Лао умер. Миша Оно шел по улицам, насвистывая восторженные мелодии, приводящие его в благодушное состояние. Перед ним были сияющие улицы с разноцветными домами из стекла, вывесками и магазинами. У входа в аптеку сидел нищий и умиротворенно протягивал руку. От него пахло одеколоном и свежестью.

— Будь счастлив всегда, молодой человек! — радостно приветствовал нищий Мишу, — Подай немного денег.

— По-моему, вы богаче, чем я, — сказал Миша, усмехнувшись.

— Возможно, — ласково ответил нищий. — Но ведь я — нищий. Мне нужно подавать. Вам приятно достать монету из кармана, приятно сознавать свою нравственную высоту, приятно делать добро. Вы кладете ее в морщинистую руку. Вы не знаете моих доходов и никогда не узнаете, если не будете социологом, учетчиком или кем-нибудь из этой области, и вам всегда будет казаться, что вы осчастливили меня — а разве это не чудесно?

— Вы правы, я забыл, — сказал Оно, но потом добавил: — Однако иногда бывает приятней наоборот совершить что-нибудь мерзкое, например убить вас. Мазохистические муки иногда сладостней рая.

— Конечно! — просиял нищий. — Но сейчас, как вам известно. убийство нищих не в моде. А следуя моде, вы ощущаете себя современным молодым человеком, имеете успех у женщин, и это прекрасно!

— Да, но часто бывает приятней как раз идти против моды. Вы говорите: убийство нищих не в моде. Я слушаю вас, а сам медленно приканчиваю вас, скажем, нанося вам бритвой глубокие и длинные раны. Я смотрю на вашу кровь, на ваш обезображенный облик, предвкушаю свою будущую казнь, чувствую, какой же я немодный и испытываю истинное мазохистическое наслаждение. Разве нет?

Нищий задумался, потом сказал:

— Похоже, что вы достаточно умны для своих лет, мне даже трудно вам возразить. Что ж. выбирайте сами. Вы меня так озадачили, что я сам запутался.

Миша Оно задумался и думал минут пять. Потом он сказал:

— Я решил: я не буду вас убивать. Мне лень, и не то настроение. Сегодня солнце, тепло, синее небо, и мне хочется быть добрым, трогательным и великодушным, поэтому возьмите мои деньги, и пусть умножатся ваши дни и мгновения!

Нищий взял деньги и растроганно вздохнул. Потом бросил их в мешок с другими деньгами и поправил свои изящные лохмотья, словно ожидая предстоящего шествия дам.

Миша Оно пошел дальше и действительно испытал некую умиротворительную радость в соответствии с тем, что сказал человек, который был старше и, наверняка, опытней в удовольствиях, чем он. Город вокруг услаждал зрение и чувство родины своей красотой; верхи зданий блестели в небе, гармонируя с нерукотворной природой, и день только начинался. Миша пришел на Площадь и тут же увидел человека, к которому он шел.

— Здравствуйте! — сказал человек. — С прибытием. Вы меня помните?

— Я должен вас знать и помнить, — ответил Миша.

— Меня зовут Иван Петрович Лебедев, Я решил занять вас чем-нибудь, ведь вы еще не определились.

— Я не помню, — сказал Миша, — Я проснулся.

— Это нормально, — улыбаясь, проговорил человек. — Мы пойдем с вами в гости, вы должны выбрать, вы должны кем-то стать. Кто вы?

— Не помню, — сказал Миша. — Я — никто, я — вообще.

— Вы должны выбрать, — улыбаясь, сказал Иван Петрович. — Пойдемте. Я приведу вас в интересную компанию. Вы можете остаться, можете уйти. Я развлеку вас. Вам скучно?

— Я проснулся, — ответил Миша. — Мне понравилась погода. Я хочу выпить пива.

— Вы любите девочек? — спросил Иван Петрович.

— Это приятно, — ответил Миша.

— Пойдемте, — сказал Иван Петрович.

