1. Каждый мужчина и каждая женщина —

э

то звезда.

Пульсирует Проксима Центавра, девушка–звезда; миг — и ее поверхность, обычно темно–гранатовая, вдруг взрывается; алые всполохи пробегают по ней, все более сильные, более яркие; угаснут они через час или два; вернутся часов через шесть. Проксима Центавра, одна из трех сестер (Ригель, Бунгула, Толиман), пульсирует постоянно; она дышит; она живет, эта звезда.

«Звездочка–звезда, красные глаза», — ласково звал ее адмирал Ф. Вифсайд, будучи в состоянии алкогольного опьянения; в такие минуты адмирал становился весьма лиричным.

«Мерзкая, вонючая звезда, — злобно говорил поутру тот же адмирал. — Не надоело светить своим рылом? Когда ж ты отстанешь от нас?»

В то утро ответ был таким: через 368 земных дней — число это адмиралу сообщил астроном Р. Капелла. Адмирал расстроился и приложился к большой мятой кружке. В кружке был чай. Пора бы уже бросать пить, и курить тоже; адмирал давно это осознал.

 

2. Снят покров сонма небес.

Адмирал Ф. Вифсайд был общечеловеческим лидером, выше, чем какой‑нибудь президент или арабский шейх; адмирал командовал Роем, огромным флотом, что плыл от погибшей уже Земли к Проксиме Центавра; на темных палубах Роя скопилось все выжившее человечество. Люди бежали от пространства Росси. Пространство это поглотило Землю и теперь ширилось, растягивалось, раздвигалось — все дальше и дальше, и вот уже поглотило оно Солнечную систему; и все больше астероидов, комет, космического мусора пропадает в нем, в этом пространстве, в жадно разинутой пасти. Там время плавится, течет; и тоннами жидкой материи оно низвергается в бездну; три измерения умножаются, и вот уже их не три, а девять, восемьдесят один, больше. Безумие. Бог, не в силах покинуть небеса — погиб, затерялся в пространстве Росси; святой свет померк, и теперь лишь Дитя хранило Рой. Дитя — маленький человечек, что вылупился из золотого яйца — жило теперь на палубе Тринадцатого Звена, последнего из череды Звеньев Роя; командовал этим Звеном контр–адмирал Джулиан Барнс, коротко стриженный мужчина с усами–сигарами. Сын Барнса, Максимилиан, много времени проводил с Дитем. Макс сажал его на колени и рассказывал разные истории; Дитя слушало и после выносило свои суждения. Часто суждения эти были глупы. Макс в таких случаях смеялся и качал головой; Дитя вздыхало, а после тоже начинало смеяться — хек–хек, хек–хек — странно, не по–человечески, а словно по–птичьи. Макса подобное не беспокоило. В конце концов, Дитя и не обязано походить на человека.

«Я называю его Джош. Просто Джош, и безо всяких там «Дитя», «Сын» или «Великий». Джош, и все тут. И ты называй его так. Ему понравится, вот увидишь», — говорил Макс своей подруге Бренде; Бренда жмурилась от страха и благоговения; Бренда стеснялась говорить с Дитем.

Прошли годы, и Макс вырос. Месяц назад ему исполнилось уже восемнадцать лет — и он предложил Бренде поселиться у него в отсеке. Бренда согласилась. По правилам Роя, они стали мужем и женой; Бренду стоило теперь звать «госпожа Барнс» — как и покойную мать Макса. «Госпожа Барнс» умерла давным–давно; тело ее выбросили в холодный космос. Отец тогда не пролил и слезинки. Сберег репутацию, так это называется.

«Госпожа Ба–ааа–арнс!» — выл тогда Кейв, отцовский порученец, а может, и секретарь; он громко плакал, размазывая сопли по лицу.

Наглость какая, думал маленький Макс. Все знают, что Кейв ненавидел госпожу Барнс. Что теперь рыдать? «Мерзость," — подумал Макс. И внезапно расплакался.

Но то было давно.

Сейчас же все хорошо.

— Мыслишь позитивно/это правильно/не стоит угнетать себя плохими воспоминаниями, — отметило Дитя.

Макс вздрогнул, отгоняя непрошенные мысли — и тут же рассмеялся.

— Подловил ты меня.

— Не беспокойся/это еще повторится/много–много раз, — ответило Дитя.

Макс и Бренда сидели на одной кровати. Напротив них — заняв кресло — устроилось Дитя; все тот же маленький золотистый человечек из Максова детства, столь же мудрый и глупый одновременно.

— Много раз, говоришь? — протянула Бренда. — Как‑то гнетуще звучит.

Дитя смолчало, видимо, обдумывая ответ.

— Почему? — спросил вместо него Макс.

— Потому что.., — Бренда неопределенно взмахнула руками. — Не знаю, как точно объяснить. Но попробую. Эта формулировка — «повторится много раз» — несет в себе намек на время. А время само по себе намек. Время говорит о том, что мы смертны. Что мы однажды умрем. А это неприятные мысли, неприятные намеки… ну ты понял меня, — закончила Бренда. — Ведь понял же?

— Понял, — сказал Макс, и притянул ее к себе. — Почему же и не понять?

