— Алтмыш кёпеклерин бабаси!
С высоко поднятою головой и тенью улыбки на губах, спокойный, как английский министр под нападками оппозиции, шагаю по базару и не оглядываюсь на беснующегося торговца.
— Что он кричит, синьор Алессандро?
— Что я отец шестидесяти собак. Турецкие ругательства славятся выдумкой и живописностью.
— И вы ему это спустите?
— Собаки — умные и благородные животные. А человек — всего лишь злобная обезьяна, как сказал Гарвей. Оглянись, и ты убедишься. Если серьезно, меня его ругань просто не задевает. К тому же, лавочник в своем праве.
— Почему?
— Сколько мы с ним торговались? И вдруг, когда он уступил все, что можно, и осталось ударить по рукам — покупатель поворачивается и уходит! Я его тяжко обидел. Но если хочешь узнать настоящую цену, надо или так, или дождаться, пока другой кто-то купит. Уйти вернее: ежели недоторговались, то самая распоследняя цена — которую продавец выкрикивает тебе в спину. Разумеется, Вася, мне вовсе не нужен товар, который сам намереваюсь в Константинополь поставлять. Просто мелкие купецкие хитрости: учись, пока можно.
Разговаривая таким манером о коммерции, мы вышли из-под крыши Эски-безестана: просторного павильона, по названию старого, но обновленного четыре года назад по указу растерзанного мятежниками визиря Ибрагим-паши, — и попали в ту часть столичного торжища, которая у турок называется «Ясырь-базар». Лучше бы обойти кружным путем! Приехавши сюда по делам, незачем будить в душе застарелую злобу.
Даже мне хладнокровие стоило изрядных усилий. А юный мой секретарь так просто рот разинул, пожирая глазами выставленных на продажу девиц. Те, кажется, ничуть не страдали от своего рабского состояния: сидели кучками, хихикая и болтая между собой, дорогие — на персидских коврах, дешевые — на простых кошмах из грубой шерсти. Степенные бородатые турки ходили вдоль рядов, прицениваясь. Ощупывали товар, смотрели зубы, как у кобылиц, плевали в лицо и растирали пальцем: вдруг хитрый торгаш нарумянил девку, тщась обмануть правоверных? Впрочем, «неверные псы», именно кобелиная их часть, тоже среди покупателей присутствовали.
— Синьор Алессандро, а мы имеем право… Ну, купить кого-нибудь?
— Рабыню, что ли? Да запросто! Кроме черкешенок. Сей народ считается магометанским, а христианину или еврею нельзя владеть правоверными. Вообще-то, турку — тоже. Их закон совершенно запрещает держать единоверцев в рабстве. Но стоит об этом заикнуться, как моментально вспоминают, что нечестивые горцы свиней едят, камням и деревьям поклоняются… Словом, замерзелые язычники! Здешние кадии вполне постигли русскую поговорку «закон, что дышло». И логику учили не по Аристотелю.
— А… можно мне жалованье взять вперед? Я отслужу!
— Тебе что, галатские гречанки уже наскучили? Не хватит твоего жалованья: разве на какую старую уродину. Молодая красивая рабыня стоит до шестисот пиастров — четыреста рублей на русские деньги! Это ж с ума сойти! В России ты купишь целую деревню в десяток дворов, с мужиками, бабами и ребятишками…
— Мне не надо с мужиками…
— А коли одних девок — то целый табун, и будешь в нем жеребцом! Не тем местом думаешь, Васятка! Все мозги на семя изошли! Возьми себя в руки и держи крепко — да не уд срамной держи, а сердце любострастное: уйми его, подбери сопли и поступай, как зрелый муж!
Парень, пристыженный выговором, вроде унялся; впереди уже маячили ряды, где продают рабов-мужчин и детей; но тут-то он и встал, будто грудью на оглоблю наткнувшись. Я глянул, закипая в раздражении — и тоже на секунду впал в паралич.
Полячка или русская, несомненно. Одна на весь базар среди смуглых темноглазых соседок, как белая голубка среди воронья. Прекрасна ликом; но если бы даже нет — она не создана для рабства! Стыд и отчаяние во взоре, и проблеск надежды в ответ на наше внимание… Крепким подзатыльником привел Василия в чувство, потом за шкирку его — и вперед! Под многоголосый девичий смех — к выходу. Со стороны выглядело так, будто строгий отец вразумляет излишне охочего до женского полу сына.
