Хош

В рассудок я вернулся оттого, что хлопают по щекам, и тело тут же содрогнулось тремя очагами — голова, желудок и ноги. Ну и кадык ещё, словно затвор, дёрнулся вверх-вниз от нервно проглоченной слюны. Это же та самая тварь меня в чувство приводит! Мама, роди меня обратно!

Мысли снова заметались, как согнанные с дерьма мухи, и засвербили мозг своим мельтешением. Да что со мной такое, бля? Где я? Какого хрена я здесь? Что это за тварь до меня доколупалась? И снова по кругу — Где я, бля?!

Фух…

Может это розыгрыш? Я заострился на этой мысли, вцепившись в неё, как утопающий в пресловутую соломинку, но она, разумеется, не удержала на плаву.

Да ну, легко опроверг её голос разума, не тянет по всем параметрам. Если меня, конечно, не сам товарищ Спилберг вздумал разыграть. Вот только на хрен я ему сдался? Глюк? Так вроде уже понятно, что нет. Хотя, я остановился как раз в момент выяснения этого обстоятельства. Рука там ещё была в чешуйках.

— Ладно, Хош, давай приходи в себя, а я пока на горку аккуратненько сбегаю, теплокровных прошманаю. Может у гадов что ценное есть?

Удаляющиеся шаги придали мне уверенности, и я осторожно открыл глаза. Действительно, сижу в салоне авто, исчерченное змейками трещин лобовое, лежит на капоте, воняет горелой резиной, порохом, и ещё чем-то жжённым и мерзким. Взгляд первым делом останавливается на зеркале заднего вида. Так, руку я свою уже видел, пора взглянуть правде в глаза. То есть — на своё лицо.

Несколько секунд колебания, и вот я медленно отрываю задницу от сиденья и тянусь немного вбок…

Акуеть!

С лицом я слегка поторопился. Из зеркала на меня пялится точь-в-точь такая же образина, что достала меня со своим Хошем. Всё, это писец.

Не, я конечно книжки читаю, и хорошие, и фентези. Про попаданцев в курсе. Но вот именно это — уже явный перебор. Ну почему не прекрасный эльф? Или демон какой, на самый крайний случай.

Тварь возвращается минут через десять, бегом спускаясь по пологому склону. На его плече висит голимая М16, а в руках что-то вроде пендосского же М4 с подствольником.

— Ну, слава Алху, — радостно говорит тварь, видя, что я, не отрываясь, глазею на неё. — Ничего нормального у этих теплокровов. Тьфу! Четверо их там дохлых. Ладно, давай, вскакивай на лапы, а-то скоро темнеть начнёт. Ты ж знаешь, Хош, здесь ночи прохладные.

Тварь подходит совсем близко и я, само собой, нервно напрягаюсь.

— Я собрал с наших ребят жетоны, — в глазах твари появляется что-то похожее на печаль. — Шхола жалко, коричневый ещё совсем был, сорокет только-только отгулял.

И что мне отвечать? Ясное дело — молчу. Хотя…

— Знаешь, у меня чего-то с памятью… вообще ни хрена не помню. Ты кто?

Тварь несколько секунд изучает меня своими мерзкими глазками, а потом, о боже, тянется лапой к моей голове и начинает её ощупывать. Только бы снова не вырубиться. Надоело уже.

— Здорово тебя приложило. Я думал насмерть.

— Приложило?

— Да тут такое было! От взрыва у головной «Шхуры» дверь оторвало и тебе по башке… Твари! Засаду вон там устроили, — он тычет стволом в направлении возвышенности. — В девять стволов работали. Примерно…

— Да? Хм, — я поднимаю лапу и щупаю свой затылок сам. А это неплохо выходит. Теперь можно уверенно косить на полную амнезию.

— Держи свой винтарь, — он протягивает мне ношу. — Так ты что, в самом деле, не помнишь кто я?

Молча верчу головой. Извини, конечно, дружище, но хоть убей не вспоминается.

— Мы же с тобою с детства вместе. В одном хроде росли, — на лице твари вновь печаль. — И в военхол вместе поступали. Я Хлох. Вспомнил?

Второй раз верчу головой.

— Жаль. Может, потом вспомнишь, а? Я про такие случаи много слышал. Отшибает память напрочь, а потом ничего, возвращается помаленьку.

— Дай-то Алх, — перефразирую на ходу земное выражение, надеясь, что звучит хоть немного правильно. Тварь вроде понимает, о чём я.

Ну, вот и познакомились. Я медленно вылез из салона наружу и, не понятно зачем, попрыгал на месте. Хотя, почему непонятно? Тело-то новое, а значит, нужно проверить его функциональность и хоть немного обкатать. Может это тело ещё в каких местах приложило. Судя по открывающейся глазам картине, здесь не только двери летали.

