Польша. Новогрудское воеводство

Пятнадцатого мая одна тысяча девятьсот тридцать пятого года, уже ближе к полуночи, Игнацы Мосьцицкий, президент Rzeczpospolitej Polski и выдающийся химик, молча сидел за своим рабочим столом, задумчиво глядя куда-то в пустоту и напряженно ждал ответа. Генеральный инспектор вооруженных сил, дивизионный генерал Эдвард Рыдз-Смиглы, сидевший напротив, тоже молчал, как и третий присутствующий на этой неожиданной встрече, притулившийся, ввиду скромности звания, в углу.

— Игнатий, ты сам веришь его словам? — все так же глядя на лежащий на столе прибор фантастических очертаний, спросил генерал у главы государства.

— Верю, — решительно ответил тот. — Даже без этого фильма, тех обломков от самолета достаточно, чтоб понять: сейчас такого не делают. Потом, он уходил в полном сознании, до конца отказываясь от морфия. Торопился побольше нам рассказать. Ты знаешь, будь он не тем, за кого себя выдавал, смысла с такими ранами лгать нет никакого. Очень неудачно приземлился, очень… Мужественный был это человек, Эдвард, и любил Польшу. Пускай, это и звучит как фантастика, но я ему верю!.. А если подумать, так и отчего же фантастика? — продолжил президент. — Время, суть вещь непонятная, наукой изученная на уровне изготовления хронометра. Кто знает, какие мировые законы им управляют? Как ученый, я надеюсь, что человечество когда-то поставит и его на службу себе, — наконец Мосьцицкий перевел взгляд на своего визави. — А как политик я хочу знать, что нам теперь делать? Нет у меня желания доживать свой век в Швейцарии из-за происков чертовых швабов. Да и ты, ты сам-то веришь, что в разгар организации сопротивлению оккупантам помрешь от сердечного приступа? Просто так, без чьей-либо помощи? Так что думай, что будем делать.

— Разрешите, панове? Извините, что перебиваю, но я думаю, что в моем присутствии здесь больше нет необходимости? — неожиданно подал голос сидящий в стороне.

— Нет уж, Роман, оставайтесь. Вы теперь носитель секрета, полностью известного всего троим на всей Земле. Секрета, способного перевернуть весь мир, — президент продолжал смотреть на вновь назначенного инспектора вооруженных сил.

— Осмелюсь заметить, на месте падения были еще люди, — поручник, несмотря на свой малый чин, нисколько не терялся в присутствии первых лиц государства.

— Они знают только о падении самолета неизвестной конструкции. Даже не столько о падении самолета, сколько о спасении летчика. Подробности им неизвестны, не так ли? — генерал дождался утвердительного кивка поручника и продолжил. — Конечно, во избежание утечки информации их придется изолировать. Не смотрите на меня так, поручник, — новоиспеченный генеральный инспектор был куда решительнее президента, привыкшего выполнять приказы Пилсудского. — Я совсем не такой зверь, как вы себе вообразили. Те, кто видел больше всего, получат неплохую работу и жилье в одном из армейских гарнизонов. Остальные, включая вашего отца, будут жить как до происшествия. Конечно, они будут под постоянным наблюдением "двуйки" и их контакты с посторонними будут ограничены, но не более того.

— Действительно, Роман, не считайте нас такими аморальными типами. Но государственные интересы… — Мосьцицкий наконец-то перевел взгляд на лежащий на столе артефакт. — Насколько я помню, пан Братный, вы закончили два курса Львовской Политехники?

— Так точно, пан президент. Однако потом ушел в военное училище.

— Но вы можете, хотя бы в первом приближении, оценить возможность создания подобного устройства в Польше?

— Полагаю, пан президент, что не только в Польше, но, как я думаю, и в Германии, Англии или США повторить этот прибор будет невозможно. Но попробовать стоит.

— Игнатий, тогда я предлагаю назначить поручника начальником Особой Группы при инспекторате. Подберем специалистов, в первую очередь офицеров с техническим образованием… — Рыдз-Смиглы оправдывал свой псевдоним.

— Не боишься, что сведения утекут за границу? — скептически заметил президент.

— Примем самые строгие меры засекречивания.

