Все началось в воскресенье.

Стоял солнечный день, перистые облака струились по небу; земля была жирной и влажной от дождя, прошедшего накануне. Мистер Шутер посетил брачную церемонию; он где‑то услышал, что невесту, Адель Ардис, выдают против ее желания — и решил восстановить справедливость. Одет он был в зеленую «тройку»; под пиджаком держал автомат. Войдя в церковь, мистер Шутер объявил:

— Плохому началу — плохой конец.

И открыл огонь по собравшимся.

Первой упала невеста; мистер Шутер сплюнул досадливо — и продолжил стрельбу. К делу своему он подошел старательно; даже пожилого священника, что спрятался под алтарем, мистер Шутер выволок наружу и покарал — раздробил челюсть выстрелом; убивать священника нельзя, все‑таки Божий человек. Закончив, мистер Шутер прошелся по церкви — проверить, живы ли раненые, и добить их в случае чего; под ногами его звенели стреляные гильзы. Выжил, как оказалось, жених — Джон Ардис (к слову, кузен покойной Адель). Плача, он просил мистера Шутера о снисхождении; мистер Шутер выбил ему мозги — а получившейся кашицей вывел на полу:

«Хорошего человека трудно найти».

О мистере Шутере я узнал в воскресенье вечером; тогда же начались и поиски. Вместе с остальными полицейскими мы — я и моя помощница Габриэлла — стояли в разгромленной церкви; я, напевая, рассматривал разломленный череп жениха; Габриэлла делала пометки в блокноте.

— Кому могло такое понадобиться? — задумчиво произнесла она, отрываясь от своего занятия.

— Хорошему человеку, вестимо, — ответил я.

Дело поручили Хантингтону, человеку хорошему, но нелюбопытному; он провозился до субботы — и выяснил только, что убийцу нашего зовут Роберт; прозвище же его — мистер Шутер — мы узнали намного раньше, в понедельник. Шутер объявился в Кембридже; там он забрался в дом милосердия и начал закидывать бедных стариков остывшим человеческим ливером — со словами «Я забрал это у богачей! Ешьте спокойно! Этот ливер теперь ваш!» Безумца Шутера вскоре прогнали; он исчез, оставив после себя тяжелую корзину с кишками. Кишки эти, как выяснилось, принадлежали членам Адмиралтейского суда; часть их убита была ранним утром.

— Я хочу это дело, — сказал я Габриэлле в следующее воскресенье. — И я его получу.

— А Хантингтон? — спросила она.

— А черт с ним.

Этим же вечером я пришел к Хантингтону; я был в черных перчатках, и он еще пошутил по этому поводу. Мы посидели немного, поболтали о всяком–разном; потом я встал и, вынув нелегальный «Фроммер» 37М (дурак я, что ли — пользоваться для таких дел служебным оружием), два раза выстрелил в Хантингтона. Он сильно удивился — и умер, почти и не запачкав одежды кровью. Я встал и, поднатужившись, отволок тело в ванную. Там, на белом кафеле, я и вывел надпись:

«Слепому коню что кивай, что подмигивай».

Я знал уже, что Шутер питает страсть к пословицам, и решил таким образом привлечь его внимание. Скажу сразу, мне это удалось. В понедельник я получил дело Шутера; уже во вторник мы встречались с ним в пабе «Трент».

Я был в штатском: авиационная куртка «Top Gun A–15» со множеством нашивок, серые узкие джинсы от и, в довершение образа, кроссовки от «John Lobb». Он же пришел в засаленом зеленом пиджаке; на голове его топорщилась салатовая шляпа–пирожок. Я заказал ему эль и предложил сыграть в кикер; он вежливо отказался, а потом произнес, глядя перед собой:

— Человека узнают по его компании. Сколько тут пилерсов? Все, или есть еще честные люди среди английских пьяниц? Хочется верить. Скажите мне, так оно или нет? Не тяните.

— Почти все, — кивнул я. — Бармен не наш, он из контразведки.

— Смешно, — сказал Шутер. — Клубок муравьев и одна ломехуза. Я здесь, похоже, единственный человек.

