СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Акад. – А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, тт. I–XVI, М.—Л., Изд-во АН СССР, 1937–1949.
Спр. том – Справочный том (XVII) Акад., 1959.
Акад. в 10 т. – А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. М.-Л., Изд-во АН СССР; изд. 2-е, 1956–1958.
Аммосов – А. Аммосов. Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта Константина Карловича Данзаса. СПб., 1863.
Белинский – В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений в 13-ти томах. М., 1953–1959 (АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом).
Врем. ПК – Временник Пушкинской комиссии. 1963–1970 (АН СССР. Отделение литературы и языка. Пушкинская комиссия).
ГИАМО – Государственный Исторический архив Московской области.
Гоголь – Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. I–XIV, М.-Л., 1937–1952. (АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом).
Гослит в 10 т. – А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. Под ред. Д. Д. Благого, С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Ю. Г. Оксмана. М., Гослитиздат, 1959–1962.
ГПБ – Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Дневник Фикельмон – Nina Kauchtschischwili, II diario di Dar’ja Fedorovna Ficquelmont (Нина Каухчишвили. Дневник Дарьи Федоровны Фикельмон), 1968.
Звенья – Звенья. Сборник материалов и документов по истории литературы, искусства и общественной мысли XIV–XX веков. Под ред. Влад. Бонч-Бруевича. М.-Л., «Acadcmia» Госкультпросветиздат, 1932–1951.
ИРЛИ – Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (Ленинград).
Карамзины – «Пушкин в письмах Карамзиных 1836–1837 годов. М.—Л., 1960 (АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом).
Лет. ГЛМ – Летописи Государственного литературного музея, кн. 1. Пушкин. Ред. М. А. Цявловского. М.-Л., Жургазобъединение, 1936.
Летопись – М. А. Цявловский. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. 1. М., 1951 (АН СССР, Институт мировой литературы им. А. М. Горького).
Письма к Хитрово – Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово. 1827–1832. Л., Изд-во АН СССР, 1927 (Труды Пушкинского дома), вып. XL, т. 8.
Письмо Фризенгофа – «Письмо барона Густава Фризенгофа, женатого на Александре Николаевне Гончаровой». ИРЛИ, собрание А. Ф. Онегина, 13892. ССП б. 13.
Рассказы о Пушкине – «Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1850–1860 годах». Вступ. статья и примеч. М. Цявловского, М., изд. М. и С. Сабашниковых, 1925.
Сони – Comte F. de Sonis. Lettres du comte et de la comtesse de Ficquelmont à la comtesse Tisenhausen (Граф Ф. де Сони. Письма графа и графини Фикельмон к графине Тизенгаузен). Paris, 1911.
Флоровский. Дневник Фикельмон – Antonij Vasilieviç Florovskij. Дневник графини Д. Ф. Фикельмон. Из материалов по истории русского общества тридцатых годов XIX века «Wiener slavistisches Jahrbuch», Graz-Köln, 1959, В. VII, с. 49–99.
Флоровский. Пушкин на страницах дневника – А. Ф. Флоровский. Пушкин на страницах дневника графини Д. Ф. Фикельмон. «Slavia», Praha, 1959, ročn XXVIII, Ses 4, с. 559–578.
ЦГАЛИ – Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).
Щеголев – П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. Изд. 3-е. М.—Л., Госиздат, 1928.
ФИКЕЛЬМОНЫ
С. 5. …в известной мне литературе не было. – Впоследствии выяснилось, что «в 1913 году были опубликованы в печати оставшиеся неизвестными русским пушкинистам указания на архив Фикельмонов в известном сборнике описаний ряда немецких и чешских архивов. В этом очень суммарном описании бумаг графа Фикельмона, сохранившихся в Теплице-Шанове в северо-западной Чехии в замке князей Кляри-и-Альдринген, не были отмечены личные бумаги супругов Фикельмон. Поиски в Теплице могли, конечно, разъяснить дело» (Флоровский. Дневник Фикельмон, с. 50).
С. 7. Старческая бледная лирика (Вяземскому семьдесят один год)… – Приведу все же несколько стихов из этого notturno, можно думать, навеянного воспоминаниями о недавно умершей графине Фикельмон:
С. 10. Чешская исследовательница Сильвия Островская (Sylvie Ostrrovskd)… – В письме от 29 января 1968 г. они приводит следующие сведения: «Что касается отца Дарьи – графа Фердинанда – предполагаю, что он похоронен у Вас на Родине. Несколько лет тому назад, когда еще работала в Городском музее, нашла в одном старом журнале из конца прошлого века странную статью о смерти графа Тизенгаузена в деревне близко от Славкова, кресте, там воздвигнутом, и отвозе тела. Попытаюсь этот журнал отыскать, не помню, это был «Svetozor» или «Zlatá Praha».
