Праздничное веселье бурлило на улицах великого города. Ни минуты отдыха не знали проворные купцы, раскладывавшие перед женщинами самые изысканные товары. Сегодня их ждали сказочные барыши. Сновали в толпе продавцы ароматных прохладительных напитков, держа в руках причудливые сосуды, украшенные многоцветной эмалью. Весело напевая, предлагали свой душистый товар девушки-цветочницы, увешанные венками. Нарядные юноши заигрывали с ними, и те отвечали манящими улыбками. Тут и там виднелись крикливые толпы нищих — непременных спутников богатства.
Дома принарядились. Вдоль стен и через улицы протянулись цветочные гирлянды. Воздух был полон благовониями. Блестели на городских красавицах заново отполированные к празднику украшения из слоновой кости и золотые браслеты, яркими бликами играли коралловые ожерелья. Сегодня был день встреч влюбленных. По обычаю, в этот день невестки могли обманывать своих свекровей, а дочери — матерей. Всюду слышались задорные песни.
Днем горожане совершали омовение. У прудов собрались огромные толпы. Натерев себя священными маслами и мазями, люди входили в бассейн и долго плескались в теплой воде. На улицах раздавались звуки рожков и труб, звенели колокольчики бесчисленных колесниц, слышались крики возничих, понукавших упрямых буйволов. А у ворот богачей уже выстроились длинные вереницы нищих, пришедших за праздничным подаянием. Получив милостыню, они громко восхваляли достоинства благодетелей и с поклонами отходили прочь.
На высоких помостах сидели толкователи священных книг, обращавшиеся к народу с наставлениями. Иногда с ними вступали в философский спор судебные ораторы, признанные искусники в произнесении обвинительных речей.
Возле винных лавок с утра теснились толпы горожан. То и дело сюда подходили нищие: «Господин! Дайте глоток и бедняку!»
Но горожанам великого города было не до них. Ведь кругом сновали девушки, украшенные цветами!
Все в этом городе поражало съехавшихся на праздник иноземцев. Люди из долин Евфрата и Тигра никогда не видели подобного веселья. Изумились и шумерцы, гордящиеся своей древней столицей Киш. Появились улыбки на сумрачных лицах эламских жрецов. Закаленные в битвах египтяне, привыкшие к суровым речам своих жрецов и прорицателей, сегодня впервые познали, как много радости в человеческой жизни. Они с восхищением следили за резвящимися танцовщицами.
С самого рассвета шли к великому царю йогов толпы паломников из окрестных селений. Матери приводили детей и заставляли их еще издали низко кланяться. Совершив торжественный обряд, люди бросали монеты сидящим вдоль дороги нищим и наивно радовались, слыша в ответ пожелания великой славы семи поколениям их рода. Прекрасное, исполненное достоинства чело великого царя йогов выделялось в многоликой толпе как воплощенно высшей, недоступной и непобедимой силы, как символ извечного ее превосходства над низменной природой человека; казалось, шум людского моря трогал его не больше, чем прикосновение муравья, ползущего по ноге…
Прекрасная Нилуфар вышла из своей комнаты, когда Манибандх с Вени уехали. Сейчас египтянка была подобна лотосу, пострадавшему от нежданного заморозка, — она блистала все той же невиданной красотой, но печаль и душевная боль уже поселились в ее глазах и, казалось, готовы были вырваться на волю из чудесного своего жилища.
Нилуфар не стала звать Хэку, а сама прошла в ее каморку. Та спала, зарывшись в солому. Нилуфар присела рядом, откинула солому с ее лица. Милая Хэка! Какая она маленькая, хрупкая, хорошенькая! И все же она — рабыня… Нилуфар нежно погладила подругу по голове, Хэка проснулась. Приоткрыв сонные глаза, она увидела Нилуфар. Рабыня легким движением подобрала под себя ноги и уселась; вид у нее был встревоженный.
— Почему вы здесь, госпожа?
Нилуфар ответила не сразу. С улиц доносился праздничный шум. Даже в каморках, где жили рабы, порой слышалось пение.
— Сегодня праздник, Хэка! Я решила разбудить тебя, — сказала Нилуфар. По ее губам скользнула слабая улыбка. — Все уж повеселились в свое удовольствие, а ты и глаз еще не разомкнула!
В эту минуту песни зазвучали громче. Хэка посмотрела на госпожу — как непринужденно сидит она на соломе. Это была та самая Нилуфар, которая вместе с ней стояла на невольничьем рынке; богатство придало ей еще больше красоты и блеска… Хэка испугалась: вдруг госпожу увидит здесь кто-нибудь из рабов?
— Госпожа, уходите! Я сейчас приду к вам, — быстро проговорила она.
Но Нилуфар не сдвинулась с места.
— Где Апап?
— О чем вы, госпожа?
— Разве у тебя помутился разум? Я спрашиваю, где Апап?
— Здесь его не может быть, — поспешно ответила Хэка. — Кажется, он уехал с господином.
Нилуфар задумалась. Хэка поднялась, откинула назад рассыпавшиеся волосы, оправила одежду. Потом заговорила:
— Ну да, я вспомнила, господин взял его с собой!
Она хотела что-то добавить, но остановилась…
Несколько дней назад Апап, как обычно, пришел к Хэке поздно ночыо, и она поведала ему о горе Нилуфар. Апап равнодушно заметил:
— Ее дела плохи! Господин с ума сходит по этой танцовщице…
— А Нилуфар? Что с ней будет? — испуганно спросила Хэка. Но дрожащий ее голос не произвел на Апапа никакого впечатления.
