Чрезмерная самонадеянность опасна. В баталии — опасна смертельно. Меру собственной сухопутной глупости я осознал почти сразу после того, как из-за Гибралтарской скалы выскользнули и устремились на пересечение курса «Диомеда» две хищно вытянутых шебеки с акульими плавниками парусов.

А может, глупость сия не сухопутная, а галерная: морем-то повоевать довелось — но на гребных судах! Вот и расставил корабли, не продумав тонкостей маневрирования. Надо бы соединиться с «Зосимой», дабы уравнять силы, — но ветер так слаб, что «Диомед» еле слушается руля. Лавировать к весту не сможем: потеряем ход и окажемся совершенно беспомощны. Неприятель зайдет с удобной стороны, не опасаясь бортового залпа, и сотворит все, что пожелает. На выбор, из пушек расстреляет, либо возьмет на абордаж. Латинские паруса корсаров позволяют держать гораздо круче; на крайний случай, у них и весла есть! Лечь в дрейф, чтобы дождаться сикурса на месте? То же самое и выйдет. Никита к бою не успевает, и в том вина не его, а моя. Неверно рассчитал должное удаление авангардного судна.

Есть только один способ уйти от неприятной встречи: повернуть влево на четыре или пять румбов и укрыться в Гибралтарской бухте. Сиречь в объятиях генерала Клейтона, коий по всем законам имеет широчайшие полномочия над судами, посетившими вверенный порт. Да, неплохо задумано! Изящно и просто. По части морской тактики я профан, в сравнении с настоящими мастерами.

— Илья, пригласи капитана и старшего артиллериста.

Оба в десятке шагов: можно бы крикнуть, не посылая секретаря. Но не люблю фамилиарности перед боем.

— Изволили звать, Ваше Сиятельство?

Альфонсо и старшина дюнкеркцев Филипп Гонтье хорошо понимают, в сколь опасное положение мы попали. И по чьей вине. Впрочем, право хозяина рисковать жизнью служителей для них бесспорно. Тем паче, когда он сам на борту.

— Господа, предстоит сражение. Вы готовы?

Вопрос чисто формальный. Если есть страх и сомнения — правильный ответ поможет от них освободиться. Неправильный… Кто осмелится его дать?

— Команда выполнит свой долг. Пушки заряжены, люди стоят по местам.

— Прекрасно. Мэтр Гонтье, вы полагаете предпочтительным сойтись с неприятельским кораблем бортами на контркурсах, или же перерезать его путь и обстрелять анфиладным огнем?

— Предпочитаю последнее, если такой маневр удастся.

— Капитан?

— Лишь бы африканцы не уклонились заранее. Сблизимся с врагом и повернем перед самым его носом.

— Чтобы получилось хорошо, маневр должен быть на грани столкновения. Не бойтесь обломать магометанам бушприт. Щадить свой корабль тоже не следует.

— Да, господин граф.

Требование кощунственное с точки зрения любого торгового капитана — однако Альфонсо слишком привержен традициям вассалитета, чтобы спорить. Француза моя решительность, похоже, только обрадовала: он опытный боец. Одних лет со мною или чуть постарше, с изрядной проседью в лихо закрученных усах. В юности ходил на промысел с Жаном Баром, коему приходился свойственником по первой жене.

Дистанция с неприятелем сокращалась. Юнга-наблюдатель на мачте постоянно докладывал о том, что видит. Последние сомнения в принадлежности встречных судов рассеялись, когда он сообщил, что на шебеках половина арапов, совсем черных. Бухари, как и следовало ожидать. Свирепые черные гвардейцы Мулай-Исмаила. Наименование оных (казалось бы, где Африка, а где Бухара) произошло от того, что слова присяги на верность султану позаимствовали из книги хадисов Мухаммеда аль-Бухари. Преданность этих воинов своему монарху была невероятна. Один французский дипломат поведал, как Мулай-Исмаил (старикашка с фигурой недокормленного подростка и безжалостным взглядом убийцы), получив в подарок отличную саблю, тут же подозвал одного из стражей и мастерским ударом отсек ему голову. Просто чтоб испытать клинок! Товарищи обезглавленного продолжали службу, не моргнув глазом — да и сам он склонил шею без малейших колебаний. После смерти хозяина сие войско рассыпалось на отдельные шайки, затмившие зверством самых лихих разбойников. Не приведи Бог попасться им в лапы живым.

Этих на испуг не возьмешь: стало быть, к потерям мало чувствительны. Холодным оружием владеют лучше моих матросов, числом тоже превосходят. Первое дело — не допустить на абордаж. Пушек на вражеских судах в совокупности больше, но каждое в отдельности уступит. По калибру полное преимущество за нами. Отсюда главные приоритеты боя: маневр и огонь с близких дистанций. А еще…

— Еще два басурмана! Правее, у африканского берега!

В голосе юнги — азарт, и ни малейшего страха. Мне бы так! С зюйд-оста, из-за горы Монте Ачо, показались еще два явно корсарских судна. Перебор: со всеми вместе заведомо не сладить. Одна надежда, что вторая пара слишком далеко. Пока придут — может, «Зосима» подоспеет. Все равно будет тяжело. А коли не подоспеет…

Если враг явно сильнее, и столкновения не избежать — бей первым.

