Глава 1

Здание напоминало постройки из военных хроник. Скалящиеся острым стеклом окна, исписанные иероглифами стены, черные послепожарные гематомы там и тут. По слухам, в брошенной больнице находили приют бомжи чуть ли не со всех концов города, — они-то и устраивали пожары, ломая на дрова полы и остатки мебели, грея свои немощные тела у костров.

— Круто?

— Угу, как после бомбежки.

— А ты, в натуре, бомбежку видел!

— Дак по телеку…

— По телеку фуфло, — Дюша кивнул на дальний конец больницы. — Туда не суёмся, там вохра в фургоне. А с этого конца нормально зайдем. Через парадное.

— Не провалимся куда-нибудь? А то — бэмс, и в подвале!

— Ты и забоялся уже?

— Чего забоялся-то? Чё, я подвалов не видел?

— Забоялся, забоялся! — паренек по кличке Шрек выдул из жевательной резинки огромный пузырь, сам же на него и округлил восхищенно глаза. Шепеляво крикнул: — Жырь, ребя!.. Ну вот, сдулся, блин.

— Сам ты сдулся. Когда жёву выдуваешь, молчать надо.

— Усохни, советчик!

— Хорэ! — гаркнул Дюша, вожак их маленькой шараги. — Под ноги лучше глядите.

— А чего глядеть, золото, что ли, ищем…

— Вижу! — заорал Кокер. — Чешское стекло вижу!

— Где? — Дюша заинтересованно оглянулся.

Анька, Лизка и Зинка тоже юрко развернули одинаково причесанные головенки. И даже крашеные губки округлили в похожие сердечки.

— Да вона! — точно гаишный жезл. Кокер выбросил указательный палец. — Я же говорил, ничего ему не сделается. Кругом ни одного стеклышка, а тут уцелело. Оно ж крепче железа!

— Реально, что ли?

— Отвечаю! Мне папахен рассказывал: чешское стекло выдерживает любые пожары с наводнениями. Раньше бассейны таким стеклом оклеивали. Потому что мощнее булата.

— Не гони!

— Реально говорю! Такое стекло круче бетона!

— А если гарбичем? — Дюша наморщат лоб и сразу стал похожим на старичка. Странно у него это получалось: вроде здоровый лось, и вдруг — раз, сразу старичок.

— И гарбичем не расколешь. — Кокер азартно повернулся. — Чех, тебе первому бить! Стекло-то чешское… — Он тут же и захохотал. Противненько так, явно желая, чтоб и другие к нему присоединились. Но шарага промолчала. Только с ленцой покосилась на Серегу Чохова — чем ответит. Такие уж тут правили законы.

— Погогочи мне, сам гарбичем схлопочешь.

Серега подумал, что прогулка, наверняка, закончится дракой. Даже, может быть, двойной. Потому что Кокер давно напрашивался. Видно, забыл про все последние синяки — вот и заборзел. Такому намять физию — святое дело. Но первым очередь забил Клепа. Этот жаждал намять физию уже самому Сереге. Просто так, без особого повода, очень уж загорелось схлестнуться с новеньким, а в этой компании Серега Чохов и впрямь был новеньким.

Разобраться по существу, если б не Кокер, и не пошел бы Серега с этими упырями. Ведь не знал даже толком никого! Так, малознакомые пацаны из соседнего района, некоторых и видел только издали. Да и с Кокером Сергей дружбы никогда не водил. Скорее наоборот, хоть и учились в одном классе. А вот позвали с собой на «стрелку», и увязался зачем-то…

— Хоба-на! — Клепа первый свистанул каменюгой в выглядывающее из земли окно подвального этажа, и камень со стуком отскочил от квадратиков чешского стекла, обиженно закрутился на асфальте.

— Во дает!

Дюша и другие пацаны стали с азартом швырять камни. Дымчато-полосатое стекло зеленого цвета стойко отражало атаку, по-вратарски отбрасывало камни — чуть ли не отплевывало. Серега мысленно ему поаплодировал, хотя вместе с другими тоже пару раз бросил камень.

— Крепкая фиговина! — Клепа даже вспотел.

Серега заметил, что он старается усерднее прочих. Мускулы у пацана были немаленькие, и броски получались довольно меткие. В груди у Сергея неприятно ворохнулось. Драться с этим типом ему хотелось все меньше. Лучше обойтись бы одним Кокером, да только не выйдет. Потому что мужская честь и все такое…

Серега в очередной раз подосадовал, что нет у него сильных и no-настоящему крутых друзей. Конечно, Гера с Антохой — хорошие друзья, но ведь, если честно, оба недотепистые! Самих приходилось сколько раз защищать. А вот Серегу никто не защищал. Своими кулаками пробивал дорогу. В школе ведь так — не подерешься раз-другой, и пошел падать авторитет. А авторитет — это такая штука… Короче, тут много слов можно вспомнить типа «престиж», «статус», «уровень» и прочее гонево. Только гонево-то — оно гонево, но если ты не в фаворе, то и про уважуху забудь.

Взять хотя бы тот случай с портфелем Анжелки, когда Краб выбросил его в окно, а тот взял да и застрял в тополиных ветках. Никто ведь не полез за ним! Ни здоровенный Шама, ни легонький Маратик — все кексанули! А Серега стиснул зубы и полез. Ветки были, конечно, хлипкие, могли запросто обломиться, но ему повезло: и портфель стряхнул вниз, и сам не грянулся. Не ахти вроде бы что, но уважуху заработал. Дней пять его тогда уважали! И про портфель Анжелкин друг другу пересказывали, на тополь злосчастный пальцами тыкали. Славу эту Серега ощущал на себе, точно огненный, полыхающий на ветру плащ. С удовольствием, надо сказать, ощущал. Жаль, не очень долго все это длилось, но в том-то и фокус, что всякий авторитет подобен теореме, которую следует доказывать ежедневно. И проще, чем драка, доказательства пока никто не выдумал. Короткая и эффектная победа обычно превращала теорему в аксиому, и вопрос, кто кого круче, хитрее и умнее, решался сам собой.

Очередной камень вышиб-таки из стекла гроздь осколков.

— Есть! — гаркнул Дюша и замотал рукой. — Блин! Чуть кисть не вывихнул.

Результат вожака явно разочаровал. Всем прочим тоже надоело метать камни. Какой интерес стараться ради пары трещин?

— Пошли лучше внутрь, — скомандовал Дюша, и пацаны побрели к черному, как зев чудовища, подъезду.

Серега невольно оглянулся. По сути, последний шанс свалить. Всего-то пара шагов — и нет его! Нашел, с кем тусоваться! Еще и в Зеленую рощу поперся! Не сиделось ему, видите ли, в родном дворе!

То есть вообще-то, мама отправила Сергея в сад к подруге за цветами для учителей. Вроде как 1 сентября, стало быть, без цветов нельзя. Глупость, конечно, но разве ей объяснишь, что букеты носит только малышня, а чтобы заявиться с цветами парню, да еще в седьмой класс, — так это курам на смех. Тут же угодишь в подхалимы и это еще не худший вариант! Тот же Кокер запишет в ботаники, а Шама и вовсе объявит чокнутым.

Но дома сидеть тоже было скучно, и Серега пошлепал в сад. А по дороге наткнулся на кокеровскую компанию. То есть и не его это компания оказалась — Кокер сам чувствовал себя тут совсем не барски, но оттого, может, и кричал больше обычного, и суетился сверх меры. Короче, выставлялся перед уличной пацанвой, как мог. А что может быть удачнее в такой ситуации, как присутствие своею такого же, над которым можно и подшутить, и даже в этакого пахана перед ним поиграть. Вот Серега и повелся. Решил поначалу, что Кокер тут главный, а когда разобрался, что к чему, было уже поздно. Мрачноватые, плохо одетые парни, как выяснилось, плясали совсем под иную дудку.