— Пустите!
— Молчи, дурак! Мы целы и на свободе, пока на нас внимания не обращают.
— Виноват, Эччеленца! Пустите, право: я уже в разуме.
— Точно?
— Точно.
— Смотри у меня!
Юноша одернул тесноватый в плечах камзол, поправил сползшую на нос шляпу, взглянул с опаской (не прибью ли я его сразу?) и вновь принялся за свое.
— Ваше… Синьор Алессандро, может все же выкупим девку? Хоть десять лет согласен без жалованья служить, за один корм!
— Экой ты кобель! Такой покупкой наведем на себя множество глаз, да и не можем мы выкупать каждую пленницу!
— При чем тут кобель?! И не надо каждую…
— А какую надо? На которую твоя похоть укажет?
— Никакая не похоть! Я, может, богоугодное дело хочу сотворить… Христианскую деву избавить от страданий!
— Ах ты, рыцарь, б…ь, на белом коне! Тогда найди постарше и поневзрачней, которую берут для работы. Красавица же, купленная за бешеные деньги — драгоценная игрушка. У нее будут и собственные комнаты, и личная служанка, и всяческое баловство и угождение, а чтоб ей плетку заслужить… Очень постараться придется!
— А душевные страдания?!
— Как у любой девицы, выданной за нелюбимого. Или вовсе за старика, вдовца какого-нибудь. Знаешь, таких сколько? О чем русские бабы песни поют?
Здравыми и разумными рассуждениями успокоив и Василия, и себя, занялся делами — но какая-то царапина в душе саднила. Поболела бы и зажила, мало ли в мире мерзостей, кои приходится терпеть. Однако глубокой ночью (не спалось, дьявол!) услышал приглушенный звяк в соседней комнате. Мне ли не знать, как звучит оружие?! Бесшумно соскользнул с постели, заряженный пистолет из-под подушки сам лег в руку… Дверь настежь, отскочить из проема… В струящемся сквозь окно лунном свете замер мой верный слуга, полностью одетый и примеряющий на пояс шпагу. Мою, между прочим, шпагу!
— Куд-да, сукин сын?! — Рукояткой пистолета ему промеж глаз.
Роняя стулья, секретарь грянулся на пол. На шум прибежал взъерошенный спросонья Марко, тоже с оружием в руках, следом его слуга с дубиной, а за их спинами — хозяин дома с масляным светильником и еще какие-то люди, тоже не с пустыми руками. Ажиотаж явно чрезмерный.
— Успокойтесь, друзья. Ованес-джан, у тебя в доме найдется крепкий чулан без окон, с запором снаружи? Мой человек провинился.
— Для гостя — все, что угодно! Прямо под лестницей. Сам разберешься, дорогой?
— Конечно. Давай ключи.
Через пять минут все затихло. Разоружив шмыгающего кровью Васю (кроме шпаги, два пистолета за поясом и один в кармане, все заряженные!), спросил:
— Ты что, сучий выблядок, удумал?! Мнишь, этого хватит, чтобы справиться с базарной стражей? Там ее столько, что впору полком штурмовать!
— Я хотел только разведать…
— С этаким-то арсеналом? Отроду тупой, или от любви дураком сделался? Шпионить ходят не с пистолем, а с тугим кошельком. Посиди взаперти. Остынь, может ума наберешься.
Закрыв влюбленного остолопа в холодном чулане, велел сварить кофе (ночь все равно пропала) и задумался. Люди у меня разбаловались безбожно, а что сделаешь? Не кнутом же учить: не Россия. Захотят уйти — не остановишь. По английской методе, надо иметь избыток желающих (и годных) на всякое место, тогда у хозяина бывает выбор, а у работника — страх. Сие, увы, недоступно. Опять же, просто выгонять служителей я не вправе, потому что сам их уговорил со мною здесь остаться, вместо возвращения домой… Но я не мог заранее знать всё о каждом. В деле, как на току: зерна отделяются от плевел, достойные люди от пустых. Нужен какой-то резервуар для отсеянной человеческой шелухи. Имение, что ли, купить, да наказывать разжалованием в крестьяне? Так многие сами захотят. Да еще девка эта…
Царапина на сердце, сделанная девичьим взглядом, заныла сильней. Или что там может болеть? Немудрено в моем возрасте, после бессонной ночи.
