Глава 1

Телефонный звонок разбудил Керими в половине четвертого утра. Учащенно забилось сердце. Ночные звонки, будь то телефонные или дверные, навевают отнюдь не радужные мысли и воспоминания для советского человека. Рустам не забыл, что находится в Тегеране, но непрекращающаяся трель телефона вернула его на десятилетия назад. В те кошмарные времена, когда в один день сломалась жизнь его семьи, как и судьбы целого поколения тридцатых годов, граждан первой страны социализма, «общества справедливости и благополучия».

За все долгое время работы в диппредставительстве СССР его только дважды вызывали ночью. Это не практиковалось и не приветствовалось, так как приковывало к советским работникам болезненное внимание местных спецслужб. Что же все-таки там стряслось? Неожиданно задрожала рука, потянувшаяся к телефонной трубке.

– Срочно приезжайте, – на другом конце линии был слышен тревожный голос посла Ивана Садчикова.

– Что случилось?

– Не задавайте лишних вопросов, Рустам, – рассердился Садчиков. – Поторапливайтесь. Машину за вами уже выслали.

Керими повесил трубку и закрыл лицо руками. Возможно, он сделал что-то не так и ему припомнили прошлое его отца. Но где он мог проколоться? Во времени встречи с Ашраф, с Драгунофом? Прошел без малого год после их встречи. К тому же за его отчет о проделанной работе в Париже нареканий не было. Может, кто-то накапал лишнее? У него немало завистников, хоть и должность неприметная. Что же ему делать, если его самые мрачные прогнозы относительно своей судьбы окажутся правдой? Бежать к Ашраф? Просить прощение за отказ от величественной помощи Пехлеви? Вымолить у нее свободу в обмен стать любимой игрушкой? А как же его дети? Они же еще в Советском Союзе. Она обещала, что вызволит их оттуда, если Рустам согласится стать послушным мальчиком принцессы. Он готов был сейчас простить ей все ее укусы и ссадины.

Керими отчетливо рисовал себе выражение лица взбалмошной королевской особы, если он к ней обратится с просьбой подобного рода. Как же ей будет радостно лицезреть гордеца, преклоняющего перед ней колени! Для ее сексуальных фантазий, наверное, не хватало роли раба в исполнении советского дипломата. Она над ним вдоволь поиздевается. Однако если понадобится ради детей, он пойдет и на этот тяжелый шаг. Гордость и порядочность пусть катятся к чертям, когда на кону жизнь твоих близких и себя самого! Сколько глупых и вздорных мыслей кружилось в голове Рустама. Но принцесса все еще во Франции, а ее венценосный братец его ненавидит и давно мечтает вновь отправить Керими обратно в СССР. История могла повториться по прошествии тридцати с лишним лет, по закону спирали.

Рустам молил Всевышнего, чтобы все это оказалось лишь ночным кошмаром или чрезвычайной рабочей ситуацией, какая может неожиданно возникнуть, учитывая специфику дипломатической работы. Надо спешить. Он все обдумает по пути.

Послышался звук мотора приближающейся машины. Рустам посмотрел в окно, когда автомобиль советского посольства притормозил у его дома. Это не «черный воронок» и из него не вылезают люди в форме НКВД. Это прохладная тегеранская ночь, красивая, звездная, как в сказке. И все же мрачные мысли стали одолевать Рустама с удвоенной силой. Он быстро оделся и поспешил вниз, не заметив, как быстро преодолел два лестничных пролета. Чем быстрее прояснится ситуация, тем лучше.

* * *

Посольство в Тегеране в этот день начало свою работу намного раньше обычного. Во всех кабинетах горел свет, учащенной периодичностью слышались телефонные звонки и полушепот сотрудников. Садчиков нервно расхаживал взад-вперед, почесывая подбородок. Его лицо покрывала легкая щетина – не успел побриться. Дверь была открыта. У Рустама отлегло. Здесь решается судьба не одного, простого человека, пусть даже сотрудника посольства. Это суета глобального масштаба.

– Вызывали, Иван Васильевич? – Рустам вглядывался в озабоченное лицо Садчикова.

– Здравствуйте, Рустам. Час назад звонили из Москвы. Сталин умер.

У Рустама потемнело в глазах. Казалось, что красный ковер в кабинете посла вот-вот выскользнет из-под его ног и он свалится на пол, так же, как в одночасье свалилась целая страна, которой он служил. Ведь сказать, что умер Сталин, – все равно что сказать, что исчезло государство, наводящее своей мощью, размерами, политической системой трепет на своих врагов и союзников. Все! СССР больше не существует, так как ушли в небытие ее сущность, идеология, ее система. Даже смерть основателя СССР, Владимира Ленина, не могла так потрясти его устои, как уход из жизни невысокого грузина, с болезненными оспинками на лице и неразгибающимся локтевым суставом. Размывалась основа, укрепляемая страхом и репрессиями, символом которых являлся Иосиф Виссарионович.

Несколько минут сохранялось молчание, которое, как обычно в минуты чрезвычайных ситуаций, часто прерывали телефонные звонки. Садчиков поспешил поднять трубку.

– Да. Да. Понимаю, – кивал посол, все время повторяясь. – Работаем в усиленном режиме. Будет сделано. Да. Да. Конечно. Будет сделано.

Посол положил трубку, после чего снова обратился к своему помощнику.

– Завтра вечером…, – Садчиков запнулся, – уже не завтра, а, получается, сегодня… Тьфу ты, бесовщина! Значит, сегодня вечером вылетаете в Москву. В МИДе проинструктируют, как действовать в свете последних событий. Смерть вождя не должна подвергать опасности проделанную нами большую работу. Возможны встречи на Лубянке. Там у них информация имеется по нашим делам. Все понятно?

– Почти.

– Что еще?

– А вы как, тоже в Москву?

– Пока здесь, а потом, если прикажут, прибуду.

– Скоро персы начнут звонить. Что отвечать?

– Как есть, так и отвечайте. Принимайте соболезнования от имени советского правительства.

– Что же дальше будет, Иван Васильевич?

– Не знаю, – глухо ответил Садчиков. – Еще вопросы имеются?

– Больше никаких.

– Тогда приступайте к работе.

Вопрос Керими был искренним, без ложного пафоса и налета трагедийности. Система лишилась главного стержня. Теперь она может покатиться, рассыпаться, разлететься вдребезги, оставляя под своими смертельными обломками целые земли и народы.

Тайные страхи Керими сбудутся, но десятилетиями позже. Бесконечные кровопролития и хаос будут сопровождать агонию великого государства, так и не понявшего своего истинного предназначения и места в истории. Смерть великого диктатора была лишь прелюдией будущих потрясений.

* * *

Рустам смотрел из окна автомобиля на эту великую человеческую скорбь. Сотни тысяч убитых горем людей направлялись к Колонному залу Дома Союзов, чтобы проститься со своим вождем, которого любили, как свою Родину. Рустам не сомневался в искренности чувств к великому тирану этих безудержно рыдающих и печальных граждан. Для них слова Сталин и Родина были практически синонимами. С этими словами солдаты и офицеры бросались под танки иноземных захватчиков, водружали знамена побед, с этими словами советский народ строил свою послевоенную жизнь. Сталин был их религией. Он наполнял их жизнь смыслом и верой в счастливое будущее. Сталин был их отцом, которого боялись, уважали и любили. Рустам смотрел и мысленно задавал себе вопросы: почему в этой стране диктаторам поклонялись, а освободителей считали слабаками и безвольными правителями? Крестьяне не снимали шапку перед гробом Александра Второго, отменившего крепостное право и давшего им свободу. Мало кто оплакивал Петра Столыпина, проводившего аграрные реформы. Но эти же крестьяне лили слезы перед бездыханным телом человека, который целенаправленно это крестьянство уничтожал. Причины, возможно, заключались в том, что сам Иосиф Джугашвили был плоть от плоти этого народа. Он прекрасно знал психологию общества, в котором жил. Сталин хорошо понимал, что бывает с теми, кто добровольно отдает власть в чужие руки. Ему не надо было лишний раз напоминать, что произошло со Столыпиным, Александром Освободителем, Николаем Вторым и его семьей. Пока жив Великий Вождь, только он сам будет хозяином своей судьбы и своей семьи. Только он лично будет решать, миловать своих детей или пускать под пули, а не какой там большевик Яков Юровский и его палачи, хладнокровно расстрелявшие невинных Романовых в Ипатьевском доме! Такому народу давать слабину нельзя. Лучше перемолоть миллионы самому, чем эти миллионы растерзают тебя и твоих детей.

Керими смотрел и поражался мести Природы, которая не терпит равнодушия и лицемерия. Все те, которые создавали репрессивный аппарат, сами стали его жертвой. Борьба пауков, где в конце в живых остается лишь один, Главный Паук, сумевший сожрать всех, потому что он оказался хитрее и безжалостнее других пауков. Природа мстила не только большевикам. Она отыгралась и на немцах, чьи деньги на русскую революцию обернулись против них самих примерно тридцатью годами позже, когда над Рейхстагом водрузилось Красное Знамя Победы. Ничего не прощается и ничего не проходит бесследно. Ни Брестский мир, ни Версальский договор, ни мюнхенский сговор, ни октябрьский переворот. Природа терпеливо ждет главного момента Возмездия, и он рано или поздно наступает.

Перед глазами Рустама всплывало лицо диктатора во время их единственной встречи, когда Ашраф Пехлеви посетила Москву летом 1946 года. Он навсегда запомнит рукопожатие и добрый взгляд Иосифа Виссарионовича. Керими вспомнил подарок иранской принцессы Сталину – ковер с его изображением, который оценивал сам Керими, будучи атташе по культуре советского посольства в Тегеране. Генералиссимусу ковер очень понравился, и он наградил принцессу орденом Трудового Красного Знамени. Какая несуразица – Ашраф и Трудовое Красное Знамя! Восточный гротеск.

Теперь Сталин взирал на Рустама с траурных портретов, обрамленный в красно-черную полоску, но даже с картин он наводил на людей страх.

Его хоронили как фараона. Это было уже девятого марта. Очередная давка людей в Охотном ряду и на улице Горького (Москва тоже не была исключением в деле переименования улиц и площадей). Рядом с уже почившим фараоном найдется место в усыпальнице и другому почившему… Он также пройдет обряд бальзамирования, чтобы будущие поколения с восторгом созерцали засушенное тело тирана и осознавали свою ничтожность перед его неувядающим величием. Переплывая через реку смерти в лодке Осириса, фараон должен бы захватить с собой еще множество людей, которые будут поклоняться и служить ему в мире ином. Среди них оказались сотни раздавленных тел во время похорон. Жрецы и вельможи, окружившие гроб, к своему счастью остались в живых. Они все еще с ужасом и трепетом смотрят на его безжизненное лицо болезненного цвета, словно он сейчас оживет и потащит всех за собой. За реку смерти, куда он на протяжении всего своего правления отправлял своих врагов, друзей, родственников. Их головы опущены не из-за скорби к умершему. Они боятся посмотреть друг другу в глаза, чтобы не выдать своей тревоги за свое будущее. Ведь кто-то из них должен стать новым фараоном, и не известно, кто кого первым отправит за реку, отделяющую жизнь от смерти.

* * *

Все эти несколько дней, потрясшие Советский Союз, Керими провел в многочасовых беседах с чиновниками среднего звена МИД и МГБ. Ему сообщили о поступающих из заграницы разведматериалах, которые необходимо было тщательно проверить и обработать, чтобы не возникало угрозы дезинформации. Для этого Керими необходимо вылететь в Лондон, где он должен будет встретиться с сотрудниками посольства, а по возможности и с самими носителями информации. Лондонская резидентура считалась одной из самых сильных в советской разведке. Информация, поступающая по этим каналам, редко оказывалась «дезой». Для полной убедительности надо сопоставить мнения Рустама, находящегося в самом эпицентре противостояния, и мнения людей, находящихся вне Ирана, но имеющих доступ к достоверным источникам, судьбоносным для региона. После обсуждения подводился итог, который и определял тактику дальнейших действий.

Вдобавок поездка в Лондон имела для Рустама глубоко личное значение. Он грезил об этом с детства после рассказов Ширин ханум, но никому никогда не рассказывал о своей тайной мечте детства.

 

Глава 2

– Наши источники сообщили, что в декабре прошлого года в Вашингтоне состоялась встреча сотрудников МИб с представителями ближневосточного отдела ЦРУ. Обсуждали совместный план по дальнейшему взаимодействию в иранском вопросе.

– Кто именно присутствовал на этой встрече? – спросил Керими, делая карандашом конспирированные записи в блокноте. – Имен не назвали?

– Если это отдел Ближнего Востока и Африки ЦРУ, то, скорее всего, не обошлось без Кермита Рузвельта, главы отдела, а также шефа иранского подразделения Джона Ливита и, вероятно, его заместителя Джеймса Дарлинга.

– А с английской стороны?

– Кристофер Вудхауз, шеф английской разведки в Тегеране. Его видели в Вашингтоне. Вот у кого бессонные ночи.

Собеседником Рустама был ответственный работник советского посольства в Лондоне Кирилл Волченков. Коренастый, лысый, с редкими рыжими волосами, обрамляющими большой череп, и с очень проницательным взглядом мужчина примерно одинакового с Керими возраста. Он первым получал нужные сигналы из-за океана и самой Англии посредством агентов, работающих на СССР. Указанные им имена не являлись стопроцентной гарантией того, что именно эти люди участвовали на встрече, но скорее всего так оно и было на самом деле. К этому приходили путем логических умозаключений. Источник информации в США сообщал о встрече между спецслужбами их страны и Великобритании. Не было сомнений, что обсуждалась тема вокруг Ирана и его неуступчивого премьер-министра. Сужался круг ответственных лиц по данному вопросу, после чего всплывали имена, указанные советским резидентом в Лондоне. Далее по цепочке шел анализ дальнейших предполагаемых действий.

– Не стоит теряться в догадках. На повестке дня наверняка стоял вопрос о смещении Мосаддыка, – предположил Керими.

– Конечно, – согласился Волченков. – Они испробовали все возможные варианты, от банального подкупа до угрозы широкомасштабной военной кампании, но Мосаддык оказался крепким орешком. Не продался и не испугался. Это спутало карты англосаксов.

– Так просто они не сдадутся. Очень большие ставки на кону.

– Еще бы. Один абаданский завод чего стоит, не говоря уже о политическом значении потери контроля на Ближнем Востоке.

– Огненное кольцо сжимается вокруг старого лиса, – размышлял вслух Керими.

– Не все так гладко, Рустам. По сведениям, переговоры не пришли к логическому заключению. Это лишь прелюдия. Остановились лишь на том, что мнения союзников по Ирану совпадают. Но каковы будут последствия этой встречи и сроки предположительных действий в дальнейшем, это пока окутано завесой тайны.

– К чему еще могут они прибегнуть?

– Не слишком большой выбор. Совместные военные действия против Ирана, включая прямую агрессию, организация и финансирование покушения на Мосаддыка, – развел руками Волченков. – Или, бес их поймет, еще что-то, новое и неизведанное?

– Американцы не пойдут на военный конфликт ради прихоти англичан. Они рады финансировать покушение, только это не так легко осуществить, – рассуждал Керими. – После волны убийств высоких чинов в Тегеране охрана Мосаддыка увеличилась втрое. Он стал слишком подозрительным и редко появляется в людных местах. Возможность теракта минимальна.

– А на ваш взгляд, какие еще могут быть варианты по устранению Мосаддыка?

– Учитывая ненависть иранцев к англичанам, возможно, они попытаются убрать Мосаддыка руками самих же иранцев, чтобы избежать консолидации общества против вторжения извне. Это самый приемлемый вариант. Они постараются создать в Иране обстановку, при которой свержение старика будет выгодно многим политическим силам, даже нынешним союзникам премьера. Какая из этих сил окажется в авангарде – вот это настоящая загадка. Если спросить любого иранца, каждый их них готов занять кресло премьер-министра. Нет ничего притягательнее для восточного человека, чем деньги и женщины. А власть дает и то и другое.

– Бесспорно, – согласился Волченков. – Особенно касаемо старика. Вам придется предупредить наших людей, чтобы не теряли бдительности.

– Я не теряю связей с ними, они в курсе.

– Мы, в свою очередь, будем в постоянном контакте с вами, обеспечивая последней информацией.

– Что думает Андрей Андреевич по этому поводу? – Рустам имел в виду посла СССР в Великобритании Андрея Громыко.

– Уж очень ему все это напоминает ситуацию сороковых годов в Иране. Тогда англичане свергали шаха нашими руками, теперь пытаются скинуть премьер-министра при помощи американцев.

– Англичане большие мастаки на выдумки, – усмехнулся Керими.

Рустаму очень хотелось встретиться и поговорить с послом Громыко, но, к сожалению, сделать этого не удалось. Когда-то они оба выполняли очень сложный политический проект под названием «Борьба за Южный Азербайджан» – Громыко с трибуны ООН, а Рустам непосредственно с места событий. Андрей Андреевич, с присущей лишь ему дикцией и дипломатической хваткой, противостоял английской, американской и иранской делегациям в первом спорном вопросе ООН вокруг Южного Азербайджана. Да, несмотря на все попытки, борьба была проиграна, но у Рустама с тех пор сложилось трепетное, очень уважительное отношение к легендарному дипломату и политику.

…Они увидятся годами позже, когда Андрей Громыко возглавит Министерство иностранных дел Советского Союза, а сам Рустам Керими несколько лет проработает в ближневосточном отделе МИД СССР. Неудивительно, что, закалившись в противостояниях с ведущими политиками мира, Громыко останется в памяти граждан самым сильным министром иностранных дел за всю историю Советского Союза, легендарным «мистером НЕТ».

– Нет, спасибо, не курю, – отказался Рустам, когда Волченков предложил ему сигарету.

– Улетаете завтра? – Волченков выпустил в потолок клуб дыма.

– Послезавтра.

– Вы получили все необходимые документы?

– Да. Я передам все бумаги Садчикову.

– Ну и отлично.

– Как вам Лондон? – Кирилл отодвинул занавес, наблюдая взглядом настоящего эстета, как лондонский дождь омывает городские тротуары.

– Он мне понравился.

– Еще бы! Величественный город.

– Кирилл, можно мне сходить в музей? – неожиданно спросил Керими.

– В музей? – пожал плечами Волченков. – Почему бы нет? В Лондоне много музеев. Какой вас интересует?

– Виктории и Альберта.

– Есть такой. Если не ошибаюсь, он находится на Саут Кенсингтон. Вас нужно туда проводить?

– Не стоит себя утруждать. Это не имеет отношения к нашему делу. – Рустаму не хотелось, чтобы кто-то составлял ему компанию во время его походов в музей. Он всегда любил бродить один в тишине выставочных залов.

– Возьмите хотя бы машину, – Кирилл предложил посольский автомобиль.

– Спасибо, машиной воспользуюсь.

– Тогда удачной вам экскурсии.

– До завтра.

* * *

Ширин ханум ошиблась, когда в своих лекциях, которые она читала маленькому Рустаму, утверждала, что ардебильский ковер был подарен англичанам шахом Исмаилом Сефеви. Оплошность простительна, так как Ширин ханум Бейшушалы была прекрасным знатоком ковров, но не являлась историком древневосточного искусства, коим стал впоследствии сам Рустам Керими. Он тщательно изучил историю ардебильского ковра «Шейх Суфи» и выяснил, что ковер был соткан по заказу преемника шаха Исмаила, Сафиаддином из той же династии Сефеви для ардебильской мечети в середине 16 века. В Англии ковер оказался намного позже, точная дата и причина его попадания на британские острова были детально не известны. В истории такого величественного творения всегда найдется место для тайны, хотя многие историки сходятся во мнении, что ковер был просто украден. Дата первого ознакомления англичан с ковром берет свое начало с 1892 года, со дня выставки «Шейха Суфи» у дилера на Вигмор стрит. Через год руководству Виктории и Альберта удалось собрать огромную для того времени сумму, в две тысячи фунтов, и приобрести его для музея.

«Какой мудрец надоумил их сделать такую покупку»? – думал Рустам, с детской улыбкой на устах рассматривая «Шейха Суфи» с расстояния вытянутой руки. Мудреца звали Уильям Моррис, это был эксперт Виктории и Альберта. Это он убедил руководство музея заплатить баснословную сумму дилеру из Вигмора и приобрести величественный раритет для будущих поколений, в противном случае он мог бы затеряться в частных коллекциях и больше никогда не радовать глаз миллионов ценителей прекрасного. К сожалению, имя этого человека Керими тогда еще было неизвестно. Он не мог всего знать.

В данную минуту он думал лишь о том, чтобы сбылась еще одна мечта его детства. Рекомендации Ширин ханум претворились в жизнь таким необычным и далеким от искусства образом. В судьбу Керими опять вмешалась большая политика. Заговоры, перевороты, политические убийства, нефть, агентурные связи – все то, в чем Рустам себя не видел и не ощущал, однако понимал, что без всего перечисленного он вряд ли оказался бы здесь. Неизвестно, когда бы еще ему удалось посетить лондонский музей, чтобы любоваться историческим шедевром, вытканным из тысяч и тысяч узлов, хранящим в себе яркие орнаменты древнего Ардебиля и школы ковроткачества его родного Тебриза. Рустам ощущал прилив сил и гордости, находясь рядом с этим творением. Ему как никому другому известно, что его земляки, азербайджанцы, живущие на территории Северного либо Южного Азербайджана, являются лучшими мастерами и знатоками ковров. «Шейх Суфи» не единственное тому подтверждение. Кабинет британских премьеров на Даунинг-стрит, 10, как и комнаты Адольфа Гитлера, были устланы ардебильскими коврами. Хозяева этих кабинетов знали толк в искусстве.

Керими смотрел на «единственное в своем роде гениальное творение», как отзывался о «Шейх Суфи» английский знаток искусств Уильям Моррис. Его взгляд сосредотачивался на крупном медальоне в центре ковра и мелких медальончиках, исходящих от него, словно лучи солнца. Они рассеивали тьму и озаряли светом, наполняя красками, рассыпанные по всему пространству цветы. В памяти Рустама всплывал голос Ширин ханум, когда та «с чувством, с толком, с расстановкой» говорила о гератских узорах, тех самых, которыми украшены края ардебильского ковра. Сердце Керими наполнялось счастьем, пока он смотрел на работу своих предков. И в то же время он не мог избавиться от одолевавшего его горького чувства обиды – он вспомнил конфискованный НКВД в его отцовском доме Баку прекрасной ручной работы ковер, выставленный затем в зале Музея Истории Азербайджана. Он помнит день, когда впервые увидел свой семейный ковер в холодном зале музея… Ему было страшно вспоминать эти времена. «Шейх Суфи» залечивал его душевные раны. От него исходило тепло, он словно плотью ощущал в этом вытканном худощавом мужчине нечто родное и близкое. Как будто в этих медальонах, узорах, картушах, цветках начинала бурлить кровь шейха, отчего он становился ярче и сочнее. Да нет же, это всего лишь лампы, включенные на десять минут для поддержания красок средневекового ковра. Рустаму было не до ламп. Его взгляд впился в это творение, не реагируя на то, как они зажигались и гасли…

Это была очень трогательная встреча двух азербайджанцев, Рустама и «Шейха Суфи» в лондонском музее, за много тысяч километров от родного очага. Керими раскрыл ладонь и вытянул ее в направлении ковра, чтобы ощутить это исходящее от него тепло, не обращая внимания на недоуменный взгляд смотрителя зала.

– May I help you? – несколько раз спросил мужчина в форме.

Рустам отошел от радостной эйфории, понимая, о чем его спросили, а в ответ показал жестом знак «отлично». Двадцать минут долгожданной встречи – как двадцать лет разлуки Керими с родными – пролетели в один миг. Он хотел плакать от счастья, но сдерживал слезы и эмоции – Привольнов оказался хорошим учителем, преподав ему урок «не раскисать».

 

Глава 3

Наступило время переходить от слов к делу. Затянувшаяся неразбериха в иранском вопросе стала раздражать не только англичан, но и их заокеанских союзников. Страх окончательной потери Ирана и его попадания в сферу интересов Советского Союза заставил спецслужбы США и Великобритании приступить к решительным действиям по восстановлению своего утерянного влияния в регионе. Вот где понадобились способности и опыт знаменитого востоковеда, архитектора, археолога, в будущем основателя Принстонского общества любителей восточных ковров, а по совместительству тайного агента ЦРУ Дональда Ньютона Уилбера. Возможно, он не пользовался такой же славой и известностью, как легендарный Лоренс Аравийский, но то, что ему было поручено спланировать совместную с англичанами операцию по свержению законного правительства Ирана, говорило о незаурядных способностях этого человека. Разработанный им план свержения станет прообразом будущих цветных революций, мелких переворотов в различных странах разных континентов. Благодаря своим бесчисленным поездкам в города и села Азии и Африки, экспедициям по горам, ущельям, тайным тропам Египта, Афганистана, Индии, Сирии, Персии, Уилбер прекрасно ознакомился с культурой, религией, историей Востока. Он понимал психологию народов, населяющих данный регион. Как опытный востоковед, Уилбер хорошо был осведомлен об их вкусах и страхах, предпочтениях и неприязнях. Он знал их слабые места, как непревзойденный мастер акупунктуры, втыкающий иглы в нужные нервные точки. Уилбер осознавал, как нужно проводить сеансы рефлексотерапии, чтобы излечить больного, при этом поставив его в полную зависимость от лекаря. Прекрасный психолог и разведчик, он сыграет одну из главных ролей в секретной операции «Аякс» по устранению от власти доктора Мосаддыка.

В середине мая Уилбер прибыл в столицу Кипра, чтобы представить окончательный вариант свержения Мохаммеда Мосаддыка своим английским коллегам, которых представлял Норман Дарбишир, агент английской секретной службы в Иране. Они сидели за столиком на балконе частного дома, откуда открывался прекрасный вид на Средиземное море. Чашки с кофе и небольшая ваза с фруктами расположились между записями Уилбера и Дарбишира. Даже не верилось, что в таком райском уголке Земли зарождались основы будущих адских политических игр.

– Мы определились в тактике предстоящей операции, которая, по нашему мнению, должна положить конец правлению Моси, которого вы так ненавидите, – Уилбер глотнул горячий кофе.

– Вы или мы? – спросил Дарбишир.

– Он мне безразличен, – честно признался американец. – Я лишь делаю свою работу.

– Ну да ладно, выкладывайте.

– Смысл операции заключается в том, чтобы свергнуть Моси руками иранцев, предлагая для этих целей необходимую финансовую и идеологическую помощь. Никаких покушений и вторжений…

– Сумма? – перебил Дарбишир.

– Миллион долларов. Операция будет проходить в несколько этапов. Сумма, выделенная на эти цели, должна покрыть расходы, включая все стадии операции. Не исключена помощь сильных финансовых кругов Ирана, стоящих в оппозиции к премьеру. Это облегчит и ускорит выполнение иранской миссии.

– С чего мы должны начать?

– Прежде всего необходимо убедить шаха сотрудничать с Великобританией и США, объяснив это тем, что устранение Моси – единственное спасение Ирана от нарастающего коммунистического влияния. Нелишне будет напомнить о событиях в Азербайджане семилетней давности, когда Иран был на грани распада. Акцент надо делать на том, что династия Пехлеви во главе с шахом Мохаммедом Реза является оплотом иранского общества и всей страны. Нефтяной вопрос второстепенен и не так важен, как угроза Советского Союза и его сторонников в лице партии «Туде».

– Задача не из легких, Дональд, – Дарбишир тоже был неплохим знатоком восточной психологии и языков.

– Почему?

– После свержения отца шах относится к англичанам с большим недоверием. Ему всюду чудится «тайная рука Лондона».

– Признаюсь, Норман, на его месте я испытывал бы те же чувства, – неторопливо просматривая записи, высказался Уилбер.

– Он был всегда лоялен к нам, – пропуская мимо ушей колкость американца, продолжал Дарбишир. – Хотя это можно объяснить трусоватостью и нерешительностью Мохаммеда Реза.

– Вы посадили на трон, вы и свергли. Вас надо бояться, – шутливо заметил Уилбер, повторяя слова великого английского премьера. – Теперь придется его убеждать отбросить все опасения и примкнуть к союзникам, иначе наша работа усложнится до предела. Кто, на ваш взгляд, может поменять взгляды Мохаммеда Реза и рассеять его страхи? – поинтересовался Уилбер, делая новые пометки в своих записях.

– Стоит попытаться через сестру, – предложил Дарбишир.

– Ашраф? Да они же терпеть не могут друг друга.

– Знаю, но надо объяснить принцессе об общей опасности, нависшей над династией Пехлеви. Гены отца перешли к ней, а не к брату. Это волевая и сильная девочка поймет раньше шаха, что их ждет, если Мосаддык останется у власти.

– Необходимо еще несколько доверенных людей, способных убедить Пехлеви и готовых помогать нам в проведении операции.

– Сафарджианы – вот кто могут быть нам сейчас полезны.

– Хороший выбор, – согласился Уилбер. – Можно использовать их связи в армии, прессе, иранском Меджлисе. – У Аминуллы к тому же неплохие отношения с большинством религиозных лидеров и уличным криминалом Тегерана.

– Все слои общества нам могут пригодиться, Норман. Именно улица будет нашей двигающей силой. А чтобы убедить ее принять нашу сторону, необходимо воздействовать на нее путем убеждения. Надо использовать тегеранское радио для вовлечения в работу уличной толпы. Нам нужна оперативная связь по всему городу. Я подключу ребят из художественного департамента ЦРУ, чтобы они приготовили необходимое количество листовок с карикатурами на Моси и плакаты, восхваляющие нового премьер-министра, назначенного фирманом шаха.

– Вы уже знаете имя нового премьера, Дональд? – спросил Дарбишир.

– Из всех перечисленных кандидатов я остановился на выборе генерала Фазлоллаха Захеди. Это храбрый офицер, пользующийся уважением своих подчиненных. Он долгое время воевал против большевиков Гилана и был тяжело ранен. Его спас американский доктор, и это, по-видимости, запечатлелось в его памяти. Захеди относится с уважением к США. Более того, его сын Ардешир окончил Сельскохозяйственный университет в Юте и считает Америку своим вторым домом. Предлагаю на начальном этапе контактироваться напрямую с Ардеширом Захеди, чтобы его отец не попал в поле зрения спецслужб Мосаддыка раньше времени.

– Вы уверены, что этот человек сможет справиться с предложенной задачей? – засомневался Дарбишир. – Я знаю генерала Захеди. Не подвергаю сомнению его былые заслуги, но он несколько лет находится вне армии и, возможно, растерял необходимую связь с высшим офицерским составом. Многие его друзья сейчас – это гражданские лица, не имеющие к армии никакого отношения. По своему характеру он больше полевой командир, чем штабной офицер. Вдобавок он был лоялен к нацистам.

Уилбер понимал сомнения Дарбишира. Предрасположенность Захеди к американцам не обязывала его относиться с тем же пиететом к англичанам. Более того, он их не уважал вовсе. После того, как англичане обошлись с его командиром Реза-шахом, опасения Захеди были вполне объяснимы. Он относился к ним примерно с таким же подозрением, как к ним относился шах Мохаммед Реза.

– Его нацистское прошлое – дела давно минувших лет. Есть восточная поговорка, Норманн: «Больше верблюда слон». Приверженность фашисткой Германии была политикой Реза-шаха. Он уже ответил за свои политические пристрастия. – Уилбер пригладил волосы. – Привлечь на его сторону больше генералов иранской армии придется нам. Это и произойдет, если операция будет протекать последовательно и без заминок. Поэтому ЦРУ на начальном этапе выделит Захеди сумму в тридцать пять долларов, вы со своей стороны раскошелитесь на двадцать пять.

Дарбишир глотнул кофе, вглядываясь в горизонт Средиземного моря.

– Мы должны принять во внимание реакцию основных племен, проживающих в Иране, каковы будут их действия в случае успешно проведенной операции. Выскажите свое мнение, Норман. Вот список. – Уилбер протянул собеседнику листок.

Дарбишир делал пометки против названия каждого из племен. Бахтиары, курды, белуджи, зульфугары, мамассани, буры ахмади, хамсе, луры, гашкаи.

– Не вижу проблем с этими племенами, – заявил англичанин. – Разве что возможна негативная реакция со стороны лидеров гашкаев…

– Надо будет нейтрализовать их негативную реакцию, Норман. Вы не забыли про коммунистов? С ними особый разговор.

– Неплохо бы использовать их в своих целях.

– Абсолютно верно. Черня Моси, надо распространить информацию о его связях с «Туде» и русскими агентами. А также для привлечения на свою сторону купцов и религиозных лидеров постоянно напоминать им о связях Моси с безбожными коммунистами и его неспособности решать экономические проблемы страны. Распространять антиправительственные слухи среди купцов базара Лалезар. Для этих целей использовать тегеранское радио, газеты и листовки, критикующие Мосаддыка, – там все будет указано подробно. Не исключено вливание фальшивых денег в экономику Ирана для ее дальнейшего упадка, что вызовет еще больше недовольства как базарных купцов, так и простого народа. Допускается инсценировка покушений на духовных лидеров с предварительными угрозами от имени коммунистов и сторонников Мосаддыка.

– Убийства? – с подозрением спросил Дарбишир.

– В зависимости от ситуации, – спокойно ответил Уилбер. – Это лишь предварительные наброски, Норман. Нам не известно, как будут протекать события в реальности. Это не свержение Реза-хана. Здесь произойдет столкновение множества интересов. Также предлагаю определить три основных центра для управления операцией: Вашингтон, Тегеран и Кипр – для быстроты взаимодействия между звеньями.

– Не лучше руководить операцией с единого центра?

– Каждый из этих центров будет подстраховывать друг друга на случай задержки информации.

Уилбер встал из-за стола, захватив яблоко. Он подошел к краю балкона, подкидывая яблоко вверх и ловя, повторяя это движение и загадочно улыбаясь. Может, ему казалось, что яблоко – это земной шар, а примерить на себя роль великого, гениального жонглера, так шутливо и незатейливо играющего с планетой, льстило его самолюбию. Дарбишир наблюдал за собеседником, закинув ногу на ногу, и попивал свой кофе.

Сегодняшняя встреча была отнюдь не последней и не решающей. На протяжении почти двух недель агенты американских и английских спецслужб размышляли, планировали, вносили поправки в схему взаимодействия по устранению Мохаммеда Мосаддыка от власти. В своих отчетах центру они детально описывали тот или иной предполагаемый шаг по будущей операции «Аякс», сопровождая отчет конкретными объяснениями, почему надо сделать именно так, а не иначе. В главных офисах ЦРУ и МИб им доверяли, так как они, в силу рода своих занятий, лучше знали место, где разворачивались основные события.

– Вы понимаете, Дональд, что может произойти, если затеянный нами спектакль окажется провальным? – исподлобья наблюдая за Уилбером, спросил Дарбишир.

– Ничего страшного, Норман. Заплатим актерам и вернем билеты в кассу, – ответил американец, смачно откусив кусок яблока.

