…Сукхрам лежал у себя в шатре. Тревожные мысли проносились у него в голове. Какую мечту лелеял он в начале своей жизни? Случайное событие тех далеких времен оказало роковое влияние на его жизнь, заставило его без конца думать о старой крепости. И вот сегодня, спустя столько времени, его мечта все еще оставалась мечтой.
А в действительности его преследовали одни неудачи…
Уже давно перевалило за полдень. Сукхрам приподнялся и сел. Он подумал о Чанде. Как мог он обречь ее на такие страдания? По какому праву он причинил столько горя чужому ребенку? Не будь она незаконнорожденной, ее жизнь сложилась бы совсем по-иному, она воспитывалась бы в роскоши, не зная ни горестей, ни лишений, а не прозябала бы здесь, в заброшенной глухой деревне, где испокон веков людей разделяли касты и классы…
…Нескончаемые ливни залили дороги. Женщины, пробиравшиеся к колодцу, по колено увязали в грязи. Выходя на улицу, крестьяне разувались, чтобы сберечь свою ветхую обувь.
Тяжелые, низко нависшие над деревней облака раньше времени приблизили сумерки. Где-то в вышине слышались раскаты грома. Постепенно небо завесила сплошная пелена свинцовых туч, не оставив в нем просвета. Так собираются над головой неудачника неисчислимые беды, не оставляя ему ни проблеска надежды.
Стояла стужа. Повсюду горели костры, вокруг них тесно жались друг к другу озябшие люди. И в двадцатом веке они недалеко ушли от своих первобытных предков. А ветер злобно налетал на деревья и с диким завыванием, похожим на хохот сумасшедшего, рвал листву.
Озеро тонуло в сизой дымке. Оно бурлило и выходило из берегов. Этот никому не нужный зимний дождь губил первые зеленые побеги посевов, сводя на нет многодневный, изнурительный труд крестьянина. Блестевшая под ливнем старая крепость казалась багровой. Пронзительно кричали озябшие павлины, нарушая тишину позднего вечера.
…Чанда спала. Сукхрам сидел и курил хукку. Кончив курить, задумчиво чистил трубку. Вдруг Чанда вскочила.
— Я приду… я приду… — в бреду бормотала она.
Сукхрам окликнул ее.
Чанда вздрогнула.
— Кто здесь? Ты, отец! — она широко раскрыла глаза, но не улыбнулась, как бывало раньше. Она перестала улыбаться в тот самый день, когда Сукхрам запретил ей встречаться с Нарешем. Сукхрам был сам не свой. Он-то знал, как она мучается.
— Что с тобой, доченька? Отчего ты проснулась? — спросил он.
— Просто так, дада, просто так, — грустно ответила Чанда.
— Доченька моя, ты думаешь, я тебе враг? Нет, моя девочка, поверь мне. Но что могу я поделать? Мир неподвластен мне. Если я на все это решился, то лишь для того, чтобы спасти тебя.
— Я ведь не упрекаю тебя, отец.
— Но ты перестала улыбаться, ты постоянно о чем-то думаешь. Я вижу. Доченька, постарайся забыть о своих горестях, у тебя еще вся жизнь впереди.
— Мне приснился удивительный сон, отец. Очень странный сон, — проговорила она задумчиво. — Будто я была в старой крепости.
Сукхрам вздрогнул.
— Не веришь? Я так и знала. Своди меня в крепость, отец! Мне приснилось, что она зовет меня.
Сукхрам испуганно взглянул на дочь.
— Нет, Чанда, сны — сплошной обман и больше ничего, — проговорил он. — Там одни развалины…
— Знаю, отец, — ответила Чанда.
— Мир велик, доченька! Ты еще ничего не видела, ничего не знаешь, поэтому и мечтаешь о чуде.
— Но, отец, я смогу пойти к Нарешу, только если стану тхакурани.
— Доченька, послушай отца, не упрямься, — сказал Сукхрам, не обращая внимания на ее слова.
— Я все равно пойду, — серьезно проговорила Чанда. Сегодня она была настроена особенно решительно. Ее настойчивость насторожила Сукхрама.
— Куда пойдешь? — с тревогой в голосе спросил он, все еще надеясь, что дочь одумается.
— Я уже сказала, — ответила Чанда. — Туда! Вот она, прямо. — Чанда показала пальцем на старую крепость.
Сукхрама охватило недоброе предчувствие. Чанда, этот нежный цветок, и вдруг пойдет в крепость, в царство злых и коварных духов!
— Нет, Чанда, тебе нельзя туда ходить!
— Почему?
— Там змеи, скорпионы, пантеры. Там опасно! — почти крикнул Сукхрам.
— Тогда и ты иди со мной, — настаивала Чанда.
Сукхрам понял, что не сможет отговорить ее. Теперь она зовет его с собой. Вдруг он услышал шепот дочери:
— Дада, правда, я — тхакурани?
Тхакурани!!!
— Нет, ты Чанда, — стараясь быть спокойным, ответил Сукхрам. — Ты моя Чанда, всего лишь Чанда, моя любимая дочь. Кто тебе внушил, что ты тхакурани?
Чанда, усмехнувшись, покачала головой. Сукхрам растерялся, не зная, что сказать.
— О, шел дождь? — спросила она, выглянув из шатра.
— Да, доченька. На улице страшно холодно, — обрадовался Сукхрам.
— Ну и что же? Зато потом нам будет тепло, — сказала Чанда.
— Когда потом? — не понимая, спросил Сукхрам.
— Когда мы с тобой вернемся оттуда, — ответила Чанда.
— Откуда? И почему нам станет тепло?
— Из крепости. Тогда у нас будет богатство, дада! Все люди станут угождать нам, станут нам низко кланяться. Дада, ведь богатство очень почитается в нашем мире, правда? Если б я была дочерью знатного человека, я была бы…
Сукхрам вытер выступившие на глазах слезы.
— Ты плачешь, дада?
— Ничего, ничего, не обращай внимания.
— Ты думаешь, мне грустно, что я твоя дочь? Нет, дада. Ты очень хороший.
— Я плохой, Чанда. Очень плохой. А ты поистине настоящая рани. Но судьба и к тебе была немилостива… — с трудом проговорил Сукхрам и замолчал. Слезы душили его.
— Ты пойдешь со мной, дада?
Сукхрам невольно вспомнил Каджри. Перед ним вдруг возникло ее улыбающееся лицо.
— Нет, Чанда. Забудь о крепости, забудь о ней! — твердо сказал Сукхрам, прогоняя видение.
— Слушай, дада… Я видела там кошку… — нерешительно проговорила Чанда.
Сукхрам похолодел от страха.
— То гуджри, Чанда… — еле выговорил он.
— Если она всего лишь гуджри, чего ее бояться, — рассмеялась Чанда. — А я тхакурани! Крепость моя! Я показала жене Мангу портрет из твоей шкатулки и расспросила ее обо всем. Дада, ты ведь тоже тхакур…
— Нет, нет, доченька. Я не тхакур, я карнат, низкий карнат. Забудь об этом, забудь! — испуганно запричитал Сукхрам. Ему вдруг показалось, что он слышит безумный смех своей матери: «Берегись, огонь уже подобрался к тебе. Он испепелит твою душу!»