— Марко!
— Да, синьор?
— Что так быстро? Тоже не спишь? Служба тебе на утро. Надо найти одну невольницу и разузнать, кто она, откуда и сколько стоит…
С рассветом, помощник мой отправился на Ясырь-базар, а сам я — к еврею-банкиру. Обменял вексель на целый мешок серебра, вернулся в дом Ованеса. Марко уже был на месте.
— Докладывай. Нашел девку?
— Э-э-э…
— Да что ты мнешься?! Такой старый хрен с козлиной бородкой и бельмом на правом глазу ее продавал…
— Продавца нашел, а девки у него уже нет. Вчера, к концу дня, пришел в девичий ряд кызлар-агасы — глава черных евнухов — со свитою, и трех лучших невольниц купил для султанского харема.
— Н-да… Теперь не угадать, что ей на роду написано. Власть и почет, или босфорские воды и мешок с камнями. Девка-то норовистая. Вот, держи ключ. Ваську выпусти. Скажи, чтоб не шебутился: во дворец Топкапы попала — все равно что умерла.
Кто привык посылать на верную смерть самолично выпестованных воинов, тот не страдает подолгу от исполнения судеб. Больно, да. Но только один миг. Как зуб вырвать. К тому ж, намечена была встреча с главарями клефтов.
Для сохранения тайны лучше было бы все сношения с разбойниками вести через Никодима Псароса (чего он и сам страстно желал). Однако в этом случае все выгоды, обещаемые делом, оказались бы в руках моего агента. А не в моих. Чтобы придержать за фалды слишком прыткого соратника, надлежало свести знакомства помимо него. Морские атаманы тоже свой интерес понимали, так что Никодим, глубоко спрятав недовольство, устроил нам совместный обед.
Внешне все было в высшей степени прилично. Сидят за столом солидные купцы, рассуждают о товарах: что, сколько, почем… С какой стати мне интересоваться, чьей кровью будет окроплен купленный хлеб? Но имелось в сей беседе второе дно. Человек умный, чуткий и бывалый, присмотревшись к собеседнику, всегда может оценить, насколько тот опасен и много ль у него мертвецов за спиною. Присутствует нечто в облике и манерах: наверно, это и есть «каинова печать», отметившая, согласно Библии, первого человекоубийцу. Смиренные богословы поныне спорят, что она собой представляла — и несут, большей частью, немыслимый вздор, потому что сути не видят. А кто видит… Ну, по крайней мере, можно было надеяться, что моих приказчиков не попытаются попросту ограбить, вместо обоюдовыгодной торговли.
Вернувшись в наше скромное обиталище, позвал секретаря (не брать же его на важную встречу, когда у парня глаз почти совсем затянуло лиловым синяком) — но тишина была мне ответом. Сбежал-таки, ублюдок! И шпагу, зараза, прихватил.
Остаток дня оказался скомкан: мы с Марко, взяв самые необходимые вещи, быстро и тайно переменили квартиру. Когда Василий попадется страже (а юный глупец несомненно попадется), вытрясти из него всю подноготную не составит труда. Здесь это умеют. Ночь прошла опять в беспокойстве.
А наутро городской базар, исполняющий также и ту должность, которая в Европе принадлежит газетам, гудел, как потревоженный улей. Все обсуждали беспримерную наглость неверных: один из этих сынов греха, да покарает их Аллах, покусился на жен самого султана! Молодой нечестивец сумел перелезть через хорошо охраняемые стены дворца и почти пробрался в сераль, представляющий крепость в крепости. Пользуясь тем, что янычарам приказано было схватить злодея живым, двоих заколол насмерть и одного ранил; и на том жертвы не кончились, потому как проклятый сын шайтана продолжал биться даже с отрубленной рукой, не давая перетянуть культю и, свалившись в конце концов без сил, умер от потери крови. Караульным отсекли головы за оплошность.
О, женщины, что вы делаете с нами?! Один-единственный взгляд, даже словом не перемолвились, — и человек бросается на верную смерть, позабыв долг и службу! А я… Нет, я-то не брошусь. И возраст не тот, и шкура загрубела — но стыдно за свое бессилие, как давно не бывало.
