На следующий день после обеда Ольга стояла в приемной Хованского, злобно смотря на его «фирменную» секретаршу, которая сообщила ей, что Валерий Иванович будет минут через пятнадцать.

Секретарша нахально катала шарики на компьютере, потому что делать ей было абсолютно нечего. Впрочем, примерно так же работали все в центральном офисе: здесь только собирали еженедельные сводки со всех фирм, принимали разных высокопоставленных гостей и исправно получали зарплату. Громадье начальственных планов воплощали в жизнь полтора десятка дочерних фирм типа Ольгиной.

– Ты меня хотела – я твой! – Влетевший в свою приемную Хованский с размаху чмокнул ее куда-то в область носа.

Сказал, когда, церемонно раскланявшись в дверях, пропустил Ольгу в свой кабинет:

– Слушаю тебя чрезвычайно внимательно.

– Да вам, собственно, Михайлов все рассказал.

– Нет, давай из первых уст, чтобы не получилось эффекта испорченного телефона.

Когда Ольга закончила свой рассказ, он закинул ноги на стол и спросил:

– Знаешь ли ты, чем умный человек отличается от мудрого?

– В самых общих чертах.

– Так вот, – назидательно произнес Хованский, – умный человек всегда с успехом выйдет из того положения, в которое мудрый просто не попадет.

– Ясно, – туповато отреагировала Ольга. – Значит, я дура.

– Я этого не говорил. Что с моим сахаром?

Последовала минутная пауза.

– Чего молчишь?

– Лучше молчать и казаться идиотом, чем заговорить и рассеять все сомнения.

– Так у тебя вариантов нет – кроме последнего.

– Вопрос можно?

Глаза Хованского закрутились юлой, и его красивое надменное лицо приняло кислое выражение, будто он только что скушал что-то очень неприятное.

– Валяй, – разрешил он.

– Хотелось бы знать, где мне этот сахар хранить – склад-то у меня большой, да там резина. По санитарным нормам не положено.

– Дальше, – выплюнул он, оставив без ответа ее вопрос.

– Дальше – больше. Если я проведу его через магазин и пробью через кассу, то у любого проверяющего возникнет вопрос по поводу суммы дневной выручки. Можно, конечно, этого избежать, если поделить ее на несколько дней или недель, но я же не знаю, планируете ли вы продать сахар оптом или в розницу. Или как?

– Или как. Дальше.

– Лицензии на сахар у нас нет.

– Купите. Что еще?

– Сахар нельзя продавать вместе с автошинами в одном помещении.

– Это кто сказал?

– Об этом в общем-то все знают.

– Дальше.

– Дальше – тишина. Как в одноименном спектакле.

– Меня очень радует твое знание современного сценического искусства.

– А меня-то как радует.

– Не дерзи, – холодно сказал Хованский, снимая ноги со стола.

– Да мне не до этого. Простите.

– Слухай сюда. Первое: с чего ты взяла, что сахар надо где-то хранить? Второе: пробить сумму через кассу мне нужно в один день. Третье: деньги, которые тебе привезут, ты в этот же день сдашь в банк.

– Ничего не понимаю. Пошлите тогда в банк секретаршу свою, скажите день, в который мне нужно пробить чек. Зачем туда-сюда деньги-то таскать, если они в банк все равно попадут? В таком варианте вообще все проще можно сделать – давайте мне накладную на приход каких-нибудь дорогущих комплектов мебели, например. Чтобы потом непонятки все снять. Завезли их и тут же купили.

– Может быть, что-то я действительно от этого сахара абстрагироваться никак не могу. Только деньги в банк отвезешь ты или твой главбух. Никто, кроме нас троих, об этом знать не должен.

– Так деньги ж все равно в банк?

– Безусловно. Но не полностью. Я не обязан тебе объяснять всех нюансов. Это моя сделка. Да, самое главное забыл: четверть наценки – твоя. На нее ты сможешь сумму долга твоего подопечного уменьшить, а оставшуюся – уж крутись сама. Оприходуешь, якобы все от этого проходимца поступило. А еще одну четверть принесешь мне – Хованскому тоже жить надо.

– Угу.

– Согласна?

– Вроде бы да.

– Время на раздумья твои у меня нет.

– Согласна.

Ольга ехала домой и думала о нем. Это же надо было так совпасть их разрыву и кашаевскому «кидку». А вдруг... Да не может быть... Но каков стервец – хотя бы позвонил после стрелки. И она решила заехать к нему: себя проверить – прошло или нет, и на него посмотреть.

Алешина зашла к нему в кабинет, и ее никто не остановил по причине того, что в приемной просто никого не было.

Она рванула дверь на себя, та не поддалась. Тогда Ольга загрохотала по ней кулаком.

Дверь открыл Романов с блудливым выражением лица и какой-то сальной улыбочкой.

– А... Ты?

Отодвинув его в сторону, Ольга прошла в кабинет. В кресле сидела милейшая девица в кожаных шортах и почему-то кепке набекрень.

– Знакомься... это моя новая секретарша – Марина.

– Взамен утраченной Милки? – отрывисто спросила Ольга.

– Ну да, – чопорно и не спеша ответил он. – Людмила на повышение пошла, она теперь в отделе снабжения у меня работает.

– Мне это знакомство ни к чему, – резко ответила она.

– Я пойду, Геннадий Андреевич? – спросила кожаная девица.

– Иди, конечно.

Пока она поднималась и лениво переставляла ноги в направлении двери, они молча смотрели друг на друга. Как только дверь за ней захлопнулась, он завопил:

– Ты что себе позволяешь, а? Хозяйка нашлась...

– А ты мне не указ! – заблажила Ольга. – Я по стрелкам хожу, нервы себе мотаю, думаю, как Женькин долг погасить, принимаю всякие сомнительные предложения от своих учредителей, а ты тут развлекаешься! Как отличнейше ты устроился!

– Да не спал я с ней!

– Только собирался!

– И не собирался!

– А то я тебя не знаю!

– Да не завожу я романов на рабочем месте!

– Но при чем здесь все это – спанье, романы, эта девочка? Я же не спрашиваю, что ты делал с ней при закрытых дверях. И не инспектор по нравственности я! Просто непонятно, почему ты исчез, когда у меня начались все эти неприятности.

– Так ты же сама меня попросила оставить тебя в покое!

– Я попросила, но поинтересоваться, как у меня дела... Просто поинтересоваться, помощь мне твоя на хрен сдалась, можно было?

– Сколько ж можно интересоваться, когда каждый раз тебя недвусмысленно выставляют за дверь? Я не мальчик семнадцатилетний, чтобы так со мной обходиться. Не хочешь быть вместе – твое право. Но бегать за кем-либо я не привык, да и некогда мне, знаешь ли...

Ольга как-то сразу вся сникла, повернулась, ссутулилась и пошла вон.

Семь лет жизни коту под хвост. В ее-то преклонном возрасте... Непозволительная роскошь.

– Во-первых, ты ужасно поправился, во-вторых, шея у тебя стала толстая и кряжистая. Как у быка. Неприятная. Такое ощущение, что голова растет прямо из туловища, – сказала она на прощание, не оглядываясь.

– Я курить бросил, вот и все, – проговорил он в ответ.

– А от моих дневных доз, наверное, померла б и лошадь, – заметила Ольга.

Нет, ну куда все девается? И почему не в силах один человек до конца понять другого? Может, в этом, конечно, высшая мудрость жизни и есть. Но какая-то она чересчур уж неутешительная.

* * *

В приемной сидел Кашаев Женёк с гитарой в окружении Ольгиных сослуживцев. Она вошла и, обалдев, так и застыла в дверях. Он еще и пел, цедя сквозь зубы слова:

– Щас припев, давайте все вместе, – лихо призвал Женёк.

Дверной косяк содрогался от сдавленного Ольгиного смеха. Все были так увлечены происходящим, что ее никто не видел. Собственно, сделать это мог только Кашаев, который сидел лицом к ней, но выражение его физиономии было такое отстраненное и одновременно такое мечтательное, что ему было явно не до Ольги. А коллеги ее меж тем грянули хором:

– Лейся песня на просторе! – дурным голосом завопила Ольга. – Что за распевки в моей приемной?

– Шахиня ваша пришла, – прокомментировал Кашаев. – Бесстрашная несгибаемая шахиня... Я вот коллектив развлекаю, тебя ожидая.

– Чего это на «ты»? Мы вроде овец вместе не пасли? Деньги, что ли, принес? – спросила Ольга.

– Не принес. Нет их у меня. Да какая разница? Что ты все в бутылку лезешь? В бутылку и на рожон. Жизнь скучна?

– В бутылку ты сам основательно сегодня слазил. Ну-ка давайте расходитесь все. Обеденный перерыв через десять минут кончится. Поете-то давно? А то всех клиентов распугаете.

– Поем мы недолго, Сергеевна. Он к тебе поговорить приехал, ты уж выслушай его, пожалуйста. С ним такая беда приключилась... – попросил Игорь.

– А с нами – нет? Палата номер шесть! Чокнутые – все, как один! Да и слушать мне его омерзительно после того, что он со всеми нами сотворил.

– Ольга, будь великодушной, – звонко сказала Света. – Мы все-таки все вместе, а он один на один со своим горем.

– Положительно здесь все юродивые города собрались. Все, что происходит, с трудом воспринимается нормальным человеческим разумом. Мне, кстати, с тобой срочно посоветоваться нужно.

– Да я на месте, ты с ним прежде переговори, – жалостливо попросила Света.

– Ну пойдем, горемычный, – презрительно пригласила Ольга Кашаева.

– Вот какое дело, ты только послушай все до конца. Не перебивай, – горестно забубнил Женёк. – Я и стихи свои тебе принес. Не думай, что я подлец какой-то. Нормальный я мужик, только в клещи попал, так уж случилось. Я когда резину у вас брал, знал уже, что продам ее с наваром, только расплатиться с вами мне будет нечем. Потому что другим людям я был должен охеренную сумму. И «на счетчик» был ими я уже поставлен. Резину продал, понес им деньги. А они мне такие проценты за просрочку насчитали – что мама моя. Я тогда машину продал, пришел – опять не хватает. Потом я понял, что этот долг вечным становится и покрыть его я просто не в состоянии. Ребята те – Тельнов со своей компанией. А когда я к ним обратился по поводу наших с тобой разборок, они мне еще за ту стрелку столько насчитали, что хоть добровольно могилу себе рой.

– Так тебе и надо, лживая рожа, – не сомневаясь в своей правоте, ответила Ольга.

– Так мне и надо.

– Ты чего пришел-то, не понимаю я.

– Прощения у всех вас просить. Потому что когда мне глотку перережут – ничего уж сказать не смогу.

– Что ты жалобишь меня, тоже мне мужик. И не перережут они тебе ничего, ты им нужен во как, – потрясла она перед ним своим кулаком. – И никакого смысла нет тебя прирезать.

– Не факт. А потом не могу я Машу и Настеньку своих под удар подставлять. И старики еще, прости мою душу грешную. Всю жизнь горбатились на этот дом. Строили-то сами его, а кирпич еще в доисторические времена частями покупали. Вляпался я так, что не вылезу. Тельнов... Теперь уж какая разница – не он, так другие. Потому что я уже беру на реализацию все, что под руку подвернется.

– Значит, не одни мы дураки доверчивые в нашем городе. Ох, была бы возможность – по всем городам и весям пустила бы о тебе, гаденыше, информацию. И по-прежнему не платишь?

– Частями, чтобы не получилось так, как у вас.

– Благодетель. Вот слушаю тебя и думаю, как я до сих пор с ума не сошла? Хотя тенденции к этому явно есть – раз после всего я с тобой еще разговариваю.

– Боишься, значит, с ума сойти? Пушкина, помнишь? «Не дай мне бог сойти с ума, нет, легче посох и сума», – тоже, знать, побаивался...

– При чем тут Пушкин, каким таким боком?

– Ладно, пусть никаким. Ты прости меня, слышишь, что подвел я вас. Думал за ваш счет выползти, да не получилось. И стихи мои возьми, почитай, если захочешь. Может, что-то про меня поймешь, и не буду я в твоих глазах законченным подлецом. Короче, попросил прощения, и с души отлегло. Пошел я. – Он встал, покачиваясь, как-то странно дернул головой, как контуженый. – Прощай, начальница. И вот что я подумал: напоследок я одну историю тебе расскажу.