Самым приметным человеком в лагере «Севкабель» был, конечно, Андрей Григорьевич, физрук.

Высокий, дочерна загорелый, с мощными плечами и тонкой талией, расхаживал он по лагерю в красных трусах и белой майке и среди пожилых, утомленных, издерганных учительниц, ставших на лето воспитателями, казался ожившим античным богом. Богом силы и мужества.

Мальчишки в нем души не чаяли: еще бы! Плавал он, как дельфин. Нырнет и полреки под водой протянет. А то ляжет на спину, в руки — книгу, плывет и читает. Может так хоть полчаса плавать. Страниц двадцать отмахает.

Когда он подходил к перекладине, весь лагерь сбегался, а повариха тетя Шура, толстая, распаренная, на своих, как тумбы, ножках, вылезала из своей кухни. Какие фигуры он крутил! Тело его то выпрямлялось резко, как стальной клинок, то сворачивалось в комок, то вновь летало, мощно и свободно, вокруг металлической палки.

Но главное — это, конечно, футбол. Сам он владел мячом, как жонглер. Мяч вился вокруг его ноги, вскакивал ему на голову, прыгал десять или двадцать раз на лбу, плавно перекатывался на затылок, на шею, на плечо, опять соскакивал на ногу. На левую, на правую, снова на левую, и опять — на голову. Казалось, какой-то невидимой, но прочной нитью мяч накрепко привязан к Андрею Григорьевичу.

И ребят Андрей Григорьевич сделал заядлыми футболистами. Мальчишки и раньше, конечно, любили погонять мяч. Но Андрей Григорьевич быстро организовал настоящую команду. Наладил ежедневные тренировки. И даже форму достал: зеленые футболки с поперечной красной полосой на груди и черные трусы.

Вскоре команда «Севкабель» так сыгралась — ни один соседний пионерлагерь не мог устоять.

В тот день, о котором пойдет рассказ, в лагере «Севкабель» с самого утра царило праздничное оживление. Так обычно бывает в воскресенье, когда ждут родителей. Но сегодня была среда. Объяснялось все просто: нынче предстоял футбольный матч «Севкабель» — «Торфяник».

Из всех лагерей только торфяники еще пытались как-то сопротивляться футболистам «Севкабеля».

Они встречались уже два раза. Обе игры, правда, выиграл «Севкабель», но каждый раз с перевесом всего в один гол. Вот потому-то так важен был нынешний матч. Торфяники утверждали, что проиграли случайно и сегодня возьмут реванш. А севкабелевцы хотели обязательно выиграть с крупным счетом, чтобы доказать раз и навсегда свое неоспоримое превосходство.

Еще утром, на линейке, начальник лагеря «Севкабель» пожелал успеха своим футболистам и разрешил вместе с игроками пойти в лагерь торфяников болельщикам. Список болельщиков составлялся всегда заранее; попасть в него считалось большой удачей. Во-первых, посмотришь игру, досыта напереживаешься за своих; во-вторых, прогулка через весь поселок. И в-третьих, дорога идет мимо станции, там можно купить мороженое.

Начальник лагеря всегда использовал матч в воспитательных целях. Вот и сегодня: из списка болельщиков он вычеркнул Хижняка и Вострякова — за то, что вчера, после отбоя, завернувшись в простыни, пугали девочек, и Михлина с Торковичем — за дуэль на подушках.

После полдника игроки и болельщики двинулись в путь.

Андрей Григорьевич в белых брюках и белой майке шагал, окруженный ребятами. Рядом с физруком шли Боря Ганелян и Витя Мальков — лучшие футболисты «Севка-беля». Боря был центрфорвардом, а Витя — левым краем.

— Надо их сегодня так разделать, чтоб навсегда запомнили, — заявил Витя. — Четыре — один, не меньше!

— Зачем четыре? Почему четыре? — горячился Боря. — Пять! Или лучше: шесть — один!

Боря был очень азартным. И очень любил выигрывать. И обязательно с крупным счетом.