— Отец, почему ты скрывал это от меня?
— Нет, я ничего не скрывал.
— Тогда почему ты не рассказал мне, что ты из рода тхакурани? Я же твоя дочь… Я тоже принадлежу к ее роду?
Сукхрам хотел бы обо всем рассказать Чанде. Но как он мог поведать ей, что она — плод греха? Какой предстанет она тогда перед Нарешем? Достаточно, что ее называют натни! В глазах людей натни и потаскуха — одно и то же. Люди никогда не поверят, что он сохранил Чанду в чистоте, что он не позволил даже тени всего того, что сам ненавидел, упасть на нее. Когда Каджри и Пьяри были молодыми, натов можно было в любое время обвинить в каком угодно преступлении и арестовать. Теперь многое изменилось. Потому-то он и смог уберечь от полиции ее девичью честь. Чанда не жила даже с Нилу, хотя и стала его женой. Она до сих пор на что-то надеялась, берегла себя для Нареша. Как же он мог сказать ей, что она незаконнорожденная?
— Отец! — снова заговорила Чанда.
— Да, доченька?
— Я ясно видела…
— Что?
— Груды золота и брильянтов, которые охраняла змея. Увидев меня, она опустила голову и уползла…
Слова Чанды взволновали Сукхрама.
«Кто знает, может быть, девочка говорит правду? — подумал он. — Если нам удастся завладеть сокровищами, Чанда станет богатой и знатной. Она же внучка раджи и дочь рани. Она потомок тех, кто правил Индией. Когда-то англичане были хозяевами тхакуров. Перед ними тхакуры в три погибели сгибались. А теперь попади золото нам в руки, Чанда будет жить во дворце, она сможет купить даже своего Нареша».
Ему показалось, что каждый день его горемычной жизни, каждый камень старой крепости взывает к нему: «Проснись, Сукхрам! Проснись во имя счастья своей дочери!»
Перед ним вновь предстал образ отца в день его гибели. В тот день в присутствии матери отец крикнул ему: «Ты не нат! Ты — тхакур!» И вот сегодня тхакурани явилась к нему в облике Чанды, чтобы осуществить свою давнюю мечту — завладеть крепостью. Она вспомнила о своих сокровищах.
Теперь он уже не прежний покорный Сукхрам.
«Богатство! Перед ним преклоняется весь мир. Вся деревня будет у моих ног, когда я завладею сокровищами. Даже отец Нареша забудет о своей касте и первым прибежит на поклон. Богатство! Груды золота и брильянтов!» — проносилось у него в голове.
Страсть к богатству, пробудившаяся в его душе, не давала ему покоя.
— Пошли, Чанда, — внезапно проговорил Сукхрам, решительно поднимаясь. — Может быть, я еще увижу тебя во дворце. Видно, судьба избрала тебя, чтобы осуществить то, чего не смог сделать я.
Чанда взяла факел и, накинув на себя мешковину, прикрыла его. Теперь факел был надежно защищен от дождя. Сукхрам положил спички в карман куртки и потуже затянул дхоти. Чанда подоткнула подол юбки, закрепила его сзади, и они вышли на улицу.
Дождь лил как из ведра. Дул резкий пронизывающий ветер.
— Вода в озере вышла из берегов. По краю идти опасно, — сказал Сукхрам. — Берег весь размыло. Пошли в обход.
Чанда повернула к зарослям кустарника. Вода затопила все. В саду не было видно тропинок, и в любой момент можно было угодить в яму. Чанда поскользнулась, но Сукхрам успел подхватить ее. Теперь они шли осторожнее, ощупывая каждый шаг. Кругом все окутала сизая дымка. Мраморный дворец, омытый нескончаемыми потоками воды, тускло поблескивал в свете уходящего дня. Мокрые листья вздрагивали под тяжелыми дождевыми каплями. Казалось, они дрожат от холода. Издали в окнах хижин мерцали огни. Сукхрам и Чанда, хлюпая по воде и проваливаясь в неглубокие ямы, упорно продолжали свой путь.
Мешковина намокла и отяжелела. Стоило им хоть слегка приподнять ее, как холодные струи ударяли в лицо. Лес, шумевший слева от них, изнемогал в борьбе со стихией. По нему с сердитыми всплесками хлестали потоки косого дождя, напоминавшие гигантских сказочных драконов. Подмытые глыбы земли то и дело обрушивались в пруд.
Когда Сукхрам и Чанда добрались до крепостного водоема, их оглушил могучий голос озера. Сотни бурных потоков с грохотом низвергались в него. Прибрежная трава, которая еще до вчерашнего дня поднималась чуть не в рост человека, сегодня едва проступала над водой.
Миновав водоем, Сукхрам и Чанда добрались до входа в крепость.
— Иди сюда, Чанда. Вот и главная дверь, — Сукхрам указал на одну из трех дверей, ведущих во внутренний двор.
— Разве ты бывал здесь? — спросила Чанда, переступая порог.
— Да. В молодости, вместе с Каджри.
— С кем? С моей мамой?!
— Да, — неуверенно ответил Сукхрам.
Сукхрам и Чанда сбросили с себя намокшую мешковину и положили у двери.
— Не утащат? — усомнился Сукхрам.
— Кто решится прийти сюда, дада? — рассмеялась Чанда. — Это же мой дом, сюда могу приходить только я. Можешь не беспокоиться, никто ее не возьмет!
Решительный голос Чанды еще больше встревожил Сукхрама. «Откуда в ней такая смелость? Неужели это моя Чанда? Нет, это говорит не она! Это и вправду тхакурани», — в волнении думал он.
Во внутреннем дворе всегда стоял полумрак, а сейчас из-за ненастья здесь было совсем темно. По стенам стекали струйки воды, на полу стояли лужи. Вместе с ветром сюда залетали косые потоки дождя. Под водой скрылась лестница, ведущая во внутренние помещения.
— Зажги его, дада, — попросила Чанда, протягивая Сукхраму факел.
Но спички отсырели и не зажигались. Сукхрам немало повозился, прежде чем сумел запалить факел. Тряпка, пропитанная керосином, вспыхнула ярким пламенем. В трепещущем свете факела камни на стенах принимали причудливые очертания, а сами стены, казалось, тихо шевелились.
— Дада, ты видишь? Стены нам кланяются, — рассмеялась Чанда. — Нареш — тхакур, а я теперь тоже тхакурани. Дада, почему ты мне раньше ничего не говорил о крепости? Ты знаешь, что произойдет, когда мы завладеем сокровищем? Нареш станет моим! Никто не посмеет отнять его у меня!
Сукхраму стало страшно от ее слов.
— Дада, когда ты был здесь, вы шли с мамой этим же путем?
— Да, — сказал Сукхрам. — Но мы ничего тут не нашли.
— Моей маме было тогда столько же лет, сколько и мне?
— Нет, она была старше.
— У меня была хорошая мама?
— Очень хорошая.
— Дада, а какой была твоя старшая жена?
