Вновь в его мозгу воскресает этот стихийный, исполненный досады и отчаяния возглас: «Ты — монстр».

«Я знаю».

Избитые речи, в который раз заставляющие гадать — причуда ли это Силы, которая приковала его сознание к ее сознанию невидимыми цепями мыслей и сновидений, или всего-навсего бред, вызванный инъекцией лекарств. Здешний врач даже не скрывает, что вместе с антибиотиками дает ему еще что-то, чтобы опасный пленник вел себя смирно (похоже, каждый на этом корабле, везущим их с матерью на Корусант, разрабатывает собственную стратегию защиты).

Девушка выходит из тени. Она медленно ступает к нему навстречу, ни на секунду не опуская взгляда — настороженного и пристального.

Кайло стоит на месте. «Рей, — зачем-то напоминает он себе. — Ее имя — Рей». Лучше бы ей навсегда оставаться для него обыкновенной хламьевщицей, безымянной и безродной девчонкой с Джакку.

Она права, он — монстр. Проклятая тварь, которая навсегда останется скрытой во тьме, но которая обречена тянуться к свету. К тому прекрасному и чистому свету души, который сопровождает ее. Который помог ей победить в их единоборстве на «Старкиллере» — и не только одолеть его, главу ордена Рен, который годами обучался владению Силой и фехтованию на сейберах; куда важнее другая ее победа. Торжество истинного Света, сострадания и человечности, над соблазном Тьмы — странная прихоть судьбы, в результате которой он, Кайло, оказался здесь, отданный во власть глупцам и лицемерам, хотя прежде уничтожил бы их, словно вошь.

Да, он ослаб. И ему известно, по какой причине. Это она, девочка Рей — его слабость.

Убийство отца заставило его душу дрогнуть, но именно девочка Рей в одночасье показала, чего стоит все то, к чему он стремился, ради чего принес свою ужасную и, как оказалось, бесполезную жертву — все это вдруг легко к ее ногам, подчиняясь необъяснимому велению Силы.

Сейчас он бы убил и ее, если бы мог.

— Ты… это ты… — ее изумленный шепот полон скрытой нежности. Он прекрасен, словно дыхание диатимов. В нем отсутствует ненависть; только естественный страх невинности перед хищником, способным проглотить ее в одно мгновение.

Но как похож этот страх на другое, более глубокое и, если угодно, более уверенное чувство — а точнее, на целую совокупность чувств, — которую он, Кайло, охарактеризовал бы как ожидание, или готовность. Готовность к чему-то неопределенному, но грандиозному; к тому, что разом изменит все привычное существование. И трепет, и восторг, и горечь — так ощущает себя человек, чья судьба решается прямо сейчас, в эту самую секунду.

На мгновение сердце поверженного чудовища замирает от смятения и неведомого доселе восторга. Но он тотчас берет себя в руки.

— Ты все еще хочешь убить меня? — его губы растягиваются в кривой отцовской усмешке.

— А ты? — парирует Рей.

Только спустя мгновение она сознает, как это по-детски глупо — отвечать вопросом на вопрос.

— Да, — просто отвечает Кайло.

Он не желал ей смерти тогда, на «Старкиллере», напротив, искал в ней спасения — искал что-то важное, что сам жестоко утратил, когда погубил Хана Соло. Но теперь, после того, что она сотворила, жажда мести кипела в его душе. Этот вулкан не утаить. Кайло Рен — монстр. Он должен избавиться ото всех своих слабостей, а теперь и еще от одной.

Пусть девочка знает праву. Правда лучше пустого притворства. Кем бы он ни был — «монстром в маске», похитителем, убийцей — он никогда ей не лгал.

— У тебя была возможность расправиться со мной, но ты не воспользовалась ею, — констатирует Кайло, не скрывая сожаления в голосе. — Ты — воистину джедай!

Джедаи не добивают поверженных врагов, во всяком случае, собственными руками. Они клеймят их тела увечьями, а после — бросают погибать в муках. Или оставляют вершить суд безмозглой толпе.

— Я — монстр. Но ты гораздо хуже.

— Ты обвиняешь меня в том, что мы с Чуи спасли тебе жизнь?

Она ведь знала, она предчувствовала, что его реакция будет именно такой. Так почему сейчас, услыхав этот ожидаемый упрек, ощущает острую обиду в сердце, и горечь слез, обжигающую глаза?

Когда-то он был принцем ее детства. Одним из самых ярких лучей, которые, разрывая беспроглядный мрак нищеты и одиночества, помогали ей существовать. С каждым мгновением она все больше убеждается, что не ошиблась при виде старых голограмм. Это он десять лет назад появился в границах Ниима на прекрасном звездном корабле, который вся округа посчитала лакомым куском. Это он накормил обездоленных детей. Его полуобнаженное, как будто покрытое воском тело кружилось перед нею в боевом танце — словно некая блистательная, могучая сущность; словно божество, воплощающее разом и гибкость, и мощь. Это он рассказывал ей про «Разоритель», про «Адскую гончую-2» и про другие корабли, похороненные в пустыне Джакку.

Ее взгляд наигранно сдержан; это тонкий покров, скрывающий истинную бурю — так бывает, когда человек как бы парализован ощущением разочарования. Только на ресницах блестят слезы грусти.

Это действительно он. Он мог бы стать ее другом.

Кайло ничего не знает. Он давно позабыл о ней, даже не догадываясь, какой глубокий, светлый след оставил когда-то в ее еще по-детски открытом сердце. А теперь, сам того не ведая, беспощадно раздирает, уничтожает, опоганивает каждым своим словом, каждым ненавистным взглядом, прекрасный образ, который вопреки всему еще жив в ее памяти.

Рей отворачивается на миг и задерживает дыхание, чтобы подавить единственный жалобный всхлип. В это самое мгновение она решает, что ему лучше не знать о ее чувствах. Однажды он предпринял попытку влезть в ее память; и если не понял, не угадал, что они когда-то были знакомы — значит, скорее всего, попросту не желает вспоминать об этом.

У каждой подрастающей женщины должен быть свой принц — воображаемый жених, чей образ, подобно образу отца или старшего брата, станет для нее определяющим при последующих отношениях с молодыми людьми. Но сейчас Рей воочию видит, насколько мало общего истинный Бен Соло имеет с тем юношей, которого она, по большей части, придумала себе, опираясь на единственное полузабытое воспоминание.

Ее вопрос и глубокая печаль в нежных карих глазах внезапно приводят Кайло в ярость. Как она смеет говорить так? Как смеет попрекать его, утверждая, будто он обязан ей жизнью?

Этот дрянной меховой коврик, о котором она упомянула, пытался убить его на мосту над осциллятором. А сама эта девчонка… она унизила его, искалечила ему лицо, а затем отвезла прямо в руки Сопротивления, словно трофей. Поглядите, в какое жалкое зрелище он превратился по ее милости! — с обритой головой, в серой с вкраплениями черного арестантской форме, которую ему выдали тут, на борту линкора, и с вечным клеймом на лице, не ушедшем даже при помощи бакты — клеймом от его меча, который она украла. Эта маленькая пустынная тварь заставила его снова встретиться с генералом Органой, вновь поднять со дна души прежние надежду и боль — и что он получил в итоге? Новую порцию горькой отравы — прямо в сердце. Он навсегда отравлен безудержной яростью и мучительной скорбью; он погряз в зыбком омуте собственных страстей, ему не выбраться. К нему тянутся мерзкие, липкие лапы безумия. И это она называет спасением?

