Мы были влюблены друг в друга до умопомрачения.

В мире не существовало никого, кроме нас, а сам мир был создан исключительно для нас. В параллельных мирах жили наши семьи, его и мои друзья, его – относились к моему существованию с большим пониманием, мои – находились в полном недоумении, почему мой выбор пал на этого человека, за что его можно любить. Дуралеи, будто любят за что-то. Любят просто так, а потом уж сопровождают это разными словами – красивый, умный, сильный...

Нас друг для друга пометил Бог, я знала, что это было именно так. Не знала только, что, сделав это, он дал нам испытание – справимся ли мы с этой любовью. Он, Бог, наверное, очень обоих нас любил, так любил, что забыл, что, в конце концов, мы обыкновенные земные люди.

Я приходила домой утром, валилась на кровать рядом с Алешиным, от меня за версту несло плотью – этот запах не смоешь ничем. Он смотрел на меня грустно-грустно своими оленьими глазами и говорил:

– Ты влюбилась, Олька.

Врать у меня просто не было сил. Вспышки острой жалости к мужу мучили меня эпизодически. Чаще хлесткой волной накатывал стыд.

Стыдно было перед Алешиным, стыдно было перед дочерью Дашкой – она находилась в поре выбора спутника жизни, поре любви, и мне было абсолютно непонятно, как можно в таком случае разумно и степенно раскладывать все по полочкам, обсуждая достоинства и недостатки очередного претендента, да разве это любовь?

Стыдно было перед мамой – при каждом удобном случае я сбегала из дома, вместо того чтобы сидеть с ней и слушать тихие ее сетования на жизнь и подступающую старость.

И в каждом приступе стыда всегда была примесь упоительного желания обладать им сейчас и немедленно. И стонущая тоска от невозможности тотчас же это совершить.

Может, это был и не стыд, а что-то такое, чему определения еще не придумано. Ведь в чем я могла быть перед всеми виновата, если это – любовь? Что же здесь постыдного? Ну не может история эта раскрутиться так, чтобы никто не пострадал.

Тех, кто должен был заплатить за это наше сокровище, было по меньшей мере четверо – двое там, двое – здесь. Две наших дочери, моя, так похожая на Кольку, и его – так похожая на него, так похожая.

Они родились в одном и том же году. Они могли бы быть подругами. Мой Алешин, его Галя. Это только по минимуму, потому что дальше следовали родители, братья и сестры со своими симпатиями и антипатиями. А все, вместе взятые, были в какой-то степени рабами привычек. Когда семья вполне благополучно существует почти двадцать лет, разрушить ее «до основанья, а затем» построить что-то более-менее приличное сложно.

Сделав эти печальные подсчеты, я испугалась, он – озадачился. Чтобы вытравить с корнем все сомнения, мы начали смеяться – нужно поженить моего Колю и его Галю, они очень даже подходят друг другу – Колька с глазами скорбно-изогнутой линии, подтянутый, худой, как пес, и Галя – изящная, женственная, воздушная, как птичка с японской миниатюры. А мы были высокие, крупные, энергичные, легкие на ногу, не ходили – летали как два «боинга». Смотрели на фоне ослепительно голубого неба друг на друга одинакового цвета – светло-коричневого в крапинку – глазами, в которых была любовь, собачья преданность и безумная друг по другу тоска.

Если очень хочется, можно все на свете оправдать. Людям это свойственно.

Если ничего не решать, все может длиться долго-долго. А жизнь так коротка. Все привыкнут, мы привыкнем...

Касание прекратит свое магическое действие, электричество исчезнет, тело перестанут прошивать пароксизмы страсти – на улице, дома, в любом другом непригодном для этого месте – при воспоминании о прошлой ночи. Насколько это вовремя – настолько это здорово, чувствуешь себя такой живой, такой счастливой. Хотя мы вместе уже столько лет, а каждый раз все – как в первый.

Нет, нам нельзя терять СВОЕГО времени. Нужно обязательно что-то решать. Никакие разумные доводы в нашем случае просто невозможны.

На принятие решения ушло еще несколько лет. Его Юльке нужно было закончить мединститут, моей Дашке – университет. Бросать детей в период обучения очень непорядочно.

Он позвонил мне неожиданно вечером в день рождения своей дочери. Звонка его я никак не ждала. Сидела, читала своего любимого Вознесенского:

– Выйди, прошу тебя, я сейчас подъеду, – сказал он каким-то потерянным голосом.