Независимо от сантиментов, надо было уносить ноги. Не только потому, что бедного Васю многие видели со мной: народное отношение к «франкам» драматически накалилось и стояло на грани погрома. Почти как зимою двадцать восьмого, когда Маттео Беллинцони застрелил капудан-пашу.
Новые компаньоны помогли нанять фелюку. За двойную, против обычной, плату, потому что день святого Георгия, который левантийцы считают началом безопасной навигации, был еще далеко. Вплоть до начала мая случаются жестокие шторма. Но человеческая злоба внушала нам больше опасений, нежели буйство стихий. Торговые суда, идущие из Константинополя в Медитерранское море, турки обыскивают трижды: один раз на выходе из порта и дважды — в Дарданелльском проливе. Нас, однако ж, никто не задержал, ибо щедрость во взятках открывает все пути на Востоке. Бакшиш — всему голова! Тем не менее, путешествие оставалось крайне опасным. Только в Спиналонге, венецианском форпосте на Крите, смогли мы вздохнуть свободно.
После войны Священной лиги, за Венецией осталась Морея с близлежащим островом Эгина и три фортеции на маленьких островках у берегов Крита: Суда, Грамвуса и Спиналонга. Турки давно точили на них зубы и не атаковали только потому, что оставили на будущее: желание вернуть Азов превозмогло. Порта втянулась в кровопролитные и утомительные войны с Россией. Затем разрушение Персии отвлекло взор султана к востоку. До незначительных архипелагских анклавов у него руки так и не дошли. По совести, республика была обязана сохранением сих владений русским — и больше всего генералу Читтанову — но платила черной неблагодарностью. Драконовские торговые правила воспрещали всякую постороннюю коммерцию. Даже в приватном порядке договориться с комендантами не удалось.
Отсутствие подходящих перевалочных пунктов создавало серьезные трудности. Посылать свои корабли к самым малоазийским берегам — слишком опасно; пригласить друзей-разбойничков доставлять товары прямо в Ливорно — еще хуже. Там не будет способа заставить их сбывать добычу именно мне. Любой желающий перекупит, дав дороже.
Махнув рукой на несговорчивых кондотьеров, я привел в действие запасной план.
— Воды набрал? Поднимай якорь, ставь паруса. — Старый капитан Захарий Димитракис молча кивнул. Он понимал итальянский, как и прочие языки прибрежных народов; говорить же не любил ни на каком. — Идем на Лампедузу!
Еще лет двенадцать тому назад Лука Капрани на «Святом Януарии» играл здесь в догонялки с медитерранскими корсарами и сторожевыми фрегатами европейских держав; он-то и нахвалил мне уединенный остров с маленькой, но удобною бухтой. Необитаемый, по причине отсутствия воды, никому не нужный и, по сути, ничейный. Правда, сицилийская фамилия Томази в прошлом веке получила от испанских королей княжеский титул по этому бесплодному клочку суши. За целое столетие князья ди Лампедуза не глянули в зубы дареному коню: остров не посетили и не имели с него ни сольдо. Лишь пираты изредка сходили на эту землю, да, может быть, беглые рабы.
Теперь я последовал по их стопам. Надо же убедиться собственными глазами в пригодности места для моих нужд!
Первым делом послали молодого матроса с моей подзорной трубой на самую высокую скалу, доступную человеку. Обычно берберийцы не выходят на промысел в это время года — но береженого Бог бережет. Парень отсигналил, что море чисто до самого горизонта.
Остров лежал перед нами, как нацеленный на запад наконечник стрелы (кривой, тупой и зазубренный), верст около десяти длиною и три-четыре в самом широком месте. По лезвию берега ржа проела фестоны крошечных бухт. Самая поместительная из них, на юго-восточной оконечности, могла дать приют двум или трем судам (в ней мы и бросили якорь); еще несколько годились только для лодок.
Колючая трава, не полностью прикрывающая камни; какие-то жестколистные кустики, — даже весною сей убогий кусочек пустыни, со всех сторон окруженной морем, не радовал взор цветением. Слоистые известковые скалы, трещиноватые и пористые, как губка… Еще бы, откуда тут быть воде?! Скудные зимние дожди не насыщают почву: влага уходит вглубь, моментально впитываясь.