— Она тоже была очень хорошая.
Сукхрам и Чанда добрались до незнакомой ему части крепости.
— Дай-ка факел мне, я огляжусь. Не отходи от меня, — сказал Сукхрам и пошел впереди Чанды.
— Нет, дада, лучше ты иди за мной, — возразила Чанда. И Сукхрам покорно согласился.
Они вошли в огромную комнату. Стены ее уходили вверх и казались совсем черными. Кое-где из них повыпадали камни, и через образовавшиеся щели свисали проросшие корни. Сукхрам следовал за Чандой, а она подняла факел повыше, чтобы оглядеться. Впереди была еще комната. Они вошли в нее и сразу услышали шипение.
— Чанда! Змея! — крикнул Сукхрам.
— Ее-то я и видела во сне, дада.
— Иди лучше за мной, Чанда, берегись!
Чанда отвела руку с факелом в сторону, откуда доносилось шипение, и они увидели, как змея, раздув капюшон, неподвижно смотрит на них.
— Дада, не бойся, она не укусит. Мангу рассказывал, что когда-то в крепость приезжали торговцы зерном. Говорят, что здесь, в земле, зарыты их богатства.
Змея поползла прямо на людей.
Сукхрам отпрянул назад.
— Дада, не пугайся, она не тронет.
— Отойди! — взмолился Сукхрам.
Но Чанда не сдвинулась с места. Она наклонила факел. Змея остановилась и раздула капюшон.
— Дада, посмотри, есть ли пятна у нее на голове? Э, да это кобра!
Змее не понравился запах керосина, исходящий от факела. Она отползла назад и снова подняла голову.
Факел разгорался все сильнее. В комнате стало светло. Змея испугалась света и скрылась в одной из щелей в стене.
— Видел, дада? Я же говорила. Она сама уползла. Она же божество наших предков. Разве она решится нас ужалить? — рассмеялась Чанда.
Сукхрам растерянно переминался с ноги на ногу. Он не знал, что ответить. Страх все больше охватывал его.
— Пойдем дальше, дада, — торопила его Чанда.
— Куда мы пойдем, Чанда?
— Как куда? Раз мы наткнулись на змею, значит, сокровища где-то рядом, — уверенно сказала Чанда.
Сукхрам окончательно растерялся.
Он вспомнил, как они пришли сюда вместе с Каджри. Разве тогда было так страшно? Нет. Каджри боялась — это верно, ро он ведь не боялся. Так почему же он дрожит теперь? Разве он перестал быть настоящим мужчиной? Неужели он стал трусом?!
Что произошло? — с удивлением спрашивал он самого себя. Куда девалась его уверенность? Правда, тогда он был молод и с ним была Каджри, которую он оберегал и защищал. Но разве дело только в этом? Почему сегодня девочка, которую он вынянчил на своих руках, указывает ему дорогу и говорит: «Не бойся», словно она его госпожа?!
Чанда стала спускаться по боковой лестнице. Сукхрам нехотя следовал за ней. Ему хотелось вернуться, он сердцем чувствовал, что произойдет что-то ужасное, непоправимое. Ведь крепость — это пристанище призраков!
— Будь славен Хануман! Защити нас от злых духов. Слава тебе, Бхайро! Охраняй нас сегодня! — приговаривал про себя Сукхрам.
Когда они поднялись по узкой лестнице, пламя факела затрепетало. Висевшие под потолком летучие мыши тучей взлетели и заметались над головами Сукхрама и Чанды. Неожиданное вторжение людей встревожило их.
Спустившись вниз, Сукхрам и Чанда опять оказались в огромной комнате. В самом ее центре находился прямоугольный бассейн. Они подошли к нему и остановились. Чанда заглянула в бассейн, и Сукхрам последовал ее примеру. В бассейне лежало несколько обезглавленных людских скелетов. Черепа валялись рядом, отдельно. На полу в комнате толстым слоем лежала пыль. Временами сюда сквозь щели врывался ветер, и тогда казалось, будто он гулко ударяет в невидимые литавры. Пламя факела рвалось в сторону, и на стене плясали тени, напоминающие огромных медведей, которые широко раскинули лапы, чтобы поймать светлые блики.
Кругом царило запустение. Сукхрам чувствовал, как им все больше овладевает тревога, а Чанда была спокойна, она даже смеялась. В пустой мрачной комнате ее смех отдавался гулким эхом. Сукхраму чудилось, что в соседней комнате ей вторит другой женский голос. Скользящий свет факела то вспыхивал, попадая на обломки запыленных зеркал, висевших на стенах, то тускнел, не в силах пробить вековую пыль.
— Дада, — позвала Чанда. — Там люди?
— Какие? — опешил Сукхрам. Голос его дрожал.
Ему показалось, что на самом деле кто-то стоит рядом. Он задрожал как в лихорадке. Безотчетный страх, от которого кровь стынет в жилах, охватил его. Эта крепость — настоящая людская могила! Как здесь темно! Сукхраму померещилось, будто души умерших и погибших здесь требуют вознаграждения за все страдания, которые им пришлось испытать при жизни.
— Чанда! — крикнул он.
Его крик странно подействовал на Чанду. Широко раскрыв свои большие глаза, она властно, с угрозой в голосе произнесла:
— Называй меня тхакурани, а не Чандой.
— Тхакурани! — невольно повторил Сукхрам.
— Да, — кивнула Чанда. — Разве ты не видишь, где я? Что подумают эти люди, если ты будешь называть меня по имени? — с укором проговорила она и пошла дальше. Когда она произнесла «Эти люди», рука ее как бы сама потянулась в сторону скелетов. Сукхраму даже померещилось, что скелеты зашевелились. Он стремглав бросился за Чандой и оказался в просторном зале. Со стен стекала вода. В свете факела Сукхрам заметил огромную жабу.
— Ты видишь, дада? — спросила она.
Сбоку от зала шла вереница темных комнат. Слабый свет факела так и не смог побороть эту темноту. Когда отраженные лучи возвращались назад, казалось, что из комнат тянутся бесчисленные щупальца мрака. Они протягивались со всех сторон, стремясь задушить возмутителей спокойствия. Жаба громко квакала им вслед. Сукхрам и Чанда еще долго слышали ее, переходя из одной комнаты в другую. Сукхрам совсем пал духом. Он безмолвно следовал за Чандой, а она с факелом уверенно шла вперед. Они проходили какие-то комнаты, сворачивали в извилистые проходы, опять шли вперед и наконец остановились.
После узкого перехода они оказались в большой комнате, но едва вошли в нее, как на них выскочил какой-то зверь и с жалобным воем бросился бежать. Сукхрам оступился и с трудом удержался на ногах.
— Чанда! — крикнул он, выхватив кинжал.
Ответа не последовало.
Сукхраму показалось, что темнота закричала: «Тхакурани!» Крик подхватили стены и со всех сторон неслись голоса: «Глупец! Называй ее тхакурани. Она же госпожа…»
Тогда Сукхрам крикнул:
— Тхакурани!
— Что, дада, — отозвалась Чанда.