После опубликования моей книги «Портреты заговорили» моей корреспондентке удалось разыскать упоминаемый ею журнал. Вот что она пишет в письме от 4 августа 1977 года.
«Итак – журнал «Svetozor», 1884 года. Статья Яна Гардена. Название его воспоминаний «Памятники минувшего» (вольный перевод). Автор дает полное описание страшной ночи после сражения и рассказывает о судьбе раненых русских офицеров. Автор статьи сообщает отдельные подробности о смерти графа Фердинанда, который в сражении под Аустерлицем был смертельно ранен и перевезен в деревню Силничка (Штрасендорф). Деревня существует до сих пор и является частью небольшого, но интересного городка Жарошице в южной Моравии. Раненого поместили в доме кузнеца Антонина Хмеля, его жена за ним ухаживала. Между четырьмя и пятью часами ночи на 10 декабря Тизенгаузен скончался.
Слуга покойного вырыл могилу и, к удивлению местных жителей, наполнил ее соломой прежде, чем туда положили покойного. Спустя несколько недель за телом приехали посланцы из России. Гарден помнит офицера в орденах, который выразил благодарность кузнецу и обещал ему пенсию».
Сильвия Островская высказывает предположение о том, что одна из дочерей Кутузова, бывшая замужем за сенатором Толстым, возможно, сохранила в качестве семейного предания сведения о героической смерти своего родственника Фердинанда Тизенгаузена и что, таким образом, Лев Николаевич Толстой мог почерпнуть данные о смерти адъютанта и зятя Кутузова не только из книги Михайловского-Данилевского, но и из семейного предания.
…создавая знаменитую сцену ранения князя Андрея. – Военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, описывая сражение на Праценских высотах, куда Наполеон направил главный удар, говорит: «Громады французов валили на высоте с разных сторон. Кутузов понесся вперед и был ранен в щеку. <…> Любимый зять Кутузова, флигель-адъютант граф Тизенгаузен со знаменем в руках повел вперед один расстроенный батальон и пал, пронзенный насквозь пулею» (Михайловский-Данилевский. Описание первой войны императора Александра с Наполеоном в 1805 году. СПб., 1844, с. 183–184).
К. Покровский в статье «Источники романа «Война и мир» («Война и мир». Сборник под ред. В. П. Обнинского и Т. П. Полнера. М., 1912, с. 117–118) впервые включил отрывок в материалы, использованные Толстым.
С. 18. На будущей карьере <…> не отразилось. – Можно все же думать, что из лейб-гвардии Преображенского полка поручик Хитрово был переведен в гусарский (судя по малой культурности офицеров – один из армейских) не по собственному желанию.
С. 21. …переехав с господами границу, крепостные по закону становились вольными. – При отъезде в 1823 году Е. М. Хитрово с дочерьми из Петербурга в ее штате упоминается «камер-юнгфера» (горничная) Елизавета Воронина, российская подданная» («Санкт-петербургские ведомости», 1823, № 71, вторник, 4 сентября. «Отъезжающие»). Неизвестно, однако, служила ли она раньше (за границей) в семье Хитрово.
С. 29. …побывала с дочерьми в Неаполе. – По всей вероятности, к этому времени относится очень резкий отзыв приятеля Пушкина кн. Д. И. Долгорукова о попытках Елизаветы Михайловны поскорее устроить судьбу обеих дочерей. 6 октября (год не указан) он пишет брату из Италии: «Г-жа Хитрово имеет вид серого <…> торгаша, который ездит по всем ярмаркам, чтобы за хорошую цену продать свой товар, который заключается в двух прелестных дочерях» («Русский архив», 1915, кн. I, с. 72).
С. 30. …прусского короля Фридриха-Вильгельма III. – В 1825 году молодая чешская графиня Сидония (по-чешски Здена) Хотек писала во Францию баронессе Монте, приятельнице своей тетки Терезы Хотек: «Вы, конечно, давно знаете о женитьбе прусского короля на М-lle Гаррах <…>. Уже несколько лет он (отец Гаррах. – Н. Р.) живет в Саксонии, откуда его дочь приехала в Теплиц, где король с ней и познакомился. Кляри тем более удивлены этим браком, что король казался сильно влюбленным в М-lle Екатерину Тизенгаузен, которую, говоря по правде, мать все время старалась с ним сблизить (mettait toujours dans son chemin). Госпожа Хитрово как-то на днях сказала моей тетке Кляри: «Поймите вы короля! Вы же, однако, видели, как он был влюблен в мою дочь; но это был бы неподходящий брак для внучки генерала Кутузова» («Sauvenirs de la baronne de Montet» («Воспоминания баронессы Монте»), 1785–1866. Paris, 1904, с. 265–266).
