Мне верить хочется — не в первый раз живу, не в первый раз я полюбил земное. И то, что в памяти для нынешних чужое, не выполоть как сорную траву. Преображение — следами разных стран тончайшей пылью над живым и мертвым, и эхо прошлого — когда нельзя быть черствым, как в раковине — дальний океан. Когда я пьян и от гитары чуд. и в сердце захлестнувшаяся мука — воспоминания стремительней текут и ускоряются — и вот рокочет вьюга. Вниз головой — четыре ночи пьянка. Хор гикает. Бренчат стаканы в пляс, И на меня не подымает глаз и ежится в платок моя цыганка. У купленной нет холоднее губ. Чем заплатить, чтоб ласковей любила? Четыре ночи!.. Радостней могила. Четыре ночи… Больше не могу. На карте весь — и не хватает банка, а тот, направо, хмурится и пьет. И знаю — завтра же она к нему уйдет. Уйдет к нему. А мне куда, цыганка? Пей, чертова! Недалеко разлука. Вино до капли. Вдребезги стакан. И сразу все, как вихревой туман и в сердце разорвавшаяся мука. В лицо. В упор. Ну, вот и доигрались. Коса змеей сосет у раны кровь, еще живая шевелится бровь. Любимая, зачем так поздно жалость? В зрачках тусклей свечи плывущей пламя. Рука к виску — и чей-то крик… О, нет! И медленно роняет пистолет к ее лицу — и потухает память. Не угадать — и я гадать не стану, обманутый уже который раз, — где видел я тоску ослепших глаз и кровью захлестнувшуюся рану. Не потому ль, что крепче жизни память, я, только странник и в добре и в зле, ищу следов знакомых на земле, и светит мне погаснувшее пламя. Ищу у купленной некупленную ласку и знаю, что не будет никогда. И памяти моей мучительную сказку тащу медлительно через года.