Огонь, наконец, разгорелся по-настоящему. Сырая кожа сапога испускала густой дым, который однако благополучно вытягивался в трубу.

— Огня он не любит. И он дал нам это понять. Я бы даже назвал его почти честным противником. К тому же, он полностью в себе уверен.

— Да кто он, в конце концов, колдун что ли? Змеями кидается?

Сфагам вздохнул.

— Ладно, терять нам нечего…Лактунбы — это самая страшная секта древней животной магии. Их запретили ещё лет сто пятьдесят назад. Колдовать у нас в Алвиурии никому не возбраняется. Но они уж такое вытворяли…

— Это из-за него деревню бросили?

Сфагам кивнул.

— Теперь я понимаю… задумчиво протянула Гембра.

Они устроились напротив огня. Сфагам установил над очагом большое бронзовое зеркало так, чтобы в нём отражалась большая часть комнаты. За окном давно стояла темень. Три обнаруженных масляных светильника было решено жечь по очереди.

Повернувшись к огню, Сфагам закрыл глаза. Теперь он мог без труда настроится на тонкий образ своего противника. Он явился в виде вязкой пятнистой грязно-серой пелены, которая прыгала, перетекала и пульсировала, то ближе, то дальше. Враг прекрасно знал с кем имеет дело и умел маскироваться. Пелена сгущалось где-то поблизости, но вплотную не подступала.

— А что он может?

— Много чего… Мне кажется он не спешит. По крайней мере сейчас. Но всё может измениться каждую секунду. Пока я его держу… Он, может быть ждёт пока мы про него забудем хотя бы на минуту. А может быть, продолжает играть и хочет, чтобы мы потеряли спокойствие. И тогда он возьмёт нас шутя. Без боя. Мне показалось, что ты его чем-то заинтересовала.

Гембра презрительно хмыкнула.

— Нет, это не то, что ты думаешь. Совсем не то…

— Фу! Даже есть расхотелось. — Девушка нервно сжимала рукоятку меча. Каждая секунда молчания казалась невыносимой. Очаг потрескивал предательски мирно. Тихой и спокойной казалась и сама комната, где ничто, не говорило о смертельной опасности, нависшей над её случайными гостями.

— Ты уже попадала, наверное во всякие переделки?

— А то! Стычек было — не сосчитать! Тонула… — Гембра изобразила на лице игривую задумчивость. — Три раза. Сегодня не в счёт. С высоты падала — раз пять, не меньше! На колу не сидела — врать не буду! Зато вешали… Вешали меня… — Она устремила взгляд в потолок, сощурила один глаз, наморщила лоб и почесала макушку, как бы напряжённо вспоминая.

— Вешали меня три…, не, четыре, точно! Четыре раза. И до сих пор прыгаю.

— Четыре раза? Не многовато ли?

— Не веришь? — Гембра искренне обиделась. — Я, если хочешь знать, никогда не привираю! Что было, то было!

— Да я верю, верю… Но четыре раза!

Гембра была довольна, что ей удалось хоть чем-то удивить своего невозмутимого товарища.

— Четыре, точно! Вот слушай. Первый раз давно ещё было. Лет десять назад, а может и больше. Я тогда ещё совсем девчонкой была. Во, и тоже босиком бегала! — Гембра качнула ногой.

— А за что вешали-то?

— За шейку, ясное дело!…За проделки всякие. Первая любовь и всякое такое. Ну ты понимаешь…

— Пытаюсь представить. С твоим-то характером, да с твоими-то проделками…

— Это точно! Так ведь за правду вешали! За справедливость! Так бы за правду и повисела, если б тогда один козёл со мной развлечься не захотел. Ну перед этим, понимаешь, — Гембра выразительно провела пальцем по тонкой мускулистой шее и подняв его вверх, скорчила рожу, высунув язык. Ну я его развлекла!…

— Я думаю! — Сфагам улыбнулся.

— Мне, между прочим, ещё гадалка накаркала. Болтаться, говорит, тебе девка в петле. И никуда тебе, говорит, от этой судьбы не деться! А через два дня её саму на базарной площади вздёрнули. Проворовалась. А может нагадала чего не надо… кому не надо!

— Драпанула я тогда из дома. И не вернулась больше. Висеть-то неохота…

— А второй раз?

— Второй раз приняли меня за лазутчицу. Война, помнишь была. За южные леса?

Сфагам кивнул.

