Истинное наслаждение глянуть с середины Днепра на его роскошнейшие берега, обвести вольным взглядом те зелёные горы, что сложены из густо поросших лесом обрывов, и те необъятные луга, что смыкаются с небесами, выше и пронзительнее коих не бывает на земле. Неспешно и величаво влечёт свои воды мудрый седой Днепр, и так же медлительно и царственно лениво проистекают дни того жаркого и изобильного месяца, что в иных местах зовется именем полузабытого древнего императора, так славно сыгравшего комедию своей жизни, а в здешних краях, простодушных и добродетельных, наивно и чистосердечно наречен — серпнем.

Нагревало высокое солнце брусья и бревна настила, пахло дегтем и рыбою, гулял над водой мягкий речной ветерок, утешающе журчала, искрилась вода под длинными вёслами. Ни о чем дурном в этот летний час людям не думалось, и думаться не могло…

***

Навалившись животом на брус, что предохранял неосторожных от падения в воду, Мирослав потягивал трубку, смотрел на удалявшийся берег. Капитану хотелось ругаться. Из-за всех похоронных хлопот отчалили охотники хорошо после полудня. И глядя, как медленно ворочают тяжёлые весла паромщики, было понятно, что приставать доведется в полутёмках. Если не в темноте…

На пароме, что представлял собою прямоугольный плот, примерно шагов тридцать в длину и десять в ширину, с чуть нарощенными бортами, было тесно. Банда, хоть и осталось от неё всего восемь человек, заняла большую часть. Лошади же, вьюки…

Одно радовало — паромщики о дукатах и не заикнулись. И вообще от платы и разговоров отказались, указав молча, куда коней лучше поставить. Да и грозный «атамано-гетьман» со своими реестровыми выряженными к отплытию так и не явился. Видать, хмурый запорог, что так своего имени и не назвал, намекнул, что лучше не лезть к хлопцам понапрасну.

Мирослав выбил пепел в реку, повернулся, прислонившись к брусу теперь уже спиной. Прислушался к беседе, что на неспешно текла пароме.

Кроме охотников, на пароме было ещё с десяток посполитых с маслаками, да четверо реестровых с повозкой. Посполитые оглядывались тревожно, свои «алебарды» в тряпье кутали. Оружия сделанного из того, что под руку подвернётся, Мирослав видел много. Сам пару раз колья на костре обжигал. Но вот чтобы челюсти конские да коровьи к древку вязать, и всерьёз думать, что супротив крылачей такая придумка сгодится… Шибко в Бога верить надо!

Казаки же, сперва на шумную и похмельную банду посматривали с недоверием, руки от пистолей не убирая. Но потом раззнакомились, разговорились, дорога-то долгая, скучная — гляди себе, как волны о борт плюхают, да впереди берег близится еле-еле…

Попутчики оказались Лисянского полка, того, где наказным гетманом Кривонос был, который, оказывается, помер два года как. А Мирослав, наслышанный от пары знакомых о полковнике, всё его живым считал. И Хмелю в первейшие подручные прикидывал. Ну не первое в жизни разочарование, и не последнее. В следующий раз надо будет четче обстановку прикинуть, а то мало ли что как повернется…

Везли хлопцы всякий огневой припас. Куда и кому, прямо не сказали. Зато бочонок пороху «утеряли» с удовольствием. Добавив свинца и полсотни пыжей. На вопрос, не взгромоздят ли их за такую растрату сракой на кол, отмахнулись. Мы же, мол, тебя, добрый человек, с бабами спать не учим?..

Менялись на «змеесултана», которого Мирослав выкинуть хотел, снеся вонючейший мешок на помойку, на поживу бродячим собакам. Один хрен, ни продать, ни к чему доброму приспособить не выходило. Была у коварного Литвина мысля: выкрасть хама-«атамана», да вложив его змеиной башке промеж зубов, сверху пристукнуть. В жирнючего наглеца клыки как в масло войдут. То-то шуму и крику будет! Мол, коварные ляхи чернокнижным колдунством справного казака погубили, лыцаря степового жизни лишили!

Неожиданный обмен провернул Угальде, в котором после вчерашней ночи пробудился не только знаток местного наречья, но и торгаш. Помогло, конечно, еще и то, что двое из реестровых, в свое время, вдоволь по Европам пошатались и испанца неплохо разумели. Ну и понимали, что такой трохфей заохотить — большой редкости везение. А за черепушку любой шляхтич серебром по весу отсыпет. У них-то, гонор поперек разума бежит…

Паром подошел к причалу, ткнулся носом. Дрогнула палуба под ногами. Четверо передних паромщиков, оставив вёсла, перекинули дощатые сходни. Простучали копыта по сходням, проскрипели доски под тяжестью казацкого возка…

С реестровыми расставались друзьями. Котодрал с одним даже ножами обменялись на память.

