Я бодрствовал, как и положено всем капитанам, Вовыч спал, положив голову мне на колени. Глядя на темные мрачные воды, я мысленно поражался собственному мужеству. Где-то даже маленько восхищался. Если не вслух да без выпендрежа, это ведь можно, правда? Да и Вовыч был парнем нехилым, — в таких безрадостных условиях преспокойно себе подрыхивал.

Аделаида как-то рассказывала, что всего полвека назад на просмотрах первых фильмов ужаса присутствовали кареты скорой помощи. Мы, помню, смеялись над ее словами, многие вовсе не верили. Глядя на других, и я малость запутался. Такой уж у меня пунктик — делать все немного не так, как другие. Если вокруг говорят «да», мне хочется сказать «нет». Сам не знаю почему. Мама говорит, что я хронический упрямец. Папа с ней согласен, но иногда добавляет, что большинство и впрямь частенько ошибается. Родители тут же начинают спорить, но я-то все равно остаюсь при своем особом мнении.

И насчет ужастиков я тоже решил, что Аделаида ничуть не выдумывает. С каждым годом человечество становится все более бесстрашным. Почему? Да потому что мы тренируемся. Снимаем ужастики и детективы, а потом смотрим и смотрим без перерыва, еще и новости слушаем. Включи любой канал, и обязательно что-нибудь о войне услышишь, о загрязнениях с авариями, об ужасах будущего. Помню, года в три я тоже боялся всякой ерунды, — свет выключали, я дрожать начинал. Чудила, короче! Темнота — она ж это, друг молодежи. То есть это у нас Водопьяныч любит повторять. Конечно, в темноте и страшновато бывает, зато и смыться проще, и затаиться как мышь.

Я вот на футбольном матче однажды был, так там страшнее, чем в любой самой темной комнатушке. Потому что каждый гол несколько тысяч глоток ревом встречают. И не младенцы, между прочим, ревут, не коты бездомные, — нормальные взрослые люди. А может, и не совсем нормальные. Потому и называются — болельщики. Ну в смысле — больные. Я и сам, играя в футбол, становлюсь немного чокнутым. Если честно, у меня эти темы — восторг, футбол и ужас — отчего-то давно сплелись в головушке единым узлом. Ну никак не получается расплести.

Этим летом мы тоже рубились в футбол. Чуть ли не ежедневно. Прямо как чувствовали, что корт у нас скоро отнимут. Перерывы только на обед с ужином делали, — такие были матчи! Локти, колени — все на фиг обдирали. Хорошо так играли! С настроением. И каждый день во дворе объявлялась странная парочка: Жорик с отцом. Вообще-то Жорик учился в другой школе, но с нами все равно дружил. Да и как с ним было не дружить? Жорик рос бледным, худым, вечно испуганным. Он и во двор выходил трясущимся, с ошалевшими глазами. И чаще всего не один, а с папаней — таким же бледным и вздрагивающим. Оба держались за руки, — Жорик за папу, папа за Жорку. Парочка озиралась и нерешительно переставляла ноги. Смотреть на них было полной потехой. Казалось, кашляни, и оба тут же ударятся в бегство. Но я-то знал, в чем дело. И Вовыч знал.

Тайна заключалась в том, что Жорикова семья весной выиграла в лотерею DVD-плеер. Ну а коллекцию ужастиков им вручили в качестве бонуса. Здоровенную такую стопищу дисков. Короче, шальной выигрыш впрок не пошел, — мужчины плотно засели за ужастики. То есть все, конечно, их смотрят — кто ржет, кто попкорном желудок набивает. Конечно, давятся иногда в самых жестких местах, но дело-то житейское! Никто, короче, давно не умирает. А эта семейка на страшилки прямо запала. Боялись, тряслись, а все равно смотрели. Поэтому мы с Вовычем решительно подходили к ним и разрывали сцепленные руки. Папу усаживали на лавочку, Жорку ставили на ворота. Понятно, он был вратарем-дыркой, ну да надо же было как-то спасать парня. А так под вопли, ругань и свист он пропускал с полдюжины мячей и постепенно начинал оживать. Нормальный, в общем, процесс. Да и как тут не оживешь, — то мячуган в лоб прилетит, то пендаль от своих за гол пропущенный.

Короче, под занавес наш голкипер настолько входил в раж, что отбивал уже вполне мертвые мячи. И даже орал-улюлюкал не меньше прочих. Великая штука — футбол! Дикая, но симпатичная, как говаривал знаменитый летун. Поэтому всем любителям ужасов смело рекомендую футбол. Как витамины и крепкую дубину, приводящую в чувство.