Наверное, и водка свою роль сыграла. Это они для храбрости навернули. Перед «стрелкой» с чужими пацанами… То есть, когда пухловатый парнишка, которого все именовали Вагеном, извлек на свет бутылку, Сергей не нашел в себе сил отказаться. Все глотнули, и он глотнул. На семерых пузырь разлился сам собой. А закусили батоном, купленным перед этим Серегой. Батон, конечно, предназначался для дома, но Серега и здесь промолчал. Вроде его угостили, и он в ответ угостил. И как бы стал после этого своим. Хотя все-таки не стал. Клепа, мрачноватый бритоголовик, сделавшийся после алкоголя особенно задиристым, дважды молотнул Чохова по спине. Как бы дружески, но настолько крепко, что стерпеть было бы зазорно. Серега и не стерпел. С той же личиной дружелюбия хлопнул Клепу в ответ. А вот реакция оказалась бурной. С неожиданной яростью бритоголовый ринулся на него с кулаками. И чем бы дело закончилось, Серега не брался предсказать, если бы не Дюша. Вожачок со смехом перехватил Клепу поперек туловища, даже немного приподнял над землей.

— Хорэ, жучара! Потом помахаетесь, не сейчас.

— В Зеленой роще, — тут же предложил Хома, другой член команды. — Сразу после «стрелки». Там и девки подгребут, посмотрят.

— Лады… — угрожающе просипел Клепа и на том вроде успокоился. Но ненадолго, это Серега сразу сообразил.

А потом они брели по улицам, пинали пластиковые бутылки и пугали малолеток. Все это время Серега тягостно не понимал, почему он не может шагнуть в сторону и уйти с концами. Вроде и не на привязи, а все равно не свободен. Кроме того, чем-то это путешествие его все-таки заводило. Как ни крути, лето прошелестело без особенных приключений. Ну, купались-загорали, так это у всех было. Ездили к родне на электричке, собирали грибы-ягоды, кормили кроликов в изгороди. С сестренкой, понятно, играл, но она же совсем пигалица! — вот и игры выбирали соответствующие. Само собой, с книгами на диване валялся, дивидишки пиратские смотрел, в компе монстров пачками валил и при этом с отстраненной отчетливостью понимал: все это не жизнь — трэшево. Вроде ряски и плесени на поверхности пруда. Но окунуться глубже у него отчего-то не получалось. Может, поэтому последний день лета словно в наказание за минувшую нерасторопность решил преподнести Сереге сюрприз. И преподнес, заставив топать на «стрелку», о которой еще три часа назад он ведать не ведал. Экстрим — так бы это назвал эрудированный Саматов, но что-то особой радости от такого экстрима Серега не ощущал.

Хорошо еще — не пришел никто на эту загадочную «стрелку». Неведомые чужаки «чушканулись и сдрейфили», как объявил во всеуслышание Дюша. И трое накрашенных девчонок, сидящие на лавочке, точно зрители в театре, немедленно влились в их компанию. Лизка пошла под ручку с Дюшей, Анька — с толстяком Вагеном, а Зинка неожиданно уцепила за руку Сергея.

— Ты это… Аккуратнее, — шепнул оказавшийся рядом Кокер. — Зинон — она это… Метелка Дональда.

— Кто метелка-то! — немедленно взвилась Зинка-Зинон. — Сам-то дятел общипанный! Только с дерева слез.

— Ты это Дональду потом скажешь!

— А чего мне Дональд! С кем хочу, с тем хожу.

— Вот и поговоришь с ним, смелая, — Кокер снова со значением посмотрел на Чохова. По-мышиному мелкие черточки его аккуратного лица изображали дипломатическую озабоченность. — Смотри, Серый, я не настаиваю. Тебе решать…

За эти слова его стоило бы тут же в землю вколотить. Серега аж вспотел от возмущения. Сам втянул в непонятки — и сам же делает вид, что опекает! Но ответить Кокеру он не успел. От тугого удара у мальчугана зазвенело в голове. Это Клепа, запомнивший о предстоящей драке, подгадал удачный момент и налетел сбоку. И снова вмешался Дюша. Роль рефери ему, очевидно, была в кайф.

— Хорэ, больные! В больничку пойдем! — заорал он. — Там и устроим мохач.

— И тут нормально! — попробовал вырваться Клепа, но Дюша держал крепко.

— Там тихо, без свидетелей! И Сухана с Дональдом, может, встретим.

— А еще там чешское стекло в подвале, — напомнил Кокер. — Фиг кто сумеет разбить!

— Да не гони!

— А вот увидишь…

По дороге к больничке обогнули бывшую дачу маршала Жукова, по очереди попробовали добраться по могучей сосне до новенького скворечника. Это Дюша, вдруг, возжелал отведать печеных яиц.

— А чего, костерок запалим, — испечем в золе. Нормальная шамовка!

Он первым полез на сосну, но не дотянул метров двух или трех, по сосне лазить — это вам не по яблоньке с кленом шастать! Хома тоже до скворечника не добрался, а вот упорный Клепа умудрился вскарабкаться. Даже руку внутрь просунул.

— Пусто! — проорал он сверху. — Нет тут ни фига! Опилки да сено…

Серега порадовался, что прозорливые птахи не успели заселить новенькие апартаменты. Еще не хватало ему участвовать в разорении гнезд.

А на следующей поляне они наткнулись на компанию взрослых мужиков, готовящих шашлыки.

— Из собак жарят, — шепнул Хома.

— Да ты гонишь!

— В натуре, отвечаю. Сам понюхай!

Пацаны все враз потянули носами воздух. И всем, конечно, показалось, что пахнет собачатиной. Даже Сергею.

— Не верите, сходите поинтересуйтесь, — хмыкнул Ваген. — Мол, шавочка моя не пробегала?

Но никто интересоваться не стал. Двое мужичков, стоя чуть поодаль от жаровни, умело метали в здоровенный тополь ножи. Сталь со стуком втыкалась в древесину. Спрашивать таких о собачатине было безумием.

Глядя на них, тот же Ваген протяжно вздохнул.

— Мне тут зуб когда-то вышибли, — поделился он. — Я его в бумажку завернул и похоронил.

— Металл вставишь, не куксись.

— На фига мне металлом сиять? А этим зубом я семечки щелкал, проволоку перекусывал. Удобный такой зубешник был…

Сергей посочувствовал Вагену. Толстяк впервые показался ему нормальным парнем.

— Сейчас фарфор делают, — утешил он Вагена. — Могут подобрать такой, что от настоящего не отличишь.

— Правда, что ли? — оживился Ваген.

— Точно знаю. В Голливуде некоторым старперам за семьдесят, а улыбками сияют, как молодые. Потому что из фарфора.

— Типа, как посуда? — фыркнул Дюша. — Она же хрупкая!

— Да нет, это особый фарфор — покрепче будет, — Серега засомневался. — Надо ведь жевать, пишу раскусывать.

— Все равно, — Дюша беспечно махнул ладонью. — Вдарить дубиной, и никакой фарфор не выдержит. Я так думаю: нормальным пацанам и волосы лишние ни к чему, и зубы.

Такой подход Серегу обескуражил, но спорить он не осмелился.

А потом на пути встретился забор, и, подхватив Лизу на руки, Дюша легко перенес ее через преграду. Точно так же поступил и толстяк Ваген. Пусть с кряхтением, но он поднял свою крохотную Аньку на нужную высоту, водрузил на землю уже на другой стороне. И снова вся шарага уставилась на Серегу. Потому что долговязая Зинка ничуть не уступала парням в росте и была явно тяжелее своих подруг.

— Не надорвись, Чех! — фыркнул Кокер.

— Да я сама перешагну, — Зинка-Зинон отважно попыталась поднять ногу, но не позволила узкая юбка. Пришлось брать ее на руки и, чертыхаясь, проносить над острой кромкой забора. Юбка, по счастью, не пострадала, а вот один чулок за щепку все-таки зацепился.