Головная машина, напоминающая нашу земную «таблетку» лежит на боку. Подвеска раскурочена, в бочине дыра почти в половину этой самой бочины, а заднее крыло отогнуто вверх, словно его кто-то консервным ножом открывал. У замыкающей видок ненамного лучше. Тоже на боку, и выглядит так, как будто её грызли огромные голодные чудовища. Вдобавок полностью сгоревшая. А задний мост валяется метрах в десяти правее и в него, подталкиваемый ветерком, упирается клубок перекати-поля. Такое ощущение, что он пытается сдвинуть его с места.

Почувствовав лёгкое копошение страха внутри, я обернулся. Средней телеге, в которой я и просидел некоторое время, можно сказать крупно повезло. Помимо выскочившего лобового, у неё лишь слегка раздолблен и согнут под прямым углом «чулок», отчего заднее левое стоит перпендикулярно остальным трём колёсам.

— Наших похоронить не успеем, — на лице Хлоха задумчивость. — Значит, сожжём, — вдруг выдаёт он и быстрым шагом идёт к ближайшему телу такого же, как он… как мы, существа. Я спешу следом, перекидывая ремень выданного мне оружия через голову.

— Ну не щерам же их оставлять, — бурчит Хлох, видимо пытаясь оправдать своё решение.

А я пялюсь по сторонам.

Степь, разнотравье, редкие островки кустов и ясное небо над всем этим. Ни единого облачка. По левую сторону под этим безмятежным небом стоит себе мирно невысокая гора, с которой нас обстреляли, по правую за колышущимся маревом далёкий горизонт. И едва ощущаемый ветерок, ласково дотрагивающийся до кожи… В смысле, до чешуи.

— Бери под руки, — Хлох склонился над таким же, как он зеленолицым, только мёртвым. Погибший в серо-зелёном «комке», как и мы. Поверх что-то навроде «броника», на голове каска, съехавшая на глаза, правый бок — месиво из крови с внутренностями и ошмётков материи. Преодолев брезгливость, просовываю свои руки под мышки трупа.

Чёрт, а тяжёлая туша, кило под сто. Кое-как дотягиваем тело до головной машины, снимаем и вытаскиваем из карманов всё ценное, и запихиваем его внутрь. Возвращаемся к следующему мертвяку.

Винтарь всё время норовит съехать вперёд и очень мешает. Не привык… Да если честно, я вообще не понимаю, на хрен мне это подобие пендосского автомата? Стрелок из меня всё равно нулевой. В стройбате я своё отслужил… нет, не из-за того, что тупой… хотя…

Ещё в первый раз в военкомате, когда приписные получали и дурацкие тесты проходили, я набрал самый большой балл. И не просто самый большой, а самый большой в нашем городке за последние сорок лет! А потом, когда все в коридоре тусовались в ожидании, гляжу сквозь приоткрытую дверь, а там в кабинете штанга, и на ней восемьдесят кг. Во мне самом шестьдесят пять тогда было, но я шмыгнул быстро в проём и отжал ту штангочку лёжа от груди двенадцать раз. Когда обратно на стойки её положил, гляжу — в дверях «летюха», старший. Он даже ругаться не стал на мою борзоту, а отрядил четверых «бойцов» вытряхивать половики, назначив меня им в командиры. А потом был майор, который выдавал приписные в актовом зале.

— Ну-у, — говорил он, глядя на меня, как на редкое ископаемое. — Ну ты выдал. Ты это, если хочешь в училище какое… мы тебя в любое… на права бесплатно выучим тоже…

Я обрадовался, помню. Потом кивнул, а потом… забил.

Ну, а уж совсем потом — определённый возраст, особого рода причёска, автобус и вперёд, на самый лучший урок жизни. И полное попадалово — стройбат. Хотя, это ещё с какой стороны поглядеть.

И само собой, одноразовое стрельбище за все два года. Зима, мороз минус пятнадцать, два десятка километров пешком. Иногда правда «сержики» переводили нас на бег для сугрева. В общем: ноги гудят, стираются до задницы, уши, как варёные раки, соплями собственными давишься — курорт одним словом. Три патрона, пальцами, которых нихрена не ощущаешь, кое-как в рожок, три одиночных куда-то туда. Всё, бойцы. На этом праздник заканчивается, и да здравствует возвращение к трудовым будням.

Короче, не «махра» я даже, и винтарь этот мне, как мёртвому припарка. Вот только Хлох ничего об этом, конечно, не знает. Хотя, если это тело в какой-то их военхол поступало, возможно и стрелять оно умеет лучше моего.