Сукхрам поспешил в дальний конец комнаты, где, присев на корточки, сидела Чанда и перебирала какие-то обломки.
— Тут ничего нет, — сказал Сукхрам.
— Чего нет?
— Сокровищ. Кругом пусто.
Но Чанда не двинулась с места.
— Дада, они должны быть где-то близко. Вон туда уползла кобра, она хотела показать, где они. Она может даже плакать и кричать, как ребенок. Мангу рассказывал, что в старое время, когда у торговцев накапливалось столько денег, что было не под силу их унести, они зарывали золотые монеты в землю вместе со своим ребенком, а сверху клали змею, слепленную из теста, чтобы она охраняла зарытое богатство. Кому посчастливится наткнуться на нее, тот и найдет…
Сукхрам озабоченно смотрел на Чанду, а она продолжала:
— За крепостью уже давно не присматривают. С тех пор как я ушла, она стоит заброшенная!
Сукхрам застыл в ужасе. Сердце его, казалось, сейчас остановится. Он побледнел и тяжело дышал.
На стенах комнаты блестел иней, промерзший пол леденил ноги. Буйные порывы ветра взметали вековую пыль и разносили по воздуху запах тлена и плесени. В одном из полутемных помещений по воздуху вдруг поплыли светляки. Они кружились в фантастическом танце. Фосфоресцирующая вода из озера, просачиваясь маленькими каплями сквозь едва заметные отверстия в кирпичной кладке стены, загоралась бледно-зеленым светом и создавала иллюзию пляшущих звезд.
Сукхрам не мог понять, как это вода может гореть.
— Чанда! — крикнул он. — Что это?
— Огонь!
— Огонь в воде?! — встревоженно воскликнул Сукхрам.
— Да. Вода загорелась, — спокойно ответила Чанда.
Ее бесстрастный голос испугал Сукхрама.
— Чанда, давай вернемся, — взмолился он.
— Не успела я прийти к себе в дом, как сразу же должна возвращаться! — надменно ответила Чанда. — Чего еще от тебя можно ждать? Ты хоть из благородного рода тхакуров, но всю свою жизнь провел среди неприкасаемых! — Чанда презрительно поморщилась. — Я — тхакурани. Я пришла к себе во дворец. А когда выйду из него, меня будет встречать сам тхакур Викрамсинх. И мой Нареш выйдет мне навстречу в остроконечной шапке. Будут играть флейты, греметь барабаны, в небо взлетят огни фейерверка, с треском взорвутся хлопушки, и все небо зальет яркий свет… Я надену украшения из брильянтов и жемчуга, блеск их будет ярче огня, и люди, увидев меня, закричат: «О, сколько драгоценных камней! О, сколько золота у тхакурани!» А я наберу полные пригоршни монет и буду разбрасывать их во все стороны: «Берите деньги и не голодайте, берите, не стесняйтесь! Ведь я — ваша госпожа!»
— Чанда! Ты сошла с ума. Что ты болтаешь? — крикнул Сукхрам голосом, полным страдания.
— Ах, ты ничего не понимаешь! Да и где тебе понять? Ты же родился от натни! — с досадой сказала Чанда и пошла дальше. Сукхрам поплелся за ней.
Снаружи через стены доносился шум, и он вспомнил, как много лет тому назад, когда он приходил сюда с Каджри, были слышны такие же глухие удары, сотрясающие своды… Как и в тот памятный день, Сукхрама охватил суеверный страх. Он не знал, что это шумит озеро, волны бьются в стены крепости.
— Дада, ты слышишь, — спросила Чанда.
— Что, Чанда, что?
Чанда рассмеялась.
— Как гремят барабаны. Я вернулась! Сотни рук бьют в барабаны, потому что вернулась их госпожа. — Чанда гордо выпрямилась.
— Опомнись! — воскликнул Сукхрам.
— Я — тхакурани. Все, что здесь есть, принадлежит мне. Я — хозяйка этой крепости… Я — хозяйка… Смотри, сейчас начнутся танцы, будут стрелять из пушек… Я — рани… — проговорила Чанда и вдруг побежала.
— Чанда! Постой, куда ты? — окликнул ее Сукхрам.
— Не мешай мне! — на бегу прокричала Чанда. — Увидишь, какое сегодня будет торжество в мою честь, как мои слуги будут пригоршнями бросать жемчуг к моим ногам…
Сукхрам догнал Чанду и схватил ее за руку. Он дрожал как в лихорадке.
Чанда оттолкнула его.
Сукхрам пошатнулся, но устоял на ногах.
— Чанда! Умоляю тебя… Подожди! Стой, Чанда! — кричал он, протягивая к ней руки.
Но Чанда металась по комнатам, пока не налетела на стену, больно ударившись головой. Факел выскользнул из ее рук, она вскрикнула и потеряла сознание.
Сукхрам оцепенел от ужаса.
Упавший факел почти скрылся в толстом слое пыли, но пламя, потрескивая, рвалось кверху. Сукхрам взял Чанду на руки и заглянул ей в лицо: улыбка все еще играла у нее на губах. Сукхрам взвалил Чанду на плечо. Тут он вспомнил про факел, наклонился, чтобы его взять, но вдруг ему померещилось, что кто-то опять захохотал страшным голосом. Гулкое эхо разнеслось по комнатам.
Сукхрам шарахнулся от собственной тени, плясавшей по стене. «Сейчас она схватит, сейчас она поймает меня!» А страшный отвратительный смех продолжал звучать у него в ушах. Теперь он напоминал громкий хохот целой толпы, в который то и дело врывался трубный глас ветра. Потом Сукхраму показалось, что вся крепость заполнилась оглушительным, раскатистым смехом…
Он бросился бежать.
Сукхрам бежал, сам не зная, куда, с Чандой на плече. Он то натыкался на стену, то обо что-то спотыкался, но это не доходило до его сознания. Он испытывал панический ужас: он нес на плече тхакурани!
Сукхрам покрылся испариной. У ворот крепости, не умолкая, все гремели боевые барабаны, сзывая людей.
Сегодня наконец вернулась тхакурани! И Сукхрам крикнул вне себя от ужаса:
— Оставь! Отпусти меня! Я не отдам тебе Чанду! Она мне дороже сокровищ! Эй, тхакурани! Ты уже ушла от нас! Зачем ты снова хочешь вернуться?..
В ответ слышался устрашающий хохот. Повсюду его встречал непроницаемый мрак…
— Тхакурани, уйди прочь! — кричал Сукхрам. — Не смей возвращаться в мир живых! Чанда моя! Мне не нужны твои богатства… твои сокровища…
Но вся крепость, погруженная в кромешную темноту, кричала в ответ: «Нужны! Нужны!..»
Сукхрам почувствовал, что силы оставляют его. «Нет, я должен держаться, со мной Чанда… Разве я могу ее бросить?» — мелькнуло у него в голове.
Он преодолел минутную слабость и продолжал свой бег… Ему казалось, что оба они погибнут, если он не вырвется из крепости. Но куда бежать?.. Где выход?..
Стонущий мрак, буйный ветер, скрежет камней, отчаянные вопли голодных, погубленных и этот душераздирающий хохот! Казалось, огромные стада слонов неудержимой лавиной несутся к крепости.