Со смехом Бренда оттолкнула его.

— Дурак!

Пока они возились на постели, Дитя наконец‑то сформулировало свою мысль.

— Бренда, пожалуй, права/но думаю, есть еще один фактор, что делает фразу некомфортной/это намек на однообразие — «повторится»/одной из сильнейших фобий является страх скуки/вы знали это? — Дитя воздело палец к потолку.

— Глупости! — заявила Бренда.

Макс вздохнул. Бренда часто вступала в споры с Дитем. Видно, чтобы позлить мужа — мол, смотри: я, и напротив твой Джош; кого ты выберешь, меня или его? И Макс делал выбор ежедневно. То Бренда, то Дитя. По–разному. Сейчас он выбрал позицию жены; на днях у нее пропали месячные, и она имела право на какие‑то поблажки.

— Действительно, глупости. Как можно бояться скуки? — спросил Макс.

— Легко/скука страшна/что может быть страшнее скуки/вечной, вселенской скуки?

— Смерть? — произнесла Бренда язвительно.

— Нет ничего страшного в смерти/вы не обязаны ее бояться, — сказало Дитя. — Ведь смерти нет/все души сойдутся в конечном итоге во мне/и смерти не будет ни для кого.

— Так‑то он так, но, — протянул Макс, — но все равно ведь страшно.

Тело состарится, умрет, а после его выбросят в космос. Душа‑то, может, и останется на палубе… но кто знает, в самом деле — так оно или не так? Дитя утверждает, что так. Но что смыслит в подобном человечек, который не в силах отличить на вкус сладкое от горького?

— Просто для меня это не имеет значения/вкус не имеет значения, — заявило Дитя.

Бренда повернулась к Максу.

— Опять с ним про себя болтаешь? Я ведь просила…

— Я ерунду какую‑то подумал, а он и ответил, — начал оправдываться Макс.

— Ладно, — сказала Бренда полушутливо. — Прощаю.

Между тем Дитя, позабыв уже о споре, стало грызть свои позолоченные ногти. Пришлось силой вытаскивать пальцы у него изо рта, и отчитывать при этом; Макс вдруг подумал, что когда‑нибудь, лет эдак через пять–шесть, он будет так же отчитывать собственного сына. Или дочь.

Дитя отвечало сентенциями в духе: «Не стоит беспокоиться/это естественный психологический процесс/или синдром/поверьте, все правильно», — и несколько наигранно отбивалось; кажется, Джош был доволен, что все суетятся вокруг него.

Через некоторое время Дитя успокоилось. Оно свернулось поудобнее в кресле и заснуло. Макс решил оставить его так — пусть уж поспит, раз хочет. Сам он вытянулся на кровати и, широко раскрыв рот, зевнул.

— Макс, — позвала его Бренда; она полулежала на подушке и выглядела слегка сонной.

— Ум?

— Давай сходим во Внешний круг. Прогуляемся.

— А давай, — подумав, сказал Макс.

Он протянул ладонь и нашел пальцы Бренды; чуть сжал их. Бренда улыбнулась. Пальцы переплелись.

— Скоро ты станешь не Барнсом–младшим, а Барнсом–средним.

— Да.

— Сколько дней тогда останется до прибытия?

— Понятия не имею, — сказал Макс, потом чуть подумал и сказал:

— Месяца три–четыре.

— Вот как.

— Да.

Лежать было приятно. Не хотелось никуда идти.

— Пойдем? — спросила Бренда.

Макс сказал:

— Ну, пойдем.

Но едва он начал приподниматься на локтях — вздыхая и желая вздремнуть немного в душном уюте отсека — как над дверью зажглась аварийная лампочка. Где‑то далеко прозвучала сирена. Совсем рядом затопали ноги.

— Что‑то случилось, — сказала Бренда.

— Ум.

В дверью постучали. А потом — не размениваясь на прочие любезности — вошли.

Это была Рози–Энн, с биологическим возрастом в четырнадцать лет, с искусственно повышенным интеллектом; дочь Роя, одна из лучших бойцов и тактиков. На голове у Рози–Энн, как всегда, раскачивалась пружинистая башня из переплетенных волос. Рози–Энн выглядела встревоженной.

— Макс, вставай, быстро! — с порога заявила она.

— Ум?

— В чем дело? — спросила Бренда.

— Да вставайте же вы, остолопы! Хватайте вещи и бегом во Внутренний круг! На Звено напали!

— Не может быть! — ахнула Бренда.

Не обращая внимания на нее, Макс спросил:

— А Джош? Я возьму его с собой.

— Нет, — сказала Рози–Энн. — Скоро придут люди контр–адмирала. Они и займутся эвакуацией Сына. А ты иди. И ты, Бренда. Быстро, быстро! Да скорее же вы! — и она хлопнула в ладоши, будто давая сигнал.

Уходя, Макс бросил последний взгляд на Дитя. Джош по–прежнему мирно спал в кресле.

 

3. Прежде следует понять: я —

б

ог Войны и Возмездия. Я буду беспощаден.

