Сукхрам продолжал свой рассказ:

— …Утром меня разбудила Каджри. Солнце уже начинало припекать.

Я сходил на озеро, искупался, а потом, обвязавшись полотенцем, вернулся к шатру. Я повесил сушить дхоти, а сам уселся на траву и закурил.

Ко мне подошла старая Рамо. У нее уже давно болел внук.

— Ну, как твой больной? — спросил я старуху.

— Ему не выжить, у него ветряная оспа и малярия. Всю ночь я жгла огонь, но он все равно бредит.

— Лекарю его показывала?

— Водила. Он дал лекарство, не помогло. Вчера был саяна-колдун, читал заклинания, оставил амулет. Я надела его на мальчика.

— Я же говорила ей, — из соседнего шатра показалась Рупо, — натри ребенка пеплом из костра того святого, что сидит под деревом кхирни. Она не слушает.

— Я ходила туда.

— Ну и что?

— Святой не допустил к себе, стал бросать в меня камнями.

— Неправда, он дал тебе целую горсть пепла, — продолжала Рупо, и ее лицо с глубоко запавшими глазами слегка оживилось. — Он постиг все тайны и просто испытывал тебя, а ты не выдержала испытания. Я ж тебе говорила, возьми только одну щепотку — и болезнь как рукой снимет.

— Эй, Сукхрам! — позвал меня старый Панчу, закуривая хукку. — Ты ведь тоже умеешь лечить.

— Я не умею лечить от всех болезней. Я знаю, как лечить волдыри и нарывы, ссадины и раны, немного — дурные болезни. Но разве от всего можно вылечить? Судьба — все мы от нее зависим.

— Уж больно мальчишка хорош, — вздохнул старый Панчу. Он сделал несколько глубоких затяжек, закашлялся и, отдышавшись, спросил: — Мать-то мальчонки где?

— Она, бедняга, три дня и три ночи не спала, — сокрушенно закачала головой Рупо, — а вчера не выдержала и сказала: пусть помрет несчастный, нет больше ее сил. Другого, мол, рожу. Что ж, ей самой умирать из-за него?

— Это она сгоряча такого наговорила, — в голосе Панчу слышалось недоверие. — Вчера я сам видел, как она зажгла светильник на могиле святого. Где она сейчас?

— Спит с каким-нибудь мужиком, — сердито проворчала Рамо. — Потаскуха, даже теперь угомониться не может. Вон она тащится.

Мать мальчика, невестка Рамо, шла к нам неверной, усталой походкой. Четыре бессонные ночи сломили ее. Казалось, она вот-вот заснет на ходу. Подойдя к нам, она протянула Рамо монету в восемь ан и горестно вздохнула:

— Вот только и смогла заработать. Где его отец?

— Кто ж его знает, где-нибудь в карты играет.

— Найдется что-нибудь поесть?

— Сама голодная хожу, — проворчала старуха. — А тебя что ж не покормили? Где ночь-то болталась?

— Молилась на могиле святого, потом вот пошла, медяк заработала — и снова на могилу.

— Так и ляжешь голодной? — всплеснула руками старуха. — В горшке осталось немного гороху. Поешь. У меня нет зубов, мне его не разжевать. На сына-то пойди взгляни.

— Да ну его! Уж лучше бы умер, — в отчаянии ответила та и заплакала, медленно опустилась на землю и тут же уснула.

Я постоял немного, потом вернулся в шатер.

Каджри уже выкупалась. Она сидела чистая, с подведенными сажей глазами и считала деньги. Она украсила волосы красивым деревянным гребнем.

— Двадцать ан, — показала она мне. — Что с ними делать?

— Дай мне.

— Тебе? Нет, не дам. Лучше на дело потрачу.

— Как это?

— Куплю себе кофту.

— Кофту?

— Да, нарядную, красивую.

— Зачем тебе?

— А разве я не пойду с тобой?

— К Пьяри?

Она улыбнулась и кивнула головой.

— Не понимаю, зачем еще наряжаться.

— Ты же сам сказал ночью. — Она гордо улыбнулась. — Вот будет здорово! Пусть твою Пьяри полицейский наряжал, а когда я приду в новой кофте, она подумает, что это твой подарок. Ну и разозлится же она! Можно, я скажу почтенной госпоже, что я, мол, не велела тебе покупать, это ты сам?