У берега можно было видеть следы прежних высадок: то развалившийся очаг из плоских камней, то треснувшую бочоночную клепку, то выветренные кости, всего скорее человеческие… А вот в стороне явно тесаные плиты; такие древние, что помнят, наверно, Ганнибала или Сципиона…
И удивительная тишина. Не просто безлюдье — и живности почти нет! Лишь изредка пролетит морская птица, да ветер шевельнет жесткую траву.
— А знаешь, Марко, — я нарушил молчание пустыни, — ставлю гинею против шиллинга, что найду на острове воду. Что скажешь?
— Как будет угодно Вашему Сиятельству: сказали, значит найдете.
— Дело не в том, кто из нас сиятельство. Вот смотри, дождевые воды куда уходят?
— Через трещины стекают в море.
— У самого берега — да; а в середине острова? Должны остаться в порах камня. Поскольку пресная вода легче морской, она будет сверху. Камни и песок препятствуют перемешиванию. Выкопать колодец, имеющий дно точно на уровне моря… Не глубже: чем глубже, тем солоней!
— Если будет колодец — здесь точно кто-нибудь поселится. Скорее всего, магометанские корсары.
— Само собой. Нет смысла что-то делать на пользу врагам.
Далековато на запад и слишком близко к Африке; однако, за неимением лучшего, бухта для рандеву с греками годилась. Перебравшись в Мессине на неаполитанское каботажное судно, отправил Димитракиса с депешами обратно в Архипелаг — и карусель завертелась! Турецкое зерно, доставленное в Италию, само по себе не покрыло бы даже четверти взятого подряда, но… Откуда другим об этом знать?! В торговле имеются свои хитрости. Цену можно вздуть (или сбить) путем сговора, только устойчивость оной будет в обратной пропорции к отклонению от равновесного положения. На сильно извращенном рынке чуть-чуть, одним мизинчиком, подтолкни — самые малодушные (или самые дальновидные, по обстоятельствам) начнут перебегать в противоположный стан, и все рухнет! Вот он, мизинчик-то, из Турции и протянулся! Мои собратья по промыслу, тосканские евреи, устрашившись, что скупленные ими провиантские запасы залежатся до нового урожая и обесценятся, начали избавляться от хлеба. За неделю цена упала на треть! Контракт удалось исполнить своевременно и с прибылью.
С пороховой мельницей тоже неплохо получилось. Дон Карлос при ликовании народных толп занял Неаполь в самый день моей прогулки по Лампедузе. Однако цесарские гарнизоны крепко держались в Капуе и Гаэте, а пороха для осады, как всегда, не хватало. Сколько ни дай — испанцы всё возьмут и заплатят, не торгуясь. Сопровождая герцога Монтемара в походе на юг и быв свидетелем его славной, хотя бесхитростной, победы над принцем Бельмонте, я завел прочные деловые связи и надеялся, ежели война продлится, взять на себя изрядную часть поставок оружия и амуниции. Дело выглядело достаточно верным, чтобы заранее разместить заказы в Англии.
Еще одна удача, совсем неожиданная, была оборотной стороною чужой беды. Давно ли ветковские раскольники, бежавшие из России в Литву, прогнали моих вербовщиков и отказались переселяться в Англию? Теперь от них пришли ходоки просить о помощи! А причина в том, что императрица Анна, воспользовавшись военным случаем, отправила на Ветку бригадира Сытина с пятью полками, дабы вернуть беглецов силой. Иноков староверческих разослали по монастырям на покаяние, мирян — в места прежнего жительства либо на поселение в Ингерманландию. Всего тысяч сорок вывели из Литвы. Однако самые ловкие (и самые непримиримые) убежали. Шатаясь меж двор по Речи Посполитой и страшась вернуться в разоренные слободы, они, по словам старцев, нигде не находили покойного места и с великим сокрушением вспоминали отвергнутую милость.
Из трех раскольничьих послов два были действительно старцами, а третий… Бороду сбрить — может, и помоложе меня окажется. И взгляд хитрый: видно, что купчина. Похоже, на него возложили заботу, как добраться до Италии и найти графа Читтанова, а те двое больше пекутся о духовной непорочности братий по вере.