— Блин! — в сердцах пискнула Зинка, и шарага дружно заржала.

— Але, Серый, видела бы тебя Анжелка! — крикнул Кокер.

— Пошел ты!

— Не боись, может, и не скажу…

Серега готов был провалиться сквозь землю. Фиаско было полным. Зинка же, изучив дыру на колготках, скупо вздохнула.

— Ладно, пошли…

И прозвучало это совсем даже не извинительно. Скорее уж как сожаление: пошли, мол, тепа-недотепа. А зачем ему с ней идти, если в школе он в самом деле сох по Анжелке. Об этом уже все знали. А вот малознакомая Зинка Серегу ничуть не привлекала. Прямо ни капельки. Но вот прицепилась к нему, а он, чудак, не воспротивился.

— Сухан! — радостно заорал Дюша и обернулся к ребятам. — Я же говорил, в больничке их встретим. И Дональд вон чешет.

— У нас и пиво с собой! — вынырнувший навстречу незнакомый пацан в замызганной футболке поднял над головой пластиковый пузырь. — Давно вас ждем.

— Эх, погудим! — по-совиному ухнул Ваген и даже по животу себя похлопал. Пиво он, по всей видимости, очень даже уважал.

— Ну ща тебе Дональд наваляет за Зинку, — хохотнул Шрек и, опережая события, а может, и торопя их, весело прокричал: — Эй, Дон, телку твою Серый увел.

— Какой еще Серый? — долговязый, дотемна загорелый паренек показался следом за Суханом.

— Да вот он! Секи, — с Зинкой под ручку катит.

— А что, нельзя? — игриво осведомилась Зинка.

— Значит, в лоб от меня поимеет, — Дональд нахмурился.

— Только Клепа первый! — азартно завопил Хома. — Серый сначала с ним бьется, потом с тобой.

— Заметано, — согласился Дональд и как ни в чем не бывало кивнул своей подруге. — Зинк, пиво будешь?

— А чего нет-то, — Зинка легко отцепилась от Сергея и перешла к Дональду. — Глянь, этот лох мне колготки порвал.

— Ничего, я ему наваляю потом. По полной огребет…

Серега ощутил себя совсем тоскливо. Три драки за день — это было чересчур. То есть какой-нибудь д’Артаньян, может, и порадовался бы такой везухе, но Серегу подобная перспектива совсем не воодушевляла.

В больнице они прошли почерневшим от пожара коридором и, наконец, выбрались в относительно светлую залу. Потолок здесь был закопчен чуть меньше, а стены смотрелись почти прилично.

— Клевая полянка! — оценил Ваген.

Наученный горьким опытом. Сергей тут же развернулся в сторону Клепы и угадал. Тот снова собирался напасть без предупреждения. И странно, что окружающие взирали на такую подлость с полным спокойствием.

Сам же Серега, в отличие от них, наконец-то ощутил то, чего так не хватало ему в начале пути, а именно ту первую необходимую злость, без которой невозможна нормальная мужская стычка. Потому что атаки исподтишка, действительно, выглядели подло, а подлость следовало наказывать.

— Ну, чё вылупился? — Клепа притормозил в шаге от Сергея. Неожиданного наскока не вышло, и он решил малость взвинтить настроение. — Давно в рог не получал?

— А ты рискни, — Серега стоял, выставив перед собой кулаки.

Хуже нет, чем драться с незнакомым противником. Тот же Краб всегда дрался не по правилам, и это всегда смущало Серегу. А вот с Кокером или Шамой было махаться проще. Все их ужимки с нехитрой тактикой Серега изучил еще в классе втором или третьем. Как дрался Клепа, он абсолютно не знал, однако без того видел, что слабаком паренька не назовешь. И камни вон как метал, и по сосне ползал шустро. И все же кексовать Серега не собирался.

— Чего встал-то? Уже затупил?

— Кто затупил-то?

— Да ты и затупил, тупарик! — когда надо, Серега тоже мог поборзеть. Пусть не думают, что оседлали домашнего мальчика. То есть по-взрослому он никогда не ругался, но с уличным сленгом, как всякий нормальный школяр, был знаком превосходно.

— Ты чё, овца? — снова зарычал Клепа. — В натуре, быкуешь!

— От овцы слышу!

— Да ты провоцируешь!

— Бамбук кури!..

Вытащив из кармана футбольную дудку, Шрек выдал пронзительный сигнал.

— Хорош метлой мести, эфиопы! — заорал он. — Мы на Махачкалу пришли, а не треп ваш слушать.

И Клепа бросился вперед. Еще и головой качнул туда-сюда — Тайсон, типа. Только Серега был уже подготовлен, вовремя сделал шажок назад. Клепа ударил и промазал. Потеряв равновесие, чуть не упал, но в последний момент успел ухватить Серегу за футболку, рванул на себя что есть сил. Ткань треснула.

— Ах ты! — Серега выкинул вперед левый кулак и попал. То есть ринувшийся в очередную атаку Клепа сам на него напоролся, и получилось на удивление крепко. Нос забияки прямо-таки сплющился от удара, у Сереги даже рука заныла.

— Круто! — Дюша хохотнул, а Клепа, зажав разбитый нос, скрючился над полом. На темный от золы пол часто закапали бордовые капли, а Серега почувствовал, что его трясет от нерастраченного возбуждения. Можно было бы что-нибудь сказать — понахальнее да позлее, но нужды в этом не было. Клепа, конечно, не рыдал, но по горестному его виду было ясно, что биться он больше не способен.

— Ништяк у тебя колотушка! — оценил Ваген. — Верняк, носарь Клепе сломал.

— Да не сломал, чего там! — Дюша хмыкнул. С толикой уважения глянув на Серегу, неожиданно поинтересовался:

— А правда ты с Крабом за одной партой сидел?

Кокер разболтал — сразу догадался Серега. И даже в такую минуту поразился: вот же трепло! И тут успел нахвастать. Вроде как знаменитый Краб не просто в их классе сидит, а еще и за партой одной с приятелем кантуется…

— Ну было когда-то.

— Оно и видно, — Дюша криво улыбнулся, и даже Клепа, размазывая льющуюся из носа юшку, изобразил на лице удовлетворение. Типа, получить от кореша, что сидел за одной партой с самим Крабом, — совсем иной коленкор. Другой бы кто и не сумел, а сосед Краба — это нормально…

— Ну что? Кто следующий? — с вызовом спросил Серега. — Ты, может, Кокер?

— А чего я-то? Я с тобой и не бодался даже. Это вон Дональд хотел.

— Да с понтом я буду с ним махаться! — громко возмутился Дональд. — Я же вижу, нормальный пацан, было бы из-за чего спорить!

— Тогда давай костер зажигать! — скомандовал Дюша. — Сухан, открывай пиво!..

Но пиво Серега пить не стал. Посидел немного, подышал вонючим дымом и все-таки слинял. Незаметно, почти по-английски, благо у всех теперь нашлось занятие, а после пива все еще и враз поглупели — стали говорливыми и невнимательными. Но главное, что и Зинка его больше не удерживала…

Путь домой был не близкий, и Серега спешил, как мог. Однако в одном месте он все-таки задержался — на самом обычном шоссе, что убегало к горизонту, к целящимся в небо заводским трубам. Там же, между кирпичными дымными стволами, солнце готовилось ко сну, неспешно взбивало себе постель из алых перин, малиновых подушек и оранжевых пуховых одеял… Сочного рыжего цвета было столь много, что хватало на дома, деревья и пролегшую к солнечному ложу дорогу. Все было ярко-оранжевым, каким-то почти марсианским, и Сергей пораженно остановился. Почему-то у него сдавило сердце, и стало щемяще жаль чего-то неясного, давно убежавшего. Чего именно, Серега никак не мог понять, но казалось, стоит чуть-чуть напрячь память, и он непременно вспомнит какую-то прошлую свою минуту, какой-то сладостный эпизод. И посетила странная уверенность, что этот закат и эту залитую бронзой дорогу он когда-то уже наблюдал. Правда, не здесь и, может быть, даже не в этой жизни…

У мальчугана дыхание перехватило от столь неожиданной мысли. Словно на секундочку приоткрылась некая большая тайна — приоткрылась и снова спряталась. Он даже ощутил мимолетную обиду, что сладкая секундочка оказалась столь короткой. Сергей постарался усилием воли напрячь память, но только ускорил неизбежное. Далекое солнце нырнуло в тлеющие перины, и мир вокруг стал стремительно тускнеть. Так и не разгаданная тайна превратилась в закатный дым…

Домой Серега заявился поздно — само собой, без цветов, с исцарапанными руками, в разодранной майке. А хуже всего, что мама сразу уловила запах водки. Он ожидал, что его начнут распекать, но ничего такого не произошло. Мама только поглядела на него как-то уж очень печально и так же печально вздохнула.