Они пошли вперед, Иван Петрович улыбался, щуря глаза; свою левую руку он положил в карман пиджака, а правой махал туда-сюда в такт ходьбе. Навстречу шел негр, он вытащил арбалет и сказал:

— Я прикончу тебя, Дульчинелла!

— Идите внутрь! — отмахнулся от него Иван Петрович, издавая какой-то странный цокающий звук. — Не до тебя!.. Негр замер, роняя арбалет на ровный асфальт.

— Что это? — спросил Миша Оно.

— Легкий психологический удар. Я не хочу сейчас умирать, мне не до этого.

Они пошли дальше, глядя по сторонам. Где-то сидел человек и пил пиво, и он настолько сочетался с пивом в кружке, вливавшимся в его тело через рот, что можно было просто умилиться и застыть на этом месте, рассматривая наслаждение этого удовлетворившегося малым существа, назначение которого было в пиве, и в кружке, и в остальной такой же эстетике. Миша Оно решил так и сделать, остановившись, но Иван Петрович волевым жестом заставил его идти дальше и вскоре подвел к блестящей лиловой машине, которая стояла в тени под раскидистым деревом, словно приглашающем философов и лентяев отдохнуть в своей тени и увидеть какой-нибудь вещий сон.

Иван Петрович открыл дверцу и предложил Мише сесть внутрь. Миша сел на заднее сиденье и стал ждать дальнейшего. Иван Петрович завел мотор, включил кондиционер, магнитофон и выехал на длинную дорогу, которая почему-то была пуста.

— Вперед, мой друг, — воскликнул он. — Я дам вам все! И они помчались вперед с большой скоростью, и какая-то прекрасная музыка очень громко звучала из динамиков и словно входила в самую душу Миши Оно, заставляя ее сладостно трепетать, как влюбленное сердце, и ожидать лучшего и приятного. Иван Петрович закурил сигарету и вдруг спросил:

— Что вы должны делать, в чем смысл?

— Я не знаю, — сказал Миша. — Я буду знать.

— Хотите сейчас разбиться?

— По-моему, нет, — сказал Миша. Они ехали мимо города, который был справа, и Иван Петрович посмотрел туда с грустной улыбкой.

— Вы видите Центр? — спросил он, снижая скорость машины. Миша Оно посмотрел и увидел Центр, который сиял рядом с городом, рождая в душах загадочное сомнение. Там шло распределение персоналки, и судьбы возникали, победив смерть и ничто. Возможно, там было правительство, или же другие власти и силы; и хотелось спрыгнуть и бежать в Центр, и понять его правду и реальность, и его право руководить действительностью, но красивая охрана не давала прохода; и хотя было очень популярно самоубиваться, прорываясь ближе к исходному концу, эта внутренняя тайна Центра хранилась замечательно и надежно, и никто не мог проникнуть внутрь, не завершив на подступах свой путь. Сейчас, смотря на мужественных солдат с автоматами Калашникова, стоящих у стен Центра, Миша Оно ощутил подлинную прелесть получения смертельной пули от них; и он любил их и хотел их дразнить и пытаться убить; наверное, этот момент прорыва к началу Центра и немедленного достойного умирания под расстрелом не пропускающих никого сволочей был самым лучшим из всех, которые только можно представить и осуществить, и Миша Оно поклялся, что он когда-нибудь сделает это, и, может быть, будет там — где нет никого, кроме тайны и каких-то еще людей.

— Центр неуязвим, — сказал Иван Петрович, нажав на газ. — Это — необходимая тайна. Как вы считаете?

— Я не помню, — ответил Миша Оно, пытаясь что-нибудь придумать.

— Мне кажется, что наш великий лидер Артем Коваленко должен знать истинный смысл Центра.

— Наверное, — сказал Миша, зевнув.

Потом они ехали молча и в конце концов подъехали прямо к дому, в котором было множество квартир. Иван Петрович вышел из машины и достал бумажку из кармана.

— Чудно, — сказал он. — Вот — адрес, вот — телефон. Вперед, Миша, знаете куда мы идем?