Лучше бы она позволила ему пасть в огненную пропасть. Или оставила истекать кровью, замерзая среди заснеженного леса. Огонь или холод — все лучше его нынешнего позора.

Природная страстность его натуры вновь дает себя знать во всей полноте. Секунда — изящный, хищный прыжок, и Кайло оказывается прямо за спиной у Рей. Его пальцы сгребают в кулак легкие, как шелк, каштановые волосы девушки, причиняя ей боль.

Он думает: «Пусть она ненавидит меня еще больше!» Ей нравится считать его монстром; нравится называть его так. Он не станет препятствовать.

За коротким вскриком девчонки следует сосредоточенная тишина. Рей с мужественным видом прикусывает нижнюю губу — в конце концов, ему не впервой пытать ее.

Пьянящий запах ее кожи. Его сердце стучит сильнее. На долю секунды Кайло прикрывает глаза, как будто наслаждаясь этой высшей точкой собственной мерзости. Да, вот так: огонь к огню. Их дыхание отбивает один ритм. Между ними прочные узы ненависти — почти идиллия.

— Ты хотела меня видеть — зачем? — спрашивает Кайло, попеременно то ослабляя, то усиливая хватку, чтобы доставить ей больше неприятных ощущений.

«И только посмей сказать, что это не так! Я говорил, что хочу быть честным с тобой, но и от тебя жду честных ответов», — Рей слышит его мысли, и у нее кружится голова.

Она стоически молчит.

— Говори, — Кайло вновь сжимает пальцы сильнее и отводит ее голову немного назад, поневоле открывая своему взгляду белоснежную шею и вырез майки, за которым притаилась тугая, девственная грудь. И ему едва удается удерживать свой предательский инстинкт, чтобы не глядеть даже украдкой на этот вырез, пока кровь окончательно не ударила ему в виски. Тем более что близость этой девочки и так заставляет его почти задыхаться. — Для чего ты хотела меня увидеть? Чтобы поглядеть на дело своих рук?

Еще один желающий поглумиться над опасным зверем, которому обломили когти.

Сколько раз за минувшее время они бессознательно похищали друг у друга обрывки мыслей и чувств, одинаково терзаясь непониманием, откуда взялась между ними эта связь — сильнее, чем ненависть; сильнее, чем страсть. И только теперь, полноценно открывшись один другому, сумели встретиться где-то на периферии сознания, подчиняясь общему порыву, единому желанию внести, наконец, ясность в этот сумбур. И неважно, является ли это откровение следствием жгучего отчаяния, поселившегося глубоко в его груди, или препаратов, которыми его накачали («В очередной раз», — усмехается Кайло).

От него не могла утаиться странная перемена в отношении к нему девчонки. Прежде она стремилась убежать от монстра подальше, а теперь сама желает встречи. Еще недавно он был ей глубоко отвратителен, а теперь она испытывает нечто, разительно напоминающее любопытство. Такое же, как его собственное — тогда, на Такодане.

Или она наслушалась величественных речей Люка Скайуокера о превосходстве Света над Тьмой, о всепрощении и общем благе? Разглагольствование о вещах, в которых он на поверку ровным счетом ничего не смыслит, давалось бывшему учителю лучше всего.

Если она все же хочет видеть своего врага разбитым и сломленным — пусть глядит, как следует. Другого случая может не представиться.

Он отпускает волосы девчонки. Однако его тяжелые, с широкими ладонями руки тут же ложатся на ее хрупкие плечи. Рывком он разворачивает ее лицом к себе.

«Гляди! Ты ведь этого хотела?»

За призмой гнева она чувствует его боль. Как если бы их разум был одним целым — все как тогда, в допросной на «Старкиллере».

— Ты слышишь Скайуокера, говоришь с ним, — голос Кайло тверд. Хищник не задает вопросов, а лишь озвучивает то, что ему очевидно. — Скажи, что рано или поздно он должен будет встретиться со мной. Я разыщу его, в какой бы дыре он ни прятался, как бы далеко ни улетел. Я достану его даже из-за грани Силы и заставлю сполна ответить за то, что он сделал.

Рей не смеет ответить. Только продолжает смотреть, не отрываясь, в глубину бархатных материнских его глаз, и нервно дышит.

— Кто ты? — вдруг прямо спрашивает Кайло. — Кто ты какая, и что о себе возомнила, мусорщица?

В самом деле, кто она такая, чтобы своим появлением разрушать и без того хрупкий мир, в котором он существовал до сих пор? Кто она, посмевшая единым махом уничтожить все, к чему он стремился, подчинить и привязать к себе его разум? Столько лет он шел к своей цели, постигая могущество Темной стороны, укрепляя свой дух — и вот, стоило вмешаться обычной оборванке, и годы упорной работы идут под откос. Сила пробудилась. Из-за нее, или благодаря ей — в этом нет сомнений. Так кто она, сарлакк ее сожри?!

— Кира Дэррис, — она выкрикивает ему в лицо свое настоящее имя, которое давно уже не является ее именем, и полуоткрытый рот обнажает ее зубы, оскаленные в гневной гримасе.

Они оба испуганы. За его испугом кроется изумление, а за ее — обида. И кажется, будто они вновь противостоят друг другу, решительными рывками разрывая покровы, сметая ментальные щиты.

— Кира Дэррис, — повторяет Рей это сокрушительное имя, даже не задумываясь о том, насколько неразумно вот так, сходу раскрыть врагу главную тайну своей жизни. Ее единственное желание — чтобы он хорошенько усвоил, что она — тоже Рен, и больше не смел думать о ней, как о грязи под своими ногами.

Кайло поражен. Чтобы понять всю глубину его изумления, достаточно сказать, что всего два имени были в Первом Ордене под таким строгим запретом, что люди, которым хоть раз доводилось их услышать, опасались повторять эти имена не то что вслух, но даже в мыслях. Одно воспоминание о них могло навлечь беду. Первое среди этих имен — Бен Соло; а другое — Рей Дэррис, или Д’ашор Рен. Прежний ученик Верховного лидера, чья жестокая участь призвана была послужить предостережением для него, Кайло, и для других рыцарей.

… Его неожиданно вырвало из забытья. В глаза ударил яркий свет, от которого не спасали даже плотно захлопнутые веки. Кайло прищурился и попытался отвернуться.

«… дочь Дэрриса… непостижимо…»

Его мысли путались.

Дочь Дэрриса мертва. Верховный лидер был уверен в этом, разве он мог ошибиться?

Грубые руки стали хлестать по щекам, снова и снова. Над ухом раздался дрожащий голос врача:

— Кажется, он приходит в себя…

— В следующий раз будь внимательнее с дозировкой, — посоветовал кто-то тоном, даже навскидку не предвещающим ничего хорошего.

Кайло пришлось окончательно возвратиться в реальность, когда ему насильно приподняли одно верхнее веко, проверяя зрачковую реакцию, чтобы убедиться, что пленник и вправду возвращается в сознание.

Когда-то Люк Скайуокер разыскивал Рейми Дэрриса по всей галактике, не жалея ни сил, ни времени. Однажды ему удалось выследить Рея, даже настигнуть его — и получить ожог от алого клинка, едва было не лишившись при этом оставшейся руки…

Не дожидаясь, когда последние следы беспамятства покинут юношу, его рывком вздернули на ноги. Прижав лицом к ближайшей стене, заломили и сковали руки за спиной. Его тело было еще расслабленно, все мышцы податливы; в таком как бы пьяном состоянии пленник не мог оказать сопротивления, даже если бы он вознамерился сделать это.