— Которые только привлекут внимание всех шпионов. Извини, Эдвард, но я предлагаю сохранить само это устройство в тайне. Да и остатки самолета — тоже. Все, что удалось найти. Пусть ими занимается поручник. Он беседовал с…, — Игнатий слегка запнулся, подыскивая слова, — пришельцем из будущего. Если будет необходимо — запросим консультаций, не показывая самого устройства или деталей. Думаю, смысла осушать болото и доставать упавшее туда пока нет. Пока мы не соберем дейстивтельно надежную команду, способную заняться этим вопросом…

— Разрешите, пан генерал, пан президент? — поручник пытался встать, но Рыдз-Смиглы жестом показал ему, чтобы он говорил сидя.

— Говорите, — Мосьцицкий с любопытством смотрел на молодого офицера.

— Панове, я вынужден официально отказаться от столь высокой чести. Мне просто не хватит знаний.

— Напрасно вы так думаете, Роман. Я помню, что ваш отец передавал хвалебные отзывы ваших преподавателей и его огорчение, когда вы решили бросить учебу в политехнике. Так что я рассчитываю на ваш талант к технике. Привлечь же еще больше людей означает рисковать оповестить о случившемся весь мир. Я считаю, что этого надо избежать любой ценой. Надеюсь, вы, — президент повернулся к Рыдзу-Смиглы, — меня поддержите.

— Подумав, склонен согласиться с вами, Игнатий, — генерал утвердительно кивнул.

— Так и решим. Роман, Эдвард, отныне вы должны соблюдать тайну даже в постели. Запомните — у нас упал экспериментальный самолет, созданный изобретателем на собственный кошт. Изобретатель погиб при аварии, восстановить аппарат не представляется возможным. Так и должно быть сообщено газетам. А этот… артефакт, будет храниться в моем личном сейфе до тех пор, пока вы, поручник, не будете готовы для его изучения. Мне кажется, для этой работы можно будет привлечь и кого-нибудь из свидетелей падения. Вы их знаете лучше, вам и карты в руки. А вас, генерал, жду через неделю с планами реорганизации армии польской. И, конечно, предложениями по изменениям в политике.

— Есть, пан президент, — оба военных незамедлительно поднялись и отдали честь, прощаясь. После чего покинули охотничий домик, оставив президента одного.

Попрощавшись с собеседниками, Игнацы растер побаливающую после рукопожатий правую руку, осторожно взял артефакт в руки, мысленно удивляясь его обманчивой хрупкости и легкости, и положил его в сейф, скрытый под портретом Пилсудского.

Поднявшись по лестнице в спальню, он разделся, прилег на кровать и задумался. Сна не было ни в одном глазу. Наоборот, хотелось встать и что-то предпринять прямо сейчас, немедленно. Например, пойти и посоветоваться с Пилсудским. Но, увы, со вчерашнего дня это уже невозможно. Как жаль, что пришелец не появился хотя бы месяцем раньше. Насколько было бы проще, пан Юзеф несомненно нашел бы тот самый, единственный, выход из положения и заставил бы всех его выполнять силой своего авторитета.

Воспоминания о предательстве белорусских и украинских хлопов, с восторгом встретивших большевиков, вступивших в войну на стороне Германии, прогнали последние остатки сна. Поднявшись и надев халат, Игнатий спустился вниз и вернулся в кабинет. Взяв из лежащей на столе пачки свежий лист бумаги, Мосцицкий начал набрасывать пришедшие в голову после изучения сведений из будущего тезисы:

"Польша по существу так и не стала единой интегрированной страной. В ней осталась Польша Центральная и Польша Восточная… Это касается не только экономической политики государства, но затрагивает позиции всех политических течений и самого обыденного человеческого сознания. Все польские политические движения исключают из своей деятельности Восточные Окраины. Сознательно и планомерно их не использовала в борьбе с санацией даже наша парламентская оппозиция… С точностью до наоборот, каждый сигнал, что на окраинах что-то шевелится, становится одновременно сигналом для внутреннего мира в центре страны. В государственной администрации людей для наказания посылают на восточные окраины, как в сибирскую ссылку. Действия правительства, направленные, казалось бы, на укрепление позиций Польши в восточных воеводствах, на самом деле усугубляют напряженные отношения между поляками и местным населением. И, как видится, особенно преуспели в этом так называемые осадники — военные поселенцы, привлечение которых на вновь присоединенные территории носит массовый характер. Что, как стало мне понятно теперь, воспринимается украинцами и белорусами как колонизация". Дописав еще несколько строк, он задумался и подписал внизу резолюцию: "С этим что-то надо делать!".