Мирослав дождался пока банда по окрестным кустам сбегает — неудобно ведь с борта гадить, можно и окунуться ненароком, да и щука на блесну броситься может. Завелись недавно тут щуки этакие. Лапы у них с перепонками, ликом с людьми схожи. Спор о происхождении подобного негодяйства в реке, ни к чему не привел. Реестровые на подлость ляхов грешили, ради вредности сугубой, из Сарацинии привёзших и запустивших грызучих тварей. Паромщики ворчали, мол, где-то за Киевом характерники зелье колдовское расплескали по пьяному делу. Докапываться до истины было некогда, да и не зачем. Пусть новоявленных речных обитателей хмурые запороги выслеживают и вываживают. У нас свои дела имеются!

Наконец, все оказалась в сборе, и в седлах. Махнув на прощание реестровым, банда двинулась своей дорогой. Впереди ещё верст десять, а то и больше…

***

Банда подъехала к цели ближе к полуночи. Дорога бежала дальше, теряясь меж дубрав и полей. Мирослав поднял руку, приказав остановиться. Спешить не станем, присмотримся.

Ночь выдалась ясная, всё видно, хоть иголки собирай. Полсотни низеньких, вросших в землю домиков, по здешним обычаям тщательно выбеленных и крытых соломой. Сараи, садочки, торчащие там и сям жерди колодцев-журавлей, сеновалы, неровные латки огородов. Церквушка на холме.

Капитан потёр переносицу. Когда-то, в Южной Польше, в такое же село вошёл десяток орденских и чуть ли не полсотни наёмников. Вышло пятеро. Из которых сейчас живо двое. Он сам да Отакар из Соколовок, что нынче тоже капитанствует. Ну и Гавела вряд ли смогло убить даже то огненное кольцо, в которое упрямого чеха толкнул кровосос — недобиток. Ходит, наверное, сержант по тамошним местам, горюет, что потерял свой любимый фальшион и давит упырей голыми руками…

Хотя нет, вряд ли за саманными стенами хаток затаилась целая армия нечисти и нежити. Вон, и дымки тянутся из труб, и собаки перегавкиваются. Когда Ночные рядом, пёсье племя молчит. Скулит разве что от страху. Ну и борщ вряд ли кто из нечисти готовить станет. Тянет-то, ух!

Рядом шумно потянул носом Диего. Видно, тоже запах почуял. Ишь, выпятил грудь! Ну то понятно. Впереди у испанца жалкий десяток драконов, а за спиною — прелестная Горпина. Мирослав скрипнул зубами. Лейтенант может повернуть назад и вернуться. Ему есть куда возвращаться.

Капитан, стараясь прогнать хмурые мысли, спрыгнул на землю, расстегнул вьюк. Банда наблюдала, вполголоса переговариваясь. Мирослав в трёп бойцов не вслушивался. Вынув сверток, запеленатый так, будто внутри наследник тронов одновременно и Франции, и Испании, и Англии, начал осторожно разматывать, ругаясь сквозь зубы на затянувшиеся завязки.

Наконец, под лунный свет явилось сокрытое. Кто-то разочаровано фыркнул. Извлечённый сосуд не впечатлял. Старая, потемневшая бронза, два уродливых «барашка», держащих крышку. Да и вообще, потёртый какой-то, побитый. И зачем было в десяток чехлов обёртывать?

Мирослав оглянулся, выбирая подходящее место. Но ни пеньков, ни больших камней рядом не нашлось.

- Збых, слазь и давай сюда, — рыкнул капитан.

Литвин тотчас же покинул седло и встал рядом с командиром.

— Так, — сунул Мирослав сосуд Збыху в руки. — Держи крепко. Надо открутить. И не дёргайся, разольём нахрен.

Побледневший Литвин не стал уточнять, чего же ему не следует бояться. Не страдавшая глухотой банда отъехала чуть подальше. Вряд ли, конечно, предусмотрительный капитан таскает с собой какого-нибудь арабского демона, заточенного древним колдуном. Но мало ли?

Гайки с трудом проворачивались по грубой резьбе. Капитан ругался, Литвин молча терпел, стараясь не уронить сосуд от особо неожиданных рывков. Наконец, оба «барашка» оказались у Мирослава в руках. Он сунул их во внутренний карман колета, хлопнул по груди, проверяя, не провалились ли корявые изделия неизвестных мастеров прямиком в штаны, найдя новообразовавшуюся от сложностей жизни дырку.