Роберт Лавлейс — мужчина лет тридцати, красивый, темноволосый и голубоглазый, с сильным тренированным телом, зачастую небритый; как и всякий профессионал, угрюмый и неразговорчивый. Служит Лавлейс в Intelligence Service — IS, секретном разведывательном корпусе, чей центр располагается на Люсиде Гранде. IS давно уже известна по всей галактике. Именно агенты IS уничтожили лидера темных райдеров Иллюзии–77, сэра Кальвадоса Мозеса. Они ликвидировали и Павника Ронье — алчного работорговца и, по совместительству, блестящего хирурга. Говорят, они же приложили руку к Падению Тефиды; говорят, на Тефиде за пару дней до катастрофы видели Роберта Лавлейса.

Каждый день Роберта начинается с небольшой зарядки. Он делает тысячу приседаний и тысячу раз отжимается от пола, затем — комплекс упражнений для спины. Закончив, Роберт выпивает стакан апельсинового сока и садится за стол. Завтракает: яичница с перцем и дольками помидора, ароматный хлеб ломтями и, на сладкое, шоколадный батончик. После Роберт едет на работу — в главный офис IS; по пути он слушает последние новости и в офис приезжает уже проинформированным. Начальник Роберта — командор Джеффри Стар, он суров и неразговорчив. Всякий раз Стар встречает Роберта словами: «Есть работа», — и Роберт отвечает: «Хорошо». Он знал, что у Стара есть жена и ребенок, и что по вечерам Стар частенько пьянствует в караоке–баре, и что он распевает там похабные песенки и щиплет за выступающие места официанток. Но здесь, на работе, Стар — самое воплощение суровой деловитости. Стар брутален. Как и Роберт, но Роберт брутальнее; тем не менее, Роберт уважает своего начальника.

— Есть работа, — сказал сегодня Стар.

Роберт кивнул:

— Хорошо, — и поправил свой идеально выглаженный воротничок.

Стар — он сидел в кресле — медленно потер свою бычью шею; ладони у него огромные, как у землекопа, и мозолистые. Помассировав шею, Стар вытащил из нагрудного кармана рубашки сигару, начал раскуривать.

— В секторе Бета–нуль снова шалят наркоторговцы, — сказал он после первой затяжки.

— Ямамото? — перебил его Роберт. — Или Ким?

Стар выпустил клуб дыма.

— Первый из них.

— Что на этот раз? Крэк–кокаин, эстерил, масла каннабиса? — предположил Роберт.

Он помнил этого Ямамото — худой, желтоглазый, с козлиной бородкой, вечно в разноцветной рубашке и просторных шортах; наркоторговец и известный распутник. Роберту пришлось некогда столкнуться с ним на Дипе. Расстались они, само собой, врагами; Ямамото тряс бородкой и кричал, что при следующей встрече сварит ненавистного агента в масле. Что ж, новая встреча близко.

— Масла каннабиса… если бы, — вздохнул Стар. — Амброзия.

Он швырнул Роберту пухлое досье; Роберт успел поймать досье до того, как оно коснулось пола.

— Амброзия — это сильное наркотическое вещество; после приема дозы торчок на некоторое время погружается в рай. Реально рай. Торчку кажется, что вокруг пляшут купидончики, поют ангелы, теребят арфу праведники — в общем, все как положено. Даже Бог есть — на троне сидит, бороду чешет да торчков по головкам поглаживает. Полная иллюзия погружения. Торчкам нравится. Почитай досье, в общем, там все симптомы описаны, — Стар махнул рукой, словно говоря: «Ерунда все это». Стряхнув пепел с сигары, он продолжил:

— Ямамото наладил сбыт этой амброзии. Сеть мелких и крупных дилеров в секторе Бета–нуль, планеты Корделия и Регана–2, Эдмундсон, Слай… в общем, хорошая сеть, крепкая. Ямамото радуется. Наше задание — ему эту радость подпортить. Обломать, так сказать, рога наркоторговцу. Понял?

Двумя пальцами Роберт разгладил манжеты. Осмотрел запонки. Сказал:

— Само собой.

— Вот и отлично, — сказал Стар. — Оружие получишь в оружейном секторе. Иди.

— Да, сэр.

Выйдя из кабинета, Роберт выбросил досье в урну.

Танака Такеру, оружейник из оружейного сектора — маленький, словно сплюснутый человечек с лицом, перемазанным в мазуте — встретил Роберта восторженно:

— А, Роберта–сан пришла! Проходи, проходи, Роберта–сан! Гостя будешь!

— Мне нужно оружие, — сказал Роберт.

Танака всплеснул руками.

— Оружие! Три–четыре оружия не дам, сразу сто–триста дам оружия! Роберта–сан, целую пранету уничтожить сможешь! Хорошее, хорошее оружие дам Роберта–сану! Проходи, проходи! Оружие!

Вслед за Танакой Роберт вошел в оружейную — большое чистое помещение, где вдоль стенок были выставлены экспериментальные образцы оружия; Роберт заметил пару орбитальных винтовок и присвистнул.

— О, Роберта–сан хороший вкус имеет! — захихикал Танака.

— Беру, — сказал Роберт.

— Бери, Роберта–сан! — Танака метнулся к стендам, сгреб сразу несколько автоматических винтовок.

