Марта шла по широкой аллее, с двух сторон обсаженной высокими деревьями и устланной опавшими желтыми листьями. В руках следовавшей за ней служанки была большая коробка. Они подошли к воротам дворца барона Карла фон Витгенштейна. Увидев Наргис, Марта попросила девушку сообщить Ширин о ее приходе.

Перед входом в апартаменты, которые занимали Август и Кристина, Ганс Бахман устанавливал макет, изображающий процесс образования нефти. Он говорил с апломбом:

— Согласно теории, сто пятьдесят миллионов лет назад район Персидского залива покрывали болота и тропические джунгли. В их непроходимых зарослях жили ихтиозавры, динозавры, миллионы земноводных и пресмыкающихся. А вокруг было горячее мелкое море. На дне его в длящемся миллионы лет процессе рождения, жизни и смерти образовалась жидкость, которая сегодня играет огромную роль в нашей жизни, — нефть. Вам понравился мой подарок?

— Сердечно благодарю, но это только макет, — ответил Август.

— Господин барон, ожидание — это ведь тоже огромное искусство… — возразил Бахман.

Марта прошла мимо беседовавших. Ганс с любопытством посмотрел на красивую девушку. Ширин, которая вышла ей навстречу, так внешне изменилась, что Марта с трудом ее узнала. Европейский костюм, подбритые брови, осветленные волосы преобразили восточные черты лица Ширин.

— Извини, Перчик, что тебе пришлось ждать. Мне надо было немного повоспитывать барона, он иногда ведет себя так, словно ему восемнадцать лет.

— Это очень хорошо, — ответила Марта и подала знак служанке, которая вынула из коробки платье.

— Умираю от любопытства, — сказала Ширин и начала примерять новый туалет.

— Мама все еще не может поверить, что девушка из такой семьи вышла замуж за иностранца. — заявила Марта.

— И что, больше бы это подошло тебе, армянке?

— Ну что ты говоришь!

Ширин рассматривала себя в зеркале, одновременно сравнивая платье с картинкой в журнале.

— Ты знаешь, я не ожидала…

— Чего? — спросила Марта.

— Что оно будет красивее, чем в журнале.

— Я скроила его несколько по-иному, на твою фигуру.

— Интересно, что на это скажет отец?

— Считаешь, что эта модель уж слишком современна?

— Да нет, вообще…

— После твоего возвращения из Европы ты еще не виделась с отцом?

— Он в отъезде. Завтра будет у нас на приеме. Может быть, и ты придешь?

— С удовольствием, — ответила Марта.

* * *

Наргис шла по улице, неся две корзины, полные овощей. Вошла в дом Ореша. Инженер неподвижно сидел на постели с устремленным перед собой взглядом, лицо его было напряженным. Наргис поставила корзины на пол и торопливо сказала:

— Я принесла вам овощи, две рубашки, одна еще не постирана, носки я починила… С тех пор как мадам вернулась из Европы, она устраивает прием за приемом… Остальное я принесу завтра…

Она повернулась, собираясь уйти, но ее остановило восклицание Ореша.

— Двигайся! Двигайся, черт побери! — кричал он, ударяя кулаком по колену.

— Что случилось? — В комнату вбежал отец Ореша.

Молодой человек не успокаивался:

— Они не двигаются! Наверное, повреждены нервы!

— Обе ноги?

— Левая только чуть-чуть шевелится.

— Боже мой! Боже мой! — вскрикнула Наргис. Оставив корзины, она выбежала из дома.

— Идем в больницу, — решил отец.

— В какую еще больницу? Что ты говоришь! Я не позволю, чтобы мне отрезали ноги! Почему это произошло именно со мной? Мне же еще столько надо сделать! Нет, нет! Нельзя, чтобы я так и остался сидеть в этом углу! Дай мне стулья!

Старик принес два стула и поставил их так, чтобы сын мог взяться за их спинки. Инженер подтянулся, но не смог сделать ни одного шага — ноги бессильно волочились по земле. Раненый стиснул зубы и опустился на колени. По щекам потекли слезы.

— Это конец! — прошептал он.

— Нельзя падать духом. Я отвезу тебя в больницу.

— Об этом и речи быть не может. Они меня арестуют.

В комнату вошла Наргис, за ней доктор Иоахим.

— Это я вас оперировал? — спросил он.

— Да. Но я был должен…

Доктор жестом прервал Ореша:

— Знаю, знаю. Мне сказали. Что же вы такое наделали? Ну-ка, покажите. Посмотрим, что еще можно придумать. Может быть, хотите сделать татуировку? Например, цветочки или птиц. Обычно татуировку делают на груди или на спине, а вам мы сделаем на ногах. — Иоахим начал покалывать ноги Ореша. — Больно? Нет? Если будет больно, скажите. Не надо было от меня удирать, молодой человек…

— Больно! Доктор, наконец-то больно! — радостно воскликнул раненый.

— Вот видите, сколько радости доставляет боль, приносящая надежду.

