Французская эскадра с уверенной и самодовольной наглостью, присущей сильным, легла в дрейф прямо в сфере действия моих береговых батарей. Знали, что я стрелять, без спросу о намерениях, не стану. Не стану, конечно — хотя ядра накалить приказал. Один из кораблей сразу показался знакомым: действительно, это оказался пятидесятивосьмипушечный «Диамант», краденые чертежи которого вдохновили баженинских мастеров на мои торговые фрегаты, «Анну» и «Екатерину». Остальные три, более крупные, с ходу узнал «в лицо» Никита Истомин. «Дюк Д'Орлеан», «Феникс» и «Эсперанс», все однотипные, по семьдесят четыре пушки. Вице-адмиральский флаг на фор-стеньге «Феникса». Хотя нет, пардон! Этот чин у французов именуется иначе, а именно «генерал-лейтенант морских сил». И кто бы это мог быть? Неужели…
Вот шлюпка скользнула вниз по борту флагмана, заплясала на крутых волнах. Крохотные фигурки, с обезьяньей ловкостью в нее перебравшись, слаженными ударами весел направили суденышко к берегу. Непросто грести при таком беспокойном море. Прекрасная выучка матросов, высокий класс! А это что, обман зрения? Или там в самом деле на румпеле Жак Кассар, собственной персоной?!
— Митька! — Денщик пулей метнулся на зов. — Вон туда, прямо на берег, стол и пару скамей для матросов. А для нас, благородных, стол и стулья здесь поставь. Вино, закуску…
— Вина полведра осталось, не больше.
— Ну, и нечего ему киснуть! Давай всё. Последний мул еще не протух?
— Не успел, вчера забили. Жестковат только.
— В уксусе размочи, да отбей хорошенько. Сделай жаркое. Да матросам каши, из общего котла, от пуза. Кстати, им тоже вина подай: чтоб и подумать не смели, будто у нас какие нехватки.
Любезный друг Жак вышел на берег, улыбаясь. Обычно не люблю фамилиарности, но в этот раз мы с ним обнялись.
— Mon cher ami, неужто король произвел Вас в адмиралы?
— Увы, дорогой граф. Но он сделал нечто, еще лучшее: приказал разобраться и вернуть мои деньги!
— Что, всю сумму?!
— Э-э-э… Может, и не всю. Но я надеюсь на изрядную часть. Будет создана комиссия специально по моему делу…
— Тогда не спешите радоваться. Вам ли не знать парижских крючкотворов?
— Нет, сейчас им не отвертеться. Мне дали твердые заверения в поддержке те, чьему слову можно доверять.
— Вы имеете в виду главу сей эскадры? Это, как я понимаю…
— Дюге-Труэн.
— Но каким образом?! Он же был в Бресте, готовил новую экспедицию против России?
— Когда почтеннейший тесть Его Величества короля Франции высочайше изволил бежать из Данцига, переодевшись в крестьянское платье, экспедиция потеряла смысл. Ваш Миних там задал жару бедному Ламотту де ла Перузу! Примите мои поздравления: у русских есть прекрасные генералы!
— Да, неплохие.
— Так вот, граф. Когда кардиналу Флери стало ясно, что участь Польши решена, и там ничего не сделать, особенно флотом, Дюге-Труэн в Бресте стал не нужен. Кардинал счел его наиболее подходящей персоной, чтобы отправить сюда, к нам. Видите ли, мы со стариною Рене знакомы без малого сорок лет, со времен Аугсбургской лиги, и никогда не имели повода для ссоры. А Вы, граф, застали ту войну?
— Только последнюю кампанию. Я участвовал в самой бесславной из ее баталий: бомбардировке Брюсселя.
— Вам не о чем сокрушаться, ведь не Вы командовали французской армией. Сожжение города — на совести Буффлера и Виллеруа. Но я отвлекся. Итак, Флери возымел надежду, что его посланец сможет уговорить меня оставить турок в покое и вернуться к мирной жизни…
— Насколько могу судить, надежда оправдалась?
— Мой дорогой компаньон, мы вместе в этом деле. Хотя наш контракт и предоставляет мне возможность выхода из сей коммерции в любое время, полагаю недостойным воспользоваться дарованным правом в столь трудный для Вас момент. Надо решить этот вопрос совместно.