— А вот, смотри, Роберта–сан! Бронебойный нож!

— Роберта–сан, снайперская граната!

— Роберта–сан!

— Роберта–сан, бери, штурмовая бронежилета!

— Роберта–сан, сотня патронов! Роберта–сан, гранатомет!

— Роберта–сан, винтовка под управрением искина! Умная, Роберта–сан!

— Роберта–сан!

— Роберта–сан!

— Роберта–сан!

Из оружейной Лавлейс вышел, тяжело груженный самым разнообразным оружием, в полном боекомплекте. Танака махал ему вслед:

— Иттеращай, Роберта–сан!

Весь день Роберт провел, лежа на диване и распивая светлое пиво. Он ждал ответа. Утром Роберт вышел в инфосферу и оставил запрос: кто хочет поохотиться на наркоторговцев в секторе Бета–нуль, причем не просто так, а в компании прославленного агента IS? Ближе к вечеру Роберт проверит, сколько человек откликнулось на его предложение. Он рассчитывал на двадцать–тридцать крепких ребят со стальными нервами. Ночью они встретятся в условленном месте, как следует все обговорят — а уже на следующий день отправятся в сектор Бета–нуль.

Роберт зевнул и отхлебнул еще пива. Включил телевизор.

— … Виленсия, а также Сарания, Фиделия и Сарвай; все они оказались под водой, — произнес голос диктора. — В настоящее время ведутся спасательные работы. Премьер–министр Клаус Лирник провел сегодня пресс–конференцию, посвященную наводнению на Пандее. Он заявил, что основная ответственность за трагедию лежит на пандейской стороне. Так же премьер–министр отметил слаженность действий федеральных спасательных служб и принес соболезнования семьям погибших.

Ближе к полуночи Роберту позвонила Джоанна Кавер, его старая подруга. Они побеседовали немного о галактике и о трудных путях к спасению. Джоанна в настоящее время находилась на Пандее и помогала эвакуироваться местному населению. Роберт сообщил, что ему вскоре придется лететь в сектор Бета–нуль.

— Ямамото или Ким? — спросила тут же Джоанна, и Роберт ответил:

— Первый.

— Понятно. Что ж, удачи. Убьешь его?

— Несомненно, — помолчав, ответил Роберт.

Джоанна нервно рассмеялась в трубку.

— Ну тогда удачи, удачи.

— Спасибо.

— Слушай.., — начала было Джоанна и тут же смолкла.

— Что?

— Нет, ничего. Удачи. Пока. Целую.

— Пока.

— Пока.

 

4. Я один; там, где я, Бога нет.

Космический кит взвыл — громко и протяжно; звук молотом обрушился на незащищенный мозг Каспара. Оп–па. Каспар выронил гарпун и упал на дно шлюпа; тело его сотрясала крупная дрожь. Пайпер ткнул Каспара носком, усмехнулся про себя: «Слабак», — и повернулся к киту. Огромное животное проплывало под шлюпом, и плавники его мерно двигались — вправо–влево, вверх–вниз; километровая тварь, весом с целый астероид. Кит скосил алый глаз на шлюп и злобно фыркнул. А потом вновь запел: волны ультразвука всколыхнули жидкий космос, и шлюп начал раскачиваться. Кит неиствовствовал; судя по той буре, что бушевала вокруг, рев его становился все громче и громче.

— Заткнулся бы ты, приятель, — сказал киту Джон Кью Пайпер, не слыша свой голос из‑за затычек в ушах, и поднял гарпун.

Гарпун лишь назывался так; на самом же деле он больше напоминал телескопическую удочку со множеством лампочек. Принцип действия — теория сродства. Гарпун бил не по космическому киту. Он бил в сгенерированный образ космического кита; образ этот, рассекая жидкий космос, достигал своего оригинала — и передавал раны ему.

Пайпер выстрелил, и по китовой спине вдруг расплескалась кровь.

— Вот тебе, — сказал Пайпер.

Захватить цель — выстрелить — перезарядить — выстрелить. Кит заметался. Кровавые шары, крупные, с идеально ровной поверхностью, заполонили жидкий космос; кит плыл среди них. Алые глаза закрылись. Еще выстрел. Киту разнесло всю челюсть, и он перестал выть. Выстрел. Кит замер. Кажется, умер. Нет, вроде бы нет. Тогда еще. И еще. И для верности — в последний раз. Удар милосердия, как говорят французы с планеты французов.

Пайпер вынул затычки из ушей.

— Каспар.

Тот не пошевелился.

— Каспар, вставай.

Застонав, Каспар попытался привстать. Не получилось. Он лишь больно ушиб локоть, на который хотел опереться. Пайпер наклонился и, схватив Каспара за руку, помог ему взгромоздиться на скамью; Каспар охал и дрожал, лицо его было темно–зеленым.

— Слышишь меня?

— Д–да, — кое‑как ответил Каспар. — Что‑то… что‑то мне хреново.

— Это нормально. Со всеми бывает.

— Ты его … ну, того?

— Конечно, — ответил Пайпер раздраженно. — Спросил бы лучше, почему ты не оглох.

— И почему?

