Как он этого не хотел… Он надел чистую рубашку, вязаную кофту надевать не стал, она была грязной спереди. Потом сел на кухне ждать. Она собиралась приехать в час. Отец сидел в гостиной и читал эти бесконечные свои книги о войне, держа лупу в дрожащих руках над каждой фотографией.

Тур постукивал пальцами по пластиковому столу под серый мрамор и вытягивал шею, заглядывая за нейлоновую занавеску на окне, хотя прекрасно знал, что заранее услышит подъезжающую машину. Погода стояла ясная, приглушенный январский свет, нелепое низкое солнце, от которого никакого толку. Снег после оттепели затвердел и блестел. Нет, он этого очень не хотел. Пойти бы в свинарник, переждать все это дело, но ведь надо ее встретить.

Уж от Маргидо никак нельзя было ожидать таких гнусных проделок. Что он потребует от Тура согласиться на домработницу ради Турюнн. Придется им здесь мириться с тем, что посторонний человек будет шататься по дому ради Турюнн. При том, что сама она живет где-то в своем Осло!

— Черт! — сказал он и хлопнул рукой по столу. Отец заерзал на стуле.

— Она приехала? — спросил он.

— Нет.

— А-а.

— Кажется, ты доволен. И расстроен, что ее еще нет?

— Да нет.

— Тут не до веселья, скажу я тебе! — взъелся Тур. — Так что помалкивай! Наговорился уже!

В гостиной повисла тишина. Тур встал и подошел к дверям рассмотреть сгорбленную фигуру в кресле, лупу, взлохмаченные пряди жирных седых волос вокруг блестящей лысины.

— Мог бы сперва мне сказать, — продолжал он. — И избавить меня от разговоров с Маргидо о том, что ты хочешь в дом престарелых.

— Я сказал Турюнн. Это уже она…

— Турюнн, конечно, тебе поможет, сидя в своем Осло, как же! К тому же ты здоров! Просто стар. А это не одно и то же.

— Я не принимаю душ, — прошептал отец.

— Не принимаешь душ? Вот уж отличный повод отправиться в дом престарелых! И домработница эта — из-за твоих жалоб. Ты во всем виноват! Мы бы прекрасно справились, без всей этой ерунды!

Он сунул руки в карманы и вернулся на кухню. Глубоко вздохнул и уставился на пустую кормушку, потом снова подошел к двери.

— Нет, ты не виноват. Просто мне плохо от одной мысли, что тут раз в неделю будет шастать посторонний человек! Хватило бы и раз в месяц.

Отец кивнул, но Тур знал, что каждый его кивок был враньем, отец радовался гостям, на Рождество, когда дом был полон народу, он просто расцвел. Он выпивал, рассказывал о войне, краснел от волнения, очень на него непохоже. И не смог удержать при себе правду, от которой их надо было уберечь.

Тут он услышал машину, выглянул на улицу. Точно такая же, как взятая напрокат в аэропорту датчанином, только белая. И с какой-то надписью на двери.

— Господи! — сказал он.

— Что такое? — испугался отец.

— Девчонка, совсем зеленая. Как можно таких посылать!

Он представлял себе хваткую пожилую женщину. Она выгрузила вещи из багажника — ведерко, швабру и белые, до отказа забитые пакеты. Темные волосы, короткая стрижка, джинсы, красная кожаная куртка. Он разглядывал ее, пока она, нагруженная, шла к крыльцу. Она уже практически стояла на пороге, и только тогда он вышел в прихожую открыть дверь.

— Привет! А вот и я! У меня тут куплено всякого, поскольку я в первый раз. Я это все оставлю здесь. Раз вам нужна моя помощь, полагаю, вы не будете этим пользоваться в мое отсутствие.

Она громко, неестественно захохотала. В одном ухе у нее было несколько маленьких серебряных колечек. Она оттеснила его и прошла прямо на кухню, будто всю жизнь прожила в доме. Пакеты она сгрузила на пол и протянула ему руку.

— Камилла Эриксен меня зовут.

— Тур Несхов.

— Вы разве не вдвоем?

— Он сидит в гостиной.

Она устремилась туда, протянула руку отцу, который собирался встать.

— Да сидите! Я — Камилла Эриксен. Ваша единственная обязанность, когда я прихожу, будет поднимать ноги, пока я пылесошу под вашим креслом!

— Турмуд Несхов, — с улыбкой ответил отец. По счастью, обе челюсти были на месте.

— Тур и Турмуд. Забавно. Хотя, наверное, у крестьян принято называть младших в честь старших. А цветы эти умерли.

Она показала на подоконник.

— Пусть стоят, — сказал Тур.

— Стоят вот так? Может, купить новые? А эти выбросим.

— Нет. Пусть стоят.

— Как хотите. Кстати, насчет пылесоса, мне надо проверить, как он работает. Если он сломан, придется привезти еще и пылесос.

— Стоит в прихожей, — сказал Тур. — Под лестницей.

Она стремглав кинулась обратно в прихожую.

— Надо проверить мощность, — крикнула она. — Где розетка?