— Правда? Надежда есть?

— Пока трудно сказать. Я возьму вас в больницу, проведем несколько процедур, а потом надо будет долго, очень долго тренировать ноги.

— Поедем сейчас?

— А вы не хотите снова от меня убежать?

Больного перенесли в автомобиль, ожидавший перед домом. Иоахим сказал:

— В моей больнице вы будете в безопасности.

* * *

Едва опустился вечер, цветные фонари осветили сад в резиденции Витгенштейнов. Вернувшись из Европы, барон с молодой женой проводили очередной прием. Среди гостей был весь высший свет Шираза: немецкий консул, хан, многочисленные друзья дома. Все взгляды были устремлены на Ширин. Она появилась в современном, с фантазией сшитом платье, а умелое использование косметики подчеркивало необычайную красоту ее лица, хотя теперь оно совершенно утратило свою восточную прелесть.

Хозяйка дома была в превосходном настроении и радушно принимала гостей. В прекрасном настроении был и барон. Только хан критически поглядывал на дочь. Когда она подошла к нему, он произнес с осуждением:

— Тебя так изменили?

— Никто меня не изменял. Я сама изменилась, Я не нравлюсь тебе, папа?

— Нравиться ты должна своему мужу.

— Его я не спрашивала. Такие вопросы я решаю сама.

— Ну, с этой точки зрения ты совершенно не изменилась.

— Почему ты не взял с собой маму?

— С ней случился бы сердечный приступ.

— Мама уже видела меня. И была мило удивлена. Почему ты должен всегда за всех решать — и за маму тоже?

— Как раз наоборот. Теперь ты хочешь решать за других. Почему ты навязываешь нам чужой стиль?

— Я рада, что ты пришел. Это для меня огромная честь и радость, — заискивающе ответила Ширин.

К беседующим подошли Август с женой.

— Поздравляю! Ваша дочь настоящая красавица. Откуда такое прекрасное платье? — поинтересовалась Кристина.

— Его сшила моя подруга по гимназии, — ответила Ширин и подозвала Марту. — Мы звали ее Перчик. Были неразлучны, вместе ходили на курсы кройки и шитья — каждая девушка из хорошей семьи должна этому научиться. Представитель фирмы «Зингер» давал нам уроки английского языка. Мы прозвали его Мистер Зингер. На самом деле его зовут сэр Вильям Хартон. Он всегда приносил нам самые свежие европейские журналы мод. А Перчик была просто мастер в копировании моделей. Среди нас всех она одевалась наиболее шикарно. Сэр Вильям смотрел на нее восхищенным взглядом, а мы умирали от ревности.

— Этим все и кончилось, — сказала Марта.

— Но благодаря ему ты сегодня первая портниха в Ширазе. Тебя приглашают даже, к шахскому двору.

Стоявший неподалеку Ганс Бахман с интересом стал присматриваться к Марте.

— Могу ли и я воспользоваться вашими услугами? — спросила Кристина.

— Конечно, с удовольствием.

Ширин деликатно удалилась и подошла к группе иранских женщин, одетых в староперсидские платья.

— Ширин, ты превосходно выглядишь! — сказала одна из них.

— Она всегда была прекрасна, — подхватила другая.

— Но теперь она выглядит как настоящая европейка.

— Где ты была? Расскажи…

— Ах, где она только не была! В Берлине, Вене, в Париже…

— Расскажи, расскажи, как же там живут на самом деле?

— Ну что сказать? Главное, что женщины там свободны, никто их ни к чему не принуждает. Это совсем не то что у нас. Мы — в чадре или без нее — просто невольницы. Наденешь чадру — полиция на улице сорвет ее, потому что кто-то где-то решил, что мы должны выглядеть по-европейски. Снимешь чадру — дома проклянут. А там… там я видела женщин в галстуках и пиджаках, в платьях с декольте до пояса. Никто не диктует, как они должны быть одеты. Они живут так, как хотят, водят машины, работают врачами или продавщицами в магазинах, одни ходят в кафе и бары. А актрисы… Весь мир там принадлежит женщинам. Мужчины на прощание целуют им руку — так, как у нас руку шаха. Вы представляете себе, там на глазах у всех женщине целуют руку — так, как у нас — царю царей!

Этот поразительный для иранок рассказ Ширин прервал немецкий консул, который пригласил ее танцевать. Оркестр играл танго «Звезда Рио». Ширин заметила, что Ганс танцует с Мартой.

— Как так случилось, что вы, армянка, дружите с Ширин? — расспрашивал Бахман свою прелестную партнершу.

— Что же в этом странного? Армяне живут здесь несколько тысяч лет. В Тегеране рядом с мечетью вы можете увидеть церковь. В конце концов, друзей не выбирают по религиозному признаку.

— Верно. Так же, как и жену не выбирают по национальности.

— Вот именно. Извините, вы тоже занимаетесь коврами?

— Нет. Я помогаю вашему сельскому хозяйству.

— Так, значит, благодаря вам мы всегда будем с хлебом?

