Атмосферник вывалился из Перехода — и совершенно неожиданно вдруг опустил нос и почти вертикально пошел вниз. Двигатели захлебнулись и смолкли. Несколько удивленный, Пилот потянул ручку на себя — та двинулась неожиданно легко, но никаких заметных изменений ни в направлении, ни в способе — брюхом вниз — не последовало.

— Оригинально… — пробормотал Пилот, фиксируя взглядом одновременно ручки катапульты и индикаторы высоты. Радарный показывал что-то около сорока километров, что для динамического прыжка было в общем-то нормально, зато воздушный уперся стрелкой в ограничитель и явно не собирался производить ею какие-либо движения.

— Ну, подождем… — снова пробормотал Пилот, переместив руки — на всякий случай — ближе к катапульте.

Где-то на двадцати километрах сгустившийся воздух начал, наконец, порыкивать на законцовках крыльев, машина вздрогнула и медленно-медленно, с неохотой, опустила нос к земле.

— Уже хорошо, — прокомментировал Пилот. — А дальше?

Еще через пару километров задрожала ручка управления, отмечая возрастание нагрузки на рулях, рычание превратилось в знакомый пронзительный вой, и где-то на десяти тысячах автоматически запустились двигатели.

Перегрузка привычно вдавила Пилота в кресло, и впервые в жизни он обрадовался ей, как старой знакомой — поскольку она была четким признаком выхода из почти вертикального пике.

Пике закончилось на пяти тысячах, перегрузка сползла — медленно и как будто очень недовольно, не менее привычная легкость заполнила тело, и Пилот машинально взял ручку еще на себя — и только потом додумался взглянуть на индикатор перегрузки.

В прямом горизонтальном полете тот показывал 0,75 G.

— Ах, вот оно что! — облегченно засмеялся Пилот. — Здесь просто меньшая тяжесть!

Двигатели разогнались до привычных 0,5, автопилот приглашающе замигал глазком на приборной панели, и Пилот с некоторой даже расслабленностью отдал управления ему, и взглянул на планшет с картой… и тут же расслабленность и благодушие исчезли неизвестно куда.

Переход выбросил его на несколько тысяч километров восточнее базы.

— Твою мать! — в сердцах высказался он в адрес местных (впрочем, уже не местных) программистов. — Ламеры! Арифмометры вам программировать, а не Ящик.

Одновременно с ругательствами он убирал газ до 0,3 и осторожно тянул ручку на себя.

Атмосферник протестующе задрожал, покачнулся, и медленно и неохотно стал набирать высоту.

— Так ведь и экономичная высота здесь другая! — через некоторое время определился Пилот и следующие полчаса развлекался тем, что всячески поносил уже упоминавшихся программистов, Психолога, заповедные планеты с уменьшенной силой тяжести, межлинейную войну и все остальное, что только мог припомнить, затем вспомнил, что идея лететь на атмосфернике — аппарате хоть и скоростном, но и потребляющем горючее с невероятной прожорливостью — принадлежала ему самому, и прикусил язык.

Белый огонек, изображающий его, ужасающе медленно двигался по планшету, отметка базы вообще не появилась еще из-за западного края, на пятнадцати километрах самолет начал проявлять нехорошие тенденции, наводящие на мысль о штопоре, и ручку пришлось установить в нейтральное положение и даже немного отжать, а неизвестно откуда взявшиеся облака заволокли к тому же землю, и машина, казалось, неподвижно зависла в сером полупрозрачном мареве.

Пилот с трудом подавил в себе желание открыть окно и высунуть нос наружу, дабы удостовериться, что самолет не висит на месте, как стратостат.

Следующим желанием стала жгучая потребность снизиться и поискать ровное место для приземления, затем Пилот вспомнил крохотные, предназначенные только для гладкого бетона, шасси атмосферника — и снова выругался.

Потом ему захотелось в туалет.

Почему-то именно такое банальное и невыполнимое в тесной кабине желание привело его в особую ярость, и новый взрыв ругательств вызвал недоумение со стороны Ящика.

— И ты, Ящик, тоже …! — безапелляционно заявил Пилот и, подумав, добавил. — И не ...!

Ящик обиделся и заткнулся, Пилот поругался еще некоторое время, тоже умолк и от нечего делать начал изобретать способы помочиться за борт.

