— …Мне исполнилось двенадцать лет, — рассказывал Сукхрам. — Я еще говорил высоким, ломким голосом, но постепенно выходил на дорогу юности.

Многое уже позабылось, но я отлично помню, что в ту памятную ночь было полнолуние.

Мой отец сидел в хижине и потягивал вино. У него были длинные усы и острые, как у орла, глаза. Все, кроме моей матери, боялись его. Моя мать была натни. Ей было лет тридцать пять, не больше.

Спускаясь с гор, лунный свет серебрил долину, и в его мерцающих переливах тонкими лезвиями высвечивались стебельки сухой травы. Более прекрасного зрелища я не мог себе представить. Я стащил у отца несколько бири, забрался в укромное местечко под деревом, среди причудливо изогнутых корней, и долго вглядывался в синеватые ночные тени. Издалека слышалось пение юношей и девушек. Чей-то красивый и сильный голос выводил нежную, трепетную мелодию, которая странно волновала меня.

Полный диск луны выплыл из-за гор и смело нырнул в озеро, обернувшись серебряной лодкой со множеством пассажиров — светло-желтых зайчиков. Набежавшие волны опрокинули лодку, и светло-желтые зайчики запрыгали, заплясали на волнах.

Я загляделся на темный молчаливый лес, который простирался до самого горизонта. В свете луны лес был особенно красив.

Неожиданно послышался хриплый, густой бас моего отца:

— Сукхрам! Эй, Сукхрам!

Я побежал на голос. Отец сказал:

— Сукхрам! Мы идем в лес. Я покажу тебе, где растут целебные травы. Сегодня полная луна, все видно, как на ладони.

— Хорошо, отец! — сказал я.

Он обнял меня и поцеловал в лоб. От него исходил терпкий запах вина, но у нас в доме все пили. Когда я был маленький, моя мать давала мне несколько капель, чтобы я скорее заснул. Я привык к запаху вина, и не это меня поразило в отце в то полнолуние. Отец казался мне необычно взволнованным, он раскачивался, как могучий баньян, чьи висячие корни-ветви погрузились в землю, дав жизнь новому дереву. И, подобно старому баньяну, он, возложив руки мне на плечи, задумчиво смотрел в бескрайнее небо, в посеребренный луной небесный простор.

Мы пробирались сквозь кустарник. За лесом пела натни:

А голос ната отвечал:

Мы шли краем леса. Отец был мрачен, он не смотрел по сторонам. Я впервые видел его таким задумчивым. Отец был отважным человеком, руками разрывал лисьи норы, легко догонял и валил на землю антилопу нильгау и побеждал дикобраза. Один раз на глазах у всех он убил гиену, рыскавшую в наших краях и нагонявшую ужас на всю окрестность. Отцу не жилось на одном месте, он кочевал от деревни к деревне. Мою мать он очень любил и ни разу не поднял на нее руку. Когда она напивалась пьяной и начинала заигрывать с другими мужчинами, отец молча брал ее на руки и уносил домой. Я часто слышал, как по ночам он шептал ей ласковые слова.

Мы вышли к маленькому храму Дурги, стоявшему на краю леса. За храмом мы увидели сидящих у костра мужчин и женщину рядом с ними. Это была моя мать. Они пили вино и смеялись.

Отец пошел было к ним, но неожиданно остановился, услышав насмешливый голос Исилы, человека с очень темной кожей, сидевшего напротив матери:

— Ну и тхакур! Он и из тебя решил сделать госпожу?

— Да, — странным, неуверенным голосом ответила мать. Она как будто собиралась что-то добавить, но передумала.

— Его родила цыганка, опять заговорил Исила. — А он, вишь, хочет, чтобы господа признали его своим, вот он и кричит: «Я не нат, я не нат! Я тхакур!»

Все засмеялись. Второй мужчина, Манка, налил вино в глиняный горшок и пустил его по кругу. Горшок переходил из рук в руки, и каждый старался отпить как можно больше. Я взглянул на отца. Он будто прирос к земле. Выражение его лица испугало меня. Я подумал, что нам лучше поскорей уйти, и тихо сказал:

— Отец, луна скоро спрячется за горами, и мы тогда ничего не увидим. — Он вздрогнул, взял меня за руку, и мы пошли.

В ту ночь лес показался мне особенно таинственным. За лесом вновь послышалась песня. Ее звуки едва доносились до нас, и мне вдруг почудилось, что я сплю и сквозь сон слышу слова колыбельной, смысла которой мне никогда не узнать…

В лесу отец выискивал и подбирал какие-то корешки и травы и отдавал их мне.

