– Вот такая история. А теперь уж и вправду прощай.

И тут ей стало его жалко до одури. Миф о загадочности и непостижимости русской души на деле никакой и не миф, а самая настоящая реальность. А если та душа еще и женского рода, то ее иногда совсем не понять. Нонсенс какой-то. Этот человек обманул их, обокрал, оболгал.

Может, все, что он рассказал ей сейчас, было очередной ложью. Но она уже считала, знала, что все это правда – до последнего слова. И еще: сегодня он был другим – беспомощным и беззащитным. Если б она еще знала, что через неделю он погибнет в пьяной драке, может, она и...

А что она могла? Взять его за руку и отвести в милицию, предварительно убедив его в том, что нужно там рассказать все как есть? Что ж сама-то туда не обратилась? Даже потенциально этот вариант совсем не рассматривала? Да потому, что этот лозунг «Моя милиция меня бережет» смотрелся через призму всего происходящего просто комично. Ежели б она нас берегла, не возникали бы как грибы после дождя все эти охранные структуры. И воры бы не контролировали самое известное кафе в центре города.

Она наугад открыла оставленную им на столе тоненькую тетрадку. Прочитала:

Перевернула страничку, там было:

– Женёк... Постой! – пробормотала она себе под нос. – Стой, Кашаев! – закричала Ольга, открывая дверь. Но он не вернулся.

Алешина выдохнула и позвала к себе Свету.

– Жалко его, правда? – спросила ее главбух.

– Жалко у пчелки. И вообще – нас бы кто пожалел.

– Ну, ты, мать, кремень бессердечный.

– Понимаешь, что толку жалеть, если помочь ничем не можешь? Только словоблудием заниматься. Бездеятельная жалость – кому нужна?

– Скажи еще, что жалость унижает человека.

– Не скажу. Я вообще думаю, что жалость – предвестник любви. Значит, тебя тронул человек, который попал в печальную или тяжелую ситуацию. Ты к нему неравнодушна. Вообще у нас еще будет время на эту тему поговорить, а сейчас делом надо заниматься.

И Ольга рассказала ей сахарно-мебельную историю. Света расширила свои и без того огромные светло-голубые глаза на нее и заговорщически сказала:

– Дело ясное, что дело темное.

– Ты прикинь, чем нам все это может грозить?

– Ах, если б я знала, что замыслил этот стоумовый жук Хованский! Не могу ж я в его голову влезть.

– Да и не надо. Смотри – накладные на приход – будь то мебель или что еще – явно поддельные. Но мы берем все на реализацию. Обязаны ли мы проверять наличие в действительности той фирмы, что нам товар доставила? Нет, конечно.

– Дальше мы продаем все с наценкой, несем деньги в банк и переводим их на головную фирму. И за нами повисает задолженность перед поставщиками, пусть даже мнимыми.

– И чем это чревато?

– Может, потом Хованский хочет сделать взаимозачет? Тройной. Мы должны той фирме, а она должна им, а деньги ушли к Хованскому. Взаимозачет!

– Но что-то тут нечисто, это точно. Задницей чувствую. Уж слишком много потаенности. Да что говорить – это элементарная отмывка денег.

– Да наплюй и разотри, – посоветовала Света. – Мы часть задолженности зато погасим. А ты у него письменное распоряжение на сделку попроси.

– Так он мне его и дал! Соображаешь, что говоришь-то? Ладно, я уж согласилась, просто хотела с тобой посоветоваться. Но все, о чем мы договаривались по поводу покрытия задолженности, не отменяется. Пусть это будет как подстраховка. Так что никому ни слова. А с Аллой насчет пробивания в кассе в нужное время и нужный день сама поговорю, когда Хованский протрубит начало сей судьбоносной финансовой операции.