— Ну вот. Вешали меня тогда на суку с лошади. У дороги с видом на деревню. Хорошо, на дороге нужные люди оказались в нужный момент. А стояло бы дерево чуть подальше…Так и осталась бы на том дереве. Да и лошадка выручила. Топталась, топталась, время тянула. Как знала. Лошадка-то умная была. Понимала всё…

А в третий раз под мостом чуть не повесили. Товар везли — всё по правилам. Через мост проехали — ну, на ихнюю землю. Только въехали — раз — слева-справа — молодцы. Все в доспехах. И ещё грамотей с ними один — суслик-глазки узкие. Свиток достаёт. Туда-сюда, мол, платите, говорит, за то, за это. И денег заломил — хоть до гола раздевайся! Ну мы ему, конечно — шиш! Те — за мечи. Ну и поцапались. Думали— отобьёмся, а они как повалят из кустов. Ну и прижали нас. Но их двоих мы положить успели. Построили рядышком нас на мосту. Меня — последнюю с ихней стороны. Всем — петельки и вниз, по очереди. Смотрю, наших уже трое болтается. Скоро до меня дойдёт. А тут с другой стороны едет кто-то. Жрец вроде. Ну туда-сюда… Разговор…Ля-ля, тра-ля-ля! Ну тут я одному ногой врезала — и в воду! Руки-то не связали. Думали, не денемся никуда. А с ними потом тоже разобрались. До императорского суда дошло! Получили своё за обдираловку!

Гембра вошла во вкус. Сфагам слушал её с радостью. Ему нравилось, что она, наконец, стала говорить привычным для себя простым и бесхитростным языком, оставив мучительные и забавные попытки удивить его правильностью высокопарного слога.

— Ну а четвёртый раз — целое представление было! Везли мы с Востока товар. Пряности там, составы всякие, для храма всякие штучки хитрые, ну и всё такое прочее. Вся дорога спокойная была. Я аж удивилась. Нет, думаю, так всё просто не пройдёт! И точно! А везли в такой городишко… Ну, не городишко даже, а крепость. На берегу стоит. А оттуда товар уже с другой охраной на кораблях — туда — через залив. Заезжаем в крепость. Рады, понятное дело, — довезли! А начальник гарнизона, самый главный, вроде, так на меня сразу глаз и положил. Ну я ему язычок показала, ну может, разок глазки состроила. Ну так просто, для шутки. Понятное дело! Кто ж знал, что он так сразу заведётся! Как пообедали, так сразу лапать начал. И при любовнице своей, представляешь! Скажи, дурак какой! Когда мужик с головой не советуется — караул! А у той, ну у любовницы — штаны зелёные, а рожа ещё зеленее от злости. Обрыдла, подруга, ясное дело! Туда-сюда, значит… Вечером солдаты заваливают. И к сумкам…Раз — а там у меня и ещё у двух ребят из охраны, ну для отвода, понимаешь…, коробочки, значит. Ну, из тех, что везли. Со всякой этой восточной дрянью. Коробочки-то маленькие — во! А стоят виргов по пятьсот-шестьсот! Ну я то сразу всё поняла. А им ведь разве чего докажешь? Разобрались быстренько! А сука та стоит — скалится. Знаешь, говорит, что тебе, воровка, по закону положено? А я, вообще-то, таких дел не люблю. Цап её за волосы и мордой об стенку! Жаль, меч до того отобрали! Ну те, ясное дело, навалились — растащили. А начальник стоит с постной такой рожей и говорит — «Ничего, говорит, не поделаешь. За такие дела будете завтра утром повешены на городской стене над воротами. Чтоб другим не повадно было!» Наши то другие заступиться думали. Куда там! Дело ясное! А сука эта так и суетится! А ты, говорит, — это мне, — раз такая боевая, будешь голенькая болтаться! Согласен, спрашивает. Ну своему этому… А тот-то согласен. Ещё бы! Если на лежанку не затащил, так чтоб хоть повесить голую. Что б не так обидно… Ну и в подвал нас. А утром вешать потащили. Стою на зубце. Голая. А утром-то холодно. Ветер сильный и камни холодные. Стою — дрожу. Зуб на зуб не попадает. Ребят по сторонам поставили. Парни хорошие, честные. Жалко… Один вообще первый раз в охране. Ну стою, значит. Руки за спиной связаны. Верёвку сначала свободно накинули — вот так, — Гембра провела пальцем над ключицами. Второй конец внизу на крюк какой-то намотали. Ну всё думаю, девушка. Отвоевалась, отпрыгалась! Погремят теперь мои косточки на ветерке.

— Почему косточки?

