Двое раненых, нуждающихся в заботе и опеке юношей присутствовали на борту «Радужного шторма» в тот час, когда корвет коснулся посадочной платформы на планете Эспирион. Двое, едва не убивших друг друга в темном, исступленном единоборстве посреди беснующейся погибели на базе «Старкиллер». Двое, в спешке спасенные одними и теми же руками, одинаково бойко и ловко вытащенные из жерла на свет. Смертельные враги — и вот, оказались в одинаковом положении, надломленные, беззащитные перед чужой волей, и благо, что это была лишь воля дружественных медиков, которые все это время спасали обоих с равным рвением, не разбираясь, кто был прав, а кто — нет.

Один из них был другом для окружающих; другой был им врагом. Пробуждение одного влекло радость и спокойствие для всех, и в особенности для друга, который, изнывая от скуки и от тумана в похмельной голове, последние сутки только и делал, что пропадал в медицинском центре. Пробуждение другого влекло тревогу и неизвестность. Но светлые люди, вызывающие светлые чувства, испокон веку имеют преимущество перед людьми темными. Их очередь — первая. Так происходило и происходит, согласно неписанному, однако известному всем правилу человеческой природы, которая, оберегая самое себя, дает преимущество тому, что не испытывает нас на прочность, а напротив, делает сильнее, чтобы в последующем тверже противостоять ударам. И нынешний случай не должен был стать исключением.

Так вот, Финн первым был возвращен в сознание при помощи нехитрых манипуляций врачей, точно в обещанный срок. Пока в его капсулу медленно и осторожно подавали кислород, глава медиков Сопротивления, вооруженная сканером, лично следила за пульсом, дыханием, реакцией зрачков и прочими показателями состояния пациента. И хотя все обещало пройти гладко — и действительно именно так и прошло от начала и до конца, — Калония настояла, чтобы никто из посторонних не присутствовал на процедуре — ни По, который одним своим нетерпением мог помешать работе врачей, ни даже генерал Органа, у которой, впрочем, имелось немало других забот.

Когда к рукам и ногам юноши вернулась жизнь, и лишь легкая немота в кончиках пальцев напоминала, что тот едва очнулся от комы, Финну помогли вымыться и одеться в больничное белье. Все это время пациент расспрашивал, где находится, сколько времени он пребывал в беспамятстве и, наконец (именно этот вопрос волновал его сильнее, чем другие) что стало с Рей? Ему отвечали коротко, можно сказать, на бегу, так что большая часть услышанного оставалась для него неясной. Финн, впрочем, успел уяснить, что его окружают члены Сопротивления, что находится он на дружественной планете и «спал» относительно недолго — чуть меньше недели. Что же касается девушки, никто из окружающих или толком не знал, или не хотел говорить о ней, и это повысило градус беспокойства молодого человека. Лишь доктор Калония, навестив его, обмолвилась парой фраз, уверив, что Рей жива и здорова, но сейчас она вместе с Чубаккой отправилась выполнять важное задание, которое дала ей генерал лично, а до этого неотступно несла вахту у дверей медицинского отдела, ожидая новостей о его состоянии. Узнав об этом, Финн улыбнулся, и на сердце у него полегчало.

Его поместили в одноместную палату, просторную и недурно обставленную. Бывший штурмовик прежде не мог и мечтать о такой роскоши. А вскоре врачи, наконец, разрешили ему увидеться с По.

Друг, радостно ворвавшийся в помещение, нашел Финна в откровенно непривлекательном виде. После комы юноша выглядел похудевшим. Черты его лица болезненно обострились, губы окрасились серым и покрылись неприятной коркой, а глаза глядели вокруг растерянно и устало.

— Выглядишь ужасно, малыш Финн, — констатировал пилот. И тут же поглядел на бывшего штурмовика с виноватой улыбкой, как бы говорившей: «Извини, приятель. Но разве десяток лет разницы в возрасте и больший опыт в военных делах не дают мне права называть тебя малышом?»

Финн вздрогнул и подался навстречу. В его черных глазах полыхнуло облегчение.