— Если мы оба представляем одну сторону, то ничего решить не можем. Или Вам делегированы Дюге-Труэном какие-то права для такого решения? А может, самим министром? Вы мой компаньон, или их?!
— Ваш, конечно. Всего лишь хочу передать предложения кардинала, изложенные мне Дюге-Труэном. Они вполне разумны: Флери искренне стремится к миру.
— Дорогой друг, когда я слышу от кого-либо уверения, что он за мир, первое и самое искреннее мое побуждение — плюнуть в лживую, лицемерную рожу сего миротворца. Потому что все за мир. Любой антропофаг предпочел бы, чтоб жертвы не сопротивлялись, не воевали с ним, а мирно залезали в печь для жаркого, натершись перед этим чесноком и посыпавши себя перцем и солью. Мирно и добровольно посыпавши. Посему второе, более зрелое желание в ответ на призыв к миру — спросить: «а на каких условиях?»
— А разве наши обстоятельства позволяют обсуждать условия? Мы с Рене друзья, но если договориться не удастся — он исполнит свой долг, предусмотренный присягой Его Величеству. Будет в меня стрелять, и вспомнит о нашей дружбе не раньше, чем я прикажу спустить флаг.
— Митька, Илью Васильева позови.
Илья долго ждать не заставил, понеже находился поблизости, на батарее.
— Слушаю, Ваше Сиятельство.
— Ядра нагреты? Покажи одно командору.
Собственноручно ухватив клещи для заряжания, мой начальник артиллерии притащил светящееся алым ядро.
— Благодарю, отнеси назад.
Кассар едва сдерживал улыбку. Похоже, острота ситуации его забавляла. Я от души улыбнулся в ответ:
— При наличном отношении сил, вполне допускаю, что Ваш старый приятель одолеет нового. Но можете быть благонадежны: это обойдется ему недешево. Хотя бы один корабль я точно сожгу, да и другие получат повреждения. Впрочем, если предложения Дюге-Труэна не содержат ничего предосудительного для чести, полагаю вполне возможным их рассмотреть. Только не надо играть в эти глупые игры, изображая, будто держитесь моей стороны. Какое там «совместное решение»? Вы свое решение уже приняли, с властями французскими примирились, и теперь пришли как посредник от них. Сие ничуть не умаляет моего к Вам уважения, а дружеские чувства надеюсь сохранить, даже если, как старина Рене, начну в Вас стрелять. Верите мне?
— Да, любезный граф: верю и Вашей дружбе, и готовности стрелять. Но согласитесь, что последнее будет не лучшим способом действий для всех нас.
— Для всех вас? Да, безусловно. Даже для кардинала, учитывая, как сильно общество настроено против турецкого союза. Уверен, что Флери настоятельно советовал генерал-лейтенанту по возможности избегать совместных действий с оттоманским флотом. Кстати: Дюге-Труэн сносился с Гассаном?
— Мне ничего об этом неизвестно.
— Значит, сносился. Иначе не объяснить действия мутеселима. Позволю себе предположить, что старина Рене обещал турку разорение Лампедузы, но с условием, что тот не будет путаться под ногами. Совместная с магометанами акция была бы воспринята парижскою толпой, хм… Ну очень недружелюбно. Как если бы кардинал склонился к дьяволопоклонству. Так что Вам велели передать?
— Остров придется оставить. Поддержку греческих клефтов — прекратить. Отозвать все каперские патенты, выданные именем князя. Немецких наемников уволить, вернув в те места, где они наняты. Пленных турок отпустить, всех и без выкупа. Галеры тоже вернуть.
— Больше ничего? Что ж… По первому пункту — без возражений. По второму… Да, в общем, тоже. Мы с Вами подожгли Архипелаг, дальше пламя распространится и без наших усилий. По третьему в принципе согласен, однако лучше это сделать в менее демонстративной форме. Поздней осенью и зимой греки в море не ходят. Нынешний сезон уже заканчивается, а все патенты выданы до конца года. Можно их просто не возобновлять.
— Я передам Ваше пожелание.