Перетащив всех мертвяков, мы минут пять отдыхали. Я присел прямо на землю и по привычке потянулся к карману за сигаретами. Рука ещё не преодолела и половину пути, а мозг уже успел невесело констатировать — о табаке придётся забыть. Или перейти на то, что курят эти чешуйчатые. Если они вообще что-то курят.

Хлох молча ушёл к средней машине, но быстро вернулся с канистрой в руках. То, что это канистра, понятно с первого взгляда: из металла, форма прямоугольная, наверху горлышко с крышкой. Я задумчиво смотрел, как он резкими толчками выплёскивает из неё на «головную» местное топливо. По запаху — голимый бензин.

Хотя, чему удивляться? Если есть флора и фауна, значит, есть нефть, если есть нефть, почему бы не быть бензину.

Наконец, канистра почти пуста. Хлох из оставшегося на донышке сделал тонкую дорожку метра в три, достал из кармана куртки зажигалку, щелчок и огонь побежал к машине.

— Простите, ребята, — громко проговорил он, и несколько секунд простоял каменным истуканом, а потом подошёл ко мне и присел рядом.

— Всех этих тварей теплокровных уничтожу, — в его шипящем голосе была такая злоба и ненависть, что у меня по коже мурашки… чешуя дыбом встала. — Всех. За Шхола, за Шиху, за Хехта… за всех наших ребят. Ты слышишь, Хош? Всех порешу. Я тебе клянусь, Хош. Веришь?

И что мне ему отвечать? Молчу…

Дара

Очнулась энжа от дрожи, которая сотрясала всё тело. Мелкими, но частыми, и очень неприятными рывочками. Она открыла глаза, первым делом осмотрелась вокруг, а потом стала разглядывать себя. Понятно, почему дрожь.

Она голая. Абсолютно.

Конструктор переместил её сюда в нейтрал-коконе, который сразу же самоуничтожился. В кокон он поместил её в «разобранном» на элементарные частицы виде, которые по прибытии на место структурировались в тело.

— В тело, — прошептала дрожащими губами Дара и стала себя ощупывать.

Да, это её тело. То самое! Даже за пятьсот лет она не забыла его, стройное, гибкое, сильное. Когда её двадцатилетнюю сжигали на костре, она жалела только об одном, что это тело так и не познало любви. В восемнадцать она дала зарок — оставаться девственницей до того дня пока не отомстит проклятому барону фон Арьяку за смерть своих близких. Мать изнасилована и задушена, отец с младшим братом зверски изрублены на куски.

Она сама хоронила их, в одиночку, вытирая рукавом бессильные слёзы. А после, сколотила ватагу из таких же пострадавших от жестокого, потерявшего человеческую сущность феодала, и два года убивала его воинов, его мерзких людишек, занимающихся разбоем и насилием. Пять десятков смертей… сладких смертей.

В двадцать она почти добралась до этой твари. Покои баронского замка, она отчаянно прокладывает себе путь к ненавистному фон Арьяку, путь через трупы, кровь, отрубленные конечности. Но…

Их много, и они сильные мужи, знающие толк в воинском деле.

У неё выбивают меч, скручивают…

В восточной башне бароновского замка, где она ожидала сначала суда, потом в башне аббатства, где держали пять дней перед казнью, её, конечно же, пытались изнасиловать, но…

Молва о том, что эта «чёртова еретичка» — ведьма и даже дочь самого Люцифера, уберегла.

Проклятие, обещанное любому, кто прикоснется к ней, проклятие на весь род до тринадцатого колена, остановило желающих надругаться над её невинностью.

— Где-то здесь должен быть маячок, — прошептала Дара, отвлекаясь от воспоминаний. — Он был отдельно, в «кармашке» кокона.

Она принялась шарить вокруг себя руками. Сначала докуда могла дотянуться, потом, поднявшись на корточки, она увеличила радиус поиска.

— Да где же этот чёртов маяк? — ругнулась она, и вдруг за спиною раздался резкий хруст переломившейся сухой ветки, полоснув холодным лезвием по сердцу. А следом хрипловатый голос проговорил с удивленным вожделением.

— Вик, ты смотри какая красотка. По ходу у нас сегодня удачный день.

Дара оцепенела. В мозгу снова картинками замелькало прошлое, больно обжигая. Только странно обжигая. Холодом. А внутри этого холода страх и ненависть одним клубком. Почти вот так же сказал тот бородатый, когда увидел её мать…

Тогда ублюдков было пятеро. Отец, бывший пикинёр, получивший в бою при Грансоне тяжёлые увечья и отправленный по распоряжению самого Карла Смелого домой, успел убить одного и ранить двоих, прежде чем… А Жеро — ему тогда было девять…

— Да-а, — перебил размышления второй голос. — Красивая девушка. А зачем она в лесу разделась?

