Наступила ночь. Подул ветер, зашумел в лесной чаще, и деревья, словно пытаясь спастись от его холодного прикосновения, замахали ветвями, усыпанными нежными клейкими листочками. Высоко в небе замерцали звезды. Издалека доносился отрывистый лай шакалов. Бхура несколько раз тявкнула в ответ. Конь сердито забил копытами. Потом все стихло, и черное покрывало ночи плотно окутало землю. Все предметы утратили свои очертания, даже шатер стал похож на чернильное пятно на фоне усыпанного звездами неба.

— Каджри! — позвал Сукхрам.

Каджри лежала с закрытыми глазами, но сон не шел. Услышав голос Сукхрама, она сразу вскочила.

— Что? Принести воды?

— Не надо, иди лучше ко мне.

Эти слова заставили Каджри затрепетать. Его желание быть с ней рядом прогнало сон.

— Я все время была возле тебя, — сказала она, подходя к нему, — думала, ты спишь, и боялась, как бы не разбудить тебя. — Она спешила успокоить его. Разве она оставит его одного? — Ты звал меня, что? — спросила она.

— Ничего, просто так!

В этих словах скрывалась любовь.

— Полегчало?

— Да, Каджри, мне уже лучше.

Снаружи послышались шаги. Каджри выскользнула из шатра. Сукхрам услыхал, как за пологом шатра беседуют двое, но не мог разобрать, о чем, потому что они говорили шепотом.

— Кто там? — спросил он.

— Явилась наконец! — воскликнула Каджри. — Это жена Мангу.

Сукхрам успокоился.

— Я принесла мясо.

— Накорми его, мясо прибавляет кровь, — слышал он.

Каджри нежно погладила в темноте щеку женщины, желая показать, как она признательна ей. Убить перепелку ночью в лесу — не такое простое дело! Каджри и раньше нравилась жена Мангу. Каджри прослезилась.

Она вернулась в шатер, долго жарила птицу и потом кормила Сукхрама. Пока он ел, она на все лады расхваливала жену Мангу. Сукхрам ел и кивал в знак согласия.

Каджри задумалась.

— О чем ты? — спросил ее Сукхрам.

— На душе у меня неспокойно, — вздохнула Каджри.

— Я прикончу этого Банке! — решительно сказал Сукхрам.

— Хочешь, чтобы тебя повесили?

— По-твоему, значит, надо молча терпеть обиду?

— А что будет со мной, если тебя заберут?

Сукхрам погрузился в раздумье. Связала его по рукам и ногам любовь Каджри! В чем главное счастье человека? В победе над низменными чувствами?

— Помни, ты не один, Сукхрам, тебе и друзья помогут.

— Но и с Банке не так-то просто справиться.

— Мангу говорит, что надо выждать немного… — Каджри остановилась, не закончив фразы.

— Нет, нет, Каджри. Кто теперь не знает, что Банке — мой заклятый враг? Полиция всех арестует! Еще и тебя обесчестят!

— Много ли во мне чести! Кто меня считает за человека? Я — падшая женщина, распутница, другого имени у меня нет! Один ты уважаешь меня, потому что ты добрый.

— Грех человека скрыт в его душе, человек грешит только душой, а ты душой чиста!

— Нет, Сукхрам. Такие, как я, никогда не заслужат прощения.

Оба умолкли. Но не потому, что им больше нечего было сказать. Они просто не находили слов, чтобы выразить свои мысли и чувства.

— Я уходила, — нерешительно начала Каджри, внимательно глядя на Сукхрама и стараясь угадать, какое впечатление произведут ее слова. — Пока ты спал…

Сукхрам насторожился.

— Куда? — тихо спросил он.

На лице Каджри появилось лукавое выражение.

— К возлюбленной самого Рустамхана, — беззаботно сказала Каджри.

Сукхраму показалось, что у него земля уходит из-под ног.

— Каджри! — воскликнул он.

— Чего кричишь, я ведь рядом, слышу, — усмехнулась Каджри.

— Ты была у нее? Когда же ты успела? — недоумевал он.

— Пока ты лежал без сознания.