Польша. Новогрудское воеводство

Прошедшая неделя для Эдварда и его подчиненных была наполнена напряженной работой. Весь инспекторат, Военное министерство, штабы округов и даже дивизий гудели словно пчельник, в который забрался медведь.

Не только поручники и майоры, даже пулковники и генералы, забыв, что вид бегущего высшего офицера в мирное время вызывает смех, а в военное — панику, бегали по штабам, словно готовились к предстоящей Олимпиаде. Машинистки в штабах жаловались, что от интенсивной печати у них отнимаются руки, а шпионы всех окружающих держав спали вполглаза, пытаясь добраться до причин столь бурной деятельности. Впрочем, постепенно эта активность пошла на спад. И шпионы, удовлетворенно убедившись, что новый генеральный инспектор всего лишь таким способом берет власть над армией в свои руки и отправив об этом донесения в Центр, снова спали спокойно. Кроме, может быть, советских, для которых всякое усиление польской армии было весьма тревожным признаком после войны одна тысяча девятьсот двадцатого года.

На день раньше указанного срока, в воскресенье, в том же самом "охотничьем домике" Рыдз-Смиглы, как всегда, подтянутый, сидел за столом, на котором лежала папка с бумагами, толщиной в третий том дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Заметив входящего президента, генерал вежливо поднялся с антикварного, времен Варшавского герцогства, стула.

— Пан президент, — он хотел поздороваться как обычно. Но Мосьцицкий, быстро пройдя разделяющее их расстояние, крепко пожал ему руку и сказал, перебивая:

— Игнатий и только Игнатий. Надеюсь, вы не забыли, что теперь мы "на ты", хотя бы наедине? И, прошу, пожалуйста, садитесь, садитесь, не стойте.

Рыдз, слегка удивленный столь неожиданным поведением президента, сел, только тут заметив, что в руке Мосцицкий держит всего лишь три листочка.

— Не удивляйтесь, Эдвард, — перехватив взгляд собеседника, отреагировал Мосьцицкий, — мы теперь с вами находимся в одной лодке. И должны отбросить все те мелкие противоречия, которые нас разделяли. Если действительно хотим, чтобы первая строка нашего гимна стала былью. Согласны?

— Согласен, пан… Игнатий, — привстав, Рыдз еще раз протянул руку Мосцицькому. После крепкого рукопожатия, оба, взволнованно промолчали несколько мгновений, после чего президент спросил деловым тоном:

— Чем вы меня удивите?

— Начнем с армии? — спросил генерал в ответ.

— Согласен, — ответил Игнатий, — пусть я и не профессионал, но мне тоже интересно. Особенно после всего услышанного.

— Хорошо. Тогда я начну с Германии. Как вам известно, с марта текущего года швабы отказались от всех ограничений Версаля и ввели у себя всеобщую воинскую повинность. В настоящее время разведкой установлено начало формирования по меньшей мере двух десятков пехотных дивизий, пары десятков тяжелых артиллерийских полков и нескольких бронетанковых частей. Планируется развернуть армию мирного времени в полмиллиона военнослужащих и тридцать шесть дивизий, военную авиацию в четыре тысячи самолетов и флот.

— Подождите, сейчас у них, если я правильно помню, всего десять дивизий. Как они успеют развернуть и обучить все эти части за столь короткий срок?

— Смогут, Игнатий. У них отличные кадры, подготовленные для такого случая. Я считаю, что французы ошиблись, когда настояли на создании армии с длительным сроком службы. Теперь у немцев есть почти сто тысяч готовых офицеров и унтер-офицеров, что позволит им довольно легко развернуть армию мирного времени в половину миллиона человек, — генерал еще некоторое время рассказывал обо всем, что удалось узнать польским разведчикам и на что до этого времени мало обращали внимания.

— Резюмируя, получаем, что рассказанное о тридцать девятом вполне вероятно, — подвел итог президент. — А большевики?

— Большевики уже сейчас имеют номинально большую армию, но большую часть их соединений составляют так называемые территориальные части, которые являются скорее ополчением, чем армией. Однако при появлении военной угрозы они могут постепенно преобразовать их в кадровые. Однако главной особенностью большевистской армии является усиленное развитие бронетанковых войск. Они сформировали множество отдельных механизированных бригад, танковые части входят в состав кавалерийских дивизий. Но самое главное — они уже создали крупное тактическое соединение, в виде механизированного корпуса. Их амбициозная программа предусматривает оснащение армии не менее чем десятью тысячами танков и танкеток, не считая бронеавтомобилей и бронепоездов. Большое значение придается также авиации, — описывая Красную Армию, Рыдз обязательно упоминал отсталость техники и слабую подготовку офицеров и нижних чинов. Но неожиданно президент прервал его, заметив, — Серьезный противник, — отчего растерявшийся генерал даже не сразу нашел возражения.