Графиня Екатерина королевой Пруссии (как и гр. Гаррах) стать, конечно, не могла. Речь, очевидно, шла о морганатическом браке, который Елизавета Михайловна объявила неподходящим для внучки Кутузова лишь после того, как ее план выдать дочь за короля не удался. Приходится признать, что в данном случае ум и житейская опытность Е. М. Хитрово ей, видимо, изменили. Сомневаться в правдивости Сидонии Хотек нет оснований.
С. 59. …пожаловал ей немалую пенсию не в память ее великого отца… – Характерно, что в шестнадцати письмах царя к дочери и внучке фельдмаршала М. И. Кутузова его имя ни разу не упоминается. Хорошо известно, что Александр I очень не любил народного героя Кутузова. Скрепя сердце публично обнял его в Вильне по окончании кампании 1812 года, пожаловал ему высшую воинскую награду – орден св. Георгия I степени, но в то же время писал графу Салтыкову: «Слава богу, у нас все хорошо, но несколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо» (Георгий Чулков. Императоры. М.—Л., 1928, с. 147).
С. 60. …основала монастырь «Святого сердца» в Нанси… – Дарья Федоровна снова встретилась с Магдалиной в Генуе в сентябре 1838 года. Ее воспитанница за эти годы совершенно офранцузилась; она была замужем за ювелиром Дельфас. В декабре того же года молодая женщина умерла от чахотки. Ее смерть очень огорчила графиню, которая упрекала себя в том, что в свое время вырвала девочку из привычной для нее простой среды. Упрекала, как мне думается, не без основания…
С. 72. …первыйребенок – девочка Эдмея-Каролина. – Княжна Эдмея-Каролина вышла замуж за графа Карло-Феличе-Николис Робилант-Череальо (Carlo-Felice-Nicolis Robilant Cereaglio), ставшего впоследствии видным политическим деятелем объединенной Италии (1826–1888). Возможно, что у потомков его сына, генерала графа Марио-Николис Робиланта (Mario-Nicolis conti di Robilant), командовавшего корпусом в Первую мировую войну, хранятся некоторые бумаги Дарьи Федоровны, оставленные княгиней Кляри (умерла в Венеции в 1878 году) единственной своей дочери Эдмее. У них, в частности, могут находиться несомненно существовавшие альбомы графини Фикельмон, которых в Дечинском архиве нет.
Графы Робилант проживают в настоящее время в Риме.
С. 80. …в художественной галерее г. Теплица. – Многочисленные картины и портреты, украшавшие покои Теплицкого замка, по-видимому, сохранились, но вывезены оттуда и сейчас фактически недоступны для изучения. 28 августа 1963 года А. В. Флоровский писал мне по этому поводу: «Куда-то все из Теплица вывезено и разрозненно стоит в ящиках в разных местах». 24 марта 1964 года он добавил: «…бытовые украшения замка – в различных замках, где утратили свою неповторимую принадлежность к известному интерьеру <…>. Портреты смешаны в одну кучу, и трудно установить их происхождение и т. д.».
…старика лет семидесяти с лишними. – Фотокопия этого портрета была воспроизведена в первом издании моей книги. Во втором издании представилась возможность поместить портрет графа, написанный в Петербурге в бытность его послом при русском дворе. Именно таким фельдмаршала-лейтенанта графа Фикельмона знал А. С. Пушкин.
Подлинник принадлежит московскому архитектору С. П. Хаджибаронову
С. 105. …которые она полностью разделяет, не были для нее новыми. – Надо сказать, что конфликт Адольфа с обществом чисто личный – он любит женщину, с которой, по мнению окружающих, не должен связывать свою судьбу. В конце концов молодой человек приходит к убеждению, что «…можно несколько времени бороться с участью, но должно наконец покориться ей: законы общества сильнее воли человеческой, и чувства самые повелительные разбиваются о роковое могущество обстоятельств. Напрасно упорствуешь, советуешься с одним сердцем своим: рано или поздно мы осуждены внять рассудку» (перевод П. А. Вяземского).
Однако опубликованная в 10-м томе историко-биографичес-кого альманаха «Прометей» за 1974 год статья Н. Б. Востоковой «Пушкин по архиву Бобринских» заставляет нас пересмотреть вопрос об отношении графини Долли к русской литературе вообще, и к творчеству Пушкина, в частности.
