Не помня себя, Она покидала больничный комплекс. С ней такое бывало, в последние красивые месяцы. Жизнь иногда, словно тлеющие медленно в таежном колодце головешки-розжиг. У подруги есть подруга, очень хорошая, ниже живут, где твердыни. Всегда получали чиновники, партийцы. Имели в избытке, но перевернулось в одночасье, юные все не по специальности, но отпрыски этих – находят место в государственном аппарате, а внуки отбывают за рубеж, наследники традиций. Их называют совершенно непотребно, клеймят на собраниях, ненавидят на глянцевых обложках фото. Требуют заботиться о имидже на международной арене, по ним, а по кому, делают выводы про всех.

Всего ничего восхищалась предыдущими, кто возглавлял организацию. Вот кто должен был остановить мгновенье! Почему партия сделала ставку на чудо. Раньше спрашивать было не то чтобы боязно, уж тем более имея такую знакомую, а сейчас всем было все равно, кости перемыть историческим деятелям вульгарными, но не последними, отдать художественному должное, выражениями.

Наверно, просто переволновалась из-за своих. Но нервы – откуда они? Когда-то нервы были железными, и в том, что с ней происходит – винила всех. И отдельно, кто велся на шантаж. Хотя прогоняла эти смыслы, лезли, что им, когда одна, да не одна, возвращаясь домой, в предновогодней толпе. Точно та подруга, свойская – тесно общается с ней. Помладше, не больше чем на два-три года, а четвертый, причем экономист, сейчас хорошо получает, говорит – возьмет с собой в грядущем году на океан. Хочет броситься в объятия и дать здорово. Вы, говорит, не понимаете, что делал. Нет, они все такие – брезгливо отнекивалась избитыми выражениями подруга, – но надо понимать когда с кем. Не отводит разговор в сторону приличий. Раньше стоило брать. Пять назад, да три еще – «вы для чего так сморите», – спросить могла. И той придется отвечать, потому что та же, но не эта совсем, – при всем уважении и страхе перед общими друзьями (поняла, спасибо) – пришлось всемерно поддержать в борьбе. Никому не позволено смотреть будто многое дозволено, победоносно на человека. Пользоваться эпатажем. У нее закипает там, где котят дыша, а минуту поговорит, да «не сейчас» – что будешь переубеждать, после всего произошедшего. И снова возвращается к своим воздыхателям. – Вы для примера, – акцентирует, – а сама чувствует, точно последний, на пару с этим обращением. – Тоже рекомендую кого. Атак и до простоя доберется, или вам – нет важного, – и она, что продвигала полтора десятка лет – хихикнула, отринув знакомое в голосе. А ведь только что такое отношение можно было наблюдать в подчеркнутых ссылках на запад.

Пять лет смотрелись хитом главка, но сейчас феноменально блистает. Чаруя блистать где – в очередях в банке? На лавочке холодно. Эти кофта и салат достались за умеренную цену, честно говоря, убедила она – «не одевайся под социализм, а то останешься там же, где дневала, помнишь, когда сказала, не надо».

В заднем кармане – «что-то было». Осторожно просунула руку – холодное, выдернула со стоном, и тут же прикрыла рукой свободной рот. На руке, – красное. Свернула во двор, прислонилась к трансформатору. Подушечками терла одна-другую, ни пореза! Московское небо оставалось безучастно. Мозг исправно штамповал события: кто-то кого-то, еще и взял за портфель и кинул в карман, что только – и чего-либо там быть не может, – оттопыренный клапан («а сейчас – вот так» сладко нараспев вещала игриво, точно подруга давеча, подглядывая на идеальную фигуру с волнующими деталями).

Прислонилась к уместному дереву спиной («удачно прислонилась» – комментировал мозг) и, не глядя – второй вытащила обломок гранита, пахнущий строительной краской. Точно не смешно, или разборка. А ведь придется с заявлением идти – кровь ведь до конца не отстирывается, – а то посадят, не пойми за что вообще, сейчас не докажешь! Вот и до больницы еще прогуляться решила, кормила с полчаса.

В первый и единственный раз дрожала до этого дня не от холода, тот именно, он, предложил целоваться – «никто ведь не узнает!» Тогда и на следующий день потряхивало – вспомнит всего, облизывающего медленно привлекающие губы, и спокойно говорящего по-взрослому, словно не она его на два, а он на десять – «Ну как хочешь. Надо ведь делать что хочешь!» Что будет, все начнут делать что хотят, анархия, насилие – точно на полуострове начнем жить, где негры проходу не дают, лезут, накоротке, простуды. Положила предмет в нагрудный, завернуть нечем, даже не озаботившись попросить помощи у чего-то, потому что нечем гордиться, круговорот греховный. Теперь и тут в этой, очень похоже, крови, а та не отмывается – улюлюкал глупо голос. Все с последних дней. Кажется, сейчас могли арестовать, была бы рада, все так просто хорошо понятно в общем кончилось. По дороге не назло спешил по своим делам грузовик. Встрепенулась, сделала пару шагов вперед, что испугало много сильнее, бросилась за угол, по тропинке – к ближайшему дому, лишь не заметили бы чего такого.

