Звонкий, удивительно чистый и нежный звук бронзового колокольчика слился с мерным боем стенных часов.

— Восемь! — простуженным голосом отсчитали часы и замолчали.

С последним их ударом умолк и колокольчик. Но Витюк, держа его у самого уха и наклонив голову, долго ещё прислушивался к замиравшему в бронзовой чашечке звуку, и серые глаза светились мягко и сосредоточенно. Мальчик вздохнул и осторожно поставил колокольчик на полочку под часами.

— Блякал. Лаботай! (Брякал. Работай!) — деловито проговорил он, обращаясь к входившему в контору бухгалтеру. Ещё раз взглянув на колокольчик, словно прощаясь с ним до следующего раза, повернулся и направился к двери.

— Молодец ты у нас, брат-сват! — весело сказал бухгалтер Андрей Иванович, подходя к столу и опускаясь на тяжёлый стул, видимо, работы домашнего плотника. Правой рукой он поднёс к глазам старинные очки в серебряной оправе, левой — старательно замотал вокруг уха тесёмку вместо недостающего заушника.

При этом ухо даже несколько свернулось в трубочку, но это ему, видимо, не мешало. Усаживаясь на стуле поудобнее Андрей Иванович одновременно придвинул к себе большие счёты и сразу так ловко и быстро защёлкал костяшками, что Витюк остановился и с завистью на них покосился. Но тут же точно вспомнив о неотложном деле, опять повернулся к двери.

— На речку и думать не смей! — высунулась из соседней комнаты женщина с тряпкой в руке и тут же скрылась. Надо было торопиться с уборкой, скоро придут заведующий и остальные. Витюк только тряхнул головой, решительно шагнул через порог и исчез.

Дарья, Витюк и тонкой резьбы бронзовый колокольчик (любимая игрушка Витюка) появились в Домодедовке год тому назад. На пункт по заготовке зёрна Дарья зашла, держа Витюка за руку, спросить, не найдётся ли какой работы. Работа нашлась, нашлась и маленькая комнатка при конторе.

Дарья мыла полы, стирала мешки для зёрна, ходила на почту. А Витюк жил и действовал всюду: в конторе, на дворе и складах пшеницы и овса. Ему всё было интересно, обо всем было нужно узнать. Но при этом он ухитрялся никому не мешать и не досаждать.

— А, Витюк! — весело говорил заведующий складом Степаныч. — Зерно, значит, принимать со мной будешь?

— Буду, — доверчиво соглашался Витюк и усаживался на чурбачок, специально для него приготовленный Степанычем.

Жизнь на пункте шла тихая, и Витюка все любили, но как-то так случалось, что он то и дело попадал из одной беды в другую.

Раз утром заведующий пунктом, войдя в контору, достал из большого портфеля хорошенькую игрушечную тележку.

— Где Витюк? — спросил он и поставил тележку на пол. — А, вот и ты! Бери. Телега есть, а лошадку по ней после подберём.

— Спасибо, — вежливо ответил Витюк. Его большие серые глаза засияли. Он потрогал колёса, маленькие оглобли и, бережно прижав тележку к груди, торопливо направился во двор.

— Не придумал бы чего, — сказала Дарья, но тут же отвлеклась, нужно было нести на почту срочные письма.

Прошло немного времени, и её жалобные причитания встревожили контору.

— Несчастье ты моё! — кричала она. — Да где же ты на такую беду наскочил?

Витюк стоял на пороге, по-прежнему прижимая к груди тележку. На белой рубашке краснело пятнышко крови, а нижняя губка была распухшей.

— Заплягал! — невнятно проговорил он. — Индюка. В телегу.

Андрей Иванович вскочил со стула. Он старался снять очки, но от волнения закрутил тесёмку не в ту сторону и окончательно свернул в трубочку несчастное ухо.

— Борной кислотой надо примочить! — восклицал он. — Борной кислотой. Скорей!

— Ладно уж, — ворчала Дарья, выжимая мокрую тряпку. — Дитё — кислотой. Тоже выдумаете. Водой примочить надо. Да где же он подевался-то?

Витюка уже не было в конторе. Присев на дворе над коровьим корытом, он сам старательно примачивал горящую губу и наклонив голову, рассматривал в воде своё изображение.

— Бог знает, какую инфекцию захватит, — волновался Андрей Иванович.