— За одеждой.

— Фу! Как от нее воняет!

— Хотите кофе? — спросил он, надеясь, что это умерит ее пыл.

— Ну да, у вас же свинарник. Я забыла. Да, спасибо, выпью чашечку. А можно здесь курить?

Не успел он ответить, как заработал пылесос. Грохот становился то громче, то чуть тише, словно она держала руку у сопла, что фактически она и делала.

— Отлично! — выкрикнула она.

Он испытал невероятное облегчение, будто только что выдержал экзамен. Этому «Электролюксу» было восемнадцать лет. Он обдал кофейник кипятком, чтобы кофе побыстрее сварился, и уставился на кучу вещей на полу. Но тут она появилась на кухне, напомнив ему суетливого горностая.

— Какая вы молодая, — сказал он.

— Экономлю на стипендии, — сказала она. — Мать умерла, когда мне было тринадцать, и на мне осталась куча младших братьев и сестер. Так что мне пришлось научиться прибираться. Неплохая работа. Но я делаю далеко не все. Так можно здесь курить?

Он достал кофейное блюдце и поставил перед ней. Она зажгла сигарету, словно до смерти от никотинового голодания ей оставались считанные секунды, энергично затянулась и выпустила дым в потолок, запрокинув голову и с наслаждением прикрыв глаза.

— Короче, я делаю не все.

— То есть?

— Я не делаю покупок и не касаюсь денег. Не то, чтобы я их боялась, совсем наоборот!

И снова она засмеялась своим истерическим смехом.

— Просто на всякий случай, — продолжала она. — Старики часто хранят наличные дома, часто меняют тайники и тут же об этом забывают, а потом обвиняют домработницу в краже. Поэтому я не хочу касаться денег. Это принцип, ничего личного.

Он со значением кивнул и вспомнил о двадцати тысячах, лежавших у него в ящике ночного столика. Кстати, осталось-то всего пятнадцать после кастрации, оплодотворения, зашивания ран у свиней и оплаты каких-то срочных счетов.

— Еще я мою, — сказала она неожиданно серьезно, будто бы подчеркивая значительность своего дела. Вода на плите зашумела, только бы побыстрее вскипело.

— Да-да.

— Полы. Не людей.

Она опять засмеялась и добавила:

— На это есть сиделки.

И молча кивнула в сторону гостиной.

— Все отлично. Мы прекрасно сами справляемся, — сказал он.

Если отец скажет сейчас хоть одно слово, он выбросит его из окна, прямо на твердый наст. Но из комнаты раздавался только обстоятельный кашель.

Наконец-то вода вскипела, он залил кофейник и помешал кофе ложкой, потом поставил его в раковину и залил сверху ледяной водой.

— Посмотрю, есть ли печенье к кофе, — сказал он. — Кажется, у нас еще оставалось…

— Мне не надо. Я на диете.

Да уж, где там лишний вес? Эта щепка весила не больше сорока пяти килограммов, он привык прикидывать вес скота, и точно определял его на глаз.

— Может, сахару?

— Вы что?!

Он отнес отцу чашку кофе с двумя кусочками сахара и порадовался, что тот по привычке не выходил из гостиной. Оттуда и так все было прекрасно слышно. Камилла Эриксен поинтересовалась, какой скот он разводит, не кажется ли ему ужасным, что разводчики овец убивают волков, и не думает ли он, что треске тоже бывает больно.

— Треске?

— Ну, рыбе!

— Понятия не имею, — ответил он и демонстративно взглянул на настенные часы.

— Пора мне начинать, пожалуй! — сказала она, хлопнула себя по джинсовым ляжкам и широко улыбнулась. Он так обрадовался, что спросил:

— На кого же ты учишься?

— На юриста. Первый курс. А сколько литров вмещает бойлер?

В это время дня в свинарнике делать было нечего, но он все равно отравился туда, как только она принялась за работу. Правда, не поторопился закрыть за собой дверь.

Свиньи дремали. Он принялся за уборку в загончиках для поросят, они равнодушно на него покосились и продолжали спать, интуитивно чувствуя, что сейчас никакой еды им не полагается.

Он смочил водой кусочек бумаги, оторванной от мешка с кормом, протер окошко в мойке, убрав паутину, и посмотрел на крыльцо. Пластиковый коврик с кухни лежал на снегу, что за необходимость мыть кухню, ее ведь мыли на Рождество. Вдруг он сообразил, что не сказал ей, где прибираться, и поспешил через двор к дому.

— Эй! — окликнул он ее, когда она выносила коврики из гостиной.

— Камилла меня зовут, — ответила она.

Она сняла с себя красную кожанку и нацепила поверх одежды футболку с изображением мужской головы. «Робби» было написано внизу красными буквами.

— Комнаты наверху мыть не надо, только ванную.

— Окей. Без проблем. Приберусь только там, где скажете.

— Это — единственная просьба.

Он деловито пересек двор и заперся в свинарнике. Теперь он решил разбудить Сири, если только она не обидится, что у него для нее нет ничего вкусненького в карманах.