— Ну чё, змеиный княжич, готов?

Литвин жалобно посмотрел на капитана. На всякий случай поёрзал ногами, занимая позицию поустойчивее. А вдруг рванёт что? Или как вырвется, да как врежет ядовитым хвостатым жалом!

Мирослав улыбнулся. Мысли Литвина отлично читались по закушенной губе и мелким бисеринкам пота. Не рванёт и не выскочит. Капитан снял чуть заевшую крышку, небрежно кинул в траву рядом с собой. Наклонился над открытым сосудом, в котором лежала отрубленная человеческая кисть. Вино оставалось на самом донышке. Кожа, на которой виднелись черные линии татуировки, пересохла и кое-где потрескалась до мяса.

— Гребанная аршлабина! Какой дырявый протестант копался у меня в сумке!? И колом в брюхе ему не встали эти шмурдяки?! Вот же безмозглый придурок, чтоб ему кишки поперек глотки встали!

— Капитан, — осторожно сказал Литвин, — они ему и так встали.

— Руперт?! — рявкнул Мирослав, жалея, что рыжему англичанишке оказали милосердие, а не оставили подыхать рядом с обугленной и обезглавленной змеёй.

— Не уверен, но он пару раз тёрся рядом, любознателен был покойник и красное любил, — пожал плечами Збых, успокоенный мирным содержимым загадочного сосуда. А что рука отрублена, так в этом ничего необычного нету. Бывает.

— Вот как ни попадется на пути англичанин, так обязательно нагадит… — обреченно выдохнул Мирослав, и скомандовал: — Ставь на землю. Указующий, похоже, помер. Хотя, — задумался капитан. — Я, конечно, не Христос, но попробовать-то можно.

Как ни странно, но залитое в сосуд дешёвое вино, что нашлось во фляге запасливого Котодрала, положение спасло. Через пару минут, по руке прошла мелкая дрожь. Пальцы зашевелились, складываясь в разные хитрые позиции. То щепотью, то «козою», отгоняющей злых духов, и, под конец, видать под влиянием долгого путешествия — ткнуло склонившимся над сосудом наёмникам дулю.

— И как эта чуда, — спросил Угальде. — Это создание нам поможет?

— Укажет нам путь, — задумчиво протянул капитан, прикидывая, как поудобнее разместить Указующего, чтобы тот ткнул пальцем в нужную сторону, а не послал охотников в какую-нибудь задницу, что было вполне ожидаемо от оскорбленной столь долгой жаждой и иссушённостью части тела. — Ладно, подождем пока вино подействует окончательно и Указующий вернётся в спокойное расположение духа.

— Первый раз вижу Руку Славы в таком хитром хранилище, — прошептал лейтенант, разглядывая кисть, что расправилась и лежала тихо. Чуть заметно подергивались обрывки сухожилий…

— А это и не повешенного воришку на куски рубили. Эти Указующие гораздо сложнее, и умнее. С нашим я даже в карты на щелбаны играл, — хмыкнул Мирослав. — Они-то, не из мелких преступников получились. Правда, судя по тому, сколько этих дланей на свете, рубленые кисти у святых отрастали, как хвосты у ящериц.

— Много таких видел? — Котодрал уважительно взглянул на кисть, что снова начала неодобрительно перебирать пальцами.

— Порядочно. Если знать, где искать. Некоторые подвалы хранят в себе много тайн.

Наконец, после долгого ожидания, что было куда мучительнее обычного из-за незнания, чего же собственно ждут, Указующий внезапно подпрыгнул в своей купели. Зацепился мизинцем за край сосуда и ткнул пальцем в сторону дубравы, что росла чуть правее села, по-над крутым берегом.

— Выдвигаемся осторожно, — скомандовал Мирослав. — Йозеф и Юхан впереди. Диего и Збых — замыкают. Доходим до первых кустов, останавливаемся. Там приглядываемся, прислушиваемся.

— Понятно, — слаженно кивнули бойцы.

— И оружие готовим, — добавил капитан, вытащив из седельной кобуры пистолет.