— Рулевой, два румба левее!

Капитан начал действовать. Пираты слегка разошлись в стороны, как бы желая взять «Диомеда» в клещи; наше движение походило на запоздалую и неуверенную попытку спастись в Гибралтарском заливе. Ближайшая шебека должна была взять вправо, дабы не упустить жертву, — однако латинский парус хорош, пока дело не доходит до смены галса. Гортанные крики, беготня на вражеской палубе… Пушечный выстрел в нашу сторону: ядро чиркнуло по гребню волны перед самым форштевнем. Сие означает приказ лечь в дрейф и сдаться; Альфонсо словно того и ждал, чтобы разразиться серией команд. Руль на правый борт, матросы кинулись брасопить реи, — в первую минуту казалось, что мы решили подчиниться. Описав плавную дугу, корабль пересек неприятельский курс в двадцати саженях от нока длинного бушприта.

Орудия гремят поочередно: Гонтье приказал канонирам палить, когда мачты состворятся. Угол возвышения нулевой. Наша палуба выше, но легкий крен в подветренную сторону делает прицел убийственно точным. Промахов нет! Грохот выстрела — и мгновенно, без паузы, треск ломающегося дерева или… Наверно, иллюзия: но так и кажется, что слышу влажный шлепок при попадании в густую толпу. Тетуан совсем рядом; алчущих добычи набилось столько, сколько позволила грузоподъемность. Тяжелые чугунные шары оставляют кровавые просеки среди сгрудившихся врагов. Особенно громкий треск… Есть! Мачта сбита! Она валится на левый борт, погребальным саваном паруса накрывая живых и мертвых. Разноязыкий торжествующий крик взлетает над «Диомедом». Последний выстрел словно вколачивает осиновый кол в шевелящуюся под полосатым покровом враждебную плоть. Пятна крови начинают расцветать на грязной парусине, как алые маки весною в крымской степи.

Гляжу вперед и влево, где неспешно вырастает вторая шебека; но побежденный противник огрызается напоследок, всадив пару ядер нам в корму. Исполненный смертной боли крик раненого свидетельствует, что не впустую. Да, крепок враг! Немало мужества надо, чтобы наводить пушки на залитой кровью палубе, среди ошметков разорванных тел, — и навести оные точно! У меня же преобладающая часть команды прежде в бою не бывала. Вижу себя обязанным вмешаться:

— Не оглядываться! Те больше не опасны! Альфонсо, к повороту!

Двигаясь прежним курсом, через пару минут рискуем оказаться в столь же уязвимом положении против свежего врага, в каком был битый относительно нас. Лучше спуститься под ветер и обменяться залпами со средней дистанции. Результат будет не столь решительным, но с большой вероятностью в нашу пользу. Неприятель выйдет в наветренное положение — что ж, этому никак не воспротивиться.

Снова торопливый топот босых матросских ног, яростные слова команд, протяжный скрип рангоута. «Диомед» лениво поворачивается носом к востоку, кормою — к низкому предвечернему солнцу. Над вражеским бортом вспухает клуб порохового дыма, через секунду доносится звук выстрела. Потом палит вразнобой вся батарея. Лишь одно ядро сделало дыру в грот-марселе, да второе плеснуло рядом с бортом; падения остальных и видно не было. Еще бы: шебека идет под углом к океанской зыби, катящейся вдоль пролива. Валяет ее изрядно, пушечные стволы выписывают в воздухе замысловатые фигуры. Гонтье, замерший у двенадцатифунтовки на баке, терпеливо ждет. Отработанным в многочисленных экзерцициях маневром рулевой ловит курс по волне, убирая бортовую качку. Можно открывать огонь. Выстрел! Перелет. Или он метит по рангоуту?

— Вы очень меня обяжете, мэтр, прицеливаясь неприятелю в корпус.

— Avec plaisir, если угодно Вашему Сиятельству.

Француз не спешит. Переходит от одного орудия к другому, собственноручно наводит, выжидает момент, когда корабль замирает на волне, и стреляет. Канониры банят, заряжают и накатывают. Хладнокровие артиллериста приносит плоды: прежде, чем суда расходятся, враг получает четыре или пять пробоин. Из них две опасных, близ ватерлинии. В нас тоже пару раз попали, но повреждения незначительны. Пушечные ядра оставляют в обшивке аккуратные дырочки; тяжелые и медленные гаубичные делают, кроме пробоин, множество трещин, кои не так легко закрыть. Теперь каждая волна добавляет в трюм шебеки несколько английских центнеров морской воды. Это убавит ей шустрости, хотя не сразу.

А пока — враги вышли, относительно нас, на ветер. Выбор продолжения за ними, и выбор сей скажет о многом. Здравомыслящий разбойник, получив жестокий камуфлет, не станет испытывать судьбу и поищет добычу полегче; если не отстанут — значит, моя хитрость сработала и «Диомед» спутали с груженым китайскими товарами «Менелаем». Ради миллионного приза реисы не пощадят своих головорезов. Отходить к родному берегу им надо на правом галсе, как шли; в погоню за нами — перекладываться. Таращусь в зрительную трубу против солнца, выжимая слезы из слепнущих от нестерпимого сияния глаз. Ни шиша не понять. Поворачиваюсь к стоящему рядом капитану:

— Альфонсо, что-нибудь видишь?