И опять те же глухие удары, сотрясающие стены, новые раскаты того же неудержимого, резкого, устрашающего и зловещего хохота!
— Злодейка! Оставь… оставь мою девочку… пусти… я уйду… пусти меня! — кричал на бегу Сукхрам.
«Оставь девочку… пусти!.. пусти!..» — отвечала ему темнота.
Крик Сукхрама растревожил тварей, ютившихся в старой крепости, и они тоже принялись кричать и выть, каждый на свой лад. Теперь вся крепость наполнилась их криками.
Внезапно Сукхрам остановился. «Что делать? Эти камни проглотят меня, — подумал он. — Нет, здесь нельзя оставаться!..» И он в отчаянии побежал дальше.
Он не останется здесь, чтобы превратиться в призрак! Тогда он будет обречен вечно бродить по крепости среди привидений. Он задыхался, чувствуя, что силы его на исходе. Тогда он и вбежал в комнату, из которой проникал тусклый свет. Не задерживаясь, он стал быстро подниматься по лестнице и наконец выбежал во внутренний двор с тремя дверями, отсюда он с Чандой начал свой путь. Но страх все еще не покидал его…
Сукхраму казалось, что он вырвался из ада. Он не обернулся и не взглянул на крепость. Мешковина по-прежнему лежала у входа.
Проливной дождь не утихал, но пережидать его Сукхрам не стал. Он спустился вниз, к водоему, и тут же по колено провалился в воду. Водоем до самых краев наполнился водой. Вода начала заливать даже верхние ступеньки лестницы. Сукхрам, осторожно ступая, стал пробираться по камням. Он вымок до нитки и дрожал от холода. Наконец он миновал водоем и, почувствовав новый прилив сил, снова побежал. Ему мерещилось, что крепость гонится за ним, хочет догнать и схватить. Ведь он уносил тхакурани, которая стремилась вернуться к своим призракам!
Сукхрам окончательно пришел в себя, только когда добрался до своей хижины. Значит, он все-таки вернулся в свой мир! Сад вокруг дворца, и сам дворец, и все окружающее были стражами иного мира. Они невидимыми руками пытались удержать его.
Дома Сукхрам осторожно положил Чанду на кровать. Он собрал для костра все, что могло гореть, подложил сухой травы, выкопал из-под золы припасенный для растопки тлеющий уголек. Сначала костер только дымил, но вот из-за дыма показался язычок пламени.
Сукхрам переодел Чанду во все сухое, а сам присел погреться у костра, но тут же вскочил и передвинул кровать Чанды поближе к огню. Чанда совсем закоченела. Сукхрам принялся растирать ей руки и ноги, живот и лоб. Постепенно она согрелась, и к ней вернулось сознание.
— Кто это? Ты, тхакур? — спросила она.
— Это я, твой отец, — ответил Сукхрам. Он боялся повторить это страшное слово «тхакур».
— Дада, — вздохнула Чанда, узнав его голос.
— Что, доченька?
— Где мы? В крепости? — спросила она.
— Нет, мы в таборе.
— Разве мы не были в крепости?
Сукхрам хотел заставить и себя и дочь забыть об этом страшном путешествии. Он до сих пор еще вздрагивал при одном лишь воспоминании о пережитом.
— В какой крепости, доченька? — как можно спокойнее спросил он.
— Неужели ты забыл? Мы ведь ходили в старую крепость.
— Что ты, дитя мое! Ты спала, тебе снился сон.
Чанда задумалась. Она села на кровати.
— Дада, мне кажется, мы с тобой ходили туда. Там несметные богатства! Мы уже почти подошли к ним, но что случилось потом, я не помню. Прошу тебя, идем еще раз!
— Нет, хватит об этом, — вздрогнув, возразил Сукхрам. — Ты совсем с ума сошла. Какие только сны тебе снятся! Если ты не будешь меня слушаться, я расстанусь с тобой.
— Отошлешь меня опять к Нилу?
— Нет, сам куда-нибудь уйду.
— Без меня?
— Да, один. Что мне еще остается?
— В чем же я тебя ослушалась? — удивилась Чанда. — Ты приказал мне не встречаться с Нарешем, я и не хожу к нему.
— Вот и хорошо, умница, — похвалил ее Сукхрам.
— Но, дада, мне все кажется, что я — тхакурани, — проговорила Чанда.
— Ты сама не знаешь, что говоришь! — прикрикнул на нее Сукхрам. Но в душе он весь содрогнулся.
Костер в шатре весело потрескивал, и пламя его поднималось высоко вверх. Сукхрам закурил бири.
— Хочешь курить? — спросил он Чанду.
— Нет, — отказалась она. — Ты сам говорил, что бири курят только натни.
— А ты кто?
— Нет!!!
— Стало быть, ты не моя дочь?
— Нет, твоя. Ты ведь тхакур, — ответила Чанда.
Рука Сукхрама, державшая бири, бессильно опустилась, и сигарета упала на землю.
Порывы холодного ветра то и дело врывались в шатер.
— Тебе не холодно? — спросил Сукхрам.
— Дада, почему волосы у меня мокрые? — в свою очередь спросила она.
— Может, ветром сюда занесло косые струи дождя. Посуши их, — сказал Сукхрам. Он встал и сам стал расплетать ей косы.
Чанда не ответила. Она молча покрыла лицо краем покрывала и опять уснула. Сукхрам успокоился, но ненадолго. «Значит, она все забыла? Что с ней происходит? Неужели у нее помутился разум? Нет! Только не это!» Он так бережно растил ее, заменил ей родную мать, отдал ей всю свою любовь!
— Тхакурани! Зачем ты преследуешь нас? — бормотал Сукхрам. — Ты мстишь мне, твоему потомку! За что? Неужели за то, что я не вернул тебе твою крепость? А как поступила ты сама? Ты, недостойная, опозорила весь наш род! Это все равно, что подпалить собственный дом! А теперь ты явилась, чтобы уничтожить свою же семью! Ты задумала погубить девочку, похожую на цветок, вселить в нее свою безумную гордыню! Вспомни, как ты сама, сгорая от гнева, стерла в порошок брильянты и жемчуг!
Сукхрам взглянул на Чанду. Она спокойно спала. Как нежно и красиво ее лицо! Как похожа она на мэм сахиб! Белое лицо с розовым румянцем и огромные глаза, такие же, как у матери. Чанда — дочь англичанки. Что общего у нее с тхакурани?
Но тут же Сукхрам вспомнил: англичанка однажды тоже назвала себя хозяйкой крепости. Значит, и она стала жертвой ненасытной души тхакурани! Сколько людей она еще погубит, чтобы утолить свою жажду? Смилуйся, Всевышний, неужели ей нужно столько жертв?!
Я отдам тебе свою кровь, только пощади Чанду. Убей меня, но не губи мою девочку!
Сукхрам достал из шкатулки портрет тхакурани и фотографию мэм сахиб. С портрета на него смотрела тхакурани, а с фотокарточки — мать Чанды.