К дубраве подъехали не торопясь, прислушиваясь на каждом шагу. Не шелохнется ли какой листок, не засопит ли нетерпеливый стрелок, ждущий, пока всадник не окажется на дистанции уверенного попадания…

Но никто не стрелял, не выпрыгивал ни с саблей, ни с клыками. Банда спешилась шагах в сорока от дубравы. С лошадьми оставили Марека. Огней не зажигали — луна светила ярко, видно было всё отлично. Да и не любил капитан с факелами по лесу бродить — воспоминания просыпались нехорошие…

Пока отдавал последние команды, раздалось несколько тихих всплесков — рыба играла. Не иначе, сомы.

Мирослав оглядел бойцов. Вроде никто труса не празднует, оружие крепко держат. Ну что, вперёд!..

***

Домишко Мирослав мог бы найти и без помощи охотника, который, потеряв невесту, чуть не сошёл с ума. Верные приметы ни разу не подводили. В крайнем случае, можно Указующего ещё разок потревожить. Благо тот, как вернулся в благодушное, а значит и рабочее настроение, так из него и не выходил.

Но отпоенный горилкой Дмитро пришел в себя и, признав в капитане старого знакомого, с которым в Дечине не один раз сталкивались, точно указал на злодейское гнездо. Хатка на тропке, как из села вышел, чуть поодаль, на обрывчике. Все знают, что там ведьма живёт. До того пакостей не было, потому и не трогали…

Что девушку сгубила именно ведьма, капитан не сомневался. Всё ж на поверхности. Девка понесла, а такой голову задурить милое дело. Да и отчего решила сгубить понятно: всё село знало, чем Дмитро промышляет.

А вот что краденное римское сокровище именно у неё, и что ведьма таится в Мынковке или окрестностях, Мирослав сомневался. Не дура. А если она и где-то тут, то схоронилась так надёжно, что все сведущие в ловли нечисти люди Ордена понадобятся, чтобы окрестные плавни и леса прочесать мелким гребешком, гниду ту нащупывая.

Капитана глодали иные сомнения. Ну а если похищенное всё-таки здесь, то всё становилось куда хуже и опаснее. Тот, кто столь лихо ткнул Церковь носом в грязь, ограбив папский обоз, был умён и хитёр. И вряд ли оставил похищенное добро без пристойной охраны. Тем более, в таком месте. Впрочем, эти тоскливые мысли, сулившие новых погибших, навещали не в первый раз…

Банда разошлась по утру, как роса сошла.

Марек и Густав, как самые никуда не годные, остались стеречь добро и лошадей. Мирослав наказал чехам зарядить оружье серебром, с конюшни не выходить, чтобы не случилось, и чтобы не грезилось. По уму, следовало там бы и Збыха оставить, который показал изрядную твердость супротив всяческих пакостей, но шарить по ведьминской хатке в одиночку… Не, это надо очень шибко в Бога верить. Куда сильнее, чем посполитому с маслаком! Мирослав же, в крепости своей веры сомневался. Ибо большую часть чудес, виденных капитаном за его долгую жизнь, свершал не трубный глас или горящий куст, а меткий выстрел и добрый удар.

Два наёмника с мушкетами засели в зарослях на склоне, откуда хорошо просматривались и зады хатки, и тропинка, и узенькая полоска песка под обрывом — вода чуть отступила.

— Стой! — рыкнул капитан на Литвина, когда тот потянулся к дверной ручке. — На тот свет собрался, дурень? Думаешь, запал с которым испанец рыбачить пошёл, один такой на свете? И других полно, куда хитрее! Дверь откроешь, и взлетим сразу на небеса. Кусками, правда.

Збых, слушая многословное объяснение, скривил жалобную харю. Мол, командир, прости, дурня, не подумал.

Капитан, впрочем, разнос продолжать не стал. Обойдя кругом хатки, стараясь не затоптать цветы, вернулся к двери. Буквально обнюхал каждую пядь дверного проема. Затем, вытащив длинный стилет с узким, почти шильным клинком, обвел им всю дверь. Не удовлетворившись проделанным, вынув моток тонкой веревки, замотал один конец вокруг ручки. Сунул второй Литвину.

— Отойдем шагов на двадцать и потянем за веревочку. Дверь откроется. Ну или не откроется. Хотя засова с той стороны не вижу.

Не спеша отходить, Мирослав выпрямился, хрустнув поясницей.

— Угу… — довольно протянул, увидев куколку под стрехой. — И солома свежая, и ручки-ножки плетены с умением и старанием. Ждала, значит, гостей. Ну то хорошо.

Снова вынув стилет, капитан ловким ударом пришпилил соломенного человечка к стене. Тот и не дёрнулся, но солома начала прямо на глазах истлевать.

— Одной пакостью меньше на белом свете, — наёмник обтёр стилет о штанину.