 

Глава 4

Аминулла Сафарджиан смотрел на труп молодого мужчины, придушенного охранником офицера французской секретной службы Симона Ортиза. Сафарджиану стало неприятно. Он смотрел на это молодое лицо, на котором запечатлелся миг мучительного ожидания неминуемой гибели. Кровавые ссадины от ремня опоясывали шею убитого. От столь крепкого захвата глухонемого убийцы еще никому не удавалось выбраться. Сафарджиан был далеко не слабым человеком, но ему все же пришлось приложиться платком к лицу, чтобы подавить неприятные рефлексы – он мысленно представил, что это безжизненное тело могло убить его самого.

– Кто этот несчастный, Симон?

– Он следил за вами с самого Парижа, мсье Сафарджиан. В его швейцарском паспорте указано имя Жака Сонля. Мы проверили данные. Паспорт оказался фальшивым. При нем было оружие, и он следовал за вами по пятам – в том же поезде из Парижа в Ниццу, потом в Каннах, Сан-Тропе и на обратном пути. Он регистрировался в тех же отелях, где оставались и вы. Этот тип не упускал вас из виду ни на минуту.

Маршрут Сафарджиана не ограничивался одним городом, чтобы не вызвать подозрений, хотя кому надо, тот знал все, и труп ведущего слежку за Аминуллой тому подтверждение. Обычная двойная игра – помогали всем, кто мог оказаться на коне. Шансы команды Сафарджиана были так же высоки, как и шансы других игроков.

Примерно за неделю агент МИб успел побывать в трех городах французской Ривьеры, где успел вкусить почти все виды отдыха и развлечений, которые могли предложить средиземноморские курорты Франции. Однако он выглядел еще более усталым и угрюмым, чем до приезда во Францию. Ему необходимо было встретиться с принцессой Ашраф, чтобы сообщить ей очень важную новость. Главное, думал он, чтобы она не заупрямилась и не показала свой вспыльчивый, буйный характер. Ее помощь была им необходима. Ашраф женщина неглупая и понимает, чем может обернуться недооценка ситуации.

– Вы уверены, что он хотел меня убить?

– Не исключено. Скорее всего, он русский агент. Вероятно, он ждал удобного случая для покушения. Мы не можем рисковать вашей жизнью, мсье Сафарджиан. Нам приказано оберегать вас.

– Как собираетесь избавляться от трупа?

Ортиз повернулся к невысокому, крепкому человеку, стоящему рядом, обращаясь к нему путем перевода для глухонемых. Мужчина промычал что-то, отвечая непонятной для Сафарджиана жестикуляцией.

– Он говорит, что вам не стоит по этому поводу беспокоиться. Ночью труп вывезут на яхте в море или сожгут. Никто не заметит.

– Уверены? – засомневался Сафарджиан.

– Он отвечает за свои слова, – переводил Ортиз.

– Его слова на вес золота, – без тени улыбки на лице заметил Сафарджиан. – Поступайте, как считаете нужным. Только в следующий раз, перед тем как действовать, постарайтесь меня предупредить.

– Мы можем не успеть, поэтому воспринимайте все наши действия как само собой разумеющееся. У нас опытная команда, мсье.

– Вы полагаете, что этот мнимый Жак Сонля – единственный, кто следил за мной?

– Конечно нет, – категорично ответил Ортиз. – Наши люди будут внимательно следить за вашими передвижениями по Франции. В случае опасности мы будем принимать самые решительные меры. Это приказ.

– Хорошо, – приглушенным голосом ответил Сафарджиан, желая быстрее удалиться от этого места. – Прикройте его лицо, прошу вас.

Ортиз жестом приказал глухонемому прикрыть тело убитого простыней. Ночью его труп будет сожжен, и мнимый Сонля, как одна из тысяч неприметных участников большой игры, сотрется из памяти человечества.

Сафарджиан и Ортиз вышли за пределы частного особняка, где дежурила команда по обеспечению безопасности агента английской разведки Аминуллы Сафарджиана.

– Вы намеренно берете в команду глухонемых убийц?

– Вы о Лулу? – чуть улыбнулся Ортиз. – Нет, он попал к нам случайно. Очень способный малый.

– К тому же молчит и ничего не слышит. Какая находка для спецслужб. Может, его ослепить для полного счастья? – зло пошутил Сафарджиана.

– Тогда придется избавляться от него, как от непригодного материала.

Сафарджиан сделал глубокий вздох, наполнив легкие вечерним воздухом, пригнанным ветерком с моря.

– Вам необходимо сменить отель.

– После встречи с принцессой я уезжаю обратно в Тегеран. Осталось два дня. Стоит ли?

– Зачем рисковать в столь ответственный момент? Вы тоже ходите по лезвию бритвы.

– Не пугайте меня, Симон. Мне и без ваших слов страшно.

– И все-таки.

– Плохая идея, мсье Ортиз. Частая смена отелей может вызвать подозрения, тем более что мне нечего опасаться, когда у меня такие верные друзья, как вы и этот Лулу.

– Как считаете нужным. Знайте, мы всегда рядом.

– Благодарю вас, – Сафарджиан откланялся и сел в свою машину.

Метрах в ста от автомобиля агента стояла другая машина. Люди Ортиза сопровождали его повсюду. Раньше он не обращал на них внимания, но после убийства Сонля Сафарджиан стал замечать не известные ему ранее лица, которые перманентно попадались на его пути. Независимо, замечал ли он человека в вестибюле отеля или в открытом кафе, коих было бесчисленное множество, он сжимался в эту минуту в нервный комок. Враги это или друзья, иранскому агенту МИб оставалось лишь догадываться. Аминулла не был параноиком и не делал тотчас далеко идущих выводов, оставляя это на усмотрение Симона Ортиза и его ребят. Задача Сафарджиана – это переговоры с принцессой, куда он и направлялся. Он хотел встретиться с нею в Париже, чтобы не колесить по пляжам Средиземноморья, но Ашраф в столице не оказалось. Ей порядком надоели бесконечные визиты сотрудников разведслужб мира, и она решила перебраться во французскую Ривьеру, наивно полагая, что хотя бы здесь ее оставят в покое. Она не хотела вникать в остроту нависшей угрозы над династией, фамилию которой носила.

* * *

Лежа на золотистой софе и поглаживая на шее жемчужное ожерелье, иранская принцесса любовалась средиземноморским закатом. Скоро должен был явиться Сафарджиан с очередным важным поручением от лондонских покровителей.

Кроме ожерелья, шелкового бирюзового халата и темных солнцезащитных очков на ней ничего не было, но наряжаться в строгую одежду ради незваных гостей она и не собиралась. На вечернюю чашку кофе со сливками принцесса никого не приглашала, тем более агентов МИб. Загары и водные процедуры в бассейне Ашраф проводила без купального костюма, после, накинув халат, могла часами любоваться райским пейзажем, открывающимся перед ее взором, вдали от политических дрязг и склок. Одним словом, она решила не придавать встрече статус значительности, какие бы страсти не бушевали вокруг ее персоны и обсуждаемой темы.

«Пропади все пропадом вместе с моим братцем», – почти вслух произнесла принцесса. Этой фразой она в последнее время частенько отмахивалась от своих навязчивых мыслей, словно от назойливой мухи.

Ашраф прекрасно понимала, о чем может идти речь с Аминуллой Сафарджианом, и это не могло ее не раздражать. Она ничего не хотела слышать ни о Мосаддыке, ни о Пехлеви, и ни о своей родине в целом, с ее хаосом и политической нестабильностью. Дней пять она намеренно не пролистывала иранскую прессу, которую ей время от времени доставляли, да и то запоздалую, – ею принцесса разбавляла скуку очередной порцией горьких иранских реалий, где что ни день – то жестокое убийство, новые покушения, протесты, очередные аресты коммунистов и религиозных фанатиков. Боже, как далеки от нее сейчас серые грозовые будни ее родины, где премьер-министр не вылезает из своей пижамы, а слабохарактерный брат-монарх не может с этим ничего поделать, как всегда, оставляя наведение порядка в собственной стране коварным чужестранцам и своему продажному окружению!..

Да, есть отчего фыркнуть и продолжать наслаждаться красотами Франции. Жаль только, что ей постоянно надоедают нескончаемыми звонками и письмами персоны, которых она вовсе не жаждет видеть. Наверное, в такие минуты лучше быть безвольной мышью, как она называла брата, чем черной пантерой, коей являлась сама. Но что поделать, таков удел всех сильных личностей: к ним тянутся, тогда как слабых забывают и оставляют прозябать в их же собственных норах…

В половине девятого к ней быстрым шагом направилась ее служанка, которую она привезла с собой из Тегерана.

– Ашраф ханум, Ашраф ханум, – громче обычного звала миниатюрная смуглая служанка.

– Твой голос больше тебя самой, Парвин. Зачем ты кричишь, я же не оглохла?

– К вам гости.

– Аминулла?

– Да, ханум, – закивала служанка.

– Какая неожиданность, – сыронизировала принцесса. – Если судьба тебя преследует и хочет наказать, то от нее не убережешься даже в раю, – отмахнулась Ашраф. – Пусть войдет.

– Что-нибудь еще, ханум?

– Принеси выпить. И еще, Парвин: пока я буду говорить с Аминуллой, ни с кем не соединяй и никого не пускай. Меня нет. Тебе понятно?

– Конечно, ханум, будет исполнено, – служанка поклонилась и побежала обратно в дом, чтобы пустить гостя во внутренний дворик, где отдыхала ее хозяйка.

– Какой удивительный и незабываемый вид, Ашраф ханум, – Сафарджиан подошел к столику и положил букет красных роз прямо на листы пожелтевших иранских газет.

– Он предполагает созерцание в одиночестве, но никак не сообща, – резко ответила принцесса, давая понять, что у нее не отведено для незваного гостя много времени.

– Напоминает платоническое самоудовлетворение, – Сафарджиан присел на кресло лицом к собеседнице, дав понять, что сейчас его мало тревожат романтические пейзажи.

– Ваши остроты стали гораздо смелее, Аминулла, – принцесса бросила колючий взгляд на мужчину, но глаза ее были скрыты под темными очками, в отражении которых Сафарджиан сам прекрасно бы мог любоваться солнечным закатом. – Я вам так позволила шутить или это ваша собственная инициатива?

– Ваше Высочество, – Сафарджиан несколько фривольно откинулся на спинку кресла – в отличие от многочисленных узников Пехлеви в тегеранских тюрьмах, замученных ее же руками, ему страшно не было. – Простите, если я нанес вам обиду, но цель моего визита заключается не в оскорблении ваших чувств, а в огромном желании гарантировать вам, чтобы вы и впредь без страха и тревоги могли любоваться красотами средиземноморья и пользоваться всеми благами, которые даровал вам Господь.

– Ваши гарантии? Мои страхи и тревоги? – усмехнулась принцесса. – О, я затосковала по этим ощущениям, агайи Сафарджиан.

– Очень скоро вам будет не до скуки, Ваше Высочество.

– Вы пришли пугать меня?

– Нет. Искать помощи.

– В целом Иране не нашлось мужчины, который мог бы вам помочь?

– Увы, я не встретил того, кто обладал бы вашей смелостью и решительностью, – Сафарджиан делал комплименты с серьезным выражением лица, они оба знали, что его слова были правдой. – Поэтому я снова рядом с вами и искренне прошу вашего содействия. Это помощь будет оказана не только мне, но также всей династии Пехлеви и нашей многострадальной родине.

– Меня не интересует, что сейчас творится в моей многострадальной родине, – сморщилась принцесса. – Я хочу отдохнуть от нее и ее защитников.

– То, что творилось до сих пор, покажется детской забавой после того, как вы узнаете, что произойдет через месяц.

Ашраф знала характер Сафарджиана и понимала, что он ничего не приукрашивает, когда говорит о чем-то важном. Ей стало интересно услышать из уст агента английской разведки, что же такое может стрястись, отчего не на шутку всколыхнется Иран, которого не удивить никакими природными или политическими катаклизмами.

– Вы меня заинтриговали, Аминулла, – заявила принцесса, стараясь выглядеть абсолютно спокойной.

– Сила Мосаддыка увеличивается с каждым днем, вместе с его аппетитом. Очень скоро он распустит Меджлис и созовет новый, со своими карманными депутатами, после чего установит единоличную власть над всей страной, где нет места для двух правителей. Командовать будет тот, кто окажется сильней.

– Головам двух баранов не свариться в одном котле, – с ухмылкой на устах Пехлеви напомнила Сафарджиану восточную поговорку.

– Именно так, принцесса.

– И что? Что я должна сделать? Примирить баранов?

– Вы должны повлиять на вашего брата.

– На него влияют совсем другие люди. Не лучше ли обратиться к ним?

– Это секретная миссия, Ваше Высочество. Речь идет о свержении Мосаддыка и усилении Пехлеви. Вам же не безразлична судьба династии, созданная вашим отцом?

– Нет. Но объясните, что требуется от шаха.

– Он должен издать фирман о смещении Мосаддыка и назначении на его место нового премьер-министра Ирана.

– Не могли бы вы назвать его имя? – спросила Ашраф.

– Конечно. Это генерал Захеди.

– Фазлоллах Захеди?

– Именно.

– Почему бы вам не встретиться с шахом напрямую, без лишних посредников?

– Боюсь, он нас не послушает и мы потеряем драгоценное время. Шах остерегается новых провокаций. Ему кажется, что англичане плетут интриги и хотят лишить его короны, хотя на самом деле речь идет о его спасении. Мы не имеет права медлить, ханум.

– Если он не прислушается к вашим доводам, то со мной он даже не захочет встречаться. Ни для кого не секрет, что наши отношения далеки от совершенства. Я вряд ли смогу вам помочь. И еще, мой приезд вызовет протесты окружения Мохаммеда и Мосаддыка. В отношении меня мой брат и премьер-министр показывают удивительное единодушие.

– Все остерегаются сильных личностей, ханум.

– Мой приезд взбудоражит и без того неспокойную обстановку в Иране. Меня же обвинят в том, что это именно я создаю проблемы в стране.

– Это именно тот случай, где надо отбросить в сторону все сомнения и проявить жесткость. На кону большие ставки, принцесса.

На пороге дома появилась служанка с подносом. Пауза с кофе была для собеседников как нельзя кстати. Несколько минут, отведенных на кофе, прошли в полном безмолвии. Оба думали, что делать дальше. Сафарджиан искал новые способы убеждения, принцесса, в свою очередь, пыталась мотивировать отказ ехать в Тегеран нежеланием ее брата вникать доводам разума, а значит, полной бессмысленностью ее поездки.

– Сегодня мне показали труп человека, который следил за мной со дня моего приезда в Париж, – Сафарджиан положил чашку на столик и закурил первую сигарету. – Молодое, красивое лицо, крепкое тело, а на шее несколько красных полос от удушья. Говорят, он хотел меня убить, но, как видите, я жив, потому что меня есть кому защищать.

– Зачем вы мне это рассказываете? – спросила принцесса.

– Пока Пехлеви будут предаваться семейным скандалам, их династия будет находиться под постоянной угрозой. Людей, которые не хотят помочь себе самим, ждет участь побежденных.

– Мы не такие слабые, как вам кажется, Сафарджиан, – процедила принцесса.

– Только потому, что находитесь под протекцией Англии, которая спасла вас от красной чумы в 46-ом, но упрямство и нежелание Пехлеви сотрудничать дорого обойдется всем доблестным гражданам Ирана. Ваш трон, земли, банки, юридические фирмы союзников окажутся в руках наших общих врагов. Тогда уже нас точно никто не будет защищать, а вместо красивого ожерелья на вашей шее тоже смогут красоваться полосы от удушья! Мне же придется пустить себе пулю в висок, потому что я не смогу спокойно взирать на то, как шавки этого проходимца будут делить имущество моей семьи.

– Выйдите вон, Аминулла, пока я не приказала вас самого придушить как собаку, – спокойным голосом сказала принцесса.

Сафарджиан сделал несколько затяжек и потушил сигарету.

– Спасибо за теплый прием, Ваше Высочество. Надеюсь, доводы других людей относительно будущего Ирана будут более убедительны, чем мои.

Гость встал с кресла, почтительно склонил голову и ушел. На следующий день в тихую гавань принцессы причалили двое англичан, такие же, как Сафарджиан, сотрудники секретной службы МИб. Им удалось уговорить Ашраф лететь в Тегеран для аудиенции с братом. Каждый из действующих лиц в этом театре абсурда обязан был исполнять отведенную ему роль. Актеры должны были по замыслу организаторов в строго определенное время появляться и вовремя удаляться. В случае плохой игры актеров или их болезни режиссеры срочно вносили в сценарий поправки. Главное, чтобы под занавес основная режиссерская мысль была доведена до цели. Ашраф понимала, что англичанам ответить отказом будет сложно, не то что иранцу Сафарджиану. При всем своем могуществе она не сможет пойти против воли тех, кто создавал империю Пехлеви, кто из простого казака Реза-хана слепил могущественного монарха, ее отца, который имел дерзость ослушаться хозяев и был наказан. Ей очень дорог дивный средиземноморский пейзаж. Она не хочет его терять, а потому сделает все, как ей скажут, а дальше, в случае неудачи, – все претензии к ее трусоватому брату. Ашраф Пехлеви всего лишь принцесса.

 

Глава 5

Девочка встретилась с мальчиками. Скоро она прилетит домой, а наш пудель заболел и умер.

Поль

Очень коротко и ясно изложил свою мысль Серж Драгуноф, скрываясь под вымышленным агентурным именем. Рустаму было все понятно в этом лаконичном и весьма прозрачном сообщении. Девочка – это принцесса Ашраф, мальчики – Аминулла Сафарджиан и парочка английских агентов, а несчастный пудель, как бы цинично это ни звучало, был задушенный глухонемым Лулу агент Драгунофа – Жак Сонля.

Шифрограмма Волченкова, адресованная помощнику посла СССР в Тегеране, несла в себе более подробную информацию:

Получена достоверная информация о целях и задачах совместной операции ЦРУ и МИб в Иране. Как вы и предполагали, они собираются свергать Мосаддыка руками самих иранцев, конкретно: посредством шаха, который должен издать указ о смещении Мосаддыка и назначении нового премьер-министра, лояльного к США и Великобритании. К сожалению, пока не удалось уточнить имя нового кандидата на пост премьер-министра, а также имена руководителей операции. Это может проясниться в ближайшее время. Опираясь на точные данные, привожу список высших чинов США и Великобритании, одобривших план операции по свержению законного правительства Ирана, вместе с точной датой одобрения плана операции.

Реджинальд

Директор ЦРУ – план одобрен 11 июля 1953.

Директор Секретной Службы Великобритании – 01 июля 1953.

Министр Иностранных Дел Великобритании – 01 июля 1953.

Госсекретарь США – 01 июля 1953.

Премьер-министр Великобритании – 01 июля 1953.

Президент США – 11 июля 1953.

Предупредите наших людей о возможных провокациях по отношению к видным политическим, религиозным и общественным деятелям Ирана с целью компрометации СССР и партии «Туде». Также необходимо усилить работу среди уличных торговцев и духовенства, указывая на реальных виновников предстоящих событий.

Под этим агентурным именем скрывался Кирилл Волченков. Рустам сообщил заранее о своих дальнейших действиях центру и получил карт-бланш, так как в способностях Керими уже никто не сомневался. Агенты «Туде», которые избежали арестов и казней, должны были снова оказаться на переднем крае борьбы. Керими понимал, как будет сложно противостоять прекрасно оснащенной финансами, современной техникой, оружием англо-американской команде разведчиков и политтехнологов. Силы были неравны, но выхода не было. Рустам стоял перед сложной дилеммой. Если он форсирует события, это даст повод врагам распространить слухи об активизации членов коммунистической партии «Туде». Если медлить, то будет упущено время для полнейшего внедрения агентов в сеть клерикалов и торговцев базара Лалезар, экономического сердца Тегерана. Рустам чертил на листке бумаги всевозможные схемы в виде прямоугольников, кругов, квадратов, соединенных и переплетенных друг с другом множеством стрелок и полосок.

В связи с нестабильной обстановкой в Иране и возникновением риска государственного переворота считаю целесообразным привлечь к работе наших агентов для решения поставленных задач.

Блюмин

Началась полная мобилизация всех агентов-резервистов, многие из которых в целях конспирации и спасения агентурных связей были вывезены в СССР. Наступил момент, когда опыт и налаженные связи советской разведки в Иране должны были вступить в очередное единоборство со своими заклятыми врагами.

* * *

Командование операцией «Аякс» было возложено на Кермита «Кима» Рузвельта, главу отдела Ближнего Востока и Африки, внука президента Теодора Рузвельта. Рузвельт как и Дональд Уилбер, являлся идейным вдохновителем и практическим лидером кампании по свержению Мосаддыка. Несколько дней назад он пересек на своем автомобиле границу и жил под вымышленным именем в Тегеране. Часто менял штаб-квартиры, чтобы не «наследить», и совершенствовал план операции на местах, стараясь принять во внимание все мельчайшие детали, включая психологию «непредсказуемых персов». Для этого ему необходимо было встретиться и переговорить лично со всеми главными действующими лицами операции, на чьи плечи падал тяжкий груз избавления от неугодного премьера. Рузвельт находился в одной из конспиративных квартир, в компании трех офицеров иранской армии, отправленных в отставку Мосаддыком. Они доказали свою лояльность к избранному в недрах англо-американских спецслужб генералу Захеди, и их с полной уверенностью можно было посвятить в сокровенные тайны иранского переворота. В течение получаса к ним должен был присоединиться Ардешир – сын главного претендента на премьерское кресло. Это были последние дни, когда на контакт с Фазлоллах Захеди выходили посредством его отпрыска.

Рузвельт смотрел в окно, где проходила многотысячная манифестация, приуроченная к годовщине бунта против правительства Ахмеда Кавама, который год назад осмелился всего на пару дней сменить на посту Мохаммеда Мосаддыка. Доктор Моси в накладе не остался и вернул себе должность премьер-министра схожим методом. Дату торжественно и шумно отмечали на улицах Тегерана сторонники Мосаддыка и примкнувшие к ним члены партии «Туде», настоящие и фиктивные, среди которых были проинструктированные Рустамом Керими люди. Они громко проклинали врагов Ирана, а еще громче восхваляли имя Мохаммеда Мосаддыка – как избавителя нации от английского ига. Это был тщательно отработанный ход опытного политтехнолога, который хотел показать своим внутренним и внешним врагам масштаб любви простых граждан Ирана к своему мудрому, бесстрашному премьеру. Это был сильный акт психологического воздействия. Такого на мякине не проведешь. Ребята из ЦРУ и МИб такого масштаба народного почтения никак не ожидали.

– Что вы думаете по этому поводу, джентльмены? – наблюдая за демонстрацией, спросил Рузвельт, сжимая в руке теннисный мяч.

– Серая никчемная масса, – буркнул полковник Максуд Кавехи.

– Нам нужна такая серая никчемная масса, с той лишь разницей, что она будет выкрикивать «Шах пирузи аст», – Рузвельт продолжал смотреть в окно. – Я правильно выговорил слова, друзья?

– Правильно, – кивнул Кавехи, нервно потирая платком взмокший лоб.

– Вы нервничаете, полковник?

Рузвельт посмотрел на пунцовое лицо полковника, которого стали одолевать жуткие мысли. Он понимал, что его ждет, если вся операция провалится к чертям. Рузвельту легко, он американец. Его только депортируют, а по ним будет плакать веревка.

– Нисколько, – врал Кавехи, – немного жарковато.

– Скоро будет еще жарче. Готовьтесь.

– Лучше мокнуть от действий, чем от бездействия, – мрачно заявил другой офицер-отставник Асад Ширази.

– Ну и прекрасно, – натужно улыбнулся Рузвельт. – Возможность проявить себя будет полностью вам предоставлена. Кстати, я заметил в толпе нашего друга.

От взгляда опытного разведчика не ускользнула фигура молодого человека в белой рубашке и кремовых летних брюках, пробирающегося через орущую толпу в сторону здания, где находились Рузвельт и отставные офицеры иранской армии. Очень скоро они должны будут составить костяк или даже возглавить военный секретариат путча. Все будет зависеть от сложившихся обстоятельств и личных качеств офицеров армии.

Ардешир Захеди являлся выпускником Сельскохозяйственного университета Юты. Это был яркий представитель золотой молодежи Ирана, светский лев. Высокий, среднего телосложения, нос орлицей, густая копна волос, часто зачесанная назад, он пользовался успехом у представительниц прекрасного пола самого крупного калибра. Годами позже он попросит руки у дочери шаха Ирана, Шахназ Пехлеви, и получит благословение родителей. В 60-70-ые годы он возглавит посольства Ирана в США и Великобритании. Будучи уже в разводе, он закрутит роман с Элизабет Тейлор – их назовут ярчайшей парой в Вашингтоне. Именно Ардешир познакомит великую киноактрису со своим другом, сенатором из Вирджинии Джоном Уорнером, который станет шестым, преподследним мужем голливудской дивы. Уорнер не являлся самым влиятельным другом Захеди, у него были знакомства покруче. Президенты США, госсекретари, премьер-министры, послы, арабские короли и шейхи – вот неограниченный круг сильных мира сего, с кем водил дружбу этот милый, умный молодой человек, сын генерала Фазлоллаха Захеди – тоже бывшего казака, как и свергнутый Реза-шах Пехлеви. Все это ждало Ардешира впереди, но во имя золотых дней будущего нужно было пройти через трудности и лишения настоящего. Его отец и он сам готовы были вступить на эту опасную, скользкую стезю, в конце которой – либо смерть и забвение, либо блеск и сладость власти.

– Рады вас видеть, Ардешир. Вы принесли список? – Рузвельт стал учащенно сжимать желтый мяч.

– Я запомнил их имена, – ответил Ардешир. – Нельзя подвергать риску ни себя, ни друзей. Сейчас в Тегеране неспокойно, и если меня схватят, то найдут и список. Это повлечет за собой арест или даже гибель преданных нам людей.

Офицеры в комнате одобрительно покачали головой.

– Отец сам называл их имена? – спросил Ардешира генерал, единственный среди присутствующих.

– Да, агайи Санджапур. Это его ближайшие соратники. Как и вы.

– Вы назовете мне их? – спросил Рузвельт.

– Разумеется. Здесь мне некого опасаться.

– Опасаться действительно не стоит – у меня они будут числиться под строгим шифром. Их имена будут известны только тем, кто должен их знать. Я попросил бы вас назвать их имена лично мне, тет-а-тет. Это вовсе не означает недоверие к присутствующим джентльменам, но дело нешуточное, и мы должны соблюдать правила. Надеюсь, как люди военной дисциплины вы поймете, о чем я говорю. Когда наступит время, их имена узнаете и вы.

– Совершенно верно, Ким, – поднял руку генерал Санджапур. – Ваше отношение заслуживает лишь нашего одобрения. Мы рады, что столь серьезное дело в руках истинного профессионала.

– Отец спросил об обязанностях военного секретариата, – Ардешир обратился к Киму. – Еще его интересует точное время, когда он должен будет ступить в фазу активного действия.

– Мы сообщим об этом генералу напрямую, – Рузвельт расхаживал от окна к столу и обратно. – Ваша посредническая миссия завершена, но это вовсе не означает, что вы нам больше не нужны. Вы очень нам помогли, Ардешир, и мы надеемся на ваше содействие в будущем. Что касается военного секретариата, то присутствующие джентльмены плюс офицеры, имена которых назвал генерал Захеди, будут в него включены. Безопасность всего Тегерана будет входить в их непосредственную обязанность. Его члены будут находиться в постоянном контакте с офицерами разведки США и Великобритании для совместных действий в период операции. Захват стратегических пунктов и их переход под наш контроль – одна из главных задач военного секретариата.

– Назовите эти стратегические пункты, Ким, – попросил генерал Санджапур.

– Радио Тегерана, радио Армии Ирана, полицейские участки и пункты жандармерии, узлы телефонной связи, Национальный Банк, здание Меджлиса, дома Мосаддыка, – американец строчил как из пулемета.

– Для этого нужна целая армия, – засомневался полковник Ширази.

– И большие деньги, – поправил генерал Санджапур.

– Мы рассчитываем на офицеров, кому не безразлично будущее Ирана, – Рузвельт понимал, что собравшиеся хотели услышать конкретную сумму, и он не обманул их надежд: – 75 000 долларов США дается в распоряжение военного секретариата для вышеуказанных целей. Это немаленькие деньги, джентльмены, и не последние.

Руководитель операции дал время, чтобы товарищи по оружию смогли мысленно оценить денежный объем, способный парализовать активность мосаддыковских сил во всех жизненно важных объектах Тегерана.

– И еще: не забывайте о сочувствующих Мосаддыку. Необходимо обезвредить тех, кто может помешать плавному ходу операции.

– Я не отдам приказ стрелять в толпу, – платок полковника Максуда Кавехи напоминал половую тряпку. – У нас не принято стрелять в безоружных людей.

Кавехи понимал, что ждет человека, отдавшего приказ стрелять в безоружную толпу, и его родственников. Если операция провалится, его достанут даже из-под земли.

«Нерешительный олух! Если надо, будешь стрелять и в своих родных», – подумал Ким, добавив вслух: – Я имею в виду высший офицерский состав, лояльный к Мосаддыку, и членов его партии. Необязательно их убивать, полковник. Ареста вполне достаточно, а еще лучше перетянуть вооруженных солдат и офицеров на свою сторону. Это облегчит и ускорит выполнение нашей миссии.

– Мы должны убедить их перейти на нашу сторону. Что касается пропаганды, Мосаддык нас опережает, – вступил в разговор Ардешир, указывая рукой в сторону окна. – Посмотрите, что творится на улице: орут во все горло и повторяют его имя.

– Человеческая масса – как тесто, сынок. Из нее можно слепить любую форму и запечь, – обращаясь к Ардеширу, сказал генерал Санджапур.

– Сегодня дипломатической почтой доставили карикатуры на Мосаддыка, – информировал Рузвельт, – а также плакаты с изображением генерала Захеди, получающего шахское благословение на премьерство. На выделенные для пропагандистских целей деньги будут подкуплены редактора большинства тегеранских газет. Через печать и на местах мы будем воздействовать на сознание масс. – Рузвельт повернулся к Ардеширу. – В первую очередь генерал Захеди должен назвать имя доверенного лица, кто будет руководить прессой и пропагандой. Это должно произойти не позже двух недель до старта активных действий. Остались считанные дни. Лицо, назначенное генералом Захеди, должно устраивать не только его, но также и США и Великобританию. Он может совмещать должность заместителя премьер-министра после успешно завершенной совместной операции.

– Каковы приоритеты? – спросил Ардешир.

– Наша основная цель – убедить людей в том, что Мосаддык – это зло для иранского народа. Он враг ислама, так как у него очень тесные связи с коммунистической партией «Туде», он продвигает безбожные идеи шурави по всему Ирану. Он целенаправленно уничтожает боевой дух армии, ее способность и готовность выполнять приказы командования. Мосаддык поддерживает сепаратистские настроения в стране, так как именно он ослабил контроль армии в регионах с сильным кланово-племенным влиянием. В своей пропаганде мы должны уделить особое внимание региону Северного Ирана провинции Азербайджан. Новая вспышка – и уже никто не спасет его от присоединения к СССР. Никто иной как Мосаддык целенаправленно вливает в экономику Ирана фальшивые деньги, чтобы покрыть задолженности, что еще больше вталкивает экономику страны в глубокий кризис.

– У нас в наличии есть эти фальшивки? – спросил полковник Ширази.

– Фальшивые банкноты прибыли вместе с плакатами и будут прибывать по мере нарастания операции. Наши друзья этим занимаются.

– И что делать с этими банкнотами после операции? – поинтересовался генерал Санджапур. – Это большой удар по экономике, которую мы обязаны будем потом оживлять.

– Главное, скинуть Моси, остальное легко исправить, – Рузвельт перекладывал теннисный мяч с одной руки на другую. – Мы сможем изъять их после формирования нового кабинета и усилить экономику Ирана дополнительными мерами. Субсидии союзников не заставят себя долго ждать, после того как мы достигнем желаемого результата.

– Мосаддык собирается распустить Меджлис, – напомнил генерал Санджапур. – Операция не может лишиться поддержки законодательного органа.

– Все верно, генерал. Старый лис знает, что делает. Тем не менее, этого нельзя допустить. Необходима финансовая поддержка всех депутатов, которые откажутся поддерживать Мосаддыка. Это предусмотрено в плане операции.

– Это отдельная сумма? – спросил полковник Ширази.

– К фонду военного секретариата она не будет иметь отношения.

Рузвельт смолк, рефлекторно ударив несколько раз мячом по полу.

– Вы понимаете, что предстоит очень сложная работа, требующая согласованных действий всех звеньев. Я уверен, что нам удастся воплотить в жизнь все наши замыслы. Если у вас нет больше вопросов на сегодня, мы можем завершить нашу встречу. Мне еще много чего предстоит сделать и встретиться кое с кем.

Список дел и имен, с которыми Рузвельт должен был столкнуться, он, естественно, не озвучил.

– Разумеется, Ким, все предельно ясно, – генерал, как старший по званию и возрасту, встал первым, показывая пример другим. – Мы офицеры, верные Его Величеству, исполним любой отданный им приказ. Мы ждем сигнала к действию и сделаем все, что в наших силах.

Ким посмотрел на полковника Кавехи, который перестал вытираться, нервно сжав мокрый платок в кулак. Он стоял молча, пот градом струился по его лысой голове, стекая к мясистому, красному лицу. Ему было страшно. Это было видно невооруженным взглядом. Рузвельту это не нравилось. Ему не верилось, что такой малодушный человек мог дослужиться до ранга полковника. Такие могут стать дурным примером для колеблющихся, если вдруг операция забуксует, но лишаться людей, к тому же вовлеченных в курс дела, Ким не хотел. Он просто вычеркнет Кавехи из списка офицеров, предложенных в военный секретариат, и перенесет в другой, менее значимый.

– Благодарю вас, джентльмены. С вашего разрешения, мне надо поговорить с Ардеширом с глазу на глаз.

Сын генерала Захеди должен был задержаться для дальнейших инструкций от ЦРУ. Очень скоро его отец, Фазлоллах Захеди, выйдет из засады, чтобы стать главной фигурой в операции по смещению Мохаммеда Мосаддыка с поста премьер-министра.

 

Глава 6

Эти две коробки, доставленные в Тегеран диппочтой, кое-кто в посольстве США ждал с особым нетерпением.

Развернув аккуратно упакованный плакат, с запахом еще свежей типографской краски, Дональд Уилбер чуть не расплылся в улыбке. Карикатура на старика Моси, запечатленного лежащим на своей кровати в своей незабвенной пижаме, была что ни на есть комичной. Со злобной физиономией, асимметрично большой головой и огромными конечностями, Моси походил на старого сморчка. Злобно скалясь, старик натягивал к своему подбородку «одеяло» – красный флаг с серпом и молотом, главной символикой СССР. Намек прозрачен. Что и требовалось от картины – быть примитивно понятной для бездумной, управляемой массы.

Уилбер молча оценил художественные и полиграфические качества рисунка, отложил его в сторону и извлек из второй коробки еще одну карикатуру на старика Моси, где тот был нарисован идущим под руку с человеком с мелкими глазками, выдающими в нем подленькую личность, на спине которого арабской вязью было выведено: «Туде». Еще более убогая карикатура, но вполне отвечающая требованиям заказчиков.

– Вам нравятся работы художественного департамента, Дональд? – спросил один из сотрудников посольства.

– Я не большой любитель жанра карикатуры, Рич, – спокойно ответил Уилбер. – Но стоит признать, ребята постарались на славу.

– Не большой любитель? Но, насколько помнится, ведь это ваша идея?

– Как и все остальное. Не любить карикатуру не означает не использовать ее в благих целях, Ричард. Не пичкать же нам толпу сонетами Шекспира или рубаями Омара Хайяма. С толпой надо разговаривать на ее языке. Плоско и незамысловато. Мы пришли сюда не затем, чтобы развивать художественные вкусы. У нас иные цели. Кстати, вы переговорили с редакторами газет?

– Сегодня утром. Но они выдвинули новые условия.

– Как человек, знакомый с Востоком, могу догадаться – они попросили больше обговоренной суммы. Чем же они объяснили свои возросшие аппетиты?

– Говорят, что в условиях усилившихся позиций премьера Мосаддыка печатать его карикатуры на своих страницах большой риск, а риск должен оплачиваться по высоким ставкам.

– Хитрые персы – почуяли запах денег. Кстати, о деньгах: вы получили их?

– Обналичивал собственноручно.

– Замечательно! – воскликнул Уилбер, любуясь очередной карикатурой, словно это был музейный раритет.

* * *

Десяток молодчиков, разделившись на группы, прочесывали просторы базара Лалезар, этот налаженный экономический орган, чутко реагирующий на любые изменения в столице и по всей стране в целом. Именно Лалезар являлся одной из пороховых бочек, способных взорвать Иран изнутри. Для этого достаточно одной мелкой искры, а лучше нескольких подожженных факелов, подброшенных в разные уголки базара. Поэтому провокации не заставили себя долго ждать.

– Что это у тебя? – грубо, без приветствия спросил один из бородатых парней, зашедших в магазин тканей.

– Не видишь, парча, – огрызнулся взрослый мужчина, годный им в отцы.

Он являлся владельцем магазина и всего товара, находящегося внутри. Мужчина был очень рассержен бестактным тоном вошедшего. По опыту он был уверен, что такой сопляк покупать ничего не будет. Возможно, он решил с товарищами прогуляться по Лалезар, а между делом подтрунить над торговцами. Такое нередко здесь случалось. Скучающий молодняк, напичканный наркотиками и алкоголем, слонялся без дела по улицам в поисках острых ощущений и частенько нарывался на неприятности.

– Вижу, что парча, – парень ковырял ткань грязными пальцами. – А чья?

– А тебе какая разница? – хозяин магазина насильно отвел руку наглеца от ткани, чтобы тот ненароком не заляпал товар.

– Может, она английская?

– Нужно – продам и английскую. Нет денег, так выметайся отсюда. И дружков своих забери. Уходите подобру-поздорову, иначе худо будет. Сюда приходят богатые покупатели, а не всякая рвань, – торговец был просто взбешен.

– Грязный ублюдок, – наглая ухмылка прорезалась через неаккуратно постриженную бородку парня, и он зашипел, угрожая кулаком. – Ты смеешь называть рванью доблестных сынов Ирана? – Скоро мы установим здесь справедливый порядок, где таким, как ты, не будет места. Мы всех вас вздернем на виселице или отправим в Касре-Каджар. Все ваше имущество пойдет беднякам как дар нового правительства.

– Сейчас я тебе покажу виселицу, – торговец достал снизу палку, которой он измерял длину продаваемой ткани, это было больше психологическим оружием, чем эффективной дубинкой. – А ну пошел вон! Ты что, не слышишь? Сейчас полицию позову, они тебе мигом уши прочистят.

– Да здравствует коммунизм! Да здравствует Мосаддык! Смерть английским захватчикам! – закричал парень, и его призыв подхватили его сообщники. – Мосаддык, Мосаддык! Да здравствует «Туде»! Да здравствует коммунизм!

Торговец опешил от яростного напора молодой шайки, не понимая цели их визита и политических лозунгов. Он тревожно наблюдал, как четверо ребят 22–25 лет неистово повторяли имя премьер-министра Мосаддыка, партии «Туде», восхваляли коммунистов и проклинали английских захватчиков, сопровождая лозунги вскидыванием кулаков вверх.

– Мосаддык, Мосаддык! Коммунизм! Да здравствует свободный Иран!

Действия не ограничились лишь словами. В ход пошел испробованный метод: они стали крушить магазин торговца, скидывая рулоны ткани на пол, разламывая стекла и светильники, исступленно ударяя кулаками по стенам магазина.

– Что вы творите? – закричал владелец товаров, бессильно опустив палку вниз. – Убирайтесь отсюда, негодяи. Убирайтесь вон.

– Мосаддык, Мосаддык! Коммунизм! Мосаддык! – с пеной у рта орали вандалы. – Смерть шаху! Смерть шаху! Да здравствует коммунизм!

Сын торговца, находящийся в соседней комнатке, где на непредвиденный случай всегда хранится оружие, заслышав шум, тут же схватился за охотничье ружье. Практически у каждого магазина в Лалезар есть такая комнатка. Мгновение, и он уже стоял в распахнутых дверях, целясь в главаря банды. Исподлобья глядя на кучку хулиганов, устроивших погром, он машинально взвел курок.

– Отойди в сторону, отец, – скомандовал сын.

– Не делай этого, Амир, – заклинал отец. – Сынок, убери ружье.

Но эмоции уже перевесили здравый рассудок. Одиночный выстрел в голову главаря охладил пыл дружков, которые несколько секунд находились в полной прострации. Коммунизм, Мосаддык, партия «Туде» – все ушло в небытие. Стояла оглушительная тишина. Молодчики тупо уставились на направленное на них дуло. Главарь распластался в луже собственной крови, забрызгав все в ближайшем радиусе: стены, ткани, тела и лица сообщников, одежду стрелявшего и его отца. Хозяин сидел на коленях, обхватив голову руками, и рыдал, проклиная всех, кто всплывал в его памяти – Мосаддыка, коммунистов, заодно и шаха… Ему было все равно, кто виноват в том, что случилось в его мирном магазине тканей.

– Здесь еще найдется для вас свинца, – не теряя хладнокровия, произнес Амир. – Где один, там и двое. Ну же, решайте, кому повезет первым.

Члены шайки раскрыли рты, но не могли вымолвить ни слова.

– Что же вы больше не орете? – спросил Амир. – Ну же. Продолжайте. Мосаддык, коммунизм, Туде… Кто там у вас еще?

– Прочь, пускай уходят отсюда прочь, – застонал отец. – Убери ружье, сынок.

– Вас не учили почтению к старшим? – сын говорил хладнокровно, и это еще больше вводило парней в ступор. – Это станет вам уроком на всю жизнь. А теперь считаю до трех. Если не успеете, следующая пуля приласкает кого-то из вас.

Трое парней вышли из оцепенения и бросились наутек, сбивая в толпе сторонних зевак. На шум уже собрались люди, к которым присоединились несколько полицейских.

– Тебя посадят, сынок. Запомни: не ты, я убил его.

– Не посадят, отец, – я защищал наше имущество. Это было самообороной. Не забывай, отец, у них было оружие, они угрожали. Я все сделал правильно.

– Не смей, Амир! Ты еще молод, чтобы гнить в тюрьме. Это самосуд, понимаешь? Это я убил его, ты понял?!

– У нас нет времени. Сюда идут полицейские. Мы сделаем так, как я сказал, и тогда закон будет на нашей стороне.

Громкие голоса стражей порядка заставил их замолчать.

– Дайте пройти, – командовали полицейские. – Дорогу. Освободите дорогу.

– Агайи Бахеш! Да что же здесь произошло? – один из полицейских, знавший владельца магазина и часто наведывавшийся к нему за хорошим товаром, стоял у окровавленного трупа и с недоумением взирал на стены, забрызганные кровью. – Вы можете мне объяснить, что здесь произошло?

Торговец сидел на полу и сокрушенно качал головой. Казалось, он вообще не слышит адресованного ему вопроса.

– Я могу объяснить, – шагнул вперед Амир. – Эти бандиты угрожали моему отцу оружием и пытались нас ограбить. Мне пришлось защитить отца и выстрелить.

– Оно заряжено? – полицейский указал на ружье в руках Амира.

– Да.

– Отдайте его мне. Это будет приложено к уголовному делу, – полицейский взял ружье из рук Амира.

– Чем они вам угрожали?

Агайи Бахеш встал на ноги и поспешил ответить:

– У одного из них был пистолет.

– И где же пистолет? – спросил полицейский. – Я его не вижу.

– Его сообщники убежали, когда я выстрелил в голову вот этого, – ответил Амир, указывая рукой на труп. – Пистолет забрали они.

– Вы его видели раньше? – спросил полицейский.

– Впервые вижу, – ответил Амир.

– И вам его лицо не знакомо? – полицейский обратился к отцу.

– Нет, – покачал головой агайи Бахеш. – Я не знаю этого человека.

– Разберемся.

Полицейский нагнулся к трупу и обыскал карманы. В руки полицейского попалась книжка, такая же, как у террориста Насера Фахрарая, совершившего неудавшееся покушение на иранского шаха, – партийная книжка «Туде». Есть чему удивиться!

– Гм, Самад Ашарзе, – полицейский прочел имя и фамилию убитого. – Тудеист. Снова коммунисты.

– Они постоянно повторяли имя премьер-министра, кричали «да здравствует коммунизм» и проклинали шахиншаха, – говорил Амир. – Это могут подтвердить люди, которые слышали, как они кричали. Кричали громко.

– Да уж, много их сейчас, – задумчиво произнес страж порядка, держа в руке главную улику.

В толпе прокатился ропот, доносились отдельные слова: «Туде», «проклятые коммунисты», «снюхались с Мосаддыком».

Операция шла по плану. Смерть некоего Самада Ашарзе не была запланирована организаторами переворота, но кашу маслом не испортишь. Это только усилило впечатление, которое произвела эта суматоха на других владельцев лавок и магазинов в Лалезар. Сигнал был подан, а те, кому он был адресован, его тотчас уловили. Враги – это коммунисты «Туде» и премьер-министр Мосаддык.

Впечатление надо было усилить карикатурами в средствах массовой информации. Они скоро появятся в популярных столичных газетах. Лекала были те же, несмотря на то, что ткани отличались цветом и текстурой.

 

Глава 7

Керими сидел в неосвещенной подсобке продовольственного магазина, в противоположной от места убийства части базара. Это был магазин, открытый на деньги советской разведки, владельцем тоже являлся советский агент, истинный, а не фиктивный член партии «Туде» Зохраб Багири. Он являлся одним из связных по работе с уличными торговцами и муллами Тегерана и временами искусно справлялся с возложенной на него ролью ликвидатора. Здесь никто не играл в гуманность. Если поступал приказ об устранении неугодных, такие как Зохраб Багири могли со спокойной душой его исполнить. Он сам неоднократно был на волосок от смерти, но капризная фортуна в самый последний момент уводила его из самых безнадежных ситуаций.

Убийство некоего молодого человека, подозреваемого в причастности к коммунистам, облетело огромное пространство Лалезар и всего города в мгновение ока. А главное, это было не единственным происшествием за последние сутки в смутном Тегеране. Погромы лавок и магазинов участились. Это вызвало сильное брожение в рядах купцов и частных предпринимателей. Средний класс почуял угрозу своему стабильному заработку. Доходное дело необходимо защищать, чтобы затем передавать потомкам. Отогнать черную тучу, нависшую над их бизнесом, можно было лишь объединив свои усилия против общих врагов, какими бы могущественными они ни были.

Керими читал газету «Марди Асия». Убийству молодого коммуниста Самада Ашарзе было отведено полстраницы ценного газетного формата, с дополнительными фотографиями убитого, со всеми вытекающими комментариями о нарастании активности коммунистов. Писалось о грязных провокациях, усиливающемся влиянии СССР, который, якобы, вспомнил о северных провинциях Ирана и вновь хочет разыграть азербайджанскую карту. Не преминули указать на слабость некоторых руководителей, не способных или не желающих противостоять северной угрозе. От всех граждан страны требовалось быть бдительными к врагам Ирана и не поддаваться на их гнусные провокации. Особое внимание уделялось консолидации нации вокруг фигуры шаха как главного гаранта территориальной целостности Ирана и его благостного существования.

Рустам сегодня был одет как обычный, тегеранский торговец. История с переодеваниями был ему знакома. Каждый раз, когда он не брился несколько дней, он вспоминал агента Тураджа, которому на его глазах всадили кинжал в сердце, в день Ашуры на тегеранской площади в горячие сороковые. Рустам также надевал старый пиджак и кепку, чтобы в толпе его не могли принять за ответственного работника советского посольства. Шпионский маскарад хорошо ему давался – в этом простом мужчине с прекрасным тегеранским диалектом фарси никто не признал бы дипломата и резидента шурави.

Керими сидел в подсобке в окружении открытых мешков с изюмом, албухарой, курагой, орехами, арахисом и фундуком. Ароматы сухофруктов перемешались с запахом сырости, но чуткий нюх Керими слышал в воздухе совсем иные запахи. Он ощущал их давно, но сейчас они проявлялись более явственно и близко. Находясь в нескольких километрах от места событий, он, как акула, чуял привкус пролившейся крови, смешанный с запахом пороха и нефти. Иран отдавал этой смесью запахов с начала двадцатого века, и этот запах никак не выветривался из сознания Рустама.

Он отложил «Марди Асия» и взял «Джорнал де Техран». В его статьях то же самое, даже не стоило читать. Рядом с Рустамом был открытый мешок кишмиша – черного сушеного изюма. Керими не заметил, как по ходу чтения он перещелкал целую груду сладких сухофруктов. От обильной сладости захотелось пить.

– Бехсад, – крикнул Рустам.

Дверь подсобки открылась, и внутрь пролезла испуганная голова смуглого юноши, который помогал Зохрабу Багири в его отсутствие с покупателями.

– Слушаю вас, агайи Кадхудаи, – для юноши Керими был некто агайи Кадхудаи, зачем ему знать настоящее имя советского резидента?

– Принеси, пожалуйста, чай с корицей. В горле пересохло.

Рустаму вспомнился тучный дядя Джанетали, наставник полковника Икрами и борцов зорханы. Советский дипломат и резидент после встречи с ним нередко пил чай с корицей, особенно когда чувствовал физическое или моральное истощение. Он хоть и привык работать на износ, но за последние два дня спал от силы пять часов. И сейчас ему казалось, что его голова наливается свинцом и вот-вот отпадет с плеч от тяжести.

– Хорошо, агайи Кадхудаи, только взвешу абрикосов покупателю.

С минуту на минуту должен явиться Багири с последними новостями. Рустам пролистал несколько страниц «Джорнал де Техран», рефлекторно черпнув горсть черного изюма. Глаза уже слипались, когда вновь скрипнула дверь и внутрь вошли двое. Это были Зохраб Багири и его товарищ по оружию, молодой паренек чуть младше Зохраба. Звали его Зейд. Тоже неплохой стрелок по живым мишеням. На их вспотевших лицах и одежде отложилась городская пыль и песок. Они направились к Рустаму и сели напротив него, удобно расположившись на мешках с грецким орехом.

– Ты что-нибудь выяснил? – спросил Рустам Зохраба.

– Стоило бы догадаться, – ответил Багири. – Это люди Сафарджиана. Шастают группами по людным местам, выкрикивают антишахские лозунги и проклинают Мосаддыка.

– И восхваляют нас, – добавил Керими.

– Естественно.

– Вы что-нибудь слышали про этого Самада Ашарзе?

– Никогда с нашими ребятами не сталкивался, – вступил в разговор Зейд. – Один из прихвостней Аминуллы. Он им подбрасывает деньжат, своих и английских, они и лают что им прикажут.

– Только он больше лаять не будет, – зло усмехнулся Багири.

– А тот, кто стрелял, к Сафарджиану имеет какое-то отношение?

– Нет. Случайный выбор, – качнул головой Зейд. – Просто Самаду Ашарзе не повезло, что он нарвался на пулю. Кстати, в тот день было еще пять погромов. Четыре из них в Лалезаре.

– Наверняка с каждым днем число погромов будет увеличиваться, – заметил Рустам. – Каковы будут наши ответные действия?

– Силы неравны, Рустам. Нам трудно им что-то противопоставить. У них деньги, оружие, целая армия закордонных инструкторов, – Багири вытер лицо рядом лежащей влажной тряпкой, но лишь еще больше размазал грязь. – Они подкупили все тегеранские газеты, а наши все под запретом. Никто не узнает, что этот Самад Ашарзе – подсадная утка Сафарджиана. Все уверены, что люди, рушащие лавки, – это шпионы шурави.

– Да, без информационной поддержки мы войну проиграем. Может использовать листовки?

– Будет только хуже, – буркнул Зейд. – Это еще больше вызовет недоверие к нам.

– Что с муллами?

– Они тоже недовольны, – ответил Багири. – Многим из них поступают звонки и письма с угрозами расправы.

– От имени «Туде»?

– Да. И теперь англичане кажутся им не такими уж плохими ребятами.

– Вы подключили людей, чтобы вели агитацию среди торговцев?

– Мы исполняем все твои приказы, Рустам, – развел руками Зохраб. – Только это лишь соломинка для утопающего. Несколько десятков человек не смогут переубедить миллионы недовольных.

Рустам задумчиво грыз кишмиш, выплевывая мелкие косточки. Дверь без стука открылась, и с подвесным подносом в руках появился Бехсад. Он предусмотрительно принес три небольших стакана с чаем, размешанного с пряной специей.

– Я принес, как вы просили, агайи Кадхудаи, чай с корицей.

– Спасибо, Бехсад.

Юноша заметил строгий взгляд Зохраба Багири, поклонился и вышел.

– У вас есть при себе оружие? – спросил Керими, делая первые глотки.

– Есть, – Багири приподнял рубашку, где за поясом торчал пистолет.

– Оставь его здесь, Зохраб.

– А если попытаются схватить?

– Тем хуже. Обвинят в терроризме. Спрячь подальше от себя.

– Я не хочу попадаться им в руки.

– Ну и не попадайся.

– И куда же мне его спрятать?

– Хотя бы туда, – Керими показал на мешок с орехами, на котором сидел Багири. – Холодного оружия достаточно. Время опасное. Они постараются найти настоящих членов «Туде», а у нас не так много людей, чтобы их терять. Пистолет всегда веская улика.

– Как скажешь, сартиб, – повиновался Багири, просовывая оружие глубоко в мешок с грецкими орехами.

– Я должен уйти. Возьмите, это вам от наших друзей. Через неделю принесу еще, – Рустам вытащил из кармана двадцать пять тысяч иранских риалов и передал их Зохрабу с Зейдом. Любая идеология должна поддерживаться деньгами. Тягаться в финансовых вопросах со сторонниками шаха было сложно, но хоть какие-то гроши на святое дело можно найти. – Если возникнут чрезвычайные обстоятельства, вы знаете, как меня найти. Соблюдайте осторожность. Предупреждаю: если вас арестуют, никто из советского диппредставительства не будет за вас ходатайствовать. Я не исключение.

Зохраб и Зейд знали, в какой заварушке они участвуют. Они приняли эти условия беспрекословно и будут следовать им до конца.

 

Глава 8

Шах находился в своем дворцовом кабинете, когда к нему с особым донесением от «любящих друзей» зашел полковник Икрами.

– Что это у тебя? – грозно спросил монарх, заметив в руках начальника охраны конверт с письмом.

– Ашраф в Тегеране, шахиншах, – информировал Икрами.

– Не поверю, что ее одолела тоска по родине.

– Она желает с вами встретиться.

– Со мной? – удивлению шаха не было предела. – С чего это вдруг? Неужели хочет извиниться за все причиненные мне злодеяния? Нет, Мухтадир, в ее приезде кроется что-то опасное.

Мохаммед Реза не мог забыть, как подсыпали отравленный порошок в ванную его первой жены, египетской принцессы Фавзийе. По слухам, это было поручение самой Ашраф. Шах был склонен верить этим слухам.

– Здесь все четко изложено, Ваше Величество, – Икрами протянул письмо хозяину.

Зная, каким доверием пользовался полковник у своего хозяина, руководители операции решили передать секретное сообщение Мохаммеду Реза именно через начальника охраны, обходя секретариат и другие чиновничьи структуры во избежание утечки информации.

Пехлеви взял письмо и стал медленно читать. С каждой прочитанной строкой лицо монарха темнело, а руки стали предательски дрожать.

– Кто-нибудь кроме тебя знает про содержание этого сообщения? – продолжая смотреть на текст, спросил шах.

– Только те, кто мне его передал.

– Англичане и американцы просят, чтобы я ее принял. Зачем? – рассуждал вслух Пехлеви. – Почему ей понадобилось искать со мной встречу через них? Что затеяла эта девчонка?

– Может, это им нужно встретиться с вами посредством Ашраф?

– Почему они не обращаются напрямую, а посылают ее?

– Мы не сможем это выяснить, пока вы ее не примите, – логично рассуждал Икрами. Его раздражала нерешительность и чрезмерная подозрительность монарха. Прежде чем делать выводы, нужно выслушать Ашраф. Если в ее мыслях – свергнуть брата, то она не искала бы с ним встречи. Хотя принцесса способна прибегнуть к более изощренным приемам.

– Может, она вошла в сговор, чтобы скинуть меня с престола? – высказал догадку шах.

– Родного брата? – удивленно спросил Икрами.

– Ах, Мухтадир, у этой особы отсутствует понятие о кровнородственной связи. Все, что ее интересует, это ее собственное благо. Ради минутного удовольствия она готова послать на эшафот меня и всех, кто верой и правдой служит Пехлеви.

Мохаммед Реза положил письмо на рабочий стол и стал нервно прохаживаться по кабинету, положив руки в карман шелкового халата.

– Я всегда знал, что англичанам доверять нельзя, – в голосе монарха стала проскальзывать истерика. – Они хотят меня свергнуть, как и моего отца. Ты помнишь, как вначале они обхаживали его?

– Помню, шахиншах.

– А потом лишили трона, родины и близких, сговорившись с русскими! – голос Пехлеви задрожал, по мере того как его стали одолевать мрачные воспоминания. – Какое коварство! Теперь они хотят сделать то же самое, только на этот раз руками моей вздорной сестрички, – шах посмотрел на портрет своего отца и недовольно покачал головой. – Нет, у них ничего не выйдет. Я не приму Ашраф.

– Осмелюсь сказать, шахиншах, это будет очень неосмотрительным шагом.

– Не твое дело, – отрезал Пехлеви.

– Ваша жизнь и безопасность династии входят непосредственно в мои обязанности, – не уступал полковник. – Это дает мне право постараться убедить вас выслушать вашу сестру и узнать, с какой секретной миссией она прилетела в Иран. Мы должны обладать всей информацией, исходящей из разных источников. Если американцы и англичане решили послать к вам Ашраф, значит, им есть что вам сказать. Мы должны это узнать, чтобы предотвратить все нежелательные для вас последствия. Примите ее, шахиншах. Как ваш верный слуга, я прошу вас об этом всем сердцем.

Шах остановился и грузно сел в кресло, нервно подергивая широкие рукава халата.

– Хорошо, Мухтадир, я сделаю как меня просят. Я приму ее, как бы тяжело мне это ни было, и выслушаю, но я требую, чтобы после встречи она немедленно покинула Иран.

Приезд принцессы в Тегеран был невыгоден не только ее брату. Узнав о ее приезде, премьер Мосаддык тоже пришел в бешенство: это еще больше накаляло и без того напряженную ситуацию в стране. Все ощущали опасность для себя, которая исходила от этой миниатюрной, но очень властной женщины. Надо отдать ей должное, Ашраф могла наводить страх на сильный пол. Воистину, невидимые глазу у-хромосомы сыграли с Великой Персией злую шутку.

– Все будет сделано так, как вы прикажете, шахиншах, – обрадовался Икрами. – Уж я об этом позабочусь.

Икрами вышел из кабинета, направляясь к выходу, где его ждала служебная машина. Проходя мимо зала, полковник заметил фигуру главы дворцового хозяйства, на редкость милого человека, по совместительству осведомителя МИб. Это он вышел на Икрами и передал письмо своих лондонских хозяев для Мохаммеда Реза. И сейчас он ждал от Икрами четкого ответа: да или нет – готов ли шах принять сестру. Но при виде Икрами ему без слов стало ясно, что ответ положительный. Икрами понимал, что сейчас ради борьбы с общими врагами необходимо объединить усилия, отставив в сторону личные пристрастия.

* * *

Лицо ее мрачнее тучи, взгляд – как всегда надменный, самоуверенная походка, словно она скользит по черепам замученных врагов, а не по зеркально блестящему полу дворца Саадабад. Принцессе не доставляло радости встречаться со своим венценосным братцем, которого вдобавок нужно было убеждать сделать один из самых ответственных шагов в своей жизни. Сложно объяснить безвольному существу важность решительных действий, которые способны сохранить жизнь и власть не только ему, но и всем, кто его окружает. Властитель, не способный самолично принимать смелые решения и перекладывающий их на плечи своих подчиненных, рано или поздно вынужден разделить участь всех слабовольных монархов и их свиты. Ашраф как никто лучше ощущала угрозу, нависшую над их династией, но, к сожалению, статус принцессы не позволял ей сделать то, что должен был сделать шах Мохаммед Реза. Пехлеви могли лишиться не только внутренней поддержки, но и внешней, а это было намного опасней, чем попытка одиночных, неудавшихся покушений на шаха и его близких. Возникала угроза потери запасных аэродромов, готовых принять самолеты членов монаршей семьи, если свои посадочные полосы затеряются в дыму междоусобных пожаров и войн.

Двери монаршего кабинета были открыты. Шах стоял спиной к входу, упершись ладонями о край стола. На него с портрета взирал его отец, словно ждал, как поведет себя сын в столь ответственный для семьи и страны момент – когда нависла угроза политического устранения шахской семьи и возможность упразднения института монархии в Иране. История персидской империи, 2500-ю годовщину которой со всей помпезностью Мохаммед Реза справлял в октябре 1971 года, могла завершиться без малого двадцатью годами раньше. Он сейчас думал не о спасении трона и страны. Шаха интересовала его собственная судьба. Мохаммед Реза готов был потерять корону, но терять голову в буквальном смысле слова он не хотел. Инстинкт самосохранения перевешивал в нем стойкий характер восточного правителя, и это было его трагедией.

До ушей Пехлеви стал доноситься равномерный, неторопливый цокот женских каблуков, отдающих эхом в стенах Саадабад в унисон громким шагам начальника шахской охраны. Сердце шаха усиленно забилось. Он не хотел показывать своего волнения ни Ашраф, ни Мухтадиру Икрами. Тяжело прослыть трусом. В этом трудно признаться даже самому себе. Роскошный военный мундир, усыпанный орденами, не поможет справиться с этим не подающимся шахской воле чувством. Через несколько секунд звук шагов наконец прекратился у порога его кабинета.

– Оставьте нас, Мухтадир, – скомандовала принцесса.

Приказы Икрами мог отдавать лишь его господин, поэтому он даже не шелохнулся.

– Оставьте нас, – повысив голос, повторила Ашраф.

Шах, не поворачиваясь, сделал едва заметный жест кистью руки, означающий, чтобы полковник удалился, и тот тут же вышел, закрыв за собою дверь.

– Зачем ты приехала, Ашраф? – хриплым от тревоги голосом спросил шах.

– Я приехала в свою страну.

– Снова хочешь подсыпать порошка в ванную моей жены? Или же на этот раз ты готова отравить родного брата?

– Научись смотреть правде в глаза, Мохаммед Реза, – подчеркнуто гордо произнесла Ашраф. – Шаху не подобает жить воспоминаниями клеветников.

– Ты будешь меня учить, как я должен себя вести в собственном дворце? – продолжая стоять спиной к собеседнице, заметил шах.

– Ты прав, братец, не меняй позы. В том месте твоего тела, которое повернуто в мою сторону, больше мозгов, чем в твоей голове, – съязвила принцесса. – Жаль, что на задницу нельзя нацепить персидскую корону. Она заслуживает большего уважения.

– Что ты себе позволяешь? – шах резко обернулся, лицо его было перекошено от злобы и ненависти.

Ашраф было не так легко испугать, она спокойно прошла к дивану, скинула туфли на высоких каблуках и села на край дивана, облокотившись о его подлокотники. Недаром ее прозвали Черной пантерой. Сейчас она напоминала грозную хищницу в засаде.

– Ты чем-то напуган, Мохаммед?

– Как ты смеешь разговаривать со мной подобным тоном?

– А кто ты такой, чтобы я не могла разговаривать с тобой подобным тоном, милый мой брат?

– Я шахиншах Ирана!

– Шахиншах Ирана!? – захохотала принцесса. – Ты не можешь называть себя шахиншахом, милый Мохаммед. Истинным шахом был наш отец. Ты же – его бледная тень. Если бы ты был шахом, меня не вызывали бы из Франции, чтобы я могла объяснить тебе политическую картину, которая разворачивается перед самым твоим носом. О великий правитель, ты ослеп и оглох, так как не видишь и не слышишь того, что происходит в твоей стране. Ситуация в Иране ухудшается с каждой минутой, и рано или поздно волна недовольств сметет тебя с трона.

– Ты же ненавидишь меня, Ашраф, какая тебе разница, какая судьба меня ждет?

Принцесса недовольно качнула головой, мысленно произнеся: «Каков глупец».

– Вся твоя беда, братец, в том, что ты получил персидскую корону как разменную монету. Династия, которую своей кровью и потом создавал отец, попала тебе лишь по старшинству и полу, но никак не по заслугам. Мы родились с тобою в один день, но Аллаху было угодно тебя создать мальчиком, а мне – уготовить судьбу принцессы, которая, к сожаленью, не может издавать судьбоносные фирманы, – свирепый взгляд хищницы пронзал шаха. – Ты никогда не спал со своими солдатами в казармах, не ел с ними из одной миски, не бросал себя под пули и сабли, как это делал отец. Что это за награды у тебя на груди, дорогой братец? Зачем ты их нацепил? Может, ты хочешь показать мне свою значимость? – принцесса грустно усмехнулась. – Мохаммед, запомни, что ты не бравый казак Реза-хан, а выпускник швейцарской академии Ле Роси. Твои победы бесценны только в глазах твоих прихлебателей, таких же трусов и безвольных червяков. Ты никогда не сможешь командовать даже горничными, не говоря о солдатах, способных совершить переворот…

– Замолчи, Ашраф, – голос шаха дрожал от злобы, но он понимал, что должен выслушать сестру до конца.

– Поэтому надо ценить то, что послано тебе исключительно милостью Всевышнего, ибо сам ты никогда не сможешь завоевать трон. Трон это не юбка, милый Мохаммед. Это нечто большее, чем ослеплять фавориток блеском бриллиантов персидской короны.

Шах доковылял до кресла напротив и сел, устало закрыв лицо руками.

– Скоро Мосаддык распустит Меджлис, он грезит новым законодательным органом, – продолжала Ашраф. – В нем, по замыслу этого негодяя, будут заседать его подконтрольные депутаты. Законы страны окажутся в их руках. Не надо быть гениальным провидцем, чтобы понять, что произойдет с иранской монархией в ближайшие несколько месяцев. Отцу позволили покинуть страну. Тебе, лишенному прямого наследника, – при этих словах шах чуть ли не до крови закусил губу, Ашраф это заметила и повторила: – …лишенному мальчика-наследника, а также всяческой поддержки внутри, при этом окруженному продажными лизоблюдами, не разрешат даже переступить порог своего дворца. Ты захочешь найти спасения за границей, но в ответ получишь любезный отказ, потому что ты не выполнил их требований и разрушил все их планы по укреплению монархии и консолидации общества вокруг трона Великой Персии.

– О каких требованиях ты говоришь, Ашраф? – голос шаха стал мягче.

– Ознакомишься, когда будет время, – принцесса потянулась к своей сумке, извлекая сложенные вдвое листы бумаги. Она положила их рядом собой, на край дивана, но, заметив нетерпение шаха, продолжила: – Ты все-таки мне брат, поэтому не хочу тебя мучить ожиданием. Это план свержения Мосаддыка, – от глаз принцессы не скрылось, как поменялось в цвете лицо шаха.

– Что это означает?

– То, что если ты не поможешь убрать Мосаддыка, то он без труда сам скинет тебя с трона.

– Что я должен сделать?

– Для начала издать фирман о смещении Мосаддыка с поста премьер-министра и назначении нового премьера.

– Нового премьера? И кого же это? – удивился шах.

– Фазлоллаха Захеди.

– Генерала Захеди? – шах вскинул брови. – Гм, они даже решили за меня, кого я должен назначать своим премьер-министром.

– Да, дорогой мой брат, они это решили за тебя. Потому как ты сам не можешь решить эту проблему уже два года. Мы пляшем под дудочку этого маразматика в пижаме. Мы, могущественные Пехлеви, не можем сказать своего веского слова только потому, что ты, Мохаммед Реза, глава династии и шахиншах Ирана, боишься даже собственной тени.

Шах встал и подошел к сестре.

– Дай мне бумаги.

Она протянула ему план операции «Аякс»:

– Прочти.

Шах взял листы бумаги и стал молча вникать в их содержание.

Пункт А. Его Величество должен обратиться открытым письмом ко всем верным офицерам иранской армии с воззванием сотрудничать и оказывать всяческое содействие всем верным Его Величеству силам с целью восстановления утерянного престижа иранской армии, ее уважения, как доказательство преданности шаху и стране.

Пункт В. Издание шахского фирмана, назначающего генерала Фазлоллаха Захеди главой правительства.

Пункт С. Издание шахского фирмана, обращенного ко всей иранской армии, с требованием подчиняться приказам Фазлоллаха Захеди как главы правительства, назначенного высшим указом Его Величества, шахиншаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви.

Этих трех пунктов было достаточно, чтобы у монарха опустились руки, в прямом и переносном смысле слова. Он мысленно представлял, как его ведут на эшафот и палач проверяет прочность веревки на виселице.

– Ты понимаешь, что ты мне предлагаешь, Ашраф?

– Я предлагаю тебе спасти свою корону.

– Не-е-т, ты дала мне петлю и просишь просунуть туда свою шею. Англичане же будут только наблюдать со стороны, как нукеры Мосаддыка будут выбивать стул из-под моих ног.

– Не неси вздор, Мохаммед.

– Именно так все и произойдет! – вскрикнул шах. – Какая же ты наивная. Ты еще не знаешь англичан, Ашраф. Именно из-за их коварства отец лишился короны.