Значит, тхакурани приходила сюда сперва в облике англичанки, а теперь явилась к нему в облике ее дочери? До каких пор ему ждать, до каких пор она будет преследовать его?!
Сукхрам взглянул на портрет. Тхакурани улыбалась. «Смеешься, коварная? — пробормотал Сукхрам. — Ты еще смеешь злорадствовать?!»
Сукхрам перевел взгляд на фотографию.
Англичанка как бы говорила ему: «Сукхрам! Моя дочь должна жить во дворце. Не случайно тебе выпало на долю растить Чанду, ведь в прошлой жизни мы были из одного рода раджей».
Сукхрам смотрел то на портрет, то на фотографию, то на спящую Чанду. Ему казалось, что теперь все трое на одно лицо и улыбаются одинаково. У них, наверно, одна душа, одна судьба. Никто из них не знал счастья. Одна была богата, но полюбила бедняка, другую обесчестили и лишили радости материнства, а третья, нищая без роду без племени, любит богатого.
Чанда — дочь англичанки. Но выросла она в доме ната, несчастного ната, за которым мусорщик не поднимет листа из-под еды; ната, при виде которого даже низшие из низших презрительно кривят губы; ната, у которого нет ни клочка земли; ната, над которым безнаказанно измывается полиция, ната, который по сей день считается самым презренным человеком на земле…
Но ведь Чанда — тхакурани!
Тхакурани!!!
Слово это стало расти и шириться, пока не заслонило от Сукхрама весь мир. Да, тхакурани никогда ни перед чем не останавливалась. Ради своей прихоти она осквернила свою касту, спуталась с привратником. Что ей нужно теперь? Ведь и так все уже пошло прахом. Она все бросила тогда и ушла! Зачем же снова возвращаться? Почему там, в крепости, до сих пор скитается ее дух?
Пламя мести истребило все живое. Она всех уничтожила — от ребенка до старика. И все еще не угас огонь ее мести!
— О Чанда, тхакурани, ты хочешь утолить ненасытную алчность своей души, снова обернувшись человеком? Вот уже три поколения твои потомки рождаются из чрева натни, а ты злорадствуешь. Они мучаются и страдают. Отчаяние охватывает их, когда они глядят на свою крепость, а ты улыбаешься и молчишь. Они терпят нужду и бесчестье. Мои предки, тхакуры, став натами, своими глазами видели, каким надругательствам подвергалась их честь. Они плакали кровавыми слезами, но ты смотрела и смеялась.
И вот теперь ты опять вернулась. Ты явилась в облике этой девочки. Если тебе надо было вернуться, то почему ты не вернулась раньше, еще до рождения Чанды?!
Сукхрам пришел в ярость. Он схватил портрет и фотографию и бросил их в огонь. Они вспыхнули ярким пламенем.
— Сгинь, сгори дотла! — проговорил он. С сегодняшнего дня я больше не тхакур. Я — нат! Мать моя была натни, и Пьяри была натни, и Каджри тоже! Это ты превратила меня из тхакура в собаку, а теперь еще смеешься! Я дрожал над твоим призраком, оберегая его, а ты, как молния, испепелила все, что мне дорого. Вон отсюда! Прочь с моих глаз!
От портрета и фотографии остался один пепел. У Сукхрама кружилась голова. Как он ни старался забыть тхакурани, у него ничего не получалось. В пламени костра перед ним вновь заплясал ее страшный облик.
— А! Ты мне все еще грозишь? — гневно воскликнул он. — Но я не боюсь тебя! Я не живу в крепости, где бродит твоя алчная душа. Уходи, говорю тебе! Ты нигде не обретешь покоя, если будешь преследовать мою девочку!
Вдруг Сукхраму показалось, что на кровати у костра лежит совсем не Чанда, а тхакурани…
— Прочь! — в ужасе прохрипел он.
— Что случилось, дада? — встрепенулась Чанда, поднимая голову.
— Доченька, девочка моя, ты ведь не покинешь меня? — проговорил Сукхрам, прижимая ее к своей груди.
— Зачем мне покидать тебя, дада? — Чанда удивленно глядела на него своими ясными глазами. Сукхрам стал понемногу успокаиваться.
— Спи, доченька, спи, — сказал он.
Чанда снова уснула.
Жители деревни тоже спали. Не до сна было лишь обитателям глинобитных хижин. Вода не успевала сбегать с их ветхих крыш, крыши размокли и стали протекать. Где-то вдали раздавались глухие раскаты грома, им вторило эхо в горах, и тогда казалось, что земля и небо стонут и кричат от нестерпимой боли.
Настала ночь. Сукхрам все сидел у костра. Он боялся уснуть. Вдруг кто-нибудь похитит его Чанду. Завтра же он отправит ее к Нилу и заставит их обоих уехать отсюда… Но как же тхакурани?.. Ведь она даже из Англии вернулась сюда…
— Нет, нет… там сокровища… — пробормотала Чанда во сне. — Нареш тхакур… я тхакурани… он мой!..
Сукхрам присел около Чанды и положил руку ей на лоб. Пламя костра причудливо извивалось и плясало под порывами ветра, и Сукхраму иногда мерещилось, что горит не обычный костер, а погребальный. Он в страхе закрывал глаза, а тело его покрывалось холодным потом.
На улице, не переставая, лил дождь. Тяжелые капли с дробным стуком падали на землю. Кругом простиралось царство воды.
Холод усиливался. Завывания ветра чередовались с раскатами грома. Казалось, где-то неподалеку мечется безумная женщина и кричит страшным, истошным голосом. «Что это? Неужели это крики ненасытной тхакурани?» — думал Сукхрам и содрогался.
Шатры натов подмыло водой, и они поплыли. Их обитатели, оставшись без крова, искали прибежище в хижинах, стоящих на пригорке…
Однако всему приходит конец. Прошла и эта тревожная ночь.
Наступило утро, дождь утих. Сукхрам вышел на улицу.
— Ты слышал? Многие хижины смыло… Да что с тобой? — Мангу глядел на измученное лицо Сукхрама.
— Ничего, я спал, — уклончиво ответил Сукхрам.
— Пойдем поглядим, у несчастных и крыши-то над головой не осталось.
Они пошли. Вскоре оба уже помогали людям восстанавливать их жилища.
Чанда проснулась, окликнула отца, но ей никто не ответил.
Какой-то человек с раскрытым зонтом в руке кричал с улицы:
— Эй, карнат Сукхрам здесь живет?
Чанда вышла из шатра. У ограды стоял почтальон.
— Да, здесь, — ответила она.
Почтальон вручил ей письмо. Сукхрам все не приходил…
Тогда Чанда побежала ко мне. Я усадил ее на стул, распечатал письмо и стал читать. Его содержание потрясло меня.
Я перечитал его еще раз и не мог сдержать волнения. Письмо пришло из Лондона.
— Читай вслух, — торопила меня Чанда.
Я прочел ей письмо, переводя с английского на хинди.