— Я не нарочно, мам. Чесслово… — забормотал Сергей. — Это случайно вышло. Такая гадость — эта водка…

— А футболку где порвал?

— Ну… Упал, в общем. В одном месте…

— Пороть тебя некому… — мама устало кивнула в сторону ванной. — Умойся, поешь и спать. Не забывай, завтра все-таки первое сентября.

Чувствуя, как полыхают щеки, Серега прошел в ванную. Никакой радости от минувшего дня он не ощущал. Поход в Зеленую рощу, новые знакомые и даже победа в драке ничуть не воодушевляли. Разве что та замечательная секундочка, подаренная закатом. Но ведь подразнила и ускакала. А теперь вот еще и мама… Не упрекнула даже, а пригвоздила. И это казалось самым обидным. Потому что в главном она была права. Пороть Серегу, действительно, было некому.

Папа у них умер.

Почти три года назад…

 

Глава 2

Сестру Ленку в садик увела мама, отчим на работу убежал еще раньше, а посему утро первого сентября Серега встречал совсем даже не торжественно, то бишь в гордом одиночестве. Конечно, если не считать хомячку Соньку, но Сонька, свернувшись в пушистый ком, как и положено приличным хомякам, спала. В квартире царила умудренная тишина, но Серегу она абсолютно не угнетала.

На кухне Серега приготовил себе цикориевый кофе, мелкими глоточками быстро расправился с кружкой. Цикорий не означал какого-то особого протеста, просто такой кофе Серега действительно любил. А вот продукт из кофейных зерен — как раз не очень. Что нравилось тотально всему миру, у него частенько вызывало неприятие. А уж начинать сентябрь с бразильского кофе казалось и вовсе пошлостью. К тому же аппетита после вчерашнего решительно не было. Да и какой, на фиг, аппетит, когда лето одномоментно гикнулось, а за окном тенью отца Гамлета маячило первое школьное утро? Так что вместо завтрака вполне хватило маминой записки, где Сереге подробно разъяснялось, что подогреть и откуда достать, где лежат булочки с маком и чем заливать овсяные хлопья. А еще мама желала Сереге удачи в первом нелегком дне.

Вот именно, что нелегком…

Залив хлопья молоком, Серега тускло поглядел на тарелку и в тысячный раз подумал о том, что все эти каши с булочками очень пригодились бы каким-нибудь блокадникам — в том же Ленинграде или Севастополе. Сколько бы жизней, наверное, спасли! Жаль, нет у него машины времени с хорошим кузовом. Вот бы отправлял им каждый день по посылке!

А еще пылились под кроватью два чемодана старых ненужных игрушек. То есть сестра Ленка в них, конечно, копалась, Серега же почти не играл. А ведь всего пару лет назад жизни без них не представлял — без гоночной машинки с пружинным подзаводом, без трехлапого плюшевого ветерана Потапыча, без армии разноплеменных солдатиков. Когда сеструха уволокла в садик резинового ежика и там посеяла (кто-то спер, не иначе!), Серега с балкона хотел сигануть от расстройства, на Ленку кулаками замахивался. Трагедия же, блин! Полная Индия! Теперь, конечно, остыл. Не тянуло к игрушкам — хоть тресни. То есть по уму их бы тоже в какую-нибудь нищую Африку или пострадавшим от землетрясений. И почему нет служб, что занимались бы сбором ненужных вещей? Все ведь, на фиг, пропадает…

Кстати!

Вспомнив о бомже Виталике, Серега разрезал одну из булок, точно в дисковод, вставил в нее пластик сыра, упрятал в пакет. Мельком подумал, что Виталику приходится даже хуже, чем африканцам. Тем, по крайней мере, тепло, можно голышом по улицам бегать, а на Урале без шубы не выживешь. По этой самой причине Виталик постоянно болтал о Кавказе. Всерьез мечтал угнать машину покруче и в один прекрасный день уехать из родного города насовсем.

Продолжая перемешивать хлопья, Сергей искоса глянул в настенное зеркало. Верно, хотел убедить себя, что видит в нем не мальчика, но мужа. Во всяком случае — в фас. Профиля взгляд ну никак не улавливал, и Серега досадливо скривил губы. Хорошо хоть обошлось вчера без синяков. Вот бы повеселилась родная школа: первый день — и с фонарями. А с Кокером надо бы при случае разобраться. Серьезно и прилюдно. Чтобы все видели, кто чмо, а кто совсем даже наоборот.

Серега еще раз оценил свою внешность и неожиданно подумал, что, может, и хорошо, что люди не видят себя и не слышат. Один раз он что-то такое набубнил на отцовский магнитофон, так потом неделю плевался. Не хотелось верить, что доносящееся из динамиков скрипучее мычание — его родной голос. Хотя при чем тут голос? И с неважнецкими голосами люди живут себе поживают. Важно, что сегодня он превращался в реального старшака! Серега решительно отодвинул тарелку с хлопьями.

Все! Хватит чужих компаний и дешевых пьянок! Новая жизнь диктовала и новые правила.

Собственно, правила эти Серега прописал давным-давно — в коротеньком плане из четырех пунктов. План, надо признать, был жестким, можно сказать, невыполнимым.

Потому что пункт первый требовал солидности. В поступках, словах, внешности — во всем. То есть бывают люди, у которых жизнь выверена и налажена, заправлена в нужное русло, как ремень в брючные петли, но у Сереги дела обстояли иначе. Очень уж много он мечтал, а мечты, как вещают психологи, НЕ сбываются. Сбываются действия, а значит, пора действовать — ходить по школе степенно, учителей не травить, тетради не рвать, резинками не кидаться. А еще хорэ врать про собственные подвиги — все равно в них никто не верит. Конечно, все вокруг врут, а вот он не будет. Завязка! Жесткая! И надо добиться главного — влюбить в себя, наконец, эту кочергу Анжелку.

То есть это было уже пунктом вторым… Поскольку Анжелка — это вам не Зинка-Зинон, и за нее следовало повоевать. А в общем, красавица Анжелка была занозой, которую Серега словил еще в малышовом классе. Самого первого момента он толком не помнил, но так бывает возле костра: вдруг пшикнет полено, выстрелит искрой — и вздрагиваешь от нечаянного ожога. И вроде искры уже нет — давно погасла, а боль остается. С Серегой приключилось нечто похожее. Сначала Анжелка вызывала в нем раздражение, даже какую-то злость, а после Серега внезапно смикитил, что самым банальным образом влюбился. При этом, как многих других, его в упор не замечали. Разумеется, это было несправедливо, а потому следовало что-то срочно предпринимать, пусть даже поломав себя, подкачав мышцы, научившись играть на гитаре и травить анекдоты. Да чего там! Серега готов был на более страшные жертвы — например, на удаление гланд и веснушек, на мелирование волос и позорный педикюр!

