– Это он? Вы точно уверены?!
– Oui, monsieur. Merci!
Приняв новенький луидор, пройдошистый greffier ловко скользнул между ожидающими приема просителями и растворился в закоулках министерских апартаментов. Преодолев сомнение, я подошел к невзрачному господину, ссутулившемуся в простенке у окна, за мутными стеклами которого – жара, шум и несносная вонь летних парижских улиц.
– Мой капитан, позвольте занять минуту вашего времени?
– Что Вам угодно, месье?
– Помочь в вашем справедливом деле, ничего более. Все, кому памятна война за испанское наследство, прекрасно знают, что герцог Вандом был бы принужден к позорной капитуляции, если б вы не прорвали блокаду Каталонии…
– И не потратил на эту акцию двести тысяч из собственного кармана! Слово монарха надежней любого векселя, но увы, король-солнце преселился в вечность, а министры его наследника… За тридцать пять лет морской службы я изучил ругательства всех народов, но для этих людей не могу подобрать достойных эпитетов! Королевская казна должна мне, в совокупности, более миллиона…
– Знаю, дорогой друг! Но полагаю, что бесконечными прошениями нельзя ничего добиться. Они списали вас со счетов: не рассчитывают на пользу и не боятся вреда. Нужны не совсем обычные методы… Давайте поговорим об этом в иной обстановке. Знаете кофейню «Каир» у Люксембургского сада? Если вы и сегодня ничего не добьетесь у кардинала – не сочтите за труд заглянуть. Спросите графа Читтано.
– Непременно, дорогой граф! В наше время так редко встретишь понимающего человека…
– Надеюсь на взаимное понимание. А пока – позвольте откланяться.
Кажется, клюнул! Но будет ли от него толк? Если б не подсказал ушлый писарь – никак бы не угадать, что этот плешивый кляузник и есть знаменитый Жак Кассар, имя которого двадцать лет назад внушало ужас на обоих берегах Атлантического океана! Последний, после смерти Жана Бара, великий приватир прошлой войны. Наверно, единственный, кто способен превратить разрозненные шайки морских клефтов в боеспособную флотилию.
Около месяца назад, сразу по получении известия о вступлении турецкого султана в европейскую войну, я кинулся из Ливорно в Неаполь, дабы прояснить позицию моего главного партнера и покровителя, свежевоцарившегося Карла Третьего. Обстоятельства сложились так, что он (и ваш покорный слуга, вместе с ним) оказался через посредство Франции в альянсе с турками. Положение, неприемлемое для меня, и в равной мере – для юного монарха, искреннего и истового христианина. Кстати, глубокая приверженность вере не смягчала его враждебного отношения к Римской курии. Даже напротив – и немудрено. Верующему человеку просто невозможно сносить корыстолюбие и разврат, царящие среди италианских духовных. Подозреваю, что для успешной карьеры в Риме надо быть тайным атеистом. Так вот, на мои вопросы министр Карла герцог де Лириа (прямая беседа с королем была бы не по чину) ответил, что Его Величество изволил заявить: «союзник моего союзника – не мой союзник». Сия аллюзия к известному правилу о вассалитете означала отсутствие возражений с его стороны на случай, если мне вздумается учинить какие-либо приватные действия против турок – разумеется, с условием не использовать для оных неаполитанский флаг, территорию или морские порты. Что ж, прекрасно! Заверив герцога, что в таком случае не вижу препятствий к продолжению поставок пороха и амуниции на королевскую армию, я принялся исполнять план, родившийся во время путешествия моего в Константинополь. Одним из важнейших его звеньев был поиск человека, искусного в морской войне. Лука, возможно, обидится – но по здравом размышлении, думаю, поймет, что управлению целой эскадрой надо учиться, взять же урок у хорошего мастера никому не зазорно. Кассара отправили в отставку с чином capitaine de vaisseau, но по сути его уровень как минимум командорский, а скорее – адмиральский. В чем причина такого ущемления, Бог весть: то ли склочный характер, то ли низкое происхождение…
Состарившийся герой морских баталий явился в кофейню, когда я уже отчаялся его узреть. Отложив почту, которую разбирал, сидя в отдельном кабинете для важных персон, встретил гостя самым любезным образом. По мрачности облика видно было, что ни малейшего успеха он не имел.
– Они просто не слушают меня!
– Капитан, в ваших силах заставить их услышать. Идет война. Дайте министрам понять, что в случае неудовлетворения сих законных притязаний способны принести ущерб гораздо больший…
– Я не стану сражаться против Франции и моего короля!
– Этого никто и не предлагает. Но у Вашего отечества появился союзник, сомнительный с точки зрения религии… Вы не находите турецкий альянс безнравственным? Кардинал в должности первого министра, действующий заодно с врагами Христа… Какое бесчестье!
