Эрленд стоял перед стеклянным шкафчиком и рассматривал свои хрустальные фигурки от Сваровски. Сто три миниатюры из ограненного хрусталя, крошечные шедевры, освещенные точечным светом и выставленные на зеркалах и стекле. Фигурки животных и цветы, бокалы шампанского высотой в несколько сантиметров, насекомые с малюсенькими серебряными рожками, идеальные копии настоящих вещей, точные до малейшей детали, даже мобильный телефон из хрусталя и золота длиной всего четыре сантиметра, на котором с помощью лупы можно разглядеть цифры и эмблему Сваровски — лебедя — на дисплее.

Шкафчик был символом его великой страсти коллекционера. На полке посередине стояла шахматная доска из прозрачного хрусталя и гагата. Он использовал шахматную задачу из газеты, редактором которой был Крюмме, разместив фигуры на доске так, что черным грозил мат в два хода. Крюмме, разумеется, моментально решил задачу, способности этого человека не знали границ. Но когда Крюмме в первый день нового года предложил сыграть в хрустальные шахматы, Эрленд решительно ему отказал. Играть можно на старой деревянной доске деревянными фигурами. На хрустальной доске могут появиться царапины, а какая-нибудь фигура, упаси Бог, упадет на пол, к тому же, он, как всегда, проиграет. Но за этой шахматной доской, которая вся светилась и переливалась, он всегда будет победителем, потому что она принадлежит ему одному.

Ему предстояло провести дома в одиночестве много часов. Крюмме работал допоздна, они уже начали готовить приложения к пасхальным выпускам газеты, все, от репортажей о пасхальных традициях и до интервью с задающими моду знаменитостями, которые начинали украшать дом к Пасхе еще в феврале, лишь бы их физиономия оказалась в газете.

Он съел кусочек французского киша, обнаруженного в холодильнике, запил красным вином и сварил чашечку эспрессо.

Стоя с чашкой кофе в руке и прихлебывая его крошечными глотками, он разглядывал всю эту бесполезную красоту, которая так его радовала. Обычно радовала куда сильнее, чем сейчас.

Все будто бы потеряло свою прелесть с тех пор, как Крюмме выдал эти дурацкие мечты о родительстве. «Неужели нельзя пережить столкновение с машиной, не возмечтав при этом немедленно продлить свой род?» — подумал он. Впрочем, говоря начистоту, Крюмме хотел, чтобы свой род продолжил Эрленд, он утверждал, что у Эрленда гены лучше. Достаточно только встать перед зеркалом, чтобы выбор стал очевиден, как сказал Крюмме.

Дети. Он не умел обращаться с детьми, никогда толком их не видел и не пересекался ни с какими детьми, кроме, разве что, застывших холодных манекенов в витрине «Бенеттон». А эта коллекция Сваровски, которую он сейчас рассматривал… ему придется окружить ее рвом с водой и поселить там пару маленьких крокодильчиков. Пускай дети и крокодильчики растут вместе, ведь детям так полезно расти в компании животных — где-то он об этом слышал.

Из себя его выводило не столько само желание Крюмме иметь детей, сколько то, что Крюмме давно носил в себе эту мысль и чувствовал неполноценность жизни. В полной тайне от Эрленда он ощущал нехватку чего-то важного.

Вот что было ужасно!

А еще ужаснее было то, что Крюмме наверняка его бросит и отправится, возможно, искать женщину, с которой у него будут дети. Ведь у Крюмме дважды были отношения с женщинами до их с Эрлендом знакомства. С мужчинами тоже были отношения, но все-таки две женщины! И если эта истерия по поводу детей не уймется, нельзя исключать такого поворота событий.

Но больше о детях они не говорили. Эрленд подозревал, что Крюмме предоставил ему время подумать, но мысли, которые его посещали, касались только какой-то трещины в их отношениях. Раньше он немедленно выдавал все, что роилось у него в голове, вместе с Крюмме он полностью расслаблялся, но в последние недели он начал взвешивать слова. Он следил за тем, чтобы в предложении не было ни намека на темы, могущие навести на разговор о детях.

Он поднес чашку с кофе к камину, сел перед ним, не разжигая огня в искусственных дровах. Ничто его не радовало, и это он в себе ненавидел. Он хотел радоваться! Он вспоминал тот жуткий вечер, когда Крюмме сбила машина. Если бы только можно было вычеркнуть несколько часов из прошлого, он бы избавился именно от этих. Он бы многое отдал, может, даже свою шахматную доску. О голографическом камине теперь и речи быть не могло. Эх, если бы он только не мечтал о нем в тот день, может, на Крюмме и не наехала бы никакая машина. Вот оно — наказание. От добра добра не ищут.

Работу он тоже запустил. Включил автопилот. В таком состоянии о витрине ювелирного магазина с ворами даже думать бесполезно. Владелец магазина требовал новой витрины, но Эрленд настаивал, что существующий декор будет еще актуален по меньшей мере пару недель, — разумеется, абсолютное вранье. Он оставил львиную долю работы Агнете и Оскару, но на прошлой неделе в универмаге «Иллюм» он смог сосредоточиться, и тут же ему пришла гениальная идея. Отдел подарков хотел донести до покупателей широту ассортимента, как среди дорогих, так и среди дешевых мелочей, ставящих все точки над i. Поэтому он сделал соответствующую витрину.

Он повесил задник из черного бархата, и под ним поместил две тумбочки. На одной он выставил блюдо ручной работы за тридцать семь тысяч, на вторую положил кольцо для салфетки из лыка, украшенное маленькими матерчатыми синими сердечками, за четырнадцать крон. Перед блюдом и кольцом стоял большой ценник. Он осветил блюдо и кольцо, словно они были настоящими поп-звездами. И все. Эффект был сногсшибательный, хотя через три дня после открытия витрины все кольца для салфеток были распроданы и пришлось его заменить на кольцо из темного дерева с золотистыми точечками за двадцать три кроны.

Универмаг был очень доволен его работой. Но он, естественно, не мог выставить за эту витрину солидный счет.

Вдруг он услышал звук останавливающегося лифта, посмотрел на часы, неужели Крюмме уже вернулся? Он прислушался. Было тихо. Наверно, сосед снизу. И тут же Эрленд осознал: он испытал невероятное облегчение оттого, что Крюмме еще не вернулся! Он заплакал.

Он судорожно налил себе коньяку, сделал еще эспрессо, прихватил чистую пепельницу и сигареты и отнес все в кабинет. Поставил рюмку, чашку и пепельницу рядом с клавиатурой, вытер насухо глаза обеими руками, не подумав о том, что размажет подводку, выпил коньяк, сходил еще за рюмкой, поставил Донну Саммер и включил колонки в кабинете, после чего опустился в кресло перед монитором. Видимо, придется поговорить. Разговор замяли, и все скрылось под покровом молчания. Но молчание его тяготило. Придется посмотреть правде в глаза, хотя одна только мысль о разговоре пугала его до смерти.

— Черт возьми, — прошептал он и зашел в интернет-магазин Сваровски. Страничка магазина растянулась на весь монитор. Будучи членом клуба коллекционеров, он получал специальные предложения на фигурки, выпускаемые ограниченным тиражом. Он набрал пароль и тут же появились «Орел» 1995 года, который у него уже был, и «Павлин» 1998 года, который тоже был, и еще «Бык» 2004 года. Вот быка у него не было. Он нажал на кнопку «добавить в корзину» и отправился дальше. Нашел фигурки текущего года (члены клуба имели право только на один экземпляр) — две рыбки-клоуна, живущие в симбиозе с актинией. Он наклонился к монитору, глотнул коньяка, фигурка была восхитительной, изготовленной в двух вариантах — цветном и прозрачном, он выбрал прозрачный, «добавить в корзину», радость потихоньку снова стала возвращаться к нему, скоро придется покупать новый стеклянный шкафчик и делать еще один ров с крокодилами. Он нажал на раздел новостей. Рак-отшельник. Ползущий с украденной раковиной, в трех ракурсах на мониторе, «добавить в корзину». Может быть, выйти из магазина? Нет, ни за что, с какой стати? Ведь у него поднимается настроение. А как насчет единорога? Крюмме подарил ему единорога от Сваровски, которого он умудрился разбить, когда вытирал пыль в стеклянном шкафчике перед Рождеством. Хорошо бы купить нового. Да-да, очень хорошо, пусть Крюмме подавится, надо купить нового, то-то он удивится и обрадуется. Голос Донны Саммер готов был вот-вот сорваться, он же набрал «единорог» в поиске и выскочил за очередной рюмкой коньяка. Вернувшись обратно, он обнаружил фигурку на мониторе, спиральный рог и поднятая передняя нога. Всего девятьсот крон, копейки, «добавить в корзину» и «выйти».

Скорее бы Крюмме вернулся. Им надо поговорить, он больше не мог так жить. Крюмме утверждал, что говорить с Эрлендом бесполезно, мол, реагирует слишком болезненно, а как еще реагировать, когда его жизнь переворачивается с ног на голову? Попадись ему только тот тип, что наехал на Крюмме! Он бы вытряс из него всю душу и отрезал ему яйца. Зато теперь у него будет бык, две рыбки-клоуна, рак-отшельник и единорог, они уже отправились к нему по почте, и от этой мысли становилось немного теплее. Он вспомнил раков-отшельников из своего детства на хуторе, как они устремлялись из моря во время отливов. Вместе с дедушкой Таллаком они смеялись над тем, как нахально раки сбрасывали старые украденные раковины, которые стали им малы, и крали новые, побольше. Дедушка Таллак помогал Эрленду отлавливать их в ведро. Они клали туда много пустых ракушек и смеялись, наблюдая за тем, как голые раки носятся туда-сюда и примеряют новые раковины разного фасона и размера. «Они очень хотят найти подходящую и беспокоятся оттого, что ракушек слишком много, — говорил дедушка Таллак. — Когда они находят новую раковину, им кажется, что в старой было лучше». Эрленда поражало, что раки появляются такими на свет, рождаются, чтобы красть чужие дома и таким образом выживать.

Но рождаются они совсем беззащитными.

Так они и гуляли, Эрленд и дедушка, по кромке воды, и брюки промокали насквозь. Дедушка. «Так я тебя и называл», — подумал он и закрыл глаза, вспомнил волны, врезающиеся в песок, пальцы ног, покрывающиеся белыми морщинками от соленой воды.

Он спал в кресле перед камином, когда Крюмме разбудил его, погладив по щеке, поцеловав в лоб и сказав:

— Я принес пиццу. Мы заказывали на работе, но ее оказалось слишком много. Ты проголодался, мышонок?

— Кажется, я заснул…

Он протрезвел, и теперь почувствовал укор совести за то, что заказал единорога. Придется его спрятать, поставить в самый дальний угол. Крюмме никогда не разглядывал содержимое шкафчика, если Эрленд сам не подводил его к своей коллекции, чтобы поделиться восторгом.

От Крюмме пахло сигарами, чесноком и пивом. Пальто а-ля «Матрица» было скинуто на ручку ампирного кресла в холле. Крюмме и пальто стали неразлучны.

— А ты что сегодня делал? — спросил Крюмме.

— Ничего особенного. Работал в бюро, заказал новые каталоги с реквизитом, составил план посещений барахолок, все в таком духе. Никогда не знаешь, что нам может пригодиться в витринах. В последнюю субботу Салли, новенькая ассистентка, нашла удивительную старинную черную ванну в стиле Людовика XVI с черепашьими ножками. Наверняка понадобится, если придется оформлять витрину магазина сантехники. Или сексапильное белье, например, тогда можно будет поместить манекены в ванную комнату, чтобы они якобы готовились к вечеринке. Масса возможностей…

Он нес какую-то ерунду, сам прекрасно это понимая, и тут заметил взгляд Крюмме.

— Чем будем запивать пиццу? — спросил он, подошел к холодильнику и повернулся к Крюмме спиной. Пиццы у них никогда не водилось.

Если они и заказывали какую-то еду домой, то всегда это была африканская, китайская или тайская кухня, на худой конец, суши.

— Красного вина? — предложил Крюмме и бросил пиццу на решетку из духовки. — Подогрею немного на гриле.

Эрленд выпил минералки, взял красное вино с полки, даже не глядя на этикетку, и открыл бутылку.

— А что мы пьем? — поинтересовался Крюмме.

— Понятия не имею, — ответил Эрленд и тяжело опустился на стул. — Не посмотрел, просто открыл.

— Ты не в форме?

— Да. Меня совсем… это подкосило.

Он заплакал, видимо, все-таки не до конца протрезвел. Он спал всего около часа, а печени требуется больше времени для переработки того объема коньяка, который он прикончил.

— Но Эрленд, дорогой…

— А как, ты думаешь, я себя должен чувствовать?! Когда вдруг я оказался недостаточно хорош!

— Недостаточно хорош? Но ты меня неправильно понял, перевернул все с ног на голову! На самом деле все наоборот! Я сказал только, что хочу детей. А если я при этом хочу, чтобы отцом был ты, как ты можешь говорить что ты недостаточно хорош? — сказал Крюмме и сел с другой стороны стола.

Почему он сел там, почему не подошел, не обнял и не утешил, не отогнал эти глупые мысли?

— Наша жизнь недостаточно хорошая, вот что ты сказал. Наша жизнь! Все это! — ответил Эрленд, всплеснув руками. — Я думал, мы живем друг для друга! Для нашей работы, любви, путешествий, друзей. Наша жизнь!

— Мне сорок три, — тихо произнес Крюмме. — Тебе будет сорок через пару месяцев. Я подумал только… что это поднимет нас на новый уровень. Прости, что я так сильно тебя задел. Я не просто хочу ребенка, я мечтаю, чтобы это было нашим общим желанием.

— Но я не хочу на новый уровень, Крюмме! А теперь этот уровень еще и… подпорчен.

— Послушай. Если ты не хочешь детей, значит, не будет никаких детей. Вот и все.

— Нет, не все! Ты уйдешь от меня.

— Почему это?

— Чтобы завести ребенка.

— Дурак! — сказал Крюмме.

— А как ты себе это представлял? Этого ребенка?

— Я же сказал, что пока не знаю. Надо вместе подумать, если ты тоже захочешь. Ютта и Лиззи говорили, что тоже хотят детей, но не готовы полностью отказаться от своей свободы. Они рассуждают в том же духе, что и ты. Если у нас будет общий с ними ребенок, мы будем делить ответственность вчетвером, и при этом сохраним массу свободы. Можно, конечно, воспользоваться суррогатной матерью, но тогда нам придется ехать за границу. Конечно, можно еще поступить по-другому и взять приемного ребенка.

— Все это ты и раньше говорил.

— Что же ты спрашиваешь? — удивился Крюмме.

— Пахнет подгорелой пиццей.

Крюмме встал и вынул ее из духовки:

— Она только чуть-чуть подгорела по краям.

— Все равно я взвинчен. Если я скажу «нет», ты меня возненавидишь. Если я скажу «да», я возненавижу сам себя, потому что на самом деле я не хочу ребенка.

— Чего же ты так боишься? Можно тебя спросить? Что тебя так пугает в мысли об отцовстве?

Он мог бы ответить: стеклянный шкафчик, царапины на паркете, грязь и свинство и восемнадцать лет работы, ведь они не уезжают от родителей до восемнадцати?

— Ответственность, — ответил он. — И то, что я ничего про детей не знаю. Я их не чувствую, не вижу, не думаю о них. Они меня не интересуют.

— Тебе будет с кем играть. Ты же обожаешь играть, Эрленд.

— Я хочу играть с тобой. Хотел играть с тобой.

— Съешь кусочек пиццы.

Они сидели и жевали пиццу, и он подумал, что родители маленьких детей наверняка едят такую еду ежедневно. В Норвегии замороженная пицца была самым ходовым продуктом, как рассказывала Турюнн, потому что матерям и отцам не хватало времени и сил даже картошку сварить. Он отводил глаза от Крюмме, ни до чего нового они не договорились, только новые и новые подтверждения тому, что Крюмме чего-то не хватает. Он отложил подгоревшую корочку и допил вино из бокала.

— Я вспомнил комедию «Клетка для безумцев», — сказал он. — Альбин, который хочет доказать, что может быть матерью. Дурак и шут — вот кто я! Уверен, что ты представляешь меня в женской одежде с коляской, разговаривающим писклявым голосом!

— Было бы смешно, — заметил Крюмме. — Тогда я — Пьер. Крутой мужчина.

— Крюмме, я не шучу! Может, ты еще хочешь, чтобы я поменял пол? И расхаживал с подушкой на животе, пока какая-нибудь тетка не разродится, а мы сделаем вид, что ребенок выскочил из меня?

— Фу! Ты говоришь гадости. Хочешь поссориться?

— Я устал от этой тоски!

— Если бы я только знал, что все так обернется… — сказал Крюмме и отодвинул тарелку с пиццей. Он почти не притронулся к вину. И почему он не пьет? Какой же он идиот, этот Крюмме!

— Остаток твоей жизни, твоей! Вдруг тебе стало всего этого недостаточно, только из-за того, что тебя чуть не сбила машина! А что с остатком моей жизни? Что? Ты знаешь, что дети теперь писают в подгузники до четырех лет, Крюмме? В твоей же собственной газете об этом писали! И ты хочешь с этим возиться четыре года, потому что вмазался лицом в брусчатку? Кажется, ты в самом деле серьезно повредился.

— Все. Закрыли тему. У нас не будет детей. Ты не хочешь, и я тоже не хочу, — ответил Крюмме.

— Успокойся, я не собираюсь препятствовать твоим отцовским инстинктам! Спусти немного в кофейную чашку и отдай это добро Ютте и Лиззи! А когда тебя будет навещать маленький зассыха, я буду уезжать, скажем, на два выходных в месяц. Почему ты не пьешь свое вино?

Эрленд налил себе еще бокал, перелив через край.

— Ты выпивал? — спросил Крюмме. — До моего прихода?

— Ни капли. Зато я только что заказал фигурки Сваровски на кругленькую сумму. Возможно, это ударило мне в голову.

— Пойду я спать, пожалуй, — сказал Крюмме.

Просидев на кухне в одиночестве и допив бутылку вина плюс практически нетронутый бокал Крюмме, Эрленд отправился в гостиную и улегся на диван, прикрывшись двумя шерстяными пледами.

— Черт! — прошептал он. — Черт, черт, черт!

Он подумал о вопросе Крюмме, чего же он боится, почему его так пугает мысль об отцовстве. Он знал ответ: у него нет детства, которым можно поделиться. Его собственное детство было все насквозь лживым. Ему нечего дать, он никто, а теперь еще и их с Крюмме отношения испортятся.