— По, ну наконец-то! Хоть ты растолкуй по порядку, что тут творится. Медики, рафтар их сожри, как сговорились. От их слов только чуднее становится. Как мы оказались на базе Сопротивления? Куда делась Рей? И что стало со «Старкиллером»?

— Что ты помнишь? — уточнил Дэмерон, присаживаясь на край кровати.

— Последнее… — протянул Финн, задумавшись.

Мрак и чернота деревьев кругом. Холод под ногами. Тело Рей, безвольно обмякшее, в его руках, и едва различимые линии девичьих ресниц, трогательно трепещущих. Сокровище доверия и дружбы, которое он обязан защитить от надвигающейся ярости, от молнии красного светового меча, сверкающего перед ним в смертоносной пляске. Защитить всей душой, всей грудью, всеми своими силами, пока еще стоит на ногах. И он берет оружие, которым не умеет толком пользоваться, потому что другого у него нет. Безысходность придает ему уверенности, она руководит каждым его ударом. Поэтому, быть может, он сам себе кажется таким ловким и сильным, что не падает, пораженный, в первые же мгновения боя, а кружит, парирует, и даже сам задевает врага, хотя прежде — еще с час назад — не мог и подумать, что способен на такое. Тем более, что после Такоданы его робость перед таким специфическим, древним оружием, как сейбер сделалась только крепче.

Он почти не видит — ему не до того — как противник каждым своим шагом, каждым движением смеется и издевается над ним. Как откровенно он бравирует, щегольски рассекая мечом воздух, и неторопливо расхаживает по поляне. Он играет, и наслаждается своей игрой. Он плюет в лицо предателю, неумехе, который ему противостоит. Финн не видит, хотя чувства подсказывают ему, что за видимой насмешкой притаилось дьявольское исступление, которое вот-вот сделает шаг вперед и неотвратимо обрушится сперва на него, а после — и на Рей.

Финн помнит, как враг терзал его — прижав к дереву, прожигал плечо одним из лучей гарды, и какая извращенная радость расцвела на его бледном, безумном лице. Лице, которое в тот момент находилось в такой отчаянной близости от его собственного, что всякие барьеры между ними разом исчезли. До сей поры, начиная с самой первой их встречи, бывший штурмовик ощущал непреодолимый, сверхъестественный ужас при виде темного рыцаря, и даже при одном упоминании о нем. Теперь, после всего увиденного и пережитого, от первоначального смятения почти ничего не осталось. Только отвращение.

— Последнее, — сказал он, наконец, — это как Рен вспорол мне спину мечом, словно банку консервов. Еще — Рей без сознания. Этот негодяй приложил ее о дерево… Скажи только одно, приятель, как нам с ней удалось спастись?

Его голос уже не скрывал мольбу. Финн не мог больше выносить мучительного неведения, даже если то, о чем он стремился узнать, осталось в прошлом и для настоящего не играло никакой роли.

По с загадочным выражением лица улыбнулся ему.

— Чуи вас подобрал. На «Соколе». А мы прикрыли. Я до последнего не уводил Синее звено, как знал, что вы умудритесь удрать в последний момент.

— Значит, «Старкиллер» уничтожен? — Финн, невзирая на слабость, едва не подпрыгнул на месте.

— А то! — Дэмерон гордо выпятил подбородок. — Вы молодцы, здорово облегчили мне задачу, проделав дырку в щите осциллятора.

— Это все Хан и Чуи, они заминировали осциллятор. А ты… так это ты взорвал станцию?

В который раз юноша не сумел побороть в душе истового восхищения навыками и возможностями старшего товарища. Тот с напускной стыдливостью отмахнулся.

— Да чего уж там… Если придет такой день, когда пилоты Первого Ордена научатся летать также ловко, как наши, это будет концом Сопротивления. А пока можно дышать свободно.

— А Рен, что с ним случилось? Я думал, он прикончит нас на месте.

В голове мелькнула упоительная мысль, что Чубакка, подоспев вовремя со своим арбалетом, добил мерзавца. Но озвучить свою догадку Финн не успел, будучи в следующий же миг начисто сбит с толку словами друга:

— Рей одолела Рена. И спасла тебе жизнь.