— Хорошенько запоминай их, сынок, — приговаривал он и рассказывал, как ими пользоваться. — Я не буду жить вечно. Я обучился всему этому у натов. По их обычаю отец передает свое искусство сыну.

— А мы разве не наты?!

— Нет, сынок, — торжественно сказал отец. — Мы не из их несчастного племени. Их преследуют, бросают в тюрьмы. Но ты и я, мы — тхакуры. Слышишь, тхакуры! — Его голос зазвучал хрипло и надсадно, казалось, отца мучает жажда. — Мы тхакуры! — Отец перешел на свистящий шепот. — Взгляни туда. Ты знаешь, сынок, что это? — Он показал рукой на чернеющие вдали стены.

— Недостроенная крепость, — ответил я.

— Это наша крепость. Мы с тобой ее владельцы. Теперь в ней хозяйничает английский холуй, раджа. Он проводит дни и ночи с продажными женщинами. Ему и дела нет до страданий простых людей! Этот подлец бесчестно захватил крепость. А настоящие ее владельцы — мы! — Волнение мешало отцу говорить, прядь черных, слегка тронутых сединой волос выбилась из-под тюрбана и свисала ему на лоб. Его большие глаза сверкали из-под густых нависших бровей.

Я был потрясен. Мы — владельцы недостроенной крепости! Богатство, власть — вот что нас ожидает. Кровь бешено стучала в висках. В моем воображении росли могучие, уходящие высоко в небо стены.

— Отец, — прошептал я. — Это правда?

— Да, сын, — отозвался он. — Было время, когда наш род владел этой крепостью.

— Кто сказал тебе об этом?

— Твой дед.

— А ему кто сказал?

— Твой прадед.

— Расскажи мне!

Отец опустил глаза, как бы собираясь с мыслями, а потом сказал:

— Твой прадед, а мой дед был прямым наследником этой крепости. Мы тхакуры, а не наты. Понял?

— Да, отец, но почему ты не говорил мне об этом раньше? — пылко воскликнул я.

— До сих пор ты был всего лишь мелким кустарником. Разожги я тебя, и ты бы погас от пригоршни воды. Теперь же ты подобен молодому лесу, и, если я поднесу огонь, твое пламя будет разгораться с каждым дуновением ветра.

Я опустился на траву, обхватил голову руками. Отец ласково посмотрел на меня.

Неожиданно из леса вышла мать. В руке у нее был кинжал, поблескивавший в лунном свете. Мать подошла и порывисто обняла меня.

— Ты мой сын, мой сын. Слышишь, ты мой, а не его, — быстро заговорила она. — Ты не его сын. Ты не тхакур.

— Женщина! — с болью в голосе крикнул отец.

— Это мое дитя! — продолжала мать. — Мой единственный сын. Он не будет таким сумасшедшим, как ты. Ты довел себя до безумия, но я спасу моего мальчика. Он не станет таким, как ты!

— Пусти, — взмолился я.

— И тебе не стыдно говорить так со мной? — обрушилась она на меня. — Неблагодарный! Чего я только не натерпелась ради тебя! — В голосе матери слышались и горечь, и любовь, и ревность. — А ты, — гневно закричала она на отца, — грязное цыганское отродье, кто тебе поверит, что ты тхакур! Живешь в поганой хижине, а болтаешь о дворцах. Но мой мальчик не будет таким, как ты!

— Замолчи, женщина! — взревел отец.

— Меня не запугаешь! Полоумный тхакур! — гневно закричала мать. Ее глаза метали молнии. — Ты плюешь в колодец, из которого пьешь! Когда умер твой отец, ты был беспомощным ребенком. Мой отец воспитал тебя. Столько натов добивались меня, но я стала твоей. Могла ли я знать, что ты будешь всю жизнь меня презирать! Разве ты меня любил? Ты только хотел, чтобы я родила тебе сына, мечтал вырастить его тхакуром. А я лучшие годы отдала тебе. Начальник полиции Харнам сулил мне райскую жизнь, но я отвергла его ради тебя. Каримхан посадил тебя в тюрьму и грозил, что не выпустит, пока я не уступлю его домоганиям. И для твоего спасения я пошла к нему. Ради тебя и твоего сына я ходила в годы неурожая из деревни в деревню и проводила ночи с другими мужчинами, чтобы хоть что-нибудь заработать и спасти вас от голодной смерти. Люди моего племени никогда не презирали меня. Только ты один пренебрегал мною.