На щиколотках также сомкнулись кандалы.

Кайло почти не замечал того, что с ним делают, слепо подчиняясь тюремщикам. Его мысли все еще были полны неожиданного признания, сделанного девчонкой.

Ее имя — Рей. Если бы он только мог подумать, хотя бы на секунду допустить мысль, что его роковая противница — дочь Д’ашора; девочка, некогда убитая по приказу Сноука, во славу ордена Рен, — тогда, наверное, одного имени было бы довольно, чтобы догадаться…

Но ведь Кира Дэррис не была чувствительной к Силе, а в этой девице вселенский поток так и бурлит. Мидихлорианы, призванные нести союз между жизнью и волей самой вселенной; между создателем и его творениями, они не могут просто так появляться и исчезать. Их уровень в человеческом теле остается неизменным на протяжении жизни. Как такое можно объяснить?

И все же, она не врет. По непонятным причинам все его существо верило ее словам, невзирая ни на какие оговорки.

Удерживая с обеих сторон, конвоиры выволокли заключенного за дверь.

* * *

Средних размеров золотистая ящерица, с каменной твердостью обхватившая лапами имитацию ствола дерева Олбио, надменно косила черным своим глазом в сторону пленника и не двигалась с места.

— Исаламири? — хмыкнул Кайло, глядя попеременно то на треклятых рептилий, которых тут было не меньше, чем полдюжины — застывшие на искусственных кронах в вольере во всю стену за спиной Диггона, они казались вылепленными из золота изваяниями — то на самого майора, сидевшего напротив с довольным видом.

Диггон горделиво кивнул.

— Умно… — усмехнулся юноша.

Эти существа с планеты Миркр способны создавать вокруг себя защитное поле, которое препятствует использованию Силы. Одна из давних имперских смекалок, известных еще с тех времен, когда приверженцы Палпатина охотились на джедаев, переживших Великую резню и затаившихся.

Кайло был знаком каждый из подобных методов — ведь не кто иной, как его дед являлся главной гончей императора, от которой бежали все звери, даже самые опасные. Исаламири, броня таозина, кортозис, способный выводить из строя световые мечи — все это хитрости были направлены на то, чтобы у обыкновенных людей в прямом столкновении с одаренными была хотя бы какая-то возможность уровнять силы.

Если чешуйки таозинов использовали для слежки и засады — чтобы чувствительные к Силе не заподозрили неладное, то исаламири были хороши для допросов, особенно если требовалось, чтобы жертва пребывала в здравом уме, что исключало применение наркотиков.

— Отрадно видеть, что даже вы, поборники свободы и нравственности, используете наследие Империи в своих целях.

Внезапно Бен опустил голову, скрывая нездоровый смех. Право, сколько заботы! Дефлекторные поля, наручники, электрошок, усиленная охрана, постоянные инъекции медицинских препаратов, а теперь еще и ящерицы-исаламири, одного количества которых, к слову, довольно, чтобы огородить от его сверхспособностей ближайшие отсеки корабля — и все впустую. Если бы только Диггон знал, что пленник и без всяких дополнительных уловок не может толком использовать Силу, то наверняка почувствовал бы себя круглым дураком.

Полагая, что заключенный еще не до конца отошел от воздействия лекарств, Диггон со спокойным видом дал ему время опомниться и попривыкнуть к здешней обстановке.

— Жаль, что приходится поддерживать вас в таком плачевном состоянии, — с искренним состраданием вымолвил он. — Однако я наслышан о вас, Рен. Уверен, вы с вашим неукротимым нравом способны причинить вред и себе, и окружающим. Тем более что отчеты майора Калонии, которая наблюдала вас все это время, как врач, подтверждают мои подозрения. Но не волнуйтесь, — поспешно уверил Диггон, — это продлится исключительно до прибытия на Корусант. Там вас будут содержать в куда более сносных условиях.

Помолчав, он добавил немного тише, с откровенной претензией на доверительность:

— Вы должны знать, что канцлеру отнюдь не выгодно каким-либо образом издеваться над вами, или калечить вас. Напротив, всем будет только на пользу, если к вам поскорее возвратятся силы и возможность трезво мыслить.

Наконец, Кайло вновь поглядел на разведчика. Его взгляд светился больной, затравленной гордостью.

— Я не думал, что допросы начнутся так скоро, — выдавил он.

Диггон всплеснул руками.

— Помилуйте! Какой же это допрос? Я просто хотел… как бы это сказать…

— Побеседовать со мной? Узнать меня получше? — со знанием дела подсказал Кайло.

— Именно, — не уступал майор.

— Заговорить мне зубы какой-нибудь дребеденью, заставить почувствовать себя в безопасности, а затем попытаться понемногу, исподволь выведать тайны Первого Ордена?

Что касается методов получения информации, в этой игре ему известны все ходы наперед.

Если подумать, эта идея — оказаться как бы по другую сторону, испытать на себе все то, что он многократно проворачивал на других — кажется даже занимательной. Подобный опыт может помочь ему объективно оценить собственные силы. Как долго ему удастся продержаться?

Сноук учил его не избегать боли, а, напротив, видеть в ней союзника. Использовать мучения тела для укрепления духа, разжигая в себе священную ярость. Техника, которую юный Бен Соло бессознательно практиковал, когда по ночам, закутавшись в гору одеял, чтобы учитель не застал его за этим занятием, втихомолку наносил глубокие порезы на свою кожу. И тогда боль и наслаждение соединялись в высшей их точке, позволяя чувствовать в себе такую мощь, какую прежде юноша не мог даже представить.

— А если я скажу, что мне попросту любопытно познакомиться с вами? — спросил Диггон, не отрывая пристального взгляда от лица пленника. — Ведь это вы — тот, кто именует себя Кайло Реном, магистром рыцарей Рен, учеником и правой рукой Сноука, главы Первого Ордена?

— Не будь вы уверены в моей личности, я бы не сидел здесь, не так ли? — огрызнулся Бен.

Диггон одобрительно кивнул — мол, хороший ответ.

— Ну вот, — сказал он с выражением какого-то насмешливого подобострастия. — Ваше имя — истинная легенда наших дней. Темный рыцарь, один из последних чувствительных к Силе, умеющих управлять своими способностями, во всей галактике. О вас говорят, как о демоне во плоти, мало кому довелось снискать такую удивительную славу. Как же мне не жаждать нашего знакомства?

В этих сладких дифирамбах, однако, таилась явная подковырка. Дело в том, что глава ордена Рен добился своей впечатляющей известности, с налетом мистицизма, не только и не столько благодаря собственным заслугам, сколько используя такую же громкую, мистическую славу Дарта Вейдера, и Диггон знал об этом не хуже самого Бена.

Молодой человек нахмурился.

— Разумеется, — парировал он, — особенно если учесть, сколько лет вы плясали под дудку Терекса, допустив его шпионов повсюду, вплоть до самых верхов. Теперь вы будете отчаянно хвататься за любую возможность, чтобы обыграть соперника. Для вас это — не просто война, но и личное дело. Дело чести, не так ли? И вы рассчитываете, что я стану вашим оружием.

На сей раз уже Диггону пришлось приложить усилие, чтобы удержать самообладание.

— У вас нет выбора, — заметил майор.

Кайло не стал отвечать, и трудно предположить, какое чувство преобладало в его душе в тот момент — вынужденное смирение или, напротив, твердость и решимость. Впрочем, так ли уж сильно они отличатся?