Юноша так и уставился на По во все глаза, полагая и почему-то даже рассчитывая, что ослышался.

— Как это — одолела? Когда я ее видел, она лежала без чувств. Ее саму нужно было спасать.

— А вот так, — Дэмерон уверенно кивнул, и Финн вдруг осознал, что голос коммандера только что дрогнул от восторга. — Одолела, вообрази, в дуэли на сейберах.

— Да ну… — раненый вновь и вновь ошарашено моргал, глядя куда-то вниз. Он старался, старался изо всех сил осознать, согласиться, уложить в голове все то, о чем рассказывал его друг. И не мог.

— Вот это девушка, право слово! — По весело присвистнул, почувствовав себя вдруг исключительно счастливым. — Трудно представить, чего она не умеет. И как ты только умудрился ее отыскать?

— Они сами нашли меня — Рей и твой дроид, который мне поначалу показался вовсе не таким замечательным, как ты говорил, — уверил Финн и коротко рассмеялся, про себя подумав, что друг влюблен так же, как и он сам, и что это — черт побери! — здорово. Его сердце совсем не источало ревности — возможно, потому, что в глубине души юноша верил в несерьезность и даже абсурдность того, что называют «ревностью», равно как и того, что называют «влюбленностью» — а ведь это для большинства, суть, одно и то же.

— Так где же Рей сейчас?

— Улетела искать Скайуокера, — все таким же шутовским тоном сообщил Дэмерон. — Генерал лично попросила ее об этом, так что у Рей не было ни единого шанса отказаться, даже если бы она и хотела.

— А карта?

— Нашлась, причем самым неожиданным образом. Наконец-то ожидания генерала оправдались, да и наши с тобой усилия не пропали даром.

Он коротко рассказал о внезапном пробуждении R2-D2, в памяти которого, как оказалось, имеется основная, за исключением фрагмента BB-8, карта, ведущая к Скайуокеру. Лея, по его словам, попыталась объяснить такое удачное стечение обстоятельств тем, что последний джедай собственноручно запрограммировал старого дроида выйти из «спячки» именно в тот момент, когда все куски карты будут найдены и собраны в одном месте. Подобное, добавила генерал, весьма отвечало характеру ее брата, ставшему в последние годы крайне скрытным и подозрительным.

— Но почему генерал не отправилась на поиски Скайуокера сама? Для чего ей нужна Рей?

— Гляжу, ты еще толком не проснулся, малыш. Не понимаешь, что наша Рей оказалась чувствительной к Силе, причем такой, что… ух… Если она отыщет Скайуокера и будет обучаться у него, то сама сможет стать джедаем.

Потом пилот вдруг посерьезнел, улыбка спала с его губ, а между нахмуренных бровей напряженной складкой возникла некая мучительная мысль. По размышлял о чем-то важном и, похоже, до крайности неприятном. «Нужно сказать, — решил он вскоре. — Потому что малыш Финн невольно повязан, как и мы все тут. Он все равно узнает, и очень скоро. Так уж лучше, если узнает от меня. К тому же, эта тайна — уже вовсе и не тайна, раз ее знают столько народу…»

— Послушай, приятель, тебе известно, что Рен — это сын генерала Органы? — спросил Дэмерон как можно более непринужденно, хотя голос его звучал натянутой струной.

— Что?! — только и вскричал Финн.

По, не моргнув и глазом, повторил вопрос. Его друг, тяжело дыша, почесал в затылке.

— Я слышал, что Рен — сын Хана Соло. Они при нас разговаривали на мосту. Проклятущее эхо… честно говоря, я до сих пор предпочел бы не знать того, что узнал тогда…

Не договорив, Финн потупился. При воспоминании о том, чему они с Рей поневоле стали свидетелями, внутренности словно скручивало непонятной злой волей, и в груди становилось тяжело.