По этой линии я и начал вбивать клин между ними. Иначе нельзя, уж больно упрямые попались деды. Непременно желали всю свою паству поселить в одной слободе — или в нескольких, но рядом, как на Ветке было. Пришлось долго и терпеливо объяснять, что Англия, равно как Италия, совсем не подобны Литве: найти в этих странах свободную землю для нескольких тысяч крестьян заведомо не удастся. Купить имение такой величины — даже моего богатства недостанет, к тому же прежних жителей не выгонишь: ни один король или герцог такого не позволит. В Уилбуртаун, к заводу, могу принять только тех, кто мне годен, желательно семьями — с непременным условием, чтоб в семьях были девки на выданье и чтоб отцы согласились отдавать их замуж за никониан или беспоповцев. Кого не устраивает, тем тоже место найду. Но очень далеко, за морем.
Казалось бы, о чем тут спорить? Гости добирались через Германию и Ломбардию; своими глазами видели, как тесно в Европе живут. Однако попрощаться с несбыточными мечтами старики-начетчики не спешили, надеясь, вероятно, на Бога. Купец мыслил более здраво, понимал необходимость делового расчета и готов был торговаться. В конце концов, получилось его уломать, чтоб не оглядывался на старых долдонов и полностью взял переселение избежавших плена ветковцев на себя. При моем финансировании, разумеется.
Среди всех занятий человеческих коммерция наиболее близка войне. Однако уступает ей по азарту. С ревнивой завистью следил я за действиями Ласси и Миниха в Польше, жадно ловил новости о баталиях, гремевших в Ломбардии и на Рейне. Пока ни малейшей щелочки не открывалось, в которую б можно было влезть. И вдруг, средь безнадеждия и печали, получил предложение вступить в службу! От кого? Ни за что не угадаете! Приехал в Ливорно джульфинский купец Азария Гемурчян, сделал мне визит и поведал: хранитель престола царя царей, величайший в свете воин Тахмасп-Кулы-хан желает видеть прославленного генерала Шайтан-пашу во главе одной из своих победоносных армий, сражающихся против турецкого султана!
Черт побери! В Азии меня ценят выше, чем в Европе. Сначала усмехнулся, потом задумался. А не совершить ли внезапный трюк? Войны европейцев между собою мало трогают мою душу. Кто бы ни победил, всё ладно. Укрощение турок — совсем другое. Это profession de foi, символ веры. Сейчас мой приятель Клод Бонневаль, под именем Ахмет-паши, ставит султану артиллерийскую школу по лучшим европейским образцам. Почему бы не сделать то же самое для персов? Некогда Тамерлан, разгромив Баязида, приостановил турецкий натиск на христиан. Кулы-хан, хорасанский разбойник, вполне способен повторить сие благодеяние.
Кстати, замечательные возможности могут открыться для коммерции. Моя самая большая головная боль — найти монарха, готового оказать покровительство торговле с Востоком. Но кто сказал, что компания торговая должна непременно квартировать в Европе?! Почему не наоборот? Я улыбнулся гостю:
— Скажите, любезный друг, регента не смущает неверный во главе армии? Или он потребует произнести шахаду и обрезаться?
Армянский путешественник не совсем чисто говорил по-итальянски, с трудом подбирал слова, но к ответу на этот вопрос, видимо, приготовился заранее.
— Повелитель далек от фанатизма. Как всякий воин, он больше верит в острую саблю и верного коня, а поклоняться Создателю каждый из его рабов может по своему разумению. Однако, чтобы пользоваться доверием войска, лучше переменить веру. Достаточно всенародного возглашения об этом, втайне можете исполнять любые обряды.
— Объявить, что верую в Аллаха? Увы, я не готов лгать в угоду невежественной толпе. Терпеть не могу римскую иерархию, и вообще плохой христианин — только магометанским духовным симпатизирую еще меньше. Моя мечта — жить в государстве, где духовенство не вмешивается в мирские дела.
— Такое невозможно.
— Россия при Петре Великом подошла достаточно близко к этому идеалу. У царя были офицеры-магометане. Христиане всех мазхабов — само собою. Вера карьере не мешала. Укажите вашему повелителю на сей высокий образец. И обязательно поблагодарите от моего имени. Скажите, что у меня покамест иные планы, но в будущем все возможно…
Нет, путь Алкивиада мне чужд. К персам не побегу. Хотя помечтать о возвращении в круг вершителей мировых судеб иногда приятно. Просто есть некая тонкая грань, до которой можно применяться к обстоятельствам, а дальше… Не могу, и все! Предел, его же не прейдеши.