— Вы переоцениваете мои заслуги. Но я стараюсь делать все, что в моих силах, чтобы урожай повысился.

Оркестр перестал играть. Барон попросил Ширин исполнить танец. Он подозвал слугу, велел соответствующим образом направить рефлектор и погасить фонари, затем дал знак дирижеру. Раздались звуки джазовой мелодии. Ширин, держа в руке легкую шаль, выбежала на паркет. Доктор Иоахим, наблюдая за танцем, обратился к хану:

— Я уже несколько лет в вашей стране, но то, что делает госпожа Ширин, можно назвать настоящей революцией.

— Простите?

— Я имею в виду революцию образа жизни.

— Признаюсь вам, что мне стыдно. Никогда не думал, что моя дочь будет когда-нибудь, словно кукла, забавлять других.

— Но она восхитительна!

— Если уж она должна походить на кого-то, мне бы хотелось, чтобы она стала такой, как госпожа Маргит. Врач — это я понимаю. А кстати, где госпожа доктор?

Сопровождаемая громкими аплодисментами, Ширин покинула зал. Доктор вернулся к беседе с ханом:

— Госпожа Маргит выехала с группой врачей из нашей больницы в Африку. Она очень хотела изучить там местные болезни. Конечно, она необходима здесь, но ей так хотелось, что мне пришлось согласиться.

Ганс беседовал с Августом.

— Сейчас мы должны серьезно заняться ханом… — сказал он.

— В каком смысле?

— Во-первых, нам необходима его сельскохозяйственная продукция. Во-вторых, сотрудничество с нами будет хорошим примером для других.

— Но я… — заколебался Август. Ганс Бахман не дал ему закончить:

— Теперь, когда вы одна семья, это не составит для вас труда.

Сидящая неподалеку Марта внимательно прислушивалась к их разговору.

Ужин подошел к концу. Барон фон Витгенштейн пригласил гостей посмотреть фильм, привезенный из свадебного путешествия по Европе. Марта, проходя мимо Ганса, слегка споткнулась. Бахман торопливо подал ей руку. Они вместе вошли в кинозал. На экране мелькали картины Вены, Берлина и Парижа. Ширин и Карл дополняли показ собственными комментариями.

— Я могла смотреть бы это часами, но, к сожалению, уже пора идти. Для меня это слишком поздно, — сказала Марта.

— У вас еще нет паспорта? — пошутил Ганс.

— Ох, давно есть, но мы же в Ширазе, а не в Европе.

— Вы позволите, я вас провожу?

— О нет! Пожалуйста, не беспокойтесь.

— Для меня это удовольствие.

Не замеченные никем, они вышли из затемненного зала. Бахман отвез Марту домой и, прощаясь, сказал:

— Я счастлив, что мог с вами познакомиться. Надеюсь, это не последняя наша встреча. А кстати, можно спросить, почему вас называют Перчиком?

— Обжигает губы, заставляет плакать…

— Так, значит, вы такая?

— Кто знает? Спокойной ночи!

Она вошла в дом. Ганс Бахман следил за ней взглядом, пока девушка не исчезла за дверью.

* * *

На следующий день Ширин вошла в рабочий кабинет Кристины. Они присели к столу, на котором были разложены человеческие черепа, фотографии, таблицы, инструменты для антропологических измерений. Кристина с жаром рассказывала Ширин о своей работе:

— Наука до сих пор не выяснила, почему медовые соты точно такие же, Какими были миллионы лет назад. Почему пчелиный рой отличается четкой специализацией функций: есть цари, рабочие пчелы и пчелы-солдаты. Природа предопределяет их назначение. Мы называем это инстинктом. Точно так же и у людей. Есть интеллектуалы, созданные для того, чтобы править, другие способны только выполнять приказы. Например, негры. Простую работу они выполняют очень хорошо, это доставляет им удовольствие. Ведь они часто поют во время работы. Но достаточно такого робота поставить на руководящий пост, как все производство развалится, а этот человек почувствует себя несчастным.

— Представьте себе, у нас говорят точно так же, с небольшой лишь разницей: аллах определяет судьбу каждого человека. Тот, кому предназначено жить в бедности, как бы он ни старался, никогда не будет богатым. Поэтому рабочий родится рабочим, фабрикант — фабрикантом, а женщины созданы для того, чтобы работать, рожать детей и слушаться мужа.

— Вы несколько упрощаете. Над теми вопросами, которых я коснулась, годами работают крупные ученые. Нельзя все это сводить до уровня религиозных верований.

— Значит ли это, что у негра нет никакой возможности стать врачом или ученым?

— Наука дает отрицательный ответ. То же самое можно сказать и об индейцах. В этом смысле желтая раса находится где-то посередине.

— Имеет ли значение, где живут люди?

— Да. Например, славяне живут на востоке Европы. В принципе, они принадлежат к белой расе, хотя и к низшему ее виду.

— Извините, а я, то есть мы — к какой категории относимся? — спросила Ширин.