Мы узнаем, что в салоне Фикельмон состоялся литературный вечер, посвященный Пушкину.
10 октября 1831 года хорошая знакомая Пушкина графиня Софья Александровна Бобринская пишет своему мужу:
«…Я тебе говорила, что мадам Хитрово с дочерью Долли оказали мне честь, пригласив на литературный вечер. Был разговор только о Пушкине, о литературе и о новых произведениях» («Прометей», т. 10, с. 266).
До сих пор мы могли только предполагать, что в салоне Фикельмон велись разговоры не только о личности А. С. Пушкина,
который как человек заинтересовал графиню Долли при первой же встрече, но и о творчестве поэта. Теперь мы видим, что ему, по крайней мере однажды, был посвящен целый литературный вечер. Можно думать, что такие импровизированные Пушкинские вечера бывали у Фикельмон или в салоне ее матери и позднее, особенно при появлении новых произведений поэта.
Д. Ф. ФИКЕЛЬМОН В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ ПУШКИНА
С. 200. …Н. М. Еропкина… – Надежда Михайловна Еропкина (1808–1895) – дочь коллежского советника, двоюродная сестра П. В. Нащокина, впоследствии знакомая И. С. Тургенева и прототип одного из персонажей романа «Дым». Наблюдательная и умная девушка близко знала юную Гончарову, так как Гончаровы и Еропкины были знакомы домами, и оставила свои воспоминания о Наталье Николаевне и записанные с ее слов в 1882 году (с мало достоверными подробностями) воспоминания о встречах с Пушкиным в Москве (1830 г.).
С. 257. …которые время от времени возобновляются и в наши дни. – Из числа современных авторов с большим недоверием к истинности происшествия, о котором рассказал Нащокин, относится А. В. Флоровский. Обращаясь к дневнику графини, он справедливо замечает: «Молчание о факте не может быть опровержением самого факта». Вслед за этим автор тем не менее прибавляет: «Однако – в дневнике нет никаких следов тех переживаний, которые неминуемо должны были бы сопровождать развитие и апогей этого романа. Имя Пушкина, появляющееся на страницах дневника довольно редко, не вызывает у его автора никаких особых интонаций живого интереса или увлечения, что, казалось бы, должно неизбежно и положительно необходимо иметь место в случае достоверности этого романа, хотя бы кратковременного» (Флоровскмй. Пушкин на страницах дневника, с. 569). В отношении отсутствия у графини «живого интереса» к личности Пушкина А. В. Флоровский, безусловно, ошибается. Стоит перечесть им же впервые опубликованные выдержки из ее дневника, а также письма Фикельмон к Вяземскому, чтобы убедиться в противном. Каких-либо признаков увлечения поэтом в дневнике Дарьи Федоровны, действительно, нет до 22 ноября 1832 года, но что было дальше – мы не знаем. Живой Пушкин почему-то навсегда исчезает из писаний графини Долли. Есть в них только воспоминания о погибшем поэте.
Н. Каухчишвили, внимательно изучившая литературу, которая касается спорного вопроса, выдвигает свою собственную гипотезу (Дневник Фикельмон, с. 53–56). Она разделяет высказанное многими авторами мнение о неправдоподобности ночного приключения Пушкина и Фикельмон.
Исследовательница считает, что «Пушкин питал к Долли чувства горячей симпатии, вероятно, разделяемые посольшей, но маловероятно, чтобы она решилась компрометировать себя в самом дворце посольства, где помещались также некоторые другие чиновники».
Надо, однако, сказать, что, по-видимому, никто из авторов, споривших о рассказанной Нащокиным истории, не обследовал «место происшествия» – скромный на вид, но очень обширный трехэтажный дом, в котором имеется около ста помещений, многочисленные лестницы, площадки, коридоры и несколько выходов на улицы. Миланская жительница Н. Каухчишвили этого, естественно, сделать не могла, так же как и А. В. Флоровский, почти полвека состоявший профессором Пражского университета.
Отметив ряд малоправдоподобных мест в рассказе друга поэта, Н. Каухчишвили продолжает: «Я допускаю, что рассказы Нащокина, который все же близко знал салон Дарьи Федоровны, не совпадают с тем, что ему поведал Пушкин: возможно, что поэт сказал ему о том, какие чувства он питал к Дарье Федоровне, вероятно несколько их преувеличив, так что впоследствии Нащокин невольно их преувеличил еще больше (li aveva involontarimente ingigantiti).
H. Каухчишвили, следовательно, считает, что рассказ о «жаркой истории» является плодом воображения друга Пушкина, невольно исказившего действительные слова поэта.