Неаполитанец напряженно щурится.

— Похоже, спустили реи. Поднимают вновь! И весла выдвинули!

Стало быть, погоня. Пусть идут: у меня есть, чем встретить незваных гостей. Только беспокоит сикурс неприятелям с юга. Корсары движутся неожиданно быстро. Присматриваюсь: да они тоже помогают себе веслами! При слабом ветре это дает преимущество в маневре, упущенное магометанами в начале боя ни по чему иному, как по африканской лени.

Слева на траверзе — Punta de Europa с часовней Девы Марии. Дальше европейский берег круто поворачивает к норду. Бриз, подгонявший «Диомеда» доселе, стал неустойчивым: его едва хватило, чтобы пройти оконечность мыса. Порывы чередуются с полосами штиля, грозящего предать нас беспомощными в руки врага. Пираты опасно приблизились: шебека, обстрелянная на встречном курсе, в какой-то момент отставала почти на полмили; теперь до нее не более четверти. Другие вот-вот выйдут на пушечный выстрел. Ветер переменился на южный, и задуманный поворот им навстречу стал невозможен по навигационным причинам. Громить противников по отдельности не выйдет. «Зосиме» не успеть, это очевидно. Вдоль побережья должны крейсировать испанские фрегаты из Малаги, отстоящей на двадцать пять лиг, — но их появление в решающий момент боя крайне маловероятно.

Вокруг ретирадной двенадцатифунтовки возится дюжина канониров с веревками и рычагами, кантующих полуторатонную тушу. Марокканское ядро сбило катки лафета и рикошетом переломало ноги матросу-неаполитанцу.

— В сторону ее! Сюда — вон ту гаубицу!

Оставляя варварские царапины на гладко выскобленной палубе, раненую пушку оттаскивают ближе к мачте. Чугунная подруга встает на ее место.

— Мэтр, прошу вас дать бортовой залп, как только корсары окажутся в пределах досягаемости. Капитан, сразу после этого — меняем курс и уходим к норду. Действуем по методе против преследователей.

Время ожидания у входа в пролив минуло не впустую: придуманы и закреплены многочисленными экзерцициями несколько тактических схем. Ту, которая определяет приемы боя против догоняющего врага, я начал выстраивать еще раньше: наверно, со времени бегства из берберийского плена.

Спиною чувствую, каким усилием сдерживается мой вышколенный секретарь, чтобы не встрять без дозволения.

— Что, Илюша?

— Ваше Сиятельство, разрешите мину приготовить?!

— Разрешаю. Только не спеша. Давай-ка ее к пустому пушечному порту. Возьми обоих племянников на помощь.

Дед Василий из деревни Бекташево, ходивший за мною в тяжкой болезни, запрошлым годом преставился, — но долг благодарности я вернул сполна, открыв потомству старого знахаря путь наверх. Разумеется, в меру талантов и стараний каждого. Ребятишки после деревенской школы учились в Москве у Леонтия Магницкого, потом в петербургской Морской академии (покуда сукин сын Сиверс не выгнал), потом в Лондоне. Старший, Епифан, к девятнадцати годам выбился в штурманские помощники; младший пока в учениках. Вот они подняли из трюма длинный, похожий на гроб, деревянный ящик. Тащат на ют, стараясь по пути не стукнуть.

В эту самую секунду француз, сочтя дистанцию приемлемой, выпалил правым бортом. Не успел рассеяться дым — забегали матросы, корабль повернулся вослед уплывающему пороховому облаку. Эх, ветер бы посильней! Не оторваться, так хотя бы растянуть погоню, чтобы враги вступали в бой поодиночке. А при такой погоде — не выйдет. На какой-то момент показалось, что давняя история с берберийцами повторяется почти буквально: все тот же малодейственный обстрел из ретирадных орудий и неумолимо грозящий абордаж. Нет, гиены африканские! Сегодня добыча позубастей!

Илья стоит на коленях перед раскрытым ящиком, словно у тела дорогого родственника. Вопросительно смотрит — я жестом позволяю продолжать — и тали, закрепленные на бизань-гике, воздымают над палубой подобие рыбы из светлого металла, ростом с человека. Начиненную порохом игрушку осторожно спроваживают за борт, с опаской провожая глазами. Чем-то похоже на то, как волжские рулевые ловят щук на «дорожку», только сия приманка размером — для сказочного левиафана. Острый крюк сверху усугубляет подобие. Буксирный линь закреплен эксцентрически при помощи хитрой шлейки: это позволяет жестяной рыбе не влачиться в кильватере судна, а гулять в сторону градусов на тридцать.

Марокканцы уже близко. Шебека, что получила полдюжины ядер, приотстала. Зато согласованность маневров двух других сделала бы честь любому европейскому флоту. Заходят с обеих раковин, под углом, недоступным бортовым гаубицам. Довернешь на одного противника — подставишь корму другому. Но рано или поздно придется: иначе пираты сцепятся с нами раньше, чем боевой азарт их будет охлажден тяжкими потерями.