— Нет, — равнодушно сказал Оно.

— Мы идем с вами в одну религиозную секту. Они исповедуют религию, называемую «муддизм». Они поклоняются великой Мудде. Вы слышали об этом?

— Да, — сказал Оно.

— Замечательно. Они вам расскажут обо всем. Это очень интересно.

Как только Миша и Иван Петрович вошли в подъезд, сзади раздался тяжелый стук. Иван Петрович оглянулся и недовольно сказал:

— Кто-то выпрыгнул из окна и разбился.

Миша, не оборачиваясь, подошел к лифту и нажал на кнопку. Через некоторое время он уже громко стукнул в дверь квартиры, поскольку там не было звонка.

Дверь раскрылась, и в проеме появился маленький толстый человек, в красных трусах, мантии и женском лифчике, надетом на черную рубашку. Один ус этого человека завивался вверх, как у царя, второго уса не было. На лбу человека был нарисован крест, пятиконечная звезда и написано: «Тыр-пыр». Вид его был величественный и серьезный.

— Здравствуйте, — сказал человек, — меня зовут Семен Верия. Слава великой Мудде! Кто вы такой?

— Это мой друг Миша Оно, — суетливо сказал Иван Петрович. — Я говорил вам. Я хочу приобщить его к мудрости.

— Хорошо, — миролюбиво сказал Верия, широко распахивая дверь. — Заходи, юноша! Вы попали как раз на начало службы. Сперва я расскажу вам в двух словах о нас, потом мы устроим четыре таинства и закончим богослужение характерно.

— Как? — спросил Миша.

— Вы увидите это. Можно на «ты»?

— Можно, — сказал Миша.

— Ты еще молод, дорогой мой, а я уже просуществовал львиную часть положенного мне сейчас, — проговорил Верия, запирая дверь. — Берите тапочки и проходите, мы откроем тебе самые глубокие тайны муддизма.

Миша надел тапочки и пошел по коридору. Потом он задумчиво повернулся к толстому человеку и спросил:

— Но почему вы так хотите мне рассказать о тайнах муддизма? Ведь вы же совсем меня не знаете!

— Именно поэтому я хочу поведать тебе главную суть, — хитро улыбаясь, ответил Верия. — Муддизм — очень оригинальная религия, и поэтому я считаю твой вопрос первым из всего того, о чем ты можешь меня спросить: и как только мы расположимся, я начну свой бесподобный ответ.

Миша удовлетворился этой фразой и вошел в комнату. В комнате был полумрак, горел небольшой свет, и окно было плотно зашторено. На стенах висели какие-то высушенные растения и цветные тряпки; кое-где были нарисованы фигуры людей (некоторые с двумя головами), а также животные и рыбы; на почетном месте в какой-то нише был наклеен на стену огромный бумажный черный круг, а рядом с кругом кто-то изобразил омерзительную женскую рожу, накарябанную так бездарно, что даже ее гнусность, сразу бросающаяся в глаза, была в общем неубедительной. В креслах сидело двое мужчин и две женшины. Один мужчина был голым, другой одет в шубу. Одна из женщин была наполовину лысой, или бритой, и голой ниже пояса. Зато верхняя часть ее тела была полностью покрыта золотой блестящей блузкой, к которой был пристегнут значок с написанным на нем неприличным словом. Другая женщина была одета во фрак, черные брюки и имела роскошные рыжие волосы. Все эти люди пили напиток красного цвета и курили трубки.

Семен Верия значительно указал Мише и Ивану Петровичу на пустые кресла и объявил присутствующим:

— А вот и наши гости, товарищи! Это — великолепный и грустный Миша Оно, а это — тот самый Иван Петрович Лебедев! Познакомьтесь с ними.

Тут же лысая женщина, голая ниже пояса, вскочила с кресла, словно солдат, увидевший генерала; вытянувшись, она совместила свои привлекательные ляжки и проговорила:

— Ольга Викторовна Шульман!

