– Аконт?

– А вы?

– Моя фамилия тебе ничего не скажет. Но игры с водкой по случаю устрою. Можешь звать меня Гертр.

– Обойдемся без формальностей?

– Простите, Аконт! – К ним стремительно спускалась крайне симпатичная блондинка – само очарование! Красивые глаза оттеняли необычайно уместно подобранный к пудре карандаш.

– Молодые люди! Погодите же. Вас я даже в профиль легко узнала, такой красавчик! Ах да, меня зовут Патриция. Не волнуйтесь, я не из службы контроля багажа.

– Девушка, вы не обознались? Я встречаю гостя, видите, спецтранспорт, у нас мало времени.

– Нет. У меня послание с вашей, Аконт, стороны. От Лайки. А вас как зовут?

– Ты подружку с собой взял? – игнорируя лучезарное лицо Патриции, брякнул недовольно Легойда.

– Да ну что вы! Мама правда может передать весточку через кого приходится.

– Только письмо у меня в багаже, там и фотография есть. – Садитесь.

Фотография! Лучше бы Патриция выбросила ее в урну. Это было в самом начале вечера, и на карточке Лайки очень похоже, что сидела на колене этого пожилого угодника Истера! Вот и верь после персоналу. Надо бы в головной офис «Роли» дать знать, но на всех не получится найти управу. Они ведь один за одного, как корсары на рейде.

– Давайте и обедом накормим, все-таки десять часов.

– Спасибо. А то мне в банк заезжать еще. Но обременять совестно.

– Мы и так выбились уже из графика, – не зря он делал недоуменные глаза на получении багажа. Может, ей и не Аконт понравился. Для дела лучше бы он. Молодых использовать надо.

– Надолго к нам?

– На три дня, неделю. Повидать родных.

– Спасибо за весточку.

Они неслись в сторону центра.

– Что же такое делается? Откуда все эти коровы?

– У нас в прошлом году закрыли свиноферму. Люди полностью перешли на говядину. – Патриция передернулась.

– Я ценю больше всего индейку. Она не жирная, – начал было шофер, обиженно, что Легойда его не представил, но лицо блондинки смутило.

– Заработать не хотите? – неожиданно, как очень часто по наитию, просил девушку Легойда.

– Вообще я отдохнуть думала, сейчас время такое, на работе горячие три недели.

– Тысяч триста? Делать особенно ничего не надо.

– Это очень большие деньги. Наверно что-то незаконное.

– Как сказать.

– Деньги, движение, приложение интеллекта – согласна. И вообще, все что запрещено законами и осуждается принятыми нормами морали. Три сотни, конечно, лишними не будут.

– Да надо-то на шухере побыть. Авто, смотрю, водите?

– А что вы будете делать? Грабить?

– Заказное убийство. Одного известного жесткого парнягу надо сделать героем. Совсем.

– Не боитесь, что я из полиции?

– Боюсь, – честно признал Легойда. – Но я тебя признал. Ты ведь бывшая Себастьяна Верховена? Помнишь, в пятнашки играли, напившись кентенберри? У тебя еще такой кулон был, на виду валялся.

– Так это ты!

Аконт чувствовал себя не в своей тарелке. Глаза этого Легойды стали сразу есть его мозги, а теперь от возбуждения старых знакомых он просто взлетал в зенит.

– Как ты попала в Союз? Нам еще километров тридцать, можешь не спешить, быстрее нашего водителя не пообедаем.