– Отец поставил на немцев, когда надо было ставить на англичан. Это большая игра, в которой никто не застрахован от ошибок. Не повтори их и ты, дорогой братец. Постарайся хоть краешком глаза заглянуть в будущее и верно оценить, кто будет главным игроком на иранском карточном столе. В противном случае ты снова останешься один против Мосаддыка и русских, которые припомнят тебе азербайджанские погромы.

Хитрая Ашраф почувствовала настроение шаха и решила сменить тактику. Теперь она не злобная, агрессивная хищница, а любящая сестра по крови. Встав с дивана, Ашраф вплотную подошла к брату. Взяла его за плечи, а затем, поглаживая рукава мундира, сжала их. Шах почувствовал немалую силу в этих с виду хрупких женских руках.

– Взгляни правде в глаза, – повторилась Ашраф. – Ты можешь считать меня злой фурией, но я твоя родная сестра. Мы одна кровь, Мохаммед. У нас общие родители. Мы дети великого Реза-шаха. Если у нас есть какие-то разногласия, то ради его достойной памяти мы должны объединить наши усилия против врагов нашей семьи и династии. Мы связаны одной нитью. Пойми, милый брат, если свергнут тебя, то и мне больше никогда не увидеть Иран. Ни ты, ни я больше никогда не сможем посетить могилу родителей. Ради этого ты должен выполнить условия англичан и американцев. Они снова вместе, чтобы помочь нам одолеть Мосаддыка. Мне же от тебя ничего не надо, кроме одного: стань настоящим правителем своей страны. Будь шахом, которого будут бояться и уважать. Шах, которого не боится и не уважает его народ, обречен на изгнание и вечное забвение.

Она пригнула голову брата к себе и поцеловала его в монарший лоб. В этом поцелуе было больше жестокого, чем нежного, но чего еще ждать от Черной пантеры.

– Я уезжаю первого числа. Завтра с тобой встретится человек, который будет посредником между тобой, англичанами и американцами.

– О ком ты говоришь? – насторожился шах.

– Ты знаешь его, – спокойно ответила Ашраф. – Один из братьев Сафарджиан.

– Аминулла?

– Он самый.

– Это очень опасный человек.

– Время не терпит слабых. – Ашраф стал надоедать затянувшийся диалог с братом. – Я должна уходить.

Принцесса направилась к дверям, когда ее снова позвал Мохаммед Реза.

– Ашраф, ты забыла… – увенчанная перстнями рука шаха указывала в сторону обуви принцессы, забытой около дивана.

– Приятно прогуляться по отцовскому дому босиком, – Ашраф изящным движением подняла туфли и, приподняв подбородок, бросила на прощание в лицо брата фразу в свойственной ей нравоучительно-колкой манере: – Потерять обувь не так страшно, как потерять голову, шахиншах.

Первого августа, как и планировала принцесса, она покинула Иран и снова вернулась в любимую французскую Ривьеру. Шах же находился в самой гуще горячих событий и переживал одно из самых тревожных событий в своей жизни. Таких событий в его жизни было немало. Такова доля монархов.

 

Глава 9

В то время, когда лондонские и вашингтонские эмиссары кружили вокруг шахского дворца в Тегеране, в главном городе провинции Азербайджан, Тебризе, происходили не менее драматичные события. Чтобы победить в идеологической и информационной борьбе, необходимо было заручиться поддержкой других регионов страны. Никто не забыл массовые казни и убийства мирных граждан в Южном Азербайджане в середине сороковых. Чтобы не повторить ошибок прошлого и не дать шанс Советскому Союзу в свете последних событий снова проявить болезненный интерес к северным территориям Ирана, были спланированы и претворены в жизнь очень схожие по сути и исполнению провокации по отношению к религиозным лидерам Тебриза. Ответственность за убийство ахунда одной из тебризских мечетей было возложено на членов коммунистической партии «Туде» и их пособников.

Помощника советского посла Рустама Керими срочно командировали в Тебриз – для прояснения ситуации. Он вновь вернулся в город своего детства, в котором родился и знал каждую улочку, несмотря на долгое отсутствие. Керими был постоянно в курсе событий – что происходит в Тебризе, а также в других городах Ирана. Для этого ему не нужно было находиться посреди протестующей толпы во время похорон убитого ахунда Гулама Хашим-заде, рискуя быть растерзанным родными, близкими ахунда и сочувствующими клерикалу земляками. Тем не менее, Керими пришлось присутствовать на похоронах в знойный июльский день, изнывая от жары и жажды, глотая дорожную пыль, постоянно вздымающуюся вверх от нескончаемого многотысячного потока людской массы. Он слушал обличительную гневную речь тебризского муллы, а самое главное – видел, кто стоит рядом с ним. Да, это был он, муж его сестры, Халил Наджаф-заде. Угрюмый, толстый и необычайно молчаливый, он находился по правую руку от главного оратора и временами поглаживал свою покладистую бородку.

«Не ожидал тебя здесь увидеть, Халил. Да, это тебе не нарды за пять франков, здесь ставки покрупнее», – думал про себя советский дипломат, скрывающий от окружающих гражданство и место своей работы. Он снова влился в толпу, и его вроде бы никто не распознавал. Снующие всюду агенты шаха, ЦРУ или МИб могли бы знать его в лицо, но Керими уже привык к мастерским перевоплощениям и его пока никто не беспокоил. В бурлящей толпе даже зоркий Халил не смог бы отличить брата своей жены от обычных горожан Тебриза. Рустаму это было только на руку. Резню мирного населения в их городе не простили не только шаху, но и Сталину. Советскому Союзу не простилось предательство в декабре 1946 года, когда борьба за Южный Азербайджан была прекращена, а простые граждане стали заложниками в продажной игре больших политиков. Поэтому любые провокации, в которых проскальзывали слова «Туде», «СССР», «коммунизм», вызывали среди населения Южного Азербайджана недоверие и возмущение, нередко перерастающее в массовые волнения. Лидеры операции «Аякс» были прекрасными психологами толпы, зная, когда и каким образом задевать те или иные внутренние струны, способные издавать нужную мелодию. Они достигали желаемого результаты, несмотря на все попытки советской разведки противостоять им.

– Чем провинился несчастный мулла Гулам? Кому была нужна смерть этого святого человека? – поднимая руки к небу, причитал друг покойного, мулла Мешади Джамшид. – Мало им было нашей пролитой крови, так они снова хотят втянуть Иран в пучину братоубийственной войны. Все вы прекрасно знаете, откуда дует этот кровавый ветер. Он дует с Севера, – длинные четки с мелкими черными камушками, свисающие с правого запястья муллы, потянулись в направлении границ с Советским Союзом. – Это ветер, как всегда, несет в наши дома разруху и несчастья. Он пропитан запахом коммунизма и гнили, не признающий Аллаха, нашу религию и вековые традиции. Они снова хотят использовать Азербайджан и его достойных граждан в лицемерной политической игре, не сулящей ничего кроме бед и несчастий. Что для них жизнь одного муллы Гулама или тысяч его земляков?! У них другие интересы, и ради них они готовы сгубить еще столько же наших жизней. Пусть будут прокляты все, кто поднял руку на нашего учителя!..

– Смерть им, смерть! – подхватила толпа.

– Шурави вновь хотят прибрать к рукам наши земли и сделать из нас кяфиров, но мы им этого не позволим. На древней земле Ирана никогда не быть коммунизму и проделкам Иблиса…

– Никогда! – вторили митингующие.

– Смерть мученика, нашего друга и наставника муллы Гулама не останется безнаказанной. Он был для нас не только мудрым учителем, но и добрым отцом и братом. Мы клянемся отомстить за смерть агайи Хашим-заде. Преступники, совершившее это вероломное убийство, предстанут перед нашим судом или перед Высшим Судом Великого Аллаха.

Голос Мешади Джамшида задрожал. Он закрыл глаза и стал судорожно трясти плечами. Духовный лидер плакал, а вслед за ним плакали люди. Лицо Керими скривилось в недовольной гримасе. Он никогда не понимал массовых рыданий в такт главного плакальщика. Возможно, слезы Мешади Джамшида были искренни, так как он знал покойного не первый год и относился к нему с должным уважением. Только зачем рыдал его шурин Халил? Он сам твердил, что, когда хоронил отца, не проронил и слезинки, а отца своего Халил любил больше, чем убитого ахунда мечети, которому было восемьдесят с лишним лет. К чему такое лицемерное проявление чувств? Зачем плачут Халил и тысячи людей, многие из которых даже не знали муллу Гулама лично? К сожалению, душераздирающие причитания и платные слезы пережили участников этих событий. Традиции, когда в поминки нанимались платные плакальщицы и плакальщики, за деньги выжимая слезу по покойному, нередко имели место как в Иране, так и в Азербайджане. Никто и никогда не задавался вопросом, почему такое отклонение в нормах Ислама присутствовало именно в этом регионе Востока.

«Слезы за деньги, какой абсурд», – нередко повторял про себя Керими, когда сталкивался с подобными проявлениями «скорби». Ему хотелось ворваться на трибуну и закричать, что к смерти ахунда коммунисты не причастны. Да, они безбожники, кяфиры и гяуры, да, у них руки по локоть в крови, но здесь совсем другая подоплека, и виновников надо искать в ином направлении.

Траурные марсии прервали размышления Керими. Он заметил, как Мешади Джамшид, Халил Наджаф-заде и другие спустились с каменных возвышений, направляясь в сторону обернутого в саван покойного. Марсии временно прекратились, и мулла стал читать заупокойную молитву. После завершения молитвы труп положили в специальные носилки, и несколько молодых ребят в черных одеяниях взяли носилки на руки. Траурное шествие направилось в сторону городского кладбища. Плакальщики возобновили свои похоронные песнопения. Рустам плелся за ними, прикрываясь платком, чтобы защитить дыхательные пути от огромного потока песка и пыли. Он пробирался вперед, чтобы поговорить с Халилом. Это выглядело неосмотрительно, но Керими сейчас не думал об опасности. Сложно было найти в многотысячной людской массе нужного человека. Рустам ориентировался на носилки, возвышающиеся над головами и обернутые черно-зелеными платками. Шурин наверняка должен был быть в первых рядах. Рустам с трудом преодолевал метры, протискиваясь через поющую траурные религиозные песни толпу. Еще немного – и он заметил прыгающее на ходу огромное брюхо Халила. Вокруг уважаемых тебризцев было не так тесно, как в середине шествия. Несколько молодых ребят отделяли Мешади Джамшида, Наджаф-заде и других важных особ от остальных скорбящих. Один из юнцов с зарождающимся пушком на подбородке пытался остановить Рустама, схватив его за рукав рубашки, но Керими оттолкнул его от себя, процедив:

– Мне нужно поговорить с агайи Наджаф-заде. Прочь в сторону, щенок.

Юнец испугался и быстро дал дорогу.

Наджаф-заде шел чуть позади Мешади Джамшида, беззвучно рыдал и прикладывался все время пятерней к мокрым глазам.

– Агайи Наджаф-заде, – позвал шурина Керими.

– Рустам, – слезы тотчас высохли, а в глазах появилась тревога. – Что ты тут делаешь? – шепотом спросил Халил.

– Пришел проститься с муллой Гуламом, – так же негромко ответил Керими.

– Ну да, – сморщился Халил. – Сами убили, сами и прощаетесь.

– Не болтай глупостей, Халил. Я здесь поэтому, чтобы доказать обратное. К смерти Хашим-заде шурави не причастны. Убийцы ахунда – английские агенты.

Наджаф-заде незаметно посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, слышит ли их разговор кто-нибудь. Громкие песнопения заглушали их беседу, и чисто внешне они не приковывали чьего-либо внимания. Все были «убиты» горем по мулле Гуламу.

– Хорошо, поговорим дома. Смотри, сколько глаз и ушей.

– Нет, именно здесь и сейчас, – упорствовал Рустам. – Скажи своим ребятам, что это провокация англичан.

– Ты с ума сошел. Посмотри на их лица. Скажи им, что ты шурави, так они зубами вцепятся тебе в горло. Прошу тебя, сейчас не время и не место для споров. Проводим муллу Гулама, вернемся домой и поговорим.

– Ты тоже прислуживаешь шаху?

– Нет, Рустам, я служу своей стране и своей семье. Для тебя Иран – сфера твоей деятельности, а для меня Иран – мой дом, где больше никогда не будет место красным негодяям. Прости, дорогой родственник, что мне пришлось сказать тебе обидные слова. – Наджаф-заде вытер рукавом пот со лба. – Лучше иди домой, Медина и дети будут рады тебя видеть. Она говорила, что ты ей приснился на белом коне, вот и сон на руку. Ступай домой, и я скоро вернусь.

– Халил. Послушай, Халил…

Шурин ничего не сказал в ответ, он лишь поднес к губам палец и продолжил траурную процессию. Рустам же остановился посреди толпы, которая била себя в грудь и рыдала.

– Эй, братец, не стой, как вкопанный, мешаешь, – сказал мужчина с всколоченными пыльными волосами. – Уйди с дороги.

Керими понимал, что борьба с англо-американцами вновь проиграна. Невозможно построить надежный дом на рыхлом фундаменте, так же как сложно построить дружеские отношения, когда тебя постоянно гложет вирус недоверия. Оставалось надеяться на волю случая. В большой драке счастливая случайность не последний фактор, но на нем нельзя построить системную работу. Надо возвращаться в Тегеран.

 

Глава 10

На следующий же день после встречи с сестрой была назначена аудиенция Аминулле Сафарджиану. Разговор между шахом и агентом МИб должен был пройти в большой, пустой гостиной, середине которой стояли два кресла и небольшой столик с двумя бокалами холодной воды. Таково было пожелание хозяина дворца, вызванное его соображениями личной безопасности.

– Аминулла ждет в приемной, – отрапортовал начальник шахской охраны.

– Пустите, – неохотно ответил монарх, степенно восседая в кресле.

Икрами удалился и вернулся минут через пять, сопровождая гостя. Полковник пустил Аминуллу внутрь и плотно закрыл за собой двери, чтобы никто ненароком не подслушал разговор хозяина. А подслушивать во дворце было кому.

– Доброе утро, Ваше Величество, – приветствовал шаха Сафарджиан.

Пехлеви лишь кивком головы ответил на приветствие, внимательно, исподлобья посмотрев на гостя, после чего жестом предложил ему сесть. Аминулла понял, чем вызвана столь необычно пустынная обстановка для переговоров. Пехлеви панически боялся подслушивающей аппаратуры, которая могла записать его слова. После таких неопровержимых доказательств осведомленности монарха о надвигающемся свержении Мосаддыка сложно будет возложить вину на других. Робкие утверждения о том, что он ничего не знал и, безусловно, накажет всех виновных в гнусном заговоре против главы правительства, уже в расчет браться не будут. После того, как его голос попадет на пленку, он окажется официально вовлеченным в переворот, более того, по своему статусу будет являться его главным вдохновителем и лидером, а посему ответит шах «по гамбургскому счету». Выглядело бы абсурдным, если бы речь шла не о Мохаммеде Реза Пехлеви, который боялся малейшего шороха, даже находясь в плотном окружении телохранителей. Сафарджиан знал характер шаха и, находясь вблизи от него, ощущал разницу между ним и его сестрой-близняшкой. «Из Ашраф получился бы прекрасный правитель, не то что этот…», – мыслил про себя Аминулла. Однако, как известно, история не терпит сослагательного наклонения. Работать надо было с тем материалом, какой был в наличии.

Аминулла держался достойно, без ненужных кривляний и вассальной дрожи в коленях. Он пришел спасать шахский трон. Пехлеви должен это понимать и ценить – конечно, если было чем.

– Почему вы решили мне помочь? – тихо спросил шах.

Агенты английской разведки продолжали вызывать у Пехлеви недоверие. С этим он ничего не мог поделать. Это уже въелось в его генетический код.

– Я ваш верный подданный, шахиншах. Мне не по душе политика, которую проводит Мохаммед Мосаддык. Он ведет страну к катастрофе.

– Вы считаете, что действия премьер-министра могут отрицательно сказаться и на мне?

– Безусловно. Иначе я не ввязался бы в эту игру.

– А что вы от этого имеете, Сафарджиан?

– Скажу честно, Ваше Величество, что все имущество нашей семьи находится под угрозой, пока Мосаддык находится у власти. Он мешает не только мне, но и всем достойным гражданам Ирана, которые зарабатывали свои деньги не покладая рук, днем и ночью. Мосаддык же делает все возможное, чтобы уравнять лентяев и трудяг, глупцов и умных. Иран на грани междоусобной войны, так как многим не по душе коммунистическая идеология, которой пичкают наших граждан с подконтрольной Мосаддыку прессы. В одно страшное утро мы можем проснуться и не узнать нашу Родину, в которой исчезнет все, чем мы дорожим, включая… – Сафарджиан сделал театральную паузу.

– Вы недоговорили.

– Вас, Ваше Величество, – вставил Аминулла. – При коммунизме не может быть монархии. Это вполне естественный ход событий, который мы наблюдали у наших северных соседей. Не хотелось бы вам напоминать о судьбе русского царя и его семьи. Коммунисты не прощают своих идеологических врагов.

– Может, это ваши догадки, или же политика англичан, интересы которых вы представляете?

– Если вы пройдетесь по улицам Тегерана и других городов, встретитесь с торговцами, духовными лидерами общин и банкирами, то вы поймете, что это не мои догадки, а реальное положение вещей, с которым нам придется считаться. В противном случае красный флаг русских будет развеваться над вашим дворцом, шахиншах.

– Это мы еще посмотрим! Они пробовали это сделать раньше, но сели в лужу, – скривился Пехлеви в гримасе. – У вас есть конкретные предложения, способные достичь намеченных целей? Про Захеди я уже слышал.

– Конечно.

– Так излагайте.

– Прежде всего нам необходимо ваше доверие, шахиншах.

– Если бы я вам не доверял, то вряд ли имел с вами беседу, Аминулла.

Сафарджиан нарочито посмотрел по сторонам, показывая своим видом, что он понял, почему настолько скуден ассортимент мебели в шахской гостиной.

– Абсолютно полного доверия, Ваше Величество. У вас не должно возникать никаких подозрений, что операция «Аякс», нацеленная на свержение Мосаддыка, – это совместная операция спецслужб США и Соединенного Королевства, способная защитить иранскую монархию и уберечь страну от давления Советского Союза.

– Я должен вам поклясться в своем доверии или вы полагаете, что я поверю вашей словесной клятве верности идеалам монархии?

– Можно воды?

– Извольте, – Пехлеви указал жестом на бокал.

Сафарджиан осушил бокал, понимая, что сейчас наступает самый главный момент не только их встречи, но всей операции «Аякс».

– Выберите на свое усмотрение кодовую фразу, – продолжил агент МИб. – Фразу, которая прозвучит в эту ночь по персидской службе радиостанции ВВС.

– Что это означает? – на лице шаха отразилась смесь подозрения и тревоги.

– После того как вы сообщите мне выбранную лично вами кодовую фразу, она прозвучит в назначенное время по указанной радиостанции. Эту фразу передадут через меня и офицеров английской разведки. Это будет доказательством того, что мы вас не обманываем. Кодовое название засвидетельствует тот факт, что совместная операция англо-американских спецслужб ждет вашего одобрения и содействия, шахиншах.

Шах опешил, но ответить отказом все же повременил – возможно, в этом предложении есть определенная логика. Он встал с кресла и стал расхаживать по огромному пространству зала, скрестив руки на груди.

– Какого рода фразу я должен сказать? – после долгого размышления спросил Пехлеви.

– Подумайте, Ваше Величество. Это очень важный момент операции. Эта фраза будет означать ваше согласие на начало операции.

– Я все равно еще ничего не решил.

– Времени очень мало, шахиншах. Мы не имеем права опоздать.

– Какими словами начинаются программы ВВС?

– С определения точного времени, Ваше Величество. Они начинаются словами «Вягт – нешфе шяб», – на фарси это означало «Время – полночь».

Шах снова задумался, потом поднял указательный палец вверх.

– Пусть программа начинается словами «Вягте дягиг-нешфе шяб», – потребовал шах. В переводе с фарси – «точное время – полночь». Сафарджиан достал свой блокнот, ручку и быстро настрочил кодовую фразу для персидской службы радиостанции ВВС.

– Мудро, – обрадовался Сафарджиан, спрятав блокнот в карман пиджака. – Сегодня ночью настройте ваш радиоприемник на волну ВВС, и вы удостоверитесь в нашей верности идеалам монархии.

– Каковы будут дальнейшие действия?

– Возможно, вы сможете это обсудить со специальным посланником из США. Я не знаю его имени, – лукавил Сафарджиан. – Скорее всего, это будет офицер, которому вы очень доверяете.

– Неужели существует такой человек? – съязвил шах.

– У нас общие цели, шахиншах.

Пехлеви гордо выпрямил плечи, положив руки на пояс.

– Я буду внимательно слушать последние новости ВВС. Ступайте.

– Счастлив вам служить, – откланялся Сафарджиан.

Шах остался один, его дыхание было тяжелым. Он не хотел так править. Он желал спокойствия. Такой метод правления мог подходить его отцу и даже сестре, но никак не ему. Сложно держать на голове корону, когда она постоянно шатается и норовит грохнуться на землю. А там не ровен час – и голова слетит. От мрачных раздумий пересохло в горле. Пехлеви взял бокал холодной воды и хотел выпить, но заметил, как безудержно дрожит его рука.

– Вам что-нибудь нужно, Ваше Величество? – голос Икрами эхом отзывался в пустынной зале.

– Что? – вскрикнул шах, разлив немного воды на пол.

– Ваши приказания, шахиншах?

– Оставь меня одного, – разозлился Пехлеви.

Полковник поклонился и вышел. Мрачные мысли снова стали кружить в голове монарха.

* * *

– Именно эти слова должны прозвучать сегодня ночью, Алан, – ворчал Дарбишир. Он получил сообщение от Сафарджиана, и теперь в срочном порядке надо было подготовить все, чтобы кодовая фраза зазвучала в назначенное время и именно так, как ее произнес иранский шах. В противном случае все могло сорваться, даже не начавшись. Сколько сил было потрачено, чтобы уговорить упрямого Пехлеви сотрудничать с ними, и малейшая оплошность в дате, а также в словах могла сгубить всю операцию по свержению Моси.

Дарбишир, сам прекрасно владеющий фарси, проверил фразу на предмет грамматики и созвучия. Лучше и не придумаешь. Если шах может придумывать столь изящные кодовые фразы, значит, с ним еще можно иметь дело.

– У ВВС могут возникнуть вопросы, почему именно эта фраза, а не обычная, с какой они начинают свое вещание, – робко заявил офицер английской спецслужбы Алан Крогвелд.

– Мне плевать на все их вопросы. Им незачем знать то, чего они знать не должны. Тебя это тоже касается. Они сделают так, как мы прикажем. Упаси боже, если хотя бы одна буква будет пропущена. Ты понял меня, Алан? Уж поверь, что одним увольнением дело не ограничится. Я даже представлять себе не хочу, что может произойти что-нибудь не так.

– Хорошо, Норман. Мы все сделаем, как ты просишь, – сдался Крогвелд. – Я только обязан был спросить тебя об этом.

– Это не просьба, Алан, а приказ. И скажи вашим ребятам, чтобы не чинили препятствия иранскому отделу, иначе всех нас будет ждать большая трепка.

Удивительным был факт, что нередко возникали трения и споры между офицерами центрального отдела МИб и иранского подразделения. Ревностное отношение к успехам и важности выполняемой работы того или иного офицера имело место в рядах английской секретной службы. Провал и неудачи одних могли быть потенциальным успехом и повышением по карьерной лестнице других. Поэтому в тайных мыслях многих больше лелеялась мечта о провале, чем об успешном завершении операции.

* * *

Ночь с 30 по 31 июля. Персидская служба радиостанции ВВС начинает свое ночное вещание.

«Вягте дягиг-нешфе шяб», – зазвучал голос диктора, вместо обычного для этого времени «Вягт – нешфе шяб».

Шах услышал фразу, которую сам и назвал, хотя в глубине души очень не хотел ее услышать. Теперь Пехлеви не отвертеться. Все довольно серьезно. На кону, возможно, не только его корона, но и жизнь. Они и вправду хотят скинуть Мосаддыка, а значит, у шаха очень скудный выбор. Сильно разболелась голова. Шах прилег на кровать и закрыл глаза. Заснуть он не смог до утра. Успокоительные таблетки не помогали. Уже сегодня, с восходом новой зари, он должен дать ответ Сафарджиану. А дальше еще хуже. Американским эмиссарам, которые, по-видимому, не оставят Пехлеви в покое, сложно будет ответить отказом. «Лучше бы правила Ашраф», – подумал Мохаммед Реза, сжимая пальцами свои пульсирующие виски.

 

Глава 11

Генерал Норман Шварцкопф (отец легендарного генерала Нормана Шварцкопфа младшего, прославившего фамилию во время командования ближневосточной операцией «Буря в пустыне») возглавлял военную миссию США при иранской жандармерии с 1942 по 1948 годы. Он пользовался уважением шаха и поэтому был выбран ЦРУ для личных контактов с Пехлеви. Генералу в дружеской беседе предстояло убеждать упрямого и слабохарактерного монарха в жизненной необходимости сотрудничества с американцами и англичанами. Шах, несмотря на кодовую фразу, озвученную на волне ВВС, все еще не решался подписывать необходимые для операции «Аякс» документы, тем самым вызывая раздражение своих западных кураторов и ставя под угрозу план свержения Мосаддыка.

Генерал Шварцкопф и Ким Рузвельт были очередными гостями Пехлеви в роскошном дворце Саадабад, в его величественном пустынном зале. Единственным отличием от предыдущей встречи с Сафарджианом был более щедрый на угощения стол. После долгой отлучки Шварцкопфа в Иране было бы верхом восточного неприличия угощать его лишь холодной водой. Это не Сафарджиан, здесь нужен более любезный подход. Словом, соображали на троих.

– Очень рад вас видеть, генерал, – сиял шах, обнимая старого друга.

– Счастлив вновь оказаться в Тегеране, Ваше Величество, и ощущать силу вашего рукопожатия, – отвечал любезностью на любезность Шварцкопф. – Разрешите представить вам Кима Рузвельта. Он находится в Тегеране с очень важной миссией.

– Я слышал о вас, господин Рузвельт, и теперь рад видеть воочию, – сдержанно улыбаясь, шах приветствовал Кермита, заметив в его руках коричневый портфель.

В душе у правителя Ирана заскребли кошки.

– Высокая честь для меня, Ваше Величество, – так же мило улыбнулся в ответ Рузвельт.

– В последний раз, когда я был в Саадабаде, его прекрасный зал для гостей был оборудован изысканным убранством. Почему такая пустота, Ваше Величество? – с дружеской интонацией спросил Шварцкопф.

– Я скоро уезжаю в Рамсар, – нехотя объяснял Пехлеви. – Хочу отдохнуть на берегу моря, поэтому дал поручение поменять мебель за время моего отсутствия. Однообразие очень надоедает, Норман.

– Даже королевское?

– Королевское пресыщение наступает быстрее обычного, генерал.

– Так как король может себе позволить избавиться от однообразия без лишних хлопот, – подхватил Рузвельт.

– Вы правы, Ким, – прищурился Пехлеви, стараясь расшифровывать любые замечания, сделанные американцами. – Поговорим за столом, джентльмены. Прошу вас.

Тройка села за стол, медленно разжевывая восточные яства. У Кермита Рузвельта не было аппетита. Чтобы не выглядеть нетактичным, он намазал себе небольшой бутерброд с икрой, уплетая его мелкими кусками, словно полевая мышка. Он чувствовал неуверенность шаха и понимал, что нерешительность Пехлеви может обернуться для всех катастрофой, и прежде всего для него самого.

– Вы слышали кодовую фразу по ВВС, Ваше Величество? – спросил Рузвельт.

– Слышал.

– Мы верно передали ваши слова?

– Со всей точностью, – кивнул Пехлеви, ожидая дальнейших вопросов.

Рузвельт замолк, продолжая мелко покусывать бутерброд. «Значит, ошибок не было, тем хуже для нас. Он ведет себя так, словно ни о чем не знает» – размышлял Ким.

– Что вы думаете об операции «Аякс»? – спросил Кермит.

– Мне сложно оценить его достоинства. Необходимо время для размышлений.

– Времени осталось немного, Ваше Величество. С каждым днем нам сложнее конспирироваться, скрываясь от агентов Мосаддыка. Завтра всенародный референдум по роспуску Меджлиса. Толпа, понукаемая людьми Мосаддыка, ответит на один из двух простых вопросов – «да» или «нет» роспуску Меджлиса. Результат мне известен заранее. Шах лишается права в будущем распускать Меджлис, после чего это право переходит от имени народа премьер-министру Ирана.

– Вы объясняете мне политическую систему моей страны, Ким?

– Политическую ситуацию, Ваше Величество, – поправил Рузвельт, пытаясь доказать шаху, насколько он далек в своих мыслях от реальной угрозы. – Мы просим вашего содействия, но в ответ лишь получаем отсрочки. Наши люди рискуют своей жизнью ради будущего Ирана, во имя продолжения монархии, но весь труд пойдет насмарку без вашего участия. – Рузвельт потянулся к портфелю, извлекая из него листы бумаги и показав их шаху. – Все наглядно, Ваше Величество.

– Одни цифры, – ответил Пехлеви.

– Это закодированные имена высшего офицерского состава иранской армии. Здесь их десятки, но в процессе операции их будет больше. Каждый из них может привлечь на свою сторону еще десяток офицеров среднего состава и сотни рядовых. Это огромная сила, которая присягнула шаху и готова пойти за вами до победного конца. Она способна смести все на своем пути. Вам нужно только отдать приказ.

– Мне легче смотреть на имена, чем на цифры, я не знаком с вашим шифром.

– Я не могу рисковать жизнью верных солдат, указав их имена в своих бумагах, которые я несу в обычном портфеле. Но если вам угодно, к следующей нашей встрече я принесу вам и код.

– Не стоит, я вам доверяю, – отмахнулся Пехлеви. – В то же время у меня нет полной уверенности в благонадежности всех офицеров иранской армии. Некоторые могут показаться вам очень смелыми и отважными рыцарями на словах, а на деле оказаться отъявленными мошенниками и трусами, готовыми продать не только шаха, но и свою семью, лишь бы уцелеть самим, – лицо Пехлеви исказилось в жуткой гримасе.

– Каждый из этих генералов и полковников проверялся не раз. С каждым из них велась обстоятельная беседа посредством наших специалистов и меня лично. Те, кто проявлял нерешительность, отсеивались в низшие звенья операции. То, что я вам показываю, это авангард операции «Аякс».

– Я не сомневаюсь в вас и в профессионализме ваших специалистов. Понимаю, что вы делаете очень важную для Ирана работу.

– Когда же нам ждать подписанные вами фирманы, Ваше Величество?

– Скоро, – коротко отрезал шах, не озвучивая конкретную дату.

Рузвельт внутренне сокрушался, но вполне сдержанно положил список иранских офицеров обратно в портфель.

– Понимаете, Ваше Величество, – Шварцкопф глотнул ананасового сока, – сейчас наступает период психологического воздействия на Мосаддыка. Так называемая игра нервов. У кого они окажутся сильнее, у того и будет преимущество. За последние дни мы сократили уровень контактов наших дипломатов и военных с действующим премьер-министром. Американское правительство открыто показывает Мосаддыку свое нежелание сотрудничать с ним. Это его озадачивает, и ему приходится принимать контрмеры. Мы же пока не можем усилить свою работу, так как не имеем на руках юридического обоснования для устранения Мосаддыка. Его должны дать исключительно вы, подписав фирманы.

– Я подпишу их после референдума.

Шварцкопф и Рузвельт удивленно переглянулись.

– Вы верите, что результаты референдума будут в вашу пользу? – спросил Шварцкопф.

– Напротив, я надеюсь, что это даст мне право обвинить Мосаддыка в госперевороте и подрыве устоев иранского общества. Этот референдум даст мне право для активных действий. Врага надо бить его же оружием.

– Это ошибка, Ваше Величество, – сморщился Шварцкопф. – Результаты референдума лишь усилят Мосаддыка. Колеблющиеся перейдут на его сторону.

– Где гарантия того, что операция пройдет удачно и Мосаддык будет побежден? – голос шаха звучал громче обычного. – Вам легко судить. Что будет со мной и моими близкими, если вся эта авантюра провалиться к чертям?

– Так и произойдет, если вы, шахиншах, будете продолжать оставаться в своих сомнениях, – ответил Рузвельт. – Тем самым замедляя ход совместной операции. Какие еще гарантии вам нужны?

– Слово президента США, – заявил Пехлеви.

– Без одобрения президента наша встреча не имела бы смысла. Мне казалось, что кодовой фразы было достаточно, чтобы доказать вам приверженность США и Великобритании идеалам иранской монархии.

– Постарайтесь передать ему мои слова вместе с наилучшими пожеланиями.

– Хорошо, Ваше Величество, я передам ваши слова президенту.

Рузвельт сдерживал внутреннее негодование. У него создавалось впечатление, что они уговаривают несмышленого ребенка сделать прививку.

– Ваше Величество, – слово взял Шварцкопф. – Мне всегда приходилось говорить вам горькую правду, в отличие от дворцовых льстецов, которые подавали вам информацию так, чтобы вы не разозлились и не лишили их вашей высокой милости. Я офицер и не могу приукрашивать события. Если тактика, применяемая к противнику, ошибочна и приведет к большим потерям наших солдат, я не имею права не предупредить командование о пагубности данной тактики. Смею вам сказать, что ваша тактика по отношению к Мосаддыку не безупречна, и она вскоре приведет к полному краху не только иранскую монархию, но и всю экономику вашей страны. Со всей ответственностью и возложенными на меня полномочиями заявляю, что правительство США и Великобритании считают династию Пехлеви оплотом суверенитета и стабильности Ирана, но пока Мосаддык находится у власти, никакой экономической помощи от США и Великобритании вашей стране предоставляться не будет. Это приведет к нищете и озлоблению населения, которое будет обвинять именно вас в своем плачевном состоянии, и к массовым беспорядкам, венцом которых станет свержение династии Пехлеви. Мосаддык должен уйти. На его место придет человек, пользующийся доверием и уважением наших стран. Его имя вам известно.

– Как насчет нефтяного вопроса?

– Нефтяной вопрос для нас вторичен. Нам необходима стабильность Ирана и твердая уверенность в том, что ваша страна не попадет в сферу влияния СССР. Нам не нужна вторая Корея.

Пехлеви задумался, сдерживая тяжелый вздох.

– Хочу еще сообщить, как бы тяжело мне это ни было, – продолжил Шварцкопф, – что в случае провала операции «Аякс» из-за задержки подписания необходимых фирманов и вашего нежелания сотрудничать с антимосаддыковскими силами, вся ответственность за провал операции ляжет исключительно на вас, шахиншах. Поддержка, оказываемая Великобританией династии Пехлеви, будет прекращена, и вы останетесь один на один со своими врагами.

Шварцкопф вытер салфеткой рот и посмотрел на Рузвельта, который перестал есть, даже из чувства вежливости. Он скрестил руки на груди и устремил взгляд на пол.