— А ты чего, не знаешь, что ли? Если в городе вешают, ну на базаре там, или ещё где в приличном месте — то на три дня. Чтоб тухлятину не разводить. В особых случаях — на неделю. — Рассказчица наставительно подняла палец.

А если на стене, то это надолго — пока скелетик не рассыплется! А до тех пор, думаю, будем ворон пугать и стенку украшать прямо над въездом. Навроде герба. Ну вот, значит, подваливает ко мне эта сука с вот такой доской. — Гембра изобразила руками изрядных размеров четырёхугольник. — А на ней написано…Сейчас вспомню… Так, значит…

" Я Гембра — воровка. А каждой воровке… м-м-м… петля…нет, не так! Сейчас! «А каждой воровке найдём по верёвке!» Во! Или «награда — верёвка!» Ну что-то вроде того. И буквы здоровые, чтоб аж с соседней крепости видно было. Ну это я шучу, ясное дело! — быстро добавила она. — Главный сначала рядом стоял, а потом свалил куда-то. Позвали.

Сфагам слушал Гембру очень внимательно, глядя, как отражаются и пляшут огненные язычки в начищенном металле носка сапога. Другая часть его сознания пребывала в трансе, принимая сигналы тонкого мира. Внутренний глаз вглядывался в серую завесу, идя ей навстречу и осторожно раздвигая клочья вязкого тумана, из которого выплыли очертания комнаты небедного деревенского дома. «Охотились на тигра!» — высокий мужчина в костюме лесничего бросил на стол что-то завёрнутое в тряпку. Взгляд его был растерянным и подавленным. Одежда на плече — разорвана и в крови. Робкие женские пальцы развернули тряпку. На стол выкатилась отрубленная человеческая рука с неестественно длинными пальцами и острыми треугольными ногтями… Раздался сдавленный женский вскрик. Несколько детских лиц в ужасе отшатнулись от стола. Мужчина ещё что-то сказал тихим, но твёрдым голосом, но слова были неразборчивы. Комната скрылась в тумане, но через несколько секунд сквозь мглистую пелену вновь начало проступать изображение. Короткая палка шевелила угли в очаге… От бесформенных комков отделился почерневший остов отрубленной конечности. Что-то едва заметно блеснуло. Тонкие детские пальцы осторожно, но без страха сняли с ломкой хрустящей фаланги небольшое кольцо с тусклым, не треснувшим от огня, синим камнем. Тщедушный белобрысый мальчик лет шести поднял ручонку к свету, любуясь украшением в неярком свете узкого окошка. Снова туман… Дальнейший ворох образов и ощущений был труднопередаваем. Их связь была смутной и неизъяснимой, как во сне. Зовущий женский голос, переходящий в стонущий клёкот болотной птицы, и как что-то безусловно связанное с этим, то ли причиной, то ли следствием — тень гигантского богомола, выползающая из тёмного угла за очагом на ярко освещённую стену. И туманная завеса… Сгорбленная старуха закутанная в чёрное берёт мальчика за руку. Она еле идёт, даже слегка опирается на его хрупкое плечико. Они раздвигают руками камыши. Шорох листьев и шум ветра… Старуха идёт уже твёрже и прямее… А теперь она уже шагает широкой мужской походкой и мальчик едва поспевает за ней. Она, кажется, становится даже выше ростом. Камыши расступаются, открывая тихую заводь с густой зелёной ряской. На другом берегу необычные деревянные постройки. Круг из брёвен. Из центра курится дымок. И опять всё тает в сером тумане. Внутренний глаз более ничего не различал. Впрочем Сфагаму и так было уже всё ясно. Не теряя из виду пелену, он снова перевёл внутренний глаз на рассказчицу.

— Надевает она мне доску эту…

«Это повторится» — вспыхнула внезапная мысль. «Верёвка, надпись…Это должно повторится. Это МОЖЕТ повториться. Скоро…Если. Если…» Серая пелена сгустилась и отсекла дальнейшую цепь.