Потом она поклонилась, чуть не ударившись лбом об пол, и села обратно. Рыжая женщина, сидящая рядом, небрежно кивнула незнакомым ей людям, говоря:

— Меня зовут Антонина.

Голый мужчина улыбался и смотрел прямо в глаза Миши Оно.

Он смотрел, смотрел и смотрел, наконец Миша сказал:

— Ну, и как вас зовут?

Но он продолжал смотреть и улыбаться.

— Ничего страшного, — ответил другой мужчина в шубе. — Он не хочет говорить, наверное, он дал себе пятиминутный обет молчания.

— Почему пятиминутный? — спросил Миша.

— Не знаю, — удивился мужчина, — может быть, получасовой. Меня зовут Афанасий Чай. Мы все муддисты, а это — наш верховный жрец Верия. Сейчас он расскажет тебе самую главную суть нашей веры, а потом мы примем тебя в лоно нашей церкви, потом… по-моему, будут четыре таинства, а потом — характерный конец.

— Какой? — спросил Миша.

— Ты увидишь. Семен Артемьевич, я думаю, можно начинать. Верия улыбнулся, достал два стакана и дал Мише и Ивану Петровичу.

— Для чего это? — сказал Иван Петрович.

— Для алкогольного напитка. У нас сегодня служба с алкоголем.

— Прекрасно! — обрадовался Иван Петрович.

— Слава Мудде!!! — немедленно отозвался Верия, потом достал бутылку и налил напиток. После этого он сделал очень серьезное лицо и сказал:

— Итак, я сейчас расскажу вам, дорогие товарищи, главную суть нашей самой гениальной религии — муддизма. Муддизм, или поклонение великой Мудде, возник недавно и вобрал в себя главные истины и смыслы всех предшествующих религий. Прежде чем изложить вам эзотерические принципы муддизма, я хочу напомнить вам — а особенно тебе, Миша, — наше положение здесь, в мире, при котором мы не умираем, а лишь переходим в иные личности. Поскольку нам всем это абсолютно точно известно — Центр, ведь у нас постоянно перед глазами, красные звезды на наших висках, смерти происходят, рождения тоже, все нормально, бытие сохраняется (я думаю, все помнят «Закон сохранения бытия»?), то, казалось бы, о какой религии можно говорить? В чем ее смысл? Как можно верить в то, что абсолютно точно не существует? Какая в этом цель, раз мы и так бессмертны? Да, так кажется на первый взгляд, и поэтому большинство участников нашей реальности ограничиваются гражданской лояльностью по отношению к Центру, наслаждаются убийствами и самоубийствами, и вообще, всем, — впрочем, вы это и сами знаете… Но-это примитивная точка зрения, это совершенно утилитарный взгляд на религию, как на некий способ достижения чего-то еще, более приятного, чем сейчас; конечно же, этот взгляд доминировал всегда до Новой Эры, и это понятно; слово «религия» означает «связь», значит, мол, о какой самоценности религии может идти речь?

Нет, граждане, именно в самоценности смысл веры; «верю, потому что абсурдно», царствие божие уже наступило; нет «нужды искать чего-то еще! Именно высшая вера и заключается в том, что мы верим в невозможное, «в то, чего ни в коем случае не будет; в то, что нам не суждено: мы, муддисты, верим в Истинную Смерть!

Семен Верия перевел дух и продолжил:

— Мы верим в то, что мы не возродимся. В единственность нашего существования сейчас. И больше того: мы верим в отсутствие Бога и вообще, если хотите, в Ничто! И даже не в Ничто (я раскрою вам последнюю тайну), ибо Ничто уже есть нечто божественное; оно пишется с большой буквы, и по некоторым теориям состояние «Высшего» Просветления как раз и есть Ничто. Мы» Же верим в нечто Абсолютно Маразматическое; в то, чего точно нет, не существует и никогда не могло существовать. Вы угадали — это Великая Мудда! Посмотрите — она изображена здесь в двух видах. Вот этот черный круг, символизирующий ее действительную не-бытийственность, и этот портрет, который нарисовал какой-то пьяный идиот. Видите, насколько это не сочетается с представлением о Боге? Правильно — только такая религия возможна сейчас, только это может быть истинным спасением, только одно это и остается нам! Истинный муддист, поверивший в реальность Смерти, погружается в бездны натурального отчаяния, подлинной трагичности Всего; и только тогда перед ним раскрывается истинное лицо мира. Мы все радуемся бытию, все кайфуем от реальности; но, поверьте, ваши удовольствия — ничто перед удовольствиями уверовавшего муддиста, который переживает смерть каждой секунды, как смерть всего мироздания, для которого Мгновение на самом деле Прекрасно! Муддизм — это только на первый взгляд печаль и ужас; муддизм на самом деле — это счастье! В конечном счете, даже если и не воплотится величавая, полная истинного смирения, молитва муддиста об истинном личном умирании, все равно его эта жизнь намного счастливее жизни простого участника реальности. По этому всему видно, чго длн муддиста нет каких бы то ни было святых символов, или обрядов; с другой стороны — любые символы и, обряды могут быть для него святы. Поэтому мы так прекрасно одеты: нам нравится дурачиться и играть в религию, ведь муддизм — это еще и игра; его главная задача — продемонстрировать, что вера в бессмертие и Высшее — это бред, а все остальное — занятная игра в обряды, поэтому муддизм может использовать абсолютно какие угодно обряды и одежды, и они выбираются в зависимости от времени года, погоды и настроения муддистов.

— Семен Берия опять замолчал на какую-то секунду, удовлетворенно отметив внимательную тишину, наполняющую комнату.

Потом сказал:

— Итак, цель муддизма — спасти и сохранить религию как таковую. Ибо только религия как вера во что-то невозможное, имеет право на жизнь. Будь то бессмертие, будь то все, будь то смерть. Посмотрите, как легко употребляем мы эти высокие слова! Поэтому то, что осталось нам сейчас — с нами, это есть великая Мудда! Да здравствует великая Мудда!!!

— Да здравствует великая Мудда!!! — отозвались остальные муддисты и стали бить себе щелбаны по правой щеке, одновременно открыв рты, так что получался какой-то дебильный неприятный звук, похожий на выливание бутылки вина из горлышка.

— Мудда… — смущенно сказал Иван Петрович Лебедев и отбил себе такой же щелбан.

— Молодец, Петрович, — сказал ему Верия, благодарно посмотрев в его глаза. — Ты уже ступил на путь истинной смерти!

Полулысая женщина, голая до пояса, встала с кресла, начала прыгать и кричать:

— Пу-пу, пу-пу, пу-пу!!! Моя любовь к Мудде безгранична, и я умру!

Голый мужчина неожиданно встал, изобразив подлинный экстаз, бросился к черному кругу и завопил:

— Убей меня, распни меня, не возрождай меня, Мудда!!! Только ты есть истина, только ты убиваешь навсегда!

Мужчина в шубе, называемый Афанасием Чаем, тоже встал и хрипло сказал:

— Кукирочки, кукирочки, кукирочки — буздик! Кукирочки, кукирочки, кукирочки — буздик! А-а-а-а-а!!! Мудда!!!

Семен Верия встал в круг, засунул свою руку прямо в трусы, видимо положив ее на член, потом сказал:

Это есть главная молитва муддизма, я ее только что придумал. Здесь соблюдены все условия нашей религии: непонятность (подлинная таинственность), узнавание (какие-то слова понятны), окказиональность появления (только что придумал), мара-зматичность (бред сивой кобылы), несамостоятельность (похоже на заумные стихи), гениальность (гениально!). Конечно, тебе кажется, Миша, что и ты так можешь. Что ж, дерзай, моя пташка, скоро мы тебя примем в наше лоно, и ты скажешь свою первую предсмертную речь. Ведь для муддиста предсмертно, марикон ты мой семейный!