С этой концепцией, на мой взгляд, согласиться нельзя. Речь ведь шла не о тех или иных чувствах поэта к графине, а о совершенно определенном эпизоде, рассказанном Пушкиным. Приходится снова повторить – либо это правда, и тогда поэт допустил лишь нескромность, открыв ее другу, либо это «устная новелла», а в действительности клевета Пушкина на ни в чем не повинную женщину. В последнее я верить отказываюсь и считаю, что это пятно с памяти поэта надо раз и навсегда смыть. Никакого среднего решения здесь быть не может.
Замечу еще, что «близко знать» салон Дарьи Федоровны П. В. Нащокин мог только со слов Пушкина (и, может быть, Вяземского). В годы знакомства поэта с Д. Ф. Фикельмон Павел Воинович не менее двух раз приезжал в Петербург, но никаких сведений о том, что он когда-либо был гостем графини, в литературе нет. Н. Каухчишвили их также не приводит.
Интересного литературного спора об автобиографическом характере одной из сцен «Пиковой дамы» (Н. Каухчишвили его категорически отрицает) я здесь касаться не могу. Этот спор мог бы послужить предметом специального исследования.
Не обнаружив в дневнике никаких следов романтического приключения графини Долли с Пушкиным, автор прибавляет все же: «Единственный элемент, который можно было бы рассматривать, как косвенное подтверждение известной внутренней тревоги, это подавленное состояние, проявляющееся в последние недели 1832 года, однако я скорее склонна объяснять его как первый симптом болезни, которая будет ее мучить в следующие годы <…>». Еще и еще раз приходится пожалеть о том, что Н. Каухчишвили не удалось опубликовать второй тетради дневника – было бы, в частности, существенно прочесть текст этих записей конца 1832 года. Автор приводит, правда, выдержку из той же записи 22 ноября, в которой последний раз упоминается имя Пушкина, выдержку, которая на первый взгляд может показаться многозначительной: «Не было ли бы во сто раз лучше погасить в своем сердце нежность, чем рисковать тем, что привяжешь к себе человека, который, не любя, будет только чувствовать усталость от того, что его любят» (Дневник Фикельмон, с. 56, 55).
Н. Каухчишвили, правда, считает, что в этих строках графиня Долли критикует «союзы» (unione), в которых нет уверенности на будущее, но, не зная полного текста записи, можно те же строки отнести и к переживаниям самой Фикельмон. У меня, однако, имеется фотокопия соответствующих страниц первой тетради дневника (с. 106–108), и из них мы узнаем, что Дарья Федоровна в данном случае имеет в виду графиню Софию Ивановну Лаваль (1802–1871), которая собирается выйти замуж за графа Борха.
Фикельмон не ожидает для Лаваль ничего хорошего от этого брака, так как она влюблена в своего жениха; а тот женится на ней по расчету.
Граф Александр Михайлович Борх родился в 1804 году. Его брат граф Иосиф Борх, служивший в Петербурге, назван в пасквиле, присланном Пушкину, «непременным секретарем» «светлейшего ордена рогоносцев». В записи Фикельмон от 22 ноября есть упоминание и о М-mе Борх, свояченице жениха Лаваль, которое, по всей вероятности, относится к жене этого «непременного секретаря», урожденной Любови Викентьевне Голынской, и поэтому представляет известный интерес: «М-me Борх – это маленькая хорошенькая картинка фламандской школы, но нет ничего особенно замечательного под этой беленькой и свежей оболочкой».
ОСОБНЯК НА ДВОРЦОВОЙ НАБЕРЕЖНОЙ
С. 281. …на котором на этот раз Пушкин, по-видимому, не присутствовал. – В некоторых работах упоминается о том, что поэт был на этом балу. Авторы, по-видимому, основываются на записи Пушкина в дневнике под 28 февраля 1834 года: «Сегодня бал у австрийского посланника». Однако несколько дней спустя (8 марта) он отмечает: «Жуковский поймал недавно на бале у Фикельмон (куда я не явился, потому что все были в мундирах) цареубийцу Скарятина <…>». Речь здесь идет, по всей видимости, именно об официальном посольском бале 28 февраля.
С. 284. Фактическая топография этой части бывшей квартиры Фикелъмонов… – Внимание читателей привлекла небольшая статья Юрия Ракова «Дом Пиковой дамы» («Юность», 1969, № 2, с. 92), в которой автор подробно описывает сохранившуюся до наших дней опочивальню княгини Натальи Петровны Голицыной в некогда принадлежавшем ей доме-дворце (Ленинград, угол Дзержинского, б. Гороховой, и Гоголя, б. Малой Морской, № 10). Пушкин был знаком с этой престарелой статс-дамой (1741–1837), и, как известно, она послужила ему прототипом графини в «Пиковой даме». Ю. Раков считает, что именно ее спальня описана в знаменитой повести. Именно в нее проникает Германн с намерением выведать тайну трех карт.