Прежде чем Кристина успела ответить, в комнату вошел барон.

— Разреши, дорогая…

Ширин и Карл вышли из рабочего кабинета Кристины.

— У нас клиент, — пояснил барон супруге по пути. — Это немец, он постоянно живет в Париже. Мне бы хотелось, чтобы ты присутствовала при нашей беседе. Тебе надо учиться вести дела.

В кабинете барона их ждал мужчина средних лет.

— К сожалению, — сказал он, здороваясь с Ширин, — я не имел чести познакомиться с вами в Европе. Слышал, что у барона красивая жена. А теперь должен признаться, что никогда не встречал такой прекрасной женщины.

— Господин Вернер — постоянный покупатель наших ковров в Париже. Сейчас он хочет увеличить объем закупок. Мы же вносим изменения в узоры и в цветовую гамму, — сказал барон.

— Вы знаете, существует мнение, что всеобщий кризис рано или поздно коснется рынка сбыта ковров.

Карл позвал Наргис и велел ей принести красивую персидскую трубку, которую положили перед Вернером.

— Какая прекрасная работа! — восхитился гость.

— Даже самые простые вещи иранцы способны превратить в яркие и красивые. А вершина их достижений — именно персидские ковры. История этого народа представляет непрерывную цепь кризисов, и чтобы что-то этому противопоставить, они создали яркий мир ковров — и для бедных, и для богатых. Может быть, вы и не поверите, но именно в период кризиса мы продаем их в два раза больше.

— А я всегда думал, что этот принцип относится скорее к торговле оружием.

— Ствол винтовки всегда можно повернуть в сторону того, кто ее изготовил. Трудно назвать это выгодой. А ковер чем больше лежит, тем становится дороже. Так что́, удваиваем заказ?

— Сдаюсь, — ответил Вернер.

— Ну а узоры мы обсудим на месте.

— Сердечно благодарю за трубку, это редкий экземпляр.

— Это только скромный сувенир от нашей фирмы, — сказал барон, прощаясь с клиентом.

* * *

В тот день Карл фон Витгенштейн обедал наедине с супругой. За столом прислуживала Наргис. Барон знакомил Ширин с деловыми тайнами фирмы:

— Запомни, моя милая, основной принцип: если хочешь, чтобы клиент что-то купил, тебе сначала надо купить контрагента. Если будешь с ним спорить, тебе это никогда не удастся. Ну а если говорить о расовой проблеме, мне бы хотелось, чтобы твои взгляды совпадали с моими.

— Каких же взглядов в этом вопросе придерживается мой муж?

— Таких же, как и каждый рассудительный человек. Таких же, как и твой отец, которого я особенно уважаю. Вся эта расистская теория — выдумки псевдоученых и, что самое важное, всех этих закомплексованных нуворишей, которые желают уничтожить нас, аристократию, чтобы захватить наше наследие.

— Я очень рада, что ты так думаешь, мой дорогой.

— Я беседовал с Юзефом. Он обещал, что сначала познакомит тебя с тем, как вести деловую переписку, а потом введет в курс всех дел нашего предприятия.

— Надеюсь, что я справлюсь.

— Справишься, справишься… Элен тоже начинала с нуля, но дела вела даже лучше, чем я.

После обеда Ширин и Юзеф направились в фабричную контору, где сразу же приступили к делу.

— Это список наших работников, их выработка, а также и заработки. В каждом цехе есть доверенный человек, который еженедельно готовит отчет о состоянии дел. Эта информация тщательно изучается. В этой пачке, — пояснил Юзеф, — подробный список наших представителен и агентов за границей, а в этой — список клиентов и их характеристики.

— Как вы думаете, что самое главное для предпринимателя?

— Доход, ваша милость. Именно это мотор, сердце каждого торгового предприятия. Так же, как и любовь в жизни. Есть она — рождается энергия, мысли, новые инициативы. А когда ее нет — приходит равнодушие и все останавливается.

— Но любовь ненасытна.

— Так же и с доходом. Когда желаешь получить слишком много и слишком быстро, можно потерять все. Так что надо иметь разум и хороший расчет.

— Любовь не может быть рассудочной…

— Дорогая госпожа, мы же говорим о доходе.

— Благодарю вас, Юзеф.

— Всегда к услугам госпожи баронессы, — ответил Юзеф с низким поклоном.

* * *

Шли недели. Ширин быстро осваивала все деловые тонкости фирмы барона Карла фон Витгенштейна. Жатва на полях подходила к концу. Урожай был исключительно богатым. Под конец необычайно жаркого в этом году лета супруги Витгенштейн отправились в гости в находившееся неподалеку от Шираза поместье отца Ширин.

Хан с большой сердечностью принял гостей. Проводил к огромному дереву, под которым уже ждал богато сервированный стол. Мужчины беседовали о делах, но Ширин эта тема была явно скучна. Она вышла из-за стола и направилась в поле, откуда доносились песни иранских крестьян, убирающих урожай.