— Он убил своего отца, — произнес юноша не своим голосом. — Сперва просил у него помощи, уверил, что хочет исправиться. А потом пронзил грудь мечом, когда Хан приблизился к нему, чтобы обнять…

Говоря это, Финн почти не чувствовал, как крупно дрожит от негодования. И уж точно не мог видеть, как кровь отхлынула от его лица, добавив ему, и без того бледному, еще больше бледности, а в глазах появился нездоровый блеск.

По пришел в ужас в равной степени от того, что слышали его уши и от того, что видели его глаза. Болезненный вид друга придал мрачных тонов этому короткому рассказу, и без того холодившему кровь.

— Убил отца?.. — как во сне, повторили его губы.

— Да, убил. Я сам это видел. Это мерзкий человек, паршивая гадина, редкая дрянь. Пожалуйста, друг, скажи мне, что Рей или Чуи прикончили его там, на «Старкиллере». Потому что пока он жив, он не прекратит преследовать Рей. Не знаю только, на что она ему сдалась…

Коммандер Дэмерон взметнулся на ноги. В его мозгу заметались искры.

— Он здесь, — сдавленно произнес По, — и он жив. Рей и Чуи доставили его на Ди’Куар вместе с тобой. Потому что Кайло Рен приходится родным сыном не только Хану Соло, но и генералу Органе, хотя это и выше всякого моего понимания. А генерал скорее согласится сама расстаться с жизнью, чем причинит ему вред.

Сказав это, По опустился на прежнее место и шумно выдохнул.

— Послушай. Тебе все равно пришлось бы узнать обо всем, ты ведь, в конце концов, поневоле послужил для этого типа прикрытием. — Было бы слишком подозрительно, если бы генерал решила взять с собой лишь одного из раненых. — Суть же такова, что Рен — на самом деле Бен Соло, племянник и в прошлом ученик Скайуокера, из-за которого тот, судя по всему, и подался в бега. Рен теперь ищет его, чтобы свести счеты, а генерал надеется прекратить это безумие, хотя, наверное, и сама не верит, что добьется успеха.

Поразительно, какой особый оттенок придает любой истории — а в особенности, такой давней и запутанной, как эта — беглый пересказ в устах человека, практически никакого отношения к пересказываемой истории не имеющего. С одной стороны, язык изложения способен не только и не столько упростить, сколько лишь опошлить события, о которых идет речь, начисто отняв у них душу. С другой стороны, именно такой вариант, как никакой другой, позволяет увидеть самую суть.

На удивление, Финну потребовалось всего несколько мгновений, чтобы одолеть волну возмущенного непонимания и отрицания. А когда он совладал с собой, то запоздало вспомнил о некоторых слухах, которые приписывали главе Сопротивления давнее сожительство с контрабандистом. Вспомнил, какими душевными взглядами обменивались эти двое пожилых людей при встрече на Такодане; и позже на Ди’Куаре Хан Соло едва ли был сам собой, когда глядел в глаза генералу и говорил: «Тебе не понравится…» Вспомнил и то, как Хан поспешно отвернулся, чтобы не видеть удаляющийся силуэт внушающего трепет темного воина, который в тот момент уносил на руках добычу, и как лицо старого капитана приобрело краски скорби, тогда еще Финном почти не замеченные. И скупое упоминание Соло о мальчике, ученике Скайуокера, чей бунт положил конец чаяниям последнего джедая и заставил его удалиться в изгнание. Сопоставив в уме эти подсказки, горькие проблески прошедших дней, юноша, наконец, понял все, и даже то, что в устах его друга так и осталось не высказанным. И первая здравая мысль, посетившая его голову в эту минуту — что он, без сомнения, является идиотом, каких поискать.

* * *

Друзья говорили еще долго, потому что череда происшествий, которые пропустил Финн, и юношеское любопытство мешали им разойтись. И, наверное, если бы не своевременное вмешательство медперсонала, в конце концов напомнившего, что больному необходим отдых, молодые люди просидели бы, не расставаясь, до самого конца дня. Однако дальнейшее, о чем они говорили, уже не столь занимательно, как то, чем была занята примерно в это же время Лея Органа.