— Merci. А вот дальше начинаются проблемы. Понятно, что Флери хочет затруднить немцам возвращение домой, чтобы в случае возобновления военных действий они не оказались в Ломбардии или на Рейне; но я-то обещал по окончании контракта доставить их в Империю!
— Ну, граф, при Вашей изобретательности это сущий пустяк. Что помешает сегодня высадить наемников в Неаполе, а завтра посадить на торговое судно, зафрахтованное до Триеста?
— Что помешает?! Не что, а кто: неаполитанский король! Кстати, верный союзник Вашего уважаемого монарха. Зачем ему неприятельские солдаты, да еще прямо в столице?! Тем более, мы оба прекрасно знаем, что немцы, едва ступив на сушу, потребуют вина и девок, и, после такого долгого поста, бесчинств не миновать. Этот пункт должен быть изменен. Ну, и последнее. Турок я держу исключительно для обмена. Вы помните, мы упустили две галеры в Фурнийском проливе, и с ними сотни две русских, которые мне нужны.
— Конечно, помню. Это же я их упустил. А магометан у Вас сколько?
— Было полсотни, сейчас уже меньше.
— Всех не выменять, при такой пропорции. К тому же, Вы понимаете, Гассану тоже надо бросить какую-то кость.
— Чтобы не посадили на кол, ему нужен хоть маленький успех? Черт с ним, готов пойти навстречу. Турок отпущу бесплатно — а своих выкуплю. Но если капудан-паша будет злонамеренно завышать цену, сделка не состоится! Готов дать ровно столько, сколько он сам заплатил за этих рабов татарам.
— Ну, дорогой граф, это не больше половины настоящей цены.
— Зато галеры даром отдам. Пусть Дюге-Труэн еще раз на турок надавит. Скажет, что ночи уже холодные, и единоверцы их могут умереть от простуды.
— Все одновременно? — Жак рассмеялся. — Да, так бывает. И галеры могут сгореть, столь же внезапно. Votre Excellence, не думаю, что будет легко, но в вопросе о пленных обещаю сделать все возможное. Мне действительно очень жаль, что Фурнийский бой оказался не полностью удачным. Надо искупить этот грех.
— Буду Вам безмерно благодарен в случае успеха. Еще одно: я готов дать слово чести, что эти русские, получив свободу, не обратят оружие против подданных Его Султанского Величества. По крайней мере, год. То есть, всю следующую кампанию.
— А против кого обратят?
— Французам тоже не о чем беспокоиться. Было б совсем хорошо, если бы турки потребовали с меня письменное обязательство не отправлять освобожденных рабов на родину в течение этого самого года. Иначе императрица Анна снова пошлет их воевать.
— А если Порта выставит больший срок: два или три года?
— Излишне. Слишком многие убегут, чтобы пробраться в отечество самостоятельно. А год… Год согласятся потерпеть. Потерпят, привыкнут, да, глядишь, и приживутся. Лучше даже так: выкупить, кто заранее согласится пойти в мою службу. Которым галерная банка больше нравится, могут невозбранно на ней оставаться вплоть до заключения мира.
— Я понял Вас, Excellence. Позвольте откланяться: надеюсь сегодня же привезти ответ генерал-лейтенанта.
Разумеется одним днем не обошлось: шлюпка Кассара сновала между флагманом Дюге-Труэна и берегом с регулярностью пакетбота, а мои артиллеристы спали, прикорнув у орудий; но, в конце концов, получилось уладить дело к общему согласию. Вот за что я люблю французов, так это за легкость нрава и талант политично разрешать конфликты. Даже горечь капитуляции они умеют так сгладить, что оппонент, дискутируя об условиях за дружеской беседой под хорошую выпивку, совсем не чувствует себя ущемленным. Военное превосходство их эскадры было подавляющим. Кроме того, перекупив моего компаньона, французское министерство полностью подорвало архипелагский прожект. Зная все убежища клефтов, Кассар мог легко их уничтожить или выдать туркам. Однако не погубил и не выдал — а большая часть предложенных мною компромиссов была принята.