— Потому что от песни космического кита нельзя оглохнуть. Вот умереть можно, а оглохнуть нельзя.

— Хороший ответ, — пробормотал Каспар. — А почему нельзя?..

— Не знаю, — сказал Пайпер.

Оставив Каспара на скамье, он направился в рубку и там установил курс на Люсиду Плейс. Пора бы уже возвращаться в гавань; вся эта затея с китовой охотой Пайперу не понравилась с самого начала, и вот результ — Каспару нездоровится, он пролежит еще дня три с сильной головной болью. А кит — что кит? Оттащить его к гавани — та еще задача. Придется вызывать специальные шлюпы, платить деньги, подписывать какие‑то документы, болтать с таможенниками, снова платить деньги… та еще морока. «Зря я в это ввязался», — подумал Пайпер. И вообще зря, все зря. Все, что он сделал за последний год — зря. Ушел из армии, осел на гражданке, попытался завести здесь каких‑то друзей, жениться… жениться было самой большой его ошибкой и самым большим позором. Пайпер поморщился.

«Так нельзя», — подумал он вдруг.

Нельзя, и все тут. С невыносимой ясностью он понял, что целый год прошел впустую. Ему нужно вернуться в армию. Или записать куда‑нибудь во флот. Неважно. Лишь бы не сидеть здесь, в окрестностях столицы, где все варится в собственном соку и тихо тухнет; таким, как Джон Кью Пайпер, место на передовой, в землях фронтира.

— Решено, — пробормотал Пайпер. — Домой, домой, в неизведанные земли, где и есть мой дом… пурррум–пурррум… дооомой.

— Пайпер, замолчи, пожалуйста, — попросил Каспар. — Голова болит.

— Хорошо.

Орбитальная станция Люсида Плейс славилась своим разливным йогуртом (живые бактерии) и огромными тараканами — длиной в локоть. Что тараканы, что йогурт не особо привлекали Джона Кью Пайпера; на Люсиде Плейс он откровенно скучал. Год назад Пайпер вернулся с Колоба. Там тогда шли очередные зачистки — или, как их порой называют, полицейские операции. Пайпер немало повеселился, отстреливая всю ту колобианскую шушеру, что осмелилась выступить против Федерации. К сожалению, шушера закончилась — и стало совсем скучно. Пайпер вернулся на Люсиду. Он приоделся, накупил разной дребедени, взял зачем‑то гитару (и сломал ее уже на следующий день) и дешевый автомобиль. Попытался сойтись с каким‑то людьми, жениться, остепениться. Получилось не особо хорошо. И вот теперь Пайпер, в меру одинокий, в меру довольный этим, вознамерился покинуть гостеприимную Люсиду.

Для начала оттащил Каспара в больницу. Каспар вяло ругался и требовал, чтобы его отнесли домой — но Пайпер требования эти проигнорировал.

К мнению Каспара он прислушивался крайне редко.

Закончив, Пайпер вернулся домой; там он выпил чаю, погрыз немного сушек — и устроил веселый день тараканам; три часа травил их, изводил с помощью дихлофоса и дунклетина. Тараканы передохли. Усталый, но довольный, Пайпер долго потом собирал крупные тушки насекомых в один непроницаемый пакет.

Домашние заботы немного успокоили его. Желание вернуться во фронтир, такое сильное утром, куда‑то пропало; Пайпер решил рассмотрение вопроса столь радикального отложить на завтра — ну, или на следующую неделю, а может, и на следующий месяц. «Возни много», — сказал он себе, да и успокоился. И погрыз еще сушек.

Вечером пришли парни — Кальвин, Сандерс и Маквинни; Кальвин долго изводил Пайпера вопросами о здоровье Каспара; пришлось ответить ему, что Каспар‑то в порядке, а вот ему, Кальвину, следует поберечься — ведь если он, Кальвин, не прекратит свои идиотские расспросы, то может и части зубов своих лишиться.

«Идиоты, меня окружают идиоты, — как‑то сама собой пришла мысль. — Вот там, во фронтире, намного веселее было. Кто ж воевал со мной, а? Не помню. Шимон. Клайв. Сведенборг Райзе. Дурни разные. Шимон спятил потом, хаха. Весело было».

Ничего веселого в этом не было — однако сейчас любое событие, связанное не с унылой Люсидой Плейс, а с войной/спецоперацией, казалось чем‑то… замечательным, что ли, ярким, особенным.

Джон Кью Пайпер потянулся за сушками — но тут же обнаружил, что сушками завладел Маквинни; они сейчас весело хрустели в его ненасытной пасти.

«Убью урода», — подумал Пайпер и начал уже вставать, как Сандерс произнес:

— Ребятки, кто хочет бульки?

— Бульки? — переспросил Кальвин и по–дурацки расхохотался; он знал наверняка, о чем идет речь.

— Я буду, — сказал Маквинни, откладывая пакет с сушками в сторону.

— Да и я буду, чего уж там, — снова хихикнул Кальвин.

Пайпер задумался.

Наркота ведь?