– Не дело подданных – судить о решениях монарха.
– Если верные и честные подданные воздерживаются от суждений, король впадает во власть лукавых интриганов, кои его обманывают, пользуясь молодостью и неопытностью. Вам, без сомнения, ведомо, что нынешняя система альянсов – детище государственного секретаря Шовлена, движимого бессмысленной враждебностью к Венскому двору. Я согласен, что приобретение Лотарингии весьма желательно, но это можно было бы осуществить, не прибегая к столь одиозным союзам. Может быть, министерство добьется исполнения сих далеко идущих планов, однако побочным результатом станет ненависть к Франции во всем христианском мире. Ненависть и страх, ибо поддержка магометанского наступления на Европу ничего иного вызвать не может.
– Не забывайте, граф, что среди мальтийских рыцарей, вот уже несколько веков неустанно сражающихся против неверных, большинство – французы.
– И это прекрасно: они защищают христианство и честь нации, даже когда парижские власти о сих ценностях позабыли. А если б Вы тоже вступили в Орден? Война с турками не считалась бы изменой королю?
– Я родился в купеческой семье, восьмым ребенком, и осиротел еще в детстве. Пришлось идти в море ради хлеба насущного. Какое рыцарство, граф?!
– Не обижайтесь, капитан. Я тоже поднялся к чинам и титулам из нищеты. А люди, которые нуждаются в Вашем руководстве, и вовсе не могут надеяться на покровительство Ордена, поскольку принадлежат к восточной церкви. Мальтийцы не станут помогать христианам, отрицающим главенство Папы. Однако народ, давший миру Платона и Аристотеля, вправе рассчитывать на благодарность просвещенных людей…
Разумеется, с одного разговора завербовать столь ценную персону не удалось. И все же какая-то незримая связь, основанная на глубинной общности судеб, образовалась между нами. Еще не дружба – но некий взаимный интерес. К тому же, Кассар обрел слушателя, пред коим удобно ругать чиновников и жаловаться на судьбу. Старый моряк ходил в министерство, как на службу. Потом нередко составлял мне компанию за обедом: я с радостью замечал, что день ото дня его ненависть к власть имущим становится крепче и ядовитей.
Однажды он пришел злой и задумчивый. Спросил, вместо кофею, бутылку анжуйского, по-плебейски опрокинул в глотку пару бокалов и сказал:
– Знаете, граф, мне все труднее сдерживаться, чтоб не разбить этому престарелому ханже Флери его гнусную физиономию. Чем окончить свои дни в заточении, уж лучше поехать с Вами и сделаться пиратским адмиралом. Давайте обсудим денежную сторону дела.
Среди коммерческих народов евреи из Ливорно наиболее славятся умением торговаться за каждый грош. Готов подтвердить, ибо не раз вел с ними дела. Но иудейские хитрецы показались бы сущими детьми в сравнении с этим французом. Не будь я венецианцем по рождению, ободрал бы меня мошенник, как липку! И все же дело сладилось: не легко и не быстро, но ко взаимной сатисфакции.
Примерно в это же время в городе Палермо к Фернандо-Марии Томази-и-Назелли, князю ди Лампедуза, мальтийскому кавалеру, испанскому гранду и главному городскому судье, пришел незнакомец и предложил продать остров. Тот самый, который «ди…». Судья крайне удивился, кому и зачем понадобился затерянный в море кусок пустыни, скорее тяготеющий к Африке, чем к Италии: подобное предложение прозвучало впервые за сто лет, прошедших с тех пор, как один из королей Испании пожаловал его предку княжеский титул по этому бесполезному во всех прочих отношениях клочку суши. Вначале князь предположил, что именно титул интересует пришельца: тот был одет с вызывающим богатством преуспевающего негоцианта. Шелк, дорогое сукно, толстая золотая цепь, перстни на пальцах… Но многое разрушало образ. Слишком загорелая, продубленная солнцем и ветром кожа, характерная моряцкая походка, неаполитанский выговор, а самое главное – глаза. Судья был опытен и с одного взгляда отличал тех, кто привык ходить рядом со смертью. Скорее, гость походил на удачливого пирата, вовремя оставившего опасный промысел и остепенившегося с возрастом.