Рыжая Антонина встала на колени и тихо сказала:

— Подождите! — сказал Миша Оно. — Я, конечно, понимаю ваши восторги и вопли, но я с вами совершенно не согласен, и, если хотите, выскажу свои замечания.

Муддисты немедленно прекратили самозабвенные камлания и недоуменно посмотрели в сторону Миши.

— Мне странны твои слова, о мой брат в Мудде, — сказала Ольга Викторовна, почесывая себя между ног. — Однако говори, мы выслушаем тебя!

— Говори, Миша, мы тебе разрешаем, — гордо произнес Семен.

— Хорошо, — сказал Миша и начал свою речь: — Итак, товарищи, мне, во-первых, было очень интересно послушать ваши рассуждения о религии вообще и о муддизме в частности. Признаюсь, эти секунды моего бытия были далеко не самыми неприятными, а вообще — даже было все достаточно кайфово. Но я не согласен с вами в принципе. Вы утверждаете, что только жизнь уверовавшего в подлинную смерть муддиста по-настоящему приятна, ибо все мы знаем о нашем будущем перерождении, и нам все до фени. Это не совсем так. Почему вы думаете, что мы воскреснем? Конечно, думать иначе — государственное преступление, но однако же, вся ваша религия вырастает из конъюнктурной убежденности и боязни высказать некие сомнение… Тише, тише, сейчас я исправлюсь. Конечно, я не сомневаюсь в нашем возрождении, но — вот тут-то и надо создавать религию; религию в помощь государству, так сказать, поддержку общественной установке на бессмертие религиозными постулатами, поскольку — чего там греха таить — не все так умопомрачительно лояльны, как вы. Я понимаю, вы скажете, что глупо сейчас создавать государственную религию, но, во-первых, вы будете согласовываться с Истиной, а для всех религий это было всегда главным, и, во-вторых, вы будете оригинальны в том, что пошли проторенной дорогой и не стали оригинальничать, а это уже Достаточно приятно. С другой стороны, если оставить вашу религию именно в этом виде, я не согласен с тем, что муддическая жизнь приятнее жизни рядового участника реальности. Это неправда! Свою прелесть от каждой секунды бытия и осознание гого, что так будет вечно в любых вариантах тел и душ, я не променяю ни на какие предсмертные ощущения запутавшихся сектантов!

Миша ударно закончил и даже стукнул кулаком по подлокотнику своего кресла в такт речи. Все молчали, не зная, что ответить на это. Наконец Семен Верия, запинаясь от прилива чувств, сказал:

— А как же твоя задача, твоя цель? Ведь ты…

— Какая цель? — сказал Оно. — Я есть я.

— А кто ты? — подозрительно спроси Верия.

— Я — никто.

— Это запрещено! Будь муддистом, и ты станешь им. Будь с нами, мы можем все. Нам все разрешено, и мы любим всех.

— Мне всегда все разрешено, — сказал Миша гордо. — Я пока не буду вступать в ваше лоно, но с удовольствием посмотрю вашу службу.

— Хорошо, — мрачно ответил Верия и подошел к черному кругу.

После того как он с подобострастием посмотрел в центр круга в течение примерно пяти минут, он задумчиво сказал:

— Мы сегодня не будем заниматься официальной частью службы. Вы уже примерно представляете… Перейдем к таинствам. Таинство первое: съедание свеклы.

— Ну и что? — спросил Миша Оно.

— Что? — сказал Семен.

— Какова тайна свеклы? Что в ней таинственного?

— О, это великая тайна… — одобрительно улыбаясь, проговорил Семен, — Но нас свекла волнует лишь потому, что она тайной не становится — она ни во что не превращается. Попрошу свеклу!

Немедленно мужчина в шубе, словно покорная медсестра на операции сердца, достал из кармана свеклу и протянул Верия. Тот очистил кусочек, отрезал его и немедленно съел, слегка поморщившись.

— Абу! — сказал он, — Абу! Видите, я говорю некое заклинательное, мистическое слово «абу», а свекла остается свеклой!