Давно, когда Пайпер еще служил на Кассандре (под началом Джоанны Кавер), ему случилось угодить в госпиталь. Все стены там — белые–белые, и пропахшие медикаментами; на углу, рядом с кофейным аппаратом, установлен был большой стенд — обкленный объявлениями и плакатами. Один из плакатов гласил: «Наркотики? Ты — неудачник!» И рядом фотография обдолбыша: слюни, сопли и кровавая пена из ушей. Вот оно, лицо неудачника. Обхохочешься.

— И мне давайте, — сказал Пайпер. — Тоже буду.

— Нормально, — потер ладоши Сандерс. — Булька–булька…

Он полез в карман, вытащил аккуратный флакончик с золотистой жидкостью. Маквинни завороженно вздохнул. Кальвин причмокнул — это, видно, символизировало удовольствие или предвкушение удовольствия.

— А как по–научному будет? — спросил Пайпер. — Так, для интереса.

Кальвин аж зажмурился.

— Амброзия, — выдохнул он. И рассмеялся.

 

5. Пусть теперь это святилище будет сокрыто завесой: пусть теперь свет поглотит людей и пожрёт их слепотой!

Максу было десять лет, когда умерла его мать; Макс в ту пору даже и не задумывался о такой вещи, как смерть. Он знал, конечно, что некоторые из пилотов Звена не возвращаются после очередного вылета — в ту пору шла война с Четырнадцатым Звеном (повстанцы, мятежники, идиоты). Да, Макс знал о существовании смерти: она была далеко, и как‑то его не касалась. А потом мать заболела, слегла; лицо ее, обычно серо–равнодушное (а порой и ласковое), побелело, стало морщинистым и неузнаваемым. Мать лежала, поминутно кашляя; узловатыми пальцами она комкала одеяло, и кашляла, кашляла; Максу и страшно, и неприятно было подходить к ней. Отец подталкивал его в спину: «Ну же, пожелай матери спокойного дня», — а Макс моргал, топтался на месте и неуклюже кланялся, затем целовал мать в щеку и говорил: «Спокойного дня, мама». Она улыбалась. Она улыбалась намного чаще, чем раньше, когда была здоровой. И она умерла.

Доктор Н. Киссинджер заявил: «Это лимфогранулематоз».

Доктор Ф. Рауге возразил ему: «Туберкулез».

Доктор Р. Брикстон отличился особо: «Несомненно, инфаркт; вы только поглядите на эти сосуды!»

Отец всех этих докторов — приглашенных с первого Звена — прогнал к чертовой матери; жену он оплакивал вместе с порученцем Кейвом. Запершись в центральном отсеке, они пили и пили, пока не опухли. Макс же все эти дни провел в компании Бренды. Они сидели и рисовали: черк–черк, и очередной уродливый рисунок готов. Макс чертил геометрические фигуры. Эндрю Франкель, художник и по совместительству народный целитель, помогал Максу советами:

— Вот, смотри, ты угол неправильно построил. Строй новый. Вот транспортир.

— Ты снова перемудрил с объемом! Давай я сам. Ничего ты не умеешь.

— Это, по–твоему, прямой угол? Да здесь восемьдесят градусов, не больше! Криворукий, дай мне линейку!

И Макс покорно отдавал линейку, и транспортир свой тоже отдавал. Высунув язык, Франкель с увлечением чертил новые и новые геометрические фигуры. Макс же стоял рядом. В число его обязанностей входило хвалить творчество Франкеля.

— Дурак какой‑то/Ну, не дурак/Просто странный/Ненормальный, — говорил Джош, имея в виду Франкеля.

— Он‑то ненормальный? Тогда и я ненормальный, — обижался Макс. — Да и ты… тоже мне.

— Я ненормальный/Для меня это нормально, — парировало Дитя.

— Хорошо, для тебя это нормально… может быть, — сказал Макс. — Ладно, забудем. А д'Аквино?

— Томас? — спросило Дитя. — Томас вне всяких сомнений/Ненормальный/Сколько он пьет/Столько в нормального человека не влезет.

— А Рик Морвин?

— Морвин сумасшедший/Это я тебе говорю/С крысами ручными общается/Паука в коробочке держит/Безумец/Безумец.

— Фрайден?

— Ест овощи/От синтетического мяса отказывается/Ей жалко воображаемых животных/Что тут скажешь? — язвительно произнес Джош.

— Нет, — возразил Макс, которому добрая медсестра Лиза Фрайден нравилась. — Тут‑то ты ошибаешься.

— Да ну?

— Ну да, — сказал Макс. — И возражать не смей, а то пну.

Дитя некоторое время обдумывало сию мысль. И возражать, в конечном итоге, не стало.

Этот разговор вспомнился Максу, когда вместе с Брендой он шел по сияющим коридорам. Распахнуты были двери всех отсеков; люди со всего Звена стремились во Внутренний круг, и давка была великая. Макс периодически восклицал «Эй, привет!» или же «Ой, здравствуйте!» и даже «Спокойного дня!» — и ему отвечали. Макс встретил и чуть постаревшего Франкеля, и добродушную Лизу Фрайден, и безумца Рика Морвина; лишь д'Аквино сумел ускользнуть от его внимательных глаз. Бренда поклялась, что видела в толпе и д'Аквино; Макс крепко задумался, стоит ли верить госпоже Барнс. «Конечно же, можно!» — надулась Бренда. «Ну–ну, милая моя, — сказал Макс насмешливо. — Я верю тебе, но только потому, что ты моя жена. Госпоже Барнс я верить могу». Вслед за этим замечанием последовал тычок в бок. Макс охнул. «Не отставай. Давай, скорее!» — скомандовала Бренда и понеслась вперед, вмиг затерявшись в людском потоке; Максу пришлось догонять ее.