До дома всего двадцать минут. Лучше дойти, в транспорте бесстыдные, вы извините, ряхи. Молодые, а в их годы. Не поехали за запахом таежных распадков, асфальта испарение придает теплому времени года приятный пряный немного цитрусовый аромат, точно лучше, чем клади они битум, о чем недавно только говорили. Что с нами будет после, успокаивала чем можно, делая усилия, чтобы не больно бежать между потрескавшихся фасадов, знала каждую выбоину асфальта тропинок, каждую помойку, за сколько обходить, но все это казалось чем-то не тем именно что сейчас. Хотя конкретно здесь, на знакомых с детства тропках района, каждый раз приходила эта мысль «что будет с нами, обычными людьми». Ведь потеряли такое прошлое, втоптали в неприязнь личных разборок и кривляний, старшие не виноваты, просто они – не смогли пояснить. Почти безропотно отдали жизни ради благополучия миллионов, куда девать. Кто будет флагштоками нового поколения – уже не готов работать на износ, все для детей – очень правильный, соответствующий современной жизни, не девиз, проверка.

Не все, конечно, такие что могут и хотят, это сказалось на ее личных делах. А подруга, что так вошла в жизнь, объяснив то и это («Называйте меня просто, но лучше полным, представляете, рисковали родители, давая такое имя при тогдашнем начальстве») – не одна, кто спорить начнет. И ведь сильно их жалели мы, идейные. Берегли от выговоров. Одна в себе, другой – на здоровье отжимания, не верили, делает, третий – добродушно глупым представляется. Пир закатили на пожарище родины, еще и кичатся – «не такие мы, ноги вытирать о коврики».

Главное, дома ничего не заметили бы. Мигом набегут, время не от, они там, может и ждут. Что придется, напомнят. Душу летящую выкрутят, почему то.

Или очень не права отчасти. Зачем нести такое в дом, бросить здесь, но ведь там повсюду оттиски. Эти двадцать минут стали адом. Представляла обеспокоенных домашних, но наверное не повезет, и на работе будут ругаться, не привлекая внимания. Сейчас не столь ценно, не стоимость чьей жизни.

Они действительно ее интуитивно ждали. Всегда ее очень переживала, когда опаздывала. Нельзя сказать, дорожила больше остальных, наверно даже меньше, и бывает корила себя в том, с чего начинала ее кликать междометиями, а потом еще больше – и чувства к ней самой, супротив непонятного инстинкта отторжения в отношении нее же – становились сильнее. И надо тому произойти – он в фаворитах, а она достойна антитезы! После новой женитьбы сама резко изменилась, стала избегать откровенных разговоров и вообще ушла. Так говорили, последняя не соглашалась. Мигом рухнуло. Государство, что обещало быть надежным подспорьем даже в быту, украло сбережения целых поколений! На них прохлаждаются непонятные герои нового дня, или те пришли на помощь, а сделанные сбережения, ведь намекают, кто разбирается, уплыли за океан, и народ так ничего и не принял достойно. Ничего сверх. Да не этот гримированный, могло ведь повернуться в нормальную сторону, ужели все один заговор? Не могли же наших, – купить враги? Где эта баламуть?

Очень нравился главе дома ее муж, – Картер. Очень вежливый предприниматель сразу стал важным предметом обихода, но сейчас, сама приползет, не успеет минутная стрелка добить час. Еще и жаркое не остынет излишне.

Не была ей близка, в общем, дочь. Иначе, Картер, пристойный человек. – Ее простой быт – старый красивый южный фаянс на сушилке в треть кухни и еще диванчик, вазочка с искусными цветками. Как вся наша жизнь, сказал однажды с похмелья хамски зазевавшийся поздний гость, отхлестала. Потом весело смеялись вместе. Хорошо было, не так чтобы вовсе давно. Неужели все, где там она?

В окно, между балконом и торцом дома, увидела вконец быстро, опять что ли на нервах? И где только, идти хорошим десять минут. Зашла в ванну и потерла зеркало – что-то не понравилось, спешила открывать.

– Чего долго? – та не слушая, быстро прошла в сторону кухни.

Она на самом углу обернулась и трогательно, словно в детстве – за что многое прощалось, сказала не взрослым ребенком – «переодеться».

И пусть, – подумала та в ответ, проходя кипятить чайник.

Достала предмет. Смыла краску, скорее кровь. Вытерла половой тряпкой, бережно завернула в оторванный ее кусок.

– Возьму твои штаны?

– Зачем, – та вышла из-за угла. – Почему без белья?

– Очень, знаешь, жарко в этих джинсах, а Кимберли говорит, надо выглядеть на тысячу. – А снова также печально улыбнулась, но эффект уже прошел – в глазах она отчетливо усмехнулась. Впрочем, надо говорить, смеялась, сказала бы та, но вместо поморщившись, дурость и только, просто кивнула в комнату, и быстренько побежала одевать, можно, те штаны.