— Сколько вам лет, Рен? — продолжал допытываться Диггон.

— Двадцать девять.

Разведчик едва заметно скривился. Он полагал, что меньше. Палач Первого Ордена выглядел совсем, как юнец.

— Как давно вы состоите на службе в Первом Ордене?

— Со дня его основания.

— Вы имеете с виду официальное основание, или фактическое?

— Официальное.

— Значит, шесть лет?

— Да.

«Не так уж и долго», — походя отметил майор.

Он поднялся из-за стола.

— Не желаете чашку кафа? Я могу приказать освободить вам руки, если пообещаете вести себя смирно.

— Благодарю, — Кайло покачал головой.

— Как хотите. А я выпью, если не возражаете?

Диггон отошел в угол, где стоял автомат с горячими напитками, хотя пленник не сомневался, что краем глаза майор продолжает следить за ним, как будто ждет, и даже надеется, что тот совершит какую-нибудь глупость.

Возвратившись с дымящимся пластиковым стаканом в руках, Диггон устроился на прежнем месте и, вальяжно сделав глоток, произнес:

— Признаться, когда до меня дошли слухи, что за человек скрывается за именем «Кайло Рен», я был просто шокирован. С такими родителями, как генерал Соло и генерал Органа, сбиться с праведного пути, примкнуть к оплоту тирании. Какой в этом смысл?

— Если вы намерены говорить о моих родителях, — холодно произнес Кайло, — то лучше нам завершить беседу прямо сейчас. Поверьте, я не испытываю никакого желания поддерживать эту тему.

— И все-таки, — бесстрастно продолжил допросчик, — ваше отношение, например, к собственной матери мне лично до крайности непонятно. Она так яростно защищала вас тогда, в медицинском центре. Готова была стоять в одиночку против целого отряда военных. А вы за все время полета ни разу не выразили желания увидеть ее, хотя она спрашивает о вас постоянно.

Скорее всего, Диггон все равно не позволил бы им увидеться — лишние возмущения генерала Органы по поводу жестокого обращения с заключенным, злоупотребления препаратами, подавляющими волю и сознание, и прочие препирательства были ему вовсе ни к чему. И все-таки, странно, как явно этот человек пренебрегает отношением той единственной, кто сейчас может хоть как-то помочь своим авторитетом его тревожному положению.

Кайло упрямо молчал.

Диггон внезапно улыбнулся. Ему на ум пришла одна занятная мысль.

— Скажите, допускаете ли вы, что Сноук удерживает вас подле себя лишь из практических соображений — как заложника? Ведь пока вы на его стороне, у ваших родителей связаны руки.

— Одно не мешает другому, — глухо произнес Кайло, прекрасно сознавая, что повторяет давние слова Верховного лидера. Минувших лет с лихвой хватило, чтобы убедиться в мудрости этих слов. — Я — ученик Сноука и одновременно его заложник, тут вы всецело правы.

— Звучит так, словно вы намеренно пошли на это.

— Именно, — пленник сдержанно кивнул.

— Почему же? — в голосе Диггона появилось неподдельное изумление.

Кайло слегка — насколько позволяли скованные за спиной руки — наклонился к нему.

— Вы никогда не задумывались, чем отличается Республика от Первого Ордена, майор? Я говорю не об идеологии, которая является только ширмой, скрывающей истинное положение дел, а о фактической стороне вопроса. И те, и другие пользуются средствами Банковского клана, оба содержат вооружение, оба потворствуют распространению криминальных организаций при условии, что те готовы сотрудничать, и наконец, обоим, по большому счету, наплевать на истинные нужды народа, они вспоминают о широких массах только тогда, когда этого требует ситуация — как видите, наша политика не так уж и отличается. Разница лишь в том, что тоталитаризм не скрывает своего истинного лица — ни военной диктатуры, ни геноцида иных рас, кроме человеческой, ни стремления к глобализации. Мы не тратим время на лицемерие в попытках придать своим грязным делишкам хоть мало-мальски пристойный вид, а просто приходим и берем, что хотим.

Диггон отставил наполовину опустевший стакан и с сомнением погрозил пальцем в воздухе. Поразительно, как во время своей не лишенной одухотворенности речи Рен вдруг сделался похожим на незабвенную Лею Органу с ее пламенным духом и вечно деятельной натурой.

— Кажется, я вас понял. Вы испытываете презрение к любой власти, но отдали предпочтение диктатуре Верховного лидера, как наименьшему из зол?

— Да, вы поняли верно.

— Выходит, в глубине души вы — анархист, Рен, никак не иначе, — майор усмехнулся, про себя подумав, что такой человек и вправду может оказаться опасен.

Он определенно не глуп, этот мальчишка, кажущийся на первый взгляд лишь обезличенной тенью, лишь рабом на привязи у Сноука. Выходит, он все-таки обладает собственной философией, самостоятельным мнением, которое — вполне возможно — отнюдь не является скудным отражением суждений Верховного лидера.

Диггон вовсе не лукавил, утверждая, что такой выдающийся, пусть даже, в первую очередь, своими злодействами, человек, как Кайло Рен вызывает у него интерес, а возможно, что и симпатию — подобно и вправду ценному трофею, к которому следует присмотреться, чтобы определить, каким образом лучше его использовать в своих целях. Но сейчас майор рассудил, что пленник может оказаться еще более заслуживающим внимания, чем он полагал прежде.

«Да и как может быть пустой куклой, марионеткой сын таких родителей? — подумал Диггон. — Тот, кто явно унаследовал от матери ее живой ум и волю к борьбе, как ни крути, заслуживающую восхищения». Нет, тут наверняка кроется что-то совсем другое. Вероятно, парень лишь изображает марионетку, преследуя какие-то свои цели. И в этих целях стоит разобраться.

— Никогда больше не смейтесь надо мной, — угрожающе проговорил Кайло, и глаза его внезапно засияли искрой фанатизма. — Я верую в Единую Силу, свободную от человеческих предрассудков, от примитивных представлений о Добре и Зле, как в единственную реальную власть во вселенной. И верую в Избранного, некогда зачатого и рожденного по воле Силы благодаря мидихлорианам, чтобы раз и навсегда привести вселенскую энергию к равновесию. Вы и подобные вам борцы за свободу бездумно растоптали все то, за что воевал мой дед, погубив дело его жизни. Я поклялся завершить то, что он начал, и сделаю это. Или, во всяком случае, буду пытаться сделать, пока жив.

Диггону не оставалось ничего другого, кроме как примирительно вскинуть вверх руки, давая понять, что он вовсе не желает конфликта.

— Однако, следуя по пути Дарта Вейдера, не боитесь ли вы повторить его ошибки? — спросил он, снова глотнув кафа.

Бен не ответил, лишь опустил взгляд, чтобы допросчик не увидел на его лице отпечаток внутренней борьбы.

И снова Диггон призадумался. Фанатизм — это, конечно, опасная штука, однако он способен, как ничто другое, вдохновлять на героические поступки, и это свойство пленника нельзя не учесть. «А генерал Органа оказалась права, — с оттенком досады подумал разведчик. — Наверняка с этим парнем придется повозиться, если канцлер пожелает выбить из него необходимые сведения».