Незнакомец пояснил свои намерения. Он представлял торговую компанию, желающую устроить на Лампедузе сторожевую станцию для охраны судов от берберийских разбойников. Все стало понятно: бывший капер или пират – самая подходящая персона для такого занятия, остров же расположен очень удобно. Вот только пресной воды нет, и бухта игрушечная: одному кораблю просторно, два или три можно втиснуть, большему числу придется стоять на открытом рейде. Серьезным державам такая гавань не надобна. А сомнительные личности всех наций и вер, ежели пользовались Лампедузой, никогда не спрашивали позволения и уж тем более не платили ни гроша; но должен же кто-то быть первым?! Денег у гранда и кавалера было меньше, чем титулов. Мелькнуло подозрение, что противодействие разбойникам – скорее всего, прикрытие контрабанды в крупных масштабах, однако рассказ гостя о пережитых когда-то страданиях в магометанском плену (вместе с главой компании, графом Читтано) успокоил судью. Граф действительно был известен непримиримостью к врагам Христовым. Его посланец подтвердил, что противокорсарские планы продиктованы более религиозным долгом, чем корыстными соображениями. С чисто коммерческой точки зрения – откупаться дешевле, нежели воевать.
Благородный гранд вздохнул, прощаясь с меркантильными планами: после таких заверений совесть рыцаря и кавалера не позволяла требовать денег с борцов за веру. Он предложил пользоваться его владением бесплатно и не помышлять о покупке. Синьор Капрани (так звали пришельца) поблагодарил, но отказался: дескать, хозяин намерен построить на острове форт для защиты бухты и желает гарантировать себя от притязаний со стороны прежнего владельца, равно как возможных его наследников.
От продажи князь все же отказался, ввиду возможных осложнений с испанской короной и тонкостей наследования титула; зато договор о бессрочной аренде был заключен почти даром. Взамен оплаты князь предложил сделать пожертвование орденскому братству вспомоществования бедным, коего был президентом. Дополнительные условия состояли в обязанности арендатора сражаться с магометанами (на что возражений не последовало), а над фортом поднять флаг с княжеским гербом: золотым леопардом в лазоревом поле.
Изучив отчет Луки о переговорах, я оценил сдержанность и дальновидность нового партнера: не всякий способен отвергнуть сиюминутную корысть ради смутных политических видов. Подписав соглашение, Томази ди Лампедуза превращался (не затратив ни единого сольдо) из титулярного князя во владетельного. Но как отнесутся к перемене сильные мира сего? Впрочем, это теперь наша с ним общая забота, тем более что статья с подвохом, заранее вымышленная мною на случай такого оборота дел, вошла в договор без малейших изменений. Подвох состоял в фактической нерасторжимости аренды. Формально князь мог в любое время выставить меня с острова, предупредив за три месяца и возместив стоимость построенного. Однако – что мешает вложить в строительство суммы, далеко превосходящие все активы князя? Или, еще проще, всего лишь обозначить такие суммы в отчетах, отдав подряды подставным компаниям, мне же и принадлежащим? Конечно, лучше обойтись без подобных уловок. Все равно Лампедузу в случае серьезного нападения удержать невозможно: любая из морских держав с легкостью вышибет меня оттуда, послав один-единственный линейный корабль. Ценность сего острова – в легализации греческих морских разбойников (и захваченных оными богатств) перед лицом европейского закона: каперские свидетельства от христианского князя полностью переменят их правовой статус. Кстати, юридический чин Фернандо-Марии очень уместен. Надо предложить ему назначить призовой суд в своих владениях, тогда комар носа не подточит! На переводе пиратской добычи в разряд законного товара можно делать миллионы!
По урегулированию неизбежных осложнений с державами, предварительные планы имелись. Только совершенный кретин может полагать, что какие-либо морские шалости в Медитеррании возможны без покровительства британцев. Хотя бы тайного. Мои обширные деловые связи в Лондоне позволили вступить в переписку с достаточно влиятельными людьми и обнаружить их заинтересованность. Дело в том, что за предшествующее десятилетие французские купцы из Прованса заметно потеснили в Леванте английских коллег. Хотя союз меж двумя странами расстроился, миролюбивое министерство Уолпола не спешило воспользоваться всеобщей войною для искоренения торговли соперников. Что ж, англичане никогда не чурались иных способов действия. В пристойной форме, не называя вещи своими именами, мне дали знать, что готовы на многое закрыть глаза, если действия клефтов будут нацелены правильно. При этом условии, сильнейший флот Европы и всего мира вмешиваться не станет. С Карлом Неаполитанским взаимное согласие достигнуто – следственно, Испания, где правят его родители, тоже в стороне. Второстатейные державы всё понимают и никуда не полезут без консультаций с главнейшими; остаются французы и турки. Последние, собственно, и составляют главный предмет моей заботы: по части обращения с ними, есть множество идей. А вот как обезопасить себя от Франции?! К тому же, надо щадить чувства Кассара, не желающего причинять вред соотечественникам (исключая королевских министров). Воистину, непростая задача. Имеет ли она решение?
Да, безусловно!