Еще накануне к вечеру стало известно, что сенат закрытым голосованием избрал нового канцлера, и что главой Республики стал человек, которого сама Лея поостереглась бы назначать на эту высокую должность, тем более в военное время. Не то, чтобы генерал совершенно не доверяла лорду Лайаму Викрамму — уроженцу планеты Брентаал-IV, в прошлом, одному из доверенных лиц канцлера Мон Мотмы, а в последние годы — сенатору от сектора Бормеа. Напротив, тот всегда производил на нее впечатление человека достойного и надежного. И все же, не с политической, но сугубо с человеческой точки зрения она опасалась иметь с ним общие дела. Чутье одаренной, дочери Вейдера, находило в его натуре зачатки таких качеств, как гордыня и излишняя суровость, что, по ее убеждению, нисколько не способствовало грамотному и взвешенному руководству. А то обстоятельство, что после смерти Мон Мотмы Викрамм открыто примкнул к партии центристов, хотя и не участвовал в конфликте, учиненном леди Синдианой, еще больше осложнило их отношения.

Губернатор Беонель в спешном порядке вызвала «кузину» при помощи комлинка и попросила ее сейчас же включить голоновости, где сообщалось об итогах голосования. А спустя несколько минут Трипио, как всегда, суматошный и нерасторопный, сообщил, что генерала вызывает адмирал Джиал Акбар.

В своей вступительной речи Викрамм сделал сразу несколько важных заявлений, которые Лея приняла весьма холодно. Во-первых, новый канцлер заявил о намерении возвратить Корусанту статус единой столицы Республики — это не могло прийтись по вкусу популистам, к которым Лея все еще причисляла себя, хотя и не появлялась в сенате лично уже долгое время, доверив вести политические дела своим более молодым представителям.

Во-вторых, Викрамм уверил общественность в том, что не намерен продолжать линию своего предшественника; начало открытых боевых действий против Первого Ордена, по его словам, дело решенное. Само по себе это заявление — лишь констатация очевидного факта, однако Лею покоробило то, что канцлер счел возможным, фактически, объявить войну без дополнительного голосования в сенате. А такового, согласно свидетельству Акбара, проведено не было.

И в-третьих, избранный глава Республики сообщил, что Сопротивление всецело готово сотрудничать с правительством, о чем генерал Органа должна сделать открытое заявление в самое ближайшее время. Лею об этом даже не известили.

Обсуждая последние события на Корусанте со своим заместителем, генерал ворчливо подметила, что «Ланевер Виллечам был трусливым самодуром, но пацифистом в душе. Теперь же мы получили трусливого самодура с замашками тирана».

Только спустя сутки канцлер нашел возможным вызвать главу Сопротивления для обстоятельного разговора, которого та, несмотря на свою выраженную неприязнь к Викрамму, ожидала почти с нетерпением.

— Генерал, — возникшее на голопроекторе изображение почтительно склонило голову.

Викрамм выглядел весьма представительным человеком. Не молодой, но моложавый — на десять лет младше Леи, — черноволосый, с легким проблеском седины. В его серых глазах притаился огонек мысли, но уголки губ отвисали так безвольно, что это, вкупе, к тому же, с рыхлым подбородком, непоправимо портило и лицо, и весь облик.

— Добрый день, Лайам, — сдержанно ответствовала Лея. — Примите поздравления с победой — от лица всего Сопротивления и от меня лично.

— Благодарю, — Викрамм говорил ей в такт, столь же холодно и официально. — Меня, впрочем, поразило, сенатор Органа, что вы воздержались от участия в голосовании. А поскольку новый представитель в сенате вами так и не был выбран, мы остаемся в неведении относительно официальной позиции сектора Альдераан. В частности, по поводу заявлений, что были сделаны мною вчера.

— Что ж, — Лея небрежно прошлась вокруг голопроектора, задумчиво сцепив руки. — Если вас интересует именно официальная позиция, то я готова озвучить ее в публичном заявлении, которое вы обязали меня сделать, признаться, довольно варварским способом. Если же вам нужно личное мнение, я озвучу его прямо сейчас. Итак, меня крайне не устраивает ваш незаконный авторитаризм в вопросах будущих военных действий. Напомню, каждый шаг необходимо согласовывать с союзными мирами путем официального голосования.