Среди них были сезонные рабочие из племени Бахтиар. Они пели хорошо известную Ширин песню о любви к земле, которая дает им работу и кормит. Они пели о том, как после тяжелого дня ложатся спать, постелью им тогда служит земля, а одеялом — усеянное мириадами звезд небо. Это была песня-молитва о том, чтобы солнце — источник жизни — на рассвете снова отправилось в свой путь, точно так же, как и Бахтиары ежедневно отправляются в дорогу.

Две крестьянки остановились и издалека наблюдали за приближавшейся к ним Ширин. Их восхищала ее одежда, полная достоинства поступь. Ширин их знала, поскольку они были из того же племени, что и она. Но деревенские девушки не сразу узнали в подходившей к ним элегантной госпоже хорошо известную им когда-то дочь хана. Ширин подошла к группе крестьян, занятых едой; увидев ее, они встали и низко поклонились.

Когда Ширин заговорила с ними по-персидски и назвала одну из женщин по имени, пояснив, кто она такая, крестьяне окружили ее тесным кольцом, не скрывая своего удивления тем, как изменилась их соплеменница, став женой барона Карла фон Витгенштейна.

Вскоре надсмотрщик приказал крестьянам продолжать работу. Ширин осталась одна. Какое-то время она наблюдала за крестьянами, а затем попросила надсмотрщика принести ей рабочую одежду. Она вошла в палатку, переоделась и присоединилась к жнецам. Вместе с ними она запела хорошо известную ей персидскую песню.

Обеспокоенные ее долгим отсутствием, Кристина, Август и Карл пришли на поле.

— Она очаровательна, — сказала Кристина. — Я всегда говорила, что невозможно изменить заложенное природой. Ведь именно природа определяет каждой личности ее собственное место. В конце концов каждый возвращается в ту среду, которая его породила, и тут совершенно не помогут инъекции культуры более развитого народа.

— Мой дед, — ответил барон, — был землевладельцем в Пруссии и в Польше. Его владения по своей площади почти равнялись Немецкой Швейцарии, а когда он развлекался, то развлекался только с землепашцами. Я сам видел, как даже великий Вильгельм Второй беседовал с крестьянами. А знаешь ли ты, Кристина, что наша национальная гордость, великий поэт и министр, сам Гете женился на собственной служанке?

Наступили сумерки, солнце спряталось за горизонтом. Гости хана уехали в красивом экипаже, запряженном четырьмя серыми арабскими лошадьми.

* * *

В тот же вечер Карл и Ширин значительно раньше, чем обычно, встали из-за стола и направились в спальню. Карл в супружеской постели долго ожидал Ширин, которая посвящала много времени вечернему туалету. Наконец она вышла из ванной, одетая в прозрачную ночную рубашку.

— Знаешь, моя дорогая, мне бы хотелось, чтобы моя жена была дамой в полном смысле этого слова.

— Не понимаю.

— Прости, мое сокровище, но ты не должна брататься с голытьбой. То, как ты вела себя на поле, не совсем понравилось мне. Наше благородное происхождение обязывает…

— Они не голытьба, Карл. Я выросла среди этих людей. Когда я училась в гимназии, все каникулы проводила в деревне и работала в поле с этими людьми. Это традиция. Я просто счастлива, что сегодня смогла подышать свежим воздухом.

— Понимаю, моя дорогая, но мне бы не хотелось, чтобы жена барона Витгенштейна стала предметом грубых шуток. Если ты хочешь уважать обычаи, то из них следует выбирать те, которые возбуждают в толпе уважение и почтение к нам, аристократии. Кстати, мне бы не хотелось, чтобы ты подобным образом вела себя и с работниками нашей фабрики. Они существуют для того, чтобы работать, а мы — затем, чтобы ими руководить.

— Я где-то уже это слышала… Так говорила Кристина, но она вроде бы использовала научную терминологию, а ты… Я думала, что ты другой человек. Европеец, ничего не поделаешь… Я гашу свет, — сказала Ширин.

Карл попробовал обнять жену, но она деликатно уклонилась…

* * *

На следующее утро, когда барон еще спал, Ширин уже сидела за столом в кабинете. Она занималась текущей корреспонденцией, когда Наргис сообщила ей о приходе Марты. Ширин распорядилась проводить гостью в салон. Закончив писать, она отдала письма Юзефу:

— Отошлите эту корреспонденцию и приготовьте для меня отчет за прошлую неделю. Распорядитесь также отослать два ковра из тех, с новым узором, моему отцу. Запишите это на мой счет.

Закрыв окно, она прошла из кабинета в салон.

— Разве я тебе что-то заказывала? — шутливым тоном спросила она Марту.

— Нет, госпожа баронесса. Я пришла к госпоже Кристине, моей клиентке. Но, находясь во дворце, я не могла не повидать тебя.

— Ты шьешь для нее платье?

— Уже пятое. И все тех же фасонов, что были у Элен, покойной жены барона. Но та шила себе платья из персидской материи, изготовленной по специальному заказу. Где я теперь найду такую?

