о в. Догола?

Д е в у ш к а. Абсолютно.

С т а м е н о в. Это невозможно.

Д е в у ш к а. Почему? В человеческом теле нет ничего, чего можно было бы стыдиться. Все, чего человек может стыдиться, у него в черепной коробке.

С т а м е н о в. Это неприлично.

Д е в у ш к а. Как неприлично? Вы нам рассказывали о голом Давиде на площади перед Палаццо Веккио во Флоренции. Для меня вы значите намного больше, чем Давид Микеланджело, потому что ваше дыхание было тут, рядом со мной.

С т а м е н о в. Я обещаю, что никому не расскажу, что вы были влюблены в меня.

Д е в у ш к а. А, вы так великодушны. Обещаете, что никогда меня не выставите на посмеяние?

С т а м е н о в. Обещаю.

Д е в у ш к а. А я вам не верю. Но если даже расскажете, меня это уже не трогает. Раздевайтесь!

С т а м е н о в. Вы где находитесь? Над кем вы глумитесь?

Д е в у ш к а. Вы меня не запугаете — здесь, на крыше. (Кричит.) Эй, люди!

С т а м е н о в. Довольно! Я разденусь!

Д е в у ш к а. Так. Теперь я снова могу относиться к вам с уважением. Пожалуйста, начинайте.

Стаменов суетливо снимает рубашку, потом майку. Не решается спять брюки. Разувается.

С т а м е н о в. Может, хватит?

Д е в у ш к а. Ну что, кричать?

С т а м е н о в. Нет!

Д е в у ш к а. Тогда продолжайте, да пошустрей. Ведь почти совсем темно.

С т а м е н о в (делает попытку снять брюки). Не могу. Руки не слушаются.

Д е в у ш к а. А когда отпечатки брали, они вас слушались? А когда били парня? Теперь нужно гораздо меньше усилий. Ну же, видите, вам некуда деваться.

Стаменов стаскивает брюки, стоит в трусах. Вид у него комичный.

Осталось совсем немного.

С т а м е н о в. И это тоже?

Д е в у ш к а. А как же. Это самое главное.

С т а м е н о в. Этого я уже не могу сделать ни за что на свете.

Д е в у ш к а. Сделаете. Сделаете от страха. Потому что сейчас я скажу, что буду кричать, и вы предпочтете предстать передо мной во всем своем уродстве, лишь бы не запятнать свое имя. Я в этом не сомневаюсь. Видите, как я спокойна. Как осужденная на смерть! Ну!

Стаменов, словно загипнотизированный, касается рукой трусов.

Так. Теперь помогите и другой рукой. Той самой, которой вы только что били человека.

Стаменов делает это механически.

Так. Теперь постепенно опускайте руки вниз. Меня отделяет всего лишь несколько мгновений от полного солнечного затмения. В миг полного солнечного затмения я увижу то, что Медичи видели в мраморе, изваянным резцом Микеланджело Буонаротти-младшего. Вот, поглядите, солнце исчезло. В животном мире царит паника. Где-то скачут по кругу взбесившиеся лошади, гривы их источают электрические разряды. Антилопы молнией проносятся в песках пустыни. Собаки воют. В такие минуты священники поднимались на амвон и провозглашали конец света. А верующие осыпали дарами и деньгами церковь, чтобы умилостивить господа бога. Ну-ка, умилостивьте и вы меня!

С т а м е н о в. Ну ладно! Смотри! (Делает резкое движение.)

Д е в у ш к а. Нет. (Хватает в охапку его одежду.) Теперь уходите, немедленно! (Открывает крышку люка и начинает выбрасывать одежду Стаменова.) Слышите? Ступайте к своей жене, покажитесь ей! Пускай она вас стережет получше. (Толкает его к люку.) Убирайтесь. Не заслоняйте солнце своими тряпками! Уходите!

В этот миг слышатся выстрелы из пистолета. Стаменов сползает в люк, крышка с грохотом падает, закрывается. По движению девушки можно понять, что стреляет она, хотя она по отношению к зрителю стоит так, что рука с пистолетом не видна. Девушка проводит рукой по лицу, как бы освобождаясь от какого-то наваждения, и мы видим, что в руке не пистолет, а барабанная палочка. Рука Девушки безвольно разжимается, палочка падает… Это было лишь секундное затмение — и никакого убийства. Поднимается крышка люка, из него высовывается голова Стаменова.

С т а м е н о в. Если ты, малышка, даже расскажешь обо всем этом, никто тебе не поверит, потому что всем известно, что я архитектор Стаменов, а ты всего-навсего соплячка. И еще могу добавить следующее: рассказ о Ниагарском водопаде и о Буонаротти-младшем с гораздо большим интересом слушала твоя матушка. (Закрывает за собой люк.)

Девушка смотрит куда-то в пространство. Поблизости, в соседнем дворе, воет собака. Девушка начинает выть в унисон с собакой. Идет к своим барабанам. Слышны сумбурные, как бы задыхающиеся удары. Бой барабанов и вой! Удары напоминают бессвязные слова. Постепенно ритм выравнивается, и с последним ударом вступает музыка. С музыкой, по законам всех чудес, вокруг все светлеет. Может быть, солнце уже вырвалось из тени. Люк снова открывается, и появляется  Т р у б о ч и с т, такой, каким мы его знаем по почтовым открыткам, — седой, с белыми усами.

Д е в у ш к а. Извините, вы существуете?

Т р у б о ч и с т. Работаю — следовательно, существую.

Д е в у ш к а. А я вас приняла за открытку.

Т р у б о ч и с т. Если хотите, можете написать на мне адрес и отослать кому-нибудь.

Д е в у ш к а. Кому?

Т р у б о ч и с т. Не знаю…

Д е в у ш к а. Я подумаю… до следующего солнечного затмения.

Т р у б о ч и с т. Только у меня больное сердце, и неизвестно, дотяну ли я до той поры.

Д е в у ш к а. Не бойтесь! Завтра мы едем на экскурсию. По всей видимости, мы попадем в катастрофу, и я завещаю вам свое сердце. Вам его пересадят, и вы проживете не только свою, но и мою жизнь.

Т р у б о ч и с т. Это несправедливо. Свою жизнь я прожил, сердце пригодится вам самой.

Д е в у ш к а. Но ведь оно у меня — для того, чтобы я его кому-то отдала.

Т р у б о ч и с т. Не могу я принять такой щедрый подарок.

Д е в у ш к а. Прошу вас, примите!

Т р у б о ч и с т. Но мне нечем отплатить вам.

Д е в у ш к а. Лучшей платой будет радость, которую вы мне доставите, приняв его.

Трубочист оглядывается.

Д е в у ш к а. Ну что вы озираетесь?

Т р у б о ч и с т. Боюсь, как бы кто-нибудь не услышал и не принял нас за сумасшедших.

Д е в у ш к а. Здесь никого нет.

Трубочист медленно снимает свой черный пиджак, седой парик, срывает огромные усы — и перед нашим взором предстает  Ю н о ш а. Он улыбается. И Девушка улыбается тоже.