* * *

Покойная канцлер Мон Мотма, среди прочих свойств своей прекрасной натуры, имела одно — она крайне редко ошибалась в людях. По ее убеждению, сенатор Викрамм, ставший ныне Верховным канцлером, заслуживал доверия, несмотря на некоторые свои недостатки. Он часто бывал медлителен и недогадлив, кроме того, излишне мелочен и честолюбив, даже в самом начале своей политической карьеры. Все эти недостатки Мотма, вопреки расхожему мнению, отлично видела. Но видела она и его достоинства — честность, непоколебимость собственных убеждений и искреннюю любовь к демократии. И достоинства, на ее взгляд, все-таки перевешивали. Поэтому в свое время она нашла возможным приблизить к себе молодого лорда Лайама — к слову, юношу из благородной, безупречной с точки зрения Республики семьи — и всячески способствовать его продвижению.

В целом, бывший представитель сектора Бормеа, был неплохим человеком. К партии центристов он примкнул исключительно из практических соображений. Викрамм полагал, что государственные ресурсы, включая кредиты Банковского клана, будут расходоваться куда эффективнее, если сосредоточить основную их часть в одних руках, а не разбазаривать по отдельным регионам. По этой же причине он изначально был против идеи регулярного переноса столицы — это, считал он, всего лишь пустая попытка потешить самолюбие провинций, которая будет опять-таки стоить каждый раз немалых средств. Однако когда часть представителей партии центристов заявили о выходе своих звездных систем из состава Республики — то есть, приняли открытое, безвозвратное решение примкнуть к сторонникам Первого Ордена — сенатор Викрамм категорически осудил такие радикальные меры.

Викрамм не желал войны. Единственно поэтому он когда-то голосовал за принятие закона об открытой торговле с планетами, принадлежащими Первому Ордену, который всеми силами лоббировал Ро-Киинтор. Страх перед угрозой «новой Империи», испытываемый некоторыми его коллегами, сам Лайам называл анахронизмом, или попросту «мракобесием». Досадным пережитком прошлого, от которого следует поскорее избавиться. Он всегда высказывался против увеличения финансирования звездного флота Республики, полагая, скорее всего, что варварские времена гражданской войны давно миновали. Ныне же двум государствам, естественно разделившим галактику между собой, следует выстраивать иные, мирные отношения, которые пойдут на пользу и тем, и другим. А как же иначе? Ведь обе стороны хлебнули немало горя во время военных действий, так что сами высшие силы велели им отныне существовать сообща.

Он никогда не скрывал, что не приветствует идею создания незаконного военного формирования, которым, по сути, являлось Сопротивление. Тем более, если эта организация существует за счет бюджета Республики. Он недолюбливал Лею Органу еще с той поры, когда она лично появлялась в сенате, осуждая ее слишком косную, бескомпромиссную натуру. С появлением Сопротивления их отношения ожидаемо ухудшились, и не выродились в открытую вражду разве что потому, что Лея отныне почти перестала видеть Викрамма, равно как и других представителей оппозиции.

Откровенно говоря, он был таким же пацифистом, как и покойный Ланевер Виллечам, однако не столь мягкого внутреннего склада. Время же и вовсе заставило его переступить через свои убеждения. Судьба горько посмеялась над Лайамом, поставив его во главе государства в такое неспокойное время. Положив именно ему, а не кому бы то ни было другому, возглавить войну с Первым Орденом. Возвысив его не просто так, а ценой тысяч смертей, и в первую очередь Виллечама — именно смерть прежнего канцлера, как ни крути, пришлась Викрамму на руку.

Для таких людей, как Лайам Викрамм, подлый удар, нанесенный «Старкиллером» по системе Хосниан, стал особенно сильным потрясением, заставившим их, так или иначе, пересмотреть собственные принципы. Им пришлось раз и навсегда признать свою ошибку, согласиться с тем, что Первый Орден — это агрессор, который не потерпит конкуренции со стороны иных правительств.

Во всем этом ясно чувствовалась рука злого рока. Тем более что за трагедией в системе Хосниан последовала череда других, менее значимых, но все же ощутимых бед, главная среди которых — это осада Набу, ныне грозившая Республике не только новыми потерями человеческих жизней (именно человеческих, ибо, по справедливости, канцлера, да и все правительство, интересовали только набуанцы, до аборигенов-гунганов никому не было дела), но и экономическим кризисом. И все это свалилось на плечи Лайама в одночасье, не позволяя даже перевести дух.

Впрочем, Викрамм и не думал отказаться от власти, и врожденное честолюбие стало только одной из причин. Другая, быть может, более важная — это личная обида за утраченную веру в возможность мирного сосуществования с имперцами. Эта обида происходила от болезненной гордости, которая в данном случае была покороблена. Ведь признать, что ты был неправ, пусть даже только перед самим собой, иным представляется суровым испытанием.

После случившегося Викрамм поневоле вынужден был искать союза с Сопротивлением. Но союза вовсе не на равных условиях — о каких равных условиях может идти речь, когда Сопротивление столько лет пусть и неофициально, но все же сосет деньги из правительства Республики? Стало быть, сейчас разговор может идти только о возврате долга, об исполнении прямых обязанностей, и никак иначе.

Викрамм готов был пойти на определенные уступки генералу Органе. Однако он не тешил себя глупой надеждой, будто между ними возможны доверительные отношения союзников, и уж тем более дружба. Не мыслил он, впрочем, и отстранить генерала от дел, прекрасно сознавая, что идеология Сопротивления завязана не в малой степени на личностных качествах Леи — на ее харизме и на памяти о былых ее заслугах. Можно долго рассуждать о роли отдельно взятых личностей в исторических процессах; здесь же Лайам видел со всей доступной ему ясностью — Лея является для своей организации главным столпом. Если вывести ее из игры, Сопротивление просуществует недолго.

Когда в самую критическую минуту разведка предоставила ему конфиденциальную информацию, будто Сопротивление укрывает у себя важного пленника, главу рыцарей Рен, ученика Сноука, захваченного во время налета на «Старкиллер», — эта информация вызвала у канцлера не только восторг, но и естественный испуг. Он крайне разволновался, как волнуется человек, который впервые играет крупную партию в сабакк — и вот, к нему на руки пришла ценная карта, но как ею распорядиться, как разыграть ее с наибольшей выгодой, он не представляет.

Конечно же, он собирался выжать из этого мальчишки, из своего первого настоящего козыря в этой игре, все, что только возможно. Но его руки оказались связаны еще одним неприятным обстоятельством — Диггон неожиданно выяснил, что темный рыцарь, называющий себя внуком Дарта Вейдера, на самом деле является таковым, приходясь одновременно родным сыном генералу Органе и генералу Соло, ее гражданскому супругу. Если подумать, это звучало правдоподобно; более того, так же очевидно, как дважды два.

Это обстоятельство существенно ограничивало Викрамма в отношении пленника, поскольку, как уже было сказано, ему надлежало всячески искать добрых, союзнических отношений с Сопротивлением. А Сопротивление — это, к несчастью, Лея Органа. К тому же, общественность любит старых героев. Если средства массовой информации начнут откровенно трепать имена Органы и Соло, это может негативно сказаться на рейтинге Верховного канцлера. Викрамм, хорошо помнивший скандал шестилетней давности, это понимал. Тогда оппозиция пыталась вывести Лею из игры, и не сумела сделать этого только лишь благодаря авторитету бывшей принцессы.

Стало быть, провернуть дело с пленником требовалось с максимальными ловкостью и чуткостью, по возможности не прибегая к крайним мерам и не вступая в открытый конфликт с генералом Органой.