— Кого теперь запрягать будешь? — смеялся Степаныч.

— Сам возить буду, — обещал Витюк. — За велевку.

— Чего-нибудь ещё удумает, — вздыхала Дарья. — Сам, глядь, тихóй, а в тихости ему не житьё.

Вскоре её слова оправдались.

В контору, тоже как-то случайно, забрела и прижилась серая полосатая кошка Михрютка. С Витюком у неё сразу наладилась большая дружба. Утром, как Дарья подоит козу, первое блюдечко парного молока он тащил Михрютке, а та позволяла ему сколько угодно любоваться на пятёрку таких же, как она, полосатых котят.

Но однажды утром служащие дружно ахнули: Витюк появился в дверях конторы с расцарапанным лицом. Одна царапина украшала нос, другая тянулась по щеке до самого глаза.

— Доил! — как всегда коротко, возвестил он, стоя на пороге, — Михлютку. Она не хотела. Вот!

В руке он держал маленький глиняный подойник с отбитым краем: объяснение с Михрюткой, видно, было бурное.

Андрей Иванович только руками всплеснул и с грохотом уронил счёты.

— Стойте, я сейчас ему всё объясню, — вмешался весёлый молодой счетовод и, подхватив Витюка под руки, высоко подкинул его вверх.

— Это потому, что у неё рогов нет, у Михрютки, — сказал он. — А ты её сенцом подкармливай, как мамка козу кормит. У неё рога и вырастут. Тогда её доить можно будет. Понял?

— Понял, — серьёзно отвечал Витюк, болтая в воздухе ногами. — Пусти.

К вечеру Андрей Иванович, проходя по двору, остановился в изумлении: Витюк сидел на корточках перед ящиком, в котором Михрютка растила своё пёстрое потомство. Он положил перед ней пучок травы и заботливо ощупывал серую лобастую голову с разорванным ухом.

— Нет логов, — огорчённо вздыхал он. — Кýсай, кýсай, Михлютка!

Михрютка подозрительно косилась на его руки, но, не видя в них подойника, военных действий не открывала.

С садоводством Витюку тоже не везло. Пункт находился почти на самом берегу маленькой речки Незванки. Тут же, чуть отступя от обрыва, росла старая дуплистая берёза, а у её подножия красовалась цветочная грядка — гордость Андрея Ивановича и Витюка. Постоянными её обитателями были мальвы, ноготки и анютины глазки. Но кроме них на свободных местах каждое утро появлялось пёстрое бродячее население: ромашки, колокольчики, а иногда просто зелёные веточки ивы и орешника. Пыхтя от усердия и усталости, Витюк таскал для них в игрушечном ведре воду на поливку. Но это не помогало, к вечеру пришельцы опускали головки и увядали. Витюк рвал свой посадочный материал без корешков и сажал его прямо в землю, твёрдо веря в спасительную силу поливки.

— Опять сору натащил, брат-сват, — говорил вечером Андрей Иванович, втыкая в грядку палочки для душистого горошка. — Говорил я тебе, без корешков расти не будут.

Витюк вздыхал и молча вытаскивал завядшие стебельки. Но наступало утро, и он опять упрямо тащил целую охапку свежих цветов и веточек и, воткнув их в землю, тотчас принимался за поливку.

Однако сколько хлопот и забот у него ни было, своего любимого дела Витюк не забывал: отзвонив на работу утром, он к четырём часам дня, где бы ни находился, бросал самые увлекательные дела и спешил в контору. Инстинктивное чувство подсказывало ему, что наступает момент большой важности — конец рабочего дня. Если бы случилось ему опоздать, Витюк был бы безутешен. Колокольчик — его самая драгоценная собственность. Он один имел право взмахивать им одновременно с боем часов и наслаждаться его угасающим звоном.

Отзвонив, Витюк опять поворачивался к Андрею Ивановичу, потому что настоящим хозяином пункта признавал только его, и произносил так же деловито:

— Ступай. Блякал!

Затем ставил колокольчик на полочку, сделанную тем же Андреем Ивановичем, и, заложив руки за спину, некоторое время сосредоточенно разглядывал резной бронзовый бок его, точно прощался до следующего раза.

— Молодец ты, брат-сват, как я погляжу, — похваливал Андрей Иванович. Аккуратно размотав тесёмочку, он освобождал от неё левое ухо и старательно укладывал очки в старый футляр с протёртыми углами. — А ещё сегодня звонить будешь? — весело спрашивал он, хотя безошибочно знал ответ.

