«Она» — жаба — сначала была «он» — головастик. И родился он… Впрочем, лучше я сначала расскажу о его матери, иначе вам будет непонятно.

Мать его была громадной серой жабой и по-жабьему очень красивой: вся спина у неё была покрыта большими бородавками и серые ноги тоже. Она редко прыгала, как лягушка, а больше ходила развалистой жабьей поступью.

Но самое удивительное — это её глаза. Золотистые, с ярким чёрным зрачком посредине, они сияли и искрились так, что глядя на них, можно было забыть об уродливой жабьей голове, на которой они помещались.

В старину люди верили, что это светится через глаза находящийся в голове у жабы драгоценный камень, и убивали её, чтобы завладеть этим камнем. Камня в голове не находили, и глаза меркли, потому что из них уходило более драгоценное, чем все драгоценные камни мира: уходила жизнь.

Однажды весной в тёплой воде небольшого арыка, между стеблями болотных растений, жаба отложила кучку крошечных стеклянных шариков, каждый с чёрной точечкой посредине; чёрная точка — это икринка, крошечное жабье яичко, а стеклянные шарики — студенистое вещество, которое защищает яичко. В воде стеклянные шарики разбухли, стали больше горошинок и все вместе плавали на поверхности воды, а солнце грело икринки и медленно-медленно пробуждало их к жизни.

Наконец в икринке можно было уже различить крошечного головастика. Он лежал, свернувшись клубочком, и понемногу начинал шевелиться.

И вот в один из дней, когда весеннее солнце светило особенно ярко, головастики вздрогнули и начали раскручиваться. Маленькие, чёрные, точно большеголовые рыбки, они прорвали свои прозрачные шарики и начали плавать.

Кучки слизи — остатки шариков — некоторое время служили им пищей, а затем головастики поплыли в разные стороны, начав самостоятельную жизнь.

Сколько же оказалось у них врагов! Рыбы, лягушки, личинки водяных жуков-плавунцов — все набросились на бедных головастиков, как на вкусный обед. Хорошо, что их мама-жаба, отложив икринки, уже о них забыла, а то материнское сердце разорвалось бы от горя при виде этого ужасного побоища.

Меньше четвёртой части головастиков спаслось. Они запрятались в густые заросли водяной травы, но тут на них напали раки, водяные клопы и пауки, так что к концу дня от целой кучи малышей уцелело всего три головастика. Впрочем, особенно жалеть головастиков, не приходится — икры весной откладывается столько, что, если бы её не ели все, кому не лень, лягушки и жабы заполнили бы собой все реки и озёра и в них не осталось бы места для воды.

Три уцелевших головастика присосались ротиками к стеблю водоросли, понемножку соскабливая его нежную кожицу, — этим они питались. Так прошёл вечер первого дня их жизни. Ночью они, вероятно, спали, а утром поднялись вверх, навстречу ласковым солнечным лучам и смешались с толпой других головастиков, только что родившихся или подрастающих.

Тут они потеряли друг друга из виду, и что случилось с двумя другими — нам неизвестно. А тот головастик, из которого потом вышла наша жаба, принялся кормиться, плавать и очень ловко увёртывался от врагов.

По обеим сторонам рта у него: росли две нежные веточки с массой разветвлений. Это были жабры; головастики дышат ими, как рыбы.

Вскоре по бокам хвостика появились две задние ножки, потом выросли и передние. А хвостик становился всё короче и короче, и вот на берег арыка вылезла презабавная маленькая жабка. Она дышала ртом; жабры-веточки у неё исчезли, но короткий смешной хвостик ещё остался на некоторое время, и ей самой было от этого неловко.

Жабка была крошечная, но характер у неё переменился. Кроткие головастики никого не ели, наоборот, их все ели, а жабка сама стала хищницей и очень ловко ловила мушек и жучков. И при этом каким удивительным способом: быстро прыгать она не могла, да это и не нужно было — за неё прыгал её язык. Он рос не так, как у нас, из глубины рта вперёд, а наоборот, от нижней губы назад, внутрь рта. И весь был скользким и липким от слюны.