Разумеется, Викрамм не имел намерений убивать пленника, во всяком случае, пока. Только полный идиот мог бы так глупо утратить самую важную свою карту, польстившись только на желания обывателей. Он предвидел, что люди захотят и даже потребуют спросить с одного из приближенных Сноука, ответственного за гибель системы Хосниан, по всей строгости закона — а закону довольно и того, что этот парень находился на «Старкиллере» и являлся одним из командиров, стало быть, наверняка имеет прямое отношение к трагедии (не говоря уж о прочих его преступлениях), чтобы приговорить его к высшей мере. Но что даст казнь, кроме сиюминутной забавы для толпы?

Посему, отправляя Диггона на Эспирион, канцлер высказал пожелание, чтобы к этой истории было привлечено как можно меньше народу. Сколь бы ни была соблазнительной мысль придать широкой огласке такую невероятную удачу — сам Кайло Рен в руках правительства Республики! На фоне недавней череды неудач эта новость стала бы настоящим триумфом Викрамма и его людей, — тем не менее, не стоит делать этого, во всяком случае пока. К тому же, если генерал Органа дорожит сыном — а она наверняка дорожит им, иначе не стала бы рисковать своей карьерой и будущим Сопротивления, скрывая от властей факт его присутствия на Эспирионе — значит, пока он жив, можно использовать его как еще один аргумент в пользу превосходства официального правительства и руководства республиканского флота над командованием Сопротивления.

* * *

Восходящее солнце едва успело позолотить волшебством новорожденных, самых ярких и прекрасных лучей металл посадочной платформы возле здания, именуемого Палатой правительства — которое, к слову, впервые со времен роспуска Имперского сената использовалось, согласно своему прямому назначению — когда колонна вооруженных охранников, сопровождающих Верховного канцлера, во главе с самим Первым лицом Республики вышла встречать снижающееся судно.

Викрамм ожидал прибытия Диггона и захваченных майором арестантов, признаться, с откровенным нетерпением — в первую очередь, из-за генерала Органы. Наконец-то глава Сопротивления почтит его своим королевским вниманием!

Когда Лея, напряженная, но все еще державшаяся с несомненным достоинством, сошла вниз по посадочному трапу, канцлер отделился от толпы телохранителей, выдвинувшись к ней навстречу. От его взора, впрочем, не укрылась и другая, мужская фигура — в форме заключенного, скованная по рукам и ногам, предусмотрительно окруженная со всех сторон людьми Диггона, которые, придерживая пленника под локти, помогли ему спуститься на платформу следом за генералом, и тотчас, заставив пригнуть голову, втолкнули на заднее сидение тяжелого бронированного лэндспидера, принадлежавшего Разведывательному бюро.

Лея тоже заметила эту процессию, и при виде сына, даже с расстояния, едва удержалась, чтобы не разрыдаться прямо на глазах у Викрамма, наплевав на всех и вся. В полете ей ни разу не позволили увидеть Бена, хотя она регулярно просила, и даже настаивала на этом. Диггон утверждал, что тот не желает видеть ее, и генерал вновь и вновь проклинала саму себя, потому что знала — скорее всего, майор говорит правду.

За время гиперпространственного перелета, сидя практически безвылазно в своей каюте, генерал достаточно передумала и перечувствовала; она вспоминала каждый свой разговор с сыном за последнее время, стараясь с максимальной точностью восстановить в памяти его взгляд, его слова и то, что за ними таилось — однако, в конечном счете, возвратилась к той мысли, что виновата во всем она одна.

Если бы она только знала, какие катастрофические последствия возымеет ее не знающее пределов стремление подчинить себе Бена, направить его на верный путь — а именно от этого и идут все беды — она не стала бы мучить ни себя, ни его. Ее сын оказался удивительно прав. Ей следовало руководствоваться не своими, а в первую очередь его интересами. Нужно было отпустить его, когда он молил об этом. Дать волю самому решать свою судьбу.

Однако мать не прислушалась к голосу сердца своего дитя — и вот, как ужасно она наказана за это! Теперь ей предстоит биться уже не за душу Бена, не за то, чтобы вновь завоевать его расположение; она будет сражаться за его жизнь, ибо отныне он — не пленник, а военный преступник, адепт деспотии в руках праведной демократии, и заслуживает, с точки зрения закона, самого строгого наказания. Но уж его жизнь и безопасность Лея готова была отстоять сполна, чего бы ей это не стоило.

От ее внимания не укрылась, к тому же, неестественная медлительность в движениях заключенного, так что даже крохотные шаги, ограниченные цепями на ногах, давались ему с трудом. Это позволяло предположить, что Бену, скорее всего, ввели наркотики незадолго до посадки; а возможно, его вообще держали на наркотиках все это время.

— Приветствую, генерал, — Викрамм, наконец, окликнул ее, заставляя переключить внимание на себя.

— Ваше превосходительство, — Органа бросила на него такой отстраненный и в то же время невыразимо тяжелый взгляд, что Лайам вдруг почувствовал холод в ногах. Она смотрела так, словно видела его впервые. В ее глазах блестела застывшая боль.

Поневоле Викрамму стало жаль ее. Не трудно догадаться по одному виду этих исполненных печали бархатных глаз, каким ударом стал для генерала арест сына, или, возможно, устроенное Диггоном жестокое разоблачение, которое вновь грозило ей крахом военной и политической карьеры. А может быть, и то, и другое разом.

Странно, дожидаясь прибытия линкора, канцлер предвкушал триумф над негласной главой оппозиции; ожидал увидеть смирение дерзкой Леи Органы, конфликт с которой знатно подпортил ему кровь, особенно в последнее время. Он рассчитывал, что теперь-то Лея осознает свою обязанность подчиняться главе государства, который, кстати, решением сената является с недавних пор еще и главой вооруженных сил — и Сопротивления в том числе. Однако Лайам никак не ожидал, что вид несгибаемой принцессы Органы, разбитый и подавленный, настолько его растрогает.

Он подошел к ней вплотную и с неуклюжей осторожностью обнял за плечи, успокаивая и поддерживая. Этим самым он хотел дать генералу понять, что желал только приструнить, проучить ее, однако никоим образом не собирается причинять зло ни ей, ни — пока! — ее сыну. Хотя тот, если он и вправду совершил хотя бы десятую долю преступлений, которые молва приписывает Кайло Рену, действительно заслуживает кары. Эти же самые слова он намеревался сообщить Лее открыто, но только с глазу на глаз, когда они окажутся в его апартаментах в Палате, где их разговору не помешает ни одна душа.

В первое мгновение Лея вяло попыталась отстраниться, но уже вскоре, в смятении и отчаянии, подчинилась навязанной канцлером заботе и слепо двинулась в сторону правительственного здания. К чему противиться, если сейчас она полностью в его руках? Если от Викрамма, как ни от кого другого, зависит жизнь Бена и его будущее.

… Когда они прибыли на место, и канцлер, затворив все двери в своем кабинете, удалив охрану и настрого приказав никому не беспокоить их с генералом во время разговора, добился тем самым предельной возможной уединенности; тогда Лея, получив свободу говорить открыто, высказала Викрамму все те же аргументы, что и Диггону прежде, на Эспирионе. Она не пыталась отрицать, что ее сын — и вправду тот, кем его считают, хотя начисто избегала давать хоть какие-то пояснения, отчего отпрыск известных борцов за демократию решил работать на Сноука. «Возможно, — решил для себя Викрамм, — Органа и сама не понимает до конца, как могла такое допустить». Впрочем, это лирика, никак не относящаяся к делу.