Андрей Григорьевич засмеялся, обнял мальчишек за плечи.

— Десять — ноль! — сказал он. — Устраивает?

Боря усмехнулся.

— А что?! — воскликнул Андрей Григорьевич. — Думаете, не бывает? Очень даже бывает! Я, например, помню один матч, правда, давнишний. Семнадцать — три! А играли, между прочим, мастера.

Потом разговор перескочил на борьбу (вчера передавали по телевизору чемпионат по самбо). Андрей Григорьевич рассказал, что раньше боролись до чистой победы, без ограничения времени. Схватка двух борцов иногда длилась много часов. Зрители уставали смотреть, уходили в ресторан обедать, некоторые уезжали домой — поспать после обеда, возвращались, а борцы все еще пыхтели на ковре. Были случаи, когда схватка продолжалась девять часов подряд! И даже больше!

Потом Андрей Григорьевич стал рассказывать про Николая Разина. Был когда-то такой борец. Знаменитый силач. Выступал в цирке. Становился на «мост», и на грудь ему клали деревянную площадку. А на нее усаживался целый оркестр — семеро музыкантов — и играл вальс. А Разин так и стоял на «мосту», пока не кончится танец.

Ребята слушали.

За то и любили они Андрея Григорьевича. Всегда умел он к месту занимательную историю рассказать, и за смелых был, и против трусов, и против подлиз. Пожалуй, больше всех привязался к Андрею Григорьевичу Боря Ганелян.

И воспитатели, и вожатые считали Борю «трудным». То он устраивал бой на шпагах, да такой — один мальчишка чуть без глаза не остался. То придумывал состязания по плевкам. Кто дальше? Кто выше?

Его уже решили выгнать из лагеря — после того, как он подбил трех мальчишек устроить молчанку и они целый день не отвечали ни слова вожатым. Но тут в лагере появился Андрей Григорьевич, и Ганелян сразу так зажегся футболом — забыл и плевки, и молчанку.

С тех пор он прямо-таки прилип к Андрею Григорьевичу. И если бы у Ганеляна спросили, кто самый лучший, самый справедливый человек на свете, он, не задумываясь, ответил бы — Андрей Григорьевич.

…Матч начался ровно в шесть, как и договорились. Условились: таймы по тридцать минут. Первый тайм судит физрук «Торфяника», второй — Андрей Григорьевич.

Игра сразу пошла в хорошем темпе. Видимо, торфяники и впрямь решили взять реванш.

Андрей Григорьевич сидел на низкой, врытой в землю скамейке, неподалеку от своих ворот. Возле него, на той же скамейке, примостились запасные игроки, а чуть поодаль, прямо на траве — болельщики «Севкабеля».

Боря Ганелян — худощавый, черный, как жук, был в центре всех атак. Быстрый, неутомимый, он всегда умел оказаться там, где назревал гол. Но нынче игра у Бори что-то не клеилась. Вернее, игра шла неплохо, но завершающий удар никак не получался. Мяч то попадал в штангу, то летел выше ворот, то куда-то в сторону. А в ворота никак не шел.

Боря нервничал, кричал на Витю: мол, неточно пасует, «заводится». Боря всегда злился, когда что-то не ладилось. Витя был спокойнее. И не отвечал Боре.

Так, без результата, прошло минут двадцать. Ни одна из команд не могла добиться перевеса.

Андрей Григорьевич видел: его ребята играют лучше. У них и пас точнее, и активнее они. И все-таки… Ноль — ноль.

«Ничего, — подумал Андрей Григорьевич. — Преимущество скажется». Он взглянул на часы: до конца первого тайма осталось всего шесть минут.

«Ну не в первом, так во втором», — подумал он.