— Вы же сами прекрасно знаете, что это невозможно, — за промелькнувшей на губах канцлера улыбкой скрывалось пренебрежение идеалистическими воззрениями генерала Органы. — Если мы станем придерживаться официального протокола, то нам придется затягивать с решением всякого, даже самого пустякового вопроса. В период войны принято наделять главу Республики особыми полномочиями главнокомандующего армии, вам это известно.

— Разумеется, известно. Как и то, что последний из канцлеров, наделенный этими самыми полномочиями, погубил Республику и ввергнул галактику в хаос тоталитаризма, — парировала генерал. — К тому же, вопрос о предоставлении особых полномочий также должен решаться в сенате с привлечением глав воинских подразделений.

Викрамм, явно уязвленный, отвечал, насупив губы, что сейчас этот вопрос активно рассматривается сенаторами.

— Что касается высших военных чинов, то в их составе не достает только вашего присутствия, — добавил он.

— Мое присутствие вовсе не обязательно, — заверила Лея. — Я временно переложила свои обязанности на адмирала Акбара. Странно, что вас не известили об этом, — в ее голосе присутствовало ровно столько яда и желчи, сколько допускалось правительственным этикетом. — Согласно протоколу…

— К сарлакку протокол, генерал! — раздраженно произнес канцлер. — Решается судьба галактики. Ваше право или принять в этом непосредственное участие, или вовсе сложить с себя полномочия главы Сопротивления. К слову, — столь же ядовито заметил мужчина, — какой частью протокола руководствовались вы, приняв единоличное решение о нападении на «Старкиллер»?

Лея возмущенно вздохнула и на миг прикрыла глаза, чтобы справиться с накатившим гневом. Весь этот разговор заставил ее живо припомнить, по каким причинам она несколько лет назад, фактически, оставила сенат, и по сей день не стремилась туда возвращаться. Викрамм, как и другие, ему подобные люди, такие просветленные и нелепые, с высокопарным говором и сумбурными мыслями, со сложным этикетом и двусмысленной моралью, служили насмешкой над всем, во что она верила и за что боролась на протяжении всей своей жизни, положив, к слову, столько усилий и претерпев столько потерь, сколько ни одному из них даже не снилось. Новая Республика шла по стопам прежней, повторяя ее же ошибки; вероятнее всего, что другой она и не могла быть. Причина крылась в самой политической модели, в самой установке, положившей народу опираться на мнение избранных, а самим избранникам — заботиться, в первую очередь, о собственном благе. Эта модель, по природе своей неповоротливая и малоэффективная, создавала барьер между широкой общественностью и привилегированным кругом власть имущих, который не преодолеть даже посредством времени.

Генерал отдавала себе отчет, что в определенном смысле пошла по стопам отца, предпочтя убогой болтовне реальные действия — таков уж от рождения ее характер и ее жребий. Да, в ее действиях присутствовал элемент демарша, Лея даже не скрывала этого. Но и сознавая явную свою пристрастность, не отступала от намеченного пути.

— Это решение было принято в исключительном порядке, — сказала она, — поскольку имела место прямая угроза нашей базе на Ди’Куар. Опять-таки, я удивлена, что вам об этом ничего не известно.

— У вас имеются доказательства? — осведомился Викрамм.

Лея с довольным видом кивнула.

— Имеются. Копия перехваченных данных вражеской разведки.

— А кто подтвердит ее подлинность?

— Можете назначить экспертизу, если вам не жаль тратить время и средства. За подлинность я ручаюсь.

Трудно судить, чем мог бы окончиться этот увлекательный обмен колкостями, такой, к сожалению, привычный для всякого бойца политической арены, если бы комлинк на поясе генерала Органы не возвестил тревожным голосом Хартер Калонии о необходимости поспешить в медицинский центр. Доктор поостереглась говорить о сути дела иначе, как с глазу на глаз, однако подчеркнула и ни единожды, что Лее следует прибыть так быстро, как это только возможно. Очевидно изменившись в лице, та обещала, что не задержится.