Звено устроено было следующим образом: сначала Внешний круг, где располагались квартиры пилотов, военные базы и некоторые административные учреждения; далее Средний круг, где жили простые люди (включая и контр–адмирала с сыном и невесткой); и, наконец, Внутренний круг — лаборатории, хранилища, центр связи; из всех окружностей Вн. Кр был наиболее безопасным и хорошо обустроенным. Попасть туда можно — через Часовые ворота. Надо лишь показать пропуск. А с пропуском проблема, да; огромная очередь выстроилась в коридоре, и все собираются попасть во Внутренний круг. Максу стыдно было пользоваться своим положением. Он занял свое место в очереди; Бренда поворчала немного («Могли бы и на пару часов раньше в Вэнкре оказаться»), но все же смирилась с решением мужа.

— Маразм! — заявил Франкель. Стоял он рядом с Барнсами, всего на пару человек ближе к Часовым воротам; подмышкой Франкель держал холст с незаконченной картиной. — Это ведь глупо, проверять пропуск у каждого. На Звено напали, а они пропуска проверяют! Макс, отец твой.., — Франкель замотал головой, — в общем, я его управленческие решения не одобряю, так и передай.

— Вы же знаете: ничего… передавать я не буду, — сказал Макс.

— И то правда, — вздохнул Франкель.

— Передать могу я, — вмешалась Бренда.

— Замолчи, девчонка, — замахал руками художник. — Ты ведь понимаешь, что за такое Барнс меня в космос выкинет!

— Барнс–старший? — спросила Бренда.

— Барнс–первый, — уныло подтвердил Франкель.

«Намекает на Барнса–младшего, самого младшего из всех, — понял Макс. — Эх ты, Бренда, все твои мысли на виду. Глупая, глупая Бренда», — и он приобнял жену за плечи.

— Макс!

Явился и Рик Морвин; на лысой макушке его свернулась клубочком кошка.

— Можно я с вами постою? — спросил он осторожно.

— Можно, — согласился Макс.

— Нечестно, Морвин, — заявил Франкель.

— Все честно! — Морвин встал рядом с Максом, поклонился Бренде, и пожал руку Франкелю. — Все честно, дурень старый.

— Угу, честно. Ты..

— Тише! — вдруг одернула их обоих Бренда.

Франкель приложил ладонь ко лбу.

— Хорошо, барышня.

— Да, госпожа Барнс, — с грустью произнес Морвин.

Они смолкли, наконец‑то — и дали Максу возможность поразмышлять в относительной тишине.

«В самом деле, идиотизм. Могли бы и спокойно пустить нас всех в Вэнкр. Так нет же, нужно проверить — вдруг среди нас есть шпионы из других Звеньев! Боятся повторения старой истории? Четырнадцатого Звена больше нет. Чего бояться?» Глупости. И кефира бы сейчас. Хороший кефир подают во Внутреннем круге, ох, хороший… И Джош уже, наверное, там сидит, нас с Брендой ждет. А во Внешнем круге драка идет. Рози–Энн и ее люди — против нападающих… кстати, а кто напал‑то? Какое‑то из Звеньев восстало, что ли?»

Мысль была тревожной, и Макс поспешил поделиться ею с остальными.

— Не думаю. Скорее так, бандиты. Шелупонь, — отмахнул Франкель. — Выгнали их с одного из Звеньев, они объединились в банду и давай буянить. Скоро их всех перестреляют, и мы вернемся обратно в наши отсеки. И вообще, молчи уже, Макс. Тебе что барышня сказала, а?

— Не барышня, а госпожа. Госпожа Барнс, — поправил его Макс.

— Вот именно, — согласился с ним Морвин.

Бренда чуть покраснела. Видимо, к своему статусу она до сих пор не привыкла.

Минут через десять позвонил отец. Макс вставил телефон в ухо, включил. Отец с ходу начал кричать:

— Ты где, черт бы тебя побрал, ааа?!

Он всегда тянул так букву «а». Ужасная привычка, Макса она раздражала неимоверно.

— В очереди стою.

— В очереди он стоит! Болван! Дуй к воротам, и давай, ко мне сразу, — сказал отец. — Бренде скажи, чтобы не тупила. Ты мой сын, и ты должен быть рядом со мной. Это она тебя в очередь притащила, дааа?! Дура! Скажи ей, понял? Понял меня?

Макс постарался говорить как можно спокойнее.

— Отец, я сам так решил. И Бренда здесь ни при чем.

— Контр–адмирал? — оживился Морвин.

— Что он говорит? — наседала на Макса Бренда.

Он показал жестом «Не отвлекай», — и вернулся к разговору.

