...Так с чего я хотела начать? Ведь не с Катаняна же и очистителя...

...Да, с того убийственного лета. Все это оттого, что голова моя забита всякой чепухой, такой ерундой, о которой перед смертью-то и вспомнить будет смешно. Вот тогда и улыбнусь.

Шины отечественные и импортные, диски, в том числе титановые, аккумуляторы, тормозные колодки и всякая другая автомобильная дрянь – все это надо продать, а перед этим – купить. Схема проста и отработана: фирме не первый год. И только раз мы сильнейшим образом пошатнулись – по моей, кстати, вине. Но выкарабкались, хоть и с немалым трудом. И сейчас, как и прежде, дела у нас идут неплохо, а использовать другое, более показательное определение не хочется мне по причине: как бы не сглазить. Люди получают хорошую зарплату, мальчики-продавцы исправно кормят свои, а некоторые – и чужие в придачу семьи, все довольны, часто смеются.

А я, проснувшись ночью – рядом похрапывающий Алешин, – думаю уже не о своей печальной личной жизни («Жизнь была, а на фига?») и не о своей горькой судьбе (тем более что она у меня не настолько горькая). Я думаю о том, что все закончилось, я выстояла. А победила ли? Даже если считать так, то это абсолютно ничто в сравнении с тем, что на сегодняшний день я полностью разрушена внутренне.

Депрессуха прет на меня неукротимым танком, перед ним – я в жалком и неприспособленном окопе, у меня и каски-то нет, вообще я вся какая-то голая, голая стареющая баба, взглянув на которую и не подумаешь, что когда-то в один и тот же вечер у нее были назначены встречи с тремя поклонниками. Один ждал ее у парка, другой – через час у арки ее дома, третий – еще через тридцать минут у подъезда.

Он – величайший книгочей и жизневед – в тот день сказал мне страшное, видимо, обчитавшись Льва Толстого и все поняв по моим взбудораженным глазам и обрывистой речи (я вообще-то просто устала и не рассчитала своих сил: третий в тот день был явно лишним).

Он был умен и очень в меня влюблен в то время – вовсю гремела весна, пятый курс, всех буквально несло – не по течению (ах, «когда б не смутные влеченья чего-то жаждущей души...»), а куда-то в омут. Он сказал мне: «Знаешь, если я люблю девушку, а она меня не любит, она должна умереть». «Господи, – я изобразила испуг, – прости, но я просто не в состоянии слушать твои садистские бредни».

Нет, а вот что бы было, если б он в тот вечер взял бы да и убил меня? В конечном итоге это ведь чрезвычайно достойно, величественно-красиво: умереть, потому что не сумела разделить обрушенную на тебя любовь. А уж справедливо – наверняка.

С каким удовольствием я бы сейчас его слушала. Этот мальчик женился потом на девочке, которую случайно встретил на улице, почти сразу же развелся с ней, женился второй раз, уехал в другой город и даже получил какую-то престижную журналистскую премию. Счастлив ли он, я не знаю.

Нет, вообще-то жаловаться мне грех. Лет пятнадцать сознательная жизнь моя была фантастически прекрасна, от ее вкуса я испытывала истинное наслаждение – как гурман, поглощающий изысканное блюдо. Так, может, день сегодняшний – оплата за проезд в том нарядном веселом автобусе?

Теперешнюю себя я не люблю – не люблю раздраженное выражение своего лица и опущенные уголки губ, и седеющие виски, и морщины на лбу, крохотные висячие родинки на шее. Я не люблю, что иногда позволяю говорить с собой в неуважительном тоне, не всегда могу ответить резко и прямо, когда меня обижают. При этом я иногда вспоминаю, что раньше могла и умела. В такие моменты я себя ненавижу...

Впрочем, не слишком ли много я на себя беру? В этих самообвинениях – бешеные амбиции на голоса всех инструментов. Какофония звуков. Ко всему прочему я еще и плохой дирижер...

Так с чего ж я хотела начать? Ах да – с того убившего меня лета.