Нас, между прочим, эта «дубина» тоже приводила в чувство после долгих занятий. Попробуйте-ка отсидеть шесть уроков, когда вам девять лет! Это в семьдесят люди падают на лавки и сидят неподвижно до вечера, а для нас это голимая пытка. И потому в динамических паузах мы тоже что-нибудь обязательно пинали: мячи, ледышки, консервные банки. Когда ничего под ноги не попадалось, кто-нибудь героически жертвовал своим мешком со сменной обувью. На такие вот подвиги мы готовы были идти ради футбола. И я, и Вовыч, и вся наша дружная команда.

Сам футбол, правда, не отвечал нам взаимностью. Мы постоянно проигрывали. Настолько постоянно, что успели к этому привыкнуть. Даже наперед загадывали счет, с которым проиграем. То есть если получалось всухую, да еще каких-нибудь 15:0, это казалось обидным. Но если удавалось забить два-три гола, а противник заколачивал всего жалких шесть-семь плюх, мы покидали поле танцующими походками героев. Все условно, ребятки! Это вам любой академик подтвердит. Да и как мы могли выигрывать, когда команда наша была ходячим анекдотом. На нас и полюбоваться приходили, как на каких-нибудь клоунов из цирка. А мы не обижались. Скорее наоборот! Как говорится, каждому своя слава.

И кстати, если толковать о славе, то самым славным игроком у нас был, конечно, Боренька. Обычно он стоял в защите. Его просто некуда было больше ставить. Даже в воротах он умудрялся пропускать мячей больше, чем Жорик. Ну а в защите Боренька погоды особой не делал. Как бы стоял, а как бы и нет. Мы и называли его исключительно Боренькой. Потому что славный паренек с темными кудельками на голове, с девчоночьим голосом и бесконечно добрыми глазами иначе именоваться не мог. Помните песню про тех, кого не берут в космонавты? Вот и в футбол таких, как Боренька, брать вообще-то противопоказано. Боренька не играл, а танцевал. То есть подпрыгивал, выделывал ногами азартные вензеля, а при приближении мяча испуганно отскакивал в сторону. При этом он что-то отчаянно пищал, а размахивал руками так, что нечаянно попадал по физиономиям играющих соседей. Я за ним секстильон раз наблюдал, и, по-моему, ни разу Боренька не коснулся ногой мяча. Как-то здорово это у него получалось. Я бы так ни за что не сумел. Но как же искренне он радовался нашим удачам, каким смехом встречал промахи противника! Когда, взмыленные, мы уходили с поля, он, как и все, пискляво переживал те или иные моменты:

— Мне мяч пасанули, а я такой — раз! А он хобана… В штангу… Всего на сантиметр промазал. Даже на пол… На полсантиметра…

Смехота, в общем, а не игрок, но я не находил в себе мужества прогнать Бореньку из команды. Другие на него злились, орали, кулаками замахивались, а я, как дурак, заступался. Может, потому что знал, что у Бореньки есть маленький братик и этого братика Боренька безумно любит. Даже в песочнице с ним не стыдится играть, совочком ковыряется, при всяком удобном случае целует во все щеки. Разница у них была лет в семь, но я почему-то не сомневался, что когда братик вырастет, Боренька и тогда будет во всем ему уступать. Все равно как уступал всем футбольный мяч. Таким уж он был добрым и бесхарактерным. В общем, сложно ему придется в жизни. Это и ежу ясно. Зачем же портить еще и детство?

Вторым защитником нашей команды была Дашка Скворцова. Горластая, как пароход, длинноногая и удивительно верткая. Между прочим, на уроках физкультуры дальше всех парней прыгала! Ну чистая кенгуру! Уж Дашка-то мяча не боялась, поддавала ногой так, что мяч улетал в неведомые дали. Сама же охотно за ним бегала. Ну а прочая братия на это время присаживалась отдохнуть и поболтать. Потому что мячи Дашкины улетали порой так далеко, что искать их приходилось довольно долго. Поэтому Дашку противник боялся как огня, предпочитая обходить стороной. Иначе не игра, а сплошное ожидание… Но в общем и целом к Даше публика относилась ровно. Во-первых, не просто девчонка, а девчонка, которая уважает футбол (что само по себе чудо!), а во-вторых, «чудо» неплохо бегало и прыгало, порой одним визгом повергая противника в трепет. Можете смеяться, но я сам видел, как от Дашкиного визга соперники спотыкались и летели порой на землю. Полезный, в общем, игрок. Хотя и со своими прибабахами.