— Апап! Судьба Нилуфар — наша судьба! — в отчаянье воскликнула Хэка.
Негр холодно ответил:
— Пусть господа сами решают свои дела. Если бы они обо всем думали так же, как мы с тобой, Озирис и их сделал бы рабами. Спи, Хэка! Мне скоро идти.
В ту ночь Хэка так и не заснула. Она все думала и думала о бедной Нилуфар, о своей жизни, об Апапе…
— Апап спит здесь? — неожиданно спросила Нилуфар. Уже много дней она не справлялась о благополучии Хэки и теперь старалась загладить свою вину.
— Не всегда! Чаще он проводит ночь у порога спальни господина. Вы ведь знаете, господин считает его самым верным слугой!
Нилуфар почувствовала укол совести. Она уже успела забыть, что у рабов не может быть ни дома, ни семьи…
Манибандх и Вени спускались по каменным ступеням городской купальни. Увидев их, красавицы великого города принялись сплетничать. Первое появление Вени в этом городе не привлекло большого внимания. Тогда рядом с ней шел Виллибхиттур и она была бедно одета… Зато теперь не многие женщины могли сравниться с ней по роскоши наряда и количеству украшений!
Особенно пристально рассматривала дравидскую танцовщицу одна из горожанок, Вина. Супруг ее был богатым и уважаемым человеком, торговые его связи простирались до самого Крита. Но Вину мало привлекали дела супруга, — она выросла в богатой семье, с детства привыкла к роскоши и стремилась только к развлечениям У нее было пышное тело и узкие продолговатые глаза Она любила музыку, но высшим наслаждением для нее было следить за плавными, ритмичными движениями танцовщиц. Ее вкус ценили самые утонченные аристократы города.
Взоры женщин скрестились. Вина поднялась с ложа и приветливо сказала смуглой танцовщице:
— Пожалуйте, красавица! Да будет благословен ваш приход!
— Госпожа Вени прибыла к нам из Киката — страны дравидов! — заговорил Манибандх. — Мохенджо-Даро должен гордиться такой гостьей — она несравненная танцовщица! Добро пожаловать, деви!
Все дружно подхватили:
— Добро пожаловать, деви!
Кто-то спросил:
— Госпожа, вы придете на праздник?
— Мы должны быть, признательны госпоже, — ответил Манибандх, — Она уже приняла наше приглашение.
Вени с восторгом глядела по сторонам.
Над бассейном раздавались радостные крики и визги женщин, которым вторили раскаты низкого мужского смеха. Отзвуки женских голосов, точно убегая от преследования, терялись у берега, но мужские крики, ударяясь в крутые откосы, снова разносились над водой. Толстые, в десять локтей, стены священного бассейна, выложенные обожженным кирпичом, многократно усиливали шум и смех толпы. Тут и там плавали цветы, выпавшие из волос красавиц. Некоторые из них входили в бассейн, не умастив тело благовонным маслом, и тогда отделившиеся от кожи частички сандала и шафрана, смешавшись с жиром волос, образовывали на поверхности воды длинные разноцветные полосы. Вдоволь наплескавшись, женщины отдыхали за высоким каменным барьером и отправлялись одеваться. Звон колец разносился далеко вокруг.
Один лишь Амеи-Ра оставался ко всему равнодушным. Веселившиеся в воде юноши и девушки словно не существовали для него. Наспех омывшись, он исчез в комнатке для одевания. Там он сменил одежду, просушил над благовонным дымом волосы, затем выпил два бокала вина и с удовольствием погрузился в кресло с подлокотниками в виде леопардовых голов…
Было время, когда весь Верхний Египет трепетал в страхе перед грозным мечом Амен-Ра. По приказу фараона, мчался он на врагов повелителя, сея вокруг смерть, жестоко карая непокорных. Он был в числе тех немногих избранных, кто нес на своих плечах тело покойного фараона; ему посчастливилось видеть, как искуснейшие царские жрецы, вознося молитвы богам, бальзамировали труп владыки, превращая его в мумию. Полный великой скорби, стоял Амен-Ра среди старейших жрецов, закрывавших громадным камнем вход в усыпальницу, чтобы до дня Страшного суда ничто не нарушило покоя души божественного властелина…
Старость иссушила сердце Амен-Ра, и сейчас всеобщее ликование нимало не трогало его. «Им нужны женщины, — думал он, — так пусть берут их! Мало ли прелестниц вокруг?!»
С досадой вспоминал старый полководец бесчисленные искушения любви, встававшие в пору юности на его пути. Его не возбуждали теперь ни взгляды красавиц, ни роскошные их тела. Только малоопытные и юношески необузданные люди, считал он, поклоняются тому, что поэты называют красотой и о чем они слагают песни. Кто расточает на женщин лишнее время, понапрасну губит жизненные силы…
Весь город был полон музыки. Из многих стран съехались на праздник музыканты, и сейчас в домах и на улицах звучали их сладостные песни. Все дышало радостью, счастьем.
Только Нилуфар грустно сидела в своей комнате. Как она сегодня одинока! С ней никто даже не заговорил… Лишь Хэка побыла недолго, но потом и она ушла. Печальные мысли не выходили из головы Нилуфар. Неужели ее юная красота сгорит в огне ревности, обратясь в пепел?