— Так это правда? — Он посмотрел ей в глаза долгим, пристальным взглядом, как будто хотел проникнуть ей в самую душу. — Каджри! — сдавленным голосом произнес он и молча схватил ее за руку. — Ты меня не обманываешь?

Она неохотно начала свой рассказ, ей и самой не все было ясно.

— Сперва Пьяри испугалась, потом принялась бранить меня. Ну, и я в долгу не осталась. Сказала, что это из-за нее тебя ранили. Она стала биться головой о дверь. А я говорю: ты бы лучше подумала, как Банке отомстить. Она ответила, что ничего сделать не может. Я обругала ее, она на меня бросилась с кулаками. Тут прибежал ее полицейский, но она заступилась за меня, а его выгнала… А потом я ушла.

— Стало быть, вы поладили.

— Я лучше буду ладить с тобой, — сказала Каджри. — У тебя есть лошадь, собака Бхура. Пусть и Пьяри живет при тебе. Мне-то что? Я кормлю собаку, даю траву коню, и ей тоже что-нибудь перепадет.

— У тебя каменное сердце, — произнес Сукхрам. — Думаешь, я, как слепой котенок, ничего не вижу, не понимаю. Нет, женщина, я понял, отчего ты льешь слезы! Но кто обо мне подумает? Кто поймет, каково мне? Даже караванный верблюд, которого привязали к хвосту другого, ухитряется по пути ухватить где колючку, где пучок травы. Но я, я не смею думать о себе, у меня нет права! Иди, иди только прямо, не смей смотреть по сторонам, не то твоя разлюбезная подружка утонет в слезах от горя!

Каджри залилась веселым смехом.

Мир был восстановлен. Казалось, что и ссоры никакой не было. За шатром сгустилась ночь, дул холодный ветер, шелестя сухими листьями, а в шатре царили мир и согласие.

— Болит? — участливо спросила Каджри и провела рукой по волосам Сукхрама.

— Голова — нет.

— Чандан искусный лекарь.

— Он знает тайну трав.

— А плечо ноет?

— Немного.

— Ты бы уснул.

— Нет, вечером выспался. Теперь можно и поболтать.

— Тебе нельзя много разговаривать, — назидательно произнесла Каджри, но тут же не утерпела и спросила: — А ведь с тобой дрались пятеро, правда?

— Не все ли равно, сколько?

— И ты не знал, что против тебя замышляет Банке?

— Нет. Ну, были кое-какие подозрения, потому-то я и захватил с собой палку.

— А если были подозрения, зачем полез на рожон? Боялся, что тебя обвинят в трусости?

— Каджри, не женского ума это дело.

— Где уж мне!

Сукхраму было неприятно вспоминать о случившемся. Он попытался переменить тему разговора, но Каджри не желала слушать ни о чем другом. Сукхраму пришлось поведать и о своем разговоре с Пьяри и Рустамханом. Каджри внимательно слушала.

— Сукхрам, обещай исполнить то, о чем я тебя попрошу, — сказала она.

— Что еще?

— Нет, сначала пообещай.

— Да говори же!

— Ага, теперь ты уже даешь обещания с оглядкой. Совсем перестал мне верить. Нечего мне тебе сказать!

— Каджри! Мы — отверженные. Что мы можем сделать против сильных? У нас все отняли. Ведь я — владелец старой крепости…

— Ты, может быть, и отверженный, — возразила Каджри, не обратив внимания на его последние слова. — Я — нет!

— Твое «нет», Каджри, делу не поможет. Посмотри, что творится в деревне: крестьянин — нищий, голодный, но ростовщик дает ему взаймы, ему доверяет. А мы — ниже их всех, хуже деревенской собаки. Почему мы с тобой наты, Каджри?

— Потому что нас родила натни.

— Почему мы не родились от женщины высокой касты?

— Видно, не судьба.

— Но мы ведь такие же люди, как и они, почему же все притесняют нас?

— А кого не притесняют в этом мире? Полицию, ростовщика, даже заминдара! А остальные разве знают покой? Тот, кто притесняет, говорит, что делает это ради того, чтобы набить себе утробу, накормить жену и детей… Сукхрам, человеческая утроба — вот что правит в этом мире. Ради нее угнетают людей. Опусти в нее горстку зерен, смотришь — тело согрелось, на душе легко, летать хочется. Я смотрю на жизнь, как она есть. И раньше так было, и впредь то же будет. Непонятно, почему так происходит. А не все ли равно? Выпало нам жить — будем жить. Мужчине все доступно в жизни, а разве женщина от него отстанет? Ты только поправляйся, Сукхрам. Мы уйдем отсюда в другие края. Заживем новой жизнью, эта мне уже надоела. Недавно я встретила Курри. Увидел он меня, рассмеялся и говорит: «Каджри, когда ты была со мной, ты никогда не носила таких рваных башмаков. Не стыдно?» Я ответила ему: «Ты никогда раньше не вспоминал о стыде». Тогда он сказал: «Всевышний поселил в лесу змей, скорпионов и пантер; мы — тоже лес, Каджри…» Я повернулась и ушла.

Каджри встала, подошла к горшку и, запустив в него руку, достала сигареты.

— На, — протянула она одну Сукхраму, а другую взяла себе.

Оба закурили.

— Такими сигаретами ты угощала меня в нашу первую ночь.

Каджри покраснела.

— Ты все помнишь, — порадовалась она. — Я всегда говорила, что ты попугай.

На душе у них опять стало легко и весело.

— А теперь спи, — приказала Каджри.

Сукхрам задремал. Каджри долго, не отрываясь, смотрела на него. В руках у нее дымилась сигарета. Сегодня она курила с удовольствием, она глубоко затягивалась, выпуская изо рта клубы сизого дыма. Сукхрам ровно и глубоко дышал. К шатру подошла Бхура, посмотрела на хозяйку и уселась у самого входа. Она преданно несла службу и не смыкала глаз. Каджри продолжала курить, облокотившись на спинку кровати. Уснул конь, его теперь не было слышно. До Каджри доносились только ночные шорохи. Казалось, будто кто-то трется о край шатра. Ветер стал понемногу стихать…

Когда Сукхрам открыл глаза, на дворе было совсем светло. На дереве весело щебетали птицы. У входа в шатер спала Бхура, окончив свое бдение, а за шатром бил копытами и мотал головой пробудившийся конь — раньше него проснулись мухи.

Сукхрам чувствовал себя бодрым и почти здоровым. Он повернулся на другой бок и замер от удивления.

Каджри спала, положив голову на спинку кровати. Она так, сидя, и уснула. Сукхрам решил ее не будить.

Человеку надо очень устать, чтобы заснуть в таком неудобном положении. Но она проснулась сама. Подобно матери, спящей вместе с ребенком и просыпающейся от его малейшего вздоха, пробудилась Каджри.

Она громко и протяжно зевнула, затем встряхнулась, чтобы окончательно прогнать сон, протерла глаза, накрыла платком голову и села на постель. Потом, как бы вспомнив о Сукхраме, посмотрела на него и улыбнулась.

— Я уснула. Ах, как я хорошо выспалась, — произнесла она и залилась громким, счастливым смехом, заставившим Сукхрама забыть о своих ранах.

Он почувствовал новый прилив сил. Пусть он все еще прикован к постели, но этой ночью, когда Каджри бодрствовала у его изголовья, он во сне проник в тайны, где скрывается сама жизнь, где царят любовь и преданность.

А Каджри продолжала смеяться. Она выглядела счастливой, и пусть от усталости у нее свинцом налились веки, но она улыбалась и сияла. Она знала, для кого живет.

— Я очень счастлив, Каджри, — взволнованно произнес Сукхрам и замолчал, словно боялся спугнуть свое счастье.

— Почему ты вдруг это сказал? — спросила Каджри.

— Не знаю, как тебе объяснить, — серьезно ответил Сукхрам. — Не знаю. Просто у меня есть ты. Вот и все. И больше мне ничего не надо.

Каджри ушла. Сукхрам приподнялся и сел на кровати, потом нерешительно встал, сделал несколько шагов и сам удивился, что держится на ногах.