Я смотрел на нее во все глаза.

— Ты что же, идешь с ней ссориться?

— Нет, просто встретиться.

— И поссориться?

— Ладно, зачем тебе деньги?

— Теперь уж не надо, — бросил я.

— Почему?

— У тебя всего двадцать ан, а ты хочешь купить кофту. Тебе самой не хватит.

— Если повезет, будет еще пять рупий. Твоя Пьяри не может подождать дня три?

— Она ждет нас сегодня. Что ж, скажу ей, что Каджри хочет сперва принарядиться.

— У тебя что, язык отсохнет, если соврешь разочек ради меня?

— А что ж сказать — что ты заболела?

— Это она заболела. А мне с чего хворать? Меня господь пока миловал!

— Да что же я тогда скажу?

— Ты скажи… Скажи так: «Пьяри, Каджри шла к тебе, чтобы ты втерла краску в ее ноги, но по дороге раздумала… Дня через три-четыре снова попытаюсь уговорить…»

— Каджри!

— Ну, ну, я пошутила, — согласилась Каджри. — Ну, скажи, что я занозила ногу. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Какой вопрос?

— Зачем тебе деньги?

— Отстань же наконец!

— Заклинаю тебя! Возьми все, только не отмахивайся так от меня.

— Я принесу тебе новую кофту, Каджри. А сейчас дай мне рупию.

— На. — И она положила мне на ладонь шестнадцать ан.

Я с нежностью посмотрел на нее. Каджри зарделась.

— У Рамо тяжело болен внук, — сказал я. — Матери и бабке нечего есть. Они купят еду и принесут ребенку лекарство.

К моему удивлению, Каджри вдруг припала к моим ногам.

— Какого мужчину я получила! Сама судьба послала мне его. Пьяри ушла от тебя, но не смогла тебя забыть. Теперь я знаю, почему. Ты настоящий, у тебя доброе, мягкое сердце, Сукхрам. Люди из-за пайсы готовы перегрызть друг другу глотку, но ты не похож на них. Ты удивительный человек, Сукхрам!

Я поднял Каджри и ласково погладил ее по голове.

— Каджри! Наш мир жесток! Я давно уже понял, что самые тяжелые страдания выпадают на долю бедняков. Я ведь знаю, почему тебе пришлось торговать собой.

— Иначе не прожить! Я привыкла к этому с детства. Но теперь мне хочется, чтобы кто-нибудь полюбил меня и назвал своей.

— Оставайся дома, Каджри. Я схожу в деревню на ярмарку и сегодня же принесу тебе все. Одна-две партии в карты, и я выиграю тебе ткань с каймой, шитой золотом. Зачем тебе страдать, если у тебя есть муж? Я приду и сам разодену тебя, а потом пойдем к Пьяри.

— Нет, нет, Сукхрам! Я тоже пойду на ярмарку. Я буду петь и плясать. Что заработаю, то заработаю. А торговать собой не буду.

Я сжал ее в объятиях. На глазах Каджри заблестели слезы.

— Настоящий мужчина, Курри не был таким. Почему ты такой хороший, Сукхрам? Я не встречала таких карнатов, как ты.

— Карнатов! — закричал я. — Я чужой им!

— Разве ты не из нашего племени? — удивилась Каджри.

— Нет! Моя мать была натни, но отец мой — тхакур.

— Только-то, — засмеялась Каджри. — Сколько таких детей рождалось у наших женщин! Но ты нат, раз тебя родила натни!

— Нет, Каджри, это совсем не так. Пойдем. — Я взял ее за руку и повел за собой. Мы пошли прямо по тропинке. По дороге нам встретился Мангу.

— Эй, Мангу! — окликнул я его. — Возьми, здесь шестнадцать ан… Отдай их старой Рамо. Ее внук болен.

У Мангу заблестели глаза, когда я выкладывал монеты ему на ладонь.

— Смотри, Мангу, отдай ей деньги, не то будет плохо!

Мангу расправил свои могучие плечи и пробасил:

— О чем ты говоришь, Сукхрам! Скажи, ты не будешь против, если я отдам деньги от своего имени?

— Это еще что за фокусы? — возмутилась Каджри. — Ты только послушай, что говорит этот мошенник.

— А зачем тебе это понадобилось? — поинтересовался я.

Мангу смутился.