— А чем же она должна быть? — спросил вдруг Иван Петрович.

— Да чем угодно! — воскликнул Верия, съедая еще один кусочек. — Такое же таинство нас ожидает с алкоголем. Он не превращается ни в кровь, ни в хлеб, что доказывает бредовость различных религиозно-государственных идей. Сейчас вы сами все увидите. Давайте выпьем!

Все муддисты немедленно подняли наполненные бокалы. Миша и Иван Петрович тоже встали, выжидая дальнейшее.

— Чин-чин! — сказала полулысая женщина. — За великую Мудду!

Все чокнулись и выпили залпом.

— Вы поняли? Вы ощутили? — вытирая рот носовым платком, спросил Верия. — Это — алкоголь?

— Я не знаю, как у вас, а в моем стакане была вода, — ответил Миша.

— Это несущественно, значит, перепутали кувшины. Ничего. В следующий раз обязательно будет алкоголь.

— Не сомневаюсь. — сказал Миша. — А каково третье таинство?

— Третье таинство я забыл… — пробормотал Семен, падая в кресло, закуривая трубку и настраиваясь на элегическое настроение. — Впрочем, это не суть важно. Я не помню… Какая-то долбаная чепуха… Извините…

Он громко зевнул и продолжил:

— А четвертое таинство тоже весьма обычно… Выпили, закусили, покурили… И… Теперь и до любви дело дошло… Ну, вы занимайтесь, а я посплю…

Он махнул рукой и закрыл глаза.

— Подождите! Постойте! — нетерпеливо крикнул Миша Оно. — Да при чем же здесь-любовь?!

— F что она очень обычна… — сквозь сон проговорил Верия. — Что это просто… Это очень просто… Очень просто… Никакой тайны…

— Скучно так, — задумчиво проговорил Миша, наблюдая за голым мужчиной и полулысой женщиной, которые сейчас стояли друг напротив друга, рассматривая свою наготу. Они молчали и не двигались. Наконец полулысая сказала:

— Ну, давай, что ли…

— Подожди, — вяло ответил мужчина. — Я так не возбуждаюсь. Сними верх…

— Лень, — ответила женщина, садясь обратно в кресло. Мужчина стоял, теребя свой маленький членик. Верия громко храпел, Антонина во фраке еле слышно читала какие-то возвышенные стихи. Тут осторожный просительный голосок раздался откуда-то справа — это был Иван Петрович Лебедев. Подобострастно блестя глазами, он выговорил:

— А… Можно… Мне…

— Валяйте, — сказала Ольга Викторовна Шульман. И тут, словно выстреливающая пуля, Иван Петрович выскочил из своих штанов и прочей одежды, громко взвизгнул, словно лишающийся невинности молодой хряк, и бросился на полулысую Ольгу Викторовну наперевес, будто желая проткнуть ее и кончить прямо тут. «Ух!» — выдохнула она, принимая такое в саму себя. Тут же они замелькали, как персонажи порнофильмов на видеомагнитофоне, включенном на убыстренную перемотку, и невозможно было уследить, что случается и происходит, лишь слышались ритмические женские вопли и трудолюбивое пыхтенье Ивана Петровича. Глядя сверху, можно было подумать, что к его тазовой части приделали отбойный молоток, настолько по-ударному, с дробью совершался любовный процесс. Потом все заволокло огромным общим криком, и, наконец, завершилось. Иван Петрович страстно, взасос, поцеловал свою даму и оторвался от нее в восторге. Она лежала, все еще дрожа и издавая стоны, а потом медленно прошептала:

— Любимый мой…

Разбуженный Верия открыл глаза и спросил:

— Что, уже все?

— Аа-х!.. — ответила ему Ольга Викторовна, потом выгнулась какой-то дугой, снова вздрогнула, и тут же одним решительным движением порвала свою золотую блузку, из которой немедленно вывалилась прекрасная грудь. Иван Петрович встал на ноги, откланялся и сел на свое место.