— А шут её знает. Может эти твари перебежчицы так хладов зазывают.

Послышался грубый смех, потом быстрые приближающиеся шаги. Дара пересилила оцепенение и обернулась. К ней шли двое, в камуфляже. Армейском или нет, Дара не знала. Она бывала на Алхоше всего два раза, Тор приглашал…

Один из приближавшихся был старше, здоровый муж, и как и тот, из прошлой жизни, тоже с бородой, второй ещё сопляк… её сердце вздрогнуло. Второй был очень похож на Жеро.

— Ну чё, сучка, — старший подмигнул и направил на неё дуло автомата, — Готова к большой и чистой любви?

Вик нервно хихикнул, а бородатый оглушительно заржал.

— Поднимайся, — буркнул он, резко прекратив грубый смех и дёрнув дуло чуть вверх. — Давай, возбуди меня.

Дара медленно поднялась. Её взгляд казался неподвижным, но это не мешало ей рассматривать детали амуниции этих ублюдков.

Этого ублюдка, — поправила себя Дара. — Вик он… он не может быть плохим. Он ведь так похож…

— Повернись, — на лице бородатого появилась довольная ухмылка, — Чё замерла? Свинца в организм добавить?

Дара медленно развернулась. Бородатый оценивающе присвистнул.

— Вик, держи её на мушке. Если что, в ногу одиночным.

— А вы? — осторожно спросил сопляк.

— А я её любить буду, Вик. Понял?

— Может не…

— Ты чё-то сказать хочешь, Вик? — перебил его бородатый и окатил презрительным взглядом.

— Нет, — послышались два лёгких щелчка и парень направил автомат на Дару.

— Вот так вот, — довольно выдохнул старший. — Смотри и учись, сынок, как надо любить женщину.

Он закинул автомат за спину и подошёл к Даре. Схватил рукой за правую ягодицу и сильно сжал.

— Ух, упругая, — бородатый причмокнул губами. — Обожаю свежачок. Давай, разворачивайся обратно и на колени. Ручками и ротиком сначала поработаешь.

Дара выполнила всё с томной медлительностью, через силу улыбнувшись ублюдку. Тот уже успел расстегнуть ширинку и вытащить свой «инструмент». Одной рукой Дара с брезгливостью взяла его, сделала пару движений туда-сюда, отвлекая. А вторая уже вытаскивала нож из сапога этого ублюдка. В порыве своей похоти, он даже не подумал о нём.

Первый удар энжа нанесла в пах. Бородатый удивлённо крякнул и схватился руками за причинное место. А Дара уже была на ногах и всаживала лезвие в его толстую шею. Рана тут же забулькала, вспенилась пузырьками воздуха, следом хлынула кровь, а Дара, вытащив клинок, метнула его в Вика.

Отец с детства дивился её страсти к военному делу. Надо же, девчурка, а к оружию тянется, как пацан. Когда гарнизон пикинёров стоял в городе, и вояк по очереди отпускали домой, он обучал её тому, что умел сам. А ножи он умел метать хорошо.

Лезвие вошло в правую руку сопляка, и тот взвыл от боли. Дара рванулась к нему, завалила и уселась на спину.

— Я бы не стрелял! — завопил Вик. — Я б не стал! Не убивайте меня… пожалуйста.

— Никто тебя не собирается убивать, — Дара сама удивилась нежным ноткам в своём голосе.

Сняв с паренька автомат, она пока отбросила его в сторону и вцепилась зубами в рукав куртки. Потом дёрнула его, оторвала, и уверенным движением вытащив нож из кисти, принялась её перевязывать.

Вик притих. Только вздрагивания говорили о том, что ему больно.

— Ну, вот и всё, — нежно проговорила Дара, завязав тугой узел.

Она слезла с паренька, взяла его автомат и направилась к бородатому. Тот ещё подергивался в агонии, руками сжимая окровавленный пах. К шее он уже потянуться не смог.

Невзирая на его конвульсии, Дара принялась раздевать убитого, с трудом ворочая тяжёлое тело. Наконец, она управилась, и не без отвращения принялась натягивать на себя сначала штаны, а потом куртку.

Вик уже поднялся, и теперь сидел, прижимая перевязанную кисть к груди.

— А вы кто? — спросил он с осторожностью в голосе.

Твоя сестра, чуть было не ляпнула Дара, но вовремя спохватилась. Что за чушь? Это только её прошлые ощущения. Она очень любила своего маленького Жеро, смешного и вихрастого. Больше всего на свете любила. И теперь те нежные чувства снова вернулись с её настоящим телом.

— Сначала ты будешь рассказывать, — вместо этого ответила она пареньку. — И рассказывать всё, что знаешь.