– Мы были безгранично счастливы отобедать с вами, – первым поднялся из-за стола Шварцкопф. – Будем надеяться, что наши доводы относительно будущего Ирана убедили вас предпринять решительные шаги. Верю, что мы еще отпразднуем вместе нашу совместную победу.

– Я буду с нетерпением ждать официальной поддержки из уст президента Эйзенхауэра.

Рузвельт со Шварцкопфом снова переглянулись, а затем протянули на прощание шаху руки.

Это не последняя их встреча с монархом. События разворачивались с удивительной непредсказуемостью и быстротой. Две августовские недели, потрясшие Иран и весь земной шар, казались сжатой формой целого столетия. Мир мог быть другим. Он раскачивался и балансировал с учащенной периодичностью и высокой амплитудой. Счет шел не на дни, не на часы, а, скорее, на минуты. То, что могло показаться полным крахом к утру для одних, к полудню чудесным образом преобразовывалось в пользу других в этом смертельном противоборстве. Выглядело бы очень занятно, если бы речь не шла о судьбе целой страны и всего политического устройства на Ближнем Востоке.

* * *

– Успокойтесь, Ким, – Шварцкопф и сам занервничал, когда Рузвельт стал бить кулаком по спинке переднего сиденья автомобиля, сопровождая удары недипломатической лексикой. – Для любителя поиграть в теннис чересчур опасное занятие.

– Бред какой! – облизывал Кермит ссадины на костяшках. – Ему нужно слово президента. Завтра ему взбредет в голову, чтобы директор ЦРУ официально выступил по иранскому радио и клятвенно заверил шаха, что это мы готовим свержение Моси.

– Если вашего деда отправили бы в ссылку на остров Маврикий, возможно, вы мыслили бы примерно схожими категориями.

– Мой дед был прекрасным охотником, генерал. Его не так легко было бы куда-либо сослать без его желания.

– Реза-хан хан тоже был хорошим воином, и тем не менее. – Шварцкопф откашлялся. – Сообщите в Вашингтон о просьбе Пехлеви, и дождемся его новой реакции.

– Какой смысл, если даже фразы «Точное время – полночь» для шаха не достаточно? Какие еще фразы и доказательства нам нужно представить Его Величеству Павлину?

– Его страна – его полночь, – заметил генерал. – Его желаниям мы должны потворствовать, если хотим добиться своего.

– У меня не так много времени, чтобы потакать капризам Мохаммеда Реза.

– На Востоке есть мудрость, которая гласит: «Гони лгуна до самой двери его дома». Чтобы не отвертелся, – генерал поправил узел галстука. – Сделайте еще одну попытку, Ким. Я знаю Мохаммеда Реза, скоро мы его прижмем к стене.

В ответ Кермит сделал еще один удар в спинку сиденья и взвыл от боли.

– Я вас предупреждал, Ким, – заерзал на сиденье Шварцкопф.

Ссадины на руках Кермита кровоточили. Сейчас уже точно было не до тенниса.

* * *

Рузвельт все же телеграфировал в Вашингтон о просьбе шаха относительно личной поддержки президента Эйзенхауэра. На деле все оказалось намного благоприятней для Кермита и компании. Словно само провидение сжалилось над главой ближневосточного отдела ЦРУ за все его мучения и раны. Президент США находился в Сиэтле 4 августа 1953 года, на съезде губернаторов. Еще не получив сообщения от Рузвельта, Эйзенхауэр выступил с обращением к участникам съезда, где затронул иранскую тему.

«То что я прочел в утренних газетах, убеждает меня в том, что стремление Мосаддыка распустить иранский парламент находит всестороннюю поддержку «Туде», являющейся коммунистической партией Ирана. Это тем самым представляет для Соединенных Штатов большую угрозу!»

– То что надо, – сиял Рузвельт, не веря своему счастью. Так быстро и к месту, словно Эйзенхауэр чувствовал биотоки Кермита, направленные через океан со скоростью света. – Да благословит тебя Господь, милый Айк!

Рузвельт использовал сполна все, чем его в тот день одарила фортуна. Он взял газеты и направился во дворец шаха, думая о том, сколько еще надо гнать Пехлеви, чтобы он выполнил свои обещания, ссылаясь на восточную мудрость. Временами преследователь выдыхается раньше убегающего. Но нет, Рузвельт не сдастся. Не для этого он жарился под летним солнцем Тегерана, чтобы списать это все в лист.

– Вы успели поранить руку? – с озадаченным видом спросил Пехлеви, заметив небольшую перевязку на правой кисти руки Рузвельта.

– Сущая мелочь, Ваше Величество, по сравнению с новостью, с которой я к вам явился, – сдерживая эмоции, сообщил Кермит.

– Любопытно узнать, – Пехлеви держал руки в карманах халата. Он не ждал сегодня американского эмиссара, думая, что его требование займет хотя бы неделю.

– То, о чем вы просили, выполнено, – Рузвельт достал из портфеля американские газеты с полным текстом обращения президента Эйзенхауэра на съезде губернаторов в Сиэтле. Его слова, относящиеся к иранской теме, были подчеркнуты карандашом Кима.

– Не ожидал такой быстрой реакции господина президента, – буркнул шах, с недовольным видом взяв газеты, которые протянул ему Кермит.

– Президент Эйзенхауэр специально для вас ввел дополнения к своей речи в Сиэтле, – врал предводитель операции «Аякс», чтобы умаслить и рассеять тревоги Мохаммеда Реза. До Эйзенхауэра еще не дошло сообщение главы ближневосточного отдела ЦРУ из Тегерана.

– Что же, – развел руками шах, понимая, что его прижали в угол. – Я подпишу фирманы, но обращение к офицерам иранской армии будет устным, а не письменным, как вы меня просите.

– Назовите точную дату, Ваше Величество, – настаивал Рузвельт. – Это важно для определения начала операции.

– Гм. Думаю, я смогу подписать бумаги…, – шах по обыкновению замялся. – Послезавтра.

– Смиренно ждем ваш приказ, шахиншах.

Шах отвернулся и медленно направился в свои апартаменты.

«Если бы только это было правдой», – размышлял Рузвельт, покидая пределы дворца.

 

Глава 12

Рузвельт сидел в новом «Альфа-Ромео» модели 1900 Мухтадира Икрами, а за ними следовала машина Сафарджиана, попутчиком которого был Дональд Уилбер. Икрами лихачил, с визгом заворачивая на поворотах пыльных дорог, вызывая тем самым недовольство не столь активного ездока Аминуллы Сафарджиана. Уилбер сохранял спокойствие. За годы путешествий по пустыням и бездорожью Азии его дыхательные пути и легкие успели наглотаться пыли и песка. Он старался по возможности наблюдать за пробегающим мимо бокового стекла пейзажем. Для археолога и востоковеда иранские ландшафты представляют такой же интерес, как для разведчика – агентурные донесения. На коленях он держал фотоаппарат, хотя получил от Рузвельта «дружеский совет» не использовать камеру без его ведома. Командование операцией поручено Кермиту, он имеет право отдавать приказы. Тем самым Уилберу приходилось уповать на свою хорошую память. Если он заметит по пути какой-нибудь исторический памятник в виде полуразрушенного средневекового здания или наскальных изображений, он обязательно вернется в это же место, чтобы увековечить все увиденное на пленке.

Дональд часто размышлял про себя, кто он на самом деле, ученый или шпион? Он не мог ответить исчерпывающе на поставленный самому себе же вопрос. Ему доставляло удовольствие и то и другое – как нечто удаленное друг от друга, но соединенное в гармоничный сплав в его теле и душе. Как говорил великий поэт и мыслитель Насими, «В меня вместятся оба мира, но в этот мир я не вмещусь». За свои стихи, полные безграничной мудрости и глубины философской мысли суфизма, Насими заплатил страшную цену. С поэта содрали живьем кожу.

С Уилбера пока кожу никто сдирать не собирался, хотя знай, какое произведение он приготовил для Ирана в недрах спецслужб, потомки Дария и Кира с удовольствием соорудили бы ему плаху-живодерку.

– Говорят, что шах сам неплохой ездок? – спросил Уилбер.

– Это новая «Альфа-Ромео» Пехлеви. Он подарил ее Мухтадиру за верную службу, – объяснил Аминулла. – Он часто дарит Икрами свои необъезженные машины. Полковнику незачем раскошеливаться на новые «лошадки».

– Понимаю, нельзя принижать столь быстрый подарок сюзерена до черепашьего хода.

– Скорее всего, это профессиональная привычка.

– Сколько нам еще ехать, Аминулла? – Уилбер вглядывался в темную точку ускоряющейся машины Икрами. Ему стало немного скучновато от однообразного бездействия.

– Не знаю, – пожал плечами Аминулла. – Я никогда там не был. Придется следовать за ними до самого конца.

– Надеюсь, конец будет благоприятным, – зевнул Дональд, широко разинув пасть.

Машины выскочили из грунтовых дорог и снова оказались на асфальтовом покрытии. В полковника Икрами словно вселился шайтан. На мгновение он забыл, что за ним следуют попутчики, которые не знают точного местонахождения зорханы дядюшки Джанетали. Ему об этом тихим голосом напомнил Рузвельт:

– Кажется, они отстали, полковник?

– Э-эх, плетутся, словно черви, – ворчал Икрами. – Могли бы и быстрее.

– Может, это вы слишком сильно давите на педаль газа? Я не тороплюсь.

Знойное тегеранское солнце было в своем зените. Лучи отражались от дороги, образовывая иллюзию дымки или воды, разлитой на асфальт.

– На такой машине надо лететь, дорогой Ким, – полковник притормозил, высунув голову наружу в ожидании автомобиля Сафарджиана. – Едут. Можно двигаться. Они не затеряются. Дорога сама выведет их до места назначения. Держитесь, Ким. Сейчас прокатимся с ветерком.

– Значит, до этого мы еле волочились, – усмехнулся Рузвельт, но почувствовал, как захватывает дух перед видом того, как дорожное полотно на бешеной скорости исчезает под колесами машины.

«Шаху твоему так подписывать фирманы», – подумал Рузвельт, а еще его одолела навязчивая мысль. Что произойдет, если Икрами не сможет справиться с управлением и они скатятся в кювет или же дорогой сердцу подарок шаха сделает сальто-мортале прямо посредине шоссе? Забавно. Труп начальника охраны иранского шаха, а рядом – бездыханное тело его попутчика, какого-то американца с паспортом на имя Джеймса Локриджа. Неужели судьбой страны или целого региона может играть случайность? Наверное, в каждой случайности есть своя закономерность, свой гисмет. Лучше оставить мысли смерти на потом.

Первой, естественно, доехала машина Икрами. Он был весел, словно прокатился на качелях. Рузвельт был бледен, но недовольства не показывал. Ему было интересно узнать, что это за человек, который должен помочь им в обеспечении отряда молодых, крепких ребят, верных Икрами, а значит – его хозяину. Физическая сила, помноженная на массовость, будет иметь решающее значение в завершающих стадиях операции.

– Вас укачало? – улыбаясь, спросил Икрами.

– Было занятно.

– Простите, не смог удержаться. На обратном пути обещаю не гнать.

– Обещание принято, – Рузвельт посмотрел на здание с зеленым куполом.

– «Опоздал, но пришел как лев», – Икрами громко прочел надпись на стене. – Дядя Джанетали любит всякого рода поговорки и пословицы. Он воспитывал нас на них.

– Интересная философия. Вы никогда не опаздываете, Мухтадир?

– Редко.

– Получается, эта надпись не про вас…

– Не думал об этом.

– Вы считаете себя львом?

– Смотря когда. Признаюсь, что в кругу зорханы я борюсь, как лев.

– Интересно будет на вас посмотреть.

– Я предоставлю вам такую возможность. А вот и наши опоздавшие львы.

Послышался звук ревущего мотора. Из-за поворота появился автомобиль Сафарджиана. Уилбер вышел из машины, направляясь в сторону Рузвельта.

Любитель Востока показал на персидскую пословицу, написанную черной краской на поблекшей белой стене.

– Для личного архива и истории, если можно…

– А если история окажется грустной?

– С годами она приобретет приятный вкус, как хорошее вино, независимо от итогов, – Уилбер понял, что разрешение получено, и дальше, не медля, сделал несколько снимков здания с различных ракурсов. Он знал, что такое зорхана, и пару раз посещал схватки борцов. Ему нравился этот восточный колорит, как результат смешения силы, мудрости и искусства.

– Что же вы стоите? – крикнул Икрами. – Дядя Джанетали уж точно вас заждался.

– Опоздал, но пришел как лев, – усмехнулся Сафарджиан, заметив надпись, а потом последовал внутрь здания за Икрами и Рузвельтом. Он здесь был впервые. Бои зорханы ему не нравились. Несмотря на то, что Сафарджиан имел хорошие связи со многими из его участников, он, считающий себя рафинированным эстетом, называл зорхану плебейским развлечением.

Некоторые из борцов имели довольно криминальную репутацию, а значит, могли привлечь в ряды путчистов больше люмпен-элементов, самую высшую касту разрушительной волны хаоса и беспорядков, так необходимых для достижения великой цели.

Уилбер сделал еще несколько щелчков фотоаппаратом и спустился последним. Внутри было очень жарко. Небольшие окна, обрамляющие свод купола, едва ли помогали циркуляции воздуха в знойный августовский полдень. Несмотря на жару, зал был полон молодых борцов. Их организмы были приучены к тяжелым нагрузкам, включая безвоздушное пространство. Наоборот, они даже использовали жару для того, чтобы сгонять вес, истекая потом, словно их постоянно обливали ведрами воды. Благо, рядом с зорханой находился чистый родник, откуда провели шланг. Холодную родниковую воду летом можно было употреблять в немереных количествах, что и делали борцы в переменках между разминкой и схватками. Неприятный запах человеческого тела после физических нагрузок разбавлялся запахом розовых масел и других местных благовоний, распыленных по стенам, на которых были расклеены фотографии чемпионов, а также большие портреты отца и сына Пехлеви – первого и второго шахов династии. Не сказать, чтобы вонь убивалась напрочь, но в стесненном немалым количеством атлетов пространстве, особенно в душное время, дышалось более или менее сносно.

– звучал голос муршида, вдохновляя атлетов своим пением и звуками тонбака.

Один из отдыхающих борцов, заметив прибывших, быстро направился в комнату наставника. Вскоре появился сам хозяин.

– Это и есть мой дядюшка Джанетали. Можно сказать, мой второй отец, – Икрами крепко обнял еле передвигающегося, тучного мужчину, с трудом обвив спину наставника, за долгие годы не потерявшего былой силы.

– Друзья Мухтадира – мои друзья, – развел короткими ручонками Джанетали и чуть улыбнулся, отчего его мелкие глаза исчезли вовсе. – Рад, что посетили мою берлогу.

– Это Аминулла Сафарджиан, – Икрами по одному представлял гостей.

– Кто же не знает вашу семью, агайи Сафарджиан? – пожал руку гостю хозяин зорханы. – Ваш отец когда-то посещал наши схватки вместе самим Реза-шахом. Да благословит Аллах его душу. А вас я вижу впервые.

– Мое почтение, – склонил голову Сафарджиан.

– Это…, – Икрами замялся, но, заметив немой взгляд Рузвельта, представил его под вымышленным именем, – агайи Джеймс Локридж.

– Добро пожаловать, агайи Лохриж, – американская фамилия исказилась в устах старика.

– Я Дональд Уилбер, – представился на фарси главный архитектор операции «Аякс» и любитель древневосточного искусства.

– Очень хорошо. А я дядюшка Джанетали. Все мои ученики меня так называют. Проходите, сейчас вас угостят чаем с корицей.

Хозяин зала любил всех поить чаем, изготовленным по собственному рецепту. Когда-то он угощал таким напитком советского дипломата, теперь настала очередь американцев. Для дяди Джанетали это не имело никакого значения. Переступившие порог его заведения с добрыми мыслями, все становились дорогими гостями. Это святое, кому и каким бы политическим целям они ни служили.

– Чьи стихи читает ваш муршид? – спросил Уилбер. – Кажется, Фирдоуси.

– Сейчас узнаем, – наставник повернулся лицом в сторону декламатора, – Ахмед. Эй. Ахмед! – оклик сопровождался жестикуляцией: поднятые внутренней стороной к небу ладони и раздвинутые в стороны. Это и означал вопрос к муршиду, чьи стихи он сейчас читает.

– Омар Хайям, боба, – ответил декламатор Ахмед.

– Ну да, конечно же Омар Хайям, – пристыжено закивал головой Уилбер.

– Прошу прошения, друзья, – снова вступил в разговор Икрами. – Мне надо поговорить с учителем.

Все деловито закивали. Еще бы, а для чего ж они сюда приперлись? Не восторгаться вождением Икрами, не Омар Хайяма слушать, не чай с корицей пить. Им нужны люди, вот эти самые борцы, крутящие огромные булавы, как тростинку, и готовые вцепиться в горло врагу по первому приказу хозяина.

Икрами с Джанетали прошли по тонкому коридору вдоль стены, где размещались атлетические снаряды, скамьи, предметы спортивной одежды. Полковник на три головы был выше своего учителя, которого он придерживал под руку, – больные ноги Джанетали могли дать слабину, и тогда он мог бы покатиться вниз, как мячик. Такое бывало. Однако рядом с Икрами бояться нечего. Верный сын не позволит своему названному отцу упасть. Свернет себе шею, а ему не свалиться не даст. Полковник что-то нашептывал Джанетали, а тот кивал головой в ответ. Вроде соглашался со всем.

Гости, не лишенные этики, наблюдали больше за кругом, где происходили разминки и схватки, чем за Икрами. Уилбер, забыв про запрет, продолжал щелкать камерой. В нем сейчас больше жил востоковед, чем шпион, хотя он никогда не терял бдительности. Рузвельт все видел и только укоризненно качал головой. Затем он вытащил листок бумаги, на котором было выведено угловатым почерком: «Рустам Керими» и протянул Дональду.

– Знаете его?

– Рустам Керими?.. – пожал плечами Уилбер. – Что-то знакомое. Кажется, я слышал эту фамилию, но в Иране она не редкость.

– Сотрудник советского посольства. Очень важный человек. Имеет выход к принцессе Ашраф и другим влиятельным особам в иранском истеблишменте. Также является связным с агентами «Туде».

– Русский? – удивился Уилбер. – Почему у него иранская фамилия?

– Рустам родился в Тебризе, – объяснил Рузвельт, – выходец из известной азербайджанской семьи. После падения династии Каджар эмигрировал в СССР, точнее в Баку. Потом чудесным образом снова появился в Иране, в период азербайджанского кризиса сороковых, в роли атташе по культуре советского посольства. Весьма неординарная личность. Главное, он, как и вы, специалист по Востоку. У его отца были фабрики по производству ковров, которые пользовались хорошим спросом. «Толедате Шафи Керими». Это марка всей индустрии Керими. У них было множество клиентов. Учитывая, что товары были недешевые, покупатели представляли элиту Ирана и других стран. У отца Рустама были большие связи в высших кругах страны. Многие его помнят до сих пор, хотя его уже нет в живых.

– Почему же столь успешный бизнесмен эмигрировал в СССР?

– Скорее, он эмигрировал в Азербайджан, не зная, что он уже советский. Почему, сказать не могу. Это история, окутанная тайной, которую мне не удалось детально выяснить. Знаю одно, что деятельность Рустама Керими доставляет нам множество хлопот. Да и не только нам. Мохаммед Реза сильно желал его выдворения из Ирана, но так и не смог добиться этого. Господи, он даже на это неспособен, – Рузвельт сокрушался безволию шаха.

– Если он покинул пределы Ирана после падения династии Каджар, значит, у него не совсем дружеские отношения с Пехлеви. Так?

– Верно.

– А как же Ашраф? Она же тоже Пехлеви.

– Ашраф женщина, у нее свой взгляд на жизнь.

– Что вы предлагаете, Ким? – слова Рузвельта заинтриговали Уилбера.

– Вы, как специалист по Востоку, должны встретиться с Рустамом Керими и обсудить интересующие вас обоих темы, – наблюдая за схваткой двух молодых борцов, ответил Кермит.

– Я должен его завербовать? – Уилбер ткнул себя пальцем в грудь. – Я же археолог, а не разведчик.

– Керими тоже занимался археологией, – поправил очки глава операции «Аякс». – Вам будет о чем поговорить. Ваша цель не вербовать Керими, а устроить ему еще одну встречу с бывшими знакомыми его отца. Проще говоря, вы поможете ему проглотить приманку, а дальше посмотрим.

– Приманку? – почесывая небритую щетину, вскинул брови Дональд. – А если он ее не проглотит?

– Есть вещица, которая точно заинтересует Керими. Нужно только показать ее в соответствующей обстановке, без свидетелей.

Уилбер ничего не ответил, а только сделал еще несколько щелчков фотоаппаратом. Ему удалось запечатлеть красивый борцовский прием одного из участников зорханы.

Пока продолжался диалог американцев, Икрами и Джанетали закончили свою беседу. Хозяин захлопал в ладоши, приковывая к себе внимание атлетов.

– Шахин, Наим, Зейни, Джаббар, – Джанетали громко называл имена молодых борцов, и те тут же поспешили к учителю.

– Надежные ребята? – спросил Икрами.

– Головой отвечаю, – решительно ответил наставник.

Четыре крепких парня чуть больше двадцати лет, с оголенными торсами, которые блестели в свете солнечных лучей, обильно просачивающихся через небольшие окна под сводом купола. Каждое движение рук, плеча или шеи выпирало и четче обрисовывало их узловатые рельефные мышцы. Руки были похожи на корабельные канаты, не очень широкие, но упругие, как плеть, способные сломать или придушить кого угодно.

– Вы знаете, агайи Икрами? – спросил наставник.

– Конечно, – с почтением и почти в один голос ответили борцы.

– Ваша сила и отвага необходимы для того, чтобы спасти нашу родину и ее правителя, шахиншаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви. Вы готовы встать на его защиту?

– Да, боба, – закивали ребята, еще не понимая полностью, что от них конкретно требуется. – Они больше отвечали рефлекторно, не думая, ведь их просил об этом добрый наставник и сам полковник Икрами, начальник шахской охраны. Может, кого-то из них он возьмет к себе на службу. Ведь он сам выходец из зорханы.

– Я знал, что вы отчаянные ребята, – мелкие глаза Джанетали засверкали от счастья. – Я горжусь вами.

– Очень рад, что у нашего дядюшки Джанетали такие смелые воспитанники, – деловито кивал головой полковник Икрами. – Я буду с вами на связи. Вы должны сплотить вокруг себя всех крепких ребят Тегерана. Скоро наступит момент, когда ваша сила и храбрость нам понадобятся, – Икрами потянулся к брючным карманам, извлекая пачку иранских риалов, которые были обменены с американских долларов США по курсу 90 риалов за доллар. Икрами отсчитал две тысячи и протянул молодым. – Каждому по пять сотен, – объяснил полковник.

Борцы замахали руками, отказываясь брать «крупные» по тем временам деньги. Их согласие – это всего лишь знак уважения к хозяину и его гостям, а деньги тут не при чем. Сильные телом, чистые душой и мыслями юнцы.

– Берите, – строго потребовал полковник.

– Вы оскорбляете агайи Икрами, – по-отечески произнес Джанетали. – Возьмите то, что дает вам старший.

Борцы, испытывая неловкость, взяли деньги, сжав их потными руками. Это были деньги, которые нужно было отработать кровью и потом, в прямом смысле слова. Не имея опыта политической борьбы, атлеты еще представления не имели, в какую авантюру втягивает их начальник шахской охраны и наивный дядюшка Джанетали.

Американцы наблюдали за этой милой сценой, понимая, что дело не стоит на месте. Эти ребята соберут нужную команду. Не стоило сомневаться, люмпены были у них в кармане.

Рядом с Икрами стояла огромная, тридцатикилограммовая национальная булава мил. Полковник схватил ее на радостях и стал крутить вокруг своей головы, под удивленно-восторженный взгляд Рузвельта, Уилбера и Сафарджиана.

– Попробуй попадись такому в руки, – рассмеялся Сафарджиан.

– С таким начальником охраны я не боялся бы даже черта, – заметил Рузвельт. – Сколько весит такая штуковина? Наверное, килограммов двадцать?

– Больше, – ответил Уилбер.

– Впечатляет.

– Шах пирузи аст, шах пирузи аст, – кричал, заглушая муршида, Мухтадир Икрами, крутя над головой булаву.

– Шах победитель! – улыбаясь, повторил выражение на английском Сафарджиан.

– Неплохой вояж в борцовский зал, – не скрывая удовлетворения, заметил Рузвельт.

– Ахмед. Эй, Ахмед! – снова обращаясь к муршиду, крикнул Джанетали, повторяя лозунг с прихлопами. – Шах пирузи аст! Шах пирузи аст!

Муршид понял, о чем его просят. Стихи Хайяма, Фирдоуси и других великих поэтов и мыслителей отходили в сторонку, наступало время победных, политических кличей.

– Шах пирузи аст! Шах пирузи аст! – завелся декламатор, подавая пример остальным.

Молодые борцы не полностью вникали в причины данной экзальтации, но присоединились к Икрами и дядюшке Джанетали, выкрикивая в такт прошахский лозунг. Купол и стены зорханы дрожали от многоголосия, повторяющего в унисон: «Шах победитель»!

Возбужденный от радостной картины, полковник Икрами вскоре удалился в раздевалку и вышел оттуда в боевой, борцовской форме. Он обещал гостям показать разъяренного льва монархии. Настал момент исполнить свои обещания. Даже самые сильные борцы, намного моложе полковника, с трудом одолевали его натиск. Конечно, они отдавали дань уважения его возрасту и чину, а потому не тягались с ним в полную силу. Но в полковнике Икрами чувствовалась природная сила, помноженная на изнурительные тренировки, под чутким руководством Джанетали.

Наставник смотрел на своего ученика, с гордостью понимая, что все, чему он учил маленького Мухтадира, не прошло даром. Не годы, не власть, не близость к шаху не позволили полковнику забыть то, чему он научился в стенах зорханы. И это все возвращалось ему сторицей.

 

Глава 13

Уважаемый агайи Керими. Я был приятно удивлен, что вы являетесь наследником знаменитой фамилии тебризских купцов. Их имена и товары снискали к себе любовь и уважение истинных ценителей изящного восточного искусства, одним из которых я смею себя считать. Я был участником многих археологических и этнографических поездок по странам Востока, где каждый раз мне доводилось находить для себя что-то новое и прекрасное, что нельзя оценить деньгами и иными материальными благами. Я не раз посещал Тебриз, ваш прекрасный город, который оставил в моем сердце не только приятные воспоминания, но нечто осязаемое и красивое. Вещи, которые можно потрогать и насладиться великолепной работой мастера, их создавшего. Наверное, вы догадались, о чем я говорю. Это тебризские ковры, которые мне удалось приобрести в одном из ковровых магазинов города вашего детства. Работа ваших мастеров меня просто очаровала. Понимаю, что вы сейчас занимаете ответственную дипломатическую должность и у вас нет лишнего времени, чтобы уделить его мне для беседы, сколь бы интересной и познавательной она ни была. Но если все же у вас оно найдется, буду счастлив с вами встретиться и поговорить, так как у меня есть что вам показать как любителю и прекрасному специалисту восточных искусств.

Дональд Уилбер

С нетерпением жду Вашего ответа.

Археолог и востоковед

Рустам держал в руке письмо, пытаясь вспомнить, слышал ли он когда-либо про Дональда Уилбера. Все попытки поиска в архивах памяти заканчивались неудачно. Неужели его снова пытаются завербовать? Так просто и ненавязчиво.

А может, этот самый Уилбер и вправду его единомышленник по восточному искусству? Он знает, кем был отец Рустама. Но стоило ли удивляться? Любой иранский азербайджанец старшего поколения сразу же назвал бы марку «Толедате Шафи Керими», если у него спросили бы про тебризскую школу ковров. Их произведения до сих украшают дома и даже музеи мира. Рустам снова вспомнил конфискованный местным НКВД их семейный «Овчулуг», выставленный позже в Музее истории Азербайджана в Баку.

Так или иначе, Рустаму надо будет встретиться с этим человеком, чтобы узнать истинную подоплеку предполагаемой встречи. Время неспокойное. В горячие деньки просто так об искусстве не побеседуешь. Он посмотрел на адрес и координаты для обратной связи.

* * *

Рустам назначил встречу на следующее утро, часам к десяти. Он сообщил в посольстве о письме и сказал, чтобы его не ждали раньше второй половины дня.

Было очень жарко. Температура зашкаливала за тридцать градусов. Керими нацепил на голову белую плетеную шляпу, надел светлую отглаженную сорочку, кремовые брюки и летние туфли. Глаза были скрыты за темными очками.

Рустам решил выйти пораньше и прогуляться по торговым улочкам, наслаждаясь суетой тегеранских будней. Ему с детства нравилось втискиваться в толпу, наблюдая за тем, как ведется оживленная торговля всякого рода товарами, от текстиля до керосина. Он смотрел по сторонам, наблюдая за знакомой из года в год картиной. Вот человек поливает подступы к своей лавке, чтобы стало хоть чуточку прохладней и поменьше пыли. Вот деревянная тележка проносится вдоль улочки под недовольный ропот покупателей, которым она чуть не отдавила ноги. Чуть вдалеке слышен легкий гомон. Это доносились звуки легкой перебранки покупателя с продавцом. Вполне обычная картина для этих мест. Кто-то считает цену непомерно высокой, кто-то до неприличия низкой. Рустам шел по этим узким городским «тропам», а сердце наполнялось каким-то необычным, радостным ощущением, не имея на это каких-либо очевидных причин. Скорее всего, он снова окунулся в воспоминания детства, и эти мысли заставляли его впадать в эйфорию. Может, он понимал, что ему снова посчастливится встретиться со своими старыми, верными друзьями – тебризскими коврами, среди которых, по всей вероятности, он заметит и отцовское произведение.

– Хорошие персики! сочные персики! – кричал торговец фруктами. – Сочные персики!..

Рустам почувствовал сухость в горле. Пирамида ярких, бархатных плодов дразнила глаз потенциальных покупателей. Керими не хотелось воды, а именно чего-то сладкого и сочного в этот знойный летний день, даже если он закапает ненароком светлую рубашку. Детские воспоминания схватили Керими в железные тиски и не отпускали. Так уж быть, купил он себе несколько персиков, один оставил себе, два отдал босоногим попрошайкам, лишенным детства… Не исключено, что среди них растет еще один начальник шахской охраны. Пути Господни неисповедимы.

– Спасибо, агайи, – мелкие зубы беспризорников впились в сладко-кислую мякоть персиков.

Керими ел вместе с ними. Стало полегче, и он продолжил путь через многолюдную улочку к месту назначения.

И вот Рустам стоял перед дубовой дверью, орнаментированной всякого рода геометрическими фигурками. Почти как в ковровых узорах… Он постучал в дверь, и через полминуты мужчина с короткой бородой и усами отворил ее настежь, широко улыбаясь ему в лицо.

– Рустам Керими?! – догадался Дональд, протягивая руку для приветствия.

– Я вовремя? – гость также с улыбкой на лице протянул руку вперед.

– Вы чертовски пунктуальны. Проходите, – Дональд провел гостя внутрь. – Это мое жилье, мастерская, домашний музей, а также художественная лаборатория в одном лице, если можно так выразиться.

– У вас интересно. Можно посмотреть?

– Для чего же вы тогда пришли? – вопросом на вопрос ответил Уилбер.

«Это еще мы посмотрим, зачем я сюда явился», – подумал Керими.

– Приготовить вам кофе? – предложил хозяин.

– Не откажусь.

Рустам оценил убранство и вкус Уилбера, как только переступил порог. На первый взгляд, ничего необычного. Лишенное изысков и роскоши пространство, просто, но очень уютно, какой и должна быть ночлежка путника-кочевника, коим смело можно было назвать тайного агента ЦРУ. Это было помещение с деревянным полом, с полками вдоль всей стены, на которых были выстроены предметы, привезенные после долгих археологических путешествий, с винтовой лестницей и узкими ступеньками, ведущими на второй этаж. Видимо, там была кровать, письменный столик с табуреткой, догадывался Керими, и был абсолютно прав. Кроме перечисленных предметов мебели, там размещалась небольшая библиотека, где, помимо археологии, покоились книги по истории, архитектуре, медицине, несколько книг художественной литературы. На столе стояла керосиновая лампа, чистый лист бумаги и карандаш. Все необходимое для аскетического образа жизни историка, путешественника, востоковеда.

Рустаму не хотелось подниматься наверх. В двух больших комнатах на первом этаже было довольно много интересного для пытливого взора бывшего учителя Древнего Востока, для их изучения не хватило бы и целого дня. Он шел вдоль полок, аккуратно уставленных фотографиями и предметами археологических раскопок: кувшинами, наконечниками стрел, монетками, каменными фигурками.

– Это, похоже, древнеиндийские статуэтки? – спросил Рустам.

– Да. Раскопки Мохенджо-Даро, третье тысячелетие до нашей эры, – голос Уилбера доносился с кухни, он отвечал по наитию, точно зная, что могло привлечь внимание Керими.

– А что это за фигурка единорога?

– Носорога, – поправил Дональд. – К сожалению, это лишь копия, оригинал мне не позволили взять. Это эпоха китайской династии Хань.

– Можно потрогать?

– Разумеется. Не подумайте, что все, что вы видите, я раскапывал собственноручно. Некоторые предметы мне были подарены друзьями.

Пока Рустам любовался фигуркой носорога, Уилбер подошел к нему с дымящейся туркой в руках.

– Между прочим, именно ханьские астрономы еще в первом веке до нашей эры указали на существование солнечных пятен. Это были истинные профессионалы своего дела. В заслугу им можно также отнести совершенствование лунно-солнечного календаря.

– Еще они изобрели компас, – наступил черед Керими блеснуть своими познаниями. – Железная пластинка с вращающейся стрелкой, указывающей на юг. А их математики знали десятичные дроби и изобрели отрицательные числа.

– Совершенно верно, – Уилбер понял, какой непростой человек ему попался в собеседники. Он налил из турки кофе в чашку. – Китайский фарфор, – и протянул чашку Рустаму.

– Периода династии Хань?

– Н-е-ет, – рассмеялся американец. – Это не такая древняя посуда, но полагаю, качеством не уступает. В нем кофе такое же ароматное и вкусное, как несколько столетий тому назад.

– А это голова Хаммурапи? – показывая на черно-белую фотографию, спросил Рустам.

– Нет, это Гудей. Правитель Лагаша. Вавилония. А вот это снимок раскопок в Конийской долине, – Уилбер взял небольшую керамическую посуду, крутя ее вокруг оси. – Это новинка, Рустам. Вы только полюбуйтесь, какая красота! – взгляд американца застыл на археологическом предмете, но потом он поставил его на место, продолжая свой легкий экскурс. – Посуда найдена в поселении Джармо, обнаруженном три года назад в Западном Иране. Ученые считают, что это открытие ознаменует новый этап в изучении раннеземледельческой эпохи.