Сукхрам!Твой Сойер
Четырнадцать лет прошло с тех пор, как мы расстались. И лишь теперь я решился тебе написать. Четырнадцать лет тому назад я жил в дак-бунгало, а ты работал у меня. Я познакомился с тобой в тот день, когда ты спас мою дочь. Сусанна, которой ты служил верой и правдой, в прошлом году умерла. Я совсем стар, я болен. Сколько мне осталось жить — этого никто не знает. Деньги, которые я скопил, находясь в Индии, пошли мне не впрок, Индия получила независимость. Я не знаю, как ты теперь живешь… Если это письмо дойдет до тебя, ответь мне. Я лежу больной, прикован к постели… С нетерпением буду ждать ответа…
Ты можешь спросить, почему я до сих пор не писал? Мне будет нелегко ответить. Дело в том, что в те времена, когда я рос, мы, англичане, правили миром. И я привык править. Я считал всех индийцев невежественными и глупыми. Но когда я встретил тебя и Каджри, я стал думать иначе. Я видел: даже в нищете и рабстве человек остается человеком. Власть и богатство — вот что лишает человека его сущности, а сущность эта — человечность, которая преодолевает и горы и моря. Она есть и в Англии, и в твоей деревне, где нет таких машин, как в Лондоне, где нет и такого количества людей. Но я не сразу это осознал.
Я не могу ничего сказать о Лоуренсе, кроме того, что он все время искал встречи с моей дочерью и умолял ее о прощении. Он погиб в минувшей войне, а о покойниках не принято говорить плохо.
Знаешь ли ты, как прошла жизнь Сусанны? Когда умерла Каджри, Сусанна отдала тебе все свои сбережения. Вернувшись в Англию, она твердо решила, что никогда не выйдет замуж. Она говорила мне: «Отец, повсюду на земле есть хорошие, великодушные люди. Ты помнишь Каджри? Когда Лоуренс ударил ее, беременную, ногой в живот, она, чтобы не огорчать меня, сказала: „Не плачьте, ребенок ведь дело наживное!“»
Сусанна очень тосковала по своей девочке. Сейчас я уже не боюсь того, что это письмо может попасть в чужие руки. Сколько мне еще осталось?! Теперь я хорошо понимаю, что те понятия чести и закона, которые мы насаждали, предназначались лишь для того, чтобы скрыть наше подлинное лицо, чтобы люди нас боялись. Сусанна говорила мне, что однажды Каджри высказала замечательную мысль: «Почему земля поделена между государствами? — удивлялась она. — Где стоит человек, там и его земля». Как это верно! Вся земля принадлежит всем людям одинаково и грешно ее делить…
Сусанна постоянно вспоминала про девочку, даже в последние минуты своей жизни. Здесь, в Англии, она стала медицинской сестрой. Много достойных людей добивалось ее руки, но она отказывала им. Она была чистой и безгрешной. А тот, кто был виновником ее страданий, всю жизнь раскаивался…
Я скоро умру. Во имя власти, закона и престижа я губил сотни людей. Но сегодня, когда я, отрешившись от всего и всех, раздумываю над этим, мне кажется, что все это делал не я, а какая-то огромная тупая машина, в которой я был всего лишь винтиком.
Как величественна смерть в своей неотвратимости. Она повелевает ничего не скрывать, ничего не утаивать. Каждый из нас на пороге смерти становится просто человеком. И я хочу отбросить от себя все наносное: ненависть, вражду, высокомерие и предубеждения.
Ты вырастил дочь Сусанны. Я знаю, что она тебе очень дорога. Ты сам назвал ее Чандой, правда? Мне об этом говорила Сусанна. Но Сусанны уже нет. Скажи девочке, кто ее мать… Но не бойся, я не собираюсь отнимать ее у тебя, мои дни сочтены. Если ты сообщишь ей, что она моя внучка, эта девочка из Индии почувствует, что люди в наших странах совсем одинаковы. Индия теперь обрела независимость, и я горжусь этим, я понимаю, что если б в Индии все осталось по-прежнему, моя внучка стала бы рабыней. Свобода — великая сила, но только тогда, когда она не строится на подавлении одних другими.
Приласкай за меня Чанду. Мы, христиане, не признаем переселения души. Но ты индус, и, конечно, веришь в это. Я не знаю, рождаются ли люди вновь после смерти, но если рождаются, то я хотел бы, чтобы мы когда-нибудь встретились снова в любом воплощении. От моего имени попроси у Чанды прощения за то, что она, ни в чем не повинное дитя, была нами брошена из-за ложного стыда и предрассудков. Но ее мать очень страдала. Она хотела бы стать выше этих ложных понятий. Но что поделаешь, если общество диктовало ей свои законы. Потому-то она и терзалась всю свою жизнь. Страдания раньше времени свели ее в могилу.
Ответь мне на мое письмо. Если же я не получу ответа, значит, на то была божья воля.
Прощай.
Я смотрел в широко раскрытые от удивления глаза Чанды.
— Теперь ты знаешь, кто я? — сказала она мне с гордой улыбкой. — Я англичанка, а не натни. Нареш мой. Нареш мой! — не веря сама себе, проговорила она. — Они хотели нас разлучить, но теперь им это не удастся! — взволнованно продолжала Чанда. — Я не натни!
— Но послушай, Чанда!.. — начал было я.
— Ты хочешь меня обмануть? Я знаю, все знаю… и больше ничего не хочу слышать!.. — крикнула она и убежала.
Я с тревогой смотрел ей вслед. Куда она теперь пойдет? Что будет делать? Как поведет себя Сукхрам, когда узнает о письме? Наверное, он скажет, что мне не следовало читать ей это письмо.
Надвигался вечер, стало темнеть, хотя и без того день был пасмурным. Ветер не смог разогнать свинцовые облака, нависшие над деревней. Кругом стояла все та же настороженная тишина.
С улицы послышался невнятный говор и шум. Я выглянул в окно.
По улице двигалась странная процессия. Впереди всех шел Сукхрам с Чандой на руках. Сукхрам шел медленными, тяжелыми шагами.
Сукхрама конвоировали полицейские. Но он был совершенно спокоен и, казалось, не замечал никого. В его глазах была какая-то отрешенность.
За полицией, тихо переговариваясь, шла толпа натов — мужчины и женщины.
— Что с ней, Сукхрам? — спросил я, подходя к нему, но в ответ он только негромко рассмеялся. Тогда я взглянул на Чанду, и мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног: Чанда была мертва.
— Кто? — только и спросил я.
— Я, — твердо ответил Сукхрам. — Я! Кто еще осмелился бы сделать такое?!
Мать Нареша остолбенела.
— Вы знаете, кто она? — вдруг крикнул Сукхрам.
И сам Нареш смотрел на него невидящим остановившимся взглядом.
— За что? — тихо спросил он.
— Ты еще спрашиваешь? Но не печалься. Это же не Чанда, это сама тхакурани. Я нашел ее в старой крепости.
У меня от ужаса волосы встали дыбом.