В полдень вернулись Манибандх и Вени. Все в них казалось сегодня необыкновенным, даже белизна одежд. Спрятавшись за пологом, Нилуфар видела, как рабыня развязала цепочки на ногах Вени, и та с расслабленной улыбкой прилегла на ложе. Глаза танцовщицы были полуоткрыты. До египтянки донеслось пьяное дыхание.
Затем рабыни приготовили господину трапезу. Кушанья подавали на больших блюдах — рыбу, мясо крокодила, говядину, козлятину. Стоявшие за креслом рабыни чуть помахивали опахалами — сегодня было не жарко…
Кругом все затихло. Только иногда позвякивали женские украшения. По всему дому распространился аромат печеных бананов. Манибандх восторженно рассказывал Вени о египетских кушаньях.
— Тамошняя пшеница, — говорил он, — придает человеку силы. В Мохенджо-Даро до сих пор не было такой. Но я привез оттуда зерен и попробую их посеять.
— Я не сомневаюсь, вас ждет успех, — улыбнулась танцовщица.
Увидев печаль в глазах Хэки, Апап сказал:
— Я вижу, ты опять задумалась о своей Нилуфар? Ну какое тебе до нее дело? Она ведь теперь не рабыня!
Хэка насмешливо взглянула на него и отвернулась. Апап вышел, махнув рукой, как бы говоря: «Знаю я твой нрав».
Хэка вошла в комнату Нилуфар. Однако, подумав, она вернулась к себе и уселась на прежнее место. Через некоторое время Хэка опять решила пойти к Нилуфар, но тут же вспомнила, что Манибандх еще во дворце. Кроме того, думала она, вода сочувствия может переполнить чашу отчаяния. И Хэка направилась в поварню.
В поварне за работой наблюдал сам управитель. Завидев Хэку, он улыбнулся и сказал:
— Иди-ка в погреб, там тебя ждут!
Недоумевающая девушка спустилась в погреб. Там не было ни души. Обернувшись, она неожиданно увидела управителя. Он улыбался. Хэка похолодела от страха.
— Боишься?
Она отступила назад и чуть не закричала — с грохотом упал и разбился большой кувшин.
— Проказница! — с шутливой строгостью сказал управитель. — Сейчас я тебя накажу!
И он влепил поцелуй в щеку оторопевшей Девушки. Хэка вырвалась и убежала.
Осторожно приоткрыв дверь покоев господина, она увидела в пустом зале Апапа, жадно шарившего по блюдам и торопливо отправлявшего в рот остатки мяса. Сейчас он точь-в-точь походил на ручного леопарда, которого Хэка однажды видела в комнате жены фараона, он лежал у ног госпожи и облизывал лапу. Апап набил полный рот пищей, и когда заметил Хэку, то только засмеялся, размахивая руками и кивая головой, как бы приглашай ее: иди, поешь тоже! Хэка прикинулась непонимающей.
Тогда Апап силой подтащил ее к блюдам. Одной рукой он сжал девушке щеки, а другой запихнул в открывшийся рот кусок мяса. Это было так вкусно, что Хэка забыла обо всем. Она хотела взять еще кусочек, но Апап крепко держал ее, как бы говоря: «Ты же отказывалась!» Однако есть и держать Хэку в одно и то же время он не мог, поэтому она вскоре оказалась на свободе. Теперь уж они оба поспешно уплетали объедки. Хэка подумала: «Не потому ли так горюет Нилуфар, что ей страшно лишиться вкусной пищи? Разве после таких кушаний захочется питаться всю жизнь сухими кусками?»
Вдруг послышались шаги. Апап молниеносно исчез, а Хэка, растерянная, осталась одна. Широко ухмыляясь, прямо на нее шел управитель. Он вытащил из горшка кусок мяса, сунул его в рот девушке и сказал:
— Вот так я буду кормить тебя каждый день! Все рабыни в поварне благодаря моей доброте имеют вкусную пищу. Но ты будешь есть лучше их!
Хэка убежала.
В городе продолжалось веселье. Появились пьяные солдаты. По улицам бродили отряды стражников. Обычно горожане поддерживали порядок в городе с помощью своих рабов, и на долю стражников приходилось не так уж много хлопот. Разве только попадется бедняк, уличенный в попытке что-нибудь стащить… Но и с ним долго не возились, а, поколотив слегка, отпускали на все четыре стороны.
Старого Вишваджита тоже охватило какое-то радостное возбуждение. Надев на шею несколько цветочных гирлянд, он бродил по улицам, чему-то смеясь.
— Вы хотите утопить в вине свои грехи! — громко кричал безумец. — Нет, и сама смерть вас не исправит, нечестивцы!
Но даже эти дерзкие, совсем непраздничные речи сегодня почему-то радовали людей.
Храм богини Махамаи был украшен особенно богато — горожане не жалели затрат. Рабам не давали передышки, они работали с рассвета до самого вечера без пищи.
Только великий царь йогов по-прежнему был погружен в священное забытье. Глядя на него, чужеземцы прикусывали пальцы от страха. «Этот человек, — думали они, — сам бог, он и в день Страшного суда останется невозмутимым». И всякий раз, когда великий царь йогов дул в раковину, — это служило знаком того, что его состояние божественного экстаза прервалось, — все иноземные гости, будь то почитатели Озириса, Солнца, или Священного Быка, низко склоняли головы перед чужим божеством.