— Как все это смешно! Они относятся к нам как к существам второго сорта, однако из снобизма увлекаются восточной экзотикой. Для нас же они нечестивые гяуры, но мы в них ищем идеал, подражаем. Выпьешь чего-нибудь? Вчера прислали французское вино.

— Ну разве что французское… — нерешительно ответила Марта.

Ширин наполнила два бокала красным бургундским.

— Кажется, господин Ганс Бахман заинтересовался тобой? Когда ты будешь шить платье себе? — спросила Ширин.

— Боюсь, что у меня будут трудности с выбором фасона. Знаешь, другая культура, другие вкусы.

— Может быть, я ослышалась? А кто же был когда-то влюблен в элегантного англичанина Мистера Зингера? — рассмеялась Ширин.

— О, это была девичья влюбленность. Правду сказать, я предпочитаю все наше, иранское, пусть даже ценой чадры. Извини, я не хотела… — Марта заметила, что ее подруга смутилась.

— Ты не должна извиняться. В этой с виду прекрасной Европе на самом деле все так же, как у нас. Но, даже несмотря на это, я не хотела бы вернуться к прежней жизни, похожей на смерть. Теперь я могу получать удовольствие по крайней мере от внешних признаков свободы.

— Ну так выпьем за эту свободу, — произнесла Марта, поднимая бокал.

* * *

Перед мраморным дворцом остановился автомобиль, из которого вышел Август. Он вошел в комнату, небрежно бросил портфель, снял со стола и поставил на пол антропологические инструменты жены. Достал бутылку виски, наполнил стакан и выпил залпом. Он явно был не в духе. В комнату вошла Кристина в белом халате, держа в руках свежие, еще мокрые фотографии.

— Я получил письмо от Лютца Линке из Америки, — произнес Август.

— Это тот, которому концерн предоставил стипендию?

— Да, это он. Пишет, что вскоре весь мир узнает о его успехах. А я сижу здесь, в этой вонючей красильне, в этом заплеванном городе, на задворках мира, и веду паскудную двойную жизнь! А ведь я мог бы…

— Не мог бы, дорогой мой, не мог. Тебя бы не послали, ведь твой брат был сначала женат на польке, потом на еврейке, и обе они были противницами национал-социализма. К тому же Карл остался им до сегодняшнего дня, а наши знают, что делают. Твое место здесь. И хорошо, что все именно так. — Только сейчас Кристина заметила, что ее инструменты находятся на полу, а на столе стоит бутылка виски.

— Ты с ума сошел?! Разве не видишь, что я работаю? — произнесла она со злостью.

— В конце концов, я хочу жить как нормальный человек, в нормальном доме, а не созерцать постоянно эту гадость.

— Когда ты на мне женился, ты знал, что я занимаюсь научной работой…

— Это не наука, а бред. Ведь ты даже не знаешь, чьи это черепа. Господи, как это противно!

— А знаешь ли ты, как противны эти твои гниющие растения и животные, из которых получается нефть? — парировала Кристина, указывая на висящий на стене макет. Она подняла черепа и положила их на стол.

— Я же сказал, что не хочу этого видеть! — крикнул Август, одним движением смахивая черепа на пол.

— Бесись, бесись! Знаешь, что я тебе скажу? Это зависть, низкая зависть, ты ведь прекрасно знаешь, что ты никто, ты просто маленький человечек, ноль. Да! Ты работаешь в вонючей красильне, поскольку ты — вонючая бездарность. Скажу тебе больше: ты сгниешь здесь. Так тебе и надо, ты, несостоявшийся Менделеев! Ты же шут. Ты даже самому себе не можешь признаться, что всегда был нулем, самым обычным подхалимом, так что бесись! Тебе все равно не перекричать правды, а правда в том, что я, дочь лавочника, интеллектуально выше тебя, гнилого аристократа…

— Посмотри в зеркало, что у тебя написано на лбу…

— Что?

— Дура! Я увидел это в первый же день, когда познакомился с тобой.

Кристина не могла совладать с собой.

— Ах ты скотина! — завопила она, готовая броситься на мужа.

Но тот быстро выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

* * *

Как раз в это время подруги в салоне заканчивали разговор. Марта, стоявшая у окна, заметила, что из дворца выбежал Август и нервным жестом подозвал к себе ожидавшего во дворе рабочего. Потом огляделся по сторонам и повел человека в сером вылинявшем костюме в каморку, в которой садовник держал свои инструменты. Она заметила также, что этот рабочий ведет себя как-то неестественно, даже подозрительно. Заинтригованная, она сказала Ширин:

— Ну, мне пора, моя дорогая, я и так отняла у тебя слишком много времени. Надеюсь, ты позволишь зайти к тебе, когда я в следующий раз буду во дворце.

— Ты же знаешь, мне всегда приятно видеть тебя. До свидания.

Марта быстрыми шагами пошла в сад и направилась к сарайчику, заросшему диким виноградом. Через щель в стене довольно хорошо были слышны слова.