— У вас нет гражданства, — произнес я, пальцем отстукивая по гладкому дереву стойки. — Вы не человек.

— Правда? Вот досада.

И оба мы рассмеялись.

Лед был сломан; я поднес ему бокал эля, с благодарностью принял. Обсудили королевскую политику и недавнюю войну на Ближнем востоке; сошлись на том, что единственный шанс спасти страну — пригласить на трон Джона Лакленда. Шутер завел разговор о футболе (болел он за «Nottingham Forest»); но я, увы, поддержать его не смог — поскольку сам футболом не увлекался. Зря, сказал Шутер. Я виновато кивнул. Мы снова выпили.

— Мою кошку, — говорил Шутер, — зовут Мэрион. Прелестная дурочка. Свою профессию держу от нее в тайне; узнаешь, бедняжка, расстроится. Из‑за нее и веду эту двойную жизнь. Так бы давно раскрыл свою личность, стал бы честным мономаном… А вы?

— Я обычный полицейский, — чуть поморщился я. — Жена, дети. Все как полагается. Давайте бренди закажем; у меня горло просохло, надо смочить.

— Давайте, — пожал плечами Шутер.

Чуть позже, когда мы оба сидели, разомлевшие от выпивки и хорошего разговора, Шутер наклонился ко мне и произнес:

— Уже два пополуночи. Когда вы стрелять в меня будете, а?

— Еще часок посидим, — взмолился я.

— Вас же свои заподозрят, — сказал Шутер. — Стреляйте сейчас. Может, и убьете меня; вам будет и награда, и повышение. Давайте. Хватит уже тянуть, мистер пилерс.

Я потянулся за служебным «Ругером» — и тут Шутер коротко, без замаха двинул мне в челюсть. Я упал, и «Ругер» оказался в руках Шутера. Он закричал: «Спокойно, друзья!» Вскочившие было полицейские присели; Шутер взвел курок — и, рывком поставив меня на ноги, приставил «Ругер» к моему затылку.

— Одна картинка стоит тысячи слов, — проговорил Шутер довольно.

Не опуская «Ругер», он вывел меня на улицу; там он хлопнул по моему плечу, сказал: «До встречи» — и скрылся в одной из темных подворотен. Была ночь, щербатая луна висела в небе; я посмотрел наверх и, помолчав немного, улыбнулся луне.

Закончив с необходимой бумажной работой (отчет по делу Шутера), я вернулся домой; было это в третьем часу ночи. Жена спала, сбросив одеяло на пол. Я лег рядом с ней — и тут же заснул, свернувшись калачиком.

На душе было легко.

Через неделю Шутер ворвался в Ньюгет и, после определенных проволочек, убил этого болвана Макхита. Отпраздновал свою победу Шутер в здании канцлерского суда; в застолье принимали участие беглецы из Ньюгета, числом под тридцать, и сам лорд–канцлер — почтенный Чарльз Фальконер; ближе к обеду его убили. В прессе участников застолья окрестили «Клубом адского пламени», а Шутера — признали телемитом и практикующим некромантом. Веселья было много. «Пастух за морем, вот и скот и разбрелся», — высказалась Габриэлла; и я умеренно поддержал ее.

Встретились мы с Шутером еще несколько раз; и всякий раз встреча проходила в пабе «Трент». Как‑то раз Шутер рассказал мне одну историю:

— Родился в одной деревне мальчик со стальными губами. Король, узнав об этом, призвал его к себе. «Это ты пьешь расплавленное железо, как воду?» — спросил он у мальчика. Тот кивнул. «Хорошо. Выпьешь до дна ад — и я награжу тебя, как никого другого», — сказал король. Он привел мальчика в деревню Петтиго, где пахло вереском, и сказал: «Вот колодец, на дне которого ад. Выпей его. Сроку тебе — неделя». Мальчик еще раз кивнул. Король со своей свитой уехал, а мальчик приступил к работе. Он взял камышовую палочку, опустил ее в колодец — и начал пить. Вода была обжигающей, но мальчик пил, пересиливая боль. И, когда он почувствовал, что дальше не может, появился дьявол. «Перестань вредить мне, пес», — прорычал дьявол. Мальчик испугался так сильно, что втянул в себя сразу тысячу пинт горящей воды. Дьявол закричал: «Прекрати это немедленно!» Мальчик не прекратил; он уже не мог остановиться. Он пил и пил, пока не осушил ад полностью. Дьявол и демоны лежали на дне колодца, трепыхаясь, как рыбы. «Ты победил, пес! А теперь верни воду на место! — взмолился дьявол. — Я награжу тебя, как никто другой, лишь верни воду!» Но мальчик не мог уже вернуть воду. От выпитого он умер; брюхо его вздулось как шар, и вибрировало от каждого порыва ветра. Так и лежал мальчик мертвым, пока не приехал король. Он соскочил с коня и подбежал к колодцу. «А где же дьявол?» — закричал расстроенный король. Но дьявол был мертв. Уже три дня, как он высох; в глазницах его поселились слепые черви. И никто не мог больше исполнить заветного желания короля — завоевать всю Англию и после гордо именовать себя королем англов, саксов и ютов, и даже пиктов…

Шутер смолк.

— Не очень‑то поучительная история, — сказал я.

— Нет, — помотал он головой, — ты не понимаешь. Мальчик со стальными губами — это я. Дьявол, умерший на дне колодца — это твоя помощница, а король — это ты сам.

— Причем здесь Габриэлла? — удивился я.

Шутер не ответил. Он сидел, рассматривая свою пустую кружку, и меланхолично вздыхал.

На следующие выходные Шутер пригласил меня к себе. Он жил в большом, красивом особняке; особняк этот до вчерашнего дня принадлежал герцогу Кембриджскому. Теперь же герцог (бедный Билли!) лежал в своей спальне, безнадежно мертвый, а мы с Шутером — и с его кошкой, Мэрион — удобно расположились в гостинной. Горели дрова в камине. Шутер пребывал в хорошем настроении, много шутил; кошка негромко мурчала и водила туда–сюда пушистым хвостом.

— А это будут мои фамильные клинки, — сказал Шутер, указывая на эспадоны, висевшие над камином. — Я назову их Скарлет и Аллан–а–Дейл. Хотя… легко пришло — легко ушло; клинки мои останутся в замке сием. Зачем они мне?

— Действительно, — сказал я.

Шутер планировал уничтожить Лакленда, Джона, что жил в Глостере; сэр Джон, будучи надеждой для стольких людей, неудержимо притягивал к себе внимание Шутера.

— Вырву ему хребет, — сказал Шутер, поглаживая кошку. — Легко быть любимцем масс, имея хребет; а без хребта ты — растение. Растение на королевском престоле! Хочу посмотреть на это. А ты?

— Хочу, — сказал я.

Увы, уже назавтра дело Шутера у меня отобрали; сказали — мол, раз не можешь поймать безумца, шел бы ты к черту. Я — впервые за долгие годы — разозлился; я сломал свой стол и расколол на две части ноутбук. «Сволочи!» — сказал я гневно. Все смотрели на меня с опаской. Одна лишь Габриэлла заступилась за меня. «Не видите, что ли?! — кричала она. — Шутер почти уже наш; осталось только арестовать его. А вы стопорите нас возле самого финиша! Что же вы за люди такие!»

Горячие слова ее не растопили, к сожалению, льдистого сердца начальника полиции; и я отправился на каникулы.

— Все хорошо, — говорила Габриэлла. — Все в отделе вспоминают вас. Вы скоро вернетесь к делу Шутера, не сомневайтесь.

— Надеюсь, — уныло отвечал я.

Мы с Габриэллой стали любовниками; не знаю, зачем влез в эту авантюру — от скуки, должно быть. Жену я держал в неведении — говорил, что подолгу задерживаюсь на работе.

С Шутером удалось встретиться ближе к Пасхе. Я вновь был в авиационной куртке, он так и не сменил свой любимый зеленый пиджак. «Пошли», — сказал Шутер, и подвел меня к большому фургону, из тех, в которых развозят мороженное.

— Взрывчатка, — сказал Шутер с гордостью. — Вкусная мороженка для короля–пироженки.