Начнем с того, что собрать всех морских клефтов под единым флагом заведомо невозможно. Собственно, само слово «клефт» означает «вор», и оно вполне соответствует природе этих разбойников, большинство из которых чуждо любых политических или религиозных сантиментов. Если Кассару удастся приручить хотя бы четверть или треть оных – сие будет громадным успехом. Остальные заведомо останутся в прежнем «диком» состоянии. Возможно, некоторые встанут и на сторону турок, ежели капудан-паша пообещает платить за службу. Замерзелая турецкая гордость делает сей оборот мало вероятным, и все же… Итак, делая основную ставку на организованную флотилию, надобно помимо нее установить тайные связи с «дикими» клефтами и время от времени подбрасывать им сведения о движении французских торговых судов – таким образом, чтобы, не позволяя Кассару и другим французам заподозрить меня в двойной игре, исполнить пожелания британцев. Открыто же надлежит не только отмежеваться от «диких», но и, возможно, объявить им прямую войну. Играя за обе стороны сразу, всегда можно добиться результата, наиболее выгодного мне. Полной гарантии от вмешательства французского флота подобная тактика не обеспечит – однако даст широкое пространство для маневра.
Не будет ли такое двуличие предосудительно с точки зрения чести? Никоим образом! Вполне допустимая военная хитрость. Безбожный союз Луи Пятнадцатого и его министров с Портою Оттоманской ставит их вне христианства: противу Франции теперь дозволено всё. Самая многонаселенная, богатая и сильная в военном отношении держава Запада вступила в сговор с первенствующим государством Востока – зачем, позвольте спросить?! Ради приобретения Лотарингии? Для утверждения королевского тестя на варшавском троне? Это мелочи. Никакая выгода, меньшая, чем всеевропейское господство, не окупит бесчестья, принятого на себя «христианнейшим» королем. Странно, что Англия ведет себя столь пассивно: уж Уолпол-то должен понимать угрозу! Да, я знаю, что в пору англо-французской любви и согласия он обещал поддержать Лещинского на польском троне; так ведь сейчас положение иное! Вообще, Европа остается свободной лишь до тех пор, пока галлы и бритты находятся меж собою в контрах, ибо совместными усилиями они способны навязать свою волю кому угодно. Двенадцать лет длился противоестественный роман Лондона и Парижа, и все это время Россия находилась в положении тревожном и опасном. Ныне Британия отстранилась от континентальных дел – но Франция тут же стакнулась с османами, что грозит моим единоплеменникам еще худшей бедою.
Если в Варшаве утвердится Лещинский, он примется соблазнять Речь Посполитую возвращением Киева и Смоленска; турки вспомнят про Азов и днепровские городки; шведы тоже в покое не останутся. Их король Фредерик прославился, правда, отнюдь не задиристостью, а иными петушиными достоинствами. Сей монарх принадлежит к разряду существ, кои не плодятся в неволе: оба его брака остались бездетны, хотя бастардов проказник наделал предостаточно. Гессенец поразил благочестивых шведов сначала тем, что поселил фаворитку во дворце, чуть ли не в соседних с королевой апартаментах; потом и вовсе начал водить к себе девок, подбирая оных на улицах – молодец, конечно, в шестьдесят-то лет. Политические дела решаются без него: не в королевском окружении, а в риксдаге. Учитывая присущую выборным чинам продажность, следует ожидать, что при надлежащих ассигнованиях французские агенты легко приведут к власти партию войны.
Замыслы мои против турок, при исполнении оных, будут полезны для Отечества, но это – удары по пальцам, а не в сердце. А сердце враждебной коалиции здесь, в Париже. Только надо иметь в виду, что тыкать в оное острым железом – хуже, чем бесполезно. Любой, кто придет на смену кардиналу Флери, превзойдет старика воинственностью. Нынешнее правительство ввязалось в войну не столько своею волей, сколько угождая настроениям дворянства. Стало быть, об изменении сих настроений и надлежит стараться.
Я сам почти француз. Юность моя прошла в Латинском квартале. Воинская карьера начиналась под знаменами Людовика Четырнадцатого. Посему с полной определенностью готов заявить: апелляции к разуму этого народа успеха не возымеют. Нельзя опираться на то, чего нет. Пусть не обижаются почтенные буржуа: речь не о них, а о политическом классе королевства. Когда важнейшие дела решаются на бегу, между театральной ложей и будуаром любовницы, когда серьезный тон вызывает зевоту, а рассуждения о благе государства – ироническую усмешку, властителями дум становятся шуты и комедианты. Иные из них и впрямь наделены изрядным талантом, как тот улыбчивый молодой человек, с коим довелось встречаться в Англии, у Болингброка… Как бишь его звали? Он предпочитал именоваться псевдонимом Вольтер, хотя от рождения носил другую фамилию. Интересно, где он сейчас?