— А я ей — «Сама, говорю, писала?» А она — Я для тебя, говорит, ещё не так постараюсь! Сейчас я тебе и петелечку поправлю. — И узел за ухом затягивает Ну, мне тут радости мало — верёвка под горлом, доска тяжёлая, вниз тянет. Народ внизу собрался, пальцами тычут. Думаю, самой, что ль прыгнуть? Хоть быстрее будет. А потом думаю — нет! От меня так просто не отделаешься! Выберу, думаю, момент, пока эта сука вокруг меня крутится, цап зубами за одежонку — и вниз за компанию! Мне поближе — ей подальше. Жаль, думаю, не увижу, как её с дороги соскребать будут. А она, сука, как почуяла! Вертится, вертится, а совсем близко не подходит. Стала сзади и пальчикам так между лопаток — тик-тик. Сейчас, говорит узнаешь, как мужикам язычки показывать! Скоро всему городу язычок покажешь! А тут слышу — на лестнице снизу голоса какие-то. Спорят чего-то. Вроде решают чего. Ну думаю — время тянуть надо, мало ли там чего. Вниз-то всегда успеется! Эй, говорю, подруга заботливая, сделай что ли верёвку покороче. А то с такого размаха ещё башка оторвётся. Ворота не отмоете, да и вида не будет. А та, — башка, говорит, не оторвётся, не бойся! А верёвочку я тебе ещё подлиннее сделаю. Чтоб ты у всех проезжающих прямо над головой болталась. Ну и начала там ковыряться. Тут главный поднимается. Рожа — как дерьма наелся! Другие с ним… Нашлась там, выходит, одна душа честная. Видел один из ихних, как эта сука нам коробочки подбрасывала. Ну а как разобрались, что к чему — сука эта так и побелела вся. А сказать то нечего! Вдруг ко мне как кинется! Столкнуть хотела, зараза! Ну ничего… Я её ногой встретила! Ну, те, значит, туда-сюда. Потрепались, извинились. За стол пошли есть-пить, мирится. Лишних сорок пять виргов заплатили, сверх договора.

— Так они оценили твою жизнь?

Гембра на мгновение растерялась от неожиданного вопроса.

— Ну да, вроде того… Выезжаем, значит из ворот. Главный чуть впереди едет. Провожает. Я рядом — чуть подальше. Вдруг смотрю, чего-то главный вроде как задёргался. Повернулся — вся башка мокрая и в дерьме! А народ вокруг хохочет и вверх показывает. Смотрю — а над воротами эта сука болтается. Тоже голая и дерьмо из неё так и валится. Представляешь, какое попадание! Прямо другу на голову! В меня, наверное, целила!

Гембра по-детски звонко расхохоталась. Её смех прорезал зловещую пустоту притихшего дома.

— Тише,… слышишь… там, наверху?

Сфагам застыл, прислушиваясь. — Нет, это не он… А ведь ещё чуть-чуть и на её месте была бы ты.

— Ну и поболталась бы! Куда б делась-то! Судьба, значит, такая! Хотя, неохота, конечно. Ну вот…Четыре раза вешали, ещё раз пятнадцать твёрдо обещали, раз пятьдесят собирались, раз двести просто грозились, и пока ничего! Я везучая!

— Я уже заметил.

— Я тебе ещё не такого расскажу! А бои какие были!

Неожиданно взгляд девушки стал растерянным и тоскливым.

— Знаешь, не по себе мне что-то. Когда врага видишь — это ещё как-то… Ну ты понимаешь… А тут… Сама, вроде, не боюсь, а во мне кто-то сидит и боится.

— Не будем баловать его нашими страхами. Пусть приходит. Встретим, как сможем. Уж если умрём, то не от страха. — Сфагам продолжал смотреть на огонь. «И это тоже повторится… Стихия огня… Двое у очага. Битва субстанций… Это МОЖЕТ повториться. Не скоро, но может. Позднее. Если… ЕСЛИ…» Снова серая пелена, вязка и тяжёлая. Если удастся прорваться сквозь эту пелену…

— А с тобой тоже, наверное, приключалось всякое интересное?

— Мне часто приходилось выезжать за пределы Братства с поручениями от наставника. Всякое бывало… Не то, что с тобой, конечно, но бывало. Но, ты знаешь, я не умею об этом рассказывать так интересно, как ты.

— Да неужели?

Сфагам улыбнулся.

Осень раскинула мокрые крылья,

Дни всё короче и листья мертвей,

Тонет в усталости мысли усилие,

Нет ни весны и не грусти по ней.

Кутает осень сердечным уютом,

Здесь мягче вода и огонь горячей,

Сонна тревога, — развеялась утром,

И птицей танцует на слабом плече.

— Это твои стихи?

— Нет, это из «Осенних песен» Тианфальта. Он считался вторым поэтом в столице после Далринка. Но я назвал бы его первым. Он был любимцем императора, а сам любил вино и развлечения. А потом его отравили завистники. Он было уже умер, но придворные лекари его всё-таки вытащили. Он прожил ещё двадцать один год, но стал совсем другим. Удалился от двора и жил почти, как отшельник. Никого не хотел видеть и писал совсем другие стихи…

Бессмыслен путь, мечты нелепы,

Заглохнет эхо — не жалей!