Сразу по подписании трактата «Одиссей», сопровождаемый «Диамантом», перевез на Мальту всех цинготных больных, а обратным ходом доставил несметное количество свежих фруктов: в начале октября их там отдают почти бесплатно. Мерзкий недуг исчез, и впредь не появлялся. Затяжные и крайне утомительные переговоры о выкупе пленных, для которых из Константинополя приплыл на французском корабле секретарь капудан-паши Ахмет-эфенди, тоже завершились успешно. Ахмет был венецианским ренегатом, и раньше звался Марко; а уж с венецианцем я всегда договорюсь. Это порода людей, любой из которых за деньги отца родного продаст, не то что пару сотен лично ему не нужных чужаков. К тому же, зимою галеры ставились на прикол, и терсане, сиречь адмиралтейство османское, тяготилось необходимостью кормить гребцов-дармоедов. Учитывая крайнюю нужду сего ведомства в средствах, выкуп удалось ограничить разумною суммой.
При посредстве армянских купцов и под гарантию французского посла де Вильнева, мои мешки с серебром перекочевали в казну капудан-паши, а русские пленники, претерпев по пути жестокую бурю и чуть не погибнув, прибыли в Бари. Сразу по получении нами известия об этом, окончилось историческое бытие княжества Лампедуза. Лазурное знамя с золотым леопардом сползло по флагштоку и упокоилось в сундуке до лучших времен, а немногочисленный гарнизон, оставив воинский строй, принялся усердно ломать все, что недавно строил. Уцелевшие от баталий запасы пороха употребили для сноса береговых укреплений. В самую последнюю очередь взорвали колодец.
«Одиссей» и «Менелай» приняли людей на борт, оставляя покинутый остров в его первобытной дикости и пустоте. Французская эскадра, средь бурь и штормов геройски следившая мою верность договору, отсалютовала холостыми выстрелами и, ни минуты не медля, взяла курс на Тулон. Махнула шляпой со шканцев флагмана сутулая фигурка.
То был последний раз, когда я видел Кассара. Милость Людовика не пошла ему впрок. Втянутый в бесплодные дрязги о возмещении расходов двадцатилетней давности, он спорил, горячился, дошел до оскорблений персон, приближенных к трону, был взят под стражу и кончил свои дни в тюрьме. Дюге-Труэн, большой, шумный и веселый мужчина, умер от сердечного приступа еще раньше. Увы, такова наша жизнь: нужно всегда быть готовым держать отчет перед той силой, коя вложила в недолговечное человеческое тело пытливый и беспокойный дух.
Настроение было похоронное. Даже капитан «Менелая» Лука Капрани, при всей своей загрубелости, почувствовал и попытался меня подбодрить.
— Ваше Сиятельство, не переживайте. Все правильно сделано. Попытайся мы сохранить Лампедузу, с первым весенним теплом увидели бы там турецкие силы, вдесятеро большие, чем у Гассана. Между великих держав — только успевай уворачиваться! Как мышь в конюшне. Чуть зазеваешься, сразу придавят копытом.
— Знаю. Все равно жалко. Слушай, вот если архипелагских греков вербовать на корабль — они себя как показывают? У тебя, вроде бы, есть несколько?
— Дело морское понимают, а вот с дисциплиной — беда… Обламывать приходится.
— Если их пополам перемешать с солдатами? Ну, теми, что с галер? Срастутся они в команду?
— За год или два мы переварим кого угодно, вплоть до диких негров. Но только при надлежащей пропорции. Не меньше трети старых матросов, а новики — чем разнородней, тем лучше. Главное, чтоб шайкам одноземельцев не давать сплачиваться, а их вожаки чтоб не смели противопоставлять себя корабельным чинам. Не только капитану, даже боцману. За первую такую попытку — линьки, за вторую — веревка. А что, у Вашего Сиятельства в планах новые суда?
— Я тебе разве не говорил? Хотя, мы же долго не виделись, пока ты был флаг-капитаном у Кассара. Не только в планах, но уже достраиваются. К будущей весне можем удвоить морские силы.
— Прекрасно! С такой флотилией — даже без Лампедузы всех каботажников турецких платить заставим, а ежели капудан-паша на нас двинется, в Архипелаге меня сам дьявол не поймает.