Дверь открылась с оглушительным и премерзостным скрипом. Выждали минут десять. Но ничего не взрывалось, не выскакивало с острым ядовитым жалом. Даже скучно как-то.

— Пошли? — кивнул Мирослав Литвину.

— Ага, — ответит тот, взяв в правую руку дагу, временно позаимствованную у лейтенанта, а в левую — короткий, но мощный пистоль.

Мирослав постоял пару минут, закрыв глаза — привыкал к темноте. Шагнул внутрь. Збых остался у двери. И со спины прикрыть, и вообще. Внутрь хатки солнечный свет попадал лишь через дверь — отдушины под крышей были чем-то злодейским завалены-забиты. Хотя, может, и просто воробьи загадили… Не зря же их тут «жидами» частенько называют.

Обстановка внутри была скудная: низкий, застланный старым ковром топчан, кривая печурка, полки забитые пыльными свертками, пузырьками и ступками. С потолка свисали связки всяческих трав. Огарки повсюду, чуть ли не к стенам прилепленные. Занятные, кстати, свечи — от таких свет есть, а тепла нет.

И как она тут теснилась? Повернутся же негде! Единственной дорогой вещью выставленной на показ было старинное зеркало на стене. Стараясь в нём не отразиться, Мирослав закрыл начищенную бронзу, накинув сверху мешок, валявшийся на полу. Подоткнул понадежнее, чтобы не сползло.

— Ну что там, капитан? — осторожно глянул внутрь Збых.

— Тихо всё.

— А-а-а, ну раз так, то ладно. Но ты хоть ори иногда, а то мало ли, задушат втихую.

— Задолбаются пыль глотать, — заверил Мирослав и тут же чихнул. Эге, похоже, и сюда зловредная трава прокралась. Ну ничо, сморкаться можно смело. Еще ни один колдун сопли к недоброму делу пристроить не сумел.

Главное, самому же и не вляпаться. Мирослав отступил обратно к двери, и начал методично проверять каждую полочку, осторожно снимая зелья на топчан. Не хватало ещё какой-нибудь яд пролить, тонкое стекло расколотивши. Свертки он выкидывал наружу, Збыху. Литвин потрошил, скидывая ошметки в чью-то заброшенную нору. Выкинуть нужное возможностей у княжича не было — пока что ему попадалась одна трава да листья с корешками. Не перепутал бы никак.

Очистив полки на одной стене, капитан высунулся наружу, приказав не дышать и вообще сидеть тихо как мышь под метлой. Литвин с удовольствием уселся, прекратив копание в очередном, благоухающим душицей и лавром, свертке. Вернувшись в хатку, капитан начал осторожно простукивать стены, в поисках пустот. Но саман везде отзывался одинаково звонко.

Весь уйдя в слух, Мирослав чуть не заорал с перепугу, когда почувствовал, что кто-то трётся о сапог. Глянул вниз. У левой ноги сидел умывающийся кот. Страшноватый, надо признаться. Похоже, умер тот котик лет двадцать назад, а то и больше. Вон, один скелет остался. И как не рассыпается на ходу?

Подняв на Мирослава темные провалы выбеленной временем черепушки, кот дернул костистым хвостом, и гордо прошествовал к выходу.

— Збых, — тихонько окликнул капитан.

— А?

— Щас тут одна чуда выйдет, не ори. Не кусается.

Все же удивление своё Литвин криком выдал. Хоть и не во всё горло. Молодец, что уж тут.

Хмыкнув, Мирослав вернулся к прерванному занятию. На этот раз, изредка посматривая под ноги. Мало ли, вдруг у ведьмы ещё и костяной змеесултан для незваных гостей припрятан.

***

Ничего, что связывало бы домик с похищенным на Тибрской дороге, не нашлось. Так, мелочевка всякая, упоминания недостойная и не полезная. Ну разве что, кроме четырёхгранной, древней даже на вид иглы, сделанной чуть ли не из чёрной бронзы. Да пары серебряных талеров с Вильдерманом. Очень уж Мирослав любил денежки Брауншвейгской чеканки. Там-то, с какой стороны не глянь одни знакомые. То ли Геракл — Геркулес, если верить многомудрому Хранителю, то ли кто из диких лесных людей, если верить собственной памяти…

Самой интересной находкой оказался шкелето-кот, так впечатливший Литвина.

— Ты, капитан, в следующий раз так и говори: прётся сейчас на тебя, дорогой ты мой человек, кошачий скелет, который не кусается, и не царапается. Я ж чуть не обосрался!