Когда к неподвижно сидящей жабке подлетала и садилась мушка, язык молниеносно выскакивал изо рта, шлёпался о мушку и так же быстро убирался обратно в широкий жабий рот вместе с мушкой, которая приклеивалась к липкой его поверхности.

Маленькая жабка жила и росла год за годом, ловко увёртывалась от врагов в течение целого лета. На зиму же, чтобы не замёрзнуть, она забиралась куда-нибудь глубоко под корни деревьев или в кучи сухих листьев и разного мусора и в глубоком сне ждала, пока весеннее солнце шепнёт ей, что трава зазеленела и уже летают жуки и мошки.

Прошло много лет, и жабка превратилась в жабу редкостной величины. И врагов у неё стало меньше — утке и то она была уже не по силам. И вот тут-то и начинается наш настоящий рассказ о ней.

Это был совсем маленький домик из двух комнат, кухни и большой террасы. Терраса тремя ступеньками выходила в тенистый сад. В нём росли два громадных грецких ореха и целое море роз, над которыми в тёплые летние вечера летали золотисто-зелёные жуки.

В домике жила самая маленькая семья — всего двое: муж и жена. Меньшей семьи ведь не бывает; если живёт один человек, то это ещё не семья. Днём они оба уходили на работу, а вечером жена садилась за рояль, а муж брал скрипку, и они играли.

Однажды вечером во время игры муж наклонился и тихонько сказал жене:

— Пожалуйста, не пугайся и не переставай играть. Посмотри, какой у нас нашёлся слушатель. Но жена, взглянув, вскрикнула и всё-таки перестала играть: на пороге широко открытой двери сидела огромная серая жаба, покрытая бородавками. Когда музыка смолкла, она повернулась и медленно вышла на террасу, а оттуда спустилась по ступенькам и исчезла в саду.

Молодая женщина еле пришла в себя от изумления.

— Что это за ужасное существо? — воскликнула она.

— Неожиданный любитель музыки, — засмеялся муж. — Жабы любят музыку, особенно тихую и мелодичную. Я об этом читал где-то, но сам вижу в первый раз.

На следующий вечер, как только началась музыка, гостья не замедлила явиться. Жаба по-вчерашнему сидела на пороге и, не отрываясь, смотрела на музыкантов.

Когда музыка кончилась, она тотчас же повернулась и исчезла в саду.

На третий вечер жена принесла дощечку и положила её на ступеньки лестницы.

— Это для нашей гостьи, — улыбаясь, сказала она, — ведь ей нелегко с её толстым животом прыгать по ступенькам.

И им удалось подсмотреть, как жаба, сразу же оценив всё удобство новой лестницы, спокойно поднялась по ней.

Её удивительные глаза сияли, как звёзды. Она доверчиво позволяла подходить к ней, и часто, уже после того, как музыка смолкала, сидела, словно погружённая в раздумье, и «драгоценный камень», спрятанный в её безобразной голове, переливался золотыми искрами.

— Том, Том, — ласково звала её молодая женщина, и какова же была её радость, когда однажды жаба подошла к ней на зов.

Скоро она уже начала брать из рук живых мух и жуков и часто днём важно сидела под розовым кустом, точно ожидала вечерней музыки.

— Катя, — тихо позвал раз муж, — посмотри!

Жаба вошла в комнату днём и ползала вокруг рояля, останавливаясь и как будто прислушиваясь.

С первыми осенними дождями Том исчез. Его искали по саду, клали самых вкусных червяков под его любимый розовый куст, но всё было напрасно.

— Его съел кто-нибудь, — чуть не плакала Катя.