– Прекрасная находка, агайи Уилбер.

– Дональд. Называйте меня просто Дональд.

– Договорились. А когда вы посещали Тебриз? – Рустам смаковал вкусный кофе.

– Несколько лет тому назад.

– Вы давно увлекаетесь коврами?

– Я никогда ими не увлекался раньше.

Уилбер не врал. Интерес к восточным коврам у него раскрывался постепенно. Процесс зашел так далеко, что он уже не мыслил себя без них. Позже он организует Принстонское общество любителей восточных ковров, с выпуском соответствующих журналов, буклетов, с проведением множества конференций и выставок, посвященных коврам. На момент разговора с Керими Уилбер находился в самом начале пути, а несколько экземпляров было предоставлено Рузвельтом и Сафарджианом, для привлечения внимания советского дипломата.

– Однажды, оказавшись в ковровом магазине, я в какой-то миг ощутил себя как в сказке, – продолжал американец. – Красивой восточной сказке. Эти красочные узоры стали меня пленить своим изяществом, великолепием, магией. Мне захотелось узнать о них больше.

Он разговаривал, плавно жестикулируя руками.

– Это ощущение возникло у вас именно в Тебризе? – Рустам пригубил еще кофе.

– Признаюсь, это было в Тегеране, но мне сообщили, что тебризская школа одна из лучших иранских ковровых школ, и я поехал в провинцию Азербайджан. Там мне рассказали о бизнесе вашего отца. Я также узнал, что вы являетесь советским дипломатом и работаете в Тегеране в посольстве Советского Союза. Я навел справки и вышел на вас. Кстати, тебризские ковры действительно лучшие в Иране, хотя я считаю себя пока что дилетантом, чтобы судить об этом.

– Лучшие, – согласился Керими. – Одна лишь поправка, Дональд: Тебриз – это азербайджанская ковровая школа, входящая в одну из семи ковродельческих школ всего Азербайджана, но никак не Ирана. Ковры не виноваты в том, что политика разделила их на Север и Юг.

– Я этого не знал, – лукавил Дональд. – Значит, семь школ?

– Семь. Баку, Ширван, Губа, Газах, Гянджа, Карабах и Тебриз. К сожалению, я не смогу подробно описать все школы, но если желаете, кое-что о тебризских коврах я вам попробую рассказать. Кстати, они у вас здесь есть?

– В соседней комнате, – большим пальцем через спину показал Уилбер.

– Тогда можем приступить, – Рустам положил чашку на маленький кофейный столик и направился вместе с хозяином в комнату, где находились приманки для агента шурави. Ему не терпелось на них посмотреть.

Оба сняли обувь, перед тем как войти внутрь. Устланными на полу коврами, продолговатыми напольными подушками мутекке, кальяном и подносами меджмеи комната напомнила Керими его личную восточную комнатку. Вполне традиционное ориентальное убранство. Легкая улыбка коснулась губ Рустама.

– Это не азербайджанский ковер, скорее всего афганское чуби, – Керими показал на ковер слева от двери.

– Да, вы совершенно правы, его мне подарили в Афганистане.

– А вот это настоящая халча. Ворсовый ковер. Очень сложный по исполнению, – взор Керими ласкал тебризские ковры, он вслух перечислял их названия: – «Афшан», «Шах-Аббас», «Дорд Фесл», «Дервиш», «Шейх Суфи». Замечательные произведения, Дональд.

– Представляю, насколько сложный это процесс, ткать такие шедевры.

– Очень сложный, – подтвердил Рустам. – Прежде всего необходим исходный материал. Он должен быть безупречным. Качество шерсти зависит от многих составляющих. Порода овец, климат, время стрижки, питание. Хороших особей отбирают заранее, чтобы их питание было качественным. У плохо откормленных животных шерсть тусклая, плохо поддается окрашиванию и расчесыванию дарагом, как и у самок в период доения. Изначально природой заложено так, чтобы кормящую овечку не мучили процессом подготовки шерсти. Ведь прежде чем стричь, нужно было по нескольку раз гонять стада через реку, чтобы шерсть была чистая и удобная для обработки. Это нелегкое испытание и для животных, и для людей. Подготовка шерсти требует совместных усилий соседей, иначе ничего не получится. Я всегда считал, что для построения утопического общества не стоит изучать работы Сен-Симона, Оуэна или Фурье. Достаточно попробовать соткать один ковер – и будет ясно, что без взаимопомощи, налаженной работы социума невозможно создать даже один узел, не говоря о целом ковре. Это глубокая философия, воплощенная простыми способами. Я не смогу вам рассказать за раз даже одной десятой всего, что мне известно.

Взгляд Керими коснулся небольшого коврика в углу комнаты. Это был тебризский «намазлыг». Название само определяло его функцию. Мусульманский намаз совершался пять раз в день, иногда люди находились вне дома, на природе, где не так все идеально чисто, как в собственной молитвенной комнатке. Вот и брались с собою такие «намазлыги», которыми позже стали пользоваться и в домашних условиях. Они появились первыми именно в Тебризе, распространяясь затем во всем исламском мире.

– Откуда у вас этот «намазлыг»? – с трудом сдерживая волнение, спросил Керими.

– Его подарил мне один человек, – пожимая плечами, как бы в недоумении, отвечал Уилбер.

– Назовите мне его имя, пожалуйста…

– Вы можете объяснить мне причину вашей заинтересованности? Мне кажется, вы слишком взволнованы. В чем дело, Рустам?

Наживка проглочена, нёбо на крючке, а главное – сама жертва отлично понимала, что попалась. Теперь была ясна цель приглашения в дом любителя восточных раритетов. Советский дипломат понятия не имел, что главным архитектором свержения Мохаммеда Мосаддыка является вот этот, стоящий перед ним, очень любезный человек, беззаветно влюбленный в Восток, но Рустам смутно уже догадывался, что Дональд каким-то образом вовлечен в эту авантюру. Степень участия уже не имела смысла. Керими подошел к коврику и провел ладонью по вытканному названию фирмы «Толедате Шафи Керими» в нижнем краешке коврика… Чуть в сторонке, более мелкой вязью было написано имя сына владельца – «Рустам».

– Ковры с моим именем или именем моей сестры не подлежали продаже, – голос Керими слегка задрожал, но он все же держал себя в руках. – Там, где отец писал мое имя, сбоку от названия фирмы… такие товары не продавались и не дарились… Он оставлял их своим детям, как добрую память о себе. Таких ковров разных стилей и размеров порядка пятидесяти. Большинство находится в доме моей сестры, а некоторые просто исчезли после того, как мой отец вместе с малолетним сыном, то есть со мной, пересек советско-иранскую границу.

За годы дипломатической службы в Тегеране Керими пытался найти хотя бы несколько пропавших экземпляров, но тщетно. И теперь столь неожиданно одна из таких семейных реликвий висела перед глазами Рустама в абсолютно чужом доме!

– Прошу вас, Дональд, назвать мне имя этого человека, – не терпящим возражений тоном произнес Керими.

– Надеюсь, вы не собираетесь его убить? – серьезно спросил Уилбер.

– Наоборот. Я хочу его поблагодарить и выкупить у него другие ковры с моим именем, если таковые у него еще остались. Ну же, назовите его имя.

– Фазлоллах Захеди, – сообщил Уилбер. – Налью вам еще кофе.

Хозяин коллекции вышел из комнаты и, не дожидаясь ответа, оставил гостя один на один со своей памятью, в которой сейчас вихрем неслись воспоминания далекого-далекого детства. Возникали образы его истории – улыбка или строгий взгляд Шафи Керими, смех, радостный визг или плачь малолетнего Рустама и его сестры Медины, лучезарные глаза Ширин ханум Бейшушалы, объясняющей Рустаму разницу между ширванскими «Шемаха», «Гашед», «Ширван» и карабахскими «Челяби», «Аран» или «Годжа»… Сколько прекрасных дней ожили в воспоминаниях Рустама! Как много и безвозвратно ушло в светлую дымку прошлого! Сколько ему еще придется сдирать корку уже огрубевшей душевной раны, чтобы она вновь заныла и кровоточила? Ответа он не знал.

* * *

– Что это ты рисуешь? – спросила Елизавета Мальшевска, с улыбкой наблюдая за творением своего ученика.

– Я…я, – заплетаясь в словах, выговаривал малолетний Рустам.

– Смелее.

– Я рисовать.

– Рисую, – поправляла Мальшевска. – Сейчас я рисую. Или я уже нарисовал.

– Я нарисовал узоры.

– Узоры. Прекрасно. Что за узоры, Рустам? Я вижу, что это пчелиные соты.

– Это узоры ковров, – с ударением на первый слог отвечал Рустам.

– Ковров, – с правильным ударением выговорила учительница. – А что означают соты в коврах?

– Они… означают…, когда в доме есть все…и земля дает все.

– Богатство. Плодородие.

– Да, – засиял Рустам. – Богатство и плодородие.

– А это что за узор?

– Это…баран роги.

– Рога барана?

– Да.

– А они что означают? Они означают…

– Сила.

– Силу. Мощь, – уточнила Елизавета Мальшевска.

– Да, силу и мощь, – попугаем повторял Рустам, но все запоминал.

– Это ножницы, так?

– Да. Это тоже узор. Означает… гм… много трудиться.

– Означает трудолюбие.

Рустам был счастлив, заметив добрую улыбку своей польской учительницы. Ей как преподавателю истории интересны древние художественные узоры и их значения в исполнении этого чудного мальчика с интересной судьбой. Она просто замечательная женщина, пани Елизавета Мальшевска.

* * *

Рустам лежал в восточной комнате, но уже у себя дома. Он растянулся на полу, положив голову на обитый красным шелком мутекке, прикрыв себя крохотным ковриком, который ему подарил американец, да и то словно оторвал часть себя. Уилбер понимал ценность этого экспоната, лимитированного несколькими десятками штук, но ради общего дела ему пришлось отдать семейный «намазлыг» тому, кому он принадлежал по праву. Рустам держал его на себе несколько часов, не отрывая, словно в этот ковер, размером полметра на метр, воплотился дух его отца. Его узоры, как кровеносные сосуды, прикасались к венам Рустама, заставляя то ускоряться, то замедляться поток крови, навевая на Керими поочередно ощущение беззаботного, необъяснимого счастья и заунывной, серой грусти. Левым запястьем человек прикрывал свои глаза, из которых непроизвольно текли слезы, а правой рукой он прижимал «намазлыг» к сердцу, чтобы его отец, если дух воистину воплощен в его же создание, чувствовал сердцебиение своего сына. Его Рустам жив и борется со всеми напастями, встречающимися на его пути! Он жив, несмотря на все злоключения, которые приключились с их семьей. Их род продолжается, так же как их фамилия, вытканная навеки в ярких, красочных коврах, украшающих не один семейный очаг.

Как жаль, что его отца нет сейчас рядом. Как бы он сейчас им гордился. Сколь многому он его научил бы, даже сейчас, когда его сын уже зрелый мужчина, вышедший из многих передряг.

…Рустам сделал вдох, понимая, что не может остановить слезы, и громко разрыдался. Здесь незачем скрывать эмоции, как учил чекист Привольнов…

 

Глава 14

– Рат тепья фтречать, таракой Рустам, – с сильным акцентом, но вполне понятно приветствовал гостя генерал Захеди.

– Взаимно, – так же по-русски ответил Керими.

– Как тела?

– Спасибо, хорошо.

– Ошень карошо! – засверкал улыбкой Захеди. – Как вам мой русский? – разговор плавно перешел на фарси.

– Отлично, генерал. Не ожидал услышать от вас такое.

– Я не забываю языки, которые когда-то учил. Все навыки, привитые в казацком полку, остались в памяти, ничего не стерлось за все эти буйные годы, – генерал Захеди тоже служил в персидском казацком полку под командованием питерского полковника Севы Ляхова, а после – Реза-хана – «Максима», впоследствии шаха Ирана. – Я тюркский тоже знаю. Не веришь? Хош гелдин, дост. Неджясян?

– Чох сагол, яхшыйам, – Рустам прижал правую ладонь к груди в знак благодарности.

– Видите, как много у нас общего, дорогой друг. Мы говорим на одних и тех же языках и понимаем друг друга с полуслова. Верю, что мы найдем общий язык и в будущем.

– Надеюсь на это, генерал, всей душой.

Вывести Керими на разговор с генералом Захеди через Дональда Уилбера было уже не так опасно, если это было бы месяц назад. До начала завершающей фазы операции оставались считанные дни. Механизм был заведен, и Рустам вряд ли смог поставить на пути путчистов непреодолимые препоны. Во-первых, никто не упоминал о Мосаддыке, речь могла лишь идти о связях Керими с «тудеистами», с бесконечной головной болью Пехлеви, во-вторых, сам Керими захотел встретиться с генералом и разузнать относительно пропавших семейных ковров. Рустам, впрочем, так и думал, а Захеди пробовал советского дипломата на зуб, пытаясь найти слабую точку в броне оппонента, чтобы переманить его на свою сторону, вернее, на сторону шаха, как много лет тому назад Рустама пытался завербовать ярый враг его отца, Сейид Зияддин Табатабаи.

– Генерал, цель моего визита к вам заключается в поисках реликвий семьи Керими. Я очень благодарен агайи Уилберу за щедрый поступок, когда он вернул мне отцовский подарок. По его словам, ему этот «намазлыг» в свою очередь когда-то подарили вы. Осмелюсь у вас спросить, есть ли у вас еще ковры с моими инициалами?

– Есть еще ковер, на котором написано ваше имя. Кажется, это «Афшан». Я покупал его давным-давно у одного купца, еще до вашего повторного приезда в Иран. Имени этого человека я уже не помню. Возможно, что его уже нет в живых. Даже тогда он был глубоким старцем.

– Могу ли я у вас его…

– Выкупить? – Захеди смотрел на Рустама исподлобья. Это был смелый воин, офицер, ловелас, интриган. Его грозный взгляд пугал его врагов, очаровывал женщин, вносил уверенность в сердца друзей. Рустаму не было страшно, он всего лишь ждал ответа на безобидный вопрос. – Вы думаете, что я могу позариться на чужое добро?

– Возможно, вы платили за него немалые деньги.

– Деньги! – усмехнулся генерал. – Разве они решают все? Как они смогут заменить искреннюю дружбу и взаимное уважение? Я знал вашего отца, Рустам. Это был настоящий мужчина. Один из немногих на моем жизненном пути, кто был достоин самых добрых слов! – Захеди ненадолго замолк. – Я долго воевал против большевиков. У меня множество ранений на теле. Сколько раз я был на волосок от смерти. Однажды меня спас американский врач, удалив четыре ребра, но я знал, за что воюю. Потом пришло известие, что у Шафи Керими проблемы с новой властью и он перебрался к шурави. Не мог я этого понять. Шафи Керими – и в руках большевиков. Потом мне стало известно, что его сын Рустам работает в посольстве Советского Союза, и мне стало обидно еще больше, что такие гордые сыны Ирана служат не тем, кто этого действительно достоин.

– Вы тоже когда-то служили немецким нацистам, – прямо в лоб «пульнул» Керими.

– Это была политика, – Захеди встал со своего стула, шагая по комнате, скрестив руки на груди. – Да, я ненавидел англичан, за то, что они хозяйничают в моей стране, и мне казалось, что главными избавителями Ирана от англичан могут быть лишь немцы. Гитлер с его непобедимой армией избавит Европу от угрозы коммунизма и происков британцев, а Иран станет главным союзником Германии на Ближнем и Среднем Востоке. Новая геополитика мира, с возвращением былой славы Великой Персии, – генерал тяжело вздохнул, – так думал и Реза-шах, но мы просчитались. Пехлеви не удалось стать новым Великим царем Дарием. Русские оказались сильнее немцев, а англичане хитрее русских. Великобритании всегда малой ценой достается все, за что большой кровью платят другие. У нас просто не было другого выбора.

– У моего отца и меня тоже не было выбора.

– Кто как ни я лучше понимает безысходность, Рустам?.. Если бы у меня были хоть малейшие сомнения в порядочности Керими, я никогда бы не согласился принять вас у себя дома. Неужели нам кроме ковров и грустного прошлого не о чем говорить? Да раньше, когда был жив Сталин, вы не могли думать о побеге. У вас оставалась семья, а Сталин не прощает беглецов и их родственников, но теперь его нет, и мы можем договориться с шурави насчет ваших детей.

– Будем откровенны до конца, агайи Захеди. Это вы меня сюда заманили, но я счастлив, что попался. – Керими показал собеседнику, что он отнюдь не дурак и понимает, как выводят на встречу нужных людей. – Только не понимаю, зачем я вам сдался? Неужели Рустам Керими так необходим для власти Пехлеви, что не нашлось более достойного способа избавиться от него, как переманить на свою сторону? Сколько раз шах пытался меня изгнать из Ирана, как когда-то выживал нас из Родины его отец со своими дружками. И после этого вы хотите, чтобы я присягнул на верность Мохаммеду Реза? Что же о Сталине, когда-то Ашраф предлагала мне такую сделку, и генералиссимус на нее пошел бы, но я и тогда ответил отказом.

– Оставим прошлое и начнем жизнь с чистого листа, дорогой друг. Зачем вам голодранцы «Туде», которые ненавидят Иран? Почему вы должны служить коммунистам, если вновь способны принести пользу своей настоящей Родине?

– Моя настоящая Родина та, которая меня приютила.

– И убила вашего отца, – нахмурил брови Захеди. – Она вас отвергла бы, если бы ей не нужны были ваши незаурядные способности. Не стоит мне рассказывать о том, на что способны коммунисты. Мои четыре пустующих ребра всегда напоминают мне Мирза Кучук Хана, который пытался создать на нашей территории Красный Гилан, и все при поддержке большевиков. Мне знакомы все их тайные помыслы, агайи Керими.

Каждая из сторон имела свои аргументы «за» и «против». Оставалось выждать, чья чаща весов перевесит.

– Хорошо, допустим, я соглашусь присягнуть Пехлеви, – поменял тактику Рустам, пытаясь выудить больше информации. – Что я получу взамен?

– Все, чем владел ваш отец, вернется к вам, – развел руками генерал, одаривая собеседника щедростью своих посулов. – Вы восстановите «Толедате Керими». Более того, я могу даже посодействовать насчет министерского портфеля.

– Вы?

– Именно, – генерал поправил ворот белоснежной рубашки.

– Вы же армейский генерал, а не премьер-министр Ирана.

– Но я близок к шаху, а это не мало.

– Теперь ясно. А как же мне быть с моим прошлым? Я же служил шурави. Мне этого могут не простить.

– Я тоже воспитывался у русских казаков, и это не помешало мне войти в высшую политическую и военную элиту Ирана, не говоря уже о самом Реза-шахе.

Керими посмотрел на фотографию, висящую на стене напротив. Молодой Захеди с казацкими усиками, в черкеске, папахе, с нагайкой в руке и кинжалом за поясом. Рядом висела еще одна фотография, где Реза-хан объясняет своим казакам работу пулемета «Максим», давшего русский псевдоним первому шаху династии Пехлеви, сообща с полковником Всеволодом Ляховым. На полке стояла фотография генерала вместе с сыном Ардеширом. Семейная идиллия. Сегодня генерал мог находиться в пределах собственного дома, но уже завтра, после устного напутствия Мохаммеда Реза, он будет действовать по плану операции «Аякс» из скрытого штаба путчистов.

– Как вы относитесь к Мосаддыку? – неожиданно спросил Керими.

– Мосаддык? – вскинул брови Захеди. – Спокойно. А зачем вы спросили о нем?

– Столько разногласий между ним и шахом, вдобавок этот референдум.

– Понимаете, Рустам, если уже действительно быть абсолютно искренним в своих суждениях, то отвечу, что подвергать сомнению вековые традиции Ирана неразумно. Главой Ирана всегда оставался шах, а премьер-министры – что-то вроде… гм… временных жен. Сегодня одна, завтра другая. Я офицер, дорогой друг, и присягал только шаху, все остальное меня не должно волновать.

«Разумно, – подумал Керими. – Лучше присягнуть Ашраф, она достойна носить корону, в отличие от ее брата Павлина. Жаль, что женщины не могут править в Иране».

– Наверное, вам нужно время для размышлений.

– Конечно, – ответил Рустам.

– Я буду ждать ваш ответ. А теперь вы можете посмотреть на ваш ковер.

«Только посмотреть»? – тревога закралась в сердце Рустама. Неужели Захеди не отдаст отцовский «Афшан» ему.

– Пойдемте со мной, – хитро улыбнулся Захеди, понимая скрытое волнение гостя.

Они прошли в одну из комнат, где на полу лежал огромный ковровый рулон.

– Осилите? – шутя спросил хозяин дома.

Это был огромный рулон, примерно такого же размера, как тот, конфискованный НКВД «Овчулуг». Его тягали на своих плечах несколько бравых ребят наркома Емельянова. Одному Рустаму его не оттащить.

– Не беспокойтесь, Рустам. Я приказал свернуть его и перетащить к вам домой к завтрашнему утру. Мне чужого не надо, уважаемый Керими.

– Очень вам признателен, генерал, и тронут вашей заботой. Я должен отплатить вам тем же добром.

– Жизнь длинна, Рустам, – Захеди похлопал собеседника по плечу. – Может, когда-нибудь да сочтемся. Независимо от результатов нашей встречи, знайте, что у вас в Иране есть верные друзья.

– Спасибо, агайи Захеди, – слова советского дипломата были искренни, а взгляд его, наполненный счастливой минутой очередной встречи из родного и очень грустного прошлого, искрился детской радостью.

* * *

Шах шел размеренной походкой вдоль шеренги высшего офицерского состава иранской армии, выстроенной перед дворцом Саадабад. На них, этих умудренных опытом военных операций и ослепленных ненавистью к действующему премьеру офицеров, будет возложена основная миссия по устранению Мосаддыка от власти. Пехлеви был бледен, сердце его бешено колотилось, страх, как не напившаяся досыта крови пиявка, впился в плоть монарха и не отпускал его.

Чем ближе становился день премьерского переворота, тем больше мрачных мыслей плотными тучами сгущалось в душе Мохаммеда Реза. Он обязан исполнить свои обещания, данные генералу Шварцкопфу и Кермиту Рузвельту, – отдать устный приказ офицерам и подписать шахские указы, которые от него требовали организаторы операции «Аякс». Не так-то это и легко… Первое свое обещание он все же исполнит, но касаемо второго шах колебался. Ставить свое высочайшее имя под шахскими фирманами он все еще был морально не готов. Пехлеви пытался проскочить на авось – когда одних его напутственных слов достаточно, чтобы сменить правительство страны. Однако он ошибался, а главное, понимал степень риска своего заблуждения, тем самым обрекая себя на позицию между молотом и наковальней. Мохаммед Реза просто не решался брать всю полноту ответственности на свои шахские плечи, подписывая необходимые бумаги. Он хотел скрыться от проблем на манер страуса, зарывшись головой в прибрежный песок летнего дворца Рамсар в провинции Мазандаран к северу Тегерана.

– Я наделяю самыми высокими полномочиями моего верного соратника, генерала Фазлоллаха Захеди, – бряцая орденами на военном мундире, произнес шах. Голос его был робким, почти неслышимым. Таким голосом не отдают судьбоносные приказы. Старые волки армии это понимали, но сохраняли молчание, слушая, чем завершит свою речь их Верховный Главнокомандующий. – Прошу расценивать приказы генерала Захеди как мои личные, на время моего отсутствия в столице. Я очень устал, и мне необходим отдых.

Так просто и ненавязчиво. Без каких-либо упоминаний имени премьер-министра, которого они должны свергать. Он, видите ли, устал и оставляет своих солдат в самый решающий момент битвы. Хорош полководец!

Первым, как полагается, в офицерском ряду стоял сам генерал Захеди. Кроме него здесь же находились генерал Санджапур, полковник Ширази и другие влиятельные армейские чины, с которыми до этого обстоятельную беседу вел Кермит Рузвельт. Полковника Максуда Кавехи в рядах основной военной силы путча не было.

– Я надеюсь на вас, генерал, – шах обнял генерала Захеди за плечи, приблизив к своей груди.

– Будьте уверены, шахиншах. Мы сделаем все необходимое, чтобы не омрачить ваш отдых, – отрапортовал генерал.

– Я верю вам, также как доверяю всем офицерам, присягнувшим шаху Ирана.

После этих слов Пехлеви царственным рукопожатием прощался с каждым из присутствующих офицеров. Кортеж из машин монарха был наготове. Верный Мухтадир стоял около «роллс-ройса» хозяина в смиренном ожидании конца встречи. После того как все козырнули, шах направился к своему лимузину. Бумаги были еще не подписаны.

* * *

– Шах уехал в Рамсар, – Сафарджиан информировал Рузвельта, находящегося в очередной конспиративной квартире. Возможно, в последней явке путчистов перед днем Х.

– Он подписал фирманы? – в глазах американца блеснула надежда, которой суждено было быстро угаснуть.

Сафарджиан тяжело вздохнул.

– Where are the fucking firmans? – завопил Рузвельт, не стесняясь в выражениях.

– Шах обещал подписать бумаги в Рамсаре, – виновато объяснил Аминулла.

– Потому что оттуда легче слинять, так?

– Не знаю.

– Знаете, Аминулла, вы все прекрасно знаете. На нашу беду, нам попался самый робкий монарх, с которым нам когда-либо приходилось иметь дело.

– Учитывайте его возраст. Он еще молод.

– Молод!? – фыркнул Рузвельт. – Александр Македонский успел к его возрасту разбить царя Дария, завоевать полмира и умереть, – американец неспроста произнес имя персидского царя, который, несмотря на армию, превосходившую в количестве войско Великого Александра, проиграл ему битвы при Гавгамелах и Иссе. – В истории, уважаемый Аминулла, остаются имена бесстрашных аскетов, а не трусливых сибаритов.

– Мы заимеем эти фирманы, Ким, – решительно заявил агент МИб.

– Надо постараться, агайи Сафарджиан. Вам тоже есть что терять в этом сражении с царем Моси.

– Завтра они будут подписаны. Обещаю.

Рузвельт в сердцах отмахнулся и сел в кресло, нервно раскачивая ногу.

 

Глава 15

Через приоткрытое окно дворца Рамсар, построенного еще отцом Мохаммеда Реза, Сорая смотрела на своего мужа. Он сидел на ступеньке лестницы, ведущей прямиком к круглому бассейну с рыбками, поставив рядом большой бокал с недопитым вином. Роскошная летняя резиденция Пехлеви утопала в зелени мазандаранских лесов, «вдыхая» солоноватый воздух Каспийского моря. Четыре греческие колонны держали на себе груз огромной крыши, нависающей над парадным входом дворца. Один из заснеженных пиков Эльборза исчезал с наступлением сумерек за макушками смешанного леса, окаймлявшего рамсарский дворец плотным полукругом, а чуть вдалеке под угасающую вечернюю трель пташек слышался пленительный, убаюкивающий звук морского прибоя. Солнце клонилось к закату, проглядываясь меркнущим янтарем сквозь ветки сосен, окрашивая зеркальную гладь бассейна нежными оранжевыми мазками, перед тем как исчезнуть за горизонтом Каспия.

Картина уходящего дня выглядела для Пехлеви весьма символично. Шах Ирана смотрел на заход солнца, ощущая вместе со сладостью красного вина, которое пил мелкими глотками, перемешанный горький вкус заката самой династии Пехлеви, а вместе с ней – уход в небытие всей тысячелетней истории персидской монархии. Чувства обиды и стыда охватывали Мохаммеда Реза при мысли, что конец персидских шахов будет связан с его именем… К сожаленью для себя, он давал себе ясный отчет, что не обладает выдающимися способностями спасти эту самую монархию… В его памяти всплывал трагический образ русского царя Николая Второго, который из-за своего безволия и отсутствия дара руководства страной поставил крест на 300-летнем правлении Романовых, выставив под пули красных палачей себя и собственную семью. Мохаммед Реза не желал такой участи ни себе, ни своей красавице жене Сорае.

От внутренних переживаний, сдобренных хорошим французским винцом, все его тело и лицо покрылись испариной. Расстегнутая до пупка летняя рубашка мокла от пота и надвигающейся с сумерками влажности. Возникало ощущение, что некая невидимая сила давит железным прессом на его грудную клетку, сдавливая ее, как яичную скорлупу. Шаху не хватало воздуха во дворе собственного дворца. Казалось, еще немного, и он упадет в обморок на виду у всей прислуги и охраны, которая благоразумно оставила шаха наедине со своими мыслями, взирая на хозяина с невидимых для него точек. Правитель поглаживал свои волосы, лицо, грудь, делая тяжелые вздохи, чтобы наполнить легкие спасительным воздухом с моря, обогащенным йодом и озоном, но это был лишь невроз, не связанный с кислородным голоданием. Пехлеви напоминал бирюка, оставленного всеми и загнанного в собственное лесное логово. Взгляд его был испуганно-озлобленным от непонимания всего происходящего. Его память озарялась мелкими вспышками прошлого, включая события сентября сорок первого, когда советские и английские войска захватили Иран, разделив его территорию на сферы влияния и отправив в вынужденное изгнание его отца. Наличие наследника спасло тогда династию, но сейчас дело обстояло иначе. У Мохаммеда Реза не было наследника-мальчика, только малолетняя дочь Шахназ от первого брака с египетской принцессой Фавзийей. Да и стоило ли ждать снисхождения в битве за абсолютную власть?

После таких мыслей сердце монарха колотилось еще сильней, и все увещевания, клятвы верности, присяги офицеров, кодовые фразы по радио отходили на второй план. Если они смогли смести его отца, могучего казака Реза-хана, то его, слабого и безвольного, они просто уничтожат, без предварительных условий и договоренностей. Если не они, то сам Мосаддык сделает это вместо них, а сам Мохаммед Реза не сможет выторговать свое спасение и продолжение династии Пехлеви ввиду отсутствия своего прямого наследника и сил, гарантирующих его безопасность. Все запуталось в голове монарха, но одно он понимал четко: ему не хочется терять короны, дающей право обладать этим раем на земле, но еще больше не хочется терять головы, которая эту корону худо-бедно держит.

Грусть красила Сораю не меньше, чем минуты беззаботного веселья. Трудно было представить, какие чувства и ощущения могут обезобразить это ангельской красоты лицо. Многие мужчины готовы были отдать полжизни только за один ее взгляд, но она стала супругой Мохаммеда Реза, став великой шахиней, окруженная богатством и роскошью. Чего еще может желать женщина? Конечно, детей, а супруге шаха они нужны для продолжения избранного статуса. Блеск бриллиантов, бесчисленные наряды лучших портных Европы, льстивые улыбки прихлебателей и восторженные взгляды правителей других государств, лязг золотых вилок и ножей, фарфоровых тарелок работ французских и итальянских мастеров XVIII века, роскошные автомобили – все теряло свое значение перед этой проблемой множества женщин самых различных социальных положений – женского бесплодия. Два года брака в ожидании долгожданного наследника завершились безрезультатно, хотя Пехлеви все еще не теряли надежды. Печальные чувства, вперемешку с переживаниями последних политических событий выбивали из состояния душевного равновесия не только шаха, но и его очаровательную жену. Она долго смотрела на мужа, понимая, какие душевные терзания он сейчас испытывает. Отойдя от окна, она села в кресло, нервно сжав кулачок. Что же делать? Как она может помочь своему супругу выбраться из сложного политического тупика, в который его загнали? Она же шахиня, она обязана думать о нем, о его политическом благополучии больше, чем о самой себе. Ведь он принадлежит не только ей, он принадлежит всему Ирану. Сорая искренне в это верила, а потому решила с ним поговорить. Мохаммеду Реза везло на мудрых и красивых женщин. Сорая встала с кресла, поправила прическу и направилась к ступенькам дворца, где изнывал от жары и тяжких дум иранский шах.

– Вам что-нибудь надо, ханум? – спросил недремлющий Мухтадир.

– Нет, – не останавливаясь, ответила хозяйка.

Порхая, как бабочка, она приблизилась к Мохаммеду Реза, нежно коснувшись рукой его шевелюры.

– У вас неприглядный вид, Ваше Величество, – улыбнулась шахиня.

– Мне не до шуток.

– Как вы смеете разговаривать подобным тоном с самой шахиней Ирана! – она тоже присела рядом. – Вы забываетесь! Разве вы не знаете, что происходит с теми, кто грубит правительнице Ирана?

– Зачем ты пришла?

– Хочу тебе помочь, – вздохнула Сорая.

– Тебе придется очень постараться. Все мои попытки помочь себе самому заканчиваются безрезультатно.

– Я не боюсь трудностей.

– Ты с ними не сталкивалась, чтобы судить об этом.

– Ошибаешься, Мохаммед, но вопрос не во мне, а в тебе.

– Ты права, дорогая, – шах смотрел на небо через стекло опустевшего бокала, в котором искажались формы. – Вопрос исключительно во мне. Порой возникает ощущение, что у меня раздвоение личности, вызванное детскими воспоминаниями. Иногда хочется об этом рассказать, но страх и стыд перед раскрытием некоторых, даже самых безобидных подробностей не позволяет мне этого сделать.

– Сейчас самое время для признаний.

– Скоро приедет Нассери и Сафарджиан за обещанными мной фирманами, – вздохнул шах, – которые я все еще не подписал. Я не успею всего рассказать.

– Нассери и Сафарджиан подождут. Они привыкли.

С ветки сосны упали несколько иголок, приземлившись прямо на плечо Мохаммеда Реза.

– Вот и знак свыше, дорогой, – улыбнулась Сорая. – Раскройся, это поможет нам всем.

Шах взял сосновые иголки, разламывая их на несколько частей, словно акты из автобиографического рассказа, и бросил их в пустой бокал.

* * *

– Мы родились с Ашраф в один и тот же день, 26 октября. Когда ты несмышленый ребенок, это тебя забавляет, но чем старше я становился, тем больше это стало меня угнетать. Я, как первый сын отца, а значит наследник престола, считал, что никто не смеет разделять мой день рождения вместе со мной, так как для многих народов День Рождения монарха – это национальный праздник. Он может принадлежать лишь одному человеку из семьи. Никто, даже родная сестра, не смеет притязать на все, что по праву принадлежит лишь мне. Это вызывало у нее взаимные, справедливые чувства неприязни ко мне…

– Вы все ненавидите меня, – кричала Ашраф. – Ты, Шамс, даже отец. Он называет меня гадким утенком. Собственную дочь, только потому, что я девочка.

– Он никогда не называл Шамс гадким утенком, – отвечал Мохаммед Реза.

– Потому что она его первый ребенок, а ты первый мальчик, наследник престола, а мне в этой жизни нет места для отцовской любви, я только всем мешаю.

– Ты права, Ашраф. Ты всем мешаешь.

– Поэтому я и стараюсь найти самый темный уголок в этом проклятом дворце и не вылезать оттуда, чтобы не видеть и не слышать вас. Уверена, что и вы не в восторге видеть меня в своем окружении. Одиночество намного лучше семейки Пехлеви. Мне легче разговаривать со своими мыслями, чем общаться с вами.