Лея утверждала, что Рен тяжело ранен — ранен не только физически, но и душевно. Что он подавлен и напуган, хотя на первый взгляд по нему и не скажешь. И уже по этой причине он не пойдет ни с кем на контакт. Никакие допросы не принесут ожидаемой выгоды. По принуждению пленник не откроет того, что знает, не стоит даже обольщаться на этот счет. Единственный шанс — попытаться выведать все добром, но для этого требуется время и терпение. И сделать это сможет только она, Лея, мать несчастного юноши, и никак иначе. У других допросчиков вовсе не будет ни единого шанса на успех.

Все эти заверения были произнесены горячо и поспешно. С тоской и одновременно величественной твердостью, которая свидетельствовала о том, что гордость генерала Органы даже сейчас еще не сломлена до конца.

Викрамм слушал ее речи в задумчивом молчании, отвернувшись к окну, занимающему целую стену, которое открывало вид на одну из центральных улиц Галактик-сити. На шпили высотных зданий, растворяющихся высоко в облаках, и разноцветные спидеры, которые, подобно муравьям, вереницами проносились мимо. Город едва начал оживать. Обитатели столицы спешили на службу, рождая целые потоки движения, доступные взгляду со всех сторон, и единственной заботой большинства в этот ранний час было успеть пропустить чашечку кафа перед началом рабочего дня, чтобы окончательно проснуться.

Каждое утро одна и та же картина. Так было при Старой Республике и в эпоху Империи; так продолжается и по сей день. Есть вещи, не подвластные ни времени, ни безжалостному колесу истории.

Наконец, Викрамм повернул лицо — так что Органа могла видеть его профиль на фоне ясной лазури утреннего неба — и вздохнул. Собственно, решение относительно пленника он уже принял, а значит, его сосредоточенная пауза, как и этот многозначительный вздох, были сделаны, скорее всего, лишь для того, чтобы генерал не усомнилась в серьезности его намерений.

— Послушайте-ка, Лея, что я скажу вам, — начал канцлер спокойным тоном. — Во-первых, никто еще не говорит ни о каких допросах, а тем более — помилуй нас высшие силы! — о допросах с пристрастием. Право, мне даже любопытно, кто вас так накрутил? Или вы сами навоображали себе невесть что? Напротив, я намерен поместить вашего сына в госпиталь, а не в тюрьму, и позволить ему излечиться. Ведь его успели ранить те наемники, верно? А уж потом будет видно, как поступить с ним далее.

Генерал вздохнула с облегчением. Если Лайам не врет ей — а он, похоже, не врет — у нее, по крайней мере, имеется некоторый запас времени, чтобы все хорошенько обдумать и попытаться отыскать выход.

— Во-вторых, — продолжил Викрамм. Ему было проще мыслить и изъясняться тезисами. — Я не собираюсь — опять-таки, в настоящий момент — предавать его суду, к тому же публичному, и вообще распространяться о том, что у нас имеется столь ценный пленник. Если вы беспокоитесь о свидетелях, то не переживайте. Люди Диггона будут молчать, а пустомели на Эспирионе могут болтать языками, сколько вздумается, никто не станет им верить. В дальнейшем, даже если эта история получит нежелательную огласку, я обещаю, что приму все необходимые меры, чтобы ни ваше имя, ни имя покойного генерала Соло в ней не фигурировало.

— Но тогда для чего вам Бен? — растерянно вопросила Лея.

— Бен? — Викрамм не сразу понял, о ком идет речь. — Ах да, ваш мальчик… скажите-ка мне, генерал, он желает возвратиться к своему правительству?

— Разумеется, желает, — кивнула Лея. Отрицать это было бы глупо.

— Тогда мое решение должно удовлетворить всех, — заключил канцлер и, отвернувшись, наконец, от окна, направился к Органе, которая сидела в кресле, зябко обхватив себя руками за плечи, хотя ей было вовсе не холодно. — Дальнейшая судьба ученика Сноука будет зависеть от самого главы Первого Ордена. И от поведения Терекса.

— Вы хотите сделать из моего сына заложника, — догадалась пожилая женщина.

Обещать отпустить Бена восвояси в обмен на свободу Набу; единственный человек против целой планеты — подобная мысль ни разу не приходила генералу в голову, да и не могла прийти, поскольку Лея, будучи благодаря брату знакомой с правилами Темной стороны, а благодаря жизненному и военному опыту — и с политикой Первого Ордена в отношении пленных, хорошо знала, что проигравший в их понимании должен выбыть из игры, уступив дорогу более удачливому игроку. Слабые не стоят того, чтобы их спасать, а сильные защитят себя сами. Она не удивится, если Верховный лидер палец о палец не ударит ради своего прежнего любимца. Если бы тот был заинтересован в освобождении Кайло Рена, его шпионы уже давно узнали бы, что искать темного рыцаря вместе с его матерью следует на Эспирионе; право, эта информация не оберегалась с такой уж тщательностью.

— А если Первый Орден откажется торговаться за его жизнь?

— Судя по отчетам Диггона, ваш сын на словах горячо защищает власти Первого Ордена и их политику. Выходит, он верит им, как своим друзьям.

— Это слепая, фанатичная вера, практически не имеющая под собой реальной основы. Ему промыли мозги, заставили поверить в то, что любой другой, трезво мыслящий человек счел бы вздором. Мой сын болен, поймите это. Он больше верит призраками, чем живым людям; он говорит со старым обгоревшим доспехом…

Викрамм сурово перебил ее:

— Мне неловко оттого, что вы так напористо пытаетесь его защитить. Ваш сын, насколько я знаю, взрослый парень, и в состоянии ответить за свои поступки самостоятельно. Если он не в своем уме, медики это выяснят. Если же он вполне адекватен, и способен осознать, что творит, тогда и спрос с него будет соответствующим. Не забывайте, на его счету сотни погубленных жизней: припомните бойню на Дантуине, генерал; вспомните Ованис, Такодану, Туанул на Джакку… Через скольких людей переступил этот сумасшедший, преследуя Люка Скайуокера? Если дело дойдет до трибунала, запомните, Лея, обвинение в лице Республики приложит все силы, чтобы детально разобраться в каждом случае массового убийства по его приказу.

— Ваше превосходительство… Лайам… — Лея поглядела ему в глаза. Такой проникновенный взгляд, казалось, растрогал бы и бездушный камень. — Поверьте, речь сейчас идет не только о моем личном интересе (хотя я тешу себя надеждой, что горе несчастной старухи, у которой не осталось больше никого, кроме этого юноши, возвращенного ей по воле судьбы после стольких лет, все-таки тронуло ваше сердце). Но здесь важнее интересы Республики. Первый Орден не пойдет на сделку, попомните мои слова. Нам нужны сведения, которыми располагает Кайло Рен, и то, что он у нас в руках — величайшая удача, которую нельзя растратить попусту. Только я одна могу вытянуть из него информацию. Я тоже обладаю чувствительностью к Силе. Между мной и сыном существуют ментальные узы — вы не поймете этого, но хотя бы поверьте на слово. Отдайте пленника Сопротивлению — и рано или поздно вы получите, что хотите.

— «Рано или поздно?» — Викрамм покачал головой. — Над жителями Набу занесен тяжелый кулак, который Терекс вот-вот может обрушить. Нам нельзя медлить. Я намерен предложить вражескому правительству — а именно, Верховному лидеру Сноуку — свободу его Избранного, его принца-наследника (или кем он там считает вашего сына?) в обмен на снятие блокады с Набу и прекращение экспансии. Также я собираюсь настаивать, чтобы Сноук отстранил Терекса от командования, и на дальнейшем проведении переговоров, которые, возможно, помогут уладить возникший конфликт.