Отмечала все, что происходит, выносила свободное суждение. Та вначале думала, трогательно, на самом, знала – задумалась. В такие моменты всегда вспоминала своего, встречая на этот раз загодя, ни на кого не глядя – а пришли все! Как дружно жили! И на. А беднягу ее недавно чуть не ограбили двое, оскорбляли – мы, вопили, националисты. В стране победившей мировой империализм! Без шуток. А с ней что говорить. Ей все про цены на технику, ее зарубежную историю! Кому ты сейчас нужна со своим Гольбахом. Еще и своего запустила совсем.

За третье поколение была спокойна. Поживет, что теперь увидит! И чего не посмотрит. Голод. Войны. Немного лишь, не тут.

Она человек. Знает жизнь. Вот новые, – жаль. Такие у нас росли красивые, умные, честные, но изменилось с приходом к власти этих. Вот кого этих? Почему все разрушилось? Хорошо жили. Дружно, весело. Была цель у каждого. Перегибы. Посмотрим, куда тут перегнет. Или уже не увидеть мне.

– Ты чего вообще? – что ты, разве можно так говорить. Всем хорошо, приедается. А кое-чего хочется, часто в не готовых чувствах. Или все ерунда, что читала вчера. А надо спешить.

– Зайду через минут сорок, ждут, чая. Не думай ничего смотри!

– Чего начинаешь!

– Честно. Вообще веселиться будешь, правда помнишь, на юге?

– Спасибо. Ненадолго?

Позвонили. Побледнела и хрустнула пальцами. Та приятно спешила: кто? интересно!

Что там он, после вчерашнего, села за стол и налила в пиалу пить. Смотрела в окно, расслабляя черты. Все дворы просматриваются, стукачи не дремлют. Знала. Одни и те же барражируют граждане. Захочет – потому что пугающее тело вчерашнее, обычного человека ощущения – предпочитала на внутренних резервах, или у этих приобрести, хороших. Всего на четыре года, а звал так, что лучше вспомнить после. А что такое вчера, для тех, кто знает будущее? В детстве, беззаботном светлом советском, так было. Пели птицы. Яблоки наливались. Все могло и присниться, точно порхание ее молодой при заправке. У нее пеленговали достаточно сильные мнения. Взгляды – не смелые, но с потаенной пленительностью. Одеть ей стилизованную накидку и – мечтал он. Но тут Союз распался, вся семья перебралась в Европу. А не на Мэн? Этого завязавшиеся отношения не могли пережить. Через пять приезжали стыдить, что был тем, кто помешал поступательному развитию бизнеса! Будто о лакомом, не гнетущем, таком в хорошем смысле слова, лучшем ощущении от своей, точно от раскрутки через профессию. Споро понял, нынешняя ни о чем (таком не думая), и год от года отдалились окружающие. Занимался то тем, а то не тем, правда, бывает, сверх позволенного на дню, отринув все и всех, для лучшего отношения. И ведь ни разу не спросила «товарищ» – зачем так пьешь? Нужно ли объяснять про него. Разве сам, от забвения погрузился в бесконечность обвинения от вины; проходя мимо культурных заведений, когда навстречу проходили две, три вполне современные. Пойди. Сказала не злобясь, словно отвечая. Точно знала, воспринимает совокупно это ханжеством он, нормально. На все ведется – не ведомый. Можно только поманить, – да кому нужен! Знала про беседы с себе подобными, не мало смотрелась через вагоны. Она – для всех лучший друг. Воротить, наверстывать. А откупаться принудят? Пришлют кого? Сейчас легко уволят, проходит по следующим эпизодам. Та-то известно не просто, новый совладелец. Что наперед ней исполняет, сказала, уволит, не станешь вести подобающе. Вот и пей терпкий кофе с не своим. Вторая опытнее, видно на службе была, не из последних, работала не на государство, но примерно. В вязи с правительством. Они везде. Думаешь, твои мыслительные акты действительны из-за тебя, нет – условные они не посчитали нужным, что ты не будешь против них, получить пригласительный билет на грядущие аттракционы. Он был тогда для множества примером. При Советах на улице все с ним здоровались. А половине района вторые заказы, кто помог. Несколько тысяч единичных случаев – теперь старшие так, помладше и не слыхали, показывают. Куранты, нравы – люди могут объяснять что угодно, но совершенно непонятно, зачем тогда связалась. Разве нормален. Сейчас бы просто позвонила со спальни, приехал надежный человек. К тому прибавил привычку говорить, что меньше нужно. После торжественного открытия третьего отделения подошел сильно не интересный, но вполне привлекательный, и весело задал вопрос – а ведь ваш мне родня. Послышалось, без вас ни дня. Нет, он журналист, специализируется на технических событиях. – Схватил по талии и ясно сказал – да ты ананас цветущий просто, но я финиковое дерево в расцвете, он твой, и поверь, знаю, надо всегда говорить легкую правду. Да я на его вечеринке, вдвоем, а он напился домашнего, и в боковую на гостевом. В комнату кто-то вошел, она сколь можно непринужденнее обернулась неженкой. Вот где.