Навел справки – и выяснил, что неугомонный шутник, которого жертвы остроумия уже и били, и в тюрьму сажали (всё без толку), вновь сыскал себе приключений. Его письма о Британии, изданные пару месяцев назад, Парижская судебная палата приговорила к сожжению, как книгу «соблазнительную, противную религии, добрым нравам и почтению к властям». Как обычно бывает в подобных случаях, действия властей только разожгли интерес публики, а голландские типографы с азартом кинулись зарабатывать на вольных идеях (вполне, на мой взгляд, безобидных). Автор подлежал аресту, но спасся бегством, найдя приют в отдаленном имении одной симпатичной и очень неглупой дамы, маркизы дю Шателле. Родив законному мужу троих детей, сия дщерь Афины Паллады сочла супружеский долг исполненным и со страстью предалась тому, что ее подлинно увлекало – математике и натуральной философии, не чураясь, впрочем, любовных отношений с равными по разуму. Надо сказать, маркиза не единственная доказывала миру умственные достоинства своего пола: в позапрошлом году юная Лаура Басси стала профессором анатомии Болонского университета. Под впечатлением сих успехов Франческо Альгаротти, равно талантливый в науках и куртуазных галантностях, сочинил книгу «Ньютонианство для дам» и напечатал с посвящением Фонтенелю.
Но вернемся к нашему беглецу. Русскому человеку смешно слышать, что преступник, осужденный столичным судом, вместо Бастилии отправляется в сельскую глушь (куда не досягают полномочия парижских крючкотворов) и преспокойно там живет, никем не тревожимый. У нас бы живехоньнько за ним драгун послали. Здесь же единственной пыткой для амбициозного сочинителя, привыкшего блистать в салонах, служила провинциальная скука. На нее я и сделал расчет. Отдал в письме заслуженные почести его книге, перебрал общих знакомых в Англии, ввернул пару свежих парижских сплетен и поведал немало забавного о своей недавней поездке в Константинополь. Большей частью, истории эти касались взгляда магометан на Европу, и Францию в особенности. Рассказал, как некий турок именовал кардинала Флери «великим муллой неверных»; как недоумевают люди Востока, почему французский народ, столь мудрый и просвещенный, отвергает истины, возвещенные пророком; ну и, конечно, не обошлось без анекдотов на тему обрезания и гаремных радостей. И в завершение – совет, как посмеяться над правительством безо всякой опасности для себя. Известно, что успех «Персидских писем» барона де Монтескье породил множество подражаний, часто не лишенных таланта. Года два назад появились «Письма турка из Парижа», сочиненные мушкетерским офицером Пулленом де Сен-Фуа и стяжавшие, благодаря превосходному слогу и своеобразному юмору, внимание благородной публики. Кто мешает прибавить к ним еще несколько эпистол, а затем пустить новым, «дополненным» изданием?! Сен-Фуа это ничем не грозит: находясь с армией в Ломбардии, он может легко и убедительно опровергнуть любые обвинения.
Мои расчеты полностью оправдались. Просто удивительный дар у этого человека! Блистательная сатира (сочиненная едва ли не за один вечер) весьма скоро была напечатана в Амстердаме и впорхнула в парижские салоны осиным роем летучих острот – а насмешек, как говорили древние, боятся даже бесстрашные. Прозвище «великого муллы» так и приклеилось к первому министру; что замечательно, вся эта инсинуация не стоила мне ни единого су. Беда только в том, что повлиять на политику она уже не могла: к этому времени враждебные сантименты в отношении русских прямо-таки затопили столицу. Их вызвали новости с востока. Миних после затяжной осады овладел Данцигом и вынудил к капитуляции, среди прочих неприятелей, трехтысячный французский корпус. Сдаться англичанам или цесарцам было бы не так обидно; но «этим грязным варварам»?! Газетные страницы дышали ненавистью. Вообще, французам присуще высокое мнение о себе самих, иногда заслуженное, иногда – нет, и часто оборачивающееся презрением к прочим народам.
Какая бы вражда ни стояла между мною и окружением императрицы, а за Россию стало обидно. Однако попытку собственными силами, взявшись за перо, отразить гнусные клеветы, не смею назвать удачной. Это в Лондоне анонимные политические памфлеты имеют за собой вековую традицию и могут влиять на мнения; легкомысленные парижане ищут в первую очередь развлечений. Автор, пишущий старомодным языком, в стиле научных трактатов, обстоятельно, тяжеловесно, не знающий новейших bon mots, не вправе рассчитывать на внимание. Ну не Вольтер я, что поделаешь! Зато усилия эти привлекли недоброжелательное внимание, и однажды Франсуа Тенар, сын моего университетского приятеля (уже, к сожалению, покойного) и секретарь судебной палаты, тайно сообщил, что меня готовятся арестовать по обвинению в убийстве.