И Патриция неожиданно стала рассказывать. Как Легойда предположительно помнит, она из очень известной крепостной семьи. Там, за тремя рвами, под сенью скульптурных изваяний и блеском скульптурных групп шло не спеша отрочество с видом на взрослых безобидные возлияния, с пением мух у кроватки. Ее звали вначале музой музыки и беззаботного смеха, но между родными и близкими произошла безнадежная свора. Часть выступало за немедленный отказ от коррекции эмоции, более взвешенной позицией подавалось спихнуть разность эмоциональных потенциалов на проблему поколений. Одни боятся страха, другие ленятся от бессилия. Мы, пробужденные для жизни вечной, копошимся в чужом стиранном бельишке. Многое поднималось тогда и сбрасывалось в пропасть. В даунтауне были дальние родственники, после разлада согласились принять все ее многочисленное семейство. Никто никого там не стыдился, не было ссор обид, неуклюжей утренней ругани за чашками. Первые воспоминания – удары судьбы, она всю жизнь бежит от неуместных аллегорий. Одним по сердцу иллюзии, иные не прочь использовать сложные аллюзии. За крепостью, на горе жили самые добрые люди. Она ценила бывать у бедных родственников. Ей было почти пятнадцать, или двенадцать, когда первые детские воспоминания показались не снами, правдой. Буквально пару недель, и он посвятил ее в особенности текущего мироустройства. Мировая политическая повестка оказалась лаконичнее передовиц масс-медиа. Есть мы, они и те. Те оказались не теми, что должны быть с нами, а те – что с ними. Слышали, про хрен с ними? Вот. Он со всеми должен быть, и с нами тоже. Тут ведь ничего особенно сложного, в человеческих организмах. Одни умные, вторые не глупые, третьи – вообще не дураки. А я дурень, – объяснял ей и еще пятерке способных Акдехай. Я против системы. Есть система научных понятий, это совсем не научная организация труда. Совершенно не важно, кто и чем владеет. При правильном подходе каждый будет годен, вот только те, что не годны, негодники эдакие, они больше по сердцу тем, кто хороводит. Точно в прятках, кто-то водит, кто заводит, кто обводит вокруг пальца. И вот последние вместо чтобы делегировать представительство первым, освободились и стали крутить пальцы вокруг головы. Когда общество просело под гнетом экономических бедствий, это было не столько влияние макропоказателей, сколько желание конвертировать свободу в понятные референты реалистичных ценностей. Романтика стала выражаться языком игорного стола, как верование (beliefs) парой столетий до. Понятно рассказываю?

– В целом да, а что за верование (иудшуаы)? – Легойда хмыкнул. Теперь похоже, лапочка получила достойное образование, зачем, впрочем.

– Иудшуаы (beliefs) – типичный пример суперпозиции. Мне ближе по духу поэтика Просвещения, бедная проза улицы с социальным подтекстом. Проявлять над свечкой в ссылке письмо молоком, было вполне возможно в те годы, но старалась держаться стороны. Все было внове. А на следующий год Акдехай пропал, все немного привыкли к тихому спокойствию вечерних посиделок, гвалту с соседних строек. Когда мы снова встретились, сразу воспылала. Стройный красавец юноша ничем не напоминал позавчерашнего мальчишку разносчика. Для меня он был теперь уже не посторонним в теле чужого, а родственной душой. Мы общались через день, обсуждали общих знакомых. Однажды он пригласил меня к себе «на работу». Первое, что поражало в Союзе – спокойный холодок от тонких перегородок, улыбчивые лица служащих, мастерские фотографии на приятного оттенка чистых стенах. Почти сразу из кабинета выглянул непосредственный начальник. Не успела оглянуться, на пяти пальцах нарисовали. Вы бы что сказали дороже – честь или честность?

– Конечно, честь. Это совесть совокупная масс, решенная с умом в пользу общего блага, не забывая о проблемах конкретных личностей, – Аконт тоже разглядел за образованного собеседника.

– Разве одно возможно без другого, и возможно, что они значат по отдельности. Это не праздный вопрос, рассмотрим праздник как исконно мировое явление и исключительно мирное. Зачем праздновать что-либо, когда нет веселья, и почему настоящий отрыв возможен за закрытыми дверьми спален, клубов, элитных парков развлечений? Вокруг сомнения, давление сообществ, гротеск ожидания. Общество – большой вокзал, а люди – трясущиеся пассажиры.

– Ты не изменился, или слишком часто изменялся. Но куда мы едем? – машина давно оставила дорогу аэропорт-город и поднималась по серпантину на утопающую в хвойной зелени вершину.

– У нас тут домик, неподалеку. Там настоящий камин, мясо жарится. Захочешь – потом отвезем в твою гостиницу.

– Так кого надо убить? – перебил предвкушение яств разносольных Аконт.