Море содрогается от глухого удара; громадный водяной столб вырастает в паре сажен от корсара, подкрадывающегося к штирборту. Бревноподобные весла разлетаются, как щепки из-под топора. Через мгновение понимаю: мина попала под лопасть, вместо корпуса! Вся фигура Ильи выражает крайнюю степень огорчения. Ничего; даже минутная заминка у неприятеля — нам на руку.

Капитан переглянулся с главным артиллеристом: немой вопрос на лице, по-итальянски выразительный жест, утвердительный кивок — мои помощники научились понимать друг друга без слов. Покосились, на всякий случай, в мою сторону — выдал им благосклонную улыбку.

— A sinistra!

Команда действует, как безупречно отлаженный механизм. Есть пара минут, чтобы переведаться один на один с ближайшим врагом. Уклоняясь влево, корабль пересекает курс преследователя. Бак оного попирает даже не толпа — а плотно сжатая тысячерукая масса. Закатное солнце раньше времени кровавит воздетые над головами ятаганы. Угрожающий рык, рвущийся из множества глоток, способен повергнуть в трепет даже бывалого воина. Лишь недреманный взор всемогущего начальства держит наших матросов в узде.

Орудия рявкают поочередно: чужую палубу выметает картечь. На сотне шагов смертельный веер достигает четырех сажен в ширину, и выжить в этой полосе невозможно. Мгновение назад там сверкали белые зубы двуногих хищников и сталь абордажных клинков — теперь мясной ряд. Но корсар даже не рыскнул на курсе! Через трупы своих, через кровавое месиво, оскальзываясь на разбрызганных мозгах, лезут вперед новые воины. Слишком их много: даже крупному калибру не пробить такую толщу плоти. И слишком привычна черная гвардия к смерти, чтоб устрашиться одного удачного залпа. Еще раз успеем выпалить, но хватит ли этого?

Надо рисковать. Из трюма подняли медную бочку на колесиках. Сбоку, при помощи блестящих трубок, к ней присоединен бочонок поменьше. Творение Василия Корчмина я основательно переделал. Сей внебрачный сын Гефеста считал в порядке вещей орошать вражеские корабли зажженной горючей смесью. Или, к примеру, инспектировать пороховые мельницы с дымящейся трубкой в зубах. Бог огня прощал своему любимцу самые рискованные шалости. Не надеюсь на подобное в отношении к себе: поэтому усовершенствованная адская труба просто поливает врагов нефтяным спиртом; а уж поджечь его на ведущем бой судне всегда найдется, чем.

Вновь гремят пушки. На сей раз противники отвечают нашему залпу. Треск дерева, крики раненых. Слава Всевышнему, бочка моя не задета! Меж кораблями тридцать шагов, двадцать… Доносится злобный вой, в котором нет уже ничего человеческого, ни даже зверского: так могут реветь лишь демоны из ада. Взлетели первые абордажные крючья. Я повернул рукоятку бронзового крана…

В недрах механизма кислота хлынула на кристаллы поташа, пенясь от рвущегося из недр субстанции воздуха. В мгновение ока упругость его в емкости возросла десятикратно. Под сим напором желтоватая, пахнущая нефтью, жидкость вышибла пробку и тугою струей окатила столпившихся на палубе шебеки воинов. Бочка опустела в пять секунд! Конечно, у вражьих артиллеристов нашелся горящий пальник… Побелевший от ужаса Альфонсо сам бросился к борту, за ним — матросы с баграми и запасным рангоутом, дабы отталкивать объятую пламенем шебеку; но наш рулевой каким-то чудом сумел развести корабль с сим плавучим костром.

За этими хлопотами я выпустил из виду остальные неприятельские суда. Рискнут ли враги продолжить баталию? Может, хватит с них?! Ужасная участь собратьев по разбою должна была устрашить и самых жестокосердных. Тщетные надежды! Пожравшее товарищей адское пламя лишь охладило страсть африканцев к абордажу. Зайдя с обоих бортов и поставив «Диомеда» в два огня, они принялись осыпать нас ядрами. Надо признать, марокканцы в умственном отношении стоят намного выше всех прочих мавров. Свирепством же — по меньшей мере, не уступают.

— Слава тебе, Пречистая Дева! — Закопченный Альфонсо вполне мог сравниться цветом лица с нашими противниками. — Не перекинулся пожар!

Он все еще был под впечатлением минувшего эпизода. Обстрел покамест не казался слишком опасным.

— Разумеется, слава! А ты разве сомневался в благосклонности небес?! Кстати, капитан: можем еще прибавить парусов? Мне кажется, вон тот корсар поднабрал воды и долго за нами не удержится. А с одним — справимся!

— Один момент, Ваше Сиятельство!

Но, похоже, предоставленный Фортуной кредит иссяк. Над головой оглушительно треснуло; капитан сморщился столь болезненно, словно переломилась его собственная кость. Я поднял голову: крюйс-стеньга «Диомеда», перебитая у самого эзельгофта, медленно и неотвратимо клонилась вперед. С гитарным звоном лопались крюйс-стень-ванты. Нок реи, словно великанская шпага, проткнул грот-марсель и, продолжая движение, распорол крепчайшую парусину на лоскуты. Острый расщеп бревна толщиною в человеческое туловище завис над нашими головами, грозя в следующую секунду обрушиться на них. Весь такелаж обратился в безобразное месиво; на оставшихся парусах мы не ушли бы и от самого пузатого торговца.