— Вот значит, как, — произнес я, догадываясь о намерениях Шутера. — Сегодня ведь Лакленд посещает Лондон, да?

— Угу, — сказал он.

До вечера мы сидели в его фургоне, слушая, как тикают часы. Тихо мурлыкала Мэрион. Наконец Шутер сказал: «Пора!» — и я вышел, прихватив с собой и кошку. Шутер показал мне большой палец. Сам он пересел за руль — и ударил по газовой педали; фургон сорвался с места и помчался по мостовой.

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, затем неторопливо свернул Мэрион шею; закончив, выбросил потяжелевшую тушку в мусорный бак.

В тот день затея Шутера провалилась — Лакленд в последний момент отказался от поездки. Шутер поколесил немного по городу и наконец позвонил мне; я сообщил ему, что надежда — самое главное, что может быть у человека, и что не следует унывать.

— А где Мэрион? — несчастным голосом спросил Шутер; мои слова не очень‑то его и утешили.

— В мусорном баке, — сказал я. — Я убил ее полчаса назад.

Молчание.

— Шутер? — спросил я, не дождавшись ответа.

— Это, — сказал он неуверенно, — это хорошая шутка. Несомненно. Убить Мэрион, да… отличная шутка. Знаешь, в традиции По и Готорна. Как ты додумался? Я, если честно, в восторге, — но голос его звучал глухо и очень несчастно.

— Я решил взбодрить тебя, — сказал я. — Когда еще встречаемся?

— В субботу, думаю, — невнятно произнес он. — Я подумаю, в общем… Ну, как получится. Встретимся и встретимся. Несомненно.

— Вообще я в этот день иду с семьей на карусели, — сказал я. — Ну да ладно. Первоочередные вещи — первыми; от каруселей я откажусь.

— Вот и отлично, — промямлил Шутер и отключился.

Я же, положив телефон в карман, отправился в кофейню «Мелорин»; там я съел триста грамм отличного мороженного — и запил его дымящимся латтэ.

На встречу Шутер не пришел.

Я постоял немного, позвонил Габриэлле — «Встретимся вечером?» — и отправился домой; там я обнаружил изуродованные тела жены и трех своих детей (включая и маленького Спенсера).

— Плохая шутка, — сказал я вслух. — Ведь шутка, повторенная дважды, перестает быть смешной.

В лице Габриэллы я вызвал полицию. Она плакала над моими детьми; кажется, и жене моей посвятила парочку–другую слез. Было определенное разбирательство; я выступал в качестве свидетеля и пострадавшего. Потом, через пару дней, мы с Габриэллой возобновили наши сексуальные встречи; именно такое время понадобилось ей, чтобы прийти в себя.

В четверг мне наконец удалось дозвониться до Шутера.

— Подражание — самая искренняя форма лести, — сообщил он мне. — Я хотел сделать тебе приятное.

Судя по голосу, он нервничал.

— Ты сделал, — солгал я. — Когда встречаемся?

— О, это я с удовольствием! — быстро произнес Шутер. — А завтра. Или даже сегодня. Ночью. Как тебе такое, а? Годится?

— Вполне, — ответил я. — Ладно, бывай пока; я отключаюсь.

— Хорошо. Я только…

Я нажал кнопку «отбой», и взволнованный голос Шутера прервался.

Разговор наш состоял утром; день же прошел очень весело. Шутер посетил Кентербери, где выпустил кровь из Его Высокопреосвященства архиепископа; побывал на торжественной церемонии казни (казнили, к слову, графа Солсбери), где лично убил палача; побывал в Герфорде — там, плача от умиления, он соединил в неравном браке епископа и коня–тяжеловоза. Деяния Шутера были обширны и непознаваемы до конца. Я же, восхищенный его неиссякаемой энергией, собрал семена язвы, запаял в пластик — и по почте отправил Джону Лакленду в Глостер.

— Мне страшно, — говорила, зябко поводя плечами, Габриэлла.

Дело было у меня в спальне. Я лежал, положив свою голову на колени Габриэлле; от нее пахло духами и чем‑то невыносимо человеческим, животным; возможно, смесью похоти со страхом.