– Добро приветствовать, – были на «вы» с ее стороны, и наверно не более пары случаев, звала фактического хозяина обычно – был им таким близким, наверное, появился здесь не просто так. Хорошенько понимала, что такое за программирование. Он бывало отравлял приятные деньки! Ругани не получит. А еще падение к ногам по воскресеньям, и половину мира за царство! Здесь неприятие других, явный сексизм, но тогда везде привидения в нехороших домах доступны. Дабы задеть тебя, долой переключать все подряд! Третий час! Тебе ехать. – У меня половое возбуждение, признался однажды он. Почему не сказал загодя? Что ты, знаешь ведь, жалуется, на три буквы тетешкает. Его женщина в себе, но выглядит, не знаю для чего. Посмотришь, не переживает, на простой должности, но, знаете, пристроен. Кто первый день, на нем. Был что ни вечер, когда пил (опять) или еще хуже, ругался на власти, наслаждаясь никчемностью их.

Подошла и выбросила резким движением предмет в контейнер. В другой отправила сверток, полила дорогим ацетоном. Почему? Больше дома на балконе ничего не подошло. Зачем жгла? Кровь на вещах может и не выгорит совсем, – кому разбираться. Победила растущую боязнь. Подбросили – провокация, уничтожила, что может к ней привести, плюс чтобы не пострадали от возможного заражения, проходящие мимо помойки прохожие. Почему не пошла куда следует? Право. Семья, студенчество со стороны, практически несовершеннолетний, в смысле, куда ему, и ее, у него тоже не все, плюс эти на ней.

– Женщина, что вы делаете?

Обернулась, увидела женщину. Кто она? Ребра сжались недовольно.

– Зачем подожгли? Пила?

– Сама пила, – ненависть к тем, кто называет женщиной, а не девушкой, особенно, как эта секси, была сильнейшей. С чего она пила? Ты бы съехала от кошмара, найди такое в проглаженном кармане. Лакированная.

– Это не мое, – ответила тем не менее, посмотрела в лоб.

– Видела, поджигали.

Тут решила согласиться со статусом старшей.

– Тебе помочь?

– Курточка, – да зачем вы контейнеры подожгли, может не просто так. Одеты, смотрю, подчеркнуто красиво, но чисто, видно и одежда у вас куплена не за копейки совсем, сапоги не второй поход, наверно, тяжело в них, пока не совсем скользит, или еще пройдетесь?

– Не обязательно хамство. Что ты мне рассказывать думаешь.

– Сейчас своего позову, постоит, а я сбегаю за кем надо. Что-то вы подозрительно отвечаете, – та ободряюще изобразила бурно веселье. Лицо изменилось, приняло недоброе выражение – явно не могла совместить стремление быть девушкой имеющего все, и порочную тягу к достойным. Можно назвать это желанием, и что нравится, так редко бывает и столь сплошь видно стоит точно потерять – вспоминала правила поведения на улице, улетучиваясь. Оглянулась, вдруг бдительная не побежит, но из тупика набегал уже прямо мужчина.

– Лови! – кричала прохожая. – Она пожар сделала, поэтому уносится.

Один раз была на матче чемпионата СССР еще, не помнит по чему. Чуть ли не пятый в году. И там один так пропускал мимо себя раза четыре соперников – и дважды после одного и пары таких финтов – за ним. О том говорили, кого уважала заочно, перед ними на трибуне.

Спутник агрессивной прохожей летел нормально, слышала победоносные отдышки, догоняет.

Мадрид бы сказал – ты меня душишь, не ревя. Ей одной. В один. И когда враг находился в пяти шагах, уверена, предвкушая, сейчас даст беззащитной жертве хорошую трепку – было видно по перекошенному буквально, и так достаточно неприятному. Обидному. Лицу. Эскюз, но именно здесь иначе не скажешь, простите что живу. – Пой, моя жизнь нужна для новых проектов, песню вашу, предлагал он, и они пели, чуть танцуя, потом начиналось что-то непостижимое – обращение, изменение, рождение нового человека, что важно, продолжить свою линию, полагала, не вышло четко подсечь, так что немного еще убегала, пока нападавший, заметила, на бугристой земле.

Бросилась в ноги и нанесла несколько незначимых ударов, повалила, и глядя прямо в монаду, спросила:

– Сломать хочешь?

– Тебе хребет переломлю сейчас, – а его, ничего не понял.

Красавице – прохожей показалось, парень поскользнулся перед этой брутальной (не только тем пленительной) девушкой, потому что быстро несся, а что драться ее умеет, знала – недавно получал разрешение, видела, реально в спарринге так разнес качка (вот всегда они).

Блондиночка была невозможно желанная в этот момент! Нет ничего сексовей (когда это слово отживет, и вернется без него формирование приватного) – к сожалению для нее, работника со стажем и грамотами по годам, в русском сегодня нет адекватнее критерия. Нет ничего лучше – чем лицо нападающей ничего так спортсменки, но не для нее. Ногою пнула два раза по парню. Показал, сдаюсь. Встала, и перехватив нападавшую, по инерции танком по траншеям шедшую, но уже с немного другими намерениями после увиденного – замечательно ударив. Та ценила, в их нечастные встречи на собрании, и раз за месяц на продуктовых маршрутах микроса, где снова один запал. И так не сладко пришлось, законы физиологии сформулированы грубейше.