— Нельзя, — отвечал Витюк, поматывая головой, — завтла буду.

Он внимательно наблюдал, как Андрей Иванович складывал бумаги, замыкал стол, прятал ключ в карман и, одной рукой надевая старенькую кепку, другую протягивал ему.

— Ну, брат-сват, — произносил он при этом, — идём смотреть, чего нам хозяйка сегодня наварила.

— Что, у нас своей каши в печке не станет? — самолюбиво ворчала Дарья, но Андрей Иванович отмахивался.

— Ты её и ешь на здоровье, а нам не мешай. Знаешь ведь, что мне в одиночку еда в горло не лезет.

В жизни одинокого старика Витюк сделался единственной радостью, размеров которой он и сам не подозревал. Жизнь его в уютной Домодедовке катилась тихо, как струйки Незванки, такие с виду спокойные, что было непонятно, откуда брались в ней гладко обточенные голыши.

…И вдруг по дороге мимо пункта пошли красноармейцы, потянулись повозки, загромыхали какие-то удивительные машины: Дарья заплакала и сказала Витюку, что это танки. Один молодой красноармеец на ходу подхватил Витюка на руки и, подкинув его куда выше, чем директор пункта, сказал:

— Эй, держи сахар крепче. Хочешь с нами на войну?

— Хочу, — сказал Витюк невнятно, потому что кусок был большой и языку стало сладко, но тесно. Подумал и прибавил: — С Михлюткой. А индюка не возьмём.

— Молодец! — засмеялся весёлый красноармеец и, поставив Витюка на землю, побежал догонять своих.

В конторе в это время Андрей Иванович, бледный и ещё больше похудевший, торопливо шагал из угла в угол и, размахивая руками, говорил директору:

— Я понимаю, мы должны биться, отражать нападение, но я не представляю себе, как можно выстрелить в живого человека. Ударить его штыком. Убить.

— Хорошо, что вам, по вашим годам, не придётся, — отвечал директор, — но пока войны не пробовали, за себя не ручайтесь.

— Утро уж больно хорошее, самое, чтоб мешки стирать, — сказала Дарья и, сойдя с крутого берега к Незванке, нагнулась уже, чтобы сбросить с плеча на мостки тяжёлую связку мешков.

Но связка шлёпнулась мимо мостков в воду, а Дарья, не замечая этого, неподвижно стояла и смотрела на что-то в кустах, на другой стороне. Подняв руки, она зачем-то нащупала и затянула потуже узел платка, постояла и вдруг, тихо охнув, всплеснула руками, пригнулась и кинулась вверх, не по тропинке, а сбоку, прячась за кустами.

— Идут! — крикнула она, вбегая в контору. — Там! — и тут же замолчала, прислонившись к притолоке: посреди комнаты спиной к двери стоял человек в каске и незнакомой одежде. Он говорил что-то громко на непонятном языке, а в углу комнаты около своего стола стоял Андрей Иванович. Одной рукой он держался за сердце и дышал часто и прерывисто, за другую руку его ухватился Витюк и, прижимаясь к старику, смотрел на чужого широко открытыми глазами.

Немец ещё раз повторил что-то, но, не получив ответа, повернулся к двери, которую всё ещё загораживала неподвижная Дарья.

— Вэг! (Прочь!)—крикнул он и вдруг остановился: утренний косой луч солнца упал на полочку под часами, и тонкая резьба колокольчика засветилась живым золотом.

Он протянул руку, и витая ручка колокольчика блеснула на его ладони. Но в ту же минуту Витюк встрепенулся и кинулся вперёд.

— Не блякай! — крикнул он сердито. — Нельзя!

Немец вздрогнул от неожиданности. А Витюк изо всех сил вцепился ему в ногу, мешая идти.

— Не блякай! — повторял он. — Нельзя!

На улице послышались крики и шум, немец рванул ногу и споткнулся.

— Цум тойфель! (К чёрту!) — крикнул он и занёс руку с колокольчиком над головой мальчика.

Тут Андрей Иванович словно очнулся от странного столбняка.