— Нет, Лука. Были бы против нас одни турки… С нашими французскими друзьями, кроме писаного соглашения, есть еще одно, негласное. Я согласился полностью прекратить поддержку клефтов при условии, что никакие сведения о них не будут переданы османам. Если не прекращу — сам понимаешь. Есть ли там хоть одно убежище, которого не знает Кассар?
— Он человек чести и не предаст тех, кто ему был верен.
— К любому из нас можно подобрать ключик, в этом и состоит искусство управления. К нему подобрали.
— Что ж нам, в простых торговцев обратиться? Люди не поймут: доходы не те.
— Думаю, надо искать новые источники денег и постепенно уходить отсюда. Из Медитеррании, и вообще из европейских вод. Здесь нам не рады…
— Это везде так будет.
— Ты не дослушал. Здесь те, кто нам не рад, стократ превосходят богатством и силой. Возьмутся за нас всерьез — не выстоять.
— До сих пор как-то уцелели.
— Потому что были, как мышь, если вернуться к твоему сравнению. А стоило перерасти этот размер, как тут же привлекли к себе внимание. Вот, французы первые пробудились: они самые чуткие. Послали эскадру из Тулона. Щелкнули нас по носу: пока легонько. Можно сделать вид, что не поняли предупреждения, но… Последствия, всего скорее, будут фатальны. Надо искать покровительства серьезной державы, либо уходить туда, где не дотянутся. Хотя… При желании, везде дотянутся. Нам позарез нужен сильный покровитель.
— Простите за неуместный, может быть, вопрос… А король Карл, как Ваше Сиятельство считает, недостаточно силен?
— Лука, понимаю твои чувства, как неаполитанца — но не может быть сильным королевство, в котором две трети имущества принадлежит церкви, и потому свободно от налогов. Армию и флот содержать не на что. Если бы Карлу родители не помогали…
— Он хороший король, народ его любит.
— Хороший, спору нет. Однако защитить нас от французов или турок — или, не дай Бог, англичан — средств не имеет. Была у меня надежда, что отец Карла, а вернее, мать, ибо на деле правит Испанией королева, выкажет интерес к восточной торговле. Испанцам она запрещена Вестфальскими трактатами. В Китай галеоны ходят вокруг света, чрез Пацифическое море, а это неудобно. В самый раз было бы использовать Неаполь как клиентское государство-посредник…
— И что же?
— Ничего. Совсем ничего, говорящего хоть о малейшем внимании к сей коммерции. Хотя я писал, делал пропозиции через де Лириа и других персон… Испанцы сыты. Они откусили в Новом Свете больше, чем могут прожевать. Как следствие, их не соблазнить даже самым аппетитным кушаньем. Особенно сейчас, когда разгорелась война с Португалией на бразильских границах. Другие же государства нас под патронаж не возьмут. Почему — ты знаешь.
— А императрица Анна по-прежнему на Ваше Сиятельство гневается?
— Увы. Она женщина, чувства довлеют.
— Кхм… Я, конечно, не имел чести знаться с коронованными особами, но простые бабы, даже севши верхом на черта, рано или поздно с него слезают.
— Есть люди рядом с троном, которые умело поддерживают раздражение государыни против меня. Боятся, что я их подвину.
— Так может, этих людей…
Лука сделал жест, будто сворачивает шею цыпленку.
— Не поможет. Их место моментально займут другие, еще худшие. И вообще, надо сначала разобраться в новейших конъюнктурах. За последние полгода отстал от жизни.
За полгода действительно переменилось многое. Еще в июне месяце, когда я штилевал и страдал от жары у берегов Самоса, Тахмасп-Кулы-хан с небольшим сравнительно войском совершенно разгромил восьмидесятитысячную (иные говорили, что стадвадцатитысячную) османскую армию. Поражение турок было полным: их командующий Абдулла-паша Кёпрюлю погиб в сражении, простых воинов тоже немало перебили, а еще больше разогнали. Только восемь тысяч из них удалось собрать. Гянджа, долго и безуспешно осаждаемая персами, после известия о конфузии сразу сдалась; ее примеру последовали Тифлис и Эривань. Успехом Кулы-хан был обязан умелому применению легких пушек, именуемых на Востоке «замбурак». Оные крепятся на верблюжьем седле посредством шарнира. Когда надо стрелять, верблюда заставляют лечь, и пушкарь-замбуракчи палит прямо со спины флегматичного животного. Пятьсот таких фальконетов решили судьбу турецкой армии. Сия битва заставила призадуматься о способах употребления полковой артиллерии: не будет ли разумным, вместо рассеяния по всему фрунту, собрать оную в сильные батареи, быстро маневрирующие на поле боя?