— Вы все еще надеетесь избежать войны, — ахнула генерал. — Даже после трагедии в системе Хосниан вы готовы договариваться миром с этим чудовищем под названием «тирания», которое простерло свои лапы по всей галактике.

Викрамм молчал — молчал пристыженно, несмотря на то, что стыдиться канцлеру было, по большому счету, нечего. Он намеревался придерживаться нечестной игры; но он, по крайней мере, честно говорил об этом. И потом, сложившиеся обстоятельства попросту не оставили ему другого выбора.

— Поймите наконец, ваше превосходительство, решив уговорить врагов на сделку, вы лишь потеряете время, которое, согласно вашим же словам, так неимоверно дорого сейчас.

— Полагаю, генерал, что наш разговор можно считать завершенным, — раздраженно оборвал ее канцлер. — Я не собираюсь менять свое мнение.

Он бы, пожалуй, согласился возвратить Рена его матери до окончания переговоров в надежде, что та, быть может, и вправду сумеет выудить у него важную информацию. Однако Викрамм не мог в достаточной мере доверять генералу Органе, которая уже успела наглядно продемонстрировать, что отдает предпочтение своим чувствам, а не рациональной логике. Если бы она помогла пленнику бежать, Верховный канцлер нисколько бы этому не удивился.

Он позвал охрану и попросил проводить генерала к выходу из здания.

— Я вынужден просить вас пока не покидать столицу, — сообщил Викрамм напоследок.

Лея, впрочем, теперь и сама наверняка пожелает остаться. Тем более, что основные силы Сопротивления до сих пор пребывают на Корусанте, и канцлер не собирался в ближайшее время менять этого расклада.

— Позвольте мне удалиться на мою виллу на Центакс-III, — глухо ответствовала генерал.

Спутник Корусанта; тихий пригород, позволяющий жителям вкушать прелести столичной жизни, не испытывая при этом вечной головной боли от нескончаемого шума Галактик-сити. Лея чувствовала, что после почти двух месяцев размеренной жизни на Эспирионе она может не выдержать здешнего темпа жизни, по крайней мере, первое время.

Канцлер, немного подумав, разрешил это.

* * *

Ответ Первого Ордена на попытку мирного договора, предпринятую главой Республики, оказался молниеносным и устрашающим. Притом, еще и таким, что его оказалось невозможно утаить.

Всего через несколько дней после прилета в столицу главы Сопротивления Чала Орнула, одна из доверенных лиц генерала, спешно явилась в кабинет Леи, находившийся в штаб-квартире Сопротивления на Корусанте, где та проводила теперь дни напролет, и только ночи коротала на Центакс-III, чтобы в тишине и спокойствии полноценно перевести дух.

Верховный канцлер сдержал слово и не стал раскрывать общественности факт пленения Кайло Рена, равно как и то, какое отношение имеет этот человек к генералу Органе. Даже большая часть Сопротивления до сих пор пребывала в неведении. Временное отсутствие Леи объяснялось тем, что ей попросту требовалась небольшая передышка. Припоминая, что генерал не так давно лишилась близкого человека, своего давнего возлюбленного, друзья легко простили ей эту слабость, тем более, что по прибытии она сразу же с головой окунулась в дела.

— Сообщение лично для генерала Органы, — объявила молодая связистка. — По закрытому каналу.

— Это линия канцлера? — осведомилась Лея, хотя сердце ее предвкушало нечто иное. Нечто недоброе.

Чала лишь отрицательно мотнула головой.

Генерал, схватившись за сердце, поторопилась активировать голопроектор. И тут же пожалела, что сделала это. Во всяком случае, опрометчиво было вопреки собственному внутреннему предостережению транслировать сообщение сразу на главный экран, чтобы адмирал Акбар, адмирал Статура, другие члены высшего офицерского состава, главы эскадрилий, капитаны звездных судов — словом, все члены Сопротивления, находящиеся в эту минуту в штаб-квартире, могли увидеть его.

С экрана глядел человек средних лет с сединой в коротко стриженых волосах, с волевой линией подбородка и небольшими черными усами. Он стоял в окружении штурмовиков и нахально улыбался. Капитан Терекс спешил лично сообщить на Корусант последние новости из сектора Чоммел: минувшей ночью Первый Орден взял под контроль столицу Набу, город Тид, о чем власти Новой Республики, скорее всего, еще не знают, поскольку ранее полностью утратили связь с планетой.

Если бы дурные вести этим и ограничились! Однако капитан решил продемонстрировать неприятелю одно, видимо, крайне занятное, на его взгляд, зрелище — это расстрел военнопленных. А именно, уцелевших в недавней битве пилотов Сопротивления.

Надо сказать, что Терекс не был таким же бескомпромиссным поборником порядка и дисциплины, как Армитидж Хакс. Сам выйдя из солдатской среды, этот человек допускал до определенного предела разгул и пьянство в рядах подчиненных, от всей души полагая, что подобные уступки не только помогают его людям расслабляться, чтобы не сойти с ума от суровой воинской рутины, но и позволяют ему лично добиться от них особой преданности и доверительности. Поэтому казнь происходила на фоне картин взбаламученного Тида, обглоданного мародерами до костей, и над мертвыми телами звучали, лишь отчасти заглушаемые громкой музыкой и периодической очередью выстрелов, солдатские крики, глумливая брань.

Генерал Сопротивления, прижав в губам кончики пальцев, наблюдала, как штурмовики выдергивают приговоренных из толпы и под дикие пьяные восклицания младшего офицерского состава ведут, то и дело подталкивая и подпинывая, к месту расправы.

В первой очереди обреченных было двое — пилоты Синей эскадрильи Иоло Зифф и Тэммин Уэксли. Последний, по прозвищу «Треск», доводился если не другом, то хорошим знакомым Лее. Она знала, что этот отважный парень, будучи уроженцем Акивы, хлебнул горечи войны еще в малолетнем возрасте; что он участвовал в конфликте при Ованисе, в битве на Такодане и в операции по устранению «Старкиллера».

Когда раздались напористые залпы бластерных винтовок, Лея, не выдержав, зажмурилась. Ее губы, дрожа, прошептали что-то.

Следующей вывели Джессику Паву. Одежда на ней была непотребным образом разодрана, обнажая ключицы и одну грудь. Ужасающе постаревшая маска ее лица делала эту бойкую девушку почти неузнаваемой для генерала Органы. С Джессикой у Терекса имелись особые счеты, ведь именно она, «Синий-3», уничтожила защиту его корабля в последнем сражении.

Один за другим пали шесть человек — героев и одновременно мучеников, чьи имена Сопротивление никогда не позабудет. Когда все было окончено, штурмовики, недолго думая, забросали тела зажигательной смесью и подожгли.

Терекс с исключительно самодовольным видом наблюдал за происходящим, очевидно, радуясь возможности унизить тех, кто посмел предпринять смешную попытку связать ему руки, оперируя жизнью и свободой всего одного заложника.

Не досмотрев до конца, генерал рывком выключила проектор.

— Избавьтесь от записи, — ледяным тоном приказала она служащим. — Не желаю, чтобы кто-либо еще видел это безумие.

Она, впрочем, была уверена, что имелась еще, по крайней мере, одна копия записи; и эту копию враги отправили, без сомнения, прямиком Верховному канцлеру.