— Только не надо рассказывать мне о нашей победе в предыдущей войне, — сразу продолжил Мосцицкий. — Это было поистине чудо господне. Россия превосходит и нас, и швабов по численности населения, территории, природным ресурсам. Не зря пришелец говорил о ее победе в предстоящей войне. Но, — он жестом остановил Эдварда, — давайте отложим этот спор на потом. Лучше расскажите, пожалуйста, чем же располагаем мы и что предлагается для усиления нашей армии.

— В настоящее время наша армия включает тридцать пехотных дивизий и две кавалерийские дивизии, а кроме того — несколько отдельных кавалерийских бригад. Артиллерия, представленная в основном образцами периода Великой Войны, модернизируется. Дополнительно мы закупили в Чехо-Словакии некоторое количество тяжелых мортир. Бронетанковые силы представлены отдельными танковыми ротами, эскадронами и дивизионами…

Рассказ Рыдз-Смиглы о польской армии затянулся и Мосцицкий предложил пообедать, а уже потом поговорить о политике. Они перешли в столовую, где их уже ждал накрытый стол. За обедом оба были задумчивы, хотя и отдали должное искусству повара.

Разговор о политике продлился до позднего вечера. Несколько раз доходило до жаркого спора, но постепенно Мосцицькому удалось убедить Смиглого в своей правоте.

Польша, Варшава

В здании Управления Бронетанковых Дел ничего не напоминало о недавней бурной деятельности. Неторопливо проходили офицеры, несущие папки с бумагами, чуть более быстрым шагом передвигались, приняв озабоченный вид, унтер-офицеры, изредка рысью пробегали нагруженные разнообразными предметами и заботами нижние чины.

Поручник Роман Братный вышел из кабинета, погруженный в свои мысли, и торопливо пошел по коридору, стараясь лишь не сталкиваться с встречными и вовремя отдавать честь старшим по званию.

— Разрешите прервать ваши размышления, пан поручник? — остановил его смутно знакомый голос. Резко остановившись, так, что идущий навстречу унтер прижался к стене, отдавая честь, Роман обернулся. Рядом с окном стоял молодой подпоручник.

— Не узнаешь, Ромм? — сказал он и улыбнулся.

— Янек? То ты? — удивленно спросил Братный.

— Так есть. Разрешите представиться, — шутливо принял стойку "смирно" подпоручник. — Подпоручник Януш Кос, представляюсь по случаю окончания училища и получения направления в ряды славного Войска Польского.

— Вольно, — улыбнувшись в ответ, ответил Роман. — Пойдем куда-нибудь, поговорим, — заметив направленные на них любопытные и неодобрительные взгляды, предложил он.

— Пойдем. Документы я получил и теперь свободен до самого вечера. Я как раз заметил кафе неподалеку и думал, идти туда одному или нет. Я полагаю, для разговора как раз подойдет.

В небольшом уютном зале кафе появление двух офицеров не привлекло ничьего внимания. Кроме сразу возникшего у столика официанта, разумеется.

— Сколько же мы с тобой не виделись, Янек? — в ожидании заказа завязал разговор Роман.

— Давно, я полагаю. С тех пор как вы уехали в Kresy Wschodnie. И стали настоящими кресовянами.

— Так и не стали, — грустно улыбнулся Роман. — Если бы ты знал, как мне не хватало нашей компании. Особенно тебя и Томека. Были там несколько русинов…

Они еще некоторое время вспоминали своих школьных друзей, шалости и проказы, набеги на соседские сады и порку, полученную всей компанией от своих родителей, когда их поймали.

— Веселые мы были парни, — смеясь, заметил Янек, когда Роман вспомнил о его проделке с нюхательным табаком ксендза, в который он добавил молотого перца. Невольно рассмеялся и сам рассказчик, припомнив выражение лица втянувшего в нос изрядную понюшку табака служителя церкви и его дальнейшие действия.