— Она смеялась и все твердила: я — тхакурани, я — англичанка. — А у меня… — начал было Сукхрам, но вдруг захохотал. — Чанда исчезла, я нигде не мог ее найти, — опять заговорил Сукхрам. — Ей приснился сон, и она требовала, чтобы я отвел ее в крепость. От страха я сбежал оттуда. Но она снова пошла в крепость одна… Я ведь тоже из рода тхакуров, а сама она — тхакурани… Целые три жизни она бродила по крепости…
Сукхрам продолжал:
— Люди все время мучили ее. В первый раз ее убили, во второй раз ей не давали кормить ее девочку, хотя молоко так и сочилось из груди… И теперь в третий раз… Но не плачьте, сегодня бог уже избавил ее от всех мучений… Теперь она уже больше не придет никогда!
Зачем я прочитал ей письмо и не удержал ее тогда! Я смотрел то на Сукхрама, то на Чанду, боясь поверить собственным глазам. А он смеялся и говорил:
— Господин! Ты знаешь, где я ее нашел? В подземелье. Вокруг нее лежали груды человеческих костей, а перед ней сидела сова. Чанда твердила ей: «Ну скажи! Скажи мне, где сокровища? Ты знаешь, кто я? Я тхакурани! Это я поставила тебя на стражу!» Когда сова заухала, Чанда тоже закричала, а потом снова обратилась к сове: «Страж подземелья, слушай: Нареш мой! Они не позволяют мне встречаться с ним, потому что не знают, что я — тхакурани. Верни мне мое богатство, и он станет моим, станет моим!..» Я все это сам слышал. Но что было дальше, я плохо помню, мне помнится только, как я говорил ей: «Тхакурани, ты ненасытна, ты все мечешься и не можешь найти покоя. Теперь я освобожу твою неприкаянную душу!» Больше ничего не помню… Младший господин, — обратился он к Нарешу. — Твоя Чанда — хорошая девушка. На, бери ее, Чанда твоя… А та, что ушла, была не Чанда… та была тхакурани… тхакурани! Я только освободил ее душу!
Потом, словно обращаясь к грозно нахмуренному небу, прокричал:
— Теперь твоя алчность утолена, Бхавани! Три поколения ты огнем жгла сердца людей, но теперь, ненасытная, ты наконец успокоишься. Тот страшный мрак… Там скелеты шевелились… А стены кричали: тхакурани… тхакурани!
Сукхрам дико захохотал. И люди вздрогнули, услышав его смех.
— Ты верно говоришь, дада, — сказал Нареш Сукхраму, даже не обернувшись на голос матери, истошно звавшей его. — Они не верили. Но она действительно была тхакурани. Я верил ей… Она была только моей…
Полиция увела Сукхрама. Мой друг вернулся в дом и подошел к портрету Ганди. Он то пристально вглядывался в него, то смотрел на улицу, на крепость, возвышающуюся над озером. Потом он подошел к столу, сел, но, не находя себе места, снова встал, заходил по комнате. Я наблюдал за ним, но не решался спросить, о чем он думал в те минуты.
А Нареш стоял у стены, уставившись в одну точку. Неожиданно лицо его озарилось. Он посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом.
Где-то вдалеке прогремел гром.
— Вы когда-нибудь видели крепость изнутри? Сводите меня туда. Ведь там живет моя Чанда, — проговорил он, подходя ко мне.
Мать Нареша стала бледна, как смерть.
— Нареш, успокойся, — обратился я к нему.
— Нет, нет, я не нуждаюсь в сострадании, — горько усмехнулся он. — Моя тхакурани ушла. А тхакур жаждет крови, так ведь?
Я удивленно взглянул на него.
— Верните мою тхакурани! Зачем полиция унесла ее?
Я с трудом добился у полиции разрешения перенести тело Чанды в дом Викрамсинха. Сукхрам задушил ее. Она кричала, а он пытался заставить ее замолчать. Поначалу мне наотрез отказали, но мой друг был весьма влиятельным человеком, и полиции пришлось уступить. Тело доставили к нам в дом и положили на похоронные носилки. Нареш своими руками украшал ее гирляндами из цветов.
— Сюда немного цветов и вот сюда, — приговаривал он. — Теперь красиво! Посмотрите, на ее лице нет страха.
— Тхакурани! Тебя предадут огню, а я буду жить? Я виноват в том, что не смог тебя спасти! — воскликнул Нареш, когда пламя погребального костра охватило тело Чанды. — Несчастная, к тому времени, когда тебе удалось стать тхакурани, я уже перестал быть тхакуром. Я сделался просто человеком… Я уже шел к тебе и никого больше не боялся! Но ты не знала…
Сквозь сырые дымящиеся поленья прорывалось пламя погребального костра, и Нареш, не отрываясь, смотрел на него.
На следующее утро я решил навестить Сукхрама. К нему в камеру меня провел начальник участка. Сукхрам молча сидел, уставившись в зарешеченное оконце. Волосы у него были всклокочены, бледное лицо страшно осунулось, а глаза глубоко запали.
Он даже не обернулся ко мне. Просто заговорил, словно обращаясь к Нарешу:
— Младший господин, я никогда не убил бы Чанду, она же была частицей моего сердца. Я только освободил блуждавшую душу тхакурани…
Мне было тяжело на него смотреть — он не узнавал меня, и вскоре я ушел.
Когда я вернулся домой, Нареш сидел за столом, накрытым к завтраку.
— …Люди осыпают мою тхакурани жемчугом, — гордо произнес он. Потом, подойдя ко мне ближе, тихо спросил: — Ты знаешь, за что она обиделась, почему сегодня не разговаривала с тобой?
— Нареш! — крикнул я.
— Ага! Теперь припоминаешь! — Нареш расхохотался. — Она же была замужем! Укладывая ее на царское ложе, я забыл украсить нитью жемчуга пробор на ее голове, не раскрасил ей ладони и ступни, не окропил ее сандаловым маслом… Она же великая тхакурани! Еще бы не обидеться…
А высоко в небе гремел гром, его раскаты эхом откликались в горах; казалось, сама земля бросает вызов небу. И в этот момент перед моими глазами предстал образ старика, лежащего на смертном одре в далекой Англии. Его губы, наверное, в последний раз слабо шептали: «Где ты, бедная моя Чанда?»…
Умиротворенный! Прозревший под конец жизни бывший сахиб! Слишком поздно в нем проснулась человечность!
Но где же мой величественный рассказ о торжестве человечности? Что делать, если даже у меня не получилось рассказа… Но я хочу крикнуть во весь голос: «Слушайте, слушайте все! Повсюду раздаются громкие голоса, требующие справедливости. Я тоже не могу молчать. Я торжественно заявляю: только самые простые являются настоящими людьми. Все остальные пропитаны грехом, ибо корыстолюбие и высокомерие закабалило их души. А эти угнетенные, несчастные и нищие люди страдают из-за своего невежества. Их будут угнетать до тех пор, пока они не прозреют, потому что на их невежестве, на их розни и взаимной ненависти зиждется весь мир мрака и насилия… Пока они не прозреют, их дети будут рождаться в грязи и умирать, как бездомные собаки. Может быть, обездоленные так сжились со страданиями, что считают их неизбежными? Но в тот день, когда они познают подлинную человечность, они избавят человечество от страданий. Тогда-то и появится новый человек!»