Моего друга Вовыча мы ставили в центре, как самого ответственного. Вовыч, конечно, мне друг, но истина дороже, и правда горькая заключалась в том, что играл Вовка не слишком хорошо. Скорее, даже плохо. То есть бегал он быстро и, если разгонялся, настигал любого противника, но вот отобрать мяч, обвести и сделать перепасовку — с этим у него не получалось. В лучшем случае Вовыч мог повалить противника на землю, мог даже заломить ему руку за спину или поймать за ногу, но, в отличие от Дашки, по мячу Вовыч попадал редко. Иногда, конечно, попадал, но и в этом случае мы даже не надеялись, что это будет удар по воротам или точный пас. Просто мяч летел в неожиданном направлении, что приводило обычно в растерянность, как нас, так и противника.

Короче, Вовыч был непредсказуем. В этом крылись его слабость и его сила. Надо признать, несколько раз он все-таки забивал голы. То есть так пробивал, что обманывал разом всех — защиту, болельщиков, вратаря. И следует честно признать: количество голов, забитых в собственные и вражеские ворота, делилось примерно поровну. В этом смысле Вовыч был честным игроком. Я бы сказал — объективным.

Ну и двумя форвардами были, конечно, мы с Колькой-Перхотью. Помните еще «деда Мороза»? Вот этот любитель монтажной пены помимо различных художеств обожал и футбол. Но Коляна я тоже жалел. За обидную кличку и за то, что авторитетом Колька среди ребят не пользовался. Оно и понятно, — сколько фотографий он перепортил своими «усами» да «рожками»! И ладно бы только в стенгазетах чудил, но он ведь и в гостях куролесил, в каждый фотоальбом норовил свой нос сунуть. А уж руки его никогда не медлили, — прямо машинально все получалось. Вжик! — и фонарь с фиксой! Вжик! — и козья бородка с вислым носярой. А куда деваться, — рефлекс! За это Кольку и колотили не раз, и в гости приглашать зарекались. И нам бы с ним тоже не водиться, но диво дивное заключалось в том, что именно этот горе-художник забивал большую часть голов. Считай, в одиночку спасал честь нашей разношерстной команды.

Кроме того, Колька-Перхоть и по гаражам прыгал неплохо, и плевался метко. А уж самолетики, которые он делал из тетрадных листов, взлетали выше второго этажа! Талантливый, в общем, парень. Да чего там! — если бы он не портил фотографий, стриг ногти и смывал с физиономии чернила, я бы первый принял его в нашу тайную организацию! То есть я сам не особо жалую всяких там чистюль. Ладно, девочки, но мы-то нормальные парни — с нормальным отношением к чистоте. Я даже помню, какой приступ ужаса испытал, впервые узнав о том, что зубы нужно чистить дважды в день. Другой бы заплакал, а я удар выдержал. Только зубы сцепил — те самые, которые чистить надлежало теперь вдвое чаще. И на папу, ежедневно наводящего утюгом складки на брюках, я глядел с трепетом. Всякий раз представлял, что пройдет каких-нибудь восемь-десять лет и та же каторжная судьба ожидает меня.

Но в Колькином случае наблюдался явный перегиб. Он не только не мылся, но и не следил за собой вообще — ходил в мятом, не зашнуровывал шнурки, не заправлял в брюки рубашку. И та же перхоть густо покрывала спину Колькину и плечи. «Эполеты» — как выражалась наша завуч. Не слишком приятно общаться с таким грязнулей, но… Все мы молчаливо признавали: Колька был единственным игроком, умевшим финтить на поле, обманывать противника и попадать мячом в ворота. То есть и я бы, наверное, сумел, но, будучи капитаном команды, я вынужден был заниматься другими делами. Это значит — орать на подчиненных, ругаться с судьей, требовать и назначать пенальти, отмерять дистанцию для одиннадцатиметровых, удалять с поля особо настырных болельщиков. Так что прошу понять меня правильно, Я бы с удовольствием забивал голы, но мне было просто некогда.

Ну а если совсем начистоту, то уже не раз и не два мне предлагали обновить состав сборной. Нехило, да? То есть значит, выгнать Дашуню, Бореньку и Жорку, а вместо них набрать нормальных пацанов вроде Костяя с Лешиком, могучего Сереги Сваина или того же юркого Сашки Путинцева. И кто бы, как говорится, спорил! — соблазн был велик, но все же я делал героическое усилие и не соглашался.