— Прошу простить меня, канцлер, — сказала она, как только прибор в ее руке умолк, — вы сами слышали, дело не терпит задержки.

— Медики не могут без вас обойтись? — с сомнением переспросил Викрамм и нахмурился.

— Здесь не так много людей. И каждый в случае необходимости обязан оказывать всякую возможную помощь сотрудникам медицинского корпуса.

— В таком случае, прощайте. Очередное заседание сената состоится через три дня, и я все же надеюсь на ваше присутствие, генерал.

Лея лишь промолчала. Однако, дав голографическому изображению исчезнуть, она низко опустила голову, и едва удержалась в этот момент от того, чтобы звучно выругаться самыми крепкими и замысловатыми выражениями из тех, что некогда использовал Хан.

* * *

Удивительно, сколько самых разнообразных образов сразу приходят на ум при упоминании безумия, сколько всевозможных оттенков этого слова, вплоть до самых романтических, имеется в запасе у каждого человека. Одни воображают зыбкую топь, которая мерно и неотвратимо поглощает разум, лишая возможности мыслить и рассуждать трезво. Другим видится эйфория, хмельное веселье сознания, яркий фейерверк. А третьи и вовсе уверены, что умопомешательство сродни гениальности, и ничем от нее не отличается. Что оно способно всколыхнуть уникальные возможности, не доступные здоровому рассудку. Трудно судить, какая из этих теорий ближе к истине — прежде всего, объективной оценке препятствует тот факт, что любое понимание с большой вероятностью принадлежит людям, если и знакомым с понятием безумия, то лишь посредственно. Предположим, что каждое утверждение в своем роде верно.

Однако у того человека, что лежал в медицинской капсуле под куполом энергетического поля в одном из отделений изолятора, безумие имело лицо вполне конкретное, то и дело проносившееся перед его мысленным взором. Оно… она не покидала его, не убиралась прочь, как будто положила себе вконец измучить и погубить то живое, что еще от него оставалось. Та, в ком изумительно соединились слабость и величие духа, вера и отчаяние; та, кого Сила сперва отдала ему в руки, а затем обратила против него, она снова и снова глядела на него ненавистным взглядом, от которого становилось жарко, словно в огне, а лицо обжигало потом, горячим, как расплавленный воск и таким же вязким. В ее устах звучало два слова, которые она раз за разом выплевывала ему в лицо гневно и забавно: «Ты — монстр».

Есть ли хоть какая-то вероятность, что она поступала так нарочно, из чувства мести — чувства, которое он, впрочем, считал лишь пустой тратой усилий, и всегда, не таясь, высказывал это свое мнение. Нет, скорее всего, ее образ — лишь часть больного небытия. Того, что засасывает его все глубже и уносит ко дну, чтобы жертва уже не сумела выкарабкаться. Он знал, что сам вверг себя в этот бред, и что ему самому и предстоит себе помочь.

«Ты — монстр».

«Я знаю».

Почему ни один из наставников так и не сказал, как же это больно и унизительно — падать вниз, почти достигнув вершины?

Так продолжалось и продолжалось. Человек, способный мыслить разумно, наверняка счел бы, что безумец, мечтавший разорвать этот кошмар, который теребит его совесть и терзает душу, на самом деле вовсе не хотел, чтобы сон заканчивался, и даже, вероятно, не считал его кошмаром. Пока не случилось того, что оборвало его внутреннее уединение, внеся в этот хаос еще больше хаоса, и не напугало его всерьез. Ее голос, уже давно выделенный им из общего потока голосов, слышимых фрагментарно благодаря нескончаемому течению Силы, вдруг возопил с таким отчаянием, что в ответ на это его руки разом сжались в кулаки, так что мышцы в руках начали ныть. Тогда он сам закричал, словно надеялся, что она услышит его голос через расстояние — то, что отделяет явь от фантасмагорических видений душевнобольного: «Нет, нет… не так… не теперь…»

Чудовище, которое, как думали все вокруг, удалось на время смирить, и которое на самом деле пребывало в тишине лишь потому, что и не собиралось до поры противиться их действиям, и даже в какой-то мере жаждало подчиниться; это чудовище теперь в бессознательном порыве освобождалось. Оно стремительно, рывками вырывало самое себя из болота беспамятства и беспомощности на свет. Не желая дожидаться назначенного судьбой часа, оно предпочитало самостоятельно пробивать себе дорогу.