И тут случилось неожиданное. Севкабелевцы атаковали, чуть не всей командой переместились они на половину противника. Но вдруг центральный защитник торфяников ловко отнял мяч и сильным ударом переправил его через все поле своему форварду. Тот подхватил мяч и резко рванулся вперед. Прошло всего несколько секунд. И вот он уже один на один с вратарем…

У Андрея Григорьевича еще мелькнула надежда, что вратарь спасет положение. Уж больно хорош был их Левка! И действительно, вратарь не растерялся, он не суетился, он ждал, готовый к броску. Но и нападающий оказался не простаком: сделал вид, что бьет в левый угол, а когда вратарь метнулся туда, спокойно перевел мяч на другую ногу и неторопливо вкатил его в противоположный угол.

Все было сделано чисто. Торфяники-болельщики громко прокричали: «Гип-гип-ура!» Они махали руками и шапочками, они плясали и пели какие-то победные гимны.

Вскоре прозвучал свисток, и команды ушли на перерыв. Впрочем, это только так принято говорить: ушли на перерыв. Раздевалки на лагерном стадионе не было, и футболисты «Севкабеля» просто уселись тут же, на скамью, возле Андрея Григорьевича.

На другом конце поля, окруженные восторженными болельщиками, расположились на отдых игроки «Торфяника».

— Ничего, ребята, ничего, — успокаивал своих мальчишек Андрей Григорьевич. — Один мяч не решает. Все еще впереди.

Боря Ганелян кончил пить воду, вытер губы тыльной стороной ладони. Лицо у Бори было хмурое и злое.

— Не в голе дело. А обидно, — сказал он. — Мы атаковали, и вот здрасте! — нам же штуку вкатили!.

— Ну, что ж! Бывает, — спокойно заметил Витя.

— Бывает! — передразнил Боря. — Ишь философ! Ты бы вот, господин философ, пасовал точнее, это да.

Другие игроки молчали. А что говорить-то?! И так все ясно.

Второй тайм начался бурными атаками «Севкабеля». Атаки были стремительные, но слишком суматошные, что ли? Им не хватало точности. И ответный гол никак не получался.

Андрей Григорьевич теперь был судьей. Легко перемещался он по полю. Двигался, казалось, неторопливо, но всегда оказывался в нужном месте и все замечал. Любое, даже самое мелкое нарушение правил. И тотчас звучал его карающий свисток.

Боря Ганелян по-прежнему был лидером всех атак. Казалось, он нисколько не устал. Легкий, сухощавый, все так же неутомимо носился он по полю.

«Повторяется первый тайм», — подумал Андрей Григорьевич.

Севкабелевцы атаковали, игра почти все время велась на половине торфяников, однако результата не было.

«Обидно нашим мальчикам», — покачал головой Андрей Григорьевич.

И тотчас вспомнилось лицо Бори Ганеляна, когда он пил воду. Злое, напряженное. Такое хмурое — кажется, вот-вот Боря заплачет.

Андрей Григорьевич постарался прогнать эти мысли. Судья должен быть объективен. Да, объективен и строг. И сердце его не должно сочувствовать ни одной из команд.

Да, все верно… И опять он пересекал поле. Из конца в конец. И обратно. И опять звучал его недремлющий свисток.

Несколько раз мимо него пробегал Ганелян. Потный, с грязными подтеками на лбу и щеках. Он сражался неистово. Во что бы то ни стало старался забить гол. Но, не получалось.

«Обидно», — опять мелькнуло у Андрея Григорьевича.

И главное — секундомер. Он сейчас как-то особенно торопливо отсчитывал секунды. Словно спеша нанизать их на бечевку, которая вот-вот оборвется.

До конца матча оставалось всего четыре минуты.

«Да, паршиво, — подумал Андрей Григорьевич. — Неужели проигрыш?»

И вдобавок торфяники овладели мячом. И энергично насели на ворота «Севкабеля». Казалось, сейчас они забьют второй гол.

Однако этого не случилось. И даже наоборот. Витя Мальков вдруг перехватил мяч и быстро передал его полузащитнику. Тот продвинулся к центру поля и тотчас длинным пасом переправил мяч Боре Ганеляну. Все произошло так быстро…

На миг Андрею Григорьевичу показалось, что Боря — «вне игры».