Проводив Гемурчяна, занялся раскольниками. Достаточно сложное дело. Во-первых, выстроить в Уилбуртауне две дополнительных слободы: одна для постоянных жителей, другая для временных. Деньги на это изъять из своих оборотов, а не компанейских, ибо за всех дольщиков решать не вправе. Но согласовать действия с ними все-таки нужно. Определить, которые из служителей заводских займутся сортировкой переселенцев: кого оставить, кого послать на край света. Договориться с Джеймсом Оглторпом (основателем колонии Георгия), приготовить инвентарь и провиант, зафрахтовать суда для перевоза через океан (или выделить свои). С последним можно не спешить, а вот договариваться лучше заранее. Не потому, что Оглторп откажет: его помощники ищут по всей Европе, какую бы еще гонимую секту завлечь в свой прожект. Однако, прежде чем высадить на дикий берег такую прорву людей, надо место выбрать, лагерь подготовить и прочее. По опыту ландмилиции, пионерную партию желательно отправить хотя бы за год до основной массы. С этим уже опаздываю. Много хлопот с вывозом колонистов, а еще надо устроить ввоз. Представьте: перебросить тысячи душ из Литвы в Уэльс, на другой край охваченной войною Европы. Аникей Половников, купчина-старообрядец, обещал найти беглых единоверцев, направить на верный путь и снабдить хлебом на дорожку. В Кенигсберге их примут мои люди (которых надо туда еще послать), возьмут на довольствие и отправят палубными пассажирами в Бристоль. Почему Кенигсберг, а не Данциг? Данциг в осаде, там Миних Лещинского ловит. Почему Георгия, а не что-нибудь иное? Колония молодая, места много и порядки правильные.
Оглторп мне нравится не тем, что он член парламента и филантроп, а что в практичной и меркантильной Британии этот человек умудряется сохранять какой-то старомодный идеализм. Восемнадцать лет назад, когда случилась война императора с турками, он, еще совершенный юнец, прервал обучение в Оксфорде и, словно крестоносец былых времен, отправился в чужие края воевать за правое дело. Не охладев к добродетели с возрастом, сей рыцарь, как только попал в парламент, пустился на защиту обездоленных: ратовал за улучшение быта матросов Royal Navy и разоблачал ужасы долговых тюрем. «Честных бедняков», запутавшихся в долгах и не имеющих ни пропитания, ни работы, он предложил, выпустив из тюрьмы, отправлять в Новый Свет. Дать каждому большой участок плодородной земли, не подлежащий купле-продаже. Устроить самоуправление под верховной опекой Совета Попечителей. Помимо должников, привлечь на тех же условиях с континента всех гонимых за веру. Не допускать среди колонистов ни крайней бедности, ни чрезмерного богатства. Негров не ввозить, рабовладение запретить. Одобрив сии пропозиции, Георг Второй даровал хартию новой колонии, названной в его честь и вклинившейся между признанными британскими владениями и испанской Флоридой. Первый корабль с поселенцами отправлен был прошлой весной.
Все это широко обсуждалось в британском обществе и я, помнится, сразу подумал, что неотчуждаемые и необлагаемые пятьдесят акров (то бишь примерно двадцать десятин) очень хорошо сошлись бы с понятиями русских крестьян о справедливости. Подумал без всякой дальней цели. А с появлением раскольничьих посланцев мозаика сразу сложилась: вот куда надо отправлять тех, кто не годится на корабли и заводы! Место уникальное: оно сочетает здоровый климат и близость к Вест-Индии. Имея на побережье поселок с удобным портом, можно делать неплохие дела!