– Глупая самонадеянная девчонка.

– Кто бы говорил! О-хо-хо. Ваше сопливое величество.

– Не смей меня оскорблять.

– Ты презираешь меня, только потому, что я посмела родиться с тобой в один день. Наследнику престола не полагается делить свой личный праздник с кем-либо еще, не так ли, Мохаммед Реза? Он же будущий обладатель Великой Короны. Ха-ха, – глаза ее были полны ненависти. Если бы она могла вцепиться в брата и перегрызть ему глотку, она это сделала бы без раздумий. – Мы еще посмотрим, кого будут называть настоящим правителем Ирана.

– Ты ведьма Ашраф, – истерично выкрикивал Мохаммед Реза вслед убегающей сестре.

* * *

– Опишите простыми, обычными словами то, что вас окружает, мадемуазель, – учительница французского языка мадам Орфе проводила урок с Ашраф Пехлеви.

– Мне надо все это записать или рассказать устно? – спросила маленькая принцесса.

– Сначала запишите, а потом прочтите свой же текст вслух. Это поможет вам развить вашу зрительную и слуховую память, а также исправить ошибки, если они будут иметь место в вашем письме.

– Хорошо, мадам Орфе, – Ашраф задумалась, когда неожиданно в комнату ворвался отец.

– Мой гадкий утенок делает успехи во французском языке, – захохотал Реза-шах. Он подошел ближе к дочери и поцеловал ее в голову. Это было его своеобразным проявлением любви. Грубым, неотесанным и бестактным, как он сам.

– Я не гадкий утенок, – зашипела девочка.

– Простите, мадам Орфе, – шах не замечал недоуменного взгляда дамы, которой мешали проводить урок. Он думал, что он правитель и ему позволено абсолютно все, включая срыв учебного процесса и унижение несовершеннолетней дочери в присутствии посторонних. – Хорошо-хорошо. Не буду больше вас отвлекать.

Он вышел, продолжая хохотать и что-то напевая громким командирским голосом. Возможно, он казнил своего очередного недруга и искрился от переполняющего чувства счастья.

Ашраф тупо уставилась в свой пустующий тетрадный лист. Она еще не успела ничего написать, отец помешал ей. Несколько минут девочка так и смотрела в одну точку. Утонченная мадам Орфе дала время ученице самой выйти из оцепенения.

– Я его ненавижу, – прошептала, наконец, Ашраф, смахивая с щеки капельку слезы.

– Прошу прощения?..

– Ненавижу его, – слезы стали литься с глаз принцессы ручьями.

– Милая деточка, – мадам Орфе обняла Ашраф. – Ваш отец любит вас, ведь вы его дитя. Любовь его своеобразна и импульсивна, но разве любовь у всех одинакова?

– Я не гадкий утенок, – всхлипывала принцесса.

– А вы помните, что произошло с гадким утенком в конце? Он превратился в прекрасного лебедя, а те, кто называл его гадким, смотрели на него снизу вверх, когда он парил высоко в небе, прекрасный и свободный.

– Мне это не грозит, мадам Орфее, – грустно улыбнулась Ашраф.

– Время докажет правоту вашей учительницы, мадмуазель, – дама поглаживала волосы Ашраф. – Утрите слезы и продолжим урок. Принцессе не к лицу раскисать.

* * *

– Позже она окончила среднюю школу Ануширавана Дадгара и отправилась учиться в Англию. Потом по настоянию отца вышла замуж за сына Кавам-уль Мулюка, Али Кавама. У них родился ребенок, но браку не суждено было долго продлиться.

Стоит отдать ей должное, она оказалась очень крепкой женщиной. Мне даже приходилось воспользоваться ее услугами, особенно в период азербайджанского кризиса, когда она посетила СССР и встречалась со Сталиным. Ашраф проявила себя прекрасным дипломатом. Однако это был вынужденный союз с сестрой, впрочем, как и сейчас. Мужчины всегда ее боялись. Я тоже ее боюсь.

Однажды кто-то подсыпал яд в ванную Фавзийи. Страшная жидкость могла разъесть ее кожу. Лишь счастливая случайность спасла несчастную. Я до сих пор уверен, что это было сделано по приказу Ашраф, хотя она отказывается признать это. Властная девчонка никогда не упустит случая отомстить за все прошлые обиды. Она злопамятна и ничего не прощает. Поэтому ее и называют Черной пантерой. Она выслеживает добычу и наносит удар в самый непредсказуемый для жертвы момент.

Ее опасается и Мосаддык. Как-то он обратился ко мне и сказал, что желает установить со мной дружеские отношения, но помехой для этой дружбы видит мою сестру Ашраф и мою мать Тадж аль Мулюк. Они должны покинуть Иран, в противном случае это приведет к обострению взаимоотношений между мной и премьер-министром. Мосаддык пользовался поддержкой масс, и мне пришлось уговорить Ашраф покинуть Иран. Она согласилась. На отъезде матери Мосаддык не настоял. Для всех угрозу представляет лишь Ашраф.

* * *

– И что же теперь? – выслушав рассказ, спросила Сорая. – Ты до конца своих дней будешь жить воспоминаниями непростых взаимоотношений с сестрой?

– Она заставляет меня ощущать свою неуверенность в роли шаха, – признался Мохаммед Реза. – Каждый раз, когда я стою перед лицом важных государственных задач, мне кажется, что Ашраф наблюдает за мной со стороны и истерично хохочет, словно знает, что любое мое решение окажется неверным.

– Сними рубашку, Мохаммед Реза, – неожиданно воскликнула Сорая.

– Ты с ума сошла.

– Тогда застегнись до конца, на все пуговицы, чтобы твои подчиненные не видели половинчатости в твоей одежде, также как и в твоих поступках. Никто не должен видеть тебя подверженным унынию. Шах должен выглядеть пристойно, даже на отдыхе. Ему не пристало жить между прошлым и настоящим, он обязан смотреть в будущее.

– Я все время думаю о нашем будущем, Сорая.

– Не о нашем будущем. О будущем страны, правителем которой ты являешься. Если ты дал слово подписать фирманы, ты обязан его сдержать.

– Ты не представляешь, какими последствиями это может обернуться против меня.

– Я знаю, что тебе будет намного сложней, если ты их не подпишешь. Решай быстрей, шахиншах, пока не явились эмиссары.

Ночь спустилась, меняя картинку на глади бассейна. Солнечные блики уступили место лунному свету со звездами. Полночь шаха вступала в свои права. Она как никогда была полна страхов и робких надежд. Супруги молча любовались августовской ночью, хотя тревожные мысли ни на минуту не покидали их обоих. Их безмолвное созерцание прекратилось, как только мощная тень Мухтадира Икрами появилась на ступеньках рамсарского дворца.

– Прибыли Нассери и Сафарджиан, – отрапортовал начальник охраны.

Монарх снова ощутил тяжесть в груди.

– Мне необходимо переодеться, – выговорил, наконец, Мохаммед Реза, медленно застегивая пуговицы изрядно взмокшей и помятой рубашки. – Я скоро буду.

– Я сообщу им, Ваше Величество.

Долгожданные фирманы были подписаны за узким письменным столом рабочего кабинета летнего дворца Пехлеви, под восторженные взгляды будущего руководителя царской охранки САВАК полковника Нейматолла Нассери и Аминуллы Сафарджиана.

Теперь у Рузвельта и компании имеется законный повод для устранения Мосаддыка от власти.

 

Глава 16

В 1936 году спикер иранского парламента Гасан Исфандияри совершил официальный визит в Германию. Во время встречи с Адольфом Гитлером иранский гость передал немецкому фюреру самые теплые пожелания своего сюзерена Реза-шаха Пехлеви. Исфандияри был также уполномочен заверить Гитлера о готовности Ирана к тесному сотрудничеству с нацистской Германией, включая предоставление своей территории для деятельности немецких разведслужб. Начало союза «северных ариев» и «нации Зороастры» было положено. В Иран потекли немецкие инвестиции. Вместе с финансовыми потоками туда направились бизнесмены, инженеры, строители, учителя, а также работники торговых представительств Третьего Рейха. Среди всех перечисленных категорий прибывших определенный процент составляли агенты немецких спецслужб. Агентурные сети внедрялись в высшие эшелоны власти Ирана, включая парламент страны, госучреждения и военные структуры. Они не ограничивались лишь сбором важных разведданных. Их главной целью являлось установление мощных, безотказных рычагов, посредством которых они могли влиять и воздействовать на внешний и внутренний политический курс страны. Учитывая выгодное географическое расположение Ирана, с ее территории была развернута широкомасштабная работа против Советского Союза. Координировали деятельность разведслужб такие агенты, как Радович, Гамот, Майер. Они же, в свою очередь, подчинялись руководителю ближневосточного разведцентра в Анкаре, являющемуся по совместительству послом Германии в Турции, фон Папену. В середине сороковых под видом муллы в городе Исфахан промышлял бывший генконсул в Тебризе агент СС Юлиус Шульц. Из Исфахана он поддерживал радиосвязь с Берлином и упомянутым выше агентом Майером, могильщиком на одном из тегеранских кладбищ. Благодаря деятельности этих персон взрывались мосты, туннели, участки Трансиранской магистрали. Даже после победы союзников над Германией немецкие агенты еще долго скрывались в Иране. Оставалось официально назвать Иран стратегическим союзником, и это решение Гитлера не заставило себя долго ждать. Учитывая психологию персов, подверженных чрезмерному самовосхвалению и питающих слабость к лести, декабрьским декретом от 1936 года Третий Рейх отнес иранцев к «высшей расе ариев», доведя степень собственной значимости восточных партнеров до наивысшей точки. Сам Реза-шах еще до издания указанного декрета официально изменил название Персии на «Иран», «землю ариев». Союз Реза-шаха и Гитлера крепчал. Германию в иранской прессе называют избавителем Востока от ига коммунистов и англичан. На улицах Тегерана стали слышны антисемитские лозунги.

В 1937 председатель молодежной организации Германии «Гитлерюгенд», поэт, аристократ, человек больших организаторских способностей, рейхслейтер Балдур фон Ширах посещает Иран с целью учреждения и распространения деятельности фашистских ячеек, с изданием еженедельника «Иране Бастан», в переводе «Древний Иран». Его как высокого гостя принимает сам Реза-шах. Руководителем организации, распространяющей фашистскую идеологию на территории Ирана, становится ярый иранский националист, обладатель железного креста Сейфа Азад. Журналист, который параллельно представлял интересы фирмы «Сименс», на средства которой и выпускался «Иране Бастан».

Двусторонние связи предусматривали также учебу иранской молодежи в Германии. Группа студентов, в основном выходцев из семей политической элиты, направлялись в конце тридцатых в Берлин на стажировку. Параллельно с изучением немецкого языка новая поросль «восточных ариев» проходила тщательный анализ геополитического будущего мира, по мнению «прозорливых» менторов, с глобальным и безраздельным правлением «избранной, высшей расы». Иранцы оказались способными учениками. Уроки не прошли даром и остались в памяти молодых стажеров на всю жизнь. Одним из таких являлся Бахрам Шахрох, приближенный Йозефа Геббельса, апологет политики Третьего Рейха, диктор персидского отдела берлинского радио в период правления нацистов. Его опыт работы под руководством главного идеолога фашистов пригодился организаторам операции «Аякс». Шахрох был назначен руководителем пропаганды. По своему вероисповеданию Бахрам Шахрох являлся истинным зороастрийцем. Его отец создавал религиозные общины, места поклонения и школы для юных огнепоклонников в Кермане, где немногим позже помимо учения зороастризма ученикам стали внушаться идеи об избранности «нации Зороастра», верных союзников «северных ариев». Йезд, Исфахан, Шираз, Керман становились центрами развития иранского шовинизма. Интересно, кем они больше себя внутренне ощущали: воинами Ахурамазды или дэвами Ахримана? Может, в их душе тоже бушевал огонь дуализма?

Шахрох был не единственным воспитанником немецких специалистов в период свержения Мосаддыка. В первых рядах оказался и Джафар Шариф-Эмами, впоследствии неоднократно избираемый на пост главы иранского правительства. В последние перед решающей схваткой дни действующие лица сохраняли видимое спокойствие, хотя понимали, что в случае провала одним тюремным заключением здесь не обойдется (как это было в середине сороковых – как раз по обвинению в сотрудничестве с фашисткой Германией).

Приоритеты менялись, и то, что казалось преступным в середине сороковых, сегодня выглядело вполне приемлемым, даже для англичан и американцев. Цель оправдывала средства. И пока полковник Нассери и Аминулла Сафарджиан находились в пути в Рамсар, Шахрох и Шариф-Эмами вместе с братом Аминуллы, Губадуллой Сафарджианом, Кермитом Рузвельтом и главой местных башибузуков, воров, проституток и сутенеров Уджвалом «Ужасным» обсуждали перспективы операции «Аякс». Пять человек, разные по социальному происхождению, положению, образованию и образу мышления, кучковались под флагом защиты иранской монархии, хотя, по большому счету, судьба короны Пехлеви их мало волновала. Ни один из них не имел морального права называть себя ярым монархистом. Трон лишь сохранял их статус неприкасаемых, и его падение таило в себе угрозу их физической целостности. Уджвал «Ужасный» был самым честным среди присутствующих. Он служил «желтому дьяволу» (или «зеленому») и этого не скрывал. Однако просьба Губадуллы, подогретая наличными, а также вероятность обрести надежных и влиятельных защитников привели его в лагерь путчистов, хотя Уджвал в защите не нуждался и мог кого угодно защитить сам. У господина Рузвельта были схожие интересы, но отличались размерами, несмотря на то, что безопасность его была гарантирована наличием американского паспорта.

– Итак, господа, – вступительное слово осталось за Шахрохом, – нам еще не известно, имеем ли мы на руках юридическое обоснование для отстранения Мосаддыка или нет. От этого должны исходить наши дальнейшие действия. Лучше определить их как план «А» и план «В».

Безупречно выглаженный костюм, рубашка, галстук и платочек в нагрудном кармане пиджака, чисто выбритое лицо, отдающее ароматом одеколона – Шахрох словно заявился на бал, а не на обсуждение плана свержения премьера. В отличие от него, Уджвал полностью пренебрег даже намеком на этикет одежды. На нем был кургузый старенький пиджачок, через короткие рукава которого выпирали мощные запястья волосатых рук с вросшими ногтями на пальцах. Он забыл, когда последний раз брился. Всколоченная шевелюра и борода на лице скрывали многочисленные шрамы, добытые на полях уличных сражений. Ему было абсолютно наплевать, что на нем было надето, равно как и на мнение остальных о его внешнем виде. Главное, чтобы из полы куцего пиджака не был виден ствол или рукоятка кинжала. Типичный «фрукт», подтверждающий всей своей сущностью теорию Ломброзо.

– Как я догадался, план «А» – это наличие фирманов, – вступил в разговор Рузвельт.

– Совершенно верно.

– Отсутствие необходимых документов подрывает нашу работу, так как все происходящее не будет считаться легитимным.

– Это не столь важно, если цель будет достигнута, – резонно заметил стажер Геббельса.

– Документы необходимы для достижения самой цели, – парировал американец.

– Мы не уверены, подпишет ли шах эти документы, – заговорила лысая голова в круглых очках в роговой оправе. – Поэтому мы должны определить наши взаимодействия на случай отсутствия правовой силы устранения Мосаддыка.

– Агайи Шариф-Эмами, – обратился к человеку в круглых очках Рузвельт, – не могли бы вы подробно рассказать о том, что было предпринято с вашей стороны с целью дискредитации самого премьер-министра.

– Я отвечу, – заступился Шахрох. – Карикатуры, предоставленные художественным департаментом ЦРУ, были своевременно размещены во всех оппозиционных газетах, кроме того, нашими людьми распространялась информация о том, что шах поддерживает высшие офицерские чины, которые были уволены премьером Мосаддыком. Еще по городу идут слухи о существовании мифических фирманов с текстом низложения Мосаддыка. Мы должны пока желаемое выдавать за действительное. Они просто ждут своего часа. Ведь бумаги можно подписать и после успешного завершения операции. Вдобавок наши активисты звонят по домам влиятельных клерикалов и от имени членов партии «Туде» угрожают им расправой. На улицах и базарах распространяются листовки, критикующие Мосаддыка и его религиозную политику. Сами видите, как много сторонников мы приобрели за последнее время среди иранского духовенства. Никто не может утверждать, что мы сидим сложа руки.

– Хорошая работа, агайи Шахрох, но фирманы должны быть подписаны шахом до начала операции.

– Будем надеяться, что Аминулла их доставит уже сегодня, – нарушил молчание Губадулла Сафарджиан. – Он мальчик упорный и может прижать кого угодно. – Хитрый Губадулла не озвучил конкретное имя. Улица научила его отвечать за каждое высказанное слово. Губадулла, в отличие от своего брата Аминуллы, был близок к уличной культуре, чем к высокообразованной элите. Будучи несовершеннолетним мальчиком, он затевал массовые драки, в одной из которых ему расквасил нос сам Уджвал «Ужасный». Так и подружились. Не гнушался Губадулла и шарить по карманам зевак, разбивать стекла и витрины магазинов. Делал это не по нужде, как тот же самый Уджвал, а по обыкновенному баловству, наслаждаясь преступной романтикой. Не раз попадался в руки полиции, которая недоуменно покачивала головой, узнав, чьим отпрыском Губадулла является. Но в стремлении достичь поставленной цели братья были схожи. Просто цель достигалась разными путями. Братья нередко дополняли друг друга: если в друзьях у Аминуллы были дипломаты, принцессы, шахи, то Губадулла водил знакомство больше с местным криминалом, один из которых сидел рядышком, насупив брови.

– Живем одними надеждами, – грозно усмехнулся Уджвал, не терпящий пустопорожнего трепа. Он сторонник активных действий, а не подобных заседаний.

– При наличии фирманов, – продолжил Рузвельт, – полковник Нассери при поддержке военных доставит их в дом Мосаддыка и произведет его арест. Хочу услышать ваше мнение, джентльмены?

– Мы должны использовать тегеранское радио как наше главное информационное оружие, – вставил Шахрох. – Через радио мы сообщим народу о низложении премьера Мосаддыка и назначении нового главы правительства. Было бы очень кстати, чтобы в поддержку решения шаха выступил бы кто-нибудь из бывших союзников Мосаддыка. Это будет иметь огромное влияние на сознание масс.

– Крысы первыми покидают тонущий корабль, – буркнул Сафарджиан.

– А кого вы предлагаете? – поинтересовался Рузвельт.

– Кого-нибудь из религиозной элиты Тегерана, – ответил Шахрох.

– А конкретней?

– Неплохо бы поговорить с Кашани. У него появились разногласия с Мосаддыком.

– Сам аятолла вряд ли согласится выступить по тегеранскому радио, но можно поговорить с его сыном, – предложил Шариф-Эмами.

– Было бы замечательно, – заметил Шахрох. – Народ должен знать о поддержке религиозных лидеров политики шаха.

– А если все-таки фирманы не будут подписаны шахом? – спросил Шариф-Эмами.

– В любом случае нам необходима поддержка масс, – взгляд Рузвельта устремился в сторону мрачной физиономии Уджвала. Его полузакрытые веки скрывали слегка выпученные глаза. Он сжимал и разжимал ладони, пытаясь абстрагироваться от нудных дискуссий. Пусть скажут прямо, что он должен сделать. – Ваше мнение, джентльмены.

– Скажи что думаешь, – Сафарджиан толкнул локтем скучающего друга детства.

Уджвал даже не шелохнулся. Он картинно вздохнул, продолжая сжимать и разжимать ладони.

– Джентльмену Уджвалу без разницы, подпишет шах бумаги или нет, – буркнул глава местного криминала. – Я как шмонал карманы и дома богачей во времена Ахмед-шаха Каджара, так делал это и в период Реза-шаха Пехлеви и его сыночка. Джентльмену Уджвалу начхать, кто будет выступать по тегеранскому радио. Заплатите деньги, друзья, а я соберу на улицы Тегерана всех потаскух и головорезов Шахре-Ну. Слово джентльмена, – на последнем слове Уджвал ухмыльнулся.

– Большего от вас и не требуется, сэр, – слово «сэр» Рузвельт произнес с заметной иронией.

– Помогу чем смогу, – развел руками вор и убийца.

– Прекрасно, – держа руки в брючных карманах, Рузвельт стал расхаживать по комнате. – Тогда разрешите мне заострить ваше внимание на некоторых важных деталях самой операции, включая краткую характеристику начальника канцелярии премьера Мосаддыка, бригадного генерала Таги Риахи. Это смелый и отважный офицер, сохраняющий верность своему премьер-министру. Он пользуется безграничным доверием Мохаммеда Мосаддыка. Чтобы исключить возможность предательства своих подчиненных, он созывал всех офицеров тегеранского гарнизона, взывая к их патриотизму, приравниваемому им самим верности премьеру Мосаддыку. Все номера машин офицеров под его четким контролем. Осведомители регулярно сообщают ему, какой номер машины, в какой части Тегерана был замечен. Некоторые офицеры буквально преследуются по пятам. Риахи должен знать, где проводят свои вечера его подчиненные, если их не окажется дома. Как видите, у нас очень дотошный и опасный противник. Мы должны учесть как сильные, так и слабые стороны генерала. Как и большинство высших офицеров его штаба – выходцев французских академий и школ, он прекрасный аппаратный военный, но опыта ведения военных действий у них у всех недостаточно. Это сыграет нам на руку.

– А другие офицеры? – спросил Шахрох, наспех делая записи в блокноте.

– Схожая характеристика была проведена в отношении бригадных командиров, их заместителей, также командиров батальонов, размещенных в Тегеране, и других регионах Ирана. В таких случаях, когда речь идет не на часы, а на минуты, любая мелочь может сыграть свою роковую роль. Ошибка одного человека может нам стоить всей операции.

Наши офицеры будут обеспечены картами, с указанием всех стратегически важных объектов с возможными снимками и точными графическими рисунками, полученными агентами. Особое внимание надо уделить радио, включая военное, а также линиям телефонной и телеграфной связи. При необходимости телефонные линии должны быть срезаны.

– Еще? – интересовался Шахрох.

– Погодные условия тоже входят в число важных факторов, – продолжил Рузвельт. – Дождь, шторм, сильная жара, а также время суток. Когда лучше начинать операцию? В полдень или ночью? Привычки людей, включая полуденный сон или религиозные торжества… Все мельчайшие детали должны быть проверены и перепроверены перед решающим днем операции. Офицеры и солдаты, верные шаху, знают обо всех перечисленных мной деталях, но не лишне будет повторить. Проведена очень сложная работа, и мы не имеем права ее погубить, – Рузвельт остановился перед Уджвалом «Ужасным». – Деньги вы получите сегодня у Губадуллы. Готовьте ваших потаскух и головорезов.

За густой бородой и усами появились еле заметные признаки презрительной, самонадеянной ухмылки. «Ужасный» кивнул в ответ.

Рузвельт тоже молча смотрел на Уджвала, поражаясь, какой широкий и разношерстный контингент людей вовлечен в данную операцию. В одной только комнате – два бывших нациста, один из которых ученик Геббельса, банкир, предводитель убийц, воров, проституток и сутенеров, не говоря уже о самом шахе, его охране, борцах зорханы и кадровых офицерах иранской армии. А руководил всем этим политическо-криминальным «шапито» внук президента США. С кем только не заведешь дружбу во имя достижения великой цели…

 

Глава 17

Жаркий полдень 15 августа. Керими стоял под тенью чинары с невысоким плотным мужчиной в религиозной одежде. Он что-то нашептывал Рустаму, изредка озираясь по сторонам. Это был один из информаторов Керими. Он звонил утром Рустаму и назначил встречу на этой пустынной улице Тегерана. Говорил мужчина тихо, несмотря на то, что редкие прохожие даже не обращали на них внимания. Мирная улочка разительно отличалась от мест театрализованных столкновений подкупленных активистов. Примерно поровну разделившись, группировки Уджвала и других наемных элементов шли «стенка на стенку», бросая в напряженное тегеранское небо политические лозунги. Одни восхваляли Мосаддыка, другие – шаха, не забывая при этом громить все, что находилось на их пути. Не забыли снести и могучего всадника Реза-шаха на площади Сепах, но это, скорее всего, были реальные активисты «Туде» и ярые противники Пехлеви. К «артистам» по цепной реакции присоединялись недовольные политикой шаха или премьера манифестанты. Ситуация накалялась до предела, чего и добивались организаторы путча. Искусственно вызванная уличная истерия должна была плавно переходить в четко спланированные массовые акции с целью свержения ненавистного правительства. Это была артподготовка. Решающее наступление планировалось чуть позже.

– Сегодня? – спросил Керими.

– Вечером, – уточнил информатор. – Точнее, ближе к полуночи.

– Проверено?

– Бумаги уже подписаны. Об этом судачат все солдаты в Бахи-Шах.

– Получается, у нас не так много времени.

– Вы правы, Рустам. Надо торопиться. Необходимо предупредить генерала Риахи. Он главная сила Мосаддыка, способная спасти премьера от лап Пехлеви.

– Где он сейчас может быть?

– Ребята сказали, что он не выезжал из своего дома в Шимране.

– Я поеду туда сейчас же. Если какие новости, предупреди посла.

– Хорошо. Спешите, Рустам.

* * *

Керими подъехал к дому генерала Риахи примерно в половине пятого вечера. Заметив машины и военных около дома генерала, у Керими отлегло от сердца. Риахи не покидал своего дома, и спасительное время не будет потрачено зря. Офицеры и солдаты, заметив подозрительную машину, приближающуюся к дому хозяина, насторожились. Автомобиль Рустама остановился около высокого усатого офицера в чине капитана.

– Я сотрудник посольства Советского Союза, – выйдя из машины, представился Керими. – Мне необходимо поговорить с генералом Таги Риахи.

– Как вас зовут? – капитан строго нахмурил брови. В такое неспокойное время нельзя доверять незнакомцам.

– Рустам Керими.

– О чем вы хотели поговорить с генералом?

– Дело очень серьезное, мне необходимо сообщить об этом генералу лично. Сообщите ему о моем приезде. Он меня знает.

– Стойте здесь, – потребовал капитан и позвал одного из младших офицеров. Молодой выслушал капитана и вошел внутрь дома. Рустам нервно поглядывал на часы. Через минут пять молодой офицер вернулся, утвердительно кивнув головой.

– Оружие при себе есть? – строго, но выпрямив брови, спросил капитан.

– Нет.

– Вас по любому проверят у входа.

– Я не против, – Керими спокойно реагировал на слова, понимая озабоченность генеральской охраны.

Рустам вошел в дом Таги Риахи и задержался там почти на два часа. Советскому дипломату было о чем сообщить верному генералу иранского премьера.

* * *

Риахи довольно поздно направил своего заместителя генерала Киани в армейские казармы в Бахи-Шах в западной части Тегерана, около одиннадцати вечера. Причина данного промедления была известна лишь самому Риахи. В результате запоздалого вояжа в казармы Киани был арестован прошахскими силам. Имперская гвардия тоже располагалась в Бахи-Шах. Позже в своем доме был арестован министр иностранных дел кабинета Мосаддыка Хусейн Фатеми. Он даже не успел надеть обувь. Воодушевленные первыми арестами, верные шаху силы направились к дому Риахи в Шимран. Однако генерала там не оказалось. Вооруженный фирманами полковник Нейматолла Нассери собирался исполнить главную миссию своей жизни. Он прибыл к дому премьер-министра, чтобы вручить ему приказ шаха о низложении Мосаддыком своих полномочий. На свою беду, он приехал туда раньше главной подмоги в виде двух военных грузовиков с солдатами. На лестницах дома полковника Нассери встретил генерал Риахи вместе со своими верными офицерами и солдатами.

– У меня фирманы шаха, которые я должен вручить Мосаддыку.

– Что за фирманы, полковник? – притворно удивился Риахи.

– Мосаддык больше не премьер-министр Ирана. Мне поручено его арестовать, – бойко отрапортовал Нассери. – Приказ Его Величества.

– Кто такой шах, когда есть народ Ирана? Он поддерживает Мохаммеда Мосаддыка. А вы, полковник, – изменник. Именно вы подлежите аресту. Сдайте оружие, – рявкнул генерал Риахи, и плотное кольцо верных ему офицеров сжалось вокруг Нейматолла Нассери.

Самая глупая концовка операции «Аякс», которую можно было только представить. Провал был настолько нелогичным, что на следующее утро по Тегерану поползли слухи о том, что якобы сам Мосаддык организовал примитивную пародию на переворот, чтобы расправиться с шахом. ЦРУ же в свою очередь срочно приказал Рузвельту сворачивать деятельность и убираться из Ирана. Госдеп с глубоким прискорбием сообщил президенту Эйзенхауэру о том, что, наверное, США придется выстраивать свои отношения именно с премьер-министром Мосаддыком, ввиду фиаско операции «Аякс», чем вызвал неописуемый гнев Айка. Братья Даллесы были чем-то похожи на братьев Сафарджиан, только масштабом больше да и широтой сферы влияния. Единственный, кто не сдавался в этой кошмарной для себя ситуации, так это сам виновник торжества – Ким. Стоит отдать должное внуку Теодора Рузвельта за его решительность, силу воли и духа. Он готовил классический американский «comeback».

* * *

Генерал Захеди сидел в кресле. Он без мундира. На нем лишь военные брюки и майка. В руках он держит заряженный пистолет. Ардешир стоит рядом, пытаясь не оставлять генерала одного. Ему совсем не нравится, что его отец крепко сжимает в ладони огнестрельное оружие.

– Зачем? – только и спросил Ардешир.

– Ты думаешь, я хочу выстрелить себе в висок? – хриплым голосом выговорил генерал. – Черта с два. Пулю я припас старому лису.

– Тогда отложи его в сторону.

– Не надо меня учить, что мне делать с оружием, сынок.

– У нас есть еще шанс?

В ответ генерал лишь истерично захохотал. Ардеширу было не по себе, но он все же старался не показывать уныния. Кипучая кровь не привыкла к поражениям и отвергала их всей природой молодого романтизма.

– Не может так все рухнуть, как карточный домик, – чуть ли не со слезами на глазах заныл Ардешир. – Столько сил было потрачено, чтобы превратиться в прах. Так не бывает, отец.

Отец молчал. Слова сына стали расплываться в нечеткие звуки, пока его мысли улетали в далекие годы казачества молодого Фазлоллаха

– Ишь ты, прыткие какие! – хохотал полковник Всеволод Ляхов, наблюдая, как его подопечные отрабатывают военные упражнения, включая выездку на конях и преодоление препятствий.

Молоденький персидский казачок сидел на гнедой кобыле, готовясь к прыжку через телегу. – Ну, малой, вперед, не плошай.

Казачок не оплошал.

– Хороший малец, – чинно кивал Ляхов рядом стоящему Реза-хану Мирпанджу, который попал к полковнику еще совсем мальчишкой.

– Хороший, – согласился Реза-хан, поправляя на голове каракулевую папаху.

* * *

– Берите шашку, словно голубку, – Ляхов показывал казацкому полку, как лучше рубить голову неприятелю. – Сильно прижмете – задушите, а слабенько – улетит птица. Не бельмес?

Молодые воины одобрительно кивали головами в черных шапках. Все как на подбор: высокие, крепкие, усатые, в черкесках с шашками. Недаром персидские казаки считались самым сильным войском Персии еще со времен шаха Насереддина Каджара.

Потом была выездка с шестами с насаженными фруктами. Всадники должны были на скаку рассекать плоды – на первом этапе с арбузами, на втором – с дынями, потом – с яблоками, а дальше были плоды поменьше в размерах: слива и малина. Яблоко кто-то еще мог разделить на дольки, но на сливе мазали почти все, не говоря о малине. Кто расчесывал воздух, а кто под гулкий хохот срубал сам кончик шеста. Реза-хан все это запоминал и, будучи уже шахом, сам нередко развлекал себя подобными казацкими играми. Мирпандж толком не мог писать и читать, зато он научился главному уроку жизни – школе выживания. Его пытливый ум вбирал в себя самое необходимое для достижения поставленных целей, отбрасывая остальное как ненужную труху. Реза-хан быстро осознал главное правило жизни – право сильного. У него были хорошие инструкторы. Чувствуя силу и харизму в этом молодом грубоватом вояке, его стали обхаживать английские эмиссары, нашептывая на ушко дельные пожелания о том, как прибрать абсолютную власть при довольно слабом шахе Ахмад Каджаре. Он внимал мудрым напутствиям английских советников, главный смысл которых сводился к избавлению собственного окружения от русских офицеров. Англичане же в свою очередь помогут доблестному воину добраться до вершин власти в Персии. (После отречения Реза-шаха в 1941 году в пользу своего сына сэр Уинстон Черчилль скажет одну из своих бессмертных фраз: «We brought him, we took him». – «Мы его привели, мы его и свергли»). Воистину, бойтесь данайцев, даров приносящих. Сын конвоира принял советы эмиссаров как должное. Он и без них знал цену себе и силе своей бригады. Кто сильный, тот и прав. Чтобы познать эту высшую аксиому, не нужно обивать пороги университетов.

* * *

– Свергли императора нашего большевики, – вздыхал Всеволод Ляхов, прогуливаясь вечером рядом с казармами вместе с любимым учеником.

– Почему его никто не защитил? – мрачным голосом спросил Реза-хан.

– Сам виноват. Жену надо было поменьше слушать и Распутина к власти не подпускать.

– А как же народ? Почему они не спасли своего царя?

– Больно народу нужно такого царя спасать. Всю Россию погубил, рохля.

– Народ должен любить своего правителя.

– Народ ничего и никому не должен, друг ситный. Это самодержцы должны уважать интересы своей страны, а не танцульки на балах устраивать. Эх, жаль Россию-матушку!

– Вы обязаны были спасти своего царя, которому присягали.

– Ишь ты! Разговорился ты, Максимка, – усмехнулся Ляхов. – Больно умный стал.

– Меня зовут Реза-хан.

– Неужели? А я запамятовал, – ерничал полковник.

– Я напомню, – процедил Мирпандж.

– Ты хоть читать умеешь, чтобы советы давать?

В темноте сумерек в глазах Реза-хана вспыхнули искорки бушующей внутри ярости. Он рефлекторно потянулся к рукоятке шашки.

– Ты к шашке-то не тянись, Максимка. Я-то бойчее буду, – зарычал Ляхов. – Не у меня ли научился шашкой махать? Насобачили на свою голову. Иди отоспись, а то больно прыткий стал ты сегодня.

Это были последние месяцы Ляхова в стане персидской бригады казаков. Реза-хан готовился к единоличному правлению. Он уже мнил себя правителем всей Персии, а не ограниченного военного контингента. Оставалось только свергнуть династию Каджар. Это событие было уже не за горами.

* * *

Всю дорогу от Персии до родного Санкт-Петербурга полковник бубнил себе под нос старую казацкую песню, еще со времен Степана Разина. Надо же, чтобы так с тобой поступил твой любимый ученик… Недаром он его приметил среди всех молодых казаков. Крепкий, волевой, хитрый и воевал как следует. Успокаивало, что будущего шаха Персии всем хитростям военного дела обучил именно Всеволод Ляхов.