Ведь дни твои на этом свете, —

Лишь хоровод больных детей.

— Это — уже после…

— Мрачные стихи — проговорила Гембра.

— Не мрачнее, пожалуй, чем жизнь…А ещё незадолго до смерти он написал своё знаменитое загадочное стихотворение, смысл которого никто до сих пор не разгадал. Оно начинается словами: «Мой старый друг, что завтра умер, давно смеётся надо мной.»

За окном послышался негромкий прерывистый свист. Он становился то тише, то громче, будто описывая круги вокруг дома.

— Зажигай второй светильник и держи меч наготове, — тихо скомандовал Сфагам.

Входная дверь не издала ни звука, но свистящий писк, будто бы раздавался уже в самом доме. Затем он прекратился, замерев где-то вверху. Вернулась гнетущая тишина.

— Слышишь?

— Нет.

— Шаги.

Гембра прислушалась. Теперь уже и она различала странные звуки, доносившиеся из одного из многочисленных коридоров первого этажа. В этих звуках и в самом деле нелегко было распознать шаги. Они не подходили, а будто бы подкатывались ударяя об пол не два, а три раза. И сами звуки были неравномерными, так что нельзя было понять, как далеко находится идущий. ЭТО НЕ БЫЛИ ШАГИ ЧЕЛОВЕКА. Глухой стук всё ближе подкатывался к двери. Внезапно девушкой овладел приступ паники. Её взгляд заметался по комнате: стол, светильник, очаг, книги, меловые знаки на двери, окно, снова очаг, снова дверь, Сфагам стоящий с мечом наготове, стул, окно, снова дверь, засов… Засов!!! Дверь не заперта! Одним кошачьим прыжком она подскочила к двери и с лязгом закрыла засов. Шаги остановились за самой дверью. Паника прошла. Наступило полумёртвое безразличие. Взгляд Гембры медленно и бессмысленно полз по стенке сверху вниз, ощупывая щели, трещинки и пятна. За дверью — тишина. Сползая вниз, взгляд остановился на закрытом засове. Вновь послышался тихий прерывистый свистящий писк. Совсем рядом. Прямо за дверью. Если б не эта деревянная преграда, можно было бы дотянуться рукой. Снова тишина. Чего стоила каждая секунда этой тишины!

Страшный, сострясший весь дом удар в дверь, казалось оглушил Гембру изнутри. Эхо прокатилось нервной волной по всему телу. Дверь не подалась. Снова тишина. Сфагам продолжал стоять всё в той же позе невозмутимой готовности. За дверью послышался хриплый прерывистый вздох. Он был не менее чем втрое длиннее, чем вздох любого из людей. Сфагам и Гембра молча переглянулись.

— Иди к окну. Когда он войдёт — беги. Прошу тебя.

Гембра отрицательно мотнула головой и сжала рукоятку меча.

Сфагам вздохнул и показал Гембре рукой, чтобы та отошла немного назад. За дверью вновь послышалось хриплое дыхание. Теперь тяжкий вздох показался ещё длиннее. И затем, после очередной паузы невыносимого безмолвия до невольных гостей страшной комнаты донёсся уже знакомый прерывистый писк. Сначала он звенел не громче комариного писка, но затем, набирая силу, перешёл в негромкий и писклявый человеческий смех. Непонятные шаги стали откатываться — глухо и тяжело. Затих и смех. Когда шаги заглохли окончательно, порыв ветра поддел приоткрытую ставню. Громкий хлопок заставил Гембру вздрогнуть. Сфагам подошёл к окну и плотно затворил его.

— Ты говорил, эта штука испортит ему настроение? У меня, признаться, настроение тоже не очень… Но он всё таки не вошёл.

— Вся ночь впереди. У него полно времени. — Сфагам вернулся к очагу. — Это конечно глупо, но постарайся успокоиться. Твой страх ему только в помощь.

— Тогда расскажи ещё что-нибудь.

— О чём же тебе рассказать? — голос Сфагама стал мягче.

— Ну, если о приключениях тебе неинтересно…тогда расскажи мне про учителя и ученика.

Монах задумчиво шевелил кочергой поленья в очаге. Отблески пламени играли светом и тенью на его спокойно-сосредоточенном лице.

Гембра залезла на стул с ногами и обхватив руками колени, положила на них подбородок, приготовившись слушать. Огненные блики плясали в её огромных чёрных глазах.