Выместив на напавшей совсем не все, что хотела, пошла к сидевшему понуро с разбитой гордостью спутнику.

Даже не сопротивлялся, взяла за плечо и сказала – мой, или поломаю?

– Извини?

– Мне сейчас нужен мужчина. Туда-сюда.

– Хорошо, – покорно согласился молодой человек, – всегда жаждал подобного, или привык.

Примерно показав, что не хотя, спустила штаны и уместно эстетично пригнулась.

Давай.

Спутник, хотя ему досталось, очень сильно получилось возбужден – что она за женщина. Потрясающее тело. Все-таки природа немного мудрее, чем думаем, делаем конкретные и определенные выводы. Трезвил вид подруги с такими, хотя и безопасными, но повреждениями, в общем, справился с собой – снова получать не захотелось.

И только приблизился, схватила и бросила в землю, так что он тоже отключился.

Улыбнулась, – и произошло небольшое чудо. Шар с выдохшимся гелием прорвался из столкнувшихся туч, впервые за неделю, и начал падение на здание по курсу.

Решила поехать на дачу к знакомым, переждать череду дней. Следов нет, эти опознают, самим влетит. Когда отплатит. Ей кажется, они поняли и усвоили. Школа. На случай с запада. Раз не понравились – потом еще можно повторить. Им по характеру объяснят – не хотят через восемь лет отбыть на основание надгробия, не надо заявлений. Всесильного своего согнали в отставку, и сменилось многое, но и все не те. Надо было заняться с ним этим, даже и там, а соображения о безопасности взяли верх. Что она на такое способна – никто не проверит. Многие замечательно знают.

Криминал притягателен для героев, лишенных спорта. Что знаешь. Общественные мифы, истории, публикации журналистов, фильмы на видео? Конечно, беседовать о грабеже населения в ходе пертурбаций, мухлежом, такое подарили слово с индексацией вкладов, деноминации, когда грянет, после денежной реформы обычно приятно общаться. Всего раздела собственности непонятно кого и с кем невольные свидетели. Что! Понимала, его профессия всегда обеспечит хороший достаток? Печалилась – и в слезы, и бить чашки, за последние годы приобрела репутацию. Рядом всегда надежный он. А тот может и выглядит основательнее, а смотрится расклейщиком, не дашь. Этот же привет из той эпохи – есть там. Ужесь мы все, говорит современная биология, и заповеди праведников. В жернова. Чувства. Или мне просто не везет с такими, начинал, залив с утра что повелось.

Далее перечислял своих главных противников: тот – обманул и отбыл восвояси, она, за вчерашнее, хотя не знаешь где здесь подождать и принять выгодное решение.

Не часто, но бывала у гадалки – в восточной части, не у этих. Та прояснила, была в прошлой жизни мужчиной ты. – Нет – протестовала решительно. Прорицательница более пристально вгляделась в глубину магического металла. – Правда. Тут много чего с твоей минтакцией в прошлом спутано. А была такой же весточкой, прости, деньги не при чем, я и считать столько не возьмусь.

Въехала по не могу. Или вот, а ладно впрочем, еще поглядела, чего теперь полагает нужным показать, они все могут, хотя примолкли невольно. Младший в курортном месте познакомился с такими ребятами, на год всего старше, там четыре девушки были и два парня с институтской группы, не скажешь, опять эти гуманитарии. И он признался ей, что тут у него есть. И уже целовался. Даже больше, хотя не было поначалу желания делиться. Ты представляешь! На следующий день увидела компанию у женской кабинки для переодевания. Возможно, придумала ландшафт чуть позже, иногда переигрывала, именно тогда поступила не очень, а может быть, правильно, реально мягче бы, молодежь, зачем так напоказ?

Знала заранее? Нет. Порыв. Наверняка поглядывали на стыдящихся, вчерашних этих. Великовозрастные, не хватает порки. – Не бей их. – Подошла к нему, и дружно поцеловав в щеку, не громко сказала:

– Которая тут девушка по вызову?

– Женщина, – глава шайки, наглый пацан, вот почти ее, но только продукт родительского невроза. Воспитать не ребенка надо, человека. В общество. Воспитывать вообще, что ботинки чистить, и схватила первую из бросившихся в рассыпную девушек, бросила через себя, откуда только в ней, может было что раньше, или это моральное давление так воспринимается от телевизора.

Пояснила, ей показалось, эти наглые люди грабили чьего-то сына, очевидно, школьника. И вот эта – показала на брошенную девушку – ударила ее ребенка ребром ладони прямо по лицу. Что вы такое рассказываете! Группа подростков и учительница – в широком смысле, и даже не учительница, преподаватель высшей школы, заслуженный лектор, доцент, бросила, не меря по себе! Несовершеннолетним пиво продавали – видела сегодня дважды. Ей же тень. Эта излишне активная, все оценили, девушка сама напоролась. Пошатнулась, бывает. Люди не такие пируэты делают. На обычном уроке физической культуры. Представьте только. Очень много времени уходит на репрессии сознания в отношении выбора. И невозможности изменить предыдущий. Что скажет теория выбора решения об этом – вот словно эти сентенции, которые без изменений ежедневно, они виделись постоянно, слышали благодарно ее соседи, это имя там по случаю.