Ему не хватало воздуха. Приходилось широко и жадно раскрывать рот, чтобы не задохнуться. Уши заложило. Все звуки доходили до него неполными, искаженными, растерявшими смысл. Хотя и то, что все-таки удавалось понять, имело немалое значение: «… температура и содержание кислорода внутри капсулы остаются пониженными…»; «… давление резко скакнуло…»; «… неожиданные изменения в энцефалограмме…»; «… не успели отреагировать…»; «… теперь поздно, готовьте инъекцию нейролептиков. По стандартной схеме…»; «… это недопустимо…»

В тело ворвалась судорога, заставившая резко выгнуть спину, и это вышло столь же неожиданно, сколь и болезненно. До скрежета сжались зубы.

Кто-то крепко и решительно перехватил кисти рук над его головой, другой — ноги у щиколоток, чтобы не дать им согнуться. Побледневшие, бескровные губы отразили мимолетную усмешку души, которая тотчас исчезла. Потрясающе! С какой бесстрашной наглостью неизвестные пленители ожидают — или только надеются? — совладать с ослабевшим чудовищем, позабыв, что оно даже сейчас способно попросту размозжить им головы, или коснуться напрямую их сознания, перевернув с ног на голову. Вот только оно не делает ничего из того, что могло бы и, возможно, хотело бы. А вместо этого почему-то лишь слепо, снисходительно покоряется.

Кругом люди, теперь он точно это знает. Может ощутить отголоски чувств и мыслей каждого из них даже без особых на то усилий. Эти чувства и мысли, впрочем, не представляют для него интереса. Что необычного в том, что окружающие боятся его (а они боятся)? Вот мужчина с несгибаемой душой солдата непроизвольно обнажил бластерный пистолет, и теперь держит его в руке, не смея спрятать вновь. Надо отдать ему должное, этот человек умеет управлять своим страхом. Только шумное, частое дыхание выдает его. Наверняка, это — немолодой воин, отважный и крепкий, чья рука уже давно не дрожит, если требуется пристрелить кого-нибудь, а глаза не плачут.

Интересно, он, этот воин, пробовал хоть раз удержать в голых пальцах куст жгучей недотроги — одного из причудливых тропических растений, растущих на Явине IV? Оно примечательно тем, что обжигает кожу, словно электрошоком, оставляя глубокие раны и волдыри.

Тонкая игла — шпион, проникающий внутрь, под кожу — добирается до вены. Пара секунд — и можно, наконец, выдохнуть, разомкнуть челюсти.

«Кажется, подействовало», — констатировал кто-то над самым ухом.

Вдруг стало холодно, и на обнаженной коже рук мигом вспухли предательские мурашки. Так, наверное, ощущает себя человек, едва покинув материнскую утробу и впервые выйдя в мир.

Вдох, другой — и голос, изумительно непохожий на его собственный, такой странно тревожный и, кажется, даже жалобный, спросил через онемевшие губы с отзвуком детского лепета:

— Где я?..

Хотя к чему этот вопрос? Какая разница, где он находится, если все равно уже сошел с ума?

Теплая и влажная — похоже, женская — рука мягко прошлась по его лбу, едва касаясь кромки волос, и от этого давно забытого прикосновения вскипает кровь, а на лице красными пятнами загораются гнев и стыд. Чувство реальности, и без того еще хрупкое, почти призрачное, вновь готово его покинуть.

— Ты дома, Бен.

«Дома…» Тут ему все стало ясно, и он ужасно рассмеялся.