На мой взгляд, сохранившаяся, по-видимому, без переделок, спальня Д. Ф. Фикельмон, ныне кабинет литературы Института культуры имени Н. К. Крупской, значительно больше соответствует как тексту «Пиковой дамы», так и рассказу Нащокина, записанному Бартеневым. В ней нет, например, как и в повести, такой существенной архитектурной детали, как «огромный альков во внутренней стене» опочивальни Голицыной, описанный Ю. Раковым.
Однако Пушкин, вводя в повесть автобиографический эпизод, естественно, не мог связать его с особняком на Дворцовой набережной. Дом «старинной архитектуры» на одной из главных улиц Петербурга», куда пробирается Германн, по расположению и внешнему виду действительно больше напоминает дворец Голицыной, чем особняк Салтыковых на набережной Невы.
Для читателей «Пиковой дамы», кроме, может быть, очень немногих близких друзей поэта и Д. Ф. Фикельмон, связь между некоторыми страницами повести и личной жизнью автора, несомненно, осталась тайной.
Д. Ф. ФИКЕЛЬМОН О ДУЭЛИ И СМЕРТИ ПУШКИНА
С. 292. …князь Петр Владимирович Долгоруков. – В настоящее время заключение судебного эксперта А. Салькова, признавшего Долгорукова автором диплома, подвергается сомнению.
С. 294. …к весьма скромной дворянской семье… – Дантесы принадлежали к так называемой «наполеоновской знати». Представители старинных фамилий королевской Франции в то время (да и значительно позже) относились к ней свысока.
С. 298. …в духе семейной почтительности. – Л. Метман утверждает, например, что после смерти Екатерины Николаевны Геккерн-Дантес «неизменно отказывался от новой женитьбы» (Щеголев, с. 363). По-видимому, отказывался лишь до поры до времени, что вполне естественно для молодого вдовца (в год смерти жены Дантесу был всего тридцать один год).
Приведу по этому поводу выдержки из моего письма на имя директора Пушкинского дома от 18 февраля 1946 года (ИРЛИ): «…б. профессор международного права Братиславского университета (Чехословакия) Георгий Николаевич Гарин-Михайловский (сын писателя) передал мне и разрешил предать гласности следующее: «В июле – августе 1913 года он, Гарин-Михайловский, проживал в пансионе в Монтре (Швейцария) и там близко познакомился с пожилой дамой (лет 50–55), графиней Жорж де Сурдон, урожденной д’Антес (Georges de Sourdon néе d’Anthès), и ее дочерью Франсуазой (лет двадцати), жившими обычно в Дижоне. Графиня сказала Гарину-Михайловскому, что она дочь Дантеса, убившего Пушкина, от второго брака <…>. По словам Гарина-Михайловского, совершенно невероятно, чтобы эта пожилая почтенная француженка выдумала свое происхождение от Дантеса. Вследствие войны (1914–1918) Гарин-Михайловский потерял ее след».
Через несколько месяцев после нашего разговора Г. Н. Гарин-Михайловский скончался.
С. 299. …алитературой он почти совершенно не интересовался. – Есть, однако, сведения о том, что Геккерн-Дантес оставил три тома воспоминаний, опубликованные в Париже в 1909–1910 гг. под псевдонимом барона д’Амбес (d’Ambès). Щеголев (с. 367), ссылаясь на примечание издателя, указывает, что эти мемуары к Дантесу никакого отношения не имеют. По-видимому, однако, издатель просто не считал возможным раскрыть псевдоним.
Флерио де Лангль (Fleuriot de Langle), автор малоизвестной статьи «Дело д’Антеса – Пушкина» («L’afaire d’Anthès – Pouch-kine»), пишет: «Историки Второй Империи редко упоминают фамилию сенатора и думают, что он играл лишь малозначительную роль. Их мнение было бы, однако, совершенно иным, если бы они знали, что он является автором часто цитируемых ими «Воспоминаний», которые появились под псевдонимом барона д’Амбес. Эти анекдотические мемуары изобилуют чертами, свидетельствующими о том, насколько их составитель был интимно связан с жизнью двора, с секретами передних и с подноготной парламентской жизни с начала империи и до ее падения» («Le ruban rouge». 1963, № 19, декабрь, с. 87). Вопрос об авторстве Дантеса-Геккерна нуждается в исследовании. Если «Воспоминания» действительно составлены им, то, вероятно, сенатор продиктовал их своим секретарям, придавшим труду литературную форму.