Чем ближе клонилось солнце к закату, тем шире становились людские потоки на пути к храму богини Махамаи. Дети и старики, мужчины и женщины — все жители города торопились на праздничную церемонию. Улицы постепенно пустели. Купцы закрывали свои лавки; сегодня они получили баснословные барыши. Многие виноторговцы сумели продать свой товар до последней капли. Самые дорогие товары раскупались вмиг, — в такой день никто не хотел быть бережливым. Особенным спросом пользовались перья чаквы и страуса.
Тут и там сновали танцовщицы, украшенные цветами. Пожалуй, в этом море людей трудно было найти хоть одного трезвого. По мере приближения к храму шум стихал, горожане начинали петь гимн во славу великой богини Махамаи.
С радостным гулом толпа быстро, без всякой толчеи заполняла храм — каждый знал свое место. Только рабов приходилось иногда отгонять ударами бичей. У самого подножья гигантской статуи богини был воздвигнут высокий помост из светлого камня для именитых граждан, и иноземных гостей. От него шли вниз широкие каменные ступени, предназначенные для прочих участников празднества; женщины и мужчины располагались на них рядами. Тут же, собравшись кучками по десять — пятнадцать человек, рассаживались дети.
Музыканты дружно дули в трубы, изображавшие различных зверей, и над толпой, подобно добрым духам, рояли сладкие звуки. На поясе у трубачей висели кимвалы. В них ритмично ударяли стоящие рядом мальчики. Приветственная музыка разносилась далеко за пределы храма.
Ароматный дым благовонных курений проникал во все уголки и, волнуемый дыханием людей, подымался к сводам. Потрескивая, горели светильники на высоких колоннах, возле них стояли рабы с факелами в руках. И если какой-нибудь неосторожный горожанин случайно приближался к ним, его немедленно останавливали стражники во избежание пожара.
В храме было шумно. Голоса отдавались гулким эхом, под сводами храма нельзя было разобрать, о чем говорят вокруг. Матери могли не беспокоиться о детях — их отдавали на попечение стражников. А для кормящих матерей отвели площадку поодаль от толпы; там можно было спокойно отдохнуть и покормить малышей.
Именитые горожане и иноземные гости легко находили предназначенные для них места — рабы указывали им дорогу. Вот пришла и опустилась на свое ложе улыбающаяся Вени. Она с любопытством оглядывалась по сторонам. В этом году торжество обещало быть особенно интересным, — ведь раньше иноземцам не разрешалось находиться даже внизу, в толпе. Но Манибандх добился приглашения на праздник заморских гостей, и сейчас они гордо восседали на помосте. А некоторые из них участвовали и в расходах по украшению храма. Под этим, конечно, скрывался расчет: празднество сулило им немалые выгоды — ведь товары в такой день раскупались нарасхват.
Важно и высокомерно восседал Амен-Ра на своем высоком каменном ложе, устланном мягкой тканью. Он пришел сюда заблаговременно и теперь незаметно наблюдал за именитыми гостями. Временами он лениво поглаживал бороду и, казалось, не интересовался происходящим вокруг, но волны праздничного веселья докатывались до него. От дыхания сотен людей в воздухе разносился винный запах…
В печальном раздумье, всеми покинутая, сидела Нилуфар во дворце Манибандха.
— Хэка! Хэка! — вдруг позвала она.
В тот же миг испуганная, запыхавшаяся от быстрого бега Хэка предстала перед ней.
— Приказывайте, госпожа!
Но Нилуфар все так же смотрела в пустоту.
— Что случилось, госпожа?
Нилуфар успокоилась. Гневный порыв ее угас. Хэка вне себя от испуга, стояла перед ней в ожидании. Она всегда терялась, когда госпожа была в гневе.
Нилуфар встала. Сделав несколько шагов, резко повернулась к Хэке и, пронзая ее взглядом, спросила:
— Разве ты не знаешь, что сегодня праздник?
Хэка кивнула головой, как бы говоря: «Да, конечно, сегодня праздник, но что так терзает мою госпожу?»
— А меня туда не позвали! — стиснув руки, говорила Нилуфар. — Теперь ты поняла? Я ведь знаю, они пригласили в свой храм многих иноземцев!.. — Она на минуту умолкла. — Разве это не унижение? Разве меня не оскорбили? Почему ты молчишь? Дравидская танцовщица, конечно, уже там… Ее не забыли пригласить! Почему? Потому что она умеет танцевать? — Нилуфар язвительно засмеялась. — Зато я умею петь! — Голос ее осекся. — Я иду одеваться, Хэка!
Рабыня остолбенела. Подойдя к ней, Нилуфар потрясла ее за плечи:
— Ты слышишь, я еду на праздник!
— Без приглашения? — вырвалось у Хэки.
— Да! Да! Да! — кричала Нилуфар.
При свете факела египтянка стала лихорадочно одеваться. Она почти до дна опустошила свой ларец с украшениями, но это не придало ей особой уверенности. Когда двое борются за третьего — решить, кто сильнее, можно лишь тогда, когда этот третий не участвует в борьбе. А здесь он на стороне врага! Откуда же взяться уверенности у Нилуфар?!