Вместо ответа Легойда достал из кармана пару фотографий.

– Это и есть филантроп?

– Ненавижу филантропов, – умилилась своей карточке Патриция.

Язык Аконта прилип к небу, по бокам выступил пот.

– Знаешь его, – проиндуктивил Легойда. – Рассказывай, нам не сюрпризы нужны, а призовой фонд.

Провидение не оставило Аконта. Машину резко тряхнуло, вначале чертыхнулся водитель, повело влево и автомобиль влетел в обочину, перевернувшись падающим с небольшого горного водопада совсем мокрым бревном набок.

Потчуя все на свете ужасными проклятиями с похабными словами вперемешку, они вылезли на дорогу. Поперек дороги лежала лента с шипами, такая, для аварийной остановки машин.

– Бежим! – скомандовал Легойда.

– По дороге вверх, – в три раза громче проорал водитель.

Монитор перед охранником был старенький, но красноречивые жесты этой четверки были столь уморительны, что комедия сегодня на ночь вполне может быть сменена на качество.

– Прост! Смотрите, как бегут! Кто из них главный, наверное та обольстительная блондинка, разочарованно швырнувшая в кювет новенькие шпильки?

Прост отделился от полосатых фотообоев и посмотрел.

– Какая славная девочка! Может, случайно затесалась?

– Могу я не уважать, тех кого среди нас нет? – спросил в ответ охранник, – как же его зовут, это ведь у них самый мощный. На неделе дважды спрашивал, подождет до следующей.

Оставшись один, отмотал назад на крупный план и заинтересовался красотой незнакомой блондинки. Лицо рядом привлекло внимание – где-то видел его, когда? Обычный с виду парень, очень напоминает его, вот жизнь сложилась. Ни одной весточки не передал, теперь в лицах других видеть знакомые черты, искать. Однажды в толпе подряд попалось трое кряду. В тот день напился. А ведь очень вредно. И зачем отдал девушку этому, сам бы первый пошел, теперь жди вечера.

Изображение на мониторе резко превратилось в одинокую поперечную фиолетовую полосу, попал в итоге. Второй поднимать.

– Смотрите, еще один! – знание начало работать на дыхании. – Давай в кусты.

– Это ты все, говори, нечего разводить кур на проросшем просе, – водитель махнул пистолетом вверх.

– Довольно с него, – Легойда неожиданно для его комплекции запыхался. – Значит, ты. Берешь девушку и дуете в ее мотель. Чтобы жива осталась, будет тыкать, скажи: Акдехай. Объект завтра за час до полудня будет в библиотеке открывать выставку раритетных марок. Не объявимся, делать самому придется. Икру мне сказали ты кушать не так себе чтобы. На вот, – и он протянул Аконту пистолет. – Это немецкий – автоматический боек.

Аконт кивнул, сглотнул и показал глазами, что да, потом открыл было рот, но Легойда остановил вербальный беспредел:

– Не сомневаюсь. Расчетное время два ночи. У меня друг правильный там, в домике выше. Надо проверить, не раз спасал, – он мотнул красиво руками полукругом водителю, и они побежали наверх, а Аконт – вниз, к девушке.

Патриция бежала босиком, поставленная накануне стрижка предательски била по шее и горящим щекам. Наверное, это было самое красивое, что Аконт видел, абстрагироваться от обстоятельств, точно та. Оставила адрес, а он вместо нее поехал к своей. А она в Азии сейчас не находит места, могла бы так? Чуть что не по ней, дождь лей. Тянуло вниз, бегать всегда приятно, но Патриция босиком не могла бежать в нужном темпе. Скорее почувствовал, чем увидел кого-то, и мигом стрельнул в появившееся из-под поваленной коряги тело. Человек, правда, то был живой человек, с ужасным криком упал. Аконт достал обойму – там было шесть больших как жареные семена дачного кабачка патронов. Значит, тот был в обойме.

– Ты что делаешь? Нам же не выбраться отсюда!