В продолжение несчастий дома Османа, пришел в движение Украинский корпус Вейсбаха. Отогнав, посредством драгун и казаков, прорвавшегося русским в тыл калгу Фетих-Гирея, и отбив захваченную крымцами Носаковскую фортецию, старый генерал вернулся к исполнению заранее обдуманного и обеспеченного всем необходимым военного плана. Он осадил Очаков. Несмотря на многие улучшения, сделанные французскими инженерами, старая крепость не сдержала мощных усилий и в надлежащий срок пала. Генерал-поручик Леонтьев, коему Вейсбах поручил защиту коммуникаций по Днепру, не только исполнил свою задачу, но и взял Перекоп. Возвращенный их астраханской опалы Змаевич воспользовался отвлечением неприятельских сил на другие пункты и занял Керчь: благо, что ни Керченская, ни Еникальская крепость так и не подверглись исправлению со времен нашего с ним, десятилетней давности, похода. Ждали только Миниха с главными силами, чтоб с двух сторон обрушиться на Крым. Однако Польша, это как смоляное чучелко из сказки про медведя: взявшись за нее, легко не отклеишься. Тем более, цесарцы, теснимые французами на Рейне, потребовали сикурса (на что имели право согласно союзному трактату). Ласси во главе вспомогательного корпуса из лучших русских полков совершил блестящий по исполнению марш и занял позицию у Гейдельберга.
Министр Флери оказался в сложном положении. С одной стороны, он обещал Блистательной Порте не мириться с Веной, пока Россия будет в войне с турками, тем самым избавляя магометан от опасности совместного удара двух империй; именно это обязательство и подвигло султана к вмешательству в польские дела. С другой стороны, страшно было: а ну как не один корпус, а вся русская армия встанет на Рейне рядом с цесарцами?! Тогда навряд ли удастся защитить не только вновь завоеванное, но и старые французские провинции. В итоге приняли половинчатое решение, заключив прелиминарный трактат о прекращении военных действий к северу от Альп. На прочих же театрах мир остался благим пожеланием.
Профранцузские силы в окружении султана Махмуда были посрамлены. Возмущение новым предательством неверных привело к многочисленным опалам и казням тех, кого считали виновными в проведении дружественной Парижу политики. Великий визирь Гюрджю Измаил-паша, обрезанный грузин, был заменен султанским зятем Сеид-Мехмедом — преданным своему тестю и господину, но совершенно ничтожным как правитель. Ужас объял уютный дворец Топкапы: на востоке наступают персы, впервые с Кира Великого поймавшие такой кураж; на севере, того и гляди, покажутся русские полки; а еще дальше вот-вот повернется лицом к старому врагу грозная по прежним войнам Священная Римская империя. Правда, Евгений Савойский стар и тяжко болен — а вдруг, попущением Аллаха, возьмет и выздоровеет?! Кулы-хан каждый день хвастался, что скоро встретится с союзниками на Босфоре.
Хвастался он не по глупости или самодовольству: такие люди словечка не скажут спроста. Вы пока подумайте, зачем он это делал, а я тем временем расскажу еще об одном начавшемся тогда противостоянии — не столь кровавом, но не менее значительном.