Она живо сбросила одежды и заменила их другими, а на голову надела египетскую диадему. Теперь она выглядела истинной египтянкой. Схватив Хэку за подбородок, Нилуфар спросила:
— Ну, Хэка, скажи, хорошо ли так?
Хэка зажмурила глаза от нестерпимого блеска драгоценностей.
— Удивительно, госпожа!
Нилуфар рассмеялась и с нежностью обняла девушку.
— Ты тоже одевайся!
Хэка с трепетом надела сброшенные госпожой одежды. Оглядев ее, Нилуфар весело сказала.
— Чудесно, Хэка! Ты просто великолепна!
Они сели в колесницу и поехали по опустевшим улицам туда, где сегодня был весь город.
— Возничий! Разве у вас безлюдные улицы являются признаком веселья? — спросила Нилуфар. — И такой скучный праздник называется в Мохенджо-Даро великим?
— Госпожа еще ничего не видела, — сдерживая буйволов, отвечал возничий. — В этот праздник наши улицы действительно пустеют. Зато взгляните на ту площадь!
Нилуфар скривила губы в усмешке. Глупец, ему и невдомек, что ей случалось видеть куда более пышные празднества!
Она заметила неодобрительно:
— Весь этот шум они подняли, я думаю, для того, чтобы загасить пламя гнева Махамаи. Не так ли, Хэка? Но пусть они знают, что Озирис никогда не дарует им прощения!
— Госпожа, — сказала Хэка, — вам нужно успокоиться. Иначе все будут смотреть не на празднество, а на нас с вами.
«Она права, — подумала Нилуфар, — надо держаться с достоинством». Но все-таки сказала:
— Как же бог может терпеть их распущенность? Помню, в Египте мой супруг говорил, что семя всякого греха — желание и алчность.
— Рабам не дано знать это, — равнодушно откликнулась Хэка.
Неожиданно Нилуфар увидела впереди Виллибхиттура. Тусклый свет фонаря над жалкой лавчонкой, хозяин которой давно уже пережил лучшие времена, освещал понурую фигуру поэта. Куда он идет, этот странный человек? Его возлюбленной воздают почести, а он бродит по улицам, как простолюдин! Неужели в нем нет ни зависти, ни ревности? Когда колесница поравнялась с поэтом, Нилуфар указала на него Хэке. Та с удивлением посмотрела на юношу: он был явно чем-то опечален и шел опустив голову.
Когда Нилуфар и Хэка подъехали к храму, их оглушил многоголосый гул празднества. Велев возничему отъехать в сторону, молодые женщины затерялись в толпе, они решили держаться поодаль друг от друга. Из предосторожности у каждой в поясе был спрятан острый стилет.
Нилуфар объяснила стражнику, что хочет отыскать своего мужа. Тот разрешил пройти, и она пробралась чуть ли не к самому помосту. С жадным любопытством наблюдала она за всем происходящим. Люди были недовольны тем, что торжественная церемония так долго не начинается. Ждали самых богатых горожан, а также актеров и музыкантов. Кто-то спросил Нилуфар: «Вы — египтянка? Почему же не взойдете на помост?»
Как раз в эту минуту прошли к своим высоким ложам Манибандх и Вени. Взоры всех присутствующих обратились в их сторону. Нилуфар отпрянула назад. Никто, однако, не обращал на нее внимания. Она успокоилась и стала осматриваться кругом, переводя взгляд с одного лица на другое. Тут она заметила Виллибхиттура, который осторожно пробирался к ней через толпу.
— Здоровы ли вы, госпожа? — с улыбкой спросил он.
— С вашего благословения, — ответила Нилуфар и хотела еще что-то добавить, но запнулась на полуслове: она увидела, как Вени, глядя в ее сторону, что-то шепчет на ухо Манибандху. Нилуфар насторожилась. Она с ужасом представила себе, что сейчас вся эта огромная толпа начнет потешаться над ней, скромно стоящей внизу, — ведь Манибандх сидит на почетном месте с другой женщиной! Один только Виллибхиттур не станет смеяться — он сам покинут возлюбленной… Неужели он не чувствует себя униженным? Или мужчины смотрят на эти вещи иначе? Ведь они могут любить сразу нескольких женщин! А у нее может быть только один супруг… Даже знатные госпожи, которых боги одаряют бесконечной милостью, не имеют прав на большее… Нилуфар испуганно озиралась по сторонам и никак не могла успокоиться.
Великий царь йогов и в этом содоме сохранял поразительную невозмутимость. Некоторые юноши пытались, подобно ему, погрузиться в благочестивые размышления, но напрасно иной подражатель отчаянно встряхивал головой, отгоняя посторонние мысли, — глаза его предательски задерживались на девушках. И вот уже едва ли мог он думать о чем-либо, кроме ночного свидания с красоткой… Спохватившись, он вскрикивал:
— Нет, нет! Я не могу быть йогом! Великий царь йогов — сам бог, сошедший с небес.
Наконец на помост вышел старейший жрец. Все встали. Когда шум стих, жрец нараспев заговорил.
— О великая всемогущая богиня! Рождение — твоя улыбка, смерть — нахмуренная бровь. Высшая гордость человека — привлечь к себе твое милостивое внимание, взять у тебя частичку твоей силы. И только великому царю йогов, только ему одному в минуту самосозерцания удается это!
Человек несет на себе извечное бремя невежества, влекущее на путь греха и порока. Мрак слепит ему очи, обращая мудрость его в надменность.