С. 307. …подлинное отношение Николая I к «пресловутому Пушкину». – Царь употребил весьма пренебрежительное выражение «trop fameux Pouchkine» в письме к сестре Марии Павловне, великой герцогине Саксен-Веймарской, от 4/16 февраля 1837 года.
В письме к другой своей сестре Анне Павловне, жене принца Вильгельма Оранского, от 3/15 февраля того же года он назвал покойного поэта «trop célèbre Pouchkine». По-русски это несколько менее резкое выражение также передается прилагательным «пресловутый» (Е. Б. Муза и Д. Б. Сеземан. Неизвестное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина // Врем. ПК, 1962. Л., 1963, с. 38–39).
…о связи барона Дантеса-Геккерна с русским посольством в Париже. – 28 мая 1852 года посол Киселев сообщил в депеше канцлеру Нессельроде: «…Господин Дантес думает, и я разделяю его мнение, что Президент кончит тем, что провозгласит империю» (А. М. Зайончковский. Восточная война 1853–1856 гг., т. I. Приложения. СПб., 1908, с. 228). Много лет спустя, в день убийства Александра II, 1/13 марта 1881 года русский посол в Париже князь Орлов донес шифрованной телеграммой министру иностранных дел Гирсу: «Барон Геккерн-д’Антес сообщает сведение, полученное им из Женевы, как он полагает, из верного источника: женевские нигилисты утверждают, что большой удар будет нанесен в ближайший понедельник» (77. Гроссман. Карьера Дантеса. М., 1935, с. 33). Таким образом, Дантес, по-видимому, в течение многих лет был вхож в русское посольство и являлся его осведомителем.
С. 310. …устроиться где-либо трудно. – А. П. Арапова, ссылаясь на рассказ самого Дантеса одному из племянников покойной Екатерины Николаевны, утверждает, что барону Жоржу пришлось покинуть Францию из-за того, что «он через меру увлекся соблазнами всемирной столицы и принялся прожигать жизнь далеко не соразмерно своим весьма скромным средствам. Этим поведением он навлек ни себя гнев родителей; подчиниться им он не захотел, произошла размолвка и юному кутиле предоставлено было личной инициативой проложить себе путь в жизни» (Иллюстрированное приложение к «Новому времени», 1907, № 1141(1, 22 декабря, с. 6). Это сообщение в отношении парижских кутежей Дантеса вряд ли достоверно – средства его отца, как мы видели, в начале тридцатых годов были настолько ограничены, что «прожигать жизнь» молодому человеку, нигде не служившему, было совершенно не на что. Кроме того, размолвки «с родителями» в 1833 году быть не могло, так как мать Дантеса скончалась раньше. Вернее думать, что «проложить себе путь в жизни» Дантеса заставила не ссора с отцом, а просто тяжелое материальное положение семьи.
С. 311. Общеизвестно, что по пути в Россию он встретился с голландским посланником бароном Геккерном… – Рассказ о встрече Дантеса, тяжело заболевшего в каком-то германском городке, с Геккерном, который остановился в той же гостинице, где находился Дантес, принадлежит А. П. Араповой. По словам ее, она «передает здесь то, что он [Дантес] сам рассказал много лет спустя одному из племянников своей покойной жены».
Сейчас невозможно, конечно, установить, рассказал ли Дантес о том, что когда-то действительно случилось, или сочинил эту чувствительную историю об одиноком «старике» (Геккерну было тогда 42 года), который был настолько растроган видом страдающего юноши, «что с этой минуты уже не отходил более от него, проявляя заботливый уход самой нежной матери».
Л. Метман, который, казалось бы, должен был знать, как произошла встреча деда с его приемным отцом, никаких подробностей на этот счет не приводит.
С. 326. Возможно, что он считался с реакционными настроениями своего начальника. – Некоторые дипломаты, аккредитованные в Петербурге, отправили своим министрам по нескольку подробных донесений о дуэли и смерти Пушкина. Почти все они были лично знакомы с поэтом. Сардинский посланник граф Симонетти сообщил о петербургской драме в четырех депешах. Вюртембергский – князь Гогенлоэ-Кирхберг, бывший в дружеских отношениях с рядом наших писателей и женатый на русской, подробно и точно изложил события в семи последовательных депешах. Кроме того, он представил довольно обстоятельную записку о жизни и творчестве Пушкина. Саксонский – барон Лютцероде, отлично изучивший русский язык и даже переводивший Пушкина, в первом из четырех своих донесений назвал его первым поэтом современной эпохи со времени смерти Гёте и Байрона. Подобное донесение о дуэли и смерти Пушкина представил также баварский посланник граф Лерхенфельд. Враждебно относившийся к поэту прусский посол Либерман (он был единственным дипломатом, отказавшимся присутствовать на отпевании Пушкина) тем не менее обстоятельно писал о нем в семи депешах. Подробные сообщения представили и некоторые другие посланники.