– Votre Excellence, они нашли какого-то марсельца, бывшего торгового капитана…
– Его имя Этьен Пажес?
– Совершенно верно.
– Что ж, семнадцать лет назад я действительно застрелил двух матросов на его судне. Но это было в бою с берберийцами, а мерзавцы задумали измену и первыми на меня напали. Что же он молчал столько времени?
– Полагаю, капитана никто не поощрял доселе, теперь же им понадобился повод…
– Им – это кому?
– Простите, Ваше Сиятельство, не всех людей можно называть вслух. Вы, конечно, понимаете, что дело в политике: что-то стало известно об авторстве неких сюбверсивных сочинений, что-то – о причинах недавнего отъезда знаменитого капитана Кассара в Италию… Во всяком случае, на Вашем месте я бы не слишком рассчитывал на правосудие. Еще неизвестно, пойдет ли дело обыкновенным судебным порядком или…
– Lettre de cachet?
– Весьма вероятно. Бастилия – ненасытный монстр, пожирающий даже заведомо невинных. В просвещенном государстве не должно быть такого.
– Наверно. Но пока, увы, есть. И от степени просвещенности, мне кажется, никак не зависит.
Не рискнув испытывать судьбу, я в тот же день тайно покинул Париж под видом английского негоцианта. Злобы к властям не было: скорей огорчение. Две страны есть во вселенной, кои любимы мною более прочих, обе мне в различной мере родные: Россия и Франция. Они состоят ныне в непримиримой вражде, но сходятся в одном: их правительства жаждут упрятать меня в застенок. И вот, извольте: приходится, чтобы спастись, бежать в Англию, которую уважаю за порядок, закон и удобство, но в глубине души терпеть не могу. Если наш мир сотворен Богом, откуда в нем эта сатанинская издевка?
По прибытии в Уилбуртаун грустные сантименты отступили перед обрушившейся на меня массою дел и новостей. Известия о ходе войны обнадеживали: вступление Порты в польскую войну не дало перевеса бурбонскому альянсу. Причина в том, что лучшие турецкие войска были заняты отражением атак Надира на Тифлис и Гянджу; в Европе султан мог использовать наступательно лишь крымских татар и не слишком многочисленный хотинский корпус под командой молдавского ренегата Колчак-паши. Хан послал в Польшу калгу Фатих-гирея с большою ордой, дабы отвлечь русских и помочь французскому претенденту, но сии гости явились на пир к шапочному разбору. Данциг уже открыл ворота Миниху, а Станислав Лещинский бежал в Германию. Крымцы, вместе с запорожцами Орлика, дошли до окрестностей Лемберга и там рассеялись, грабя и вырезая окрестные села безо всякого разбора, стоят их владельцы за Августа или за Станислава. В Париже мне довелось слышать немало рассуждений о том, как сотни тысяч неустрашимых турецких всадников явятся на помощь королевскому тестю, и всё дворянство польское, дотоле устрашенное русской силой, дружно встанет под его знамена… Кретины! Что понимают эти салонные вояки в восточных делах?! Они хоть видели живого казака или живого татарина? Да, впрочем, и французская армия, окажись она вдруг в отрыве от своих провиантских магазинов, будет щадить жизнь и собственность аборигенов отнюдь не больше татар. Разумеется, польское дворянство встало – и очень дружно – на защиту своих имений, отчаянно при этом бомбардируя киевского генерал-губернатора Вейсбаха слезными мольбами о помощи. Престарелый воин, в душе которого исконная немецкая любовь к порядку укреплена была полувековым опытом воинской службы, утешал просителей словесно, но с места без приказа из Петербурга не двигался. Речь Посполитая все глубже погружалась в хаос.
В Стокгольме королевская дипломатия тоже не преуспела – из-за Индии. Осенью прошлого года новорожденная шведская Ост-Индская компания заложила факторию на Коромандельском берегу, как раз посередке между британским Мадрасом и французским Пондишери. Бог знает, как они там рассчитывали уцелеть и на что надеялись. На разлад в стане врагов? Индийские купцы обеих наций всегда жили как кошка с собакой, невзирая на любые изгибы политики метрополий. Но с появлением третьей силы непримиримые соперники вдруг воспылали друг к другу братской любовью и послали против шведов соединенный отряд: все постройки спалили, товары конфисковали, а схваченных на месте преступления подданных английского короля выслали на родину в кандалах. Поскольку сии беглецы и контрабандьеры составляли, можно сказать, душу шведской компании, ее коммерция понесла страшный ущерб. Оскорбленные шведы требовали сатисфакции, французское министерство не могло ее дать без согласования с лондонскими партнерами, а старина Уолпол хладнокровно отклонял все претензии, почитая интересы заморской торговли более важными, чем дружба с любой из европейских держав. С Россией он тоже предпочитал договариваться о таможенных льготах, нежели устраивать нашествие на нее всех соседей сразу, как о том мечтали в Париже. Теперь уже было ясно всякому, что затея сия, казавшаяся поначалу крайне опасной, полностью провалилась.