Третий пункт был самым скучным, так как подразумевал учебу и отметки. До сих пор Серега учился абы как, с троек перебиваясь на четверки, пусть не часто, но радуя мать пятерками. Отныне следовало повышать статус, забыв напрочь о тройках, прочно обосновавшись в праздничных колоннах отличников. Они хоть в массе своей и ботаники, и жизнь у них насквозь тошная, но ведь поступают потом в вузы-академии! И принимаются поплевывать сверху на тех, кто остался в лузерах, кого сплавили втихую в профтехучилища, на плохонькие заводы и в армию. Конечно, подлость, но те же Анжелки тоже, точно флюгеры, разворачиваются к удачливым да успешным. И бегут за ними, как миленькие…

Финальный четвертый пункт таил в себе проблемы с фамилией. Потому что в школе Серегой его звали только друзья, все остальные, включая девчонок (даже красавицу Анжелку!), именовали его Чехом, а то и вовсе Чахоткой. Кличка шла от фамилии Чохов, и это было настоящей трагедией. Взять того же пастозного Сэма, ведь сам себе придумал кликуху! Хоть и был Саматовым Вовой. Разобраться — так персонаж из анекдотов: Вовик, Вовочка, Вован. Однако Вовочкой Саматова никто не звал, поскольку сам себе он нравился исключительно в образе Сэма. У других, увы, так не получалось. То есть Серега сто раз предлагал матери сменить фамилию, благо и сделать это было совсем не сложно. Отчим носил фамилию Макушев, и они вполне могли стать Макушевыми. Если бы захотели. Тоже, конечно, не фонтан, но все-таки получше «Чахотки». К сожалению, уговорами Серега ничего не добился. Всякий раз мать напоминала об отце, рассказывала о его мастеровитых руках, о мощном голосе, о настоящем мужском характере. Серега и сам многое помнил. Например, как отец простым ножиком вырезал ему мечи с корабликами, как возил на рыбалку, сажал на плечи, учил запускать змея. И песни он умел петь здорово. Голос у отца был мощный, — когда рявкал на дворовую шпану, те горохом в стороны рассыпались. Так что базар базаром, а батя у него был мировой. По всем статьям и параметрам. И вроде получалось, что отца собственная фамилия устраивала, а вот слабохарактерный сынуля ерепенился и шел в отказ. В результате рассуждения матери окончательно запутывали Серегину жизнь, загоняли ее в уличный тупичок. Потому что отец умер. Три года назад. А мама… Мама продолжала его любить и все-таки вышла замуж. За отчима дядю Витю. То есть замуж-то вышла, а взятую у отца фамилию не сменила. Судя по всему, и не собиралась менять, чем только осложняла Серегино положение.

Словом, за фамилию приходилось бороться, а проще говоря — драться. Кулаками, ногами и головой. С приятелями Кокера, с гориллами Сэма, с теми же отморозками Краба, которые вообще готовы были гоготать над чем угодно. Конечно, вязаться со всей этой шайкой-лейкой радости было мало, но иного выхода Серега не видел. В противном случае он мог остаться Чахоткой до конца своих дней. Примерно то же сказал и дядя Витя, мамино решение он, как ни странно, уважал. Правда, советовал относиться ко всему с толикой юмора. Потому и комедиями заваливал. Пока народ хавал тягучие спагеттины сериалов, глотал Бессонна с Гибсоном, их семейка стойко пребывала в стороне. Из вечера в вечер они созерцали по видаку какие-нибудь «Покровские ворота», «Тридцать три» или «Бриллиантовую руку». Смехом по несчастьям — так это именовал дядя Витя, и кое-что у него получалось. Серега и не заметил, как втянулся и пристрастился. Вчера вот смотрели «Берегись автомобиля» — кажется, уже в пятый раз, а Серега с Ленкой в голос ухохатывались. В школе он, понятно, о таком не рассказывал, а то бы ухохатывались уже над ним. В общем, смех смехом, а крепкие кулаки в жизни тоже не последнее дело, и вскоре после одной из бесед отчим купил Сереге боксерскую грушу. Для наработки уверенности в себе, ну и для более мужского интерьера.

Вспомнив о груше, Серега вскочил с табурета и ринулся в спальню. Легкое усилие воображения, и черная, подвешенная к потолку сосиска превратилась в ухмыляющегося Сэма.

— Лыбишься, да? — Серега с разбега молотнул по тугому кожаному боку ступней, добавил локтем и кулаком. Груша обморочно закачалась, кулак заболел. И все равно Серега торжествующе улыбнулся. У Сэма такой груши, точняк, не было, а значит, шансы начистить ему моську серьезно возрастали. Надо лишь не филонить и тренироваться — например, по часу-полтора в день. Или хотя бы минут по двадцать. Пока же Серегины тренировки ограничивались двумя-тремя ударами, то есть в переводе на время — пять-шесть секунд в день. Для наработки мускулатуры этого было явно маловато…

Форма, учебники и пришедший на смену малышовому ранцу портфель — все было приготовлено с вечера. Морщиться заставлял только непокорный вихор на голове. Ни вправо, ни влево он никак не желал ложиться. Раз десять Серега провел по нему расческой, в бессилии скрежетнул зубами. Лаком его, что ли, приклеить? Или вовсе срезать?.. Так ничего и не придумав, подросток приблизился к столу, из потайного отделения извлек фотографию отца. Заглянул в смеющиеся глаза, неловко подмигнул.

— Вот я и старшак, батя. Сегодня набью морду Сэму и попробую стать другим. Таким, как ты…

Изображение отца тут же стало расплываться, проникшая в горло змея стремительно раздула капюшон. Фотография в пальцах мальчугана дрогнула. Потому что не было уже ни этих веселых глаз, ни скрещенных на груди жилистых рук. А были только немногочисленные снимки и оживающие в снах воспоминания. Серега всхлипнул. Так получалось каждый раз, и никакая взрослость тут не помогала. Кашлем прочистив горло и опережая непрошенные слезы, он спрятал фотографию в стол, подхватил портфель и выскочил из квартиры.

* * *

Сосед Никитка спускался по лестнице в сопровождении мамы. В правой руке малыша алел и бугрился атомный гриб букета, за спиной отсвечивал китайскими узорами ранец. Мальчуган и сам сверкал-переливался, как граненый алмаз. Весь из себя красивый да выглаженный — серьезный, как памятник гранитному революционеру. Год назад Никитка ходил в тот же садик, что сестра Ленка, а теперь вот отправлялся в школу. Шаг ответственный, по-своему даже страшный, и Серега ободряюще хлопнул первоклашку по плечу. Обогнав, первым вылетел на улицу.

Осень, если без дождя и грязи, штука хорошая. Сладкая и пряная от сухих листьев, честная в своей неприкрытости. Это зима все припорошит да прикроет, наведет макияж до весны, будто ничего и не было. Но ведь есть! И шприцы, и собачьи вездесущие кляксы, и прочая дрянь. Снег напоминал Сереге сладкоречивые байки выступающих по телевидению представителей власти. То есть сам он их почти не слушал, но слушал комментарии дяди Вити. Получалось, что про весну с осенью эти взрослые дяди даже не подозревали — жили в своем вечнозеленом пальмовом лете и неустанно сыпали сверху маскирующим снежком. Кстати, и снежок теперь совсем другое значение приобрел. Как баян, космос, колеса…

У соседнего подъезда глыбой громоздилась автофура. Грузчики в униформе суетились и перетаскивали мебель. Кто-то снова переезжал, а вернее, въезжал. На обвязанной шпагатом тумбочке сидела девчонка в джинсовом костюмчике. В одной руке ментоловая сигаретка, другая спрятана под мышку.

