подхватывает Мишка.

со стоном подхватываю я.

Я вопросительно смотрю на Генку – мол, продолжай. Он уперто режет колбасу. Ну и ладно, сама – так сама.

Я выхватываю у Романова кухонный нож и картинно ударяю им Мишку.

– Вы какие-то сумасшедшие, – диагностирует мой единственный.

– А ты? – Мишка уже завладел ножом и крутит им у Генкиного лица.

– И я, потому что нам с Олькой с тобой хорошо.

– Это вам друг с другом хорошо, а я – бесплатное приложение. Я везде бесплатное приложение. Старики в Израиль уехали, жену с ребенком перевезли, а я здесь с вами сижу, разговоры разговариваю. В принципе тоже надо собираться.

– Ты серьезно? – спрашиваю.

– Куда уж серьезней. А что мне здесь ловить, Алешина? Я бывший венценосный кавээнщик, им на всю жизнь и останусь. Вот Романов чуточку в студенческие игрушечки поиграл, капельку на гитаре побренчал и за дело. Работает по специальности и дело свое открыл.

– Да кто ж тебе, хрен моржовый, то же самое мешал сделать? – возмущается Генка.

– Мятущаяся душа еврейского народа.

– Положим, ты еврей довольно неординарный для своей национальности. Водку жрешь, как истинно русский.

– О, это мы умеем в совершенстве.

– Вообще-то это огромная редкость.

– О чем вообще речь, друзья мои? А кто его знает, может, там я себя и найду, на исторической-то родине?

– Если ты уедешь, мы с Генкой останемся совсем одни, – грустно отмечаю я.

– Да ладно плакать-то. «Все только начинается!» – как говорили мальчики из «Взгляда».

– Нет, я серьезно, нам будет плохо без тебя, правда, Романов?

– Вам не без меня будет плохо, душа моя, – вдруг резко говорит Мишка.

– Нам вообще будет плохо? – чуя, что он имеет в виду что-то очень для меня жизненно важное, тоскливо спрашиваю я. – Только не ври!

– Все зависит от него, – кивает в сторону Романова Миша. – Ему надо что-то решать. Так дальше невозможно. Я же вижу, как ты мучаешься.

– Во! Класс! – возмущаюсь я. – Здорово, когда от тебя ничего не зависит. Значит, ты считаешь, что все дело в нем? А со мной все ясно?

– Да не обижайся ты на меня, Олюшка. Просто ты сильнее его гораздо.

– Я что – покойник? – раздраженно спрашиваешь ты. – Почему вы разговариваете так, будто меня нет?

– Козел ты, причем молодой еще, прыткий и очень живой козел. Я ж твой друг, кто тебе, кроме меня, всю правду-матку нарежет?

Я внимательно разглядываю дно хрустального бокала, крутя в руках его ножку.

– Пошел ты знаешь куда? – предлагает Генка.

– Да я на дачу поехал, – сообщает Гаминский.

– Ты ведь пьяный, – выхожу я за ним в коридор.

– А когда я за рулем трезвым-то был, ты помнишь?

– Но мне кажется, ты сегодня очень пьяный.

– Солнце мое, я не пьяный, я просто печальный. Мне тебя жалко. Хочешь, я тебя домой заброшу? Или поедем на дачу съездим, это ненадолго, мне только с покупателем встретиться.

– Ты дачу продаешь?

– А зачем она мне? Я бы вам подарил, но только вам, не ему, чтобы там Галька расхаживала.

– Ольга никуда с тобой не поедет, – распоряжаешься по-хозяйски ты.

– Почему ты за меня решаешь?

– Прости.

Миша ждет, что я скажу.

– Я не поеду.

– Хозяйка – барыня. Королева и в рубище королева, – изрекает Гаминский, захлопывая дверь.

Настроение безнадежно испорчено.

Мы возвращаемся на кухню. Романов наливает себе водки, садится на стул. Я отодвигаю рукой тарелки, сажусь на стол, ничего себе не наливаю, обхватываю руками его-мою любимую голову.

– Что, если он прав?

– Лёлька! Мы все равно будем вместе!

– Когда? – обреченно спрашиваю я. – На том свете? Мне так не нужно. Романов, сколько нам осталось, я уже старая.

– Ой, я вас умоляю. Ты сейчас красивей, чем раньше, когда мы встретились. И ты становишься красивей год от года. Время играет на тебя.

– Понятно, в отличие от всех остальных я не старею, а молодею. Ген, это смешно. Когда я стану старухой и буду ходить с клюкой, красота моя достигнет апогея.

– Почему с клюкой?

– Не знаю, я так вижу – обязательно с клюкой. Так интересней. И вообще я не хочу доживать до этого возраста.

– Это неправильно.

– Гена, а что, если Гаминский прав?

– Да он просто нам завидует. Мишка – отличный мужик, но это же не профессия. Карьеры не сделал, личная жизнь не сложилась, с женой развелся...

– А у нас – сложилась?

– У нас как раз – да.

– Все шутишь.

– Какие тут шутки? Что тебя в нашей жизни не устраивает?

– Ты знаешь. И если...

– Да никаких «если». Все будет хорошо. Ты видела небо в алмазах? Ну вот, у тебя еще все впереди.

Мы ложимся в постель. И все так грустно-грустно. Неистовые поцелуи – будто сейчас кончится жизнь.