О великая всемогущая богиня! Наша пища — твоя благосклонность, наша жизнь — твое милосердие. Вспомни неразумие наше и не наказывай нас жестоко!
Взгляни, о богиня! Горожане, жители дальних селений — все пришли сюда, чтобы, припав к твоим стопам, раскаяться в грехах своих.
Ты, карающая разбойников и убийц, злых духов и демонов ада; ты, чье грозное дыхание сливается с дыханием земли, наполненной сокровищами и одетой океанами; ты, всемогущая и всеми почитаемая, — ты чиста и священна, как утренняя заря.
Бог Ашваттха и демон-змея Наг в страхе замирают пред тобой, и само солнце — всего лишь одно из колес в твоей колеснице.
О первая из богинь, Махамаи! Не хмурь свою грозную бровь, будь нам, неразумным, защитой. Мы приносим тебе низкий поклон!
Слова священной молитвы прокатывались по рядам огромной толпы и замирали под сводами храма. Теперь всем казалось, что беда миновала. На лицах людей сияли улыбки. Радостно бились сердца. Отныне не будет содрогаться и грохотать земля, не ударит зловещая молния!..
Затем началось веселье. Толпа забурлила, кидая на ступени и помост гирлянды цветов; высокие ступени вмиг покрылись разноцветным ковром. Ярче заблистали светильники. Струи благовонных курений сделались гуще.
По знаку старейшего из жрецов начали песню дети. Затем вышли вперед сладкоголосые женщины. Музыканты тронули струны своих причудливых инструментов и подняли к губам тростниковые свирели и трубы. Зазвучала чарующая мелодия. Красавицы пели:
— О Махамаи! Может ли мать сердиться на шалости своего дитяти?! Он теребит ее волосы, но она лишь ласково улыбается ему! Может ли тот, кого ты сама породила, взрасти без твоей милосердной руки и обрести собственный разум?!
О матерь наша! Твой гнев ужаснее молнии в небе, страшнее могучего рева океана и громовых раскатов в горах. В тот день, когда ты вздохнула всей грудью, затрепетала земля, и небо раскололось от детского плача, и многие женщины до времени выкинули из утробы плод свой.
Будь милосердна! Ты, великая и всемогущая, будь милосердна! Ты, ослепляющая своей мощью! Заслышав рокотание грома в тучах, кричит в испуге яркохвостый павлин, но тут же, распушив перья, начинает кружиться в радостном неистовом танце! О супруга великого бога! О почитательница лингама! Не так ли и мы страшимся твоего лика, но и радуемся тебе?
Прости нас! Даруй жизнь нашим детям! О великая могущественная Махамаи! Забудь наши прегрешения!
Когда хор умолк, Манибандх медленно поднялся со своего ложа.
— Граждане великого города Мохенджо-Даро! — обратился он к толпе. — В наши пределы явилось само воплощение высокого искусства танца. Этот день будет незабываемым в нашей жизни. Такое счастье еще не выпадало никакому другому городу в мире. Могущественная богиня Махамаи вняла нашим молениям.
— Хвала! Хвала! — крикнули на помосте.
— Знаменитейшая танцовщица из страны дравидов, госпожа Вени, — продолжал купец, — порадует нас своим дивным искусством и умилостивит богиню Махамаи. От лица граждан великого Мохенджо-Даро я приветствую ее здесь!
Толпа возликовала.
— Будь благословенна! Будь благословенна! — закричали со всех сторон.
Женщины бросали на Вени завистливые взгляды. Рабы зажгли на помосте тысячи новых светильников, и в их свете ярко заблестели глаза сидящих впереди. Иноземные гости, улыбаясь, изъявляли свою сердечную радость. Вени была готова плакать от восторга. Какой почет воздается ей! Как вознеслась она сегодня! Только игрушкой, предметом забавы была она в Кикате. А здесь…
Мягко ступила Вени на площадку и замерла. Манибандх опустился на свое ложе. Поклонившись на все стороны, Вени приготовилась к танцу. Все в радостном ожидании смотрели на нее. Музыканты с влажными и красными от выпитого вина глазами подняли свои инструменты. Их длинные, до плеч, волосы блестели от масла. Зазвенели струны, вздохнув, запела свирель, и под дробь барабана начался живительный танец радости.
Вкладывая в танец все свое искусство, Вени поплыла перед колоссальной статуей богини Махамаи. Мелодичный звон ножных колец чередовался с сухим перестуком барабанов, и всем казалось, что они слышат нежный щебет птицы, разбуженной на рассвете далекими раскатами грома, и ветер разносит в благостной утренней тишине чудное ее пение вместе с ароматом жасмина и душистой цветочной пыльцой… Громадная тень танцовщицы, повторяя за ней все движения, падала на изваяние богини, и это еще больше восхищало зрителей. Все были зачарованы разнообразием и красотой движений и жестов дравидского танца. Как дивно танцует эта женщина! Не сама ли богиня Махамаи исполняет сладострастную пляску жизни, чтобы нарушить молчание великого царя йогов?
— Она танцует не так! Эта танцовщица все время ошибается! — послышался из толпы чей-то возглас.
Глаза Вени покраснели от гнева. Она остановилась. К помосту бесстрашно подошла женщина в египетских одеждах. Все в изумлении смотрели на нее. Эта женщина сошла с ума! Или же она сама несравненная танцовщица?
Манибандх первый нарушил молчание.
— Что ты хочешь сказать, женщина? — спросил он строго.
— Да будет милостива величайшая из богинь! — ответила та. — Я не лгу и сумею доказать это!..
Амен-Ра возмутился:
— Ты оскорбила гостью, которую приветствовал сам высокочтимый Манибандх от лица всех граждан великого города!
— Нет, господин, я не оскорбила гостью, — возразила женщина. — Оскорблена всемогущая богиня Махамаи! Вряд ли такой танец умилостивит ее…
Необыкновенная уверенность египтянки взволновала Вину. Мысль о том, что богиня Махамаи может разгневаться на великий город, посеяла ужас в ее душе. Ей показалось, что ядовитый скорпион взобрался к ней на грудь и вот-вот ужалит. Она стремительно поднялась с моста и громко заговорила, стараясь быть спокойной:
— О чем вы спорите? Ведь здесь происходит не просто состязание в искусстве! Эта женщина утверждает, что священному танцу недостает совершенства, и это может навлечь на великий город неотвратимое несчастье. Коли она готова доказать свою правоту, почему бы нам не испытать ее?
Напряжение исчезло. Нилуфар уже взошла на помост для танцев. Египтянка и дравидка с ненавистью смотрели друг на друга. Вени не смогла выдержать взгляда соперницы. Ей хотелось задушить ненавистную женщину. Всего минуту назад она была на вершине славы — здесь произносилось только ее имя, в ярком свете факелов плыла она над всей этой бесчисленной толпой, которая упивалась редким зрелищем, забыв о самой богине Махамаи… А сейчас? Она взглянула на Манибандха, но лицо его не выразило сочувствия. Как же ей поступить? Эта змея в образе женщины ждет. Она вызывает: «Иди танцуй передо мной». Но если Вени проиграет? Что тогда?.. Виллибхиттур непременно спас бы ее, но его нет рядом… Она испуганно съежилась.
Горожане с любопытством разглядывали соперниц и ждали, что произойдет дальше. Лишь иноземные гости были равнодушны к спору. Они жаждали песен и танцев. Не все ли равно, кто победит? Обе красивы, молоды.
— Как ваше имя, госпожа? — спросила Вина.
— Сейчас я скажу это всем, достойнейшая! — ответила Нилуфар. — Я знаю, мне нелегко будет доказать свою правоту. И вижу, что возбудила всеобщее любопытство…
— Говорите, госпожа! — позволила Вина.
Вина была женой знатного человека, и никто не осмеливался возразить ей.
Шагнув вперед, Нилуфар взволнованно обратилась к толпе:
— Почтенные граждане великого Мохенджо-Даро! Иноземные гости! Рабы и рабыни!
Люди изумились еще больше. Никто до сей поры не начинал таким образом свою речь. Поражены были и рабы. Кто эта удивительная женщина, которая взывает к ним? Кое-где послышался смешок, но Нилуфар это не смутило. Стражиики закричали:
— Спокойствие! Спокойствие!
— Я певица из далекого Египта, — продолжала Нилуфар. — Высокочтимый Манибандх известен там как тонкий ценитель пения и искусства танца. Непостижимо, как мог он не заметить погрешностей в таком простом танце! Пусть дравидская танцовщица продолжает, все поймут, о чем я говорю…
Она подала знак сидящим позади музыкантам. Вокруг воцарилась тишина. Нилуфар запела.
Пение ее становилось все громче и громче. Покосившись на Вени, она поняла, что та все еще не оправилась от пережитого потрясения, и это придало уверенности Нилуфар.
А Вени была в отчаянье. Конечно, высокочтимый Манибандх мог бы заступиться за нее, но вызов, брошенный ей перед целым городом, все равно висел бы над головой, подобно насмешливой луне в небе. Нет, Вени не могла отступить, сбежать, как побитая собака! Да и что скажет Виллибхиттур, узнав о ее трусости? Она сожгла за собой все мосты! Оставалось одно — победить хитрый ход соперницы, принять вызов.
Меч танца ударил в щит пения. В опьяняющем порыве Вени понеслась по площадке. Но проникновенный и взволнованный голос Нилуфар вскоре взял верх над танцем — боль и страдание жизни возобладали над духом сладострастья и веселья. Люди видели изумительный танец, в их ушах звучал дивный голос, обе противницы словно слились воедино, — так искусный чародей, разорвав змею, снова соединяет ее куски. И в этом едином потоке они словно вырастали на глазах, силы их крепли с каждой минутой… Но то была смертельная схватка заклятых врагов, призвавших на помощь все свои волшебные силы. И толпа чувствовала это.
Вдруг Нилуфар сменила ритм. Барабан, следуя голосу, ударил в знак паузы, а Вени, как попавший в водоворот человек, уже не могла остановиться. Нилуфар звонко рассмеялась. Услышав смех, Вени застыла на месте. Горящими глазами она взглянула на египтянку, полную победного ликования. Вени хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила ее… Манибандх наклонил голову.
— Граждане Мохенджо-Даро! — громко воскликнула Нилуфар. — Истина восторжествовала! Торжество истины — торжество богини Махамаи!
Но чей-то суровый голос возразил:
— Египетская певица поступила нечестно!
Из края в край огромной толпы прокатился шум. Что сегодня происходит? На глазах у всех корабль торжества то погружается в пучину, то волны снова выносят его к берегу…
— Кто здесь бросает мне вызов? — закричала разгневанная Нилуфар. — В споре об искусстве я ни перед кем не опущу глаз! Если кто-нибудь не верит мне, пусть поднимется сюда! Меня не унизит поражение в споре — искусству нет границ…
Какой-то человек отделился от толпы и взошел на помост. С удивлением Нилуфар увидела, что перед ней Виллибхиттур.
Снова он! Зачем пришел сюда этот униженный глупец? Чего он хочет? Усеять ее путь шипами?
В свете факелов глаза поэта сверкали удивительным блеском.
— Это ты, поэт… — в растерянности произнесла Ни-луфар.
Виллибхиттур улыбался. Гордо вскинув голову, он обратился к толпе:
— Почтенные граждане великого города Мохенджо-Даро! На ваших глазах дравидская танцовщица проиграла состязание. Нет сомнения, она танцует искусно, но выстоять перед египетской певицей ей нелегко. Та победила, однако победила хитростью. Пусть танцовщица начнет снова. Я также буду петь. Судите же сами, на чьей стороне правда!
Вени приготовилась к танцу. В глазах Манибандха словно мелькнула черная тень. Не делает ли поэт последнюю попытку вернуть свою возлюбленную? Если в успехе Вени его счастье, то пусть лучше она потерпит поражение…
И снова закружилась в стремительном танце Вени. Нилуфар начинала мелодию. Когда она останавливалась, вступал Виллибхиттур. Но на этот раз не столько сама песня, сколько танец рождал восторг в душах присутствующих. Следя за движениями дравидки, самые искушенные знатоки не могли удержаться от одобрительных возгласов. Даже Амен-Ра однажды позволил себе выразить удовлетворение.
Поэт пел с полузакрытыми глазами, с лица его не сходила умиротворенная улыбка. Нилуфар была печальна. Вени кружилась в неистовом вихре танца. Напряжение все росло. Стало так тихо, что звон ножных колец был слышен в самых последних рядах. Казалось, вся вселенная сжалась в комок и беззвучно наблюдала за бесподобным танцем. Музыканты задыхались от усталости. Они впервые играли для таких искусных танцовщиц.
Вдруг Виллибхиттур закончил такт, сделал Нилуфар знак рукой, но та не заметила его. Ноздри ее раздувались от возбуждения. Неожиданно она услышала возглас поэта:
— Победила дравидская танцовщица! Египетская певица проиграла состязание!
Сияющий Манибандх громко возвестил:
— Граждане Мохенджо-Даро! Славьте дравидскую танцовщицу!
Утомленная Вени лежала в глубоком обмороке у ног богини Махамаи, толпа восторженно шумела. На мгновение показалось, что губы великой богини тронула слабая усмешка. Старейший жрец, поднявшись с места, воскликнул:
— Матерь наша приняла наши моления! О почтенные граждане! Я видел улыбку на устах всемогущей!
Словно прорвалась плотина. Казалось, само небо дрогнуло от радостных криков. Оттолкнувшись от древних камней Мохенджо-Даро, разнеслось по вселенной могучее эхо…
Вени долго не могла прийти в себя. Ее окружили иноземные гости и наперебой выражали свое восхищение. Упоительным и чудесным был ее танец, словно все, что есть привлекательного в человеческой жизни, соединилось в один ликующий образ! Все были опьянены радостью.
Манибандх наполнил чашу вином и подал танцовщице. Вени жадными глотками осушила ее. Огонь пробежал по ее жилам, в ней пробудились новые силы. Она благодарно взглянула на купца.
— Госпожа! — предложил Манибандх. — Сядьте на мое ложе и отдохните.
Она согласно кивнула головой. Но, не дойдя до высокого ложа Манибандха, устало опустилась на свою скамью, покрытую мягкой тканью.
Празднество закончилось. Ряды смешались, и огромная толпа казалась сейчас океаном, в котором набегают друг на друга шумящие волны. Людская масса медленно растекалась из храма. Постепенно шум стихал. Люди спешили по домам, но долго еще в городе были слышны разговоры, похвалы празднеству.
Место торжества обезлюдело. Именитым гражданам и иноземным гостям подали чаши с вином. Амен-Ра довольно поглаживал свою бороду. Жрец из Элама говорил ему:
— Прекрасные танцы есть в нашей стране, лучший из них — танец льва. Но сегодня мы узрели божественную пляску. Видно, сами боги помогали юной танцовщице.
Амен-Ра, улыбаясь, согласился с ним.
Бессмысленно хохотали опьяневшие шумерские воины, их густые черные бороды тряслись от смеха.
Виллибхиттур стоял в стороне. Никто не сказал ему ни слова благодарности. Он чего-то ждал. К нему подошла Нилуфар и показала на помост. Там Вени, подняв обеими руками огромную чашу, жадно ловила ртом струйку вина. Нилуфар засмеялась.
— Чему вы смеетесь, госпожа? — спросил Виллибхиттур.
— Я смеюсь над твоей глупостью, хотя надо бы плакать. Даже мотылек, чтобы сгореть, летит к лампаде, а не к звездам.
— Певица! — возмущенно воскликнул поэт.
— Слепец! — насмешливо ответила Нилуфар.
Виллибхиттур вдруг смутился.
— Госпожа назвала меня слепцом! Но почему? Я не могу понять…
— И вряд ли поймешь! — отрезала Нилуфар.