Почти в то самое время, когда я прибыл на берега Альбиона, корабль с Востока принес еще одну приятную весть – и нежданного гостя. Матрос Федор Кукушкин года полтора, как считался утопшим (или, возможно, съеденным морскими чудищами) в гавани Капштадта, при минировании «Платтенбурга». И вдруг он явился собственной персоной! Парень просто-напросто заблудился в ночном море и выплыл вместо «Савватия» на похожий по очертаниям голландский «Меерлуст». Ему хватило ума не болтать лишнего и представить себя дезертиром с русского судна (обыкновенное дело что в торговом, что в военном флоте). Понеже капитан не испытывал недостатка в матросах, то и застрял наш Кукушонок в Африке. Перебивался поденной работой, пас скотину у колонистов, а когда губернатор Фонтен устроил экспедицию для расширения компанейских владений, нанялся в обозные служители. Там немец-начальник настолько допек мелочными придирками, что Федор взял да и удрал к диким, вместе с вверенной воловьей упряжкой и всем добром, что на ней навалено. Ну, «дикие» на деле оказались не столь уж дики, ибо это было племя того самого Яшки-вождя, у коего мы гостили в заливе Мосселбай. Ост-индцы туда и полезли-то, желая пресечь подобные визиты и взять под свою власть удобную бухту, не слишком далеко от Капштадта отстоящую. Не столько самим нужна, лишь бы другим не досталась. Там они построили форт; упрямые же туземцы не согласились покориться и откочевали верст на триста к востоку вдоль морского берега – и с ними наш скиталец.
Яшка в свое время много чего у меня накупил: и мушкеты, и абордажные сабли, даже пару легоньких пушек, – поэтому выбирал место для поселения по своему вкусу, не глядя, занято оно или нет. Из негров ему никто не мог противиться. Но хитрый мулат понимал: сия благодать – только до той поры, пока есть порох. Тайную торговлю с голландцами губернатор всегда стеснял, а ныне совсем пресек; так где брать волшебный состав? Куда бежать, ежели кончится?! Съедят же, в самом прямом смысле съедят! Вот и явилась у него мысль, чтобы Федю (а принадлежность его к моей команде выяснилась сразу) послать к Великому Вождю Читтанову с предложением постоянных поставок слоновой кости и львиных шкур, а равно любых других произведений африканской земли, в обмен на столь же постоянное снабжение порохом. Долго ли, коротко ли – удалось словить английское судно, ставшее на якорь для забора пресной воды, и подрядиться матросом до Лондона. Мой торговый агент аж глаза выпучил, когда давно отпетый утопленник предстал его очам живой и здоровый, черный от африканского загара!
Поговорил я обстоятельно с блудным вассалом, и выяснил: новая деревня Яшкина стоит, всего скорее, на берегу залива Алгоа, хорошо известного мореплавателям со времен Васко да Гамы и по навигационной удобности уступающего лишь гавани Капштадта. Земля, по словам Кукушкина, добрая и плодородием от Господа наделенная. Скот пасти можно круглый год, под хлеб тоже годится. Только посевы надо беречь от потравы, а стада от зверья, коего несчитано. Да еще с востока, из-за реки, дикари набегают: вот эти уж подлинно дикие, и породы не такой, как яшкино племя. Здоровенные черти, громадного роста и совсем черные. Кабы не ружья, нашим бы против них не устоять.
Усмехнулся про себя: быстро обживается русский человек между чужих народов. Один год в Африке – и среди туземцев появились «наши»! Но заманчиво, очень заманчиво… Без больших денежных расходов можно получить точку опоры на средине морского пути в Китай и на двух третях расстояния до Индии. Да какие там расходы – даром получить, и даже с приплатой! Место не занято – значит, никому оно покамест не нужно. У голландцев есть Капштадт, у англичан Святая Елена, французы старательно колонизуют остров Бурбон. Матерый берег большей частью бесхозный. Кстати, в Африке, в отличие от восточных и западных Индий, изрядная часть факторий до сих пор ведется приватным порядком. По крайней мере, начать можно и так. Когда-нибудь государственное покровительство понадобится, но далеко не сразу. Будем надеяться, к тому времени либо дон Карлос Неаполитанский войдет в силу, либо российская императрица вернет беглому генералу свою благосклонность: мне найдется, что ей предложить.