Вот уже больше ста лет в умах британских железоделов витала идея перейти при выплавке металла с недостаточного в сей стране древесного угля на имеющийся в изобилии каменный. Попытки делались, но в лучшем случае получалась такая дрянь, что плюнуть, да выкинуть; а в худшем — печь задыхалась, и чугун в ней застывал, вводя опрометчивого заводчика в страшные убытки. Дальше всего продвинулись по этой части в городке Колбрукдейл. Там применяли смешанное топливо, в коем пять долей из восьми составлял кокс, одну — торф, остальное — обыкновенный уголь. Из состава шихты не делали особой тайны: главный секрет здешних мастеров заключался не в топливе, а в способе приготовления литейных форм для чугуна. Лет пятнадцать назад я не щадил издержек, чтоб все сие выведать, и тогда еще завел при Колбрукдельском заводе шпионов. Как оказалось, один из них жив и поныне, все так же любит деньги и готов поведать прелюбопытнейшую новость.
Оказывается, Абрахам Дарби-младший, сын и наследник основателя дела, совсем еще молодой человек, сумел-таки подобрать состав шихты и режим дутья, позволяющий вести доменную печь на одном только коксе! Подробные сведения об этом всем, равно как образцы руды, кокса и местного известняка, добавляемого в качестве флюса, были обещаны. Я приказал Франческо Марконато, ведавшему в моей компании секретными делами, щедро вознаградить ретивого англичанина и договориться с ним о дальнейших стараниях. А сам задумался.
Не более половины потребного Англии железа производится там же, на острове. Все остальное ввозится, главным образом из Швеции и России. На три миллиона в год, считая русскими деньгами. Если колбрукдельский чугун окажется годен для передела — смертный приговор сей коммерции вынесен. Если нет… Всего лишь отсрочен. Найдут способ, рано или поздно. Акинфий Демидов ничего пока не подозревает, однако первый аккорд похоронного марша по его уральским заводам уже прозвучал. Нет, внутрироссийские поставки за ним останутся; только экспорт уйдет. Самое выгодное, самое вкусное в этом деле. Стоит ли мне сюда влезать? Не знаю пока, посчитать надо. В Уилбуртауне доменных печей не обретается, хотя углем южный Уэльс изобилует, железные руды тоже есть… Вложения, конечно, нужны серьезные. Положим, часть привозного металла удастся вытеснить — только что будет с ценами?! И как окоротить желающих пойти по моим следам? Чертова Британия! В ней слишком много шустрых и предприимчивых людишек; монополию удержать не удастся. Какая жалость, что пришлось бежать из России! Там на этом чугуне, поставивши завод где-нибудь в верховьях Кальмиуса, можно бы сказочные деньги заработать! Это ядра, бомбы, дешевые пушки, — и литейня раз в тридцать ближе к армейским магазинам, нежели у Демидовых! Да и по окончании баталий… Умение выплавлять металл в безлесной местности может принести наибольшие выгоды именно там, на юге империи. Ядра и бомбы в военное время, посуда и печное литье — в мирное. То и другое — для турок и подвластных им народов. Чугунные котелки и сковородки, заместо медных, могут разойтись на Востоке… Миллионами — самое меньшее! А скорее, десятками миллионов.
Почему я так уверен, что новый способ вскорости вытеснит традиционный? Все очень просто. Завод железоделательный, чем крупнее, тем он выгодней. Расход топлива на пуд железа выходит меньше, а выработка на каждого мастерового — больше. Тогда, спросите вы, какого черта Демидовы рассыпали печи по всему Уралу, будто горох из мешка? Так уголь же! Практика показывает, что для сохранения прибыльности плечо перевозок древесного угля не должно превышать одного дня пути. Это гужом; судоходные реки и каналы меняют дело, но составляют большую редкость в богатых железом провинциях. Не зря сей промысел зовется горным. Отсюда легко рассчитать: если мы желаем вести дело на протяжении веков, годовое потребление топлива придется ограничить сотой частью того, что находится в дневной доступности (ибо дерево растет до годности в дело почти сто лет). Можно иначе поступить. Увеличить размеры завода, сократив срок его жизни, — а потом, сведя весь лес в окрестностях, бросить строения и плотины и перебраться на новое место.
Работая же на коксе из каменного угля, вполне реально подобрать для доменных печей такое расположение, где подобных ограничений не будет. Совсем никаких ограничений, кроме спроса, — гони металл хоть миллионами пудов! А если еще море недалеко, и есть возможность вывоза… Да можно полмира чугуном завалить! Не слишком ли рано я капитулировал, прекратив борьбу за возвращение в Россию?!