Да, точно!..

Андрей Григорьевич поднес уже свисток к губам… Но в этот миг Боря хлестко ударил — и мяч, словно пушечное ядро, с силой врезался в сетку ворот.

Андрей Григорьевич так и застыл со свистком во рту.

Обрывки мыслей мельтешили стремительно, суматошно.

«Офсайт? Да, вроде бы… Значит? Не считать? Но… Как хорошо бы — гол! Отквитать… И ничья…»

Он и сам уже теперь точно не знал: был офсайт? Или нет? Ему так хотелось, чтобы не было… Он уже начинал верить: да, все произошло правильно. И гол забит чисто.

— Офсайт! — чуть не плача, закричал вратарь. — Он бил из офсайта!

К Андрею Григорьевичу через все поле бежал капитан торфяников.

— Не считается! — на бегу яростно кричал он. — Не считать!

Но Андрей Григорьевич строго сказал:

— Прекратить споры!

И показал на центр поля. Гол!

Болельщики — большинство из них было из лагеря торфяников — кричали, свистели, махали руками.

— Долой!

— Офсайт!

— На пенсию!

— Судью на пенсию!

А один из мальчишек, сидя на дереве, трубил в горн. Трубил так резко и оглушительно, так свирепо — казалось, щеки его и шея сейчас лопнут от напряжения.

Но Андрей Григорьевич твердо повторил: гол! И строго показал на центр поля.

Так, со счетом один — один, и закончилась встреча. Ничья.

Обратно севкабелевцы возвращались все вместе, игроки и болельщики. Шли тихо. И говорили все тихо.

Обычно лучшие игроки всегда шагали рядом с Андреем Григорьевичем. Это была как бы премия, награда им за хорошую игру. Но нынче возле Андрея Григорьевича было пусто. Боря Ганелян, который всегда шел по правую руку от него, теперь шагал где-то позади. А когда Андрей Григорьевич оборачивался, Боря поспешно отводил глаза.

Но Андрей Григорьевич словно бы ничего не замечал, был как всегда весел и оживлен.

— Ничего, ребята, не унывайте, — бодро сказал он. — Ничья — это ведь не проигрыш. А матч вы хорошо вытянули. Молодцы!

Боря поглядел на него. Долгим пристальным взглядом.

— Кто молодец, а кто и нет, — сказал Боря.

Андрей Григорьевич не понял. Намек?

Оглядел ребят. Сегодня они были какие-то необычные, вялые и сумрачные.

— А вот знаете, — сказал Андрей Григорьевич, — однажды был смешной случай. Поймали моряки акулу. Ну, вспороли ей брюхо. И там нашли пишущую машинку — это раз, электрический чайник — это два, и стеклянный графин. И все целое, невредимое. Вот обжора-то, а?!

Андрей Григорьевич, улыбаясь, оглядел слушателей. Он знал много подобных историй, и всегда они очень нравились ребятам.

Но нынче мальчишки шли подавленные, никто не смеялся, никто не стал рассказывать еще какую-нибудь интересную байку про акул или про других зверей.

Дорога вилась меж деревьев. Мальчишки растянулись цепочкой. Шли молча, словно каждый думал какие-то свои невеселые думы. Умолк и Андрей Григорьевич.

А Боря Ганелян шел и плевался. Далеко, метко, с шиком. Прицельными плевками он расстреливал то встречное дерево, то будку, то куст.

— Перестань, Боря, — поморщился Андрей Григорьевич. — Ты же не верблюд.

Но Боря словно не слышал. По-прежнему метко цыкал он слюной.

— Перестань, Боря, — повторил Андрей Григорьевич.

Нет, теперь его слова не действовали.

Ганелян «стрельнул» в столб, промазал, снова «стрельнул».

Андрей Григорьевич помрачнел. Растерянный, отвернулся он от Бори.

«Что такое? Так, вдруг… Что случилось?»

Словно он не знал, как трудно завоевать любовь мальчишек. И как легко ее потерять…