— Ну что же это такое! Ты опять? — из подъезда выглянул рослый мужчина, укоризненно погрозил пальцем. — Уже третья за утро…

— Все, финиш! — девчонка пригасила сигарету, мельком глянула в сторону проходящего Сергея. Мальчуган немедленно отвернулся. Чужая красота его всегда пугала. Все равно как пламя фотографической вспышки. Он даже обошел сгружаемые вещи по широкому кругу. Не то чтобы девчонка смахивала на какую-нибудь там модель или принцессу, но что-то в ней определенно было. Сам Серега такие вещи замечал сходу. Вот красавчик Женька, по которому сходила с ума добрая половина школьниц, сам в красоте ни бельмеса не смыслил. То есть вообще ни фигашеньки не понимал что есть красиво, а что нет. Подгадала ведь мать-природа! Может, верно говорят, что плохо родиться красивым. У некрасивых комплексы, они рвутся наверх, грызут удила, преодолевают барьеры — и становятся в итоге Бальзаками, Амундсенами и прочими Пушкиными. Красивые же плывут по течению безо всяких усилий. Потому как — на кой? Все без того их любят, по головушке гладят, в рот заглядывают. Вот и жуют себе травку, хлебают из подставленных ладошек, пребывая в полной уверенности, что мир — это райское пастбище, созданное сугубо для них. Серега красавчиком себя никогда не считал, зато полагал, что разбирается в женской красоте получше многих некоторых. Вот и эту девчонку он сходу записал в красотки. Потому что глаза, как у актрисы Вертинской, фигурка ништяковская, короткая, почти мальчишеская стрижка. То есть, понятно, дело заключалось не в стрижке и даже не в странноватых чуть раскосых глазах, но боязно было на нее смотреть! Боязно — и все тут. А страх и колотье под ложечкой — это, Серега знал, признак верный. Не горбатого же дракона увидел, как раз наоборот, а все равно страшно.

Впрочем, новоявленную соседку Серега не собирался долго рассматривать. Курящих особей женского пола он не любил в принципе. Дымящая сигарета сабельным взмахом перечеркивала любую красоту. И про себя Серега мог сказать определенно: сам он никогда не закурит. Потому что пробовал когда-то и бросил. То есть спасибо родному отцу: уловил первые табачные ароматы и поступил, как какой-нибудь Макаренко, взял да купил сыну пачку дешевой «Примы», тем же вечером протянул на кухне.

— Если куришь, держи! Но условие такое: прямо сейчас все и выкуришь. При мне…

Эксперимент закончился на второй сигарете. Серегу согнуло пополам и вывернуло наизнанку. Он едва не потерял сознание, и отец отнес его на руках в ванну, сунул под струю холодной воды. А еще через пять минут Серега самолично смял в ком надорванную пачку и выбросил в ведро. Уже навсегда. В кухню, пропахшую «Примой», неделю не совал носа, а при одном взгляде на курящих задерживал дыхание. По этой самой причине «принцесса на тумбочке» Серегу не заинтересовала, тем более что настоящая принцесса у него уже имелась — все та же непокорная Анжелка.

Добежав до угла, Серега запоздало припомнил о солидности, сбившись, перешел на шаг. Невольно представил себе лица одноклассников, когда разглядят его вихор на голове. Кто-то, конечно, загогочет, а Сэм со всегдашней своей гадливой улыбочкой непременно родит какой-нибудь афоризм. Типа: зашел вихор, и грянул хор… Серега заранее поморщился, на ходу попытался смочить волосы слюной.

Не-ет… Для реального уважения одной внешности мало! И на пирсинг, как дура Юлька с прыщавым Маратиком, он тоже не клюнет. Это панкам лишняя дюжина дырок в радость, — ему требовался ход конем — что-нибудь эдакое-разэдакое…

К сожалению, ничего эдакого в голову не приходило, и Серега в очередной раз подумал, что солидности очень помог бы сотовый телефон. Вещь, конечно, глупая, неудобная, но все ведь имеют! Вон их сколько кругом — как тараканы расползлись по карманам и сумкам, пищат, бренчат, на пол грохаются в самый неподходящий момент. Отчим давно обещал подарить, да что-то не торопился. Фильмы десятками скупал, а тут об излучении каком-то талдычил. Вроде как вредно. Так ведь и жить вредно! А еще вреднее, когда над тобой смеются. Из-за отсутствия сотового, из-за вихра на голове, из-за того, что к школьному крыльцу тебя не подвозят на «бентли».

До школы, расположенной в трех кварталах, ближе было добираться по улице Мичурина, но Серега намеренно свернул в парк. Этот небольшой крюк он вполне мог себе позволить. Наручные, оставшиеся от отца часы показывали только десять минут девятого. В парке же, чуть в стороне от центральной аллеи, располагался прикрытый стальными листами коллектор. Именно в нем обитал Виталик.

 

Глава 3

С Виталиком они познакомились года два назад — ранней весной, когда дымка зелени уже окутала городские посадки, а сам парк, точно паутиной, оплели чугунной оградкой. В этот стиснутый городской фауной оазис они, тогда еще совсем шпингалеты, как раз и заглянули по одному важному делу.

Шли, размахивая ранцами, бурно обсуждая третий сезон приключенческого сериала. Что-то там про необитаемый остров и заброшенных на него людей. Пиратский диск обещали вот-вот выбросить на рынок, но ждать уже моченьки не было, и парнишки спорили, воображая, куда развернет сюжет вертлявая мысль режиссера. А еще говорили про Тарасика, про то, как будут его бить в этом самом парке, как опозорят перед Анжелкой.

— И чё она в нем нашла! — орал Серега. — С таким чмо дружить!

— Так крыша съехала. Понятно…

— Это у него съедет, когда придет.

— Думаешь, не струсит? — Антон огляделся. — Он говорил, карате знает. По книжкам учился.

— Подумаешь! А я по фильмам! Видал, как в «Матрице» рубятся? Один с сотней. Я тоже один удар выучил, — Серега скакнул вперед, провернулся на правой пятке, левую выбросил далеко вперед. Не удержавшись, упал.

— Круто! — толстый Антон уважительно покачал головой. Даже такая неудавшаяся демонстрация произвела на него впечатление.

— Порепетировать, конечно, надо, — Серега, поднявшись, отряхнул ладошки и задницу. — Но удар суперский. Чак Норис таким носорогов в кино валил. Бэмс, вертушечка! — и аут.

— В интернете, говорят, сайт есть — с убойными приемчиками. Тарасик тоже на него намекал…

Осторожный Антон, как всегда, видел повсюду препятствия. Оно и понятно, к Анжелке он дышал ровно, потому и не жаждал за нее драться. То есть в первом классе он тоже на нее западал, но потом, по его словам, разглядел истинную суть, и увял. Серега тоже эту суть видел, но чувств все равно не утрачивал. Возможно, по глупости, но ведь любовь и есть глупость. Иначе с чего бы от нее теряли головы?

— Для приемчиков экран нормальный нужен, а Гера заходил как-то к Тарасу, рассказывал, что комп у него — полная ржавь, экран — чуть ли не ламповый. Что в таком разглядишь!

— Как же он живет? — изумился Антоша. — Это же ни в «Ралли» погонять, ни в «Дюн» сразиться!

— А я о чем толкую!

— Во что же он играет?

— Да он вообще не играет.

— Не гони! — Антон никак не хотел верить в то, что в двадцать первом веке и третьем тысячелетии кто-то может еще не играть в его любимые бродилки.

— Честно-честно! Переписывает какие-то конспекты с дипломами, халтуру на дом берет. Типа, за бабки. Я же говорю — чучело. И заметь, пешком не ходит! На велике рассекает. Шумахер, блин! А велик-то старый — чуть ли не «Школьник».

— Правда, что ли?

— Ага. Когда Сэм сотовый принес, этот пупс заявил, что сотовые нельзя подносить к голове. Типа, опасно для мозговной деятеятельности.

— Какой, какой?

— Ну, этой… Которая, значит, в голове… — Серега задумался. — Слушай. А может, и правда — все из-за велика? Он ведь Анжелку пару раз катал. На багажнике седло какое-то соорудил… Может, и мне купить? Горный, к примеру? Чтобы фара там, звонок, и скоростей — зашибись.