– О чем ты думаешь? – спрашивает он.

– О том, что я, наверное, не смогу без тебя жить. Не смогу, понимаешь? Помнишь, нам однажды в одну и ту же ночь приснились одинаковые сны? Я была тогда на юге, а ты был здесь. Перед отъездом моим мы зачем-то поругались. Через два дня приснился мне этот сон. Я позвонила тебе утром на работу, рассказала. Ты выслушал меня и сказал, что тебе снилось то же самое. Именно в эту ночь. Помнишь?

– Ну конечно. Про то, что я ушел из семьи и мы встретились с тобой на какой-то презентации, там была и твоя дочь, и мы с тобой танцевали и целовались до крови на губах.

– Чем он заканчивался, помнишь?

– Тем, что мы должны были переехать в эту квартиру на следующий день.

– Нет, это мы так договаривались. А кончилось все тем, что утром ты позвонил мне и сказал: «Понимаешь...»

– Я этого не помню, ты выдумываешь.

– Я не выдумываю, так было.

– Но это ж всего-навсего сон, тем более двухлетней давности.

– Это не важно. Тем более что сны сроков давности не имеют.

– А что важно?

– Что я люблю тебя, бестолковый, и ты для меня дороже всех на свете. Дороже дочери, дороже матери, понимаешь? Я ведь сейчас страшные вещи говорю. Я ради тебя могу пожертвовать головой, своей собственной головой, вот что важно.

– Я знаю, замолчи, пожалуйста...

Иногда мы гуляем по городу. И встречаем при этом – почти всегда (действие закона подлости) – наших общих знакомых. Некоторые при этом воровато прячут взгляд и не здороваются, некоторые делают вид, что все в порядке вещей, являя себя цивилизованными людьми, раскланиваются в ответ.

А мой друг Катанян, если мы заходим в его фотомагазин, демонстративно целуя мне руку, молча смотрит на Гену.

– Слушай, он меня ненавидит, твой красавец армянин.

– Нет, он просто очень уважает моего мужа.

– Не понимаю, что вообще вас связывает.

– Но я же тебе рассказывала, я была корреспондентом, а он фотокором, мы работали в одной редакции.

– Да мало ли ты с кем в своей жизни работала! У вас что-нибудь было?

– Ты что? Никогда.

Я говорю правду, а он мне не верит. Тогда я спрашиваю:

– Получается, по-твоему, у мужчины и женщины могут быть только такие отношения?

– Какие «такие»?

– Ну, секс.

– А у нас что – секс? – спрашивает он.

– Наверное, – дурачусь я.

– Ну ты и стерва, Олька.

– Нет, ну озвучь, что у нас? Любовь, страсть, блуд, амок? Что?

– Все вместе. И более того.

А Катанян, блюститель моей нравственности, звонит мне вечером:

– Оль, он меня просто раздражает. Не заходи ко мне с ним, прошу. Что ты в нем нашла, в конце концов?

– Себя.

– Господи, какая ж ты дура, Алешина. Катастрофическая дура в любви. Как Колька-то тебя терпит, я бы на второй день жизни с тобой тебя бы убил за все твои выкрутасы.

– Только у него, пожалуйста, об этом не спрашивай.

– Да не буду, не волнуйся. Я просто не понимаю, неужели ты ничего не видишь. Я твой друг, поверь мне, ты совершаешь страшную ошибку.

– Роковую... Что я должна видеть-то, что?

– Что он не стоит тебя.

– А сколько я стою?

– Не сколько, а кого? Я знаю все твои увлечения на протяжении двадцати лет, я смотрю на них сквозь пальцы, потому что сам такой. Мы одинаково порочные дети нашего времени. Мало таких или, наоборот, много, я не знаю. Да мне это и не нужно. Речь не о победах на любовном фронте. Раз они потом оборачиваются поражениями, а всякое расставание, не важно по чьей вине, поражение и есть, какие ж это победы. Потому мне тревожно, что ни одно из твоих увлечений не было по времени таким длительным. У тебя было много мужчин, и каких! Если бы ты просто намеревалась пополнить свою коллекцию, я бы все понял. Но ты слишком задержалась с ним. Мне это непонятно. И вообще... Все должно идти по восходящей.

– Ты имеешь в виду должности? Так он достаточно высоко на служебной лестнице стоит.

– Не прикидывайся. Ты знаешь, что я имею в виду уровень.

– Чем он тебя не устраивает?

– Да всем. Терпеть не могу рафинированных мужиков.

– Да что ты о нем знаешь?

– Я не знаю – я вижу.

– Ты что, ясновидящим заделался?

– С тобой невозможно разговаривать. Ты как чужая.

– Прости, Катаняша. Прости меня. Просто я люблю и всех и все послала к черту. Какая коллекция... Мне никто, кроме него, не нужен. Может, и была когда-то коллекция, потому что я искала свою половину. Искала и нашла. Что же мне теперь делать?

– Коля знает? Про половину...

– Догадывается, наверное. Да мне все равно...

– Что ты делаешь, Алешина? Близких своих пожалей.

Но мы действительно всегда – всегда были как две половинки одного целого. Мы так точно подходили друг другу, как две створки раковины, они соединялись, раковина захлопывалась, получалось одно целое – МЫ. Одна общая душа. Такого со мной никогда не было. Всегда оставалось что-то для себя...