Конечно, для торговых авантюр надлежит войти в пайщики и в совет колонии, иначе своевольничать у американских берегов не позволят. И желательно вступить в «вольные каменщики». Оглторп, насколько я знаю, занимает в сем тайном обществе видное место и придает масонским связям большое значение. Трудностей быть не должно: с главою «Великой ложи Лондона и Вестминстера» мы хорошо знакомы по Королевскому обществу; он предлагал мне участвовать еще при самом основании ложи, в семнадцатом году. Это не кто иной, как Жан Теофил Дезагюлье, в то время — секретарь великого Ньютона. Кстати, уважаемый коллега преуспевает в науках: нынешний год он издал солидный том под названием «Курс экспериментальной философии». А еще удостоен был Коплеевской медали, присуждаемой за лучший эксперимент. Запамятовал, что именно отметили: скорее всего, наградили по совокупности заслуг. Вот предыдущего лауреата опыты помню. Очень забавные. Старый красильщик сукна и любитель науки Стивен Грей заряжал электричеством самые разные вещи, в том числе живого мальчика, подвешенного в позе летящей птицы на множестве веревочек. Кусочки бумаги так и липли к веснушчатому носу. Грей также показал способность электрической силы распространяться по шелковой или конопляной нити на расстояние до восьмисот футов. Дезагюлье назвал субстанции, проницаемые для сего флюида, кондукторами, а непроницаемые — инсуляторами.
Нехорошо, что я со своей коммерцией совсем отошел от научных занятий. На заседаниях Королевского Общества бываю раз в несколько лет, и даже последние номера «Философических трансакций» лежат неразрезанными. Надо, надо напоминать о себе! Надо употреблять все средства, чтобы держаться в стае. Смешно, конечно, когда взрослые солидные люди начинают играть в тайные общества, условные знаки, градусы посвящения… Это именно игра, и смысла в ней нет, кроме одного: придумали, чем еще разделить «наших» и «не наших». Мой отказ вступить в ложу был четко аргументирован: генерал царской службы не вправе без позволения монарха входить в какие-либо общества, конечные цели которых скрыты от непосвященных. Сейчас препятствие исчезло; когда буду в Лондоне, выберу момент, чтобы поговорить с «великим мастером». Но если в «подмастерья» или в «ученики» запишет — шиш ему, а не «ученик»! Ишь, выдумали! Может, еще за водкой сбегать?!
В любом случае, самый верный путь к упрочению моей репутации в английском обществе лежит через Общество. Королевское, разумею. Надо иметь, что предложить высокому собранию. С этим туго. Рассказать о ловле кораллов с помощью водолазного колокола? Сей прибор не нов. К тому же, предпочтителен показ, а не рассказ. На воздушном змее полетать? Ветры в средних широтах совсем не те. Атлантический трейдвинд у Капо Верде дует ровно и мощно; в Англии ветер, достигающий подобной силы, злобствует, рвется и мечется, крутясь в неистовых вихрях. Есть более простые способы убиться.
Были кой-какие мысли о продолжении опытов Грея. Первая идея, посетившая меня при виде электрических искр, которые ученый красильщик извлекал из различных предметов прямо стариковскими пальцами, касалась возможности взрывать порох посредством оных. Искр, а не пальцев: в конце концов, ружейный замок служит как раз для их высекания. Минувшей зимою, нянчась с разнообразными воспламенителями на новом пороховом заводе, попробовал — не вышло. Бросил пока. Думаю, слабоваты были искорки: у Грея лучше получались. Однако не вызывает сомнений, что вопрос лишь в придании рукотворным перунам надлежащей силы. Повторив греевские опыты (с увеличением, если нужно, масштаба), это все можно решить. В случае успеха, вырисовывается новый способ взрывания мин. Вместо фитиля, протягиваем нить кондуктора к пороховому заряду, натираем шерстяной рукавицей стеклянный шар — и готово! Какие-то сложности, вероятно, будут, однако генеральная схема ясна. Если хорошо обставить, можно привести зрителей в совершенный восторг. Военное применение? Вряд ли. Не при нашей жизни. От изобретения пороха до сколько-нибудь приличных пушек лет триста прошло. Конечно, если удастся сделать устройство, годное к полевому использованию — будет резон держать оное в секрете. Только это маловероятно. Долгая жизнь отучила меня от нетрезвых надежд.
А вот сотворить нечто для показа — гораздо проще. Создать ажиотаж, подарить инвенцию королю Георгу… Это сразу откроет в Англии любые двери! Уж я бы сумел извлечь выгоду из такого положения. Всю выгоду, до капли!
Но далеко идущие планы пришлось отложить. Почта с Востока принесла нежданное известие: султан Махмуд открыто примкнул бурбонскому альянсу и объявил войну обеим империям. Чужая война стала моею.