Почему?

Да потому что игра — это, по моему мнению, процесс, и не обязательно победный. А еще игра — это эмоции и живые люди. Со всеми их дурными недостатками. И как я мог прогнать Бореньку, если он действительно обожал футбол? Если он рисовал картины про этот вид спорта, если видел про него сны и всей своей родне, всем знакомым постоянно твердил, какая у него классная команда, как здорово они играют и какой мудрый у них капитан. Ну не поднималась у меня рука на эту добрую душу! Ну прямо никак.

И про Жорку все тоже было ясно. Мы его футболом, может, от психических болезней спасали. Как наркомана какого. Ну ладно, перестанем брать в игру, заменим на более достойного игрока, и что? Уже через неделю он от своих ужастиков свихнется. А за ним и папаня с маманей. И куда девать троих сумасшедших? Государству на шею сажать? Я может, пока не государственный человек, но делами отечества тоже иногда озабочиваюсь.

Кроме того, с Жоркой меня связывал один героический эпизод.

Мы тогда первый класс заканчивали и с ашками воевали чуть ли не ежедневно. По классам расходились взмыленные, потные, — какая там учеба! Учителя нас бранили, девчонки не понимали, а нам и не нужно было понимания. Мы за свободу бились, за выживание и равноправие, ашки дрались, чтобы быть хозяевами, чтобы порабощать и угнетать. Все было просто и ясно, жизнь била ключом.

Конечно, скажете вы, война — это плохо и драться нехорошо, но только друг-то у нас где познается? В том-то и штука, что в беде. А вот вам и следующий вопросец: как вы распознаете друга-товарища, если все у вас тип-топ и никакой бедой не пахнет? Это я к тому, что в соседней гимназии, где набирали деток за хорошие бабульки, может, и был порядок с мелом магнитным, с интерактивными досками и европотолками, но в дружбе у них наблюдался явный парафин. Жорка-то как раз там учился, и видел я однажды, как пришлая шпана молотит нашего голкипера в присутствии его же одноклассников. То есть эти гопники размазывали Жорку по стене, а целая толпа мальчишек с дорогущими ранчиками стояла и смотрела на избиение товарища. Хорошо, я мимо шел — заступился. Конечно, Жорка мне и другом-то не был, но если вы один мяч пинаете, если мысли ваши скачут по одним футбольным грядкам, это что-нибудь да значит. Короче, кулаками тогда пришлось помахать за двоих. Жаль, сил не рассчитал, — вломили нам с Жоркой примерно поровну. Ну а эти упыри нарядные так рядом и простояли. Потом, когда все закончилось, один протянул Жоркин ранец и начал нас поучать:

— Ваша ошибка в том, что по корпусу не били. Они же вон какие жердяи. А вы все в морду да в морду старались. Особенно этот вот помидор… — парень указал на меня пухлым пальцем. — А били бы в живот, могли бы победить. Хотя бы по очкам.

— А может, тебе по очкам дать? — предложил я.

— Чего?

— Варежку, говорю, закрой! А то приложу разок. По корпусу…

Парень обиделся.

— Им же советуешь, как лучше. Придурки…

— Вали, вали, пучеглазый!

И возвращались мы тогда с Жоркой вдвоем. Чуть ли не первыми друганами себя чувствовали. Ну как после такого я мог выгнать его из команды?

Или Дашуня? Прикажете дать отставку ей? Но она же девчонка, такой рев поднимет! И потом, если уж совсем честно, все вокруг знали, что Дашуня неровно ко мне дышит. Ну вот бывает такое в жизни: я неровно дышал к Олечке Нахапетовой, Дашка любила меня, а Олечка поглядывала на Вовыча. Даже не треугольник какой-то получался, а целый квадратище. И выгонять Дашу из команды я просто не мог, как обыкновенный джентльмен. Ну не по-кавалерски это было! Уйдет Даша, придет какой-нибудь Пеле — и что? Все сразу увидят, что все мы сплошные сундуки-табуреты. Развернут со своих трибун большие пальцы вниз, как в Колизее каком-нибудь, и останется с Пеле один Колька-Перхоть. А нас всех сошлют в утиль и переплавку…

Нет, дорогие мои, дудки! Я не упырь последний и команду свою в обиду не дам.