С каждым из молодых юристов прокурор республики побеседовал отдельно, каждого принял и выслушал. При разговоре присутствовали и его заместителя. Они тоже задавали вопросы, делали замечания по работе. Но Мехмана, когда до него дошла очередь, больше всех заинтересовал прокурор республики, с которым он познакомился, когда получал направление в район. Живой, веселый, он держался с молодыми работниками как равный, а не как «высокое начальство». Все интересовало, все ему хотелось узнать — и какие кадры в районе, и обеспечен ли Мехман жильем, и во-время ли доходят до него инструкции и указания из центра.

Когда беседа подходила к концу, прокурор республики сказал задумчиво:

— Вашей работой мы не очень довольны… Знаете, недостатков еще много. Но не надо бояться критики. Я считаю замечания Меликзаде верными. Старик правильно говорил, хотя и очень нервничал. Ну, это естественно, он совсем болен… Для меня каждое его слово особенно дорого… Он немного ворчун, обидчивый очень, но совесть его чиста, как кристалл. — Он стал вдруг искать глазами в списке, лежавшем на столе под стеклом, какой-то нужный ему номер телефона. И, видимо, не найдя, нажал кнопку. В дверь вскочила секретарша, она не успела вынуть папироску изо рта и теперь старалась спрятать ее за спиной.

— Мне нужен домашний телефон Меликзаде.

Тетя-секретарша щегольнула своей памятью.

— Телефон Меликзаде? Пожалуйста. Я столько лет с ним работала. — И она назвала номер. — Вас соединить?

— Спасибо, я сам… — сухо ответил прокурор республики и поднял трубку.

— Это жена профессора, да? Зивер-ханум? Здравствуйте, Зивер-ханум. Как здоровье профессора? После совещания поднялась температура? Вам не следовало его выпускать вчера. Ничего не могли сделать? Да? Нет, Зивер-ханум, нам он тоже не подчиняется, — ведь мы его бывшие ученики. Врач был? Хорошо, я пришлю врача, не беспокойтесь. Я еще позвоню…

Прокурор положил трубку.

— Я был еще мальчиком, когда начал учиться у Меликзаде… — Он показал рукой, каким он был тогда маленьким. — Меликзаде был тогда рядовым учителем. Жилось ему тяжело. Но он всегда был таким кристаллически чистым, как теперь. Это и дает ему право требовать много от учеников. Он не был революционером-подпольщиком, но он вел ярую борьбу против бакинских капиталистов, выступал в тогдашних прогрессивных газетах, защищая права бедного населения, отстаивая азербайджанскую культуру. С первого же дня революции он бесповоротно стал на сторону Советской власти… Нет, он никогда не берег себя, не жалел своих сил. Можно смело сказать, что именно он обучил и воспитал кадры юстиции в нашей республике. Он и остался таким, каким был, — влюбленным в науку, простодушным, как ребенок, откровенным, добрым. К собственным недостаткам он непримирим так же, как и к чужим…

Абдулкадыр погладил свою бритую голову, блестящую, как биллиардный шар, и сказал, ухмыльнувшись:

— Любит много говорить… Тянет этот Меликзаде. Ворочает своим языком без устали, как будто это главное занятие в жизни.

Мехман вспыхнул. И, не сдержавшись, гневно возразил:

— Совершенно не так. Это удивительный человек. Он никогда не жалел себя ради дела, ради работы. Он встал с постели, чтобы прийти сюда. Он всем готов пожертвовать ради общего дела…

Прокурор республики недовольно посмотрел на Абдулкадыра, на его толстую с отвислыми складками шею.

— Седой ученый. Эх, вы. — сказал он с упреком.

— Мы его седины не трогаем, говорим о его языке… Оригинальный старик! — пробурчал Абдулкадыр.

— По-видимому, слова профессора о людях с ненасытной утробой чем-то задели вас, — бросил прокурор республики, насмешливо посмотрев на громадного, толстопузого Абдулкадыра. Ему вспомнилось письмо, поступившее два дня назад и сигнализирующее о нечистоплотности этого человека. Впрочем, перейдем к делу. — И он повернулся к Мехману.

Мехман открыл свою папку.

— Я хотел бы разрешить с вами два вопроса. Первый касается следователя Муртузова. Я не доверяю ему. Правда, я вынужден был поручить ему ведение нескольких дел, но быть спокойным за него, не проверять каждый его шаг, каждое действие я не могу. А работать, вечно подозревая, сомневаясь в каждом его слове и поступке, — дело невозможное. Документы, обнаруженные мною, подтверждают, что он слишком часто преступал закон…

— Что же вы предлагаете?

— Надо раз и навсегда отстранить его от работы в органах юстиции.