— Спокойно, офицер Гисборн, — сказал я. — Я защищу вас в случае чего.

— Я верю, — сказала она грустно.

Потом мы занялись любовью. Время близилось к десяти p. m.; я решил, что раньше полуночи Шутер вряд ли появится — и потому, лаская Габриэллу, особо не торопился. Она сказала, что любит меня. Я кивнул; пусть будет так.

— Всегда мечтала о порядке, — сказала она, когда мы лежали, уставшие, на промокшей от пота постели. — Хотела, чтобы каждый знал свое место; чтобы зла не было как явления. Хотела, чтобы люди не прославляли подонков и убийц… Много чего хотела — но малого добилась. Смешно…

— Все еще впереди, — сказал я.

— Наверное, — ответила она, глядя куда‑то в сторону. — Там кто‑то за окном.

— Бродяга какой‑то, должно быть, — произнес я, вставая. — Сейчас проверю.

Я подошел к шкафу и, взяв с верхней полки заранее заряженный карабин, резко развернулся; почти не целясь, спустил курок. Выстрел прозвучал как хлопок; Габриэлла, охнув, осела на простыни. Напротив сердца у нее дрожало, расплываясь, кровавое пятно.

— Вот и все, — сказал я.

И, уже громче:

— Заходи! Теперь нам никто не помешает.

Окно разбилось; в проем, царапая спину об осколки, влез Роберт по прозвищу Шутер.

— Один сильный ход заслуживает, чтобы был сделан второй, — произнес он, оглядывая тело Габриэллы.

В руке он держал автомат.

— Хочешь, объясню, зачем я убил Мэрион, — сказал я, усаживаясь в кресло; карабин я нацелил на Шутера.

— Я бы сказал, что ты сумасшедший, — ответил он, — но это было бы неправдой. Я вот человек, пускай и с заскоком: никогда я не признавал окружающих за людей, и относился к ним, как к куклам. Но даже так — я человек. Ты же не человек; понятия не имею, откуда ты такой вылез. Может, из колодца дьявола?

— Хорошая речь, — похвалил его я. — Тогда скажи мне вот что: какой смысл был у твоей истории, по мальчика и колодец? Каким образом она соотносится со мной и Габриэллой?

Шутер нервно рассмеялся.

— Никак, — ответил он. — Я вообще эту историю рассказал потому, что хотел тебе пыль в глаза пустить.

— Понятно, — сказал я.

В этот момент он выстрелил; стена над моей головой взорвалась осколками кирпича. Я выстрелил в ответ — и Шутер, застонав, выронил автомат; я пробил правую его дельтовидную мышцу.

На комоде лежал нож, спрятанный под слоями одежды — на случай, если бы я захотел убить Габриэллу максимально эффектно. Взяв его, я быстро приблизился к Шутеру. Он, развернувшись всем телом, толкнул меня плечом; я же, устояв, полоснул его по лицу и оставил длинный аккуратный разрез. Шутер закричал. Не помню уже, что он кричал; кажется, проклинал меня и богохульствовал. Я попытался дотянуться ножом до его горла; не получилось — Шутер, спиной уперевшись в стену, пнул меня. Пока я поднимался с пола, пока искал отлетевший в сторону нож — Шутер выбрался через окно; оставляя за собой капли крови, он побежал по прохладному ночному асфальту. В лунном свете пиджак его выглядел блекло–синим.

Я положил руки на подоконник. И, не в силах сдержаться, закричал; напряжение мое выливалось в длинные, радостные крики. Я выл. Я клокотал, я булькал, я смеялся, пока слюна не потекла у меня по губам; устав, я упал на кровать — и приобнял еще теплое тело Габриэллы.

Шутер сбежал.

Мы встретимся снова, много–много раз; и каждая встреча будет столь же интересной, столь же чудесной, как и эта, как и предыдущие.

Счастье.

Это единственная форма дружбы, доступная мне; а Шутер — мой единственный и очень дорогой друг.

Ну или…

Да.

Думаю, правильнее говорить: возлюбленный.