По сравнению со многими из этих донесений депеша Фикельмона особенно выделяется своей сдержанностью.
С. 333. …было бы невозможно. – Интересна почти забытая история младшей дочери Дантеса и Екатерины Николаевны, история, которую восстановили в памяти почитателей Пушкина Ободовская и Дементьев.
Родив двух дочерей, Екатерина Николаевна, однако, страстно мечтала о сыне. Поэтому рождение третьей дочери Леони она встретила довольно холодно.
Матери не суждено было узнать, какая странная судьба уготована Леони. По словам парижского корреспондента газеты «Новое время», беседовавшего с сыном Дантеса, последний рассказал ему: «Пушкин! Как это имя связано с нашим! Знаете ли, что у меня была сестра, – она давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русской. Здесь, в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию и больше всего на свете Пушкина».
Леони, видимо, была девушкой чрезвычайно одаренной. По уверению ее брата, она самоучкой прошла курс труднейшей Ecole Polytechnique, что уже совсем необычно для французской барышни, и «по словам своих профессоров, была первой…».
С. 336. …внебрачного сына, которого она привезла в Россию. – Матерью мальчика, родившегося в 1820 году, была венгерская графиня Форгач. В России воспитанник Е. М. Хитрово именовался Феликсом Николаевичем Эльстоном. После смерти Елизаветы Михайловны заботы о молодом человеке перешли к ее дочери графине Е. Ф. Тизенгаузен, которая впоследствии передала ему хранившиеся у нее письма Пушкина к матери. Женившись на последней в роде графине Е. С. Сумароковой, Ф. Н. Эльстон получил право присоединить к своей фамилии титул и фамилию жены. То же самое произошло и с его сыном Феликсом Феликсовичем, который женился на последней княжне Юсуповой. Таким образом потомки венгерского мальчика стали российскими князьями Юсуповыми, графами Сумароковыми-Эльстон. Сын Феликса Феликсовича, также Феликс, получил широкую известность как убийца Распутина.
С. 347. …он предложил А. М. Долгоруковой купить письма Пушкина, которые он ей показал. – Антонина Михайловна, как я хорошо помню, сказала мне, что, раскрыв пачку, она узнала почерк Пушкина, знакомый ей по репродукциям. Ее мужа П. Д. Долгорукова не было дома. Долгоруковы были очень образованными людьми (Петр Дмитриевич после короткой службы в Кавалергардском полку окончил историко-филологический факультет и, прежде чем купить письма, несомненно, потребовал бы соответствующей экспертизы). Лицо, желавшее продать им пушкинские письма, не могло об этом не знать.
Читая эту книгу, необходимо постоянно делать поправку на то, что Н. А. Раевский поставил своей задачей не рассказ об истинной судьбе поэта, а воссоздание голосов пушкинского времени, рассказ о нравах и настроениях некоторых современников поэта, об их восприятии и оценке событий, со всеми свойственными им ошибками и заблуждениями. Одним из заблуждений, порожденных интригами и клеветой, является светская сплетня об А. Н. Гончаровой. См. подробнее: «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников», т. 2. М., 1974, с. 490–493.
С. 351. …Бобринская… – София Александровна Бобринская была ровесницей Пушкина (1799–1866). Она была очень красивой и широкообразованной женщиной, хорошей знакомой А. С. Пушкина. Долгое время исследователи колебались, следует ли ее из-за ее добрых отношений с Дантесом причислить к лагерю врагов Пушкина. В настоящее время вопрос этот можно считать решенным отрицательно. София Александровна не одобряла поведение Пушкина последних преддуэльных месяцев. Тем не менее тщательный анализ отношений Бобринской – Пушкина, который дает Н. В. Востокова, основываясь на документах архива Бобринских, убедительно показывает, что София Александровна относилась к Пушкину отнюдь не враждебно.
С. 353. Я. Л. Левкович справедливо замечает, что дочь царя, касаясь гибели поэта, «в основном придерживается официальной версии – здесь фигурирует примирение Пушкина с царем, и признание гения Пушкина Николаем, и его скорбь по поэту» (указ. публикация), между тем как советскому литературоведению известны подлинные обстоятельства, раскрывающие социальный смысл гибели Пушкина и двуличие Николая I (Ред.).