— А-а-а, — закричал он чужим глухим голосом. Схватив свой тяжёлый стул, он с неожиданным проворством поднял его и шагнул вперёд. Удар неумелый, но сильный пришёлся по каске немца, тот зашатался, роняя винтовку. Колокольчик слабо звякнул и откатился к порогу.

Шум и выстрелы на улице усилились.

— А-а-а, — закричал опять Андрей Иванович и снова взмахнул стулом, но немец, спотыкаясь, кинулся к двери и исчез.

Андрей Иванович одной рукой отшвырнул Витюка в угол и схватил брошенную немцем винтовку.

По ступенькам крыльца простучали тяжёлые торопливые шаги, и в дверь вбежало несколько красноармейцев.

— Дед, ты ополоумел! На своих замахиваешься! — крикнул один красноармеец. — Винтовка немецкая тут, а немца куда подевали? — спросил он, оглядываясь.

— Убёг! — отозвалась Дарья. Стоя в углу на коленях, она прижимала к себе Витюка, ещё не веря спасению.

Красноармеец повернулся к Андрею Ивановичу.

— Парашютистов немецких накрыли, — проговорил он отрывисто. — Ну, молодец, дед, вижу. А вам совет: отправляйтесь подальше. На своих машинах с зерном. Понятно? Пошли!

Красноармейцы выбежали так же быстро, как вбежали. Аккуратно приставив винтовку к стене, Андрей Иванович растерянно покосился на обломки стула и повернулся к Дарье.

— Слыхала? — и, подойдя к деревянному диванчику у стены, тяжело на него опустился.

— Пойду узнаю, Андрей Иванович, — ответила Дарья и, схватив Витюка за руку, заспешила к двери. Витюк у порога нагнулся и на ходу поднял брошенный немцем колокольчик.

Прошло немало времени, когда дверь вновь отворилась. На пороге опять стояла Дарья, придерживая за плечи Витюка, одетого уже по-походному: большой материнский платок, крест-накрест закрывавший его грудь, узлом был завязан на спине. В одной руке Витюк держал деревянную тележку, другой он крепко прижимал к груди колокольчик. У самой Дарьи за спиной виднелся мешок с торопливо собранными вещами.

Дарья с порога низко, в пояс поклонилась старику.

— Подойди, попрощайся, сынок, — сказала она и опять поклонилась. — Спас тебя Андрей Иванович от лютой смерти.

Витюк подошёл к дивану и молча, серьёзно взглянул на старика. Ему, видимо, хотелось влезть на диван, но мешали руки, занятые игрушками. Андрей Иванович нагнулся и, подхватив его под мышки, поставил к себе на колени.

— Простимся, брат-сват, — тихо сказал он.

Витюк всё ещё молча смотрел на старика, точно стараясь решиться на что-то. Вдруг он, не выпуская тележки, крепко обхватил левой рукою его шею, а правой нащупал верхний карман пиджака и осторожно засунул в него ручку колокольчика.

— Блякай! — неожиданно твёрдо выговорил он, торопливо сполз на пол и протянул руку матери. — Пойдём!

Дарья ещё раз молча в пояс поклонилась и направилась к двери. На пороге Витюк обернулся.

— Блякай! — повторил он, неожиданно горестно всхлипнул, и дверь тихо затворилась.

Андрей Иванович с живостью привстал, будто хотел что-то-крикнуть, но опять сел и опустил голову. Он не пошевелился, когда в контору спешно вошёл директор пункта.

— Андрей Иванович, что же вы? Вас ищут. Эвакуируемся. Последние машины с зерном уходят. Витюка я уже отправил.

— А вы? — Тихо, словно безучастно отозвался старик.

— Я? Я остаюсь. По распоряжению райкома. Для связи…

Андрей Иванович поднял голову и быстро встал с дивана.

— А я вам здесь разве не пригожусь? — сказал он новым, решительным голосом. — Пригожусь. Потому что я теперь… если надо защитить ребёнка, родину, я тоже, оказывается, могу… ударить человека.

С минуту в комнате было тихо. Затем молодой человек шагнул и крепко обнял старика. И так они стояли молча, потому что слова в такую минуту были не нужны.

…Вечером необычная тишина охватила село. В тревожном ожидании беды молчали люди, не смеялись дети. Все, кто не мог или не успел уйти, оставались по домам. Но долго на берегу Незванки, пока не погас закат, виднелась высокая фигура старика около грядки, на которой стояли, опустив головки, последние цветочки Витюка.