— Это было сильнее, чем "Фауст" Гёте, — продолжил Янек и друзья опять расхохотались, вспомнив влюбленного в творчество Гёте учителя литературы, силезского поляка Густава Еленя. О "Фаусте" он мог говорить часами, достаточно было сделать какой-нибудь намек. Разговорившийся Густлик, как звали его между собой ученики, забывал об уроке, о заданной теме, о том, кого только что собирался спросить и до самого звонка рассказывал о какой-нибудь строке поэмы. Они часто пользовались этой уловкой, чтобы отвлечь учителя от очередной невыученной темы.

— Да, а как его сын? — сын пана учителя, Франц по кличке Шваб, был одним из предводителей компании противников Романа и его друзей. Не раз они тайком собирались на заднем дворе школы, чтобы в честном поединке решить возникающие недоразумения, не один раз приносили домой синяки, шишки и замечания в дневнике.

— Он вместе с папашей умотал в Германию, — ответил Кос, одновременно чуть отодвигаясь в сторону, чтобы официант не задел его, расставляя на столе заказанные блюда. — Не зря мы его Швабом звали. Оказалось, что и жена Густлика, и бабушка учителя — настоящие немки. Как это у них называется…, вспомнил, кажется, — "фольксдойч". Так что, я полагаю, теперь они живут в национал-социалистическом раю и слушают своего Гидлера.

— Ну и бес с ними, — беззаботно ответил Роман, — больше швабов уедет, нас больше станет. Польша для поляков, а не для всяких инородцев.

— Это точно, — дождавшись, когда официант разольет "Выборову" по рюмкам, поддержал товарища Януш. И тут же предложил, поднимая рюмку, — Выпьем же за нашу Польшу. Ну и за нашу встречу.

Выпили. Закусили, чем кафе позволяло. И продолжили разговор, перейдя от воспоминаний к нынешнему дню.

— Так куда ты попал служить? — Роман отложил в сторону вилку с ножом и заинтересованно посмотрел на разливающего по второй Янека.

— В Познань. Отдельная танковая рота номер двенадцать.

— Наслышан, как же. Командир там подлинный и фанатичный поклонник броневых сил, — заметил Роман, — капитан Ян Межицан. Правда к санации равнодушен, поэтому и не поднялся пока выше капитана. Но службе тебя научит.

— Слушайте, господин поручник, — от удивления Януш перешел на официальный тон, вы… ты же кавалерист? Я полагаю, истинный, в коней с детства влюбленный. Чего это вдруг бронесилами заинтересовался? И еще с такими подробностями? Рассказывай давай, не скрывай от друга правду. Или не можешь?

— Тебе — могу, — серьезно ответил Братный. — Я, дружище, из кавалерии переведен в Инспекторат. Офицер для специальных поручений при генерале Рыдз-Смиглы.

— Ничего себе, — только и смог произнести ошарашенный Кос. — Высоко взлетел. Я полагаю не просто так?

— Ну, скажем, одно старое отцовское знакомство помогло, а еще происшествие с разбившимся опытным самолетом.

— Погоди-ка, — задумался Кос, — я полагаю, это то, что в газетах писали? Про новый секретный истребитель, который изобретатель сам построил и решил испытать, но разбился? Еще слухи ходили, что там как бы ни наш, а русский или немецкий самолет упал. Кое-кто вообще меня уверял, что там, как у англичанина Вэллса, марсианский снаряд был. Я полагаю, что прав? — заметив улыбку на лице друга, произнес он.

— Тот самый самолет. Ничего необычного, никаких марсианских снарядов, просто новый двигатель, который мог придать ему невиданную скорость. Но взорвался, погубив и самолет, и изобретателя. А упали обломки как раз недалеко от нашего дома, вот мне и пришлось докладывать о происшествии самому генеральному инспектору.

— Завидую, — разливая водку, заметил Януш. — Теперь у тебя карьера пойдет в гору, я полагаю. Вот за это и выпьем.

— И за нашу старую дружбу, — продолжил Роман. — Или ты думаешь, я своих друзей забуду? Так что служи. Могу добавить, unter nus, что род войск ты выбрал самый перспективный. Учись, а там и твоя карьера не задержится.

Они допили водку, поговорили еще немного под негромкую музыку небольшого оркестрика. Сидели они долго, почти до вечера, так как оба никуда не торопились. Но серьезных разговоров о службе больше не заводили, разговаривали о погоде, политике, снова вспоминали старых знакомых и обсуждали жизнь в Варшаве. Но вот, взглянув очередной раз на часы, Кос заметил, что пора расходится.

— Полагаю, нельзя начинать службу с опоздания. Мне же до поезда осталось всего полтора часа.

Прощаясь, Роман напомнил, чтобы Янеку, чтобы тот почаще писал.

— Обязательно, пан будущий генерал. Ты нас, строевиков, у себя в штабе не забывай. Видел я, как большие штабы на людей действуют. Десяток остро отточенных разноцветных карандашей наготове, телефон на столе, ни капли совести в глазах и ради своего начальника готовы живьем съесть любого, — пошутил Кос.

В ответ на это Роман изобразил такое грозно-разгневанное лицо, отчего Янек невольно вытянулся во фрунт, а потом рассмеялся.

— Ты сам-то про меня не забудь, за своими железками. Знаю я вас, "гусениц". Залезете в свои громыхающие железные коробки и про всё забываете.

— Я? — деланно испугался Януш. — Матка Бозка, когда я друзей забывал? Я полагаю, это ты уже забыл, как я тебя на забор подсаживал, когда за нами мчался пес пана Кшеминьского?

— Гнался? Точно забыл, — друзья снова рассмеялись и распрощались уже окончательно. Кос уселся в трамвай, идущий в сторону вокзала, а Братный решил пройтись до дома, в котором он снимал квартиру, пешком. Проводив взглядом удаляющийся трамвай, он развернулся и фланирующей походкой пошел по улице, разглядывая встречающихся паненок и изредка прикладывая два пальца к конфедератке, отдавая честь встречающимся капитанам и пулковникам.

"Это хорошо, что я встретил Янека. Теперь будет независимый от начальства взгляд на танковые войска, которые, если верить пришельцу, должны стать основой сухопутных войск, вместе с авиацией" — как у кавалериста в душе, у Братного подобные перспективы вызвали отвращение, но как бывший студент Политехники, пусть и недоучившийся, он понимал, что научно-технический прогресс не остановить. И все же ему было жалко менять коня на неодушевленное грохочущее и воняющее чудовище.

"Но кавалерия еще себя покажет. Если ни танки, ни автомобили не могут пройти по полному бездорожью, то конница пройдет везде, где пройдет пехота. Да и нет сейчас у Польши сил и средств на полную моторизацию всей армии. Пожалуй, такое могут сделать только французы, англичане и американцы. Первые потому, что производят больше всех автомобилей в Европе, а остальные — потому, что имеют самые небольшие армии по численности". Братный машинально раскланялся со знакомой панночкой, только сейчас поняв, что занятый размышлениями, незаметно для себя добрался до дома.

Поднявшись к себе и заявив денщику, что ужинать не будет, Роман заперся в кабинете. Осмотрелся, подошел к висящему на стене портрету Пилсудского. Отодвинул его, открыл с помощью ключа, висящего на шейном шнурке, дверцу потайного сейфа. Зло ругаясь про себя о том, что ему, офицеру, приходится действовать как какому-то презренному шпику, да еще и у себя дома, достал из сейфа дневник и начал записывать туда свои впечатления о посещении управления. При этом он то и дело вспоминал то пся крев, то матку бозку. Понятно, что такие выражения на бумагу не попали, но критики действий чиновников и офицеров Управления Бронетанковых Дел хватило на несколько страниц мелким почерком. Кроме того, на отдельной странице он записал полученные у сотрудников управления сведения об иностранных танках. Особенно выделив при этом характеристики построенного большевиками Т-28. Внушительная двадцативосьмитонная машина с пушкой дивизионного калибра и несколькими пулеметами, защищенная броней в три сантиметра как раз подходила на роль упомянутых пришельцем "основных танков". Было даже завидно, что столь мощную машину выпускают эти восточные варвары, а не поляки или англичане. Вот такую машину, с семидесятипятимиллиметровой пушкой, толстой броней и хорошей скоростью, нужно было иметь на вооружении Войска Польского. И Роман надеялся, что его предложение будет принято. Оставалось только узнать, сможет ли польская промышленность освоить что-то подобное.

Дописав, Роман убрал дневник в сейф, проверил, как его маскирует возвращенный на место портрет. Спать сегодня он лег пораньше. Завтра с утра его ждал выезд на полигон для осмотра в действии имеющихся на вооружении танков и бронеавтомобилей, а позднее — доклад самому генералу Рыдзу.

Пока он спал, поезд нес его друга через ночную Польшу, мимо затемненных деревень и местечек, к новой, манящей своим блеском офицерской службе.