Аппетитные формы, спортивной фигуры учительница – вот так обошлась с девушкой, подростком! На глазах собственного сына? Деточка, зачем молчишь, не хочешь жаловаться на новых друзей? Я тебя и научила, но не забывай для чего. Сам видел – что тут за друзья? А девушка, в полные ее два десятка способная на такое. За невидимой линией. Я много подростков видела, со многими откровенничала, на ты со мною. Сейчас очень хорошие есть. Мыслят о будущем государства, да трудяги. Компенсирует им хорошее поведение кто в жизни. Но данные – просто ведь малолетние, и хулиганы.

Вспоминала последовавшую сцену, приятный момент жизни, взяла неожиданно для всех – все группа не двигалась в кошмаре – за плечи ближайшего парня и стала плавно сжимать – Я тебя трогала? Ты, понимаешь? Сюда смотри! Что сейчас не такой обнаглевший. – Двое повисли на ней почти без команды. Парень приятно хрипел, не отпускала, двадцать держала секунд, вдруг резко упала на руки повисших. Да что же это! – Вы почему себе это позволяете, гражданка! – Я в первую очередь женщина! Им что можно, а мне нельзя – вон зло смотрит, пользуется возрастом, испугалась, он бы ударил. Замахнулся. Ты видел? ведь замахнулся? Да, отвечал ребенок, и тут выяснилось, кто из этих пацанок его пассия – девушка вскрикнула – ты мне говорил, она авторитарна и подавляет, мечтаешь сбежать из дома. А я еще занималась с тобой кое-чем. – Почуяла, вкус независимости обрела в моем юноше! – Мы целовались, – девочки вместе засмеялись. – Правда сказал им это, – спросила родственно нежно своего. – Не им, – произнес не своим голосом он. Ей. Я без ума от нее. Но – и послушай, Грей, он правда немного замахнулся на нее. Было же. Ну показалось, даже мне – вам нет? А у нее реакции, она может, помнишь, – на помнишь кивнул тот, которого держала, но ничем не выдала ребенку, что видела. – Как ты назвал эту, растушую поборницу порока? – Она американка? – Да, мам – Грей, из Детройта. Я хочу уехать с ней кукурузу собирать на тракторе с ее родными, у них на юге прерии.

– У нас же нет там родни.

– Да, но у меня есть.

– Ты все врал, – сказала влекущая и в печали Грей, – выбирал бы себе ее кого попроще, ишь ты головой машет!

– Бэйби, я все объясню.

– Бейби было лишним. – Подошла к этой. – И что ты мне сделаешь, – на ты спросила нагло американка, ведь врут, обычная подмосковная девочка.

Шутки в сторону. – Эх, ее бы эта понравилась. Лет через так. Будет искать опыт, все на себе, нет. Сам разыщет. В паутинах иллюзий не внимать пути выхода из лабиринтов решений, когда спектр разных эмоций превосходит баланс точек зрения.

Первый был философ. Находил время поразмышлять. Положение обязывало, и словно жизненная ситуация включала и некоторые другие аспекты, при том не было ряда конвенции атрибутов, – знала, о чем говорит. А до последнего скорее молчала. И с ним. Когда в поиске был задан референт «штампы», а на границе у ее нашли печати на сто пятьдесят тысяч советских рублей. Вопрос, кому было выгодно.

Отпустили через всего два часа, пока пили, тренировали на английском фразы – задерживали свои, а граница, и вообще думали долго будут сидеть, позвонить не знала кому – набрала Аконту. После нескольких очень личных ситуаций, его голос порою действовал ободряюще, уже раза три звонила, с той стороны света, с Кордильер – казалось, там точно все проблемы решены, и есть крепкая здоровая, полная воздуха со скалистыми заснеженными пиками на востоке заводь нагих буйств, силы мира, бодро отвечал сонный бывший. Тогда повел себя иначе не назвать, не порядочно, но его голос отрезвил. – Ты, – заорал ненормально в трубку – непроходимое болото, когда связала жизнь с таким. Но я сейчас порешаю, и надо действовать. Жди. Минут через десять отпустят. И не звони недели две, мне нравится, но не импонирует.

И зачем-то присовокупил. – Тоска обычная раньше в чести была, на пристройки, а сейчас а 1а встречи во фронт, где враги перестали жалеть противников. Так думаю о тебе, не о физическом объекте, девушке с этим оригинальным целованием, знаешь, мне приходится чувствовать. Была красивая, стала неприступной. И с чего ее там делает выводы, ему сдался по работе молодняк – он и с первыми до нее почти не встречался, а после их недолгих прогулок не всегда было. Нынешний пахал в управлении. Там часто менялось название. Бывало, начинал рассказывать про специальные механизмы, новшества в техническом оснащении оборудования для электросетей. Бодрый обыватель, не утомленный после рецессии. Поежилась. Но ведь отпустили. Спрогнозировал верно. Получилось, связан с кем? По работе, или бизнес. Где? Сейчас вызвать. Доберется до таксофона. А, что там. Жетончик, так предыдущий, на счастье можно сказать, вот, тут он пластмассовый.