Посреди обеда заявился Маргидо. Белый фургон «Ситроен» свернул на двор, когда они с отцом сидели за кухонным столом и ели жареные колбаски с хлебом. Срок годности колбасок истек три дня назад, но на сковородке они пахли очень аппетитно. Они запивали еду холодной водой, и каждый выдавил немного кетчупа на краешек тарелки. Было вкусно, а в кухне пахло хозяйственным мылом и хлоркой.

— Маргидо, — объявил отец.

— Сам вижу, не слепой.

«Ужасно», — подумал он. Еще не хватало, чтобы позвонила Турюнн, узнать, как они пережили визит домработницы.

Маргидо запер за собой дверь.

— Приготовил только на нас двоих, — сказал Тур. — Больше ничего не осталось.

— Я пообедал на работе, — ответил Маргидо. — Ну, как все прошло?

— Здесь чисто, — сказал Тур. Отец ничего не сказал, только крошил кусочки хлеба и клал их в рот. По радио шли местные передачи, играла известная группа толстых автомехаников из Намсоса. Маргидо вытянул из-под стола табуретку и сел посреди кухни. Туру он показался измотанным, уставшим и посеревшим. Неудивительно, когда все время работаешь с мертвецами. Но потом он вспомнил о матери, о ее похоронах и пожалел о своих мыслях.

— Поставь кофе, — сказал он. — Там немного осталось. Добавь воды.

Маргидо встал и залил кофе водой. Как странно — Маргидо приезжает и делает все, о чем его просят.

— Мне скоро пора в свинарник, — сказал Тур.

— Знаю. Просто был поблизости и захотел узнать, как все прошло.

Тур уже ответил на этот вопрос и не стал повторяться.

— Что Турюнн говорит? Ты с ней общаешься? — спросил Маргидо, все еще стоя у плиты спиной к брату. Что это он там делает? Таращится в кофейник?

— Говорит? О чем? Тут только и разговоров, что о доме престарелых, да о домработнице, и не знаю еще о чем.

Отец откашлялся.

— Спасибо за обед.

— На здоровье! — отозвался Тур.

— Пойду посмотрю немного телевизор.

— Давай, — ответил Тур. — А потом Маргидо даст тебе кофе.

Отец встал и зашаркал в гостиную, повозившись немного, включил телевизор на полную громкость. Потом повозился еще и уменьшил звук. Телевизор был старый, без пульта.

— Да нет, ничего, — сказал Маргидо.

— Так о чем, по-твоему, должна говорить Турюнн? — спросил Тур.

— Если она говорила с Эрлендом…

— Не понимаю, — сказал Тур. — Ты о чем?

Маргидо обернулся, убрал руки, нащупав за спиной плиту. Очень странно он выглядел, совсем на себя не похож. Будто изготовился к чему-то, лицо казалось чужим, исполненным какого-то мучительного желания объясниться. Вот — единственное слово, которое пришло Туру в голову, когда он позже размышлял перед сном.

— Я… — начал Маргидо.

— Да?

— Я на какое-то время потерял Христа. Только никто об этом не знал. А теперь снова нашел.

— И ты рассказал об этом Эрленду? Нашел, кому рассказывать.

— Нет! Но…

— Мне пора к свиньям. Скажи, что ты хотел.

— Я оступился.

— Как это? — удивился Тур. Маргидо никогда не оступался, да и возможностей у него не было.

Маргидо снова отвернулся к кофейнику.

— Я оступился, — прошептал он. — Поддался самому Сатане. Не устоял перед искушением.

— Когда это случилось? И что ты натворил?

— Я хотел сказать только то, что сказал. Рассказывать не буду. Думаю, Господь послал мне испытание. А я не выдержал. Теперь надо просить прощения. Христос должен снова меня принять.

— Куда он денется! Разве он не был распят ради всех грешников? Кажется, вся суть именно в этом.

— Тур! Об этом нельзя говорить, как о… как о вещах повседневных!

— Я просто устал.

— Ты думаешь, тебе трудно, но Христос будет всегда с тобой, Тур. С тобой и со мной. Я молюсь за всех нас.

Тур встал.

— Не понимаю, о чем ты. Я не оступался, так что молись за себя. А теперь мне пора в свинарник. Можешь тут один попить кофе. Или со… своим отцом.

Теперь уже свиньи знали, что их ждет, теперь все было в порядке. За окнами темно, он озабочен работой, дверь в помещение с кормом широко открыта, а его сапоги стучат по липкому бетонному полу.

— Всем хватит! — как обычно, выкрикнул он. И поросята завиляли хвостиками ему навстречу, свиноматки захрюкали с причмокиванием, далее кормящие свиньи запрыгали вокруг, участвуя во всеобщем веселье. Все радовались, кроме самого Тура.

Такой начался беспорядок! Наступят на этом хуторе в кои-то веки спокойные времена? Пусть Турюнн только позвонит, когда он вернется домой выпить теплого кофе и немного отдохнуть! Она узнает, что она здесь устроила.