— Успокойся, — уговаривал её муж. — Том спит где-нибудь в норке. Вот увидишь, в первый тёплый весенний вечер он явится попросить, чтобы ему поиграли.

И вот кончилась короткая ташкентская зима. В саду ожили насекомые, лягушки.

Катя волновалась:

— Сегодня вечером придёт Том. Ты видишь, я уже накопала червяков для него.

И, как только стемнело, она положила дощечку на ступеньки лестницы и заиграла тихую нежную мелодию. Через несколько минут шорох заставил её обернуться: Том сидел на обычном месте, на пороге, и глаза его, казалось, светились радостью свидания.

Прошло шесть лет. По маленьким комнатам давно уже топали весёлые детские ножки, и дети знали, что старой жабе под розовым кустом можно приносить червяков, но ни дразнить, ни пугать её нельзя.

Она до того привыкла к дому, что иногда днём заходила в комнату и важно сидела под роялем.

— Томик очень хороший, — с нежностью говорила маленькая девочка. — Он очень старый, даже старше меня, говорит мама. Я хочу сшить ему платьице с ленточками, ведь ему холодно голенькому, а мама не позволяет, говорит: «Жабы не девочки, и у них не бывает насморка».

— Нам нужно ещё собачку, — просил мальчик. — Папа, купи нам маленькую собачку. У других детей есть собаки, а у нас нет.

Однажды отец вернулся домой раньше обыкновенного.

— Серёжа, — позвал он, — посмотри, кого я привёз! — И он опустил на землю маленького весёлого фокстерьера.

— Его зовут Снежок, — сказал отец. — Дайте ему чего-нибудь вкусного и бегите в сад, он будет вас ловить.

Через минуту в саду поднялся дым коромыслом: лаял Снежок, в восторге визжали дети.

— Чудесный пёсик, — сказала жена. — Хорошо, что ты его достал. — И тут же, прислушиваясь, тревожно воскликнула: — Что-то случилось, ты слышишь, дети плачут, идём скорее!

— Томик, Томик милый! — плакала девочка.

Возле куста, весь горя от радостного возбуждения, стоял Снежок и недоумевающе смотрел на девочку.

Кажется, он хорошо поохотился: поймал такую удивительно громадную жабу. А дети плачут, и никто не сказал, что он молодец.

Его большие карие глаза были полны удивления. Дети плакали навзрыд.

Старый Том лежал под своим кустом белым брюшком кверху, и лапки его слабо вздрагивали. Вот они ещё раз дрогнули и застыли, а золотые глаза потускнели — драгоценный луч жизни улетел из них.

Мальчик в гневе ударил палкой всё ещё ничего не понимавшего щенка.

Снежок завизжал, а девочка подняла жабу на руки и прижала к груди.

— Томик, Томик милый! — плакала она.

Отец осторожно взял у неё жабу и положил на землю.

— Мы похороним Тома, — печально сказал он. — Снежок не виноват, ведь он не знал, что Том наш друг и что он старше тебя.

— Не хочу видеть Снежка, увези его! — требовал мальчик, вытирая красные глаза.

И отцу с трудом удалось убедить его, что щенок не виноват в причинённом им горе.

Вечером в доме не было музыки. Дети ходили как в воду опущенные, а мать сказала отцу дрогнувшим голосом:

— Ведь он жил здесь с того дня, как мы поселились в нашем доме, он в самом деле был почти членом нашей семьи.

Утром дети похоронили Тома. Девочка отдала ему свой лучший кукольный матрасик, а мальчик — ящик от игрушек.

Снежок шёл за детьми унылый, с опущенной головой, смутно чувствуя, что он в чем-то сильно провинился.

Тома закопали под розовым кустом, мальчик выстрелил над могилой из пугача и сказал:

— Он погиб, как герой, сражаясь с собаками.

— И он был самая толстая и красивая жаба на свете, — прибавила девочка.

И сам Том не мог бы пожелать слов, сказанных с более искренней и горячей любовью.