Аконт напротив ощущал себя в среде непобедимо. Он бы понес ее мешком картошки с машины, но боялся, что появится еще кто-нибудь. Только и командовал – вправо, влево, и шикарная блондинка без возражений мигом претворяла локальные географические фантазии. Убегать – все равно что в стогу искать наоборот. Сейчас самое время для белых, жена отказалась нанизывать, лучше, говорит, заморозим. Морозилка.

Стало реально холодно, но разгоряченный Аконт только больше завелся. Взял Патрицию и тянул вниз. Пусть камни били ее икры и хлестала жесткая трава чарующие голени. Та раз выдернулась, упала оземь:

– И меня пристрелишь?

– Сдохнуть хочешь?

– Прости, я же девушка!

– Тут небезопасно, это тебе не в «Хай» ходить.

Патриция оскорбилась, но воспользовался и повлек ее дальше, та более не сопротивлялась.

Вот и шоссе. Сразу бежал по глянцу мокрого асфальта новый Камаз.

Душевный водитель поднял на руку вначале брови, потом плавно, с достоинством затормозил.

– Скажешь, трахались в кустах и забыли про время. Именно «трахались» скажи, не иначе. А то влетим.

Вдохновленная изменившимися обстоятельствами, Патриция восхитительно улыбнулась глазами.

– Вы в город?

– Куда вам, ребят? Что-то случилось?

Аконт выразительно посмотрел, но она уже говорила:

– Трахались на холме, ребята пошли за дровами, потеряли их. Тут этот дождь, гроза, – Аконт понял, что часа три не ел.

Шофер достал их очень быстро. Тут все. И визит в санаторий, и рассказ про деревенский паром. История бегства, упавшее тело, но Аконт осмелел только в диалоге, меняя местоимения и показывая крутость.

Потом остановка. Икар летел по небу не птицей, а торпедой с подводного корабля. Наши лидеры в подлодках, Аконт пил за это сотку. Он съездил к своей, а не к той, поведала очень личное, пока были в плену. Надо по уму решать. Они взяли номер с одной большой кроватью, хотели спать.

Около трех ночи. Рядом лежала самая красивая девушка в мире. Что же делать, действительно ли тот человек на фотографии – его? А почему бы им не поговорить. Разбудил Патрицию.

– Вы ведь знаете Акдехая?

– Почему ты сказал сказать, что трахались шоферу?

– Это слово не вызвало у него подозрений при твоем изложении.

– Зачем говорить очевидное?

Не ответив, залепил поцелуем губы ей. Она не отстранилась, но и не пустила дальше слюнявого чавканья, но и оно впечатлило.

Отстранился, чтобы оценить изгиб, а девушка неожиданно не прекратила общение, а стала целовать сама.

Так они и заснули снова – как бы не так, в мечтах Аконта.

– Я против игрушечных солдатиков.

– Легойда просил напомнить: Акдехай.

– Да что мне ваши игры, у тебя или железные яйца и железная маска, либо деревянные ноги и избушка на рогах. Для меня жизнь – это не просто там нечто личное, самое важное – убить самого главного.

– Опустошала минибар?

– Ты женат.

– Я много раз неправ. Меняюсь, словно свет дорогих противотуманных фар.

– Дорогих? Ты не похож на человека, дорогой.

– Ты так эротично это говоришь.

– Просто у меня юбочка выше коленок и я не верю в случайные связи.

– Мне завтра надо убить человека. Потому что я бросил друга.

– Разве это проблема? Ту уже убил сегодня.

– И как тебе делить кровать с убийцей?

– Ты в себе, я в себе. Убивать не убеждать. Вижу, что нравлюсь тебе, да душевную старость лениво ломать.

Примерно так они говорили пару часов. Она заснула, он поднял преодолев себя юбку, нет не поднял, не насладился видом ее бедер. У них не чувства, это всегда интересно, она не видит в нем хама, но общается нелестно.

Было десять, когда Аконт встал, просыпаясь. Он не сам ранний, стучали. Это был Легойда.

– Гоним.

И вот – нечто из ряда вон, класс классов, наливающий лишний бетон патрон. Это был его седьмой, потом перестал вести счет. Некто Джейми Лукерс. Так хотелось позвать за переборки, откуда такой, а не довелось. Взять за грудки, тыкнуть легко рукой? Можно бить в набат, но бороться, оппонируя. Куда бежать – там Легойда внизу со своим неизменным я.

Прост умильно вручал конкурсантам грамоты. Лучшие дни месяца. Одна из родительниц отвела в сторону излишне активного отпрыска и точно на тренировке класса людей среднего мира наносила, отутюжив предварительно лицо, легкие помещинки по нижней челюсти. Сценка привлекла всеобщее внимание. Женщины одобрительно кивали, пара хулиганистых мужчин, явно после пары пива, или просто хамы, неодобрительно хмурились. Прост со слезой вспомнил маленького Аконта, решившего дать сдачи специально приглашенному, чтобы проучить сорванца, добрейшему сектанту. Надо было еще раз выпороть, но благоверная испугалась мамы. Не ей ведь с ним мучиться потом! Отмахнув наваждение, попросил было поставить что жизнеутверждающее, но против всяких ожиданий раздался вопль – почти голая превосходная блондинка пересекала по диагонали дорожное полотно.

– Девушка! Или сапоги сними, – советовали из толпы. На маму маленькой гадины прекратили обращать внимание.

– Извините! – не обернувшись приятным низким голосом отвечала Патриция. – Опять слет нудистов моралисты накрыли на Слоновьей горе, – а мне нельзя в околоток!

– Вам двадцать есть?

– Все двадцать пять! Детки меня дома ждут, с соседкой оставила. Не выдавайте меня!

– Иди уж быстрее! Дать бы охальнице плетей! – подавались голоса из толпы.

В спину Просту прошипели:

– Не глупи. Тихо влево, за дома.

Прост повел спиной, похоже на пистолет. Делать нечего, зашагал куда сказали.

– Эй! Меня подождите!

Аконт обернулся и обомлел, прямо за ним с ножом и короткоствольным автоматом в непонятной форме без знаков различия высился Проб. Даже фамилию запомнил. Ему резко надоело любое оружие, животные, ужасы и мрак холодного города, печаль пустынных остановок с одинокими пенсионерами. Другой рукой на коротком поводке Проб держал английского терьера в аристократичном наморднике.

– Уберите собаку! Здесь же дети! – кажется, кричала пришедшая. Вдруг ребенок, которого она справедливо трясла за очаровательную двухцветную курточку под гимнастерку, вырвался и бросился через дорогу – прямо в сторону все еще пересекавшей ту Патриции, с обращением: спасите, женщина!

– Хватайте ее! Распутница почти сбежала! Дел натворила, кладу десятку! Еще отвечать будем! – несколько крепких мужчин, а за ними и женщины, таща за руки даже по трое, что запомнилось Просту, и двое детей погнались за Патрицией.

– Горячая штучка. Здесь таких не жалуют, – заключил Проб. – А ну шагай!

– Постойте! Вы не понимаете! – Аконт увидел, как толпа настигла ее. Остальные продолжили погоню за еще более напугавшимся малолетним негодником, не давшимся в руки первых настигнувших их.

– Иди или без тебя обойдусь.

Аконт понуро ткнул Проста, общественники.

Не привлекая внимания – кто не отводил взгляд от формы Проба, прятал глаза от автомата, они зашли в глухой двор с одинокими покосившимися качелями и встали у песочницы.

– Вот что, малой. В твои дела не лезу, но защищать от всех не стану. Помнишь меня.

Прост повернулся и предложил два миллиона, чтобы отстали.

– Хватит нам благотворительность проповедовать. Завершай разговоры, а то хлебную корочку не оценишь. Это тебе не в больнице от эскулапов деру давать. В религию ударишься. Попробуем на три.

Аконт воспользовался хамством. С детства помнил одно важное правило: не путаешь право-лево, не запоминай, где селезенка и где печень, вот и сгодилось.

Поднявшись с мокрой земли, Проб, зверея, передергивал что-то, не так чтобы реально пугало, но внушительно.

Аконт на секунду растерялся, принимая решение. Выстрелили одновременно, и теряя сознание, успел счастливо поблагодарить советских конструктов за стрельбу одиночными, а Проб выругать составными выражениями предохранитель.