Что касается пороха для нашего африканского приятеля – так почему не продать? Слава Богу, у меня свой пороховой завод, второй по величине в Италии. Первый – в венецианском Арсенале, второй у меня. Испанскую и франко-савойскую армии снабжаю открыто, цесарскую – через посредников, под английской фирмой. Теперь, после акцессии Порты к бурбонскому союзу, поставки французам думаю свернуть. А то нехорошо, совесть-то не казенная. Конечно, Африка весь избыток не поглотит, но хоть малая часть туда уйдет.
Итак, решено! Я приказал, чтоб готовили к плаванию «Савватия» – не того, прежнего, а построенного минувшей зимою в Англии и перенявшего имя от проданного на дрова старичка, – и занялся устройством ветковских раскольников, кои начали прибывать из Литвы. Дело непростое уже потому, что большинство пришельцев иных занятий, кроме землепашества, не знали и не желали знать, мне же их требовалось пристроить в завод или на корабли. Отчасти противоречие смягчалось тем, что в разгар лета пахать и сеять все равно нельзя (и мужики это понимали), а в Уилбуртауне требовались всякие работники, в том числе без ремесленных умений. Гостей встречал вежливый служитель, вел в трапезную, где ожидал их простой, но сытный обед. После этого старший приказчик объяснял людям, что деньги, потраченные на вывоз из Речи Посполитой, надо бы отработать – хотя всё на их совести, заставлять никто не будет. Которые отказываются, могут уйти прямо сейчас, вольному – воля. Но пусть знают, что в таком разе Его Высокографское Сиятельство не станет более принимать никакого участия в их судьбе. Те же, кто останется, в разумные сроки погасят долг (по расчету, до полугода), а потом смогут выбрать род занятий: стать мастеровым, матросом или землепашцем. Первые два занятия доступны без обременений (надо только научиться), а вот с землею в здешних краях туго. Придется плыть за море в Новый Свет, впятеро дальше, чем плыли сюда от Кенигсберга – и перевоз соразмерно дороже. Примерно шестьдесят рублей с души на русские деньги: здесь это годовое жалованье простого работника. Год – это если не есть, не пить. Коли усердно работать и в трактир не заглядывать, за два-три года можно скопить на дорогу и обзаведение. Без обмана: тут никого с оплатой не дурят, все по справедливости. Граф не торопит с ответом: сегодня вам баньку истопят, устроят на ночлег в рабочей казарме; подумайте не спеша, а завтра с утра решайте. И чтоб уже слово твердое было: как бумагу подпишете, ходу назад не останется.
В первой партии отказчиков набралось многовато. Кирьян Аржанников, тот купчина-старовер, который собирал переселенцев по литовским дебрям, похоже, наобещал им лишнего. Ехали с надеждой, что вот сейчас отец-благодетель (это я, стало быть) всеми благами их осчастливит – и вдруг такой афронт. Опять на хозяина работать, и каждая копейка в счет! Тем более, суммы назывались совсем уж, по крестьянским понятиям, дикие. В России крепостной мужик стоит, со всеми потрохами, рублей двадцать; ну, если молодой, крепкий и без изъяна – то и в тридцать оценят. На шестьдесят – это должен быть богатырь, красавец, трезвый, работящий, ангельского нрава и всяким художествам обученный. И то еще дорого. Нет таких цен. А тут – с каждого по стольку насчитывают! Это с одинокого бобыля; ежели с семьею – то еще дороже! Большинство, впрочем, было как раз одиноких. С бабами и ребятишками от драгун не больно-то побегаешь; бригадир Сытин после разорения Ветки всех, кто тяжел на подъем, угнал домой в Россию.
Но которые все же прибывали в Уилбуртаун с женами, чадами и домочадцами – легче соглашались на мои условия и оседали в городке, по поговорке «от добра добра не ищут». Большинство бобыльствующих тоже, по недолгом размышлении, смирились с судьбой. Оставшихся упрямцев и крикунов я посадил на корабль и отправил назад в Литву, чтоб не мутили английскую воду: скандалы по поводу нежелательных иноземцев мне нужны менее всего. Кирьяну же написал, что готов прибавить за переселенцев гульден с души, с условием брать в зачет только подписавших контракт. За смутьянов впредь буду вычитать из следующих ему субсидий. Взыскующие лучшей доли должны ведать неколебимое правило, установленное не мною, а Творцом мира сего. Правда и воля есть на свете, но могут быть куплены лишь упорным честным трудом. Кто хочет счастья даром – пусть пропадает, и хрен с ним.