— Ах ты падаль! — в бешенстве говорил Август. — Ты же должен был приходить только по моему вызову!

— Это ваш брат, ваша милость, господин барон меня позвал. Я, ваша милость, ничего не сказал. Я только, по правде говоря, выпил немного, понимаете, письмо я получил, сын экзамен сдал, вот я и похвалился перед друзьями, что он у меня в Берлине… Ну и господин барон меня вызвал, сам вызвал. Но он совершенно не был сердит на вас… Даже дал деньги на билет, чтобы сын приехал на каникулы. А о том деле я, правда, ничего не сказал…

— Это все?

— Да, ваша милость.

Марта, поняв, что Август сейчас выйдет, быстро прошла в глубь сада и через двор вышла на улицу, где ее ждал извозчик. Села в коляску, но велела кучеру подождать. Спустя минуту человек в сером выцветшем костюме вышел из ворот и быстрым шагом направился в сторону города. Марта велела извозчику медленно ехать за ним. За углом она остановила коляску, вышла и направилась за неизвестным мужчиной. Он остановился перед чайханой. Низкий дощатый помост был устлан ковром, сидя на котором иранцы пили чай. Работник тоже сел на ковер, подогнув ноги по-турецки. Напротив чайханы находился ларек с женской одеждой. Марта рассматривала вывешенную там материю, незаметно наблюдая за рабочим. Он заказал чай, вынул из кармана письмо и развернул его. Вертя листок бумаги в руках, он всматривался в ряды букв, которые не мог прочитать. Рабочий был неграмотен. Кто-то из пивших чай предложил:

— Хочешь, я тебе помогу? Это, наверное, письмо из армии?

— Не из армии, а из самого Берлина. Мой сын там учится.

— В Берлине?

— Инженером будет, — с гордостью сказал рабочий и протянул письмо незнакомцу.

Тот начал читать:

— «Любимый отец, я уже год как учусь в Пол… пол… пол…»

— В Политехническом. Я знаю это слово наизусть.

— Ты же говорил, что в Берлине.

— Да, в Берлине, но он там учится.

— А что это такое?

— Вы что, не знаете, что такое Политехнический институт? Ну, это нефтяная техника.

— Но он там научится немецкой технике и у нас не найдет работы.

— Как это не найдет?

— У нас же английская техника, «Бритиш ойл Компани».

— Так что же с ним будет?

— Ничего не будет. Англичане не признают немецкой техники, и наоборот.

— Это же невозможно, — сказал встревоженный рабочий.

— Еще до того, как шах стал шахом, я уже был чиновником и кое-что понимаю в политике.

— Может, вы будете так любезны и напишете моему сыну, чтобы он это дело переменил и стал учиться на врача?

— Я зайду сюда вечером. Вы тоже приходите, — сказал мужчина, встал, заплатил по счету и вышел из чайханы.

Рабочий в сером костюме еще некоторое время держал письмо в руках, размышляя над словами незнакомца. В конце концов он старательно сложил письмо, сунул его в карман и вышел. Марта незаметно следовала за ним до маленького домика на окраине Шираза. Когда он вошел в дом, она быстро начертила план, стараясь хорошо запомнить это место.

В тот же вечер, надев скромное, не бросающееся, в глаза платье, Марта направилась к мавзолею величайшего, персидского поэта и философа четырнадцатого века Хафиза. Он был очень почитаем в народе, а его идеи глубоко проникли в сознание иранцев.

По четвергам, вечером, то есть накануне праздника, люди собирались у мавзолея, пили вино и пели стихи поэта. Это пение было похоже на декламацию, исполняемую под аккомпанемент инструмента, называемого тар. Над могилой поэта был возведен мавзолей в виде купола, опирающегося на четыре колонны, и гробница удивительно напоминала часовню. К ней вели аккуратно уложенные ступеньки. Вокруг росли кипарисы и усыпанные цветами розовые кусты. Неподалеку от мавзолея, в сторонке, стоял Вильям и с интересом наблюдал за почитателями Хафиза, Именно здесь он договорился встретиться с Мартой. Она подошла и, положив Вильяму руку на плечо, сказала:

— Вижу, это зрелище тебе еще не надоело. Ты приходишь сюда каждый четверг?

— Ты же знаешь, что я сам отношусь к софистам. Любовь для них — источник жизни. В их понятии «я» состоит из «я» и «ты». Это означает, что человек — одновременно и любящий, и любимый. Можно ли отыскать более человечное понимание любви? Посмотри, как это прекрасно. Они делятся вином — символом любви — с Хафизом, — произнес он.

Люди, собравшиеся у могилы поэта, выливали из бокалов по нескольку капель вина на могильную плиту Хафиза, а остальное выпивали.

— Я вижу, ты действительно влюблен в Хафиза, — сказала Марта. — Но твои стихи не уступают его поэзии, — добавила она кокетливо.

— Ты шутишь, дорогая!