– Привет?

– Я уже все глаза проглядела, деточка, так же нельзя! Моего справила на поиски, – точно предполагала, напала.

– Извини, мне очень кстати нужно было встретиться.

– Прямо нынче. Мне две недели надо до химчистки добраться, будет холодно, сколько делать будут? Не сейчас, теперь что. Куда твой смотрит? С другом опять.

– С кем? – не одобрила. – С шума улицы звоню! Немедленно нужно Проста.

– Слушаешь вообще? Твой пока, похоже, сбежал из больницы и квасит с дружками, говорила, с плохой компанией поведется, добрый в полдень. Наговорили! Состояние стабильное впрочем. Она на улицах гуляет. Соседи с ним.

– Неудобно очень, повторюсь, но здесь на улице пробирает, один друг наш оказался, и он ему должен, а контакт потерял, отдать хочет. Долг – важная причина, угроза, что кто-то взрослый и серьезный, посторонний, «по работе» ждет сейчас адекватности – переменила родительский настрой.

– Пиши, – записная лежала раскрытая. – У меня два, еще с первой работы. Оба пишешь.

Пальцы возбужденно дрожали, дешевый шарик царапал обрывок офисной бумаги.

– И марш сюда! Не ровен день, заявится с «лучшим». Разнесут все. А твой – бежать от лечения.

– Десять обычных минут – у тебя, – и повесила, не слушая нарастающие благодушные, но рвущие в щепы трогательностью деталей души сокровища, вроде «красного лучшего шарфика», «царского варенья».

Он ответил на первом гудке, сильно вздрогнула.

А ведь нет никаких бронхов, объясняла не ей ЛОР раз, просто дыхательные пути, трахеи переходят в легкие по таким трубкам. Есть вот трахеит болезнь, но это конкретно заболевание трахеи, а когда воспаление чуть ниже, но легкие еще не задеты, называется бронхит. Болезнь есть, а органа нет, вот и со страной одна тень, что ни взять – темно и тоскливо, воет пронзительно, ничего не требуя взамен, ветер от лета.

– Привет?

– Только, – не бей трубку! Узнал?

– Конечно, – не эмоционально, отвечал он. – Что у тебя?

Смутилась. Действительно. Ведь все ее звонки – что-то надо только ей. А даже на психо логическую помощь от него рассчитывать не вправе, хотя что не повесит односторонне. Ведь из-за нее такой, а не другой. Конечно, не она виновата. Она не показала ему, что такое «взрослая жизнь», не сбежал от увиденного в комнату.

– Прости, стало быть. Знаю, причинила тебе много зла, и не дня не прошло, стыдно. Прав, нужна помощь. Не думай, что взваливаю на тебя снова, – решай. Просто некому позвонить, мне успокоиться, понять что делать, а ты много знаешь.

– Мне тоже некому больше позвонить, понимаю. Не томи излишне, чего приключилось?

Вечно у него эти прибавки на непонятном языке, словно конкурс «семьсот лет крещения сегодня». Помнится, убедил их, что назваться нужно более четко – тоже вполне легальное обозначение для определенного круга интересов специалистов в области теории.

Вот ведь! Не знай его, сказала бы про «ученых». А тут, взяв на себя – выражается «специалистов в области». И что в этих нагромождениях труднопроизносимых можно найти, кроме чувства собственного интеллектуального превосходства. Кто еще кому!

– Понимаешь, – говорила тихо одновременно с нахлынувшими воспоминаниями совместной жизни, – учти только, с улицы, скоро кончится – я в кармане нашла кое-чего. Похоже, в крови. Подбросили, грешу на малолетство гуляющее. Мой в больнице, его кто-то побил, ругается, – а моя, просто не поняла чего-то, нервничает сейчас.

– Новые поступления платьев.

– Сейчас в Москве. Перезвони с обычного. Побыстрее. – А знаешь такого, Планетари?

В мозге кто-то стучал изнутри, просясь наружу, хотя ничего на этой улице кроме трубы водостока примечательного не было, и резко вдруг дернул вниз, руку с трубкой. Отвечая, похолодела почти вся, а пятки горели вместо щек.

– Что бы нет.

– С этого бы и начала! – подхватил он. – Ни в коем случае не встречайся с ним без меня и наших, тут, в февральской Москве. Менять буду реальность на новые рубежи. Не звони больше, приезжай.

– Куда? – больше всего предпочитал на ходу менять планы, а еще она виновата оказалась. Всегда женщина виновата, говорили родители. А ты с ним больше двух часов была?

– Ты один там? – не совсем в смысл спросила, все более забывая причину разговора.

– Нет. И давай скорей, тут не то это.

Лишь начала говорить одновременно две последние мысли, но время. Откуда узнал? На пьяного наткнулся, что поддатый поведал?

– Вот вы где, – обрадованно раздалось за спиной.