– Гад ты персучий, Максим. Ну и бес с тобой, – прошептал полковник и уснул.

* * *

Они сидели верхом на конях, устремив взор в самую даль бескрайнего поля, после которого начинались окраины Тегерана. Безмятежную тишину нарушали воркования диких горлиц, отмечающих свой брачный период.

– Смотри, Фазлоллах, – Реза-хан Мирпандж сжал своей «медвежьей» рукой нагайку, прочерчивая ею линию горизонта. – Скоро я стану царем этой страны.

Захеди смотрел на командира с благоговейным трепетом, а затем вдаль, куда показывала его нагайка. Фазлоллах всегда поражался его силе и напору. Он не сомневался в словах Реза-хана. Если он ставил себе цель, то рано или поздно ее добивался. Он напоминал юному Фазлоллаху великих правителей Древней Персии. Способности Мирпанджа давали ему право именовать себя царем, с созданием новой династии. Так думал Захеди. Находиться рядом с таким командиром большая честь для любого молодого воина. Фазлоллах многому научится у Реза-хана и будет его верным соратником до конца его правления.

* * *

– Больно, очень больно, – вопил Захеди. – Больно.

Пот пробивал все его тело. Соленая жидкость обжигала глаза. У него страшное ранение, полученное в бою против большевиков Гилана. Он видел глаза врача в маске, который удалял его раскрошенные ребра.

– Заткните ему рот! – крикнул американский хирург. – Он мешает мне работать.

Кто-то поднес ко рту Захеди небольшой прямоугольный брусок из дерева, который Фазлоллах крепко сжал зубами. Казалось, еще немного, и он прокусит толстый кусок или же вдобавок лишится еще и челюсти.

– Я умираю, я умираю, – мысленно повторял молоденький еще Фазлоллах, перед тем как потерять сознание от болевого шока.

– Выживет, – устало произнес хирург, продолжая операцию.

* * *

Звук тегеранского радио возвратил генерала Захеди из бессознательного прошлого в полусознательное настоящее. Передавали экстренные сообщения.

«В ночь с 15 на 16 августа 1953 правительственными войсками была предотвращена попытка государственного переворота. В преступную акцию были вовлечены многие офицеры Имперской гвардии и сам Мохаммед Реза Пехлеви, который спешно покинул пределы страны, боясь заслуженного возмездия со стороны иранского правосудия. Доблестный народ Ирана сделал свой выбор в пользу демократических преобразований, что вызывает чувство отторжения у многих паразитирующих элементов внутри страны и их зарубежных покровителей. Правительство во главе с премьер-министром Мохаммедом Мосаддыком убедительно просит жителей Тегерана и других городов нашей Родины не поддаваться на провокации, соблюдать закон и порядок. Все попытки оказывать давление на наше правительство будут пресекаться в корне. У Ирана всегда найдется достойный ответ своим недоброжелателям…

Послышался монотонный стук. Захеди посмотрел в сторону входной двери, в проеме которой появился Кермит Рузвельт. Американец был внешне спокоен. В руке он держал теннисный мяч, которым периодически постукивал по полу. Ардешир стоял, прислонившись к стене, напротив кушетки, на которой сидел Фазлоллах Захеди.

– Вы не знаете, где шах? – хриплым голосом спросил генерал.

– Хороший вопрос, – сжимая мяч пальцами, ответил Рузвельт. – Наверняка там, где его не сможем достать ни мы, ни люди Моси.

– Что же будет со мной и с моим сыном? Вы гарантировали нам нашу безопасность.

– Теннис прекрасная игра, генерал, – как-то издалека начал Рузвельт. – В ней есть преимущество своей подачи. Тот, кто сильно подает, имеет шанс выиграть очко у того, кто защищается. Но слишком сильная подача или плохая концентрация подающего способны погубить это преимущество. Игроку дается вторая попытка подачи, и тогда лучше не мазать. – Рузвельт держал перед собой желтый теннисный мячик, словно находился в самой игре. – Мы послали мяч в сетку, но у нас есть еще вторая попытка. Теперь главное – не сделать двойную ошибку.

– Вы считаете, что у нас есть шанс выиграть матч при беглом шахе и арестованных офицерах?

– Арестовали не всех, а то, что шах не попадет в руки Моси, так это нам на руку. Необходимые документы мы уже получили. На большее Мохаммед Реза и не способен. Он не полководец, чтобы возглавлять армию, а слабый шахматный король, которой может лишь защищаться усилиями своих фигур. Но пока шах жив, партия не проиграна, – Рузвельт присел рядом, коснувшись рукой плеча Захеди. – Положите пистолет в кобуру, генерал. Мы еще не сказали своего последнего слова.

В ответ Захеди лишь поморщил челюсть. Он уже не верил в успех операции, но и сдаваться на милость врагам было выше его сил.

– Оригиналы фирманов у вас? – Рузвельт адресовал вопрос Ардеширу.

– В сейфе, – информировал Ардешир.

– Очень хорошо, – обрадовался Рузвельт. – Мы используем наш временный проигрыш, чтобы выиграть весь матч. Победа Моси окажется для него пирровой. Готовьтесь, генерал, скоро вы станете премьер-министром.

 

Глава 18

«Это провокация Мохаммеда Мосаддыка и Таги Риахи. Никто не смеет подвергать сомнению приказы Его Величества. В его фирманах четко указано о низложении с поста премьер-министра Мохаммеда Мосаддыка и моем назначении на его место. Все те, кто не выполняют приказы шаха, являются провокаторами и преступниками, подлежащими суровому наказанию. Их будут судить за нарушение высших законов нашей страны».

Ведущие газеты «Сетаре Ислам», «Асия Джаванан», «Джорнал де Техран», «Шахед», «Дад» пестрели интервью Фазлоллаха Захеди с фотокопиями монарших фирманов. Шах же, собственноручно пилотируя личный самолет, вылетел в Багдад, а затем в Рим вместе с супругой и, находясь в отеле «Эксельсиор», ждал обнадеживающих новостей с родины. В ресторане отеля все время толпились журналисты, фотографируя беглого монарха и его восхитительную спутницу жизни, в чьих глазах отражалась вся грусть и переживания огненно-кровавых событий, разворачивающихся на улицах их страны.

«Шах пирузи аст! Шах пирузи аст!», – скандировала многотысячная толпа. Разделенными группами, она пробиралась через площади Меджлис, Фирдоуси, Сепах, улицы базара Лалезар и, вооружившись камнями и заостренными палками, ломала витрины магазинов и здания офисов. Толпа как ни в чем не бывало переступала через согнутые подковой фонарные столбы, большие каменные куски, фрагменты торговых лавок, через «загнанную» лошадь Реза-шаха. Животное некогда гордо вздымалось на пьедестале, держа на себе могучего всадника, но сейчас уже третий день оно валялось под ногами манифестантов, прямо на проезжей части, недалеко от сломленного на несколько фрагментов монумента самого хозяина. Театр Саади тоже постигла печальная участь. Он был сожжен наемными группировками за то, что когда-то являлся местом сбора активистов «Туде». Его почерневшие от пожара стены еще отдавали запахом гари и дыма, витая в воздухе с обрывками газет, листовок и другого бумажного хлама. Почувствовавшая аромат крови людская масса, как обезумевший хищник, терзала и рушила все, что находилось на ее пути, повторяя победные кличи роялистов.

– Мосаддык провокатор! Коммунистический выкормыш! Да здравствует шах! Шах победитель! – кричала оплаченная «совесть» Уджвала «Ужасного» наряду с другими наемными «сочувствующими» Его Величеству.

– Шах предатель. Он сбежал, как трус, – пытались отвечать сторонники премьера, которых было на этот раз намного меньше роялистов. Идеологическая подготовка Рузвельта и опыт пропагандисткой работы Третьего Рейха Бахрама Шахроха опережали «пиар-кампанию» Мосаддыка.

Зазвучал знакомый Рустаму голос муршида в сопровождении звука тонбака и сорны. Он наблюдал со стороны за этим «театральным представлением», постановщиком которого был весьма талантливый и безудержный режиссер-постановщик. Керими уважал его за смелость и упорство. Не каждый способен найти в себе силы, чтобы так умело, на бис, возобновить сцену из провальной премьеры. Стекла домов затрещали от громкого многоголосия крепких атлетов тегеранской зорханы, звучащей в унисон пению муршида. Рифмы незамысловатых стишков, восхваляющих шаха и Родину, повторялись одна за другой, без перерыва, словно с ними проводили урок зубрежки. Слова в контексте данных событий звучали как синонимы.

Четыре молодых парня в нарядных одеждах борцов зорханы поддерживали железные носилки, на которых восседал тучный мужчина с фотографией Мохаммеда Реза Пехлеви в руках. Он поглаживал пухлой ручонкой лицо шаха, словно это был его сын, и целовал его. Дядюшка Джанетали был счастлив. Надо же, он сам, как шах, сидел на троне, пока его верные нукеры тащили его большое, как воздушный шар, тело на своих плечах. Он участник такого действа, которое наверняка останется в памяти сограждан навеки. Джанетали мыслил верно, но просчитался лишь в одном: он был не шахом, а лишь слабой фигуркой на шахматной доске Ирана. Его никто не запомнит, кроме верных учеников и названного сына Мухтадира Икрами. Пока наставник поглаживал и целовал фотографию Пехлеви, впереди него атлеты показывали чудеса силы и ловкости. Более сильные размахивали огромными булавами «мил», другие, чуть послабее, но гибче, вытворяли акробатические па, сальто-мортале, ходили на руках или разбивали головой стеклянные бутылки. В нескольких шагах о них были слышны хохот и пискляво-хриплые голоса представительниц самой древней профессии столичного района Шахре-Ну. Им оплатили суточные, и они теперь могли на денек сменить профиль, тем более что для них вся эта сцена казалась весьма забавной.

С другой части города, в направлении офиса тегеранского радио прорывался танк с генералом Захеди. Была задача захватить главный информационный узел, чтобы сообщить сторонникам о надвигающейся победе. Только так можно было поддержать боевой дух роялистов вкупе с неплохим заработком. Танк с ревом проносился мимо сторонников, под восторженные крики и улюлюканья. По цепочке слухи стали доноситься и до ребят Джанетали: «генерал Захеди у ворот Радио Тегерана». Слухи вскоре подтвердились. Стоя на танке, Захеди обращался к своим сторонникам, как некогда другой великий классик революционного движения на броневике.

– Мы доказали, что волю народа невозможно сломить и исказить результатами фальшивого референдума. Мосаддык перешел красную черту, и теперь ему несдобровать. Истинная воля народа сметет его с кресла премьера, в которое он вцепился руками и зубами. Спасибо вам всем, мои дорогие друзья, ваша помощь бесценна. Вы подтвердили свою верность вековым традициям нашей страны и Его Величеству шахиншаху Ирана, Мохаммеду Реза Пехлеви.

Многотысячная толпа заревела и загудела, как гигантский пчелиный улей.

Теперь можно было пройти внутрь радиостанции, чтобы объявить о победе, до конца которой оставались считанные минуты. Передачи о ценах на хлопок были прерваны, и в радиотрансляциях воцарилась зловещая тишина. Скоро дикторы выйдут с очередным экстренным сообщением.

– Шах пирузи аст! Шах пирузи аст! – все еще кричали борцы дядюшки Джанетали, который продолжал гладить и целовать портрет монарха. Он тоже повторял победный клич, вскидывая вверх победный пухлый кулачок.

Смех и радостное настроение кружили в стане роялистов, как вдруг появилась военная машина с автоматчиками. Никто не понял, почему в них начали стрелять. Началась паника. Через окровавленные трупы стали спотыкаться те, кто пытался спастись от шальных пуль. Вскинутый вверх кулак Джанетали на несколько секунд замер в воздухе, когда он почувствовал непонятную зудящую боль в предплечье и заметил, что по руке течет кровь. Следующие пули попали в его грудь и живот. Большое тело Джанетали опрокинулось с носилок, сбивая с равновесия тех, кто на протяжении всей шумной манифестации упорно и смиренно тягал эти носилки на своих крепких плечах. Старик упал на землю, продолжая держать портрет шаха. Он лежал на земле животом вниз, словно намеренно прикрывал фотографию Пехлеви от пуль врага, окропляя ее своей кровью. «Железной» кровью настоящего борца зорханы.

– Устад умер! – крикнул один из учеников.

Его клич подхватили другие, перебивая зычным голосом визг проституток Шахре-Ну. Теперь им было не до смеха.

– Джанетали убили!

Манифестанты хотели было спасаться бегством, но кто-то из толпы воззвал к сопротивлению преступному правительству Мосаддыка, чьи бешеные псы стреляли по безоружным людям.

– Не оставим кровь наших братьев и сестер пролитой зря. Вперед, к дому Мосаддыка! Положим конец его ненавистному правлению!

Ничто не звучит так естественно и ярко, как пафос митингующих. Человека, которого несколько месяцев тому назад носили на руках, теперь уже собирались линчевать. Такая зыбкая и переменчивая восточная любовь…

Пока собирались новыми силами, машина с автоматчиками скрылась из виду. Никто так не узнал, кто давал команду стрелять.

– Шах пирузи аст! – озлобленные манифестанты взяли ход на дом премьер-министра.

* * *

Они сидели за столом ресторана отеля «Эксельсиор», когда к ним быстрым шагом приблизился один из итальянских журналистов, дежуривших у входа.

– Ваше Величество, у меня для вас хорошие новости.

На молодого человека с фотоаппаратом на шее с надеждой смотрели глаза шаха и его супруги.

– Мосаддык арестован. Власть перешла в руки генерала Захеди.

По щекам Сораи непроизвольно потекли слезы.

– Поздравляю вас, Ваше Величество! – с детской веселостью, широко и добродушно улыбаясь, сказал итальянец, а затем обернулся к Сорае: – Шахиня, нам будет не хватать вашей красоты. Вы самая прекрасная женщина, которую мне доводилось встречать. Это мнение разделяют все мои коллеги.

– Благодарю вас, – прошептала Сорая, изящно смахивая слезу с глаз.

– Я знал, что мой народ любит меня, – неожиданно преобразился шах, рефлекторно сжав кулаки.

Он искренне верил в свои слова. Спасаясь бегством, он стал победителем. Какая ирония!

* * *

Премьер-министр лежал в постели. Его лучшие годы были позади. Он плохо слышал, зрение ослабло, левый глаз почти не видел, появились проблемы в артикуляции, но гениальный мозг англичанина продолжал бороться до конца, несмотря на преклонный возраст. Премьер должен был принять Кермита Рузвельта, тайно покинувшего пределы Ирана на самолете военно-морского флота США. Он доставил Кима в Бахрейн, где американец без лишней помпы пересел на военно-транспортный самолет армии США и спокойно долетел до Лондона. Ему оставалась отчитаться за проделанную работу перед комиссией, состоящей из высших чинов армии, разведки и министерства иностранных дел союзной Великобритании, для раскрытия всех деталей операции. Делалось это с целью дальнейшей координации совместных действий Англии и США на Ближнем и Среднем Востоке, а главное – для определения приемлемой политики в отношении Ирана. Теперь у руля власти в Тегеране их ставленники, требующие не только похвалы англосакских покровителей, а чего-то более ощутимого. После приезда в США Рузвельт отчитается и перед своим руководством. Это были приятные минуты, так как настоящим победителем в этой драматической схватке был не столько шах, сколько сам Кермит Рузвельт, благодаря которому Мохаммед Реза сохранил свой трон. «Я обязан своей короной Аллаху, моему народу и вам», – это были искренние слова Пехлеви, произнесенные Киму Рузвельту.

Американец тихо вошел в спальню резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, 10.

– Мой герой, – закряхтел Черчилль, почти неуловим движением пальцев подзывая гостя к себе.

– Добрый вечер, сэр, – негромко поздоровался Ким.

– Какой же ты молодец! Твой дед точно гордился бы тобой, будь он жив.

– Благодарю вас, сэр.

– Что ты сказал? Я плохо слышу. Говори громче, не робей. Герои не должны стесняться своего голоса.

Рузвельт нагнулся к самому уху премьера:

– Без вашей помощи успех операции был бы невозможен.

– Ах, брось. Наше министерство иностранных дел только подмочило штанишки, как только услышало о провале 16 августа.

В СССР тоже не поспевали за событиями в Иране. В день, когда власть перешла в руки сторонников шаха, все иностранные службы советских радиостанций выходили под заголовком газеты «Правда» – «Провал американской авантюры в Иране».

– Ты главный виновник торжества, Ким – Черчилль ощущал тепло руки Рузвельта, который, как послушный и преданный сын, сидел возле кровати премьера. – Никому не позволяй примазаться к твоему успеху, – сэр Уинстон тяжело вздохнул. – Как жаль, что я уже стар для больших выкрутасов. Будь помоложе, я бы с удовольствием работал бы под твоим командованием.

– Сэр…

– Молчи, Ким. Я знаю что говорю. Ни один из моих лоботрясов не смог бы сделать даже одной десятой того, что удалось тебе.

Рузвельт кивнул головой в знак признательности.

– Ну ладно, – Черчилль понял, что не сможет сегодня долго разговаривать. – Ты тоже устал после долгого пути. Как говорил Киплинг, это была славная охота. Увидимся завтра. Ступай.

– Спокойной ночи, сэр.

Черчилль, не поднимая рук с постели, сделал отмашку пальцами. Аудиенция завершилась быстро.

 

Глава 19

Чувство гордости и счастья переполняли Фазлоллаха Захеди в день бракосочетания его сына с дочерью шаха, принцессой Шахназ Пехлеви. Он еще не видел невесту в свадебном платье, но ясно представлял, насколько ослепительно красивой она будет в этот торжественный день. В новой паре сочеталось все: красота, интеллект, порода. Ардешир заслужил руки принцессы своим активным участием в операции «Аякс» летом 1953 года. Поэтому лучшего спутника жизни для своей единственной дочери Мохаммед Реза не мог и представить. Вместе с началом семейной жизни у Ардешира Захеди начнется головокружительный взлет по карьере дипломатической службы. Впереди Ардешира ждали долгие и интересные годы на должности министра иностранных дел Ирана, главы посольства своей страны в США и Великобритании. Он был достоин высокого ранга дипломата не только благодаря родству с иранским монархом, но и также собственным, незаурядным способностям.

– Рад за тебя, сынок, – Фазлоллах Захеди обнял сына, который был одет в свадебный нарядный смокинг.

– Спасибо отец, – улыбался Ардешир.

Еще четыре года назад отца и сына могла ждать печальная участь, но «бульдожья» хватка Кермита Рузвельта обернула колесо фортуны вспять. Теперь Захеди купались в лучах славы и богатства. О том, что колесо фортуны может вновь поменять свое движение, ни Захеди, ни Пехлеви 11 октября 1957 года не думали.

– Тебя хочет поздравить один интересный человек, – сообщил отец.

– Кто такой? – Ардеширу стало интересно.

– Сейчас увидишь. Пойдем.

Захеди прошли в комнату, где они встречали почетных гостей из разных стран, передающих свои поздравления по поводу бракосочетания принцессы и сына генерала. Естественно, они приходили не с пустыми руками.

– Рустам!.. – Ардешир узнал мужчину, терпеливо поджидающего зятя шаха.

– Поздравляю, Ардешир. Прими мой личный подарок. От всего сердца, – Керими обернулся к Фазлоллаху. – Как вы сами говорили, жизнь длинна, и когда-нибудь найдется прекрасный повод ответить любезностью на любезность.

– «Толедате Керими», – догадался отец жениха. – Можно его раскрыть?

– Было бы просто замечательно, – ответил Рустам. – Говорят, что, раскрывая ковер, ты открываешь дорогу удаче.

– Тогда не стоит медлить.

Генерал позвал слуг, которые быстро раскрыли ковровый рулон, обнажая перед взором все его великолепие.

– Тебризская школа? – спросил Ардешир.

– «Лейли и Меджнун», – информировал Керими.

– Звучит символично для новобрачных, – рассмеялся отец.

– Большое спасибо, Рустам, – Ардешир обхаживал ковер по периметру, внимательно рассматривая его узоры. Захеди и Керими напоминали профессиональных боксеров, готовых сломать друг другу челюсть во время боя. Однако после даже самого кровавого поединка агрессия и злоба уступают место уважению. Они понимали, что каждый из них выполняет свою работу, которая не должна препятствовать их простому, человеческому взаимоотношению.

– Будь счастлив, Ардешир, – Керими понимал, что нельзя отнимать время и злоупотреблять гостеприимством. – Разрешите откланяться.

– Мы еще побеседуем насчет ковров, Рустам, – довольно улыбался генерал.

– Обещаю, – сказал Рустам и вышел.

Он не успел дойти до входа, когда знакомый женский голос назвал его имя. Он узнал ее сразу, даже не обернувшись.

– Никогда не видела тебя во фраке с бабочкой.

– Ты застала меня в редкие минуты.

– Не смотри на меня… Это не мой праздничный наряд. Вечером я буду выглядеть намного лучше.

– Кто бы сомневался, Ашраф.

– Ты не будешь присутствовать на свадьбе? – она без эмоций взирала на Рустама, словно это был один из ее слуг. – Я так хотела бы тебя пригласить на танец.

– С удовольствием, но есть обстоятельства, которые не позволяют мне этого сделать.

– Неужели мужская особь Пехлеви снова не дает покоя Керими?

– Не стоит входить в долгий бессмысленный диспут в такой торжественный день.

Она подошла близко, обнажив «когти». У Керими бешено заколотилось сердце. Не хватало, чтобы она снова исполосовала до крови его лицо.

– Ты хочешь перегрызть мне глотку, Ашраф? – на губах советского дипломата появилась нервная улыбка.

– Я всегда нападаю из-за засады, Рустам, когда жертва этого не ожидает. Была рада тебя увидеть.

Они пожали друг другу руки, как на официальном дипломатическом приеме, и расстались. Надолго. Странное было ощущение у Керими. Он вроде должен был ненавидеть эту женщину, но понимал, что его одолевают совсем другие чувства по отношению к Ашраф, но никак не ненависть и злоба. Что-то было в ней такого, отчего мужчины теряют голову. Даже те, которым она приносит боль. Рустам понял, что попал под сильное гипнотическое воздействие. Он похлопал себя по щекам, слегка потряс головой, чтобы быстро овладеть собой, после чего направился в сторону посольской машины, которая ожидала его уже больше часа.

Вечером Тегеран отмечал пышную свадьбу Шахназ и Ардешира.

 

Эпилог

Вот уже многие годы Иран позиционирует себя в качестве страны, противостоящей Америке, и история наших отношений и вправду была весьма бурной. В разгар холодной войны Соединенные Штаты сыграли роль в свержении законного и демократически избранного иранского правительства. После Исламской революции Иран сыграл немалую роль в деле захвата заложников и применения насилия по отношению к американским военнослужащим и гражданским лицам. Эта история всем хорошо известна. Но вместо того, чтобы оставаться заложником прошлого, я дал ясно понять руководству и народу Ирана, что наша страна готова двигаться дальше. Сейчас вопрос заключается не в том, против кого выступает Иран, а в том, какое будущее он хочет построить.

Президент США Барак Хусейн Обама

Перечень реальных имен, указанных в романе:

Азад Сейфа – иранский журналист. Руководитель организации, распространявшей фашистскую идеологию на территории Ирана, ярый иранский националист, обладатель железного креста и представитель фирмы «Сименс».

Ала Гусейн – иранский политический деятель, занимавший различные дипломатические посты и должность премьер-министра во времена правления Пехлеви. Участвовал в обсуждениях «Азербайджанского вопроса», первого спорного вопроса в рамках ООН.

Гарриман Аверрел – американский промышленник и дипломат. Длительное время был советником президента США Рузвельта по финансовым и промышленным делам. В сентябре 1941 г. в ранге посла возглавлял делегацию США на Московском совещании СССР, США и Британской империи. В 1941–1943 гг. – специальный представитель президента США в Великобритании и СССР. В 1943–1946 гг. – посол США в СССР, в 1946 г. – вновь посол США в Великобритании. В 1950–1951 гг. – специальный помощник президента Трумэна по внешнеполитическим вопросам, посредник между Персией и Британской империей по вопросу национализации Англо-иранской нефтяной компании (впоследствии British Petroleum).

Громыко Андрей – выдающийся советский дипломат, государственный и политический деятель. В 1944 возглавлял советскую делегацию на конференции в г. Думбартон-Оксе (США) по созданию ООН. В 1945 на конференции в г. Сан-Франциско руководил советской делегацией и подписал Устав ООН от имени СССР. Участвовал в первом спорном вопросе ООН, оппонируя иранскому коллеге Гусейну Ала.

Дарбишир Норман – офицер английской секретной службы. Активный участник операции «Аякс».

Захеди Фазлоллах (1897(1897) – 2 сентября 1963, Женева) – государственный и политический деятель Ирана, корпусной генерал. После окончания военного училища служил в казачьей бригаде. В 1925–1926 годах командовал бригадой в Реште. В 1927–1935 Ф. Захеди – начальник жандармерии. В 1941 году – командующий исфаханской дивизией. За сотрудничество с немецко-фашистскими агентами во время Второй мировой войны, в 1943 году, был арестован англичанами и выслан на 3 года в Палестину. В 1947–1949 годах проживал во Франции. В 1949 году назначен начальником полиции Ирана. В 1951 – министр внутренних дел. Являлся одним из руководителей государственного переворота в августе 1953 года, когда было свергнуто правительство Мосаддыка. В 1953–1955 годах – премьер-министр Ирана, затем постоянный представитель Ирана при европейском отделе ООН.

Захеди Ардешир – сын генерала Фазлоллаха Захеди. Активный участник операции «Аякс». Впоследствии видный иранский дипломат. В октябре 1957 женился на дочери шаха Шахназ Пехлеви. Проживает в Швейцарии.

Каджар Ахмад-шах – последний представитель династии Каджар, сын Мохаммада Али-шаха. Вступил на престол в 1909 году в возрасте 12 лет, после того как был свергнут его отец. Не обладал реальной властью, от его имени правили регенты и вожди бахтиарских племен, занимавшие важные должности. В 1923 г. был отправлен в изгнание в Европу. Формально лишен трона 31 октября 1925 г. в результате переворота, возглавляемого Реза Пехлеви и Сеидом Зияддином Табатабаи. Эмигрировал вместе со своей семьей из Ирана. Умер в изгнании во Франции в 1930 году в возрасте 32 лет.

Кашани Абдол Гасем – политический и религиозный деятель Ирана. Был союзником Мохаммеда Мосаддыка, но позже, во время переворота 1953 года, отстранился от него и даже требовал его казни.

Ляхов Всеволод – русский полковник, командующий бригадой персидских казаков, чьим воспитанником был Реза-хан, будущий шах Ирана, основатель династии Пехлеви.

Размара Али – премьер-министр Ирана. Был ярым противником национализации Англо-Иранской Нефтяной Компании. Погиб в результате теракта 7 марта 1951 года, совершенного плотником Кахлилом Тахмасиби.

Риахи Таги – бригадный генерал, начальник канцелярии премьер-министра Мохаммеда Мосаддыка.

Рузвельт «Ким» Кермит – глава отдела Ближнего Востока и Африки ЦРУ. Внук президента США Теодора Рузвельта. Руководитель операции «Аякс», благодаря которому иранский шах Мохаммед Реза Пехлеви сохранил свой трон в 1953 году.

Сафави Наваб – основатель фанатической группировки «Федаины Ислама», организовывавшей теракты в отношении видных политических и общественных деятелей Ирана. Был арестован и расстрелян в 1955 году.

Садчиков Иван – посол СССР в Иране в 1946–1953 гг.

Сафарджиан Аминулла и Губадулла – персонажи вымышленные, но имеющие реальных прототипов в лице братьев Рашидиан, Асадолла и Гутратулла. Рашидиан были активными участниками операции «Аякс». Асадолла Рашидиан являлся тайным агентом английской разведки МИб, занимаясь посреднической миссией между спецслужбами США, Англии и двором Пехлеви.

Мадам Орфе – учительница французского языка принцессы Ашраф Пехлеви.

Мосаддык Мохаммед (19 мая 1882 – 5 марта 1967) – премьер-министр Ирана с 1951 по 1953 год. Родился 19 мая 1882 года в Тегеране в семье министра финансов и Каджарской принцессы. Политическую карьеру начал в 24 года, участвуя в Иранской Конституционной Революции. В 1914 году уехал обучаться в Париж, затем учился в Швейцарском университете. Он выступал против заключения англо-иранского договора в 1919 году, который предоставлял Великобритании большие нефтяные концессии. Позже был министром финансов, а затем депутатом Меджлиса. В 1949 году Мосаддык основал партию Национальный фронт. 28 апреля 1951 года был назначен премьер-министром Ирана. Ещё раньше, 15 марта 1951 года, участвовал в принятии закона о национализации нефтяных месторождений Ирана.19 августа Мосаддык был свергнут, к власти пришёл генерал Захеди, который вернул нефтяные концессии США и Великобритании и восстановил с ними дипломатические отношения. После свержения Мосаддык был сослан в имение Ахмедабад под Тегераном, где долгое время находился под надзором властей. Умер он 5 марта 1967 года.

Нассери Нейматолла – полковник, соратник Мохаммеда Реза-шаха, директор тайной полиции САВАК (май 1965 – июнь 1978).

Пехлеви Реза – бывший кавалерийский офицер Реза-хан, первый шахиншах Ирана из династии Пехлеви. Пришел к власти в 1925 году, свергнув Каджарскую династию в результате переворота в 1921 году, инспирированного британской разведкой. В годы Второй мировой войны придерживался прогерманской ориентации, в 1941 г. в ходе Второй мировой войны попытался отказать Великобритании и СССР в размещении их войск на территории Ирана, после чего в том же 1941 году был принужден военной силой союзников к отречению. Умер в Йоханнесбурге. Его сын Мохаммед Реза Пехлеви перенес останки отца в Иран и воздвиг ему роскошный мавзолей, однако после Исламской революции по распоряжению аятолл мавзолей был разрушен.

Пехлеви Мохаммед Реза – последний шах Ирана, сын Резы Пехлеви. В сентябре 1941 г., после оккупации Ирана англо-советскими силами и отречения и ссылки своего отца Реза Пехлеви, был провозглашен шахиншахом Ирана и вместе с правительством выразил желание сотрудничать с Великобританией и СССР, подписав с ними в 1942 г. союзный договор. В сентябре 1943 г. шах своим указом объявил войну Германии. В 1946 году советские войска были выведены с севера Ирана. В 1946 году по его приказу была проведена жестокая операция по подавлению национального движения в Южном Азербайджане, сопровождавшаяся чудовищными расправами над гражданским населением. В 1949 году пережил покушение на свою жизнь, в 1953 году был практически свергнут с трона премьер-министром Мохаммедом Мосаддыком и возвращен к власти в результате организованной американским ЦРУ операции «Аякс». Второй раз был свергнут с трона в 1979 году в результате антишахской революции, перешедшей в Исламскую. Бежал из Ирана и скончался в вынужденной эмиграции. Похоронен в каирской мечети Рифаи рядом с членами королевской династии Египта. Был женат трижды. Его первой женой была египетская принцесса Фавзийе, дочь короля Египта Фуада I. Вторая жена Мохаммеда Резы, Сорая Исфандияри (наполовину немецкого происхождения) была одной из самых известных женщин своего времени. С первыми двумя женами шах развелся, так как от первого брака он не имел сына-наследника, а вторая жена Сорая не могла иметь детей. Третья супруга шаха, Фарах Диба, этническая азербайджанка, родила шаху двух сыновей и двух дочерей.

Пехлеви Ашраф – дочь основателя династии Пехлеви, в годы правления своего брата Мохаммеда Резы имела в Иране огромное влияние на внешнюю и внутреннюю политику страны. После падения династии Пехлеви эмигрировала из страны.

Пехлеви Шахназ – дочь Мохаммед Реза Пехлеви от первого брака. В октябре 1957 сочеталась браком с Ардеширом Захеди.

Табатабаи Сеид Зияддин – вместе с Реза-ханом, впоследствии Пехлеви, в 1925 году совершил переворот, свергнув с престола династию Каджар. Получил должность премьер-министра. После разногласий с Реза-шахом встал по отношению к династии Пехлеви в жесткую оппозицию. Придерживался проанглийской ориентации.

Тадж уль Мулюк – жена первого шаха династии Пехлеви Реза-шаха, мать Мохаммеда Реза и Ашраф Пехлеви. Дочь генерала Теймура Айрымли. Этническая азербайджанка.

Тахмасиби Кахлил – плотник, член фанатической группировки «Федаины Ислама». Совершил теракт в отношении премьер-министра Ирана Али Размара, в результате которого последний погиб на месте покушения 7 марта 1951 года.

Фахрарай Насер – террорист, совершивший неудавшееся покушение на иранского шаха Мохаммеда Реза Пехлеви. Был застрелен телохранителями шаха в момент покушения 4 февраля 1949 года.

фон Ширах, Балдур – (09.03.1907, Берлин – 08.08.1974, Креве, Мозель), партийный и молодежный деятель, рейхслейтер (13.05.1932), обергруппенфюрер СА (1941), лидер немецкой молодежи, руководитель организации «Гитлерюгенд» в 1933-40 гг. На Нюрнбергском процессе был признан виновным в преступлениях против человечности и приговорен к 20 годам заключения. Освобожден в 1966 г. В 1967 г. опубликовал в Гамбурге книгу воспоминаний «Я верил Гитлеру».

фон Папен, Франц – занимал в 1939–1944 годах должность посла в Турции. фон Папен стремился привлечь Турцию в число союзников Германии. В связи с этим на него было устроено покушение агентами советской разведки, которое, однако, не увенчалось успехом. В апреле 1945 года фон Папен был арестован в Руре военной администрацией 9-й армии США. В 1946 году предстал перед судом Международного военного трибунала в Нюрнберге, но был оправдан. Однако в феврале 1947 года вновь предстал перед комиссией по денацификации и приговорён к восьми годам тюрьмы как главный военный преступник.

Фрейзер Уильям – глава Англо-Иранской Нефтяной Компании во время описываемых событий.

Шариф-Эмами Джафар – один из участников переворота 19 августа 1953 года. Неоднократно избирался на пост премьер-министра Ирана.

Шахрох Бахрам – приближенный Йозефа Геббельса, диктор персидского отдела берлинского радио в период правления нацистов. Руководитель пропаганды операции «Аякс».

Шварцкопф Норман – генерал (отец легендарного генерала Нормана Шварцкопфа-младшего, прославившего фамилию во время командования другой ближневосточной операцией «Буря в пустыне» в Ираке) возглавлял военную миссию США при иранской жандармерии с 1942 по 1948 год. Был выбран ЦРУ для личных контактов с Пехлеви.

Уилбер Дональд – археолог, востоковед, архитектор, основатель принстонского общества любителей восточных ковров. Тайный агент ЦРУ, один из организаторов операции «Аякс».