— Моя жена умерла, ты знаешь об этом, — сказал он. — Сын старой Рамы бьет и мучает свою жену… Ну так вот, если я дам ей эти деньги, она, может быть, уйдет ко мне…

— Ну и мужик! Ты что же, хочешь привести в дом жену на чужие деньги?

Мангу зло посмотрел на Каджри, а потом умоляюще заглянул мне в глаза.

— Будь по-твоему, Мангу, — согласился я. — Отдай ей эти деньги от своего имени. Может быть, тебе и повезет. Но, Мангу, я взял эти деньги у Каджри. Обещай мне, что ты отдашь их.

— Клянусь! — твердо сказал Мангу.

— И смотри, чтобы все деньги пошли на малыша!

— Хорошо.

Мангу ушел, а Каджри уставилась на меня.

— Да ты вроде как святой! — прошептала она. — Я буду молиться за тебя. — Каджри приложила ладони к ушам и защелкала пальцами, показывая, что берет на себя все мои болезни и несчастья.

— Ладно, пойдем, — позвал я.

Каджри покорно шла следом. Я широким шагом шел вперед, она едва за мной поспевала. Дорога была неровной, каменистой. Пройдя один кос, Каджри стала задыхаться, а следующие полкоса ей пришлось бежать, чтобы догнать меня. Начался спуск, усеянный острыми голубыми камнями, они больно резали ноги. Каджри не выдержала и опустилась на землю.

— Дай дух перевести, — взмолилась она. — Куда ты несешься?

— Пошли, пошли, — я взял ее за руку и рывком поднял с земли.

Она покорно двинулась за мной и старалась не отставать.

— Ты мужчина, у тебя такие шажищи, — причитала она на ходу, — мне за тобой не поспеть.

Наконец мы достигли косогора. Начался подъем. Теперь мы карабкались прямо к вершине. На полпути Каджри окончательно выбилась из сил.

— Сжалься, молю тебя! — закричала она. — Я сбила все колени. Не могу я больше.

Вершина все приближалась, теперь мы уже ясно ее видели, но тут Каджри упала. — Не могу, — чуть не плача сказала она. — Я думала, гора небольшая, а она вон какая! Подожди хоть чуточку! Я никогда не взбиралась так высоко. Конца не видно! Долго еще идти?

— Идем, идем. — Я обхватил ее за талию и приподнял.

Мы снова стали карабкаться вверх, но подъем становился все круче и круче. Каджри уцепилась за меня. Она тяжело дышала, ловила ртом воздух и наконец, не выдержав, легла прямо на камни.

— Сжалься! — простонала она. — Больше не могу!

— Устала? — участливо спросил я и огляделся. До цели было еще далеко.

Каджри растирала отекшие ступни.

— Ноги будто свинцом налились, — пожаловалась она, — так больно!

Я опустился на землю рядом с ней, закурил.

— Неужели ты не устал? — удивленно спросила она.

— Я давно привык лазить по горам, — ответил я, выпуская струйки дыма.

Ветер крепчал, стало холодно.

— Взгляни, какая красота, Сукхрам! Посмотри вниз, на поля, они словно маленькие зеленые лоскутки. А дома маленькие-маленькие! Внизу все кажется таким большим, а отсюда… Да ты только посмотри, Сукхрам! Вон, видишь, буйвол ногами передвигает, он совсем крошечный, будто не буйвол, а собачонка!

— Ладно, вставай, хватит болтать!

— У меня ноги не идут.

— Эх ты, а еще молодая!

— Нет, нет, нет! Я старая, старая! Иди сам. Куда ты меня ведешь?

— Осталось еще три подъема.

— Три? — воскликнула Каджри и улеглась.

— Хорошо! Я понесу тебя на плечах.

— Ох, нет, — смутилась Каджри. — Что люди скажут?

— Снизу ничего не разглядят. Посмотри вон на то дерево дхо, снизу оно кажется таким маленьким, а гляди, оно гораздо, выше нас.

Каджри взобралась мне на плечи, свесила ноги и ухватилась руками за волосы. Я стал медленно карабкаться выше и выше. А Каджри только удивлялась моей силе.

Первый подъем я одолел и скомандовал:

— Слезай, горная козочка!

Она сползла и рассмеялась. А потом, вдруг посерьезнев, сняла с шеи амулет и повязала его мне на руку.