Шланг с воронкой был отметен сразу, поскольку, во-первых, сверлить стены было опасно и нечем, а во-вторых, эффект Бернулли вместе с мочой вытащил бы через воронку и то, что первоначально для утилизации не планировалось.

Банка с последующим выбросом через приоткрытый фонарь не подходила чисто по технической причине — фонарь был или открыт, или закрыт.

Банка без выброса…. сначала Пилот улыбнулся было, представив, что с ней произойдет на посадке, затем улыбка с его лица сползла, и вариант начал представляться все больше и больше приемлимым… пока не обнаружилось, что ни одной банки в кабине нет.

Пилот задумчиво потрогал ладонью шлем, затем поразмыслил еще и решил отложить решение проблемы до лучших времен.

“В конце концов, — подумал он сразу же после такого мудрого решения, — если придется прыгать, проблема решится сама собой…”

А мысль о том, что прыгать-таки придется, возникала все чаще и чаще — при каждом взгляде на указатель уровня топлива.

Двигатели возмущенно, словно мартовские коты, выли на непривычно низких оборотах, воздушные ямы злорадно потряхивали непривычный к такому истребитель, а Пилот развлекался тем, что прикидывал, сколько месяцев он будет идти к базе, пробираясь сквозь заповедные леса и форсируя море на резиновой лодочке, входящей в комплект НЗ.

От нечего делать он начал крутить настройки приемника и вызывать на аварийной волне базу — но, разумеется, электромагнитное поле планеты было чистым и невозмущенным, и Ящик базы либо был сильно занят, либо начихал на все, либо же его просто не было.

Действительно — зачем в санатории боевой компьютер?

Пилот уменьшил масштаб на планшете — точка, изображающая его, почти остановилась, зато из-за западного края показалось пятнышко базы. Ящик злорадно высветил конечную часть пути пунктиром, показывая, что дальше придется планировать. Это грустное зрелище опечалило Пилота еще сильней, он снова увеличил масштаб и старался на планшет больше не смотреть.

Делать было нечего совершенно.

Через некоторое время самолет перестало потряхивать, он все так же медленно выбрался из облаков, и Пилот поморщился от ослепительных лучей солнца. Тонкая атмосфера практически маскировала звезды, но и не фильтровала ультрафиолет, и Пилот старался по возможности спрятать лицо и не смотреть вверх — но через полчаса такого полета понял, что рези в глазах так или иначе не избежать, и опустил светофильтр.

Сразу стало холоднее — субъективно, разумеется. Пилот поежился и включил подогрев.

Еще через час солнце уже ощутимо светило в затылок. Он поднял светофильтр, глянул на блестящую поверхность какого-то прибора, увидел свои красные глаза — и поморщился.

В конце концов, когда отметка топлива уже болталась в районе нуля, пятно базы появилось-таки из-за края планшета и неожиданно резво двинулось навстречу. Пилот улыбнулся — и в это момент двигатели почти одновременно рыкнули напоследок и умолкли.

Улыбка медленно поползла с лица Пилота, затем трансформировалась в недовольную гримасу, он вырубил автопилот и плавно — очень плавно! — начал опускать ручку.

Набор высоты прекратился, скорость начала падать.

Самолет снова вошел в облака, Пилот сконцентрировал внимание на приборах, довел скорость почти до критической, затем подумал — и снизился еще немного. Истребитель затрясся.

Воздух с гремящим рычанием срывался с законцовок крыльев, словно бормоча невнятные угрозы, четко видимые в легких облаках вихри сопровождали самолет, как стервятники верблюда в пустыне, на лбу Пилота выступили капли пота, но он только встряхнул головой, опасаясь отвлечься хоть на секунду.

Облака кончились, под брюхом показалась неприятно близкая земля, покрытая сплошным лесом, на горизонте высилось что-то вроде горы, и планшет, увеличив масштаб чуть ли не до предела, рекомендовал эту гору обходить справа.

Пилот хмыкнул, чуть увеличил скорость, и осторожно наклонил машину.

Гора медленно ползла влево, истребитель порывался скользнуть вниз, Пилот разрывался между желанием то ли молиться, то ли непристойно ругаться. Наконец из-за лесистой громадины показались постройки, призывно блеснул бетон ВПП, самолет выровнялся, чуть ли не завис в воздухе, и, наконец, тяжело рухнул на самое начало полосы.

Заскрипело шасси.

Атмосферник с явной неохотой прополз пару сотен метров по блестящему бетону и неподвижно замер точно на разделительной линии.