— Это не самое страшное, отрок, что доведется тебе встретить на пути ратном, коли твердо решишь стезю нечистеборческую выбрать!

Збых с подозрением оглядел командира — не подменили ли втихаря, раз такую высокопарную чушь нести начал? Но тот ухмыльнулся в ответ и продолжил:

— Так говоришь, котей мимо прошел, да в речку бултыхнулся?

— Ну! Видать, рыбки половить вздумалось.

Литвина передернуло.

— Рыбки половить — не человеков уловить! — вновь скорчил постную физиономию капитан. — Забавный вообще котик, раз под солнцем шляется. К нечисти никоим боком отношения не имеет. И скроен очень ловко и не по простым лекалам.

Подошли наёмники, что ставились на охрану, справедливо рассудив, что раз капитан с Литвином сидят, языками чешут, нужды особой в пригляде нету.

— Чего там, герр капитан? — спросил вежливый Марек.

— Ничего плохого, но и ничего хорошего. Ночью засядем поудобнее, подождём, вдруг вернется.

— Что-то я сомневаюсь, — покрутил головою Збых, разминая шею. — Мы пол дня здесь бродим, и слепой бы нас приметил.

— Один хрен сегодня выступать не получится, девчонку хоронят. А так, мало ли, вдруг да явится, над разгромом поплакать, нами, злобными ландскнехтусами, учинённым.

***

Воду и лодки Диего не любил — имелось на то веские основания, накрепко встрявшие в память после одной ночи… Туман, ледяная вода, грязь, и пули, прилетающие из темноты, но удивительно меткие… Однако сейчас сияло солнце, распевали средь зелени высокого и крутого берега птицы, смирно влекла свои тёплые воды широкая река. Да и к короткому веслу лейтенант приноровился, грёб, не сбивая товарищей.

Длинная и вместительная лодка, именуемая в здешних местах «дубком», легко шла по спокойной воде. Навали в такую долблёнку больше груза, посади еще трех-четырех бойцов, суденышко сохранит подвижность — делать лодки в здешних местах умели. Но нынче в дубке сидело всего четверо: сам лейтенант, неразговорчивый Котодрал и сумрачный казак Дмитр. За четвёртого спутника был и вовсе молчун.

Водный простор раскидывался всё шире — заходили к добыче от середины реки, дабы не вспугнуть. Бескрайность реки смущала — опрокинется лодка, определенно не выплыть. Особенно, если плаванью мешать будут всяческие перепончатолапые щуки. Впрочем, дурных предчувствий пока не имелось — Диего смотрел, как летит вдоль берега цапля — сияло в солнечных лучах нестерпимо белоснежное оперение, неспешно взмахивали прекрасные крылья — истома и изящество таились в каждом движении. Будь оно проклято, до чего ж много странного и волшебного в этой дикой стране! Птицы, реки, женщины с мифическими именами… О, Гарпин куда как смуглее и пощедрее телосложением, чем эта снежно-белая хрупкая птица. Какая же она жаркая и искренняя в желаниях! Святой Христофор свидетель — кипящее золото, а не женщина!

Всплеск отвлёк от ненужных мыслей — гребцы вздрогнули, глядя на широко расходящиеся по воде круги.

— Рыба, — обернувшись, одними губами, почти беззвучно, сказал Котодрал.

Диего кивнул, чувствуя, как на лбу мгновенно выступил пот. День как будто разом стал менее солнечным. Охотники глянули на Дмитра — казак оскалился, безмолвно указал веслом в сторону берега — в то место, где обрыв и деревья отбрасывали длинную и плотную тень. Понятно, значит там те знаменитые омуты…

Двинулись к цели. Лейтенант ещё бережней погружал весло в воду. Не нужны лишние плески, ни к чему громкие звуки и иной шум. Пусть дичь спит. Сейчас, в полдень, она непременно должна спать. Сыто и спокойно дремать в покое, среди зеленых водорослей и черных стволов топляка…

О здешних мавках и водяницах Угальде знал мало. Об ундинах и наядах читал и слышал чуть больше. Особой опасности здравомыслящим людям они не представляли. В добропорядочной Европе, по крайней мере. Если сохранять должные приличия, не куртуазничать с сисястыми селёдками, не давать себя заманить в воду спьяну или по чрезмерной похотливости…

Здесь иное дело. Дикие реки, полные кровожадных тварей. Жутко вспомнить, как они растерзали несчастную невесту казака. Лейтенант отлично понимал скорбь товарища. Такая милая девушка. Хотя, если сравнивать, покойная, конечно, излишне худощава…

Угальде прогнал неуместные сравнения. Тень берега приблизилась. Собственно говоря, это не совсем прибрежная тень — просто длинная и темная. И чересчур густая. Как в столь солнечный полдень вода может оставаться непроницаемо чёрной? Казалось, уже и внутрь лодки сама собой поднимается речная студёность — вот, сидящий впереди, Котодрал передёрнул плечами. Диего и сам чувствовал, как поясницу начинает холодить, точно на снег уселся.