— Господин граф, пожалуйте в безопасное место…

— Это в какое? В канатный ящик, что ли?! Займись кораблем! Мэтр, оставьте при каждом орудии по четыре человека плюс подносчиков, остальных — на исправление повреждений!

Оставив Альфонсо распутывать гордиевы узлы, присоединился к артиллеристам. Одному Гонтье не управить огнем на оба борта.

— Бомбой… Заряжай!

Лет двадцать назад гвардейский капитан Читтанов мечтал сотворить чудо-оружие и возлагал большие надежды на каплевидные оперенные бомбы. Жестокая действительность опрокинула сии планы: либо цена выходит далеко сверх разумного, либо литье получается кривое. В последнем случае предсказать траекторию диковинных снарядов за рубежом двух-трех сотен шагов никакая гадалка не сможет. Однако место для них есть. Небольшое. Вот как сейчас, когда у врагов хватает ума не высовываться над фальшбортом — а дубовые доски его слишком крепки для картечин.

— Огонь по готовности!

Руки чешутся взяться наводить самому. Но сдерживаюсь. Хорошо практикованные канониры сделают лучше. Одна из иллюзий, часто возникающих при артиллерийской перестрелке — преувеличение действенности вражеского огня, в сравнении с собственным. Чужие-то ядра падают ближе! Кстати, совсем неплохо басурмане стреляют: перенесли прицел с рангоута на корпус и почти не промахиваются. Чувствуется европейская школа. Вообще, разбойничьи государства Африки поднялись за счет выходцев из Европы: сначала — изгнанных королем Филиппом морисков, потом — ренегатов всех мастей.

Корабль содрогается то от своих выстрелов, то от вражеских попаданий. Ядро влетает в группу канониров, накатывающих гаубицу: одного разрывает почти пополам, другому сносит голову. Брызги летят мне в лицо. С трудом сохраняю хладнокровие. Отвык: давно в бою не был. Стерши платком солоноватую массу, приказываю сложить останки к основанию фок-мачты и накрыть брезентом. Забираю двоих у Альфонсо на место выбывших: орудия должны работать в полную силу. Батарея другого борта тоже не обходится без потерь, оттуда волоком тащат по палубе раненых и на руках опускают в трюм. Не многовато ль сопровождающих? Дай малейшую поблажку — и уклонение от опасности охватит команду, как чума… Цепляю лишних за шкирку, пинками гоню обратно к орудиям. Сержантская обязанность, и кому-то она расписана по боевому регламенту, только этого «кого-то» в горячке боя не найти. Не военный у меня корабль! Оборачиваюсь в поисках…

— Епифан!

— Слушаю, Ваше Сиятельство!

— Ручное оружие есть? Становись часовым к люку. Вниз пускай только подносчиков зарядов, раненых и кто помогает неходячим. Этих с разбором и под запись, которые не вернутся — потом доложишь.

Слава Богу, команда терпит потери стойко. Люди не совсем необстрелянные: дюнкеркцы каперствовали почти все, из итальянцев и русских некоторым довелось поразбойничать под началом Луки Капрани. Разнородность не мешает взаимному пониманию. Палубный жаргон, в коем смешались lingua napoletana и поморска говоря, ныне впитал еще и французскую струю.

— La poudre! Порох давай! Plus vite, fils de pute! Presto!

— Сам ты б…ий сын, Гаспар! Non correre! Ствол сперва пробань, а то decapitato будешь! Башку оторвет нахер!

Простонародная бесцеремонность и соленые матросские словечки согласной работе не мешают. Гаубицы палят пореже вражеских пушчонок, и бомбы не всякий раз летят куда надо; но если уж попадают — тогда держись! Жестокосердные бухари крови не боятся, ни своей ни чужой; только ведь шебеки пиратские на упорный бой не рассчитаны! Изящные, женственные формы; тонкие борта; форштевень выгнут, как шея породистой арабской лошади, — все для скорости, для азартной погони за беззащитной добычей. А ежели добыча даст жестокий отпор? Тут понадобится тяжелый, прочный корабль с обшивкой, кою не всякой пушкой прошибешь. Но такой не будет достаточно быстр и поворотлив, и уж заведомо не сможет ходить на веслах.

Судя по нерешительности врагов, им достается еще крепче нашего. Ближе кабельтова подходить не рискуют. Или это хитрость: может, они ждут ночи, благоприятствующей темным делам? Солнце уже спряталось за испанские горы, ближняя сторона Гибралтарской скалы покрылась непроглядным мраком, с востока накатываются сумерки, и только вечерняя заря из последних сил обливает сражающихся кровью и золотом.

Я подозвал Гонтье.

— Мэтр, что у нас с боевыми припасами?

— Бомбы закончились, экселенц. Ядер много, но трудно их доставать: главный запас в балласте, а трюм заливает. Порох пока есть. Картечь тоже.

— Лихткугели в наличии?

— Конечно, мы же их не расходовали.

— Поднять на палубу, все. Последний шанс африканцев — абордаж в темноте.

— Будет исполнено.

В этот самый момент матросы, частью распутав, частью разрубив такелаж, спихнули за борт обломок стеньги. Освобожденный «Диомед» чуть приподнялся на волне, словно бы вздохнул облегченно. Паруса взяли ветер. Даже без крюйселя, корабль ощутимо прибавил ход, и насевшие на нас корсары это почувствовали. Один из них начал сползать с траверза на раковину, не прекращая, впрочем, огня. Другой не отставал, хотя вид у него был неважный. Паруса как решето; в борту не пробоины, а проломы; из шпигатов сочится кровь. Ну до чего ж, суки, упорные!

В густеющих сумерках орудия с грохотом изрыгали пламя в сторону врагов, еле различимых — черным по серому — и отвечающих такими же вспышками. Толку от сей пальбы, однако, становилось все меньше, по невозможности проследить полет ядер. Перестрелка стихла сама собою, лишь время от времени одна из гаубиц пробуждалась, и осветительный снаряд прочерчивал небо лиловой звездой. Пробовали бить под них залпами — но для прицеливания лихткугели наши оказались слабоваты.

— Отличный бой, Ваше Сиятельство. — На закопченном лице Гонтье впотьмах угадывалась улыбка. — Правда, я сам не слишком понимаю, как нам удалось уцелеть.

— Еще неизвестно, удалось ли. — Возникший из мглы Альфонсо был мрачен. — Пять пробоин ниже ватерлинии и дюжина — в пределах двух футов над ней. Плотник делает все, что возможно, однако помпы не справляются. Осадка возросла, несмотря на улетевшие тонны чугуна и пороха. Сейчас попробуем завести пластырь.

Я прислушался. Сквозь стоны раненых (коих более в трюм не спускали) снизу доносились торопливые судорожные всхлипы поршней.

— Что нибудь нужно, капитан?

— Люди. Позвольте взять канониров.

— Мэтр?

— А если нападение?

— Думаю, надо зарядить картечью и оставить по два человека на орудие. Сейчас вода опасней пиратов. Капитан, больше не дам! Не трехфунтовки, в одиночку не наведешь. Полагаю, шлюпок у нас не осталось?

— Все разбиты.

— Держи ближе к испанскому берегу, чтобы в крайности выброситься.

— Там скалы.

— Скалы ближе к Малаге, а здесь берег песчаный. Впрочем, я надеюсь, до этого не дойдет. За работу!

Ночью был безумный аврал. Чумазые матросы в неверном свете масляных фонарей без отдыха сражались за жизнь «Диомеда». Заведенный под днище парус убавил течь, но не устранил ее. Невзирая на все усилия, корабль медленно погружался. Ночной бриз веял от берега в море, а искалеченная бизань затрудняла маневр; если бы ситуация еще ухудшилась, мы принуждены были бы спасаться вплавь за несколько миль от берега, либо сдаться на милость врагов — порождений ада, заведомо оной лишенных.

Однако первые же признаки рассвета частично облегчили сию тревогу. Марокканцев поблизости не обреталось. Убрались они благоразумно в Тетуан или стали добычею рыб — аллах ведает. Когда быстро светлеющий горизонт расширился, на нем возникли силуэты трех кораблей, с разных сторон к нам направляющихся — но явно европейских.

Минут через десять стало видно, что с зюйд-оста приближается «Зосима», с зюйд-веста — английский фрегат, и с норда, на большем удалении — испанский. Благородные доны явились на звуки боя у принадлежащих им берегов; но очень уж не торопясь. Если бы не крупный калибр — сейчас бы нас крабы глодали.

— Альфонсо, прикажи поднять флаг!

— Какой, Eccellenza?

— Русский торговый. И положи корабль в дрейф.

Британцы подоспели первыми. Убрали брамсель, взяли фок и грот на гитовы, спустили кливер и вынесли бизань на ветер. Обстенили передние паруса. Спустили шлюпку. Ритмично взмахивая веслами, матросы в пять минут прохватили разделяющую нас пару кабельтовых. Строгий морской лейтенант потребовал шкипера. Не будучи уверен в хладнокровии неаполитанца, я предпочел вести разговор сам и вышел к борту в треугольной шляпе и мундире со звездами и лентами.

— Шкипер занят. После боя с пиратами у нас слишком много повреждений.

— А вы кто такой, мистер?

— Обращайтесь ко мне «сэр».

— Кто вы такой, сэр?

— Владелец судна, генерал русской службы граф Читтанов. Вас не затруднит взаимно представиться?

— Лейтенант Королевского Флота Джонс. Спустите трап, сэр.

— Зачем, лейтенант?

— Я должен осмотреть судно. Кстати: вам требуется помощь?

— Ваша помощь не требуется, равно как осматривать корабль вы не должны и даже не вправе. Совершенно незаконно заявлять подобные намерения, находясь в испанских водах и не имея ни малейших оснований подозревать нас в чем-либо.

— Вы находитесь в виду английской крепости, сэр. — Он указал рукою гнилой зуб Гибралтарской скалы на горизонте.

— Владения короля Филиппа значительно ближе. Или все побережье до Малаги перешло под руку вашего суверена? Сообщите капитану вон того испанского фрегата, он будет очень обрадован.

— У вас слишком много пушек для торгового судна.

— Вчера мы имели случай убедиться, что их слишком мало. Приходится защищаться от африканских корсаров самостоятельно, раз уж военные моряки страшатся встретиться с разбойниками и преследуют только мирных торговцев.

— Очень сожалею, сэр; но в случае сопротивления с вашей стороны я буду вынужден применить силу.

— Именно сейчас это в высшей степени неуместно, ибо через несколько минут начнутся похороны. После вчерашнего боя мы не в силах противиться фрегату Его Величества — однако представьте, как будет выглядеть атака мирного судна в момент печальной христианской церемонии. К тому же — на глазах многочисленных свидетелей. Подождите немного, и я постараюсь найти мирное решение наших с вами разногласий.

Разумеется, похороны можно было и отложить — но требовалось выиграть время, пока испанец и «Зосима» приблизятся и составят противовес наглому англичанину. Так что убитым предстояло сослужить еще одну, последнюю службу. Священников на корабле не было. По католикам заупокойную молитву читал капитан Альфонсо Морелли, по православным — боцман Игнатьев, по старообрядцам — какой-то пожилой бородатый матрос. Всем я шепнул на ухо, чтобы не спешили. Команда построилась (за исключением дежурной смены на помпах) и с надлежащим смирением слушала древние слова: единожды на латыни и дважды по-славянски. Зашитые в парусину тела скользнули в неродные воды, кто умеет — запели псалом, а я отошел в сторону для беседы с помощником капитана «Зосимы». Шлюпка как раз причалила с противоположного от англичан борта. Нетерпение просто жгло мою душу.

— Что с «Менелаем»?

— Все в порядке, Ваше Сиятельство. Миновал пролив ночью, беспрепятственно. «Савватий» сопровождает. Сейчас от нас на осте, с палубы уже не видно.

— А с мачты?

— С трудом. Подробностей не разглядеть.

— Так. Ладно. Сейчас возьмешь раненых, сколько сумеешь. Тихону передай: пусть подходит ближе и спускает все шлюпки. Надо снять команду.

— Ваше Сиятельство… Может, помощь оказать: удержим корабль на плаву до ближайшего порта…

— Нет. Я сказал, утонет — значит, утонет. Принимай раненых, распоряжусь.

Последнее «аминь» растаяло в воздухе; заждавшийся лейтенант с нетерпением барабанил пальцами по планширю своего баркаса. Еще бы ему не беспокоиться: испанцы уже взялись за весла, торопясь встрять в конфликт. По морским законам, право досмотра за ними.

— Джонс, я готов позволить осмотр корабля, но только по письменному предписанию от вашего капитана. Мои люди не станут противиться, однако предупреждаю: сей приказ будет опротестован в Лондоне, в Королевском суде.

— Сэр, только не пускайте испанцев! Я вернусь с предписанием через четверть часа.

— Договорились.

— Кстати, сэр: как называется ваше судно и куда оно следует?

— «Менелай». Уже никуда не следует: до Малаги вряд ли дотянем.

— Гибралтар ближе.

— Подумаю об этом.

Застоявшиеся британцы помчались за бумагой, сгибая весла. Альфонсо подошел ко мне:

— Разводить людей на работы?

— Нет. «Диомеда» спасать не будем. Подойдут шлюпки — всю команду снимем на «Зосиму». Матросов, что на помпах, гони наверх. Потом собственноручно выбьешь распорки, кои держат щиты на пробоинах. Если рука не подымется — давай я выбью.

— Ваше Сиятельство… Надо бороться до конца!

— Пойми: сейчас англичане думают, что это мы — «Менелай». Поднявшись на борт, они узрят явные признаки своего заблуждения, и станут преследовать настоящий.

— Не догонят: у Луки прекрасный корабль.

— Догонят, к сожалению. В южных водах, чтобы сохранить ход, надо чистить дно через шесть месяцев максимум. Лучше — через три. А Лука полтора года там болтался. Без доков, без кренгования. Так что догонят. И драться с ними не с руки, по малочисленности наших команд и уязвимости груза. Главное же, король Георг не простит, если мы утопим его фрегат. Все концы в воду — самое верное. Не горюй: на прибыль от китайского чая таких кораблей можно тридцать построить и оснастить. Или сорок, если удачно продам. Так ты идешь? Время не терпит!

— Испанцы нам не помогут?

— Разве потянут время еще немного, пока будут ругаться с соперниками. Вполне возможно, их капитан имеет от своего адмиралтейства такое же предписание, как английский коллега. Ну что, исполнишь приказ?!

— Да, Ваше Сиятельство. Хотя охотнее бы застрелился.

— Запрещено. Смертный грех. Ступай, с Богом!

Спустя полчаса обреченный корабль исчез под волнами, избежав осквернения подошвами английских башмаков, — а потяжелевший «Зосима» на всех парусах устремился в погоню и следующим утром настиг убежавших вперед собратьев. У настоящего «Менелая» ход был и впрямь неважный. Нас никто не преследовал. Видимо, заданную мною загадку британцы с ходу не разгадали: то ли драгоценный груз и впрямь исчез под волнами, то ли давно перегружен на другие суда и плывет неведомо где. Ущерб от интриг Ост-Индской компании я счел умеренным. Пустой корабль, тринадцать душ убитых, десятка два раненых. Больше всего досталось французам-канонирам, которые, собственно, не мои, и вообще наняты на один раз. Но претензий с их стороны не прозвучало: покойники по природе тихие, а живые кланялись и благодарили за щедрость. Выплаты вдовам, компенсация за раны, бонусы за меткую стрельбу — кажется, ничего не забыл. Филипп Гонтье, прощаясь, выразил живейшую готовность продолжать сотрудничество:

— Не будет ли еще для нас службы, Ваше Сиятельство?

— Боюсь подвести вас, мэтр, под королевский гнев. Если при дворе узнают о сих приключениях — неприятности воспоследуют. Либо запретят служить у меня, либо, угрожая родным, заставят шпионить. Поэтому принять могу только тех, кто готов полностью распрощаться с Прекрасной Францией.

Артиллерист помрачнел:

— Да, господин граф: от столичных крючкотворов можно ждать любых пакостей. Но все ж не забывайте о нас.

— Не забуду. Это было бы верхом неблагодарности с моей стороны.

При всем ожесточении боя, потери не превышали обыкновенную смертность от цинги, поноса и лихорадки в колониальных плаваниях. Так что возможный упрек в погублении христианских душ ради собственной корысти меня не тревожил. Единственной занозой, пронзившей до живого толстую шкуру генеральской совести, оказалась участь подштурмана Епифана Васильева. Где я поставил парня, чтоб не пускал малодушных в трюм, — там и воткнулся ему в живот острый, как копье, обломок фальшборта. Слабая надежда, что кишки целы, развеялась с приходом горячки; накануне Ливорно раненого посетило милосердное забытье. Меня охватила бессмысленная злость на светлый Божий мир и ясное итальянское небо, когда поутру заметил в приемной компанейской конторы бледного мокроносого Харьку. Мальчишка изо всех сил сдерживал слезы.

Недобрые вести не стоит отлагать на потом. Остановил жестом приказчиков и негоциантов, ожидающих с денежными вопросами, подошел.

— Брат?

— Помер, Ваше Сиятельство.

— Земля ему пухом. Достойный был юноша.

Харлампий шмыгнул носом, нагнулся и выставил пред собою потертый маленький сундучок из тонких досок, с ручкой для переноски сверху. В таких матросы хранят немудреные пожитки.

— Велел Вашему Сиятельству передать.

— Что там?

— Помните, вы нас учили в деревне? Ворону еще дохлую линейкой меряли… — Мальчик попытался справиться с подступающими слезами. — Вот он с тех пор и занимался… Тайком… Смеялись потому что… Тут опыты по летающим машинам записаны и трактат недоконченный…

Бледное полудетское лицо скривилось, мокрые дорожки пролегли по щекам.

— Прошу немного подождать, signori. — Серьезные люди закивали головами: да, да, Eccellenza, подождем… — Пойдем в сад. На вот платок, утрись…

При всем трагизме житейской ситуации, в душе я невольно усмехнулся Надо же! Ученый мир и не знал, что к двум титанам инженерной мысли добавился третий. Дедал, Леонардо и Епифан! Внутренно устыдившись насмешки в отношении покойника, да еще павшего за мой интерес, откинул крышку: ящик состоял из двух отделений. В одном несколько разлохмаченных тетрадей, в другом…

— Не сломайте!

Смутившись, что позволил себе неподобающий тон, Харлампий дрожащими руками извлек хлипкую конструкцию, склеенную из тончайшей китайской бумаги, ниток, соломинок и щепочек:

— Образ машины в препорции один к двунадесяти, сиречь сажень в четверти.

— И что же: это летает?!

— Да, ежели крылья прикрутить.

На свет появилось нечто еще более хлипкое, полупрозрачно-стрекозиное. Всё вместе выглядело слишком худосочно в сравнении с самой тощею птицей, да и махать крыльями не могло, не имея соответствующего механизма. Под моим недоверчивым взглядом парнишка скрепил отдельные части шелковой ниткой и легким движением пустил, что вышло, на воздух.

И случилось чудо. Уродец плавным скольжением преодолел десяток сажен, качнулся от дуновения из приоткрытой калитки, вильнул длинным сорочьим хвостом и застрял в розовом кусте на другом краю маленького сада. При всей неказистости модели, это был полет! Зная главные принципы явления, масштабировать его несложно. Выходит, какой-то сопляк в свободное от навигационной науки время разгадал тайну, непосильную для величайших умов?! А почему нет? Человек постигает мир Божий, разлагая сложные движения на совокупность простых; погибший юноша поступил в высшей степени здраво, что воспроизвел парение на неподвижных крыльях, вместо головоломной механики взмаха.

Как жаль, что его уже ни о чем не спросишь! Я привел «Менелая» в Ливорно, одолел вражеские козни, честно заработал сказочные богатства, — но радости нет и в помине. Мучат сомнения: не слишком ли дорого мне обошлась победа, и стоит ли сей выигрыш таких жертв?!