— Я говорю совершенно искренне. Мне очень нравятся твои стихи. Давай уйдем, — предложила она.

Они направились к шоссе, где стояла машина Вильяма.

— Ты знаешь, баронесса Ширин интересуется тобой, — сказала девушка.

— Что ты ей сказала?

— А как ты думаешь? — строптиво спросила Марта.

— Марта… Ты призналась?

— Я сказала только, что это была девичья влюбленность, и я не поддерживаю с тобой никаких контактов. Ты хотел бы, чтобы так было?

— Ты действительно сказала, что не встречаешься со мной? — все еще не верил Вильям.

— Да. Но ты не ответил на мой вопрос.

— У тебя есть что-то для меня? — сменил он тему.

— Не знаю, заинтересует ли тебя то, что я скажу…

— Все, что ты скажешь, будет для меня интересно.

— Я была в доме Витгенштейнов. Один из рабочих, который уже давно не работает на фабрике, как раз выходил из конторы Карла. Я заметила, что эта мелочь очень взволновала Августа. Не успел этот рабочий выйти со двора, как Август втащил его в помещение рядом с гаражом и начал допрашивать, с какой целью тот встречался с бароном. Он явно чего-то боялся. Рабочий объяснил, что ничего не сказал Карлу, а просто хотел поблагодарить барона за то, что тот послал его сына в Германию.

— Кто послал его сына? — заинтересовался Вильям.

— Из беседы получалось, что Август, без ведома барона. Разговор был коротким, потом рабочий ушел, а я направилась за ним и узнала, где он живет. — Марта вручила Вильяму листок с планом.

— Он не заметил, что ты за ним следишь?

— Наверняка нет.

— Это значит, что этого рабочего и Августа связывает какая-то тайна, о которой не знает Карл.

— Похоже на то.

— Мы должны это узнать.

— Но как?

— Мне кажется, что я могу рассчитывать на твой ум, — произнес Вильям и добавил: — Интересно, знает ли Ганс эту тайну.

— Хорошо, что ты мне напомнил! — спохватилась Марта. — Ты знаешь, несколько дней назад Ганс принес Августу в подарок макет, демонстрирующий процесс возникновения нефти: начиная от разложения растений и животных в воде и до собственно образования нефти.

— Ах так! — вскрикнул Вильям. — Значит, их интересуют не только ковры, они мечтают о нефти. Скажи, как у тебя дела с Гансом?

— Тебя интересует, флиртует ли он со мной?

— Это также меня интересует.

— Пока он довольно вежлив. Однако я думаю, что его пост советника по животноводству не соответствует его настоящим занятиям. Человек он скрытный, увлекается фотографией и киносъемкой. Как-то я спросила, почему он так неразговорчив. Он ответил, что бог дал человеку двое ушей, но только один язык.

— То есть познакомил тебя с первым принципом разведывательной работы, — сказал Вильям, открыл дверцу и сел в машину.

— Вот именно. — Марта села рядом.

Вильям, не зажигая фар, продолжал:

— Кто знает, не играет ли Ганс в этой «пьесе» какую-то важную роль. Тебе надо сблизиться с группой «Дашнак».

— Но они же убили моего брата! — ответила пораженная Марта.

— Знаю. Но это фашисты. Тогда тебе легче будет войти в доверие к Гансу. Вот возьми, это «Майн кампф» на персидском языке. Поставь эту книгу у себя в библиотеке на видном месте. — Вильям протянул Марте том.

— Ты думаешь, я справлюсь?

— А тебе не нравятся такие игры? — спросил он с улыбкой.

— Нравятся только потому, что ты их любишь, Вильям. Мне нравится быть с тобой, несмотря на то что мы встречаемся тайком, прячась от людей. Вильям, скажи, дорогой, ты не покинешь меня, когда кончится эта игра?

— А как ты думаешь?

— Сама не знаю. Знаю только, что не смогу жить без тебя. Увези меня отсюда. Увези куда-нибудь, где я могла бы быть с тобой. Я буду любить твою Ирландию как собственную страну.

— Успокойся, я буду с тобой и сейчас, и тогда, когда все это кончится.

— Правда?

— Правда.

— А что будет с твоей женой?

— Не беспокойся об этом, моя маленькая, мы как-нибудь устроим свою жизнь.

— Как ты себе это представляешь?

— Когда придет время, я скажу тебе. Сейчас нам надо узнать тайну Августа. А ты, как и прежде, умело веди игру с Бахманом.

— Ты не ревнуешь?

— Я абсолютно уверен в твоей любви и верю в твой ум. Поэтому я спокоен, — сказал Вильям.

Он обнял Марту, тихим движением расстегнул ее платье и в темноте нашел губами ее нежную грудь.

— Вильям, дорогой, не здесь… — прошептала она.

Кругом царила тишина. Только со стороны мавзолея Хафиза ночное эхо доносило напевную декламацию стихов. Вильям включил фары в завел мотор. Они остановились в совершенно пустынном месте. Лишь там, в темноте ночи, они могли принадлежать только себе.