Дмитр приподнял руку, призывая замедлить ход — казак всматривался в береговые деревья и откосы, ища приметы точного места. Лодка сдвинулась чуть в сторону, Дмитр кивнул головой — здесь! Он и Котодрал склонились над молчаливым попутчиком охотников — пузатый бочонок с достоинством дожидался своего часа. Лоснились обмазанные свежей смолой бока, торчал куцым негнущимся хвостиком хитроумный фитиль, который надо не поджигать, а вовсе даже наоборот — окунуть в воду целиком. О, сколько всего полезного хранят вьюки их капитана!

Держа наготове пистолет, Диего не мог оторвать взгляда от воды — странно притягивала почти чёрная поверхность, чаровали мнящиеся глазу водовороты, тайное глубинное движение — тёмное, гладкое, упругое. Ствол пистолета ткнулся в борт лодки — Угальде отшатнулся. О, Дева Мария! Неужели сам нырнуть вознамерился!?

— Что скажешь, лейтенант? — прошептал Котодрал.

— Швыряйте! С левого борта…

Бочонок придержали — плеснуло не так и громко. Смоляная тушка снаряда канула в непроницаемую толщу воды. Капитан клялся, что всё сработает. По его словам, нужно только дать воде растворить вложенный кусочек сахару…

— Ну, сучье племя, щас… — с торжеством скрежетнул зубами Дмитр.

Спохватившись, взялись за весло — дубок резво отошёл ближе к берегу…

…Сначала вздрогнула лодка, потом донесся глухой глубинный вздох… и всё. Днепровский простор лежал все такой же сонный, разморенный. Диего уже открыл рот, дабы крепко выругаться, но тут вода вспучилась…

…Огромный пузырь вынес к солнцу еще один вздох, глубокий и страдающий, словно река ахнула от боли. Разошёлся пенный водяной вал, стал белым, потом жёлтым — взметнуло со дна песок, камни, обломки древних стволов, обрывки водорослей. Мелькнуло ещё что-то, вода меняла цвет, лодка запрыгала на волне… Выбросило в пузырях на поверхность обрывок чего-то тёмного, но вроде бы без хвоста…

— Вон они! — приглушённо крикнул Котодрал.

…Шагах в двадцати от взрыва всплывали тела: вот бледная спина, левее голова… Дальше опять голова, еще одна… Нога в небо задралась — бледная, в синеве — нырнуть хочет?! Нет, эта оборванная, растрепанные ошметки кожи хлюпнули… Но вон, среди вплывших гнилых ветвей, отчетливое шевеление!

— От берега уходят! — крикнул Йозеф.

Казак уже стоял на ногах, целился из аркебузы. Выстрел!

Было видно, как одно из темных пятен вздрогнуло, исчезло под водой. Вновь всплыло или нет?

Поверхность на месте взрыва густо покрылась всякой дрянью: обломки столетнего топляка, ил, мутные пузыри, вон мертвое тело, с раскинутыми руками и ногами, опять черные сучья… Меж всего этого суматошно бултыхалось нечто лохматое, било по воде пятернями и пятками, бессмысленно кружилось, видимо, сильно оглушило.

— От, словно чабак с глистяком в пузе, — злобно процедил Дмитр, вскидывая мушкетон.

Хлестнула по воде картечь, тварь, с виду невеликая, подпрыгнула, на миг показав разодранное белёсое пузо, исчезла…

— Под берег уходят! — указал Котодрал, вскидывая пистоль.

Диего и сам видел — дальше по носу дубка плыло несколько пятен голов, одна всё моталась из стороны в сторону, из её ушей брызгало тёмным.

— Бейте! — заорал казак, выдирая из-за пояса пистоли.

— Да разве попадешь? — пробормотал Йозеф, озираясь. — Ты погоди, то нас молодые отвлекают, а матёрые здесь где-то…

Уплывающие твари и, правда, были невелики — если бы не спутанные космы, за выдр можно принять. Дмитр всё равно выпалил — было видно, как обе пули бесполезно ударили в воду около плывущих русалок. Одна из голов повернулась — Диего увидел мелкую синюшную мордочку, выпученные в ужасе глаза…

Охотники переглянулись — вовсе детеныши, что ли? Казак спешно заряжал широкогорлый мушкетон:

— Плывем за ним следом! Добить, пока глушённые!