— Не знаю… — в сомнении протянул Антон. — Это же не мотоцикл, там педали, их крутить надо.

— Покрутим.

— Опять же стоит, как компьютер.

Серега подувял. Цена вопроса снимала сам вопрос. У родителей таких денег враз не выпросишь. Это не на жвачку с мороженым.

— Что же делать? — упавшим голосом вопросил он. — Я ведь жениться на ней хочу. Сразу, как паспорт получу. Думаешь, разрешат?

— Не знаю, — Антон по обыкновению мыслил пессимистично. — Мои шнурки давно сказали: никакой женитьбы до тридцати. Типа, сначала институт, карьера и прочая ботва.

— Тридцать лет ждать?! — Серега протестующее мотнул головой. — Да ты знаешь, сколько лет нашей Клавдии? Тридцать два! Вот и прикинь колено к носу — станешь ты на такой жениться?

— Ясно, нет!

— И я о том же! Потому что Анжел ка в тридцать, может, еще страшнее будет. Реальная пенсионерка! Я чё, с дуба рухнул, на крокодилах жениться…

Сиплый окрик заставил их умолкнуть.

— Э-э, кенари! Ну-ка, подгребли сюда!..

Поджавшись, оба завертели головенками. Вопил подросток, сидящий на краю канализационного люка. В драповом грязном пальтеце без рукавов, в мятых безразмерных брюках, с перепачканным лицом и такими же грязными руками.

— А чего? — тоненько и неуверенно вопросил Антон.

— Ничего! По-рыхлому подходим, не телимся!

Проще простого было задать деру, но оба были настолько ошарашены видом выползшего из преисподней мальчугана, что сработал инстинкт кроличьего повиновения. Парнишки замороженным шагом приблизились к оборванцу. Все было в миг забыто — могучие удары Чака Нориса, Тарасик с его компом, Анжелкина любовь-морковь и велосипедные проблемы.

— Во-о!.. — продолжал командовать чумазый подросток. — А теперь шустро выкладываем все из карманов! Сотовые, бабло, все, что есть. Та-ак… Носовые платки на хрен, а жёву оставляем. Ножичек тоже сгодится… Ага, булочка! Обкусанная, что ли?

— Это я на переменке, — признался Антон. — Только разок…

— За такой разок — надо бы в глазок… А где у нас сигаретки?

— Так это… Мы не курим, — признался Сережа. — Пока.

— Ой ли?

— Честное слово!

— Честное… Фуфлоеды! С ранцами ходят и без сигарет… А это что за хрень?

Антон покраснел.

— Плеер… Цифровой. Чтобы музыку слушать.

— Музыку? — чумазый подросток неумело принялся натягивать на себя наушнички. — Так, что ли? Ну-ка, вруби…

Антон, нагнувшись, включил плеер, выбрал мелодию побойчее. Подросток гыкнул, пара герпесных болячек на краешках его губ расползлись в стороны. Не слыша себя, он почти заорал: — А ничего! Гы-гы!.. Барабан — как каелка… Мужбаны визжат…

Опустив глаза вниз, Сергей разглядел, что нога в драном боте ритмично притоптывает.

— Чего смотрим-то? Ищем, ищем сигаретки! — подросток продолжал кричать. В наушниках да под музыку все вопят, как оглашенные.

Антон растерянно покосился на друга.

— Так это… Мы же сказали: нету.

— Нету… Салаги, блин, — подросток стянул с себя наушники. — Мне, может, год-два осталось небо коптить, а вы жлобитесь.

— Мы, не жлобимся. Просто не курим.

— Ну и ослы… Еда-то нормальная есть? Что-нибудь кроме булки?

— Так какая еда… Разве что сходить купить? Тут чебуречная рядом.

— Для кого рядом, а кому задом… Кто купит-то?

Антон потупился.

— Ну, я в общем могу. Если денег дашь.

— Денег? — подросток развеселился. — Свои надо иметь! Гы-гы! Ладно, шучу… Дам немного. Не сбежишь — с деньгами-то?

— Да ты что! Нет, конечно.

— Тогда держи…

Грязные пальцы бережно отслюнили несколько десяток. Антон сгреб деньги, неловко посеменил к выходу из парка. Чумазый подросток задумчиво посмотрел ему вслед.

— Вернется, как считаешь?

— Должен, в общем-то.

— Должен… Мне вот родичи тоже должны были. А ушли — и с концами. Сначала папаша от матери, а потом мать от меня. Ловко провернули, да?

— Значит, ты один теперь?

— Почему один? Нас тут табор целый. К вечеру обычно приползают. Летом много, зимой — поменьше. Кто на юга подается, кто помирает.

— Что, по-настоящему? — поразился Сергей.

— Не-е, по-игрушечному!

— А это… Лет тебе сколько?

— Да уж побольше, чем тебе!

— Нет, правда? Одиннадцать? Двенадцать?

— Четырнадцать — не хочешь?

Сергей по-настоящему изумился.

— Четырнадцать?!

— Что, думал, столько не живут? — подросток сипло рассмеялся. — Это верно. У нас раньше коньки отбрасывают… Жаль, пенсий малолеткам не дают. Успели бы пожить, блин, — клея нормального понюхать, пивка попить… Эй! А вон и твоя вагонетка назад катит. Быстро, однако, обернулся.

— Так днем без очереди.

— Хорошо, что без очереди… — оборванец ухмыльнулся. — Ты гляди, как трясется. Прямо медуза.

Такие слова Сереге показались обидными, как-никак Антон старался сейчас для подростка. Но вслед за чумазым тоже рассмеялся деревянным смехом.

Подбежал запыхавшийся Антон.

— Купил вот… На все деньги. Половина с капустой, половина с мясом.

— Конек-молоток! — подросток схватил пакет, заглянув в него, жадно нюхнул. — Пахучая хаванинка! Ох, помаюсь сегодня животиком…

У него даже глаза притуманились, а нижняя челюсть по-акульи шевельнулась туда-сюда. Серега догадался, что чумазый оборванец зверски голоден.

— Ладно, валите. И плеер свой забирайте. Все равно отнимут.

— Кто отнимет-то?

— Да уж найдутся герои… У нас под землей тоже своих комиссаров хватает. Короче, пока! — он энергично рассовал трофеи по карманам, кивнул мальчуганам и, пыхтя, скрылся в люке.

Парнишки неловко отошли в сторону. Антон виновато потупился, позвенел на ладони мелочью.

— Всего сорок копеек осталось. Поделим?

— Да ладно… — Серега отмахнулся. — Я тут с ним поболтал, так ему уже четырнадцать стукнуло, представляешь?

— Да ты гонишь!

— В натуре, четырнадцать! А ниже нас с тобой. И ни жилья, ни родичей… — мальчик нервно качнул головой. — Рассказывал, что они там умирают под землей…

— По-настоящему?

— А ты думал — по-игрушечному? — Серега покачал головой. — Не-е, я, Антох, послушал его, и знаешь… Не жалко стало ни денег, ни прочего барахла. Я даже подумал: как вырасту, получу паспорт, то-се…

— Ну да — на Анжелке женишься.

— Да не-е, я о другом… Я дело свое заведу. И на работу буду брать таких, как он. Чтобы, значит, жилье давать, кормежку. Они же на фиг никому не нужны, понимаешь? Ни одной живой душе!

— А как же Анжелка?

— Что — Анжелка? Тоже будет помогать. Жены всегда помогают мужьям…

Антон странно улыбнулся.

— Чего ты? — удивился Сергей.

— Да вон, — приятель кивнул куда-то в сторону. — Тарасик гребет. Молодец чувачок, не струсил.

Серега обернулся. Далеко-далеко, чуть ли не у самых ворот, действительно, проявилась знакомая фигурка. Волоча за собой мешок со сменкой, весь перекошенный от тяжелого забитого учебниками портфеля, маленький и неказистый, к ним брел Тарасик, тот самый, что первым догадался прокатить Анжелку на велике. Кишка кишкой, а ведь обездолил всю мужскую половину класса!

— Никого не привел, — с облегчением выдохнул Антон. — Одного-то сделаем, как цуцика.

Серега ощутил смутную неприязнь по отношению к другу. Драться окончательно расхотелось. Не было бы рядом Антона, нырнул бы в кусты и смылся. И фиг с ним — с Тарасиком. Пусть крутит башкой и думает, что его, клопа такого, испугались. Но Серега никуда не нырнул и прятаться не стал. Потому что мысли мыслями, а жизнь жизнью. И Антон — какой-никакой, а свидетель.

— Ладно, пошли… — Серега со вздохом напялил на себя ранец, вяло тронулся навстречу Тарасику. Антон поспешил следом.

Смешно, но наивный Тарасик трусить и впрямь не собирался. На что надеялся — непонятно. Ведь сколько раз били, уму-разуму учили! Одни понимали науку быстро, другие требовали повторов. Наверное, потому что повторение — мать учения, и все такое. Серегу подобное отношение к учебе начинало доставать. В каком-то смысле он даже приблизился к пониманию учителей. Они, если разобраться, тоже хотели вдолбить им в головы свои скучноватые истины. И втайне мечтали, должно быть, держать вместо указки хорошеньких размеров плеть. Чтобы проще, скорее и доходчивее.

Никакого карате с запретными приемчиками Тарасик, как выяснилось, не знал, и Серега по обыкновению справился с ним быстро и легко, сходу повалив на землю, а после немного помутузив. Но как-то все прошло без азарта, без должного вдохновения. Встреча с Виталиком что-то в нем надломила. Даже Тарасик это почувствовал и пару раз умудрился огреть его мешком со сменной обувью. А в общем…

В общем, та давняя стычка получилась будничной и скучной. Само собой, и результата никакого не принесла. Анжелка еще добрых полгода на зависть всему классу дружила и каталась с Тарасиком. А после поиграв глазками перед одним, другим, третьим, переметнулась к Сэму, что было еще хуже, поскольку с Сэмом никто не дрался. Не потому, что он был каратистом или поднимал двухпудовые гири, вовсе нет. Все объяснялось проще: Сэма привозили в школу на «бентли», и здоровенный шкаф с лицом кирпичного цвета провожал его до крыльца. Навались на такого всем классом — и тогда бы разгром был чудовищным. Поэтому Сэм слыл фигурой неприкосновенной.

 

Глава 4

С тем же Виталиком, подростком из подземелья, они беседовали потом множество раз. Наверное, даже подружились. При этом наблюдалась странная вещь: Сергей с Антоном росли и взрослели, Виталик же с каждым новым месяцем усыхал, уменьшаясь в росте, покрываясь новыми язвами и шрамами. Само собой вошло в привычку таскать ему что-нибудь из съестного. Виталик ел все — от конфет с коржиками до индюшачьих окорочков и засохшего сыра. Ничего удивительного, что к новым своим знакомцам он питал самые теплые чувства, с удовольствием рассказывая про подземных монстров, про многочисленные болячки соседей, про то, как бедует народ в колониях. Серега подозревал, что многое из рассказываемого — чистой воды выдумка, однако слушать было все равно интересно. Виталик казался почти инопланетянином и жил в каком-то своем — вроде бы близком и все-таки абсолютно параллельном мире. То есть параллели на то и параллели, чтобы не пересекаться, но ужас заключался в том, что Серега понимал — шагнуть в мир Виталика было проще простого. Нырнуть в тот же люк, как в зазеркалье, остаться там на одну-единственную ночку и все! Обратного пути уже не будет.

А еще приходила странная мысль о том, что зазеркальем, возможно, были как раз они — со своими хрущебными проблемами и монотонными буднями, с тяжелым небом над головой и ежедневным смешным желанием сигануть выше означенной головы. Виталика карьера не интересовала, как не интересовало и будущее. Смешно мечтать о том, чего нет. Виталик не витал в облаках и был реалистом, а вот они жили в зазеркалье, в чумной суете фамилий и рангов, в вечном сравнении мускулов, знаний и кошельков.

Впрочем, на этот раз Виталика Серега не увидел — канализационный лаз пустовал. То ли подземный люд продолжал отсыпаться, то ли успел разбрестись по своим законным промыслам — кто в обход окрестных помоек, кто на помывку машин, кто прошвырнуться по садовым участкам.

Зато на аллее Серегу догнал Антон.

— Витальку искал?

— Ага… — они солидно пожали друг другу руки, буйствовать, обниматься и орать, как это было всего год назад, не стали. Видимо, Антон тоже расписал себе аналогичную программу взросления.

— Они с Кранчиком на улицу Шефскую перебрались, — сообщил Антоша. — Помнишь лестницу у цистерн? Там, типа, пещерки и трубы с вентилями. Виталик теперь там обретается.

— Вот так номер! Там же парит всегда. Все равно как в бане!

— Зато безопасно. Я его позавчера видел, — он сказал, вроде как от Боша прячутся.

— Погоди, погоди! Посадили же Боша! В тюрягу еще весной.

— Ну и что? Маринада тоже чуть ли не каждый месяц сажают, а он через день-другой снова по улицам шарится.

— С Маринадом как раз ясно. За него Кентукки бабки отстегивает. А за Боша никто заступаться не будет.

— Само собой. Только на кой он ментам — психованный да больной? Подержали немного и снова выпнули. А он под землю вернулся и порядки свои наводить взялся. Его в центре реабилитации, видать, крепко поправили на маковку. Совсем чердак съехал. Виталик говорит: чуть что — сразу за кирпич начал хвататься. У Кранчика же припадки, а Бош эпилептиков ненавидит. Считает, что, типа, заразно. Чуть не пришиб Кранчика. Ну и Виталика заодно.

— Непонятно, чего они терпят? Их же толпа.

— И что с того? Боятся. Бош — взросляк, они — салапеты.

Серега поиграл желваками.

— Потолковать надо бы с Бошем.

— Ну ты дал! Я же говорю: он чуть что — за кирпич хватается. Опять же — мужбан здоровый!

— Мы тоже не гвоздики обойные. Биты возьмем или другое что придумаем…

Антон озадаченно погладил отвороты пиджака. Он, как всегда, сомневался.

Парк остался позади, и, выйдя за ворота, ребята разглядели сидящего на корточках Геру. Тот красиво докуривал сигарету, свободной рукой крутил в пальцах зажигалку.

— Явились, не запылились.

Гера тоже играл в резидента: серьезное лицо, поза бывалого зека. И все-таки, когда Серега помахал ему, не выдержал, заулыбался. Поднявшись с корточек, метким щелчком запульнул окурок в опрокинутую урну, шагнул навстречу, энергично пожал руки.

Отныне троица друзей была в сборе, и Серега враз ощутил прилив энергии. Шагающие слева и справа одноклассники не подозревали, что задают ему нужную осанку и разворот плеч. К месту припомнились «Три товарища» Ремарка и «Три мушкетера» Дюма. Правда, были еще «Три толстяка» и «Три поросенка», но это уже относилось к области сказочек. Настоящая литература к трио всегда относилась уважительно. Друзья шагали вполне реальной дорогой, и впереди их поджидали не подарочные пупсы в бантах, не детский утренник, — их поджидала школа.

Уже на подходе к родному до последнего кирпича зданию в глаза бросилось ослепительно серебристое ландо. Возле автомобиля стояли двое: толстый и рослый Маринад в футболке на выпуск, румяный, губастый, с густой, напоминающей шерсть эрделя шевелюрой, а рядом мистер Кентукки собственной персоной — тоже толстый, но низенький, весь в черном и фирменном, исключительно кожаном. Глаза последнего скрывались за темными очечками, и Сергею тут же вспомнился кот Базилио в исполнении Ролана Быкова. