Впервые за все праздничные дни регент империи получил возможность насладиться отдыхом и беседой в кругу своих близких. Публичные трапезы, приёмы посланников, постоянное дежурство возле капризного и непредсказуемого венценосного ребёнка — всё это отнимало силы и не оставляло ни минуты для себя. А утомительнейшие храмовые церемонии! Как только сами жрецы их выносят! Но главное — везде глаза! Тысячи глаз — цепких, внимательных, всё подмечающих. Ни один промах не останется незамеченным, всякий жест и взгляд будет тотчас же истолкован… Им только дай повод. А хоть и не дашь — всё равно что-нибудь придумают… Скоты…

Как и у многих государственных мужей, себялюбие Элгартиса ещё с юных лет складывалось из двойного презрения: к тем, кто стоял выше на лестнице власти, — за то, что они выше, и к тем, кто ниже, — за то, что ниже. Однако он достаточно рано понял, что презрение к людям — качество необходимое, но недостаточное для политика. Чтобы использовать людей в своих целях, одного презрения мало. Нужно уметь разжигать их страсти, играть на тайных струнах сердец, заставлять заглатывать наживку… В глубине души, куда Элгартис, по правде сказать, не любил заглядывать, он искал и ждал того, кого можно было бы уважать, кто стоял бы выше интриг, мелких страстишек и подковёрных подлостей. Он тайно мечтал увидеть того, рядом с кем он мог по-настоящему не любить, а УВАЖАТЬ самого себя. Но таковых не было, и в их отсутствие регент империи оправдывал себя тем, что вокруг толпились и суетились сплошные ничтожества, не заслуживающие человеческого отношения. Впрочем, чувствовал он и то, что наверняка не выдержит экзамена, которого так ждёт. Но признаться в этом он боялся даже в самых интимных своих размышлениях.

Долгая горячая ванна с благовониями и лепестками роз и расслабляющие мази, которые с особой тщательностью наносились на холёное породистое лицо, смягчили раздражённое, если не сказать злобное, настроение властителя. Поэтому, когда он вошёл в небольшой, но роскошно обставленный зал, немногочисленные гости, почтительно приподнявшись со своих мест для приветствия, с облегчением отметили в нём бодрость и хорошее расположение духа.

— Ага! Вот и носитель духа явился! — провозгласил широколицый человечек с красным носиком-кнопочкой и маленькими поросячьими глазками. — Всё продолжаешь, как говорят учёные писаки, преобладать и доминировать? Иметь и раздавать?

— Ты, дурачок, ко мне сразу не приставай, — благодушно ответил Элгартис, устраиваясь на мягком ложе за низким столом из слоновой кости и оправляя свободную серебристо-голубую накидку. — Расскажи лучше, как ты развлекал гостей, пока меня не было.

— О, наш славный Маленький Оратор не даёт нам скучать! — вступила в разговор дама с завитыми каштановыми волосами, украшенными большой диадемой, которая сияла так, что было больно глазам. — Только что мы обсуждали сегодняшнее театральное представление…

— И наш друг высказал весьма необычные суждения, — добавил грузный лысоватый мужчина с одутловатым лицом. Это был дальний родственник регента, недавно назначенный главным письмоводителем Императорской Канцелярии.

— Любопытно, — отозвался Элгартис, приподнимая свои немного тяжеловатые веки и не глядя ополаскивая руки в большой бронзовой чаше, поднесённой склонившимся в низком поклоне слугой.

— Обычно я не повторяю своих слов, — провозгласил шут, становясь в надменную позу и взбивая редкие взъерошенные волосы, — но поскольку ты человек исключительный — для тебя я, так и быть, сделаю исключение. Так вот!… Я пытался убедить этих ослов, что прекрасное, при должном исполнении, можно узреть совершенно во всём! Неважно, какой предмет является нашим глазам, важно исключительно мастерство исполнения. И смерть может быть прекрасной, если она красиво исполнена! И даже собачье дерьмо на дороге может порадовать глаз, если на собаку снизошло вдохновенье! Кстати, персики в сладком соусе сегодня, смею заметить, самое что ни на есть натуральнейшее дерьмо!

Присутствующие снисходительно захихикали.

— В сегодняшнем представлении было такое место, — стала разъяснять жена регента — миниатюрная брюнетка с живым подвижным лицом и руками, — там одному злодею должны были отрубить голову. Ну, конечно же, в последний момент вместо актёра подсунули куклу, но дело не в этом… Когда этой самой кукле отрубили голову, то кто-то там сзади спрятался, и через шею вниз потянулась ткань. Полоска такая алая… Будто бы кровь… Конечно, если бы не знать, что это якобы кровь, то всё очень даже красиво… Но, право же, отрубленная голова не может быть прекрасной… А наш маленький Оратор пришёл в восторг. Не так ли?

— Вы все ничего не понимаете! — высокомерно ответил шут. — Ровным счётом ничего! Настоящая голова здесь ни при чём! Представление и действительность — вещи разные, а значит… — Маленький Оратор наставительно поднял вверх палец, — уже по одному этому они не могут быть одинаковы! И нельзя мерить их одной мерой. Что здесь непонятного! Алая атласная змея, ползущая среди застывшей мёртвой мишуры, прекрасна сама по себе! Разве можно сравнить эту находку с противным клюквенным соком, который обычно разливают в таких случаях!

— Нет, кровавые сцены мне не по душе! — заявила дама с диадемой. — Вот любовные истории поистине прекрасны. Не говоря уже о том, что они полезны для воспитания добродетелей в народе.

— Ох, женщины! Никогда не могут держать в разговоре одну тему, — благодушно хмыкнул высокий седоватый гость в белом с богатым золотым шитьём одеянии. Это был старинный протеже регента, приехавший в столицу из какой-то северной провинции, где уже много лет занимал пост верховного императорского судьи. — И всё бы им про любовь… А что ты скажешь про любовные истории, Маленький Оратор?

— На, выпей сперва жасминового отвара. Да смотри, не обожгись. — Элгартис протянул шуту дымящуюся чашу.

Тот с жреческим достоинством принял её, и вдруг резким движением выплеснул содержимое высоко вверх. Тотчас же ловко подставив чашу, он, под восхищённые восклицания гостей, поймал жидкость обратно, не расплескав ни капли.

— Так скорей остынет… — пояснил он. — Что я скажу про любовные истории? Гм… Что тут скажешь нового? Всё уже сказано… Вот скажите лучше вы мне, почему в столь милых вашему сердцу любовных историях влюблённым всё всегда прощается? Почему любовь неподсудна и любовная страсть оправдывает любые поступки и проступки? Почему любовь выше закона? Почему человеку положено отвечать за всё, кроме того, что совершено в порыве любовной страсти? Почему даже рука отъявленного злодея не поднимается на влюблённых, если, конечно, он сам не оказывается в любовном треугольнике? А? Кто мне ответит?

— Ну, любовь — это так прекрасно… — подала голос подруга дамы с диадемой, поднимая глаза куда-то высоко к расписному потолку. — Любовь дарована богами, а божественное не подвластно человеческому суду…

— Вздор! — отрезал шут. — Зло никогда не останавливается ни перед прекрасным, ни перед божественным, что бы там ни говорили всякие писаки! А на самом деле всё очень просто! В давние времена никакой любви не было, а было просто продолжение рода. Вот это-то и было для всех святым. И для злых, и для добрых. И не было ничего страшнее и позорнее, чем помешать продлению рода. Вот с тех-то пор и живёт в человеке страх причинить вред влюблённым. На самих-то на них наплевать, — подумаешь, как прекрасно!… А вот род… Сейчас это всё, конечно, забылось. Теперь человек познал любовь ради самой любви. Но страх остался… А сочинители насочиняли сказок!

— А он, пожалуй, прав, — проговорил судья, — ведь не случайно же закон иногда бывает снисходителен к беременным женщинам. Вот помню я, судили у нас одну…

— Ты, Твенкард, всё про своё, — с лёгким раздражением произнесла его сидящая рядом жена, манерно обмахиваясь расшитым жемчугом веером.

— А что, в суде иногда такие истории бывают, — похлеще, чем в театре!

Незаметно в комнате появился дежурный секретарь регента. С несколько виноватым видом он поклонился гостям и склонился над ухом Элгартиса, достав какие-то свитки. Тот, стоически вздохнув, вопросительно поднял глаза.

— Отчёт градоначальника… — тихо забормотал секретарь.

— Ну?

— Во время процессии от Священной Горы к храму Всех Богов много людей залезло на крыши, чтобы лучше видеть. Одна крыша обвалилась. Нескольких — насмерть. И покалечилось человек двадцать. Обычно в таких случаях оказывается денежная помощь…

— Да, я знаю… Вообще-то всем этим должен заниматься сам градоначальник. Или, — регент слегка повысил голос, — почтеннейший Бринслорф хочет полностью избавить своих людей от всякой работы? Ну, распорядись, чтобы всё было как положено… Что ещё?

— Тот человек, который чуть не сорвал церемонию принесения даров…

— Да-да, — взгляд регента стал сосредоточеннее.

— Он покончил с собой сегодня на Дворцовой площади при стечении народа.

— Он что-нибудь говорил… перед этим?

— Да, он долго говорил, а потом пронзил себя кинжалом.

— О чём говорил?

— О скором пришествии истинного Пророка и нового бога. Люди слушали и отнеслись к нему с сочувствием. Почти никто не смеялся…

— Гм… — Элгартис задумался, потирая подбородок.

— Зачем ты пришёл? — с напускной обидой в голосе обратилась к секретарю жена регента, — ведь нельзя же всё время заниматься делами!

— Нет-нет. Он должен был доложить… — сказал Элгартис, не отрываясь от своих мыслей.

— Ох уж эти двуединщики! Пора бы с ними кончать! Доведут они страну до смуты! — проговорил новоиспечённый письмоводитель, накладывая себе сладких фруктов в серебряную чашу.

— Поздно! — тихо, но веско проговорил регент. — Теперь уже поздно! Это ведь не шайка взбунтовавшихся рабов. Это гораздо серьёзнее…

— Уж не намерен ли и ты, высокочтимый Элгартис, присоединиться к этим самым двуединщикам? — с усмешкой спросил молодой человек с бледным породистым лицом.

Регент коротко вскинул на него глаза, и усмешка вмиг слетела с лица шутника.

— Бывал я в трёх великих странах и видел трёх великих дураков! — провозгласил Маленький Оратор, взламывая напряжённую паузу.

— Ну-ну, поведай… — глуховато отозвался Элгартис.

— Живёт в восточной стране Тумран царь по имени Хартисефт. Так вот, он и есть первый дурак! А почему? А потому, что в своём безмерном самомнении не терпит он рядом никого, кто думал бы по-своему. Измучил он своими подозрениями всю страну и себя самого в первую очередь. Даже в тех холуях, что целуюют ему задницу, — и то видит врагов. Всё подозревает, подозревает… А если всех без разбора подозревать — разве можно по-настоящему насладиться дарованной богами властью? Вот оттого-то боги к нему и немилостивы. Как ко всем НАСТОЯЩИМ дуракам.

Пальчик шута наставительно застыл в воздухе.

Кривовато улыбаясь, регент продолжал молча слушать.

— Второй великий дурак — правитель славного города Карнател на острове Анрилта. Там, как всем известно, правителей выбирает народ. И этот самый выбранный правитель, уж не помню я, как его зовут, добился власти исключительно ловкостью своего языка. Всех сумел он убедить, что именно он-то и знает, что и как надо делать. Всё намекал, будто знает нечто такое… особенное. А как понял потом, что сделать-то ничего и не может, так стал искать, на кого бы свалить последствия своей беспомощности. Словом, сам принялся делать себе врагов. Ну и, понятное дело…

Гости сдержанно захихикали.

— Ну а третий дурак? — спросил регент.

— А третий дурак… И притом, дурак величайший… Третий дурак — это ты, достопочненнейший Элгартис!

— Это почему же?

— Ибо!… — голос Маленького Оратора набрал сценическую силу. — …Ибо ты в полной мере сочетаешь в себе черты двух первых!

Гости рассмеялись во весь голос, не забывая, впрочем, краем глаза следить за реакцией регента.

— Поешь фруктов… Оратор. Подумаю над твоей задачкой.

Не спеша опорожнив золотую чашу с кисло-сладким розовым вином, регент вновь повернул голову к секретарю.

— Ты посмотри на этого молодца! Какие советы даёт. Хоть шестой ранг ему давай!

— Не пойду в чиновники! Ни за что! И не уговаривай! — решительно отрезал шут.

— Ну ладно-ладно… Могу же и я пошутить… Значит, так… — голос Элгартиса мгновенно стал сосредоточенно-деловым. — Этого самого, ну который…

— Да-да, — упредил секретарь мысль регента.

— Похоронить без помпы, но как положено, с обрядом.

Секретарь подобострастно кивнул.

— А насчёт этих двуединщиков… Установить особое наблюдение. Следить за перемещением наиболее заметных лиц по стране. Препятствий не чинить и вообще никакого насилия. Составить полный список вожаков секты… Докладывать мне лично. Ясно?

Секретарь вновь ответил угодливым кивком.

— Да, вот ещё что… посмотрите, что за люди придут на похороны этого… И хорошо бы узнать, сколько этих двуединщиков сейчас в Каноре. А ночью, после этого, — регент обвёл взглядом зал, — собери секретарей по особым поручениям. Скажи, будет важный разговор. Можешь идти.

— Почтеннейший Бринслорф, кажется, этих двуединщиков особо не жалует, — заметил судья, когда секретарь вышел.

— Да уж, он у нас человек старых привычек, — рот Элгартиса вновь растянулся в кривой усмешке. — Ну, уж раз меня записали в дураки, значит, надо исправляться…

— Пока не поздно! — с напускной серьёзностью вставил шут.

Регент весело подмигнул ему в ответ, но губы его продолжали криво улыбаться.

* * *

— А всё-таки согласись, что иногда эти люди кое-что могут, — пробасил Тунгри, слегка притормаживая свой полёт над гигантской цитаделью императорского дворца.

— Да-а… Могут, пожалуй! — ответил догоняющий Валпракс. — Всё норовят отгрохать что-нибудь такое, что не соразмерно ни с их муравьиной величиной, ни с их скоротечной жизнью. Думают таким образом поселиться в вечности.

— И это у них иногда получается…

— Получается, когда они скапливаются большими кучами и дуют в одну сторону. Вот тогда у них нет-нет, да и выходит нечто сверхчеловеческое. А вот так, чтоб кто-нибудь один… Это — нет.

— Верно, — согласился серебристый демон. — Взять хотя бы их… этого самого… императора. Сколько ни пиши своё имя на камнях, всё равно в вечность не прорвёшься, если ты всего лишь раб своих рабов.

— Сдаётся мне, скоро они научатся побеждать время поодиночке…

— Вижу я, к чему ты клонишь! Ты хочешь сказать, что они научатся этому не без нашей помощи! Что ж, я не против. Почему бы по ходу нашей игры не вывести новую породу людей.

— Редкую породу! Очень редкую! И с ними уже надо будет обращаться совсем по-другому.

— Посмотрим-посмотрим… И что это мы с тобой заболтались? Друг твой где-то далеко остался, а мы здесь…

— Да! Разъехалась наша игра. Не поймёшь, где интереснее!

— Ха! А почему бы нам в таком случае не разделиться? Ты поиграй здесь, а я навещу твоего друга.

— А что! И то дело! У меня как раз появились кое-какие мыслишки, как заставить этих человечков немножко зашевелиться. А то без проделок игра не такая интересная. А уж там того…

— Ну ладно, ладно… Любишь ты его, я знаю. Последний ход делать пока не буду — обещаю. Ну а в остальном уж…

— До скорой встречи! — прокаркал Валпракс вслед удаляющемуся серебристому шлейфу и медленно поплыл вниз, где на неширокой улице собирался народ возле скромных траурных носилок. Трепещущие алые лоскутки растаяли в воздухе, и стоящие на улице ничего не заметили, лишь некоторые из них ощутили, будто принесённое лёгким порывом ветра, необъяснимое предчувствие чего-то необыкновенного и значительного, что может стать главным впечатлением их жизни.