— Да нырнули уже, — прохрипел Котодрал, продолжая нервно озираться. — Ты крупных стереги, сейчас полезут, — баварец глянул на лейтенанта.

Диего кивнул — действительно, нырнули. И имеет смысл сберечь заряды на крупную нечисть…

***

… Лодку отнесло ближе к берегу. Охотники не спускали глаз с речной поверхности — вода уже успокоилась. Песок осел, сверху колыхалась поднятая с донных глубин дрянь, иногда всплескивала хвостом полуживая рыба. Да, наглушили много, ну, и иное между ней плавало.

— Глянем, — приказал Угальде.

Нос дубка осторожно раздвигал муть: вокруг колыхались окуни и плотва, большей частью мёртвые, но иные ещё распахивающие рты в беззвучном крике, вот смотрела мертвыми глазами щука, под бок к ней нанесло стайку мелких ершиков. Рядом плавала рука — небольшая, с синью под длинными ногтями. Ободрана повыше локтя, и вроде бы в слизи. А вот целый труп, крупный, играет вода лохмотьями платья…

Дмитр подцепил тело веслом — перевернулось с трудом.

— Ишь ты, а гладкая была!

— Ну, — согласился баварец. — Полгода назад полюбоваться было на что.

Йозеф был прав — с первого взгляда стало ясно, что труп несвежий. Некогда красивая женщина в остатках изящного платья, лицо вода и рыбы пощадили, но в остальном…

— Кол бы пригодился, — пробормотал Диего, держа наготове пистолет.

— Какой кол на воде? — заметил Котодрал. — Из обычных она. Видать, теченьем затянуло и за топляк зацепило.

— Да какие тут обычные?! — оскалился казак. — Сроду тут таких обычных не утопало! Варшавская пани, не мынковская! Да и течение — вон оно там где!

Охотники глянули на залитую солнцем, безмятежную реку. Отчего-то захотелось попасть на берег побыстрее.

— Ладно, дело сделано, поплыли, — с облегчением молвил Угальде.

— Стойте, я цепку сниму, — буркнул Дмитро, глядя на шею утопленницы, где тускло поблескивало золото.

— Не к добру такие трофеи, — предостерег Котодрал.

— Не для обогащенья беру, — казак веслом подтаскивал труп ближе к лодке. — На порох выменяю, да еще разок сюда вернусь. Под корень их, суков, выводить надо!

Касаться пятнистой шеи утопленницы Дмитр всё ж не рискнул — потянулся к толстой цепочке острием кинжала. В тот же миг, богатое, похоже, что итальянской работы, золотое плетение превратилось в огромнейшего червя — тот изогнулся, захлестнул хвостом клинок и не иначе, как собрался устремиться по оружию к его хозяину. Вышло это столь внезапно, что охотники одновременно отшатнулись. Вроде бы дивно устойчивая лодка с готовностью поддалась и все трое, даже не успев ругнуться, полетели в воду…

…Еще никогда Диего Угальде не влезал в лодку с такой скоростью — уже животом на борту лежа, немыслимым усильем воли укоротил себе, словно карла какой, ноги, а остальное поджалось ещё плотнее. Коротконогий лейтенант свалился на дно, шляпа, истекая водой, съехала на морду, а штаны и под камзолом, словно льдом наполнились. Соратники уже взлетели обратно в челн — даже и помогать никому не пришлось. Не сговариваясь, похватали весла…

***

Солнце палило в плечи, а холод так и остался в одежде, да такой, что в дрожь бросало. Гребли, не оглядываясь и с таким прилежанием, словно премия в сто дукатов обещана.

— То просто червь, — настаивал Диего, изо всех сил работая веслом. — Обычный червь-переросток.

— Пусть переросток, но чисто пиявочный, — возражал Котодрал. — Что я, пиявку не узнаю?

Казак помалкивал. Да, месть — дело сладкое. Но не сегодня. Охладила днепровская вода то правильное чувство. Да, дьявол его возьми, где ж берег-то?!

Берег был на месте. Стояли у кривых мостков капитан с Збыхом, наблюдали. Диего с облегчением выпрыгнул на старый, но восхитительно сухой настил и принялся выжимать полы камзола.

— Сделали? — усмехнулся капитан. — Новокрещён,ты теперь, сотник Угальденко…