— Чудесно! — вскричал Семен Верия совершенно бодрым голосом, неожиданно для всех. — Ну, а теперь, товарищи, близится завершение нашего вечера, нашей службы… наших актов… Самое главное!

— Что это? — спросил Миша Оно, с завистью поглядывая на умиротворенно курившего Ивана Петровича.

— Это — смысл, товарищи! А смысл — это смерть. Сейчас мы совершим жертвоприношение.

Все молчали, только Афанасий Чай в своей шубе дико засмеялся.

— Одного из нас сейчас нужно убить, товарищи, и вы наглядно увидите, как он полностью, до конца сдохнет и никуда не переродится. А убьем мы сегодня… — тут Верия задумчиво осмотрел все общество, задержав взгляд на Мишином лице, — пожалуй, вас, Иван Петрович.

— Что? — спросил тот. — Нет, я не могу… Мне сегодня нельзя.

— Тем лучше! — крикнул Верия. — Вы — человек пожилой, но еще не старый, не младенец, поэтому приносить вас в жертву нелогично. Кроме того, вы — не муддист. Значит, именно вы — лучшая кандидатура.

— Не надо, стойте… — пробормотал Лебедев, пятясь к двери.

— Держать его!

Тут же двое мужчин, проявив неожиданную быстроту и смекалку, схватили Ивана Петровича под мышки, ударили его несколько раз по морде, удовлетворенно отметив выступившую из губы кровь, и прислонили к стенке с черным кругом, не отпуская мм на миг.

— Не стоит! — жалобно проговорил Иван Петрович, слегка шепелявя из-за крови внутри рта.

— Необходимо. — заботливо сказал Семей Верни, доставая длинный тонкий нож, похожий на спицу. — Сейчас мы все, товарищи, будем наблюдать сцену умирания. Вообще чрезвычайно любопытная сцена, надо вам сказать! Я где-то читал, что главный смысл состоит именно в моменте умирания, а особенно хорошо это видно при публичной казни. Тогда кто-то может успеть «схватить», «поймать» переход, эту грань; для этого и существуют казни, чтобы «протащить» момент смерти в реальную для нас действительность. Но он ускользает от нас, уходит, как рыба из протянутой к ней в воде ладони, как нечто не существующее и никогда не бывшее, как воспоминание о разгаданной тайне. А?

— Ну конечно, — сказал Миша Оно.

Во время этих рассуждений Верия твердо сжимал свой нож, постоянно готовый осуществить данную ножу миссию в этом мире. Иван Петрович плакал и шептал:

— Не надо убивать меня, я создан только что, я люблю свою жизнь!

— Верь в то, что не воскреснешь! — торжественно сказал Верия.

— Верую!

И Семен Верия медленно-медленно вонзил свой нож в сердце Ивана Петровича. При этом он говорил:

— Вы видите его лицо, ему все хуже и хуже, кажется, что есть некий переход, боль, кошмар; он будто становится жидкостью, чтобы после газообразной стадии стать бесплотным эфиром; он словно видит все тайны, весь мир и истинных богов; видит картинки всей своей жизни, некий лиловый блеск где-то внизу; черную трубу, угасание, выход, и… Смерть! Все кончено, это был простой физиологический обман; его больше не существует. Слава Великой Мудде!

Верия гордо выдернул нож из мертвого тела. Он отступил, убитый упал лицом вперед, и на черном бумажном кругу остались пятна крови. Все остальные стояли молча, думая о тайнах и смыслах, и что-то высшее роилось в. их душах и сущностях, словно приобщая их к себе.

Миша Оно отвернулся и стал тихо плакать. Потом он сказал:

— Я не верю вам, он не исчез, он вернулся к себе!

— Посмотрите сюда! — жестко сказал Верня. — Его нет здесь. Это просто мертвое тело!

— Да. — ответил Миша. — Но я знаю, кто он теперь. Его зовут Леопольд Эльясовнч Узюк, и он не в вашей власти.

— Это чепуха! — насмешливо заявил Верня. — Иван Петрович Лебедев умер.