— … идиот! Болван! Ладно, шучу я так, обижаться не смей. В любом случае, давай сюда, ко мне. Глупости свои бросай. Макс? Слышишь меня?

— Нет, не слышу, — вздохнул устало Макс, и отключил телефон.

— Так что он говорил? — повторила вопрос свой Бренда.

— Ничего.

— Ничего?

— Да.

— Ничего? — кривляясь, переспросил Франкель.

Макс набрал в грудь воздуха.

— Да, ничего, — сказал он на выдохе. — Совсем ничего. И вообще, помолчите. Вам что сказали? Молчать. И вы согласились. В общем, молчим. Ждем.

— Угу.

— Угу.

— Ладно, — и Бренда взглянула на Макса с легкой укоризной.

Впереди было еще несколько часов ожидания.

6. Ибо чистая воля, неудовлетворяемая целью, свободная от вожделения результата, совершенна во всех отношениях.

Роберт Лавлейс, агент IS, вел охоту на наркоторговцев в секторе Бета–нуль.

В его флотилии было шесть флаеров и один легкий крейсер, оснащенный системой KRAIG — комплексом универсальных орудий, предназначенным для планетарной бомбардировки.

Для начала Роберт посетил Слай, небольшую планету, населенную выходцами с Колоба. Там Роберт выжег несколько пиратских гнезд, повесил парочку сепаратистов и расстрелял мэра; и — настоящая удача — ему удалось поймать Старика, одного из приспешников Ямамото.

Старик оказался тонкокостным юношей с выбритой макушкой. Каждый дюйм его тела покрывали татуировки. Старик злобно скалился и требовал, чтобы обращались с ним согласно Конвенции о военнопленных. Роберт сказал: «Хорошо».

Он привел Старика к себе в каюту, усадил в кресло и налил бокал вина. Наркоторговец улыбнулся.

— Не знал, что среди федералов есть и нормальные люди, — сказал он, прикладывая бокал к губам.

Роберт сказал:

— Погоди пить пока.

И, усевшись за стол, вынул из ящика тяжелый пистолет.

Старик ойкнул.

— А э–это еще зачем? — спросил он.

— Это? — Роберт взвесил в руке пистолет, затем указал им на бокал. — Или это? Не торопись пить пока. Вино для тебя и анальгетик, и антисептик. Его может и не хватить.

— На что не хва…

В этот момент Роберт выстрелил.

Пуля вошла Старику в плечо. Брызнула кровь. Старик, согнувшись, заверещал; по лицу его заструились слезы.

— Ты чего?! — выл он. — Чего это?! Зачем?!

— Пей, — посоветовал Роберт. — Легче станет, сможешь и на вопросы мои ответить. Не ответишь — прострелю брюхо. Пей.

Не прекращая хныкать, Старик схватил со стола бокал и начал судорожно пить. В одно мгновение он осушил бокал до дна.

— Зря, очень зря, — покачал головой Роберт. — А чем ты промоешь рану?

Старик тяжело дышал. Пустой бокал он не удержал в руках; бокал упал на пол и разбился.

— Не беспокойся, я потом все уберу, — сказал Роберт. — Перейдем к делу. Где сейчас находится Ямамото?

— Не скажу, — сглатывая слезы, пробормотал Старик.

— Анальгетик подействовал, значит, — Роберт взвел курок. — Подставляй свое тело. Я выстрелю, и мы продолжим беседу. Давай же, смелее.

— Нет, — еле слышно сказал Старик.

Роберт провел свободной рукой по лицу, вздохнул.

И выстрелил.

Старик, визжа, рухнул на пол; кровь толчками выходила из простреленного живота. Роберт встал; обогнув стол, подошел к Старику. Сверкнул пистолет. Роберт схватил Старика за воротник, подтянул к себе; произнес в искаженное от боли ицо:

— Рассказывай. У тебя есть ровно пять минут. Не успеешь — истечешь кровью. Выбор за тобой.

Старик плакал от боли. Слезы его, теплые и маслянистые, капали на запястье Роберту. Гадость. Роберт перевел взгляд вниз — так и есть, ботинки испачканы ярко–красной кровью. Но что поделать? Такая уж работа.

— Давай же, — встряхнул Роберт Старика.

Тот простонал:

— Ре… Регана!

— Регана–2? — спросил Роберт.

Старик рыгнул от страха. Колени его судорожно задергались.

— Не убивай… я не хотел, — икая, прорыдал он, — не хотел! Не убивай меня, пожалуйста! У меня есть… есть…

Роберт слегка заинтересовался.

— Что есть?

— Дети! У меня есть дети! — затрясся Старик.

Роберт помолчал.

— Прости, дети меня не интересуют, — сказал он наконец. — Твои пять минут закончились.

Старик выпучил глаза; он хотел, возможно, произнести банальность вроде «Ты же обещал!» или «Но ты сказал…» Роберт не дал ему этого сделать. Третий выстрел, на этот раз в распахнутый рот — и Старик забился в агонии.

Роберт встал, утер окровавленный пистолет платком и позвонил в колокольчик; пусть уберут тело.

— Регана–2, — пробормотал он. — Проклятье. Забыл спросить, где именно на Регане прячется Ямамото. Планета‑то большая.