– Я сейчас, – отвечала, не думая, голос знакомый, показалось, ждут чтобы освободила будку. Но там стоял Вирт.

– Вы совсем маму понять должны, – объяснял он. – Заранее бы делились планами, пирожки третий раз подогреть ставит. Так расстроились, на свеженькое не успели. Щи стынут. Сказала, без вас не даст никому, сама, вижу, не ела с утра, готовилась.

– Мне надо еще куда.

Тот мягко, словно нерадивую наседку, подхватил и уютно предложил:

– На полчаса домой, потом вступлюсь, сможешь ехать, – иногда все же «ты» проступало, звал на «ты» про себя, но на все предложения «сам хочет» перейти на «вы», отказывался, хотя даже пили. На свадьбе. Сам предложил, и не дав закусить частью огурчика, даже выдохнуть толком – залепил рот гигантским немного колючим поцелуем. Вначале думала только о том, чтобы не отстранится, потом резко в испуге чуть не оттолкнула его, показалось, не просто целует по-славянски со страстью в щеки, а просовывает в рот слюнявый бок языка.

Потянула на себя руку, он, учтиво глядя в глаза не пустил. Она тогда расслабилась слишком, сидела допоздна, обсуждали, как от выпивших отвадить.

– У них нет такого, он же не виноват.

– С чего – не распыляется, – не соглашалась, делая пугающе-комичное ударение на «не» ее. – И они захохотали. Не притворяясь, в отличие от зашедшейся натурально в истерике своей, видел расстроенный взгляд ее, падая, изображая на выстрел – «ну хватит», одновременно подливая в шипевшую сковороду, не глядя, масла – беглец и мидийцы. Пиетет к эпитетам, эпатировав квартой.

– Стала ксенофобом? Ненавижу, бытовой расизм.

– Зачем ты, хорошая. Смотри. Такая у меня с двойками приходила. В угол ставить не нужно. Несамостоятельность! Сама плачь, поборница европейского равноправия. Даже твой, и то что-то во мне понял.

– Что за национализм? Кто-то бы очень удивился, – и смотрела в глаза своему.

Взгляд не отвел. На вызов тортики предстали добрее, не смерил взглядом, не возмутился. Утонула в них доброта в подчинении и ответчиках за твердость, адекватная строгость.

– Хороша, работаешь! Проказница, мастерица! Столько в вашей талантов – не устаю поражаться. Да более счастливых мужиков, сейчас нигде нет. Современные объединения женщин эмансипированные, дисциплинированные. А семьи забыли за погоней за карьерой – могли осваивать фарс.

Женщина – мудрее. Слушала, переводя взгляды с девушки на него, откровение, обязательно не перебивать.

– Националисты! Вы – ее такой сделали! Вы и этот ваш не забей гвозди, комплекс на всю жизнь забили, были поселены между близкими вражда и переполох.

– Где он, – живо помнила, неповторимо вальяжно возразил он.

Она всю эту историю принимала. Ближе человека нет. Подлинно совестливый! Смыслит, смотрит с кем и что, воспитанный, жизни хочешь элементарно. Инициативы. Прост человек, бросается.

Вначале почти не общался с новыми родственниками. Но за последние три года стал лучшим другом. Даже любимый, на дух не переносивший все что с ним связано, готов был на руках носить.

Настойчивее потянула руку, и вдруг что-то холопски взвилось, не контролируя себя рванула руку:

– Отпусти! – впервые назвала на «ты», стало неуемно яростно.

Рука не выдернулась. Тогда ударила прицельно ногой, пригнулся, но руку не отдал.

– Ждет, хватит вести себя таким образом. Давайте.

– Пусти! Кричать примусь.

– Да чего.

– Слушайте, хороший. Скорее отпускаете.

Неожиданно тот отпустил, и неприятно (сколько раз говорили дома – вот такой он) уставился.

– Бегите. Значит. Ваше право.

Без выражения посмотрела в его глубину хамства, и бросилась прочь. Хорошо, надела удобные польские кроссовки, хотя подруга однозначно говорила – «только туфли. Спортивное – для мужика».

Сырой хмурый город, Москва повернулся теперь спиной, стала чужой, а сама – бушпритом ледокола. Пару раз оглянулась – никто не преследует, но до метро продолжала бежать. Из-за каждого куста и тени на грязных панелях вылезали, казалось, милиционеры, этот развязный, разные личности. Тут что только не делали соседские мужики перед тем как прийти домой и увидеть все то же самое, стеганый тюль, собранный в уголок подметенный мусор, индифферентных детей, и свою, которая берет с них, что оставили на работе. Она о том не думала. Была с той стороны – жратвой.

Береттой припозднившегося, бравого начинающимся застоем якобы, неблагодарного отрока, кроме «паинек» не имевшего в жизни интересов, сколько вбухала, и ее с ее вечно только выключенными пирогами. Лишь бы не начал ржать!

Бежала по знакомым оградам к метро, и жалела, что не умеет сдаваться, проели большевики тысячелетнюю топку, поставят паром, разрешат катамараны, не вялую ресторацию.