В Уэльсе, желательно поближе к Уилбуртауну, надо поставить небольшую печь, для пробы и обучения работников. Или готовую прикупить. А в настоящем, большом, масштабе — разворачиваться в Азовской губернии. Знаю там место, где есть и руда, и уголь — саженными пластами, и неглубоко. Предубеждение императрицы против меня в принципе возможно преодолеть — при условии, что в мою пользу будет действовать ее любовник. В народе есть поговорка про ночную кукушку, коя всегда дневных перекукует. Ну, а мне потребен петух, который всех перекукарекает. Бирон заведомо негоден, с ним никак не поладить — стало быть… Оч-чень выразительный жест недавно у Луки получился!
Дело сие надлежит вести неторопливо и вдумчиво, чтобы ни малейшая тень подозрения на меня не пала; а начать следует с восстановления старых связей в Санкт-Петербурге. Готовясь к бегству, я их оборвал, чтобы не ставить под удар невинных людей, — теперь же, по успокоении, можно и назад отыграть. Никто не будет следить слишком пристально за всеми английскими либо итальянскими негоциантами. Андрей Иваныч Ушаков и его тайные канцеляристы усердствуют в разборе пустопорожней кабацкой болтовни, подводя всяческую пьяную дурь под артикул об оскорблении величества. Тем временем, иноземные шпионы вольны творить в резиденции и при дворе абсолютно все, что угодно. Таким положением грех не воспользоваться.
Продвинуть своего человека в фавориты императрицы возможности нет: во-первых, слишком много будет желающих; во-вторых, прихоти сорокалетней женщины непредсказуемы — особенно после потери прежнего друга. По-первости может, с расстройства, всех отшить. Потом, конечно, кого-нибудь приблизит. Моим людям нужно заранее установить хорошие отношения с максимально широким кругом претендентов. При поголовной продажности высшего слоя, это будет нетрудно и не так уж дорого. А те, кто будет заниматься Бироном… Надобна совершенно отдельная команда, и два отряда моих агентов должны как можно меньше знать друг о друге. Желательно — вообще ничего. Еще неплохо бы, чтобы нанятые асассины сами имели превратное мнение, кто и зачем их подрядил. А, кстати, кто бы мог? Турки, с коими Россия в войне? Не их манера. Разве каких магометанских сектантов на сию роль подыскать. Французы? Только не правительство. Иезуиты, вообще-то, могут. Бирон — лютеранин, а Россия бесцеремонно вела себя в Польше, где иезуитское влияние велико… Оставить иезуитский след — вполне убедительно получится. Еще убедительней — дать зацепку на внутренние склоки. Большая часть российской знати ненавидит фаворита искренне и горячо; когда бы не страх от Ушакова, да не привычная покорность царской власти, — не зажился б курляндец на этом свете! Так что ложную версию (даже не одну) можно приготовить заранее и Тайной канцелярии подсунуть. Как человеку чести, мне подобные игры претят — однако, имея дело с заведомо бесчестными противниками, приходится опускаться на их уровень. Или так, или сдаться без борьбы.
Вот какие мысли вызвала к жизни скромная весточка о новых способах работы Колбрукдельского завода в графстве Шропшир. Логика может показаться странной — но, по-моему, она тривиальна. Когда впереди маячат Большие Деньги, а кто-то стоит на пути… Лучше бы ему убраться подобру-поздорову!
Чуть не забыл… Хотел же рассказать про Тахмасп-Кулы-хана — зачем он раздувал щеки и пучил глаза, напуская на себя грозный вид. Это при том, что воин он и в самом деле великий, и вроде бы не нуждается в таких уловках. Дело в том, что хитрый персиянин уже тогда возмечтал сделаться шахом, и для поднятия реноме ему позарез требовалось увенчать блестящие победы над турками столь же великолепным миром. Вот, чтобы подвигнуть османов к переговорам, он и выставлял себя самым опасным их противником. В чем и преуспел. Султан Махмуд без долгих споров вернул персам все, что было завоевано в предшествующие двенадцать лет ценой огромных издержек и жертв. Зато Оттоманская Порта обрела возможность повернуть свои немалые силы на север, против Российской империи.