— Зачем это?

— Его дала мне мама перед смертью. «Повяжи его своему сыну, — сказала она, — и ничей дурной глаз не коснется его». Ты очень сильный, Сукхрам. Я повяжу его тебе, чтобы никто тебя не сглазил, когда я умру.

Я внимательно разглядывал амулет.

— Выходит, я тебе вроде сына теперь?

— Когда у меня будет ребенок, я сниму с тебя амулет и повяжу ему, я люблю детей, — проговорила Каджри, располагаясь в тени большой каменной глыбы.

— Ты опять расселась? Пошли!

— Я больше не сяду к тебе на плечи. Мне страшно. Когда ты наклоняешься, мне кажется, что я вот-вот упаду и выбью себе все зубы. Душа в пятки уходит.

— Я же иду маленькими шагами. Прежде чем поставить ногу, пробую, выдержит ли камень.

— Нет, все равно я не сяду.

— Ну хватит, полезай мне на спину.

Каджри стала отнекиваться, но я взял ее, поднял, закинул на спину, словно кожаный мех для воды, обхватил руками ее ноги и медленно продолжал подъем. На этот раз я преодолел оба склона без остановки.

— Ты не человек! — стонала за спиной Каджри. — Как ты можешь идти без отдыха? Смотри, не поскользнись! Взвалил меня на плечо, словно мешок, у меня все тело болит.

Я добрался до самой вершины и стряхнул Каджри на землю.

— Ой, убил меня, сумасшедший! Белены объелся!

Я устало опустился на камни.

— Каджри, — переведя дыхание, сказал я. — В тебе не меньше двух с половиной манов веса. Клянусь тебе! Взвали этот груз на осла — не снесет. А с виду вроде нежная, как лепесток.

В глазах Каджри вспыхивали то смех, то досада.

— Хватит! Ты поднял меня на руки, только когда я все ноги сбила об эти проклятые камни! С чего ты взял, что я тяжелая? Лучше на себя взгляни: туша не меньше, чем у купца-ростовщика. А я легонькая, все говорят.

— Ах, вот как!

Мы оба рассмеялись.

Наступил полдень. Далеко в горах слышались крики пастухов. Пасущиеся на соседнем склоне коровы казались белыми неясными пятнышками. Под деревом сидели мальчишки; кто-то играл на свирели.

— У меня так ноги разболелись, нет терпения, — пожаловалась Каджри.

Я подсел к ней, положил ее ноги себе на колени и стал растирать.

— Что ты делаешь?! — вспыхнула Каджри. Ты же сам устал.

— Я уже отдохнул.

— Да не коснется тебя дурной глаз, — произнесла Каджри. Потом притронулась к моим ногам и спросила: — Почему у мужчин столько силы?

Я молча улыбнулся.

— Ты такой большой и сильный, — не унималась Каджри, — а позволяешь собой командовать. Почему?

— Почему? Вот сижу и растираю тебе ноги. Кто еще тебе так рабски прислуживал?

— Да, — согласилась Каджри. А потом, подумав, добавила: — Ты скрытный человек. Наносишь исподтишка удары прямо в сердце. Зачем ты приволок меня сюда? Словно бурдюк с водой.

Я расхохотался. А Каджри продолжала:

— Отец говорил матери, что настоящий мужчина — тот, кто держит женщину в строгости. Его дело — накормить и напоить женщину, не дать ей озябнуть, но избави бог говорить ей нежные слова, не то она тебе на голову сядет. Женщина, как спичка, — зажег и тут же гаси, не то пламя поползет и разгорится так, что не уймешь! А почему ты меня не держишь в строгости?

— У твоей матери, Каджри, был, наверное, строптивый характер. Если моя собака мне верно служит, охраняет меня, сидит без привязи у входа в шатер и лает на чужих, зачем мне держать ее в строгости?

— Ах, вот как ты заговорил? Скажи лучше, что мой отец был прачкой, настирал кучу белья, а ты прачкин осел, который только везет на себе это белье.

Мы опять рассмеялись.

— А ведь верно говорил Исила! — произнес я.

— Что верно?

— Исила не раз говорил, что драчливую ведьму словами не урезонишь.

— Ну и что?

— А то, что если она мне встретится, я попусту слов тратить не стану!

— Будешь меня бить? Ты и так уже начал.

— Я тебя хоть пальцем тронул?

— Ты меня словами бьешь. Синяки на теле поболят и пройдут, а сердечные раны долго ноют.

— Ох и болтунья же ты! Язык, что жернова, мелет и мелет. Я его тебе укорочу!

— Уж не задумал ли ты столкнуть меня с этой горы? — Но, взглянув на меня, Каджри посерьезнела и спросила: — Зачем ты привел меня сюда?

Я смотрел, не отрываясь, на дорогую мне крепость. Она сияла в ярких лучах полуденного солнца.

Каджри подошла ко мне.

— Что ты там увидел, Сукхрам?

— То, ради чего привел тебя сюда, — крепость.

— Чтоб на тебя ее камни обрушились! — закричала Каджри. — Мошенник! Переломал мне все кости только ради того, чтобы показывать эти развалины? Раньше ты мне не мог об этом сказать? Я ее сотни раз видела, исходила все княжество. А ты меня тащил до самых небес, чтобы показать эти камни! Уж не рехнулся ли ты?

— Каджри, ты права! Эта крепость сводит меня с ума.

— А я?

— Ты мне нравишься. А что со мной происходит при одном воспоминании о крепости, я даже не могу объяснить.

— Говорят, там живут злые духи. Отец мне рассказывал, что он побывал в крепости. Там темно, как ночью. Мы тогда с трудом сводили концы с концами, и отец раскапывал старые здания — авось повезет, что-нибудь да попадется. С ним ходило несколько бывалых людей. Говорили, что в крепости много подземных кладовых, набитых сокровищами. Но люди боялись туда ходить. Однажды пошел сам раджа, но все его слуги испугались и пустились наутек. Раджа пригрозил застрелить их из ружья. Но они кричали: «Лучше погибнуть от пули, чем от злого духа!»

— Что же было дальше? — нетерпеливо спросил я.

— Мой отец был тогда в расцвете сил, ничего не боялся. Он сказал матери, что пойдет в крепость, попытает счастья. «А вдруг погибнешь?» — спросила мать. «Всем нам когда-нибудь придется умереть», — беспечно ответил отец. — «Коли суждено, помру сегодня». Он не послушался матери, пошли с ним и другие мужчины. Отец после рассказывал, что там много комнат, комнаты огромные, как дворцы, но темно, хоть глаз выколи. И ветер воет…

Заметив, с каким вниманием я слушаю, Каджри увлеченно продолжала:

— Отец вернулся с пустыми руками. Все они долго бродили по дворцу, но так и не нашли входа в подземелье. В зале, где первый раджа вершил суд, до сих пор лежат набитые трубки. Но если прийти утром, то кажется, будто ночью их кто-то курил! — Каджри сделала страшные глаза и продолжала таинственным голосом: — Один раз сын парикмахера, не знаю уж как, добрался до самой сокровищницы. Он клялся, что там целые груды драгоценных камней, а по стенам развешаны кольчуги и другие доспехи. У стен сложены курковые ружья, а золото везде прямо валяется, но в таких больших слитках, что их не поднять…

Я схватил Каджри за руку. Она удивленно посмотрела на меня: моя рука тряслась от волнения.

— Каджри! — сказал я срывающимся голосом.

— Что ты? — испуганно спросила она.

— Все это принадлежит мне.

— Тебе? — изумилась она. — А, может быть, не тебе, а твоему отцу?

Я не понял, что она шутит, и воскликнул:

— Так ты знаешь? Знаешь все? Да, все это принадлежало отцу!

— Ах, и отцу тоже?

Только сейчас я понял, что Каджри смеется надо мной.

— Я не вру, Каджри, — горячо заговорил я. — Я из рода тхакуров, настоящих владельцев этого замка. Теперь я его хозяин. Мой отец, мой дед, мой прадед и его мать — все они мечтали снова стать хозяевами крепости, ведь было время, когда она принадлежала нам. Злая судьба отняла у нас все.

Не дослушав меня, Каджри залилась громким смехом. Эхо подхватило его и разнесло по окрестным горам. Я нахмурился, ее смех резанул меня по сердцу.

— Не веришь?

— Нисколечко! — И Каджри запела веселую песенку «Когда верблюд отплясывал у буйволицы на рогах». Она засмеялась и затем опять запела, изменив порядок слов: «Когда буйволица танцевала на рогах у верблюда».

— Каджри! — гневно прервал я ее.

— Что прикажете? — с комической почтительностью склонилась она. — Великий государь, твоя рабыня стоит перед тобой на коленях, прикажи, и я вырву глаза у комара и принесу его тебе.

Я был уязвлен, но она не унималась:

— О мой возлюбленный разносчик масла! Сегодня ты приготовил царское угощение! — Каджри снова весело засмеялась, а потом запела: «Ты — мой царь, а я царица, ты хромой, и я хромица…» — Окончив эту песню, Каджри запела другую и закружилась в танце, покачивая бедрами в такт музыке:

Каджри в танце изобразила, как крадется к мужу ее соперница — вторая жена, затем стала делать неприличные движения. В бессильной ярости я отвернулся от нее, но она снова появилась перед моими глазами, вращая животом и бедрами. Она кружилась вокруг меня и пела еще какие-то озорные песни.

У меня на глаза навернулись слезы.

— Да ты никак плачешь? — удивленно и растерянно спросила она. И видя, что я молчу, стала допытываться, в чем дело, что со мной случилось.

— Ничего, — тихо ответил я, отвернувшись.

Каджри взяла меня за руку и участливо заглянула в глаза.

— Так это правда — то, что ты мне рассказал?

— Правда, Каджри.

— Поклянись моим именем!

— Клянусь, Каджри.

В глазах Каджри мелькнул испуг.

— Значит, ты раджа!

— Нет, но я из их рода.

Она молча опустилась на землю; эта новость ошеломила ее. Я поведал ей всю историю про тхакурани. Каджри слушала меня, упершись подбородком в колени, и не сводила с меня глаз. Я закончил, но она продолжала неподвижно сидеть в той же позе.

— О чем ты задумалась? — спросил я.

— Если ты и вправду станешь раджой — чего только не бывает на свете, — ты забудешь меня.

— Почему ты так решила?

— Тогда тхакурани будет украшать твое ложе. А ты будешь говорить: «Зачем мне эта распутная натни!»

— Разве я уже стал раджой? — засмеялся я. — Что ты так испугалась?

— Люди говорят, что во всем всегда виновата женщина. Так считают все. А кто знает свою судьбу? Видишь вон тот маленький круглый павильон на соседней горе?

— Ну?

— Чей он?

— Какого-то святого садху.

— Нет, это павильон в честь натни.

— Натни? — удивился я.

— Да. Эта женщина протянула канат между двумя горами. Раджа сказал ей: «Перейдешь по канату на ту гору, получишь полцарства».

— Ну и она перешла?

— Натни добралась до середины каната, и раджа испугался, что придется расплачиваться. Он подал знак, и слуги перерезали канат. Натни упала и разбилась насмерть. Вот в память о ней и построили этот павильон.

— Раджа нарушил слово!

— Он же был раджа. И ты тоже можешь не сдержать слово.

— Замолчи, глупая женщина!

— С кем поведешься, от того и наберешься!

— Между этими двумя горами не меньше одного коса, — сказал я, чтобы переменить тему разговора. — Откуда взялась такая большая веревка?

— Ну вот! Нашел о чем задуматься! Пришел к радже один такой умник, вроде тебя, увидел семиярусный колодец и спрашивает: «Как такое могли построить?» А жена ткача и отвечает: «Этот колодец, наверно, прямо через крышу спустили в середину дворца» — Каджри засмеялась. — Разве для раджи есть что-нибудь невозможное?

Я не знал, что ей на это сказать.

— Сукхрам, — позвала Каджри.

— Что?

— У раджи были деньги?

— Да. Очень много.

— Так пошли в крепость! Спустимся в подземелье. Может быть, нам повезет и мы найдем сокровищницу.

Ее слова озадачили меня, и я задумался. Кто знает, может, это сам бог устами Каджри зовет меня туда? Иначе почему мне не пришла в голову эта мысль? Я тут же пообещал Хануману ожерелье из чистого золота, святой матери Кайлавари я поклялся принести украшения из драгоценных камней, а отшельникам из храма бога Шивы — мешок муки. На душе стало легче. Мне вдруг показалось, что теперь я и в самом деле раджа. Вот соберу войско и разгромлю всех своих врагов!

— Каджри, — торжественно сказал я. — Я озолочу тебя и Пьяри.

— Ты и Пьяри возьмешь с собой?

— Да, ведь ты ее ненавидишь, — вспомнил я.

— Ведь ты говорил, что она станет моей служанкой. Зачем же равнять нас?

Я рассмеялся.

— Ладно, Каджри, пойдем домой, я проголодался.

Мы начали спускаться. Каджри оступилась и заскользила вниз, но я успел поймать ее за руку.

— Не торопись, — наставительно произнес я. — Смотри, куда ноги ставишь. Если камень сорвется и потянет тебя за собой, ты скатишься вниз раньше, чем он.

На спуск у нас ушло вдвое меньше времени, и мы вышли прямо к шатру.

Услышав плач Рамо и ее невестки, мы поняли, что мальчик умер. Это как громом поразило нас. Малыш был ласковый непоседа, мы привыкли к его веселым затеям и звонкому смеху. С радостными возгласами он забирался на огромную лохматую Бхуру, и мы любовались, глядя на его игры. Бхура ни разу не зарычала на него, наверное, и собака понимала, что ребенка нельзя обижать. Сейчас Бхура, задрав вверх морду, жалобно скулила, и в ее умных глазах застыли слезы.

— Умер? — спросил я Мангу.

— Да.

— Ты отдал деньги? — поинтересовалась Каджри.

— Мангу помог нам, дал четыре аны, — сказала Рамо. — Они нам очень пригодились.

— Мангу! — крикнул я. — Я дал тебе рупию!

Мангу смутился, а обе женщины, сидевшие у тела мальчика, насторожились.

— Ты одолжил мне рупию, правильно, — принимая независимый вид, заявил Мангу. — Я тебе ее верну, и потому не указывай, как мне ее потратить!

— Мангу! Ты низкий и подлый человек! — сказал я.

— Чего зубы скалишь, как лесной кот? — набросилась на него Каджри. — Ты обделил ребенка, как ты взглянешь в глаза его матери?

— Грязная образина! — закричала мать умершего мальчика, поднявшись на ноги. — Значит, ты обманул нас! На, получай! — И она швырнула монеты в лицо Мангу.

Мангу собрал деньги и пошел прочь. Я был взбешен. Я догнал его и схватил за плечо.

— Куда, негодяй? Схватил деньги и пошел, будто их твой отец заработал!

Мангу считал себя сильным. Он рывком стряхнул с себя мои руки и презрительно бросил:

— Нет, их заработал не мой отец, а твоя баба, — и кивнул в сторону Каджри.

Каджри разъяренной львицей бросилась на Мангу и вцепилась ногтями в его лицо. Мангу ударил Каджри, и она упала. Тогда я ринулся на обидчика. Схватившись, мы упали на землю. Рамо и ее невестка подняли крик. Стали сбегаться мужчины. А мы катались по земле, нанося друг другу тяжелые удары. Я ничего не соображал, гнев затуманил сознание.

Каджри верила в мою силу, она уселась поудобней и принялась ругать Мангу.

— Посмотрите на этого мерзавца! Паршивец, ударил меня! Ну, погоди! Сейчас мой муж сотрет тебя в порошок!

Размахивая руками, на нее набросилась мать Мангу.

— Уж не грозишь ли ты нам его женой, этой полицейской подстилкой?

— Пошла прочь, старая чертовка, — оскалила зубы Каджри и стала похожа на кричащую в гневе обезьяну.

В это мгновение Мангу вцепился мне в ногу зубами. Я вскрикнул, собрал все силы и, высоко подняв Мангу над головой, изо всех сил грохнул его о землю. Мангу вскрикнул и потерял сознание. Его мать с воплем пришла к распростертому телу.

Каджри подбежала ко мне и обхватила руками. Моя рубаха была изодрана в клочья. Каджри принялась меня отряхивать от пыли. Я обнял ее и увел в шатер. У меня на ноге проступили следы четырех зубов Мангу, из ноги сочилась кровь. Каджри принесла воды и обмыла ногу. Я сорвал побеги деревца, росшего рядом с шатром, и выдавил сок на раны, а потом принялся за еду. Каджри присоединилась ко мне. Мы ели молча. Я лег. Каджри уселась у входа и, распустив волосы, принялась втирать в них масло, а я тут же заснул.

Когда я проснулся, боль в ноге почти прошла.

— Когда ты его поднял и завертел над головой, — сказала Каджри, — я даже испугалась! Отец небесный! У всех глаза на лоб полезли. Этот Мангу здорово всем надоел, прямо в зубах навяз. Ты же знаешь, они открыли притон за деревней. А Мангу доставляет выручку начальнику полиции и потому чувствует себя как у бога за пазухой.

— Я с ним до конца рассчитаюсь!

— Ох, боюсь!

— Чего?

— Он же настоящий убийца, Сукхрам.

— Ну что ж, вот я его и прикончу.

— Разве ты можешь кого-нибудь убить? — рассмеялась Каджри.

— А вот я пущу тебе кровь, распутница! — я хлопнул ее ладонью по спине.

На глазах у Каджри показались слезы. Наверное, я сгоряча сильно ее ударил.

Каджри вытащила из-за пояса кинжал.

— Ну-ка, бери свой кинжал, я тебе покажу, на что я способна!.

— Женщина, если мне и придется поднять на тебя нож, я не стану бояться за свою жизнь!

— Ты в этом уверен? А ну, берегись!

Каджри метнула кинжал. Я подпрыгнул и еле успел увернуться. Кинжал был послан сильной и точной рукой. Попади он в меня, я бы не досчитался ребра.

— Ну что, понял? — торжествующе произнесла Каджри. — Я вижу, что и мужчины умеют прыгать не хуже обезьян!

Я схватил ее и поднял, как Мангу, высоко над головой.

— О, великий боже! — запричитала Каджри. — Пощади и помилуй! Сукхрам, пусти меня, и я припаду к твоим ногам. Заклинаю тебя! Сжалься! Я — твоя покорная раба!

Я поставил ее на землю.

— У, буйвол! Силища-то какая!

— Опять язык распускаешь?

— У тебя руки крепкие, ты их и пускаешь в ход, а у меня оружие — мой язык!

Я опять рассмеялся. Каджри заулыбалась.

— Смотри, Мангу подкараулит тебя ночью.

— Я разорву его на части.

— А если он в темноте всадит в тебя кинжал?

— Я тоже не с пирожными в руках хожу.

— Припадаю к твоим ногам, но молю, выслушай меня.

— Ладно, говори.

Она прошептала:

— Упрячь его в тюрьму. Он уже два раза сидел. Стоит написать полицейским, и он будет за решеткой.

— Нет, Каджри, я на это не пойду.

— Так я пойду! К ногам твоей Пьяри паду ради тебя. Она заставит Рустамхана упрятать его покрепче.

Мне показалось, что я схожу с ума, я не верил своим ушам. Я поднял Каджри на руки и спросил, глядя ей прямо в глаза:

— Каджри! Неужели ты так любишь меня?

— Я тебе дело говорю, а ты лепечешь, как ребенок. Говорю тебе, надо донести обо всем в участок.

— Нет, Каджри. Мангу из нашего племени. Кто из нас не ошибается? Ну, подрались мы малость, это обычное мужское развлечение. Теперь все улажено. Я к нему вражды не питаю. А Мангу надо просто женить, женщину ему надо.

Неожиданно он сам показался на пороге. Он стоял за дверью и все слышал. В руках у него поблескивал кинжал. Он отбросил его и упал к моим ногам.

Я прижал его к груди.

— Мангу! — сказал я. — Мы с тобой достаточно сильны. Но в драках только зря растрачиваем свою силу.

Каджри застыла от изумления. У входа уже толпились другие наты. Кто-то недоверчиво спросил:

— Мангу просил у тебя прощения?

Я вышел из шатра.

— А что, он шел меня убить?

— Ну да, он шел рассчитаться с тобой.

— Слышишь, Каджри? Мангу настоящий мужчина! Он поступил честно.

Наты молча стояли вокруг.

— Мангу — мой друг, — обратился я к ним, вновь пожимая ему руку. — Между нами нет вражды.

— Я пришел рассчитаться с ним, но Сукхрам великодушен, как лев. Его слов мне никогда не забыть. Сукхрам — настоящий мужчина, — сказал Мангу.

Наты разошлись, вместе с ними ушел и Мангу. Остались только мы с Каджри. Я вошел в шатер и лег на кровать. Каджри взяла кувшин и отправилась за водой. Она вернулась веселая, с водой и перепелом в руке.