Мать была пьяна и едва держалась на ногах. Отец слушал молча, закрыв лицо руками.

— Сукха, мой раджа, — продолжала мать, обращаясь ко мне, — я говорю тебе правду, ты не его сын, ты нат. Я не могу сказать, кто твой отец. Откуда натни знать отца своих детей!

— Нет! — громко закричал я. — Я его сын! Я — тхакур! Отец, ведь правда, я тхакур?

Отец отнял руки от лица и горестно покачал головой.

— Твоя мать во многом права, пусть, — промолвил он наконец дрожащим голосом. — Но она лжет, что ты не мой сын. Ты мой! Ты — сын тхакура! Ты владелец крепости…

Прежде чем отец успел закончить, я воскликнул, обращаясь к матери:

— Слышишь, что сказал отец?

— И ты с ним заодно? — изумленно проговорила мать, все еще не решаясь поверить моим словам. — Так-то ты ценишь материнскую любовь? Змееныш! — Слова заклокотали у нее в горле, но вдруг она рассмеялась каким-то безумным смехом и обернулась к отцу: — Ну, тхакур! Забирай своего наследника! И прощай…

С этими словами она опрометью бросилась к зарослям у старых полуразрушенных водоемов, куда обычно приходили на водопой пантеры. Мать бежала, не оглядываясь, а я растерянно смотрел ей вслед. Отец вскрикнул и ринулся за матерью.

— Женщина, — кричал он на бегу, — остановись! Заклинаю тебя! Остановись! Ради сына!

Но мать бежала все быстрее и вскоре скрылась в кустарнике. Через мгновение оттуда послышался страшный вопль, и я увидел отца, схватившегося с двумя пантерами. Я закричал, зовя на помощь. Из табора прибежали люди с зажженными факелами, но было уже поздно. Отец и мать погибли.

Я остался один.

Слезы застилали мне глаза. Я вспоминал скорбное лицо матери. Только любовь помогала ей переносить равнодушие отца, не мое презрение она не смогла вынести и решила умереть. Мое сердце обливалось кровью. В ту ночь я остался сиротой.

Ко мне подошли Исила и Манка.

— Как это случилось? — спросил один из них.

Я не отвечал и продолжал плакать.

— Наверно, он узнал обо всем, — сказал Исила.

Манка покачал головой и не ответил.

Они ушли, а я заплакал еще безутешнее. В голове проносились несвязные мысли: я видел себя то тхакуром, владельцем крепости, то мне казалось, что это я убил отца и мать. Я не представлял себе, что теперь со мной будет.

Луна скрылась за горами. Одиноко сидел я в предрассветной мгле, погруженный в тревожные думы, как вдруг кто-то нежно погладил меня по голове. Я обернулся и увидел Пьяри, дочь Исилы. У нее была очень светлая кожа и большие удлиненные глаза. Недавно ей исполнилось девять лет. Подобно девушкам из касты канджаров, она повязывала голову платком. Она дружила с детьми канджаров и переняла все их повадки и обычаи. Она была более развитой и сильной, чем ее сверстницы, а в ловкости могла потягаться с любым из мальчишек.

— Сукхрам, — нежно сказала она.

Я молча поднял на нее глаза.

— Ты плачешь?

Я уткнулся ей в плечо и горько зарыдал, а она нежно гладила меня по голове.

— Пьяри, иди домой, — позвал Исила.

— Не пойду.

Исила не понял, в чем дело, он подошел ближе и потянул дочь за руку. Пьяри заплакала.

— Не пойду я с тобой! — упиралась она.

— Что это на тебя нашло?

— Я останусь с Сукхрамом.

Люди из табора слышали этот разговор. Они засмеялись, но кто-то сказал: «Позови и его, Исила. Сукхрам ведь нам не чужой».

— Ну, Сукхрам, — сказал тогда Исила, — вот тебе мое решение: пусть будет так, как хочет Пьяри, будешь жить у нас. Но если ты обидишь ее или станешь презирать и корчить из себя невесть что, то, как бог свят, мой кинжал напьется твоей крови, а когда я умру, то за меня будет мстить злой дух ната Исилы.

Мы вернулись в табор. Я перенес весь наш скарб в хижину Исилы. Кроме Пьяри и ее отца в хижине жила мать Пьяри, Сауно. Пьяри была единственной дочерью Исилы, но совсем не походила не него.

Когда я раскрыл ларец отца, то нашел в нем портрет знатной госпожи. Судя по одежде, она жила очень давно.

