Последнюю ночь перед отлетом Голубчик пропадал на селе и чуть не опоздал к вылету: усталый и осунувшийся, он примчался прямо на аэродром; его комбинезон был мокр. На счастье, отряд задержался, и командир не заметил опоздания, отбыв по срочному вызову в штаб.

— Откуда это ты сорвался? — полюбопытствовал Андрей, брезгливо оттягивая двумя пальцами прилипший к его спине, почерневший, насквозь пропитанный потом комбинезон.

— Был в одном месте. Ну, и…

Голубчик хотел что-то сказать, но в это время за спиной рявкнул мотор и заглушил его слова; оглянувшись с досадой на самолёты и увидев в кабине инженера, проверявшего мотор, он хвастливо подмигнул Андрею.

Хрусталёв получил добавочное задание. Выстроив лётный состав в полукруг, он сообщил:

— Отряд участвует в общем параде. Строй остается тот же: угольником. Идём в правом крыле авиационной группы. Изменяется высота: вместо полутора тысяч — четыре. С четырёх тысяч бомбим строем свой полигон. Сейчас же на все самолёты подвесить бомбы! Отбомбив, делаем над городом круг и строем выходим на аэродром. Предупреждаю, парад принимает начальник воздушных сил округа лично. Лётчикам особенное внимание приложить на правильную дистанцию и сохранение строя. Не суетиться, не отставать, не напирать на соседей. Товарищ Краунис, как известно, большое значение придает хождению части строем. Летнабам внимательно следить за воздухом и не терять из виду ведущего, сигналы выполнять точно и быстро. После того позора, что выпал на наш отряд во время манёвров, у нас остался последний козырь — пройти строем образцово. Можете разойтись покурить, через четверть часа выруливаем на старт и взлетаем!..

Оружейники заметались с подвеской бомб. Андрей, как и все, надел кожаное пальто.

— А ты что ж, в одном комбинезоне?.. — остановил он Голубчика.

— Забыл кожанку в бараке. Авось и так не пропаду. Гляди, какой тёплый день.

— Ну-ну! — покачал недоверчиво головой Клинков. — Смотри, чтоб не прошиб тебя цыганский пот…

Через полчаса отряд оставил землю и, выстроившись в воздухе косым угольником, журавлиной станицей потянулся на север. Аэродром опустел и как-то сразу утерял свой смысл и значение: сиротливо стояли теперь ненужные стремянки, лёгкий ветер гнал по степи брошенные бумажки, пожарный тащил к палаткам тачку с огнетушителями. И лишь длинные пропашки неглубоких борозд в рыжей траве, оставленные самолётными костылями, навевали грусть и тихое ощущение заброшенности. Невесело стоял под деревом Савчук; казалось, что существование без самолётов не имело смысла: привычка ожидать машину из полета вошла в кровь. Длинная искусственная аллея врытых в землю деревьев, маскировавших стоянку самолётов, высохла и пожелтела. Ломкие листики звенели, как на похоронных венках. Мотористы складывали на машины чехлы от самолётов, пустые пулемётные магазины, верёвки, стремянки. Солнце вяло выползало на синюю скатерть осеннего неба. На земле ещё было тепло, но в воздухе текли холодные струи: тяжелей по весу, они срывались к земле нервными, изломанными воздухопадами, а тёплый, более лёгкий воздух, вытесняемый холодом, стремился вверх. В атмосфере происходил невидимый бой извечных врагов — холода и зноя — за обладание землёй. Только птицы да лётчики остро ощущают это жестокое сражение, скатываясь по хрустальным горам холодных течений, называемых в просторечье «воздушными ямами», и подбрасываемые вверх гейзерами восходящих тёплых потоков. Но сильный мотор вгрызается в пространство, и лётчик твёрдо держит рули, инстинктивными движениями предупреждая жестокие удары ветра.

Вера упаковывала в ящики метеорологические приборы. Она тоже провожала отряд в последний рейс. С каким наслаждением взлетела бы и она со всей стаей самолётов!

В последнюю встречу Хрусталёв проговорился:

— Я узнал от доктора ваши физические данные. Они отличны.

«И какое ему дело до моего здоровья?..» — стараясь рассердиться и не умея, притворно хмурилась Вера, сворачивая в рулоны старые карты.

…Отряд постепенно карабкался на высоту, входя в полосу холода. Неприятный ветер подбалтывал, валил машины на крыло. Идти строем было тяжело. С земли казалось, что отряд идёт спокойно по одной линии, на самом деле машины, хотя и соблюдали строй, шли всё время на разных высотах. Воздушный океан начинал бушевать. Уже на высоте двух тысяч метров потянуло холодом. Сырой комбинезон Голубчика, обдуваемый ветром, коробился и стыл, как вывешенное на мороз белье. Летнаб стучал сапогами, тихо проклиная своё опоздание. Пока его отвлекала работа: он теперь старательно сверял карту с землёй. Три тысячи метров — один градус холода. «Что же будет на четырёх? — тоскливо думал Голубчик, ёжась и растирая немеющее тело. — Вот врезался!» Как завидовал он сейчас кожаной куртке Андрея! И такая неуютная бездомность охватила Голубчика, что в пору было заскулить. Он высчитал по линейке, что лететь осталось час с лишним: «Мама моя родная, пропаду!»