Абдулкадыр всей грудью навалился на стол и засопел. Редкие брови его насупились.

— Я как-то был там, в вашем районе, проверял его работу. Я удивляюсь… Он очень опытный и очень неплохой следователь…

— Но нечестный, нечистоплотный. Даже с виду он напоминает мясника, раздумывающего, какой кусок мяса выбрать для шашлыка…

Мехман произнес эти слова твердо. Абдулкадыр побледнел. Он взмахнул рукой, как будто отгонял от себя видение, — Муртузов, протягивающий ему банки с медом и маслом.

— Нет, это не так. Совсем не так…

— Точно так. Именно так, — решительно ответил Мехман, выпрямившись, и ему на мгновение показалось, будто он снова спорит с Кямиловым.

Абдулкадыр решил действовать осторожнее. Он заговорил мягко, прикрывая глаза, и от этого его сходство с Кямиловым, когда тот принимал вид доброжелателя, еще больше усилилось.

— На этом вот совещании, — заметил он, — мы много толковали о кадрах. Товарищ прокурор республики лично подробно остановился на этом вопросе. Людей надо воспитывать. Я говорю именно в том смысле, что Муртуза Муртузова нужно оставить на работе, нужно перевоспитать его.

— Нет, гниль всегда надо беспощадно вырезать, оставлять только здоровые ветки и листья! — горячо ответил Мехман. — Иначе все дерево, весь организм может заболеть.

Абдулкадыр недовольно мотнул головой.

— Это записано в вашу тетрадку под диктовку Меликзаде. — Он заворочался в кресле. — Вы, юноши, просто зазубрили эти слова и повторяете их, как попугаи. Этот Меликзаде.

Прокурор республики рассердился:

— Не примешивайте к вашему спору больного Меликзаде. Он здесь не при чем…

— Как же не при чем? — Абдулкадыр показал мясистой рукой на Мехмана. Он хочет учить нас словом, продиктованным этим болтливым профессором…

— Я не учу вас, я правду говорю…

— Вот вы сами подтверждаете, что это точно слова Меликзаде, а не ваши собственные. Ха!

— Абдулкадыр! — грозно посмотрел на него прокурор республики. Возьмите себя в руки, товарищ Абдулкадыр.

Абдулкадыр мрачно засопел.

Мехман еще раз повторил свои доводы: Муртузова нужно от работы отстранить. Он просит верить, что это не личные счеты, не предвзятое отношение.

— Я верю вам, — задумчиво произнес прокурор республики. — Я верю потому, что вы — лучший студент профессора Меликзаде.

Смущенный и довольный похвалой, Мехман спросил:

— Как же быть с Муртузовым?

— Как только у вас будет достаточное основание, отстраните его от следствия и телеграфируйте лично мне.

Абдулкадыр не мог больше терпеть. Казалось, от ярости он раздулся, как шар.

— Я решительно возражаю, — сказал он. И вскочил с места. — Нельзя так, сквозь пальцы, смотреть на судьбу опытного следователя, который посвятил всю жизнь работе на пользу государства, имеет большие заслуги и завоевал уважение местного исполнительного комитета. Это было бы по меньшей мере несправедливостью.

Абдулкадыр вынужден был защищать Муртузова, рискуя навлечь на себя недовольство прокурора республики. Его знакомство со следователем было гораздо более близким, чем он хотел показать, когда говорил, будто видел его когда-то, будучи в командировке в районе. Всякий раз, приезжая в Баку, Муртузов являлся на квартиру к Абдулкадыру. Он не только привозил деревенские гостинцы. Ну кого удивишь рисом или мешочком изюма? Муртузов, садясь обедать вместе с Абдулкадыром и его женой, такой же толстой, как и муж, дамой в роскошном халате, держал себя как близкий человек. На спор он ломал с Гюльбута-ханум куриную косточку, так называемую «дужку», и, конечно, проигрывал. Проигрыш бывал немалый — отрез на дорогое платье, туфли, хрустальная ваза. Абдулкадыр только посмеивался над «неловкостью» Муртузова. Но он хорошо понимал, что тот проигрывает нарочно.

Теперь он очень боялся, как бы нити клубка, размотавшись, не дотянулись из глухого горного района до его квартиры в Баку. Он уже знал, что какое-то письмо поступило на днях в прокуратуру. После этого прокурор республики стал косо смотреть на своего заместителя. Абдулкадыр это заметил. Конечно, он принял меры. Он постарается скрыть, замять дело, но все равно, как говорят, хвост петуха уже виден… И какие темные силы принесли сюда этого мальчишку-прокурора с жалобами на Муртузова? Абдулкадыр то бледнел, то краснел, но все же твердо стоял на своем — нельзя увольнять следователя.

— Меня удивляет ваша горячность, — сказал прокурор республики. — Ведь он не будет уволен без достаточных оснований…

— У меня тоже может быть свое мнение, — Абдулкадыр старался казаться беспристрастным. Но это ему плохо удавалось. В замешательстве он ерошил свои редкие волосы.

— Трудно считать желание во что бы то ни стало выгородить Муртузова принципиальным мнением. Я призываю вас к порядку, Абдулкадыр…

Они гневно посмотрели друг на друга. Другие заместители поддержали прокурора республики и обрушились на Абдулкадыра. Даже лысина его стала красной. Он пробормотал что-то насчет склоки и подсиживания, заявил, что в республике есть еще люди, которые помнят Абдулкадыра, и вышел из кабинета.

— Да, рыба начинает протухать с головы, — сказал прокурор республики не громко, но так, что все услышали его слова. — Ничего, мы займемся этим делом. Разоблачить негодяев, не считаясь с их положением, их раздутыми заслугами.

Мехман чувствовал себе немного неловко. Он положил перед прокурором свою докладную записку и копии постановлений райисполкома, подписанные Кямиловым.

— Кямилов? — прокурор республики как будто припомнил что-то, открыл кожаную папку, вынул телеграмму, пробежал ее глазами и положил на место Потом он внимательно прочитал документы, представленные Мехманом, и показал их присутствующим.

— Да, нарушение закона налицо, — сказал один ив заместителей.

Второй подтвердил:

— Чистое самодурство.

— Самодурство? Ну, я квалифицировал бы это более точно, — отозвался прокурор республики.

— Надо написать в Центральный Комитет и в Совнарком, приложив к письму вот эти выписки…

— Других вопросов у меня нет, — сказал Мехман, убирая со стола свой блокнот и завязывая папку с материалами. — В районе убили женщину, клубную активистку. По всему видно, что это преступление имеет политическую подкладку.

— Заканчивайте следствие, — сказал прокурор республики. — Если ваши предположения подтвердятся, в район прибудет выездная коллегия Верховного суда и проведет показательный процесс.

— Следствие пока ведет Муртузов, но я выеду в район ближайшим поездом. Я не буду задерживаться…

— Смотрите, как бы он не попытался притушить это дело, — сказал один из заместителей. — Ну, может, не он сам, а кто-нибудь из его покровителей. Таких надо будет наказать со всей строгостью.

— Мы должны действовать, как хирурги. Никакой гнили в наших рядах! энергично заметил прокурор республики. — Никакой пощады взяточникам!..

— Вот именно! — откликнулся Мехман.

— Тогда надо быть бдительным! — Прокурор республики говорил совсем тихо, как будто думал вслух. — Нет, нельзя быть милосердным к врагам, к убийцам, к взяточникам и всяким прочим преступникам. Нигде — будь то самый отдаленный колхоз или маленький магазин кооператива. Нигде нельзя допускать злоупотреблений, воровства. А для этого первейшим условием, одним из главных условий является идейность, честность самого работника юстиции. Как может говорить о священности нашего закона работник юстиции, совесть которого нечиста?

— Такой не посмеет! — с волнением ответил Мехман.

— Каким мылом ваш Муртузов или наш толстяк Абдулкадыр смогут смыть пятна со своих душ, когда они запачканы до мозга костей и давно уже стали черными, как вороны? Пятна на одежде не особенно трудно вывести, но смыть пятно с души — дело невозможное. — Прокурор республики спросил у своих заместителей: — Сколько кусков мыла надо истратить чтобы смыть всю грязь с души этого Абдулкадыра?.. Так как вы намерены поступить? — обратился он снова к Мехману.

— Расследовать дело объективно, до конца, доказать, посадить на скамью подсудимых виновника. Я не вижу другого пути, товарищ прокурор.

Тот пожал руку Мехману.

— Вот так, неуклонно, неустанно отстаивайте линию нашей партии, нашего государства. Всегда оставайтесь честным и принципиальным…

Мехман почтительно склонил голову.

Выйдя из прокуратуры, Мехман сразу же пошел к профессору. У кровати больного сидела заплаканная дочь. Бледная Зивер-ханум клала ему на лоб холодные компрессы. Лицо Меликзаде пылало от высокой температуры, он был так слаб, что не мог вымолвить ни слова. Но взгляд его был выразителен и нежен, — профессор как будто напоминал ученику о своих заветах. С глубокой печалью простился Мехман с женой и дочерью Меликзаде. Он шел домой, с волнением спрашивая себя:

— Неужели взгляд профессора был прощальным? Неужели мне не суждено его больше увидеть?