— …Смертию казнить!

Да что за наказание Божье?! За правдивые слова, пусть сказанные в запальчивости и повышенным тоном, отрубить голову заслуженному генералу?! Или сенаторы поголовно со страху обгадились?!

Сукин сын Румянцев, нет бы ему маленько потерпеть! Я успел бы укатить на юг и не принял участия в этом нелепом судилище. Мало, что за какую-то хамскую выходку (дескать, с каких это пор потомки курляндских конюхов дерзают указывать русским генералам?) разбил физиономию фаворитову братцу, так и Самой нагрубил! Давно ли она его поставила подполковником Преображенского полка (вместо фельдмаршала Василия Владимировича, к немалой обиде последнего), подарила восемьсот душ и двадцать тысяч деньгами? А теперь он, видите ли, недоволен беспутным расточительством двора! Верни деньги — тогда и говори о расточительстве.

— Повинен смерти!

Скоро моя очередь. Нет, я, конечно, тезоименца своего понимаю и полностью с ним согласен. Но вслух-то зачем?! Пользы от этого — не будет!

— За оскорбление Царствующей Особы, яко по регламенту Петра Великого определено, смертная казнь.

Больше половины высказалось. Единодушно. Кавдинские фуркулы русской знати. Примерная порка одного из лучших генералов — своего своими, как солдат пропускают сквозь строй. Навряд ли казнят, приговор выносится с запасом. Но те, кто на троне и вокруг, боятся. У страха глаза велики: любой пустяк принимают за бунт. Могут и не помиловать. На месте Бирона…

Бирону было бы выгодно казнить. Повязать кровью тех, кто его все равно не любит. Его и повелительницу.

Мне-то что делать?!

Мне наплевать на мужиковатую сорокалетнюю тетку, вцепившуюся в случайно павшую на голову корону смертной хваткой, до крови из под ногтей; на ее курляндского жеребчика; на толпящихся у ног хозяйки придворных в лилового и канареечного цвета камзолах — сих вечно голодных птенцов, с мерзким писком разевающих желтые пасти в ожидании подачки. Не эти, так другие. Их просто приходится терпеть, как скверный климат или домашних насекомых. И соблюдать правила игры, которая не нами началась и не нами кончится.

Но сказать смерть, за мелкую и вздорную вину, боевому товарищу…

Словно бы меня стало двое. Читтанов-умный и Читтанов-дурак. Один говорит: смирись… интересы дела… польза отечества… Другой: иди в ж…, не могу больше!

— Господин генерал-аншеф, ваше мнение?

— Полагаю, преступник виновен — но лишь в непредумышленном деянии, при кратковременном помрачении разума. В здравом уме он бы не дерзнул на такое. Лишив чинов, наград и регалий, отослать в дальние деревни под строгий караул.

Вы видели, как зимою, в мороз, трескается на северных морях лед? Вот так между мною и остальными с шорохом пробежала тонкая черта, обратилась в полосу, дымящуюся хладным туманом, и стала расширяться, унося прочь от засранного, но жилого берега в безмолвные пустые пространства.

Внешне ничто не изменилось. Коллегия, Сенат, новоучрежденная Камчатская компания — заседания, дела и встречи. Только опаска, словно от прокаженного или оспенного больного, появилась у многих. У некоторых, кстати, наоборот. Случалось встречать такие взгляды (молодых офицеров, большей частью), кои равноценны были присяге. Персонально мне данной, а не короне. Смертную казнь, сказанную Сенатом Румянцеву всеми голосами без одного, государыня и впрямь заменила ссылкой. Молва приписала сие смягчение вашему покорному слуге, хотя на самом деле это заслуга Остермана. Опальный генерал был любим войском — а братья Бироны нет. Возмущение против коварных иноземцев, якобы нарочно раздразнивших вспыльчивого героя, чтобы столкнуть с императрицей, поднялось немалое. Казнь должна быть публичной, площадь окружена гвардией — где гарантия, что гвардия будет спокойно смотреть? Хитроумный Андрей Иванович все это рассчитал и нашел способ убедить Анну. Одновременно мне предписали немедля отправиться на крымскую границу (куда я и так собирался с инспекцией, но не столь быстро).

Ладно, как-нибудь обойдется. У меня вовсе нет намерения становиться вождем всех недовольных. А проводить лето в Москве — удовольствие сомнительное. Здесь не только политическая атмосфера отравлена вредоносными миазмами, но и атмосфера обыкновенная, которой дышат. Двести тысяч народу производят изрядное количество дерьма, помоев и всяких отбросов, которые в простоте выкидывают на улицы или в реку. Удивительно, что рыба еще не вывелась: недавно сам видел, как ребятишки под мостом поймали стерлядь. Будь древняя столица по-настоящему большим городом, с полумиллионом населения или выше — мы бы вообще задохнулись. Но таковых в Европе всего три: Константинополь, Париж и Лондон.

Всю дорогу оглядывался. Попутные всадники, догоняющие карету, вызывали неприятное волнение. С Анны станется послать офицера с указом об аресте вдогонку, как Долгоруким. Нет, пока обошлось. Нужен им граф Читтанов: миллионы, ожидаемые от восточной коммерции, вынуждают мириться с мелкими вольностями в поведении. Слава Богу, полномочия не урезали. Сиверс, думаю, в Петербурге беснуется, что азовский флот велено ревизовать армейскому генералу, заодно с крепостями и войском.

Как раз войско я осматривал не слишком пристально. Старый генерал Вейсбах, матерый вояка, чином был мне равен, а по сроку производства — старше. Оскорблять его недоверием не имелось ни причины, ни корысти. Сравнительно с полками, расквартированными во внутренних губерниях, Украинский корпус выглядел прилично, и беседы шли больше о том, чем помочь и о чем походатайствовать в столице.

Главная квартира стояла в Богородицке: приятно было видеть, как вырос город, созданный мною на месте незначительного земляного укрепления. Посады и слободы распространились далеко за пределы бастионного фрунта, отмеренного когда-то с большим запасом. На городском базаре звучала разноязыкая речь — однако крупные сделки совершались в тишине торговых контор, во множестве угнездившихся на главной улице. Стекло, железо, лес, зерно, уголь. Не только на местные нужды. Здешний скобяной товар ходил в Польшу почти до Кракова, успешно состязаясь с австрийским; стеклянную посуду иноземцы тоже брали (кому венецианская не по карману). С углем Фома Гриффит поставил дело так, что сие топливо стало дешевле дров — заставив жителей благословлять Создателя, мудро сотворившего залежи оного в местности почти безлесной. Хлеб уже три года подряд родился замечательно. Если бы не запрет на вывоз — можно б хорошо заработать в Константинополе, одновременно поставив турок в зависимость от нашей пшенички. Но, по старомыслию московских властей, избытки прели в скирдах или задешево продавались в Гетманщину на винокурение. Имея в распоряжении немалые средства, казенные и собственные, я не упустил удобный момент и заложил хлебные магазины с расчетом на продовольствие пятидесятитысячной армии. Буде и следующий урожай окажется столь же хорош, запасы рассчитывал удвоить, а потом каждый год обновлять, чтобы не сгнили.

Вместе с Вейсбахом и вызванным из Азова командором Козенцем (после удаления Змаевича — старшим в тамошнем адмиралтействе) сходили по Днепру за пороги, присмотреть место для верфи. В Таванске с комендантом полковником фон Герцдорфом обсудили будущие фортификационные работы по усилению сей важнейшей крепости. Эти планы — в коллегию и Сенат. Такие прожекты слишком дороги, чтобы решать помимо столицы. На местные доходы их не поднять. Однако скромные пошлины и аренды вполне способны покрыть иные нужды, не менее насущные. Хотя армия и флот живут обыкновенно как кошка с собакой, попытался сговорить главноначальствующих лиц на общее дело.

— Господа, новая война с турками неизбежна уже потому, что нынешние границы не устраивают ни нас, ни султана. Когда? Уверен, французы постараются подвигнуть Порту к враждебным действиям при любых беспокойствах в Европе, дабы связать нам руки. Хочу обратить ваш взор на новую угрозу…

Вейсбах, на правах старшего по возрасту и сроку службы, достаточно бесцеремонно прервал меня:

— Тахмасп-Кули-хан приносит султану довольно хлопот, чтобы отвратить оного от дурных намерений относительно нас.

— Спаси его Аллах, если оттянет неминуемое столкновение. Но я не стал бы слишком надеяться ни на сего персидского разбойника, ни на пьяницу-шаха. Только на собственные силы. Уступая неприятелю числом, мы уповаем на превосходство регулярного войска над нестройными восточными толпами. Так вот, появилась опасность, что турки переймут европейский воинский порядок. Цесарский генерал-фельдцейхмейстер граф Бонневаль предложил им свои услуги. Вы с ним не знакомы, генерал?

— Не имел чести. Я перешел в русскую службу, когда он был еще во Франции, а его ссора с военным министром Шамильяром только начиналась.

— А я встречал в Брюсселе, лет семь назад. Это человек безудержно храбрый и весьма искушенный в марсовом искусстве. Правда, в высшей степени вздорный и неуживчивый. Поладит ли он с османами, трудно сказать. Однако рассчитывать следует на худшее: есть возможность, что султанские топчилары к будущей войне окажутся выучены не хуже имперцев или французов. У нас же артиллерийская школа, некогда бывшая в Богородицке, зачахла от недостатка денег. Зная положение в столице, обнадежить присылкой умелых офицеров с севера тоже не могу. Надо учить здесь, на месте. Сэр Ричард, флот ведь в равной мере нуждается в хороших канонирах? Почему бы не преодолеть извечную разобщенность и не внести некую долю в сие начинание?

Козенц покачал головою с явным сомнением:

— Без дозволения Адмиралтейств-коллегии ничего сделать нельзя. Уговорите адмиралов — возражать не стану.

— Постараюсь переложить сии уговоры на Ее Императорское Величество: тогда Сиверс будет обезоружен. Но прежде, чем идти во дворец, надо счесть здешние нужды и возможности. Нетребование денег из казны почитаю первым условием благосклонного приема сего ходатайства. Как с харьковской славяно-греко-латинскою школой, ставшей достойным монументом князю Михаилу Михайловичу и преосвященному Епифанию. Оба основателя преселились в небесные чертоги, а дело их живет, благодаря разумному устройству финансов.

— А не лучше ли будет артиллерийские и навигационные науки, вкупе с инженерным делом, прибавить к пиитике и риторике, изучаемым в Харькове?

Вейсбах, богемский уроженец, умел счесть каждый пфенниг и не желал трудить своих коней, если возможно проехаться в чужой карете.

— Полагаю, сие было бы полезно, хотя не в замену новых учебных заведений, а в дополнение к ним. Скудость в образованных офицерах и чиновниках чрезвычайная. Ваши полки еще прилично укомплектованы: к примеру, в Низовом корпусе мне доводилось встречать поручиков и даже капитанов азбучно неграмотных. Приказал выучиться, конечно… Только ведь чтение, письмо и счет — этого сержанту хватит, а офицеру мало. В ландмилицких поселениях сколько у нас народу грамоте разумеет?

Собеседники мои переглянулись с едва заметной усмешкой по поводу настырности гостя, упрямо влезающего в дела, не ему порученные. Дескать, губернатора азовского, Егора Иваныча Пашкова, спроси. Впрочем, вопрос был скорее риторический: сразу по приезде я посылал доверенных людей на линию с целью получить правдивый, неначальственный взгляд на положение дел.

— Вероятно, не меньше, чем в Гетманщине? — Предположил капитан-командор из чистой вежливости.

— Среди взрослых меньше, и намного. Трое или четверо на сотню, как по всей Великой Руси. А вот из отроков лет четырнадцати-пятнадцати — больше трети, в некоторых полках и половина! Не всякий посад — да наверно, сэр Ричард, и не всякое английское графство может сим похвастаться!

— Вы правы, экселенц: не всякое. В Англии есть глухие места.

— При самом создании ландмилиции блаженной памяти государем Петром Алексеевичем, я вписал в регламент полковые цифирные школы и поголовное обучение. То есть, ребят — поголовное, девок — на усмотрение родителей. Даже при том, что желаемое исполнено лишь частично, нам есть кем наполнять классы навигаторов и артиллеристов, равно как и любые другие, кои угодно будет учредить! Можно выбирать лучших, одного из десятков, без риска исчерпать источник, потому как семьи многочадны и детей, твердящих ныне азы, в полковых селениях много. Уже сейчас количество годных в солдаты превышает штат, а когда нынешние десятилетние войдут в боевой возраст, превысит оный вдвое. Если не случится глада и мора, от чего Господь да избавит, в нашем распоряжении окажутся тысячи грамотных, твердых и верных людей, с малолетства знакомых с оружием и возросших под сенью полкового знамени.

«…Всем обязанных графу Читтанову и беспредельно преданных ему», — закончил тайный голос внутри меня. Не вслух — но всякому, прошедшему хотя бы тривиум политики, мысль сия будет явна. На каком шаге мне постараются подставить ножку? Обученные люди нужны, и школы создать не воспрепятствуют. Тем более вдали от столицы, где аргусы наши бдят не очень старательно. Удастся ли пристроить выучеников? Смотря куда. За места в гвардии и при дворе отпрыски благородных семей готовы зубами грызть друг другу глотки. В армейских полках посвободней, однако мирное время не позволит быстро продвинуть в офицеры вчерашних школяров. Сия привилегия только будущему Шляхетскому корпусу дарована. В артиллерии и флоте препятствий не обретается: там всегда некомплект, и кем попало его не заткнешь. Знающих — с руками оторвут, не спрашивая дипломов от Герольдмейстерской конторы.

— Кстати, сэр Ричард, как вы отнесетесь к мысли открыть, помимо артиллерийского и навигаторского, кораблестроительный класс? У вас и так много учеников, многие из них сами стали превосходными мастерами — но почему бы не поставить дело на более широкую основу?

— Сие искусство постигается только долголетней практикой.

— Не вижу препятствий. Воронежские и тавровские верфи так или иначе нужно переносить на море; пусть при них и будет сия школа. Ваш бесценный опыт — капитал, который надо беречь и приумножать. Сорбонну или Оксфорд мы тут не устроим, однако ж с Морской академией Санкт-Петербургской потягаться можем вполне.

Англичанин задумался: видно, что идея его захватила. На склоне лет людей иногда посещает желание перехитрить небеса и часть себя сохранить на этом свете: свой ум, вложенный в чужие головы, например. Похоже, наметился союз с фигурой не особо чиновной, но важной по влиянию среди моряков.

Сей стратегический альянс был окончательно закреплен по пути в Азов, когда я пригласил командора в свою карету. Намерение убедить императрицу в необходимости ассигновать миллион для строительства на юге двух десятков смоллшипов встретило в нем горячего сторонника. Последние шесть лет латали старье, и даже на то денег не хватало: в настоящее время азовский флот имел два корабля годных и третий в тимберовке. В порядке ответной любезности капитан-командор согласился изменить конструкцию своих пятидесятипушечников сообразно моим пожеланиям: везде, где возможно, заменить деревянные шканты, кницы и нагели железными деталями. Камбузная печь, прежде выполнявшаяся из кирпича, тоже подлежала клепке из листового металла. Как легко догадаться, заказывать это все (а также инструменты и корабельные гвозди) Адмиралтейство должно было в Тайболе. Немалый подряд: на каждый кораблик полторы тысячи пудов железа, и весьма дорогостоящего! Приватная выгода очевидна — и государственная тоже не упущена, ибо суда получатся надежней.

Зато расчеты мои по срокам Козенц безжалостно похерил. Четыре корабля в год — невозможная цифра, из-за нехватки опытных мастеров, коих нельзя заменить вчерашними крестьянами. Два — и то сомнительно. Взамен того, сухой и жаркий климат Приазовья делает излишней трехлетнюю выдержку древесины: половины срока вполне достаточно. Пустить в ход новую верфь можно хоть на будущий год, если принципальные деревья (дубовые бревна, идущие на киль и другие важнейшие части) перевезти из Таврова не самосплавом, а на плоскодонных баржах. Для предохранения от гнили британец согласился испытать каменноугольную смолу, в надежде, что оная окажется посильнее обычной.

Заразившись азартом мастера, я решил: гулять, так гулять! — и на первый корабль ассигновал собственные деньги (с естественным условием контроля над расходом оных). Богатый человек просто обязан приносить иногда подобные искупительные жертвы, дабы приглушать зависть и поддерживать доброе отношение к себе. Хотите верьте, хотите нет, но мне иногда кажется, что людская ненависть и злоба имеют непосредственное действие, не объяснимое рационально: они подрывают здоровье человека, на которого направлены, и лишают удачи в делах. Причем действенны лишь сантименты со стороны соплеменников. Враги отечества пусть ненавидят.

Превращение из ходатая в заказчика делало непререкаемыми мои пожелания по улучшению конструкции, кои в противном случае подверглись бы суровой критике в Адмиралтействе. Конечно, дозволение государыни на строительство все равно требовалось — но дареный конь, сами знаете, в хозяйстве на особых правах. А когда преимущества нового станут явны, обосновать возврат к старому будет непросто. Под сей резон, навязал корабельному архитектору еще несколько новшеств, ожидавших своего часа со времени возвращения «Менелая». Первое — водяные бочки из белой жести (в деревянном каркасе, чтоб не мялись). Кстати, как довелось узнать, голландцы еще лет сто назад, плавая в тропиках, использовали мартаваны — огромные сосуды из обожженной глины. В них тоже вода не тухнет; но уж больно, дьяволы, тяжелы. Второе — вертикальный подъемник с воротом для доставки зарядов из крюйт-камеры на орудийные палубы. Сие позволило бы исключить беготню вверх-вниз во время боя и сократить подносчиков. Третье — единый калибр. В нижнем деке двадцатичетырехфунтовые пушки, наверху такие же гаубицы. Заменив последними длинные восьми- или девятифунтовки, мы ничего не потеряем: если волны так велики, что нижние порты невозможно открыть, вести огонь издали бесполезно. Капитан-командор, заикнувшийся о чрезмерном весе батареи, выслушал целую лекцию о достоинствах сверленых орудий, которые значительно легче литых, но по баллистике оные превосходят — за счет малого зазора между ядром и стенками ствола. С таким вооружением корабль четвертого ранга по весу залпа будет равен третьеранговому.

Правда, сверленые пушки требуют хорошей литейни. Иначе ядра выходят кривые. Липские заводы, состоящие в ведении Адмиралтейства, к исправлению безнадежны. Сразу надо думать, где расположить мастерские, чтоб иметь рядом уголь и водные пути (для удобного подвоза демидовского чугуна с Урала). Хорошо бы свой выплавлять, но ведь не поставишь доменные печи в голой степи. Англичане давно уже (лет семьдесят, пожалуй) задумываются о переходе на кокс и пытаются добавлять его к древесному углю; пока что предел их достижений — смешанное топливо. Я тоже пробовал — и понял, что с наскока сего не сотворить. Нужен иной состав шихты и усиленное дутье. Тратить немалые деньги на новые опыты? Не сейчас. Есть множество более насущных нужд: без дополнительных вложений шагу не ступишь. За какое звено ни возьмись, тянется вся цепочка.

Швырять деньги безоглядно возможности не имелось. Хотя товар, привезенный «Менелаем», был полностью продан и оплачен, добрая половина выручки застряла в банке Сан-Джорджо. Дело в том, что главный доход генуэзские банкиры издавна получали от кредитования испанских королей. Разойдясь с контрагентами в итоге накопившихся счетов, нынешний монарх объявил, что ему дополнительно причитается два миллиона испанских песо, и послал самого крутого из своих военачальников истребовать оные. Адмирал Блас де Лезо с шестью кораблями вошел в гавань, выдвинул пушки и навел оные на город. С кем-то другим еще поторговались бы, потянули время — но этого знали. Сей флотоводец, прозванный «пол-человека»: однорукий, одноногий и одноглазый, — имел нрав неукротимый, и решительности в нем хватило бы не на половинку адмирала, а на дюжину целых. Деньги отдали моментально. Незваный гость удалился, объявив, что честь испанского флага спасена.

Честь — честью, однако некоронованные вкладчики пострадали. Не отрицаясь от выплат, банкиры настоятельно просили о ретардации года на два или три. Никоим образом не заинтересованный в банкротстве Сан-Джорджо, я согласился. Как и все прочие: видимо, больше ни у кого из партнеров банка не нашлось под рукою линейной эскадры.

Сочтя все затраты, пришлось отказаться от денежного участия в строительстве нового порта близ устья Кальмиуса. Пусть государыня сама справляется. Надо бы ее поощрить, выбрав подходящее имя для крепости. Анненбург? Анненштадт? Или лучше Анненхафен? Как-то не звучит. Имя сие не угодно Фортуне: мои новейшие беломорские корабли, названные «Св. Анна» и «Св. Екатерина» (Прасковье не хватило) потребовали после постройки усиления каркаса. То ли баженинские мастера согрешили, то ли Франсуа Кулон-младший, у коего мои люди списали чертежи. А может, замена дуба на сосну и лиственницу вышла боком. Ни соловецкие чудотворцы, ни гомеровские герои этаких бабьих капризов себе не позволяли.

Губернатор азовский Пашков (вообще-то вице-, но унизительную приставку часто опускали, понеже старшего начальника, при нынешнем пренебрежении отдаленными провинциями, в Азове лет пять как не было) встретил с предупредительным вниманием и опаской, справедливо полагая, что дальнейшая карьера его будет сильно зависеть от моего доклада императрице. Впрочем, для серьезных претензий к Егору Ивановичу просто не было почвы: армия и флот не в его ведении, а податные сборы в губернии невелики. При всем желании, много не наворуешь. Больше всего меня интересовали отношения с туземными народами.

Пространство меж низовьями Дона и Кавказским хребтом делят три племени: ногаи, черкесы и калмыки. Долгое время первейшей фигурой в сих краях был неутомимый смутьян Бахты-Гирей, коего безуспешно старались истребить и мы, и крымцы. Лихой татарин никак не давался в трату, лишь недавно его черкесы зарезали. Впрочем, исчезновение упорного врага не пошло на пользу русскому влиянию. Пока он был жив, сменявшие друг друга ханы ничего не могли поделать с беспокойным и строптивым родичем; кубанская степь оставалась ничейной территорией без твердой власти. Ныне Крым уверенно подчинил разрозненные ногайские орды и добился по крайней мере формального вассалитета черкесских князей, обретающихся меж Кубанью и Черным морем. Известно было о пересылках с кабардинцами и калмыками, с целью отрыва оных от России и привлечения на враждебную сторону.

Пашков недоумевал, почему я с ходу затребовал сведения о малозначительной, по его мнению, ярмарке на Кагальнике.

— Егор Иваныч, мы с Григорием Чернышевым шесть лет назад, сей торг устраивая, отнюдь не о наполнении казны хлопотали. Вернее, не в первую очередь. И не о купецких прибытках. И уж тем паче — не о бездельной корысти твоих мытарей. Дело о том шло, как бы кочевых ногаев от хана оторвать и привязать к России. Чтоб ихние мурзы предпочли торговлю набегам, на место лука и сабли ходили к нам с овчинами и бараньей шерстью, да конские табуны гоняли. А если ты, друг любезный…

— Напраслина, Ваше Высокопревосходительство. Сроду из таможенных денег копейки не брал.

— Не брал, так не брал. Если Вашего Высокородия подчиненные, утратив страх Божий, дерут неуказные поборы в свой карман с любого, кто на торгу явится, и всех инородцев распугали… Не спорь, Егор Иваныч, у меня доношения о том не первый год копятся. В казну из сих денег меньше попадает, нежели на содержание таможни идет — так что прямой резон торговлю учинить вольной, а чиновников… Чиновников лишних найду, куда деть. Сенат я уведомил, в резолюции не сомневаюсь.

— Господин генерал, не по-христиански как-то, люди все же… Дети у всех…

— Так и я не зверь. Живота лишать не намерен. Даже суд заводить не стану, ибо досугом на сию волокиту не располагаю. Просто переведу в другие края, с понижением в чине.

— Куда, коль не секрет?

— В Охотский острог. Дивное местечко. Тоже на берегу моря. В общем, лишних у тебя заберу.

Борьба с казнокрадством подобна прополке огорода: столь же скучна и столь же нескончаема. Совершенно искоренить плевелы невозможно, они прорастают вновь и вновь. Стоит ослабить усилия — и самые мудрые замыслы не принесут плодов. Подобно сему, ленивый земледелец вырастит вместо полезного урожая трехаршинный бурьян. В промежутках меж показательными экзекуциями, утомившись от разбора дел, я езжал к флоту, в Белосарайскую крепость или в Троицкую у Таганьего рога.

Моряков назойливое внимание начальства (к тому ж не своего, адмиралтейского, а сухопутного) отнюдь не радовало. Тем более, начальство совало свой длинный нос в такие дыры, куда не склонны заглядывать адмиралы.

— ….. мать! У тебя нужник плавучий, а не корабль! Воняет, как на турецкой галере!.. — Срамил я капитана, лазая вместе с ним в глубинах трюма. — Что, матросам до гальюна не дойти?!

— Много с поносом, Ваше Высокопревосходительство. В гошпиталь отправляем, когда на целую шлюпку наберется.

— Устрой корабельный лазарет, отдели больных от здоровых — иначе вся команда сляжет. В гарнизонах и ландмилиции с гастрическими лихорадками бороться умеют. Средства известны: питье кипяченое или кислое, мытье рук с мылом, баня. Так чего же флот отстает?! Ждете, пока начнут взыскивать за неоправданные потери? Регламент о сбережении здоровья до вас довели? Так исполняйте, бесово племя!

— Слушаюсь, Ваш-шпр-с-ство!

По роже видно, что сие послушание — до тех пор, пока генерал не уедет. Когда-то в бутурлинской дивизии правила здоровой жизни вбивались шпицрутенами. Не только солдат и унтеров — пришлось и офицеров иных посечь. Но вбили крепко. Здесь так не сделаешь: уже потому, что начинать пришлось бы с капитанов. Приличия не позволяют. А по-хорошему не доходит. Может, вычеты из жалованья ввести за чрезмерную смертность в командах? Так для этого надо жалованье хотя бы платить, вовремя и полностью, — о чем морские офицеры уже мечтать забыли. Через капитан-командора новые порядки не ввести. Козенц хорош как инженер и корабельный архитектор, однако не одарен силой принуждения и начальственной въедливостью. К тому же, наша с ним дружба имеет предел прочности, который я чуть не перешел недавно, назначив ему в помощь своих приказчиков. Старик обиделся и пришел ругаться со мною.

— Если, Александр Иванович, ваши люди лучше меня знают, как корабли строить, так не лучше ли им сие и поручить?!

— Помилуйте, сэр Ричард: они совсем по другой части, хотя и бывали на верфях Дептфорда. Разве вы не считаете полезным точный учет всех расходов, с последующим рассмотрением, на чем возможно сэкономить? Есть у них и еще умение: выжать из работников гораздо больше труда, нежели обыкновенно. Без кнута, за счет маневра деньгами. Известно же, что урочная работа идет намного веселей, чем поденная.

— Если корабельные плотники начнут спешить, ничего доброго из этого не выйдет.

— Голландские и английские работают втрое скорее здешних, а результат, согласитесь, не так уж плох. Насчет разницы в инструменте — знаю. Обеспечу самым лучшим.

Безукоризненная почтительность новых помощников и неплохое знание английского языка, обретенное за время учебы в Лондоне, постепенно примирили главного мастера с присутствием соглядатаев. Но малейшее давление на него (неважно, по какой части) могло вновь пробудить задремавшую обиду. Ввести в чужой епархии свои порядки — дело совсем не простое. Тем более, распоряжения мои касательно предохранения от болезней плохо сходились с привычками моряков, как русских, так и британских. Англия издавна оплачивает свое богатство и морское могущество матросскими жизнями — щедро, не торгуясь. Даже торговых шкиперов не смущает утрата четверти команды за одно плавание в западные или восточные Индии. На военных кораблях, где теснота больше, а кормежка хуже, к переходу в иной мир относятся еще более философски. Взять, к примеру, недавнюю блокаду Порто Белло, когда вице-адмирал Хозьер потерял две трети своих людей от морового поветрия и сам разделил их участь. В том же двадцать шестом году Чарльз Уоджер, крейсируя с эскадрой в виду Ревеля, досыта накормил эстляндских раков английскою мертвечиной: каждый день дюжины длинных, наспех зашитых парусиновых мешков спускали за борт под торопливую скороговорку корабельных священников.

У нас в России традиция наплевательского отношения к жизни и смерти нижних чинов примерно такова ж. Но вот беда: что сходит с рук Royal Navy, для русского флота губительно. Нет у него неисчерпаемого резерва опытных моряков. Здесь каждого матроса надлежит долго и трудно учить, а выученного — беречь, ибо замены ему взять негде. Будучи сам судовладельцем, я в полной мере прочувствовал сию трудность, и на своих кораблях отчасти оную преодолел. Гастрические лихорадки удалось победить; только второй бич моряков, цинга, по-прежнему собирала свои жертвы.

Кое-какие успехи в борьбе с нею имелись. Главный доктор московской гошпитали Николай Бидлоо всю прошлую зиму испытывал на пациентах всевозможные снадобья, рекомендованные коллегами (разве что купоросной кислотой, как иные мудрецы учили, больных не поил) — и некоторые лекарства дали результат. Сначала открылось, что облегчение скорбутным больным приносит особое пиво, сваренное по немецкому рецепту на осиновой коре, сосновых шишках и можжевельнике; еще лучше действует свежая телячья кровь; и наконец, сильнее всего — трава, у поморов так и называемая «скорбутной». Вот только эффект этих средств оказался неустойчивым: сегодня помогает, а завтра — нет. Травку мне аж в Мезенском уезде из-под снега выкопали, потом целый месяц до Москвы везли. Вначале она показалась прямо-таки чудодейственной, но при первой оттепели, оттаяв и малость полежав, лечебную силу разом утратила. То же самое с кровью: оную нужно пить еще теплой. Похоже, что лекарственная субстанция весьма нежна, и получить какие-нибудь декокты или пилюли, годные к продолжительному хранению, навряд ли удастся. Что в сем случае прикажете делать морякам, путешествующим в южных морях? Аптекарский огород на палубе развести или в трюме хлев устроить?

Можно, конечно, и устроить. Живой скот моряки частенько берут в плавание, не довольствуясь солониной. Но быстро пускают в суп: дело хлопотное. А чтоб иметь средство от цинги на всем протяжении пути в Камчатку — надо держать телят живыми, елико возможно. Кровь выцеживать малыми порциями, знакомым каждому лекарю способом флеботомии. Резать — только при повальной болезни команды. Скорбутную, иначе ложечную, траву хорошо бы высадить на островах в южном океане, климат которых близок к беломорскому: Тристан-да-Кунья, Новый Амстердам или Святого Павла… Более гостеприимные места европейские державы, к сожалению, уже расхватали. Россия на сей пир явилась к шапочному разбору. Мы уступаем первопроходцам по всем статьям, и чтобы попытаться встать наравне — должны значительно лучше соперников использовать наши скудные ресурсы, денежные и человеческие.

Сия задача не выходила у меня из ума, даже во время иных занятий. Я готовил коммерческие баталии с голландцами и англичанами, и не брал в расчет внутренних интриг (считая свою победу в оных окончательною). Но вскоре письма из Москвы принесли тревожные вести.

«Сибирские караванщики», во главе с Ягужинским, воспользовались моим удалением (оплошность с кораблями тоже припомнили) и взяли частичный реванш, заключив противоестественный союз с Адмиралтейством. Наверно, неосторожно было оставлять адмиралов за бортом новоучрежденной компании. В отместку Гордон и Сиверс, позабыв на время вражду, стали действовать вместе — и добились, что снаряжение «Святой Анны» в Камчатку императрица передала их ведомству. Новая экспедиция капитан-командора Беринга тоже осталась за ними. Доставку припасов для оной разделили между морем и сушей, на случай неудачи первого компанейского плавания.

Должен сознаться, определенный резон в такой предосторожности был. Наши датские соперники только что потерпели сокрушительное фиаско. Судно Азиатской компании «Золотой Лев», вышедшее из Копенгагена в Транкебар, шторм выбросил на западный берег Ирландии. Серебро, предназначенное для закупки восточных товаров, удалось спасти, но… Пока тянулась неспешная юридическая процедура признания датчан законными владельцами денег — двенадцать тяжеленных сундуков, сложенных в замке лендлорда, жители вынесли и раздуванили. Явная причастность к похищению знатнейших фамилий графства: Кросби, Фицджеральдов, Бленнерхассетов и прочих, вкупе с открытой враждебностью британцев к чужой торговле, лишала судебное разбирательство благоприятной перспективы.

У других соседей тоже не все пошло гладко. Корабль «Фредерик король Швеции» перехватили в проливе между Явой и Суматрой голландцы и отвели в Батавию. После долгих переговоров отпустили — дождавшись, однако, пока сезонные ветры станут неблагоприятными. Из-за нерасчетной задержки в пути перемерла половина команды «Фредерика», а остальные вернулись в Гетеборг едва живыми. Мнится, лишь боязнь репрессалий короля против голландской коммерции помешала батавским властям честно пустить шведов на корм акулам.

Не имелось причин полагать, что русский корабль в тех краях встретят любезней. Как только «Менелай» проскочил?! Разве за счет внезапности. Но если хозяева настороже, то узкий пролив скрытно миновать невозможно. Ночью он опасен из-за многочисленных островов и подводных скал, а днем просматривается насквозь. И до столицы нидерландской Ост-Индии — всего лишь восемьдесят верст. По рассказам знающих людей, в Батавии и близ нее всегда найдется с полдюжины кораблей, боевою силой равных фрегату. Без пушек нельзя вести прибыльную торговлю в морях, изобилующих китайскими и магометанскими пиратами.

Учитывая обстоятельства, мы с Лукою Капрани сочинили иной маршрут для «Святой Анны». Если не подходить к берегам Китая на пути в Камчатку (а нам это делать незачем), то шлейф островов, тянущийся от Азии к зюйд-осту, лучше пересечь на тысячу миль восточнее, где голландское влияние уравновешивается португальским. Ничейная полоса, не имеющая четких границ, служит пристанищем народу, с коим неплохо было бы подружиться. Именуют сих людей топасцами.

Происходя от сожительства португальцев с туземными женщинами, топасцы исповедуют христианство и считают себя белыми. Как большинство бастардов, они щедро одарены здоровьем, силой и храбростью. Внутреннее устройство сообщества напоминает русский казачий круг. На острове Тимор эти своевольники совершенно покорили туземцев, отразили ряд голландских экспедиций и выгнали португальского губернатора; их атаман Гаспар да Коста находится буквально в шаге от превращения во владетельного князя. Так почему бы не помочь ему сей шаг сделать?! Наверняка он располагает запасами провианта и нуждается в оружии: нам бы такой союзник весьма пригодился.

Теперь далеко идущие планы повисли в воздухе. Капитан майорского ранга Шпанберг, по рекомендации Адмиралтейства назначенный Ее Величеством на «Святую Анну», следовать моим предначертаниям не обязан. Лука, оскорбленный предложением пойти к Шпанбергу в лейтенанты, наотрез отказался от участия в плавании, и половина команды — следом. Самонадеянный капитан только рад был избавиться от «читтановцев», с коими отношения у него взаимно не сложились. Он восполнил некомплект военными моряками до полного фрегатского штата и доложил о готовности. Протесты мои опоздали: пока курьеры скакали по бескрайним степям, «Анна», покинув архангельский порт, растаяла в осенних туманах.

Достигнет ли она вожделенной Камчатки? Душу омрачали предчувствия грядущих бед. Не только грозящих кораблю. Если государыне внушили, будто восточную коммерцию можно устроить без меня — это дурной признак. Очень дурной.