— Кто это? — удивленно спросила Пьяри.

— Откуда я знаю?

— Положи картинку на место, — сердито сказал Исила, но Пьяри была упрямой девчонкой.

— Отец, а ты знаешь, кто это? — упрямо твердила она. — Ну, скажи!

Мать Пьяри, Сауно, сидела за прялкой. Исила, чтобы отвязаться от дочери, дал ей подзатыльник. Пьяри заплакала и прижалась к матери, а Исила невозмутимо принялся раскуривать хукку.

— Чего уставился? — повернулся ко мне Исила, — иди-ка прогуляйся!

Я не двинулся с места.

— За что ты его гонишь? Как не стыдно? — набросилась на мужа Сауно, прижимая меня к себе.

Исила презрительно пожал плечами и отвернулся.

— Дочь избаловала, а теперь и мальчишку испортит, — проворчал он.

— Ну чего ты придираешься? — продолжала Сауно. — Единственное дитя просит тебя. Неужели тебе трудно ей ответить?

— Ладно, ладно, — смягчился Исила. — Женщина на этой картинке жила три поколения назад, от нее и пошли все беды. Бесстыжая, спуталась со слугой. А этот горемыка, — Исила показал пальцем на меня, — потомок сына этой потаскухи…

— Она была хозяйкой старой крепости? — спросила Сауно.

— Да.

Сауно крепко поцеловала дочь, а затем и меня.

— Исила! — торжественно сказала она. — Сегодня ты соединил мою дочь с человеком из рода настоящих владельцев крепости! — Глаза Сауно светились радостью. — Поняла, Пьяри? Ты теперь не натни, ты — жена господина. И жить ты должна, как госпожа. Сможешь ли ты вести себя с подобающим достоинством? Закрывать лицо от посторонних и жить в роскоши, как они. Или пойдешь по рукам, как другие натни?

— О чем ты болтаешь, Сауно? — прикрикнул на нее Исила, но глаза его растерянно бегали по сторонам.

— Ах, я болтаю? — возмутилась Сауно. — А ты, значит, не хочешь, чтобы твоя дочь жила в чести? Мы наты. Нас здесь никто ни во что не ставит. Полицейские бросают нас в тюрьму, когда им вздумается. Слуги раджи похищают наших женщин. И нас же еще называют ворами!

Исила молча выбивал трубку, ему нечего было возразить. Он виновато поглядывал в мою сторону. Я сидел потупившись, а Сауно ласково гладила мои волосы. Пьяри легла, положив голову на колени матери. Исила встал и подошел к нам.

— Нет, Сауно, пойми, — говорил он, притянув Пьяри к себе. — Пьяри моя дочь. Я хочу, чтобы она стала такой же натни, как ты. И больше никем. Кто нетвердо стоит на земле, но хочет дотянуться до неба, обязательно упадет лицом вниз…

Я вскочил, обнял Пьяри и прижал ее к себе.

— Пьяри моя, — твердо сказал я. — Я тхакур, а она моя тхакурани.

Сауно засмеялась.

— Помнишь, Исила, — воскликнула она, схватив мужа за руку, — ты ведь и сам когда-то так же обнял меня и сказал мне те же слова.

Исила нежно посмотрел на жену, а затем повернулся ко мне. Глаза его сразу стали злыми.

— Ты что же, все-таки настаиваешь, что ты тхакур? — процедил он сквозь зубы. В его голосе я почувствовал насмешку, удивление и… сочувствие.

— Припадаю к ногам твоим, почтенный тхакур, — склонив голову, шутливо приветствовала меня Сауно.

— Но запомни, несчастный! Раз и навсегда! — грозно произнес Исила. — Ты нат! Ты будешь жить с нами, и даже собака тхакура будет от тебя нос воротить. Понял?

У меня на глаза навернулись слезы.

— Раскис! — презрительно бросил Исила. — Разревелся! У кого не умирают родители! Эх, ты, теленок! Пойдем, я покажу тебе лесные корни и травы. В нашем таборе в них знали толк лишь двое — той отец да я. Отца твоего не вернуть, теперь я буду учить тебя. Это большое искусство, — продолжал он тихим голосом, — такое большое, то даже полицейские меньше придираются, если знают, что ты можешь им понадобиться.

Я вытер слезы. Сауно заулыбалась и поцеловала меня в лоб. И Пьяри тоже вслед за матерью ласково взяла меня за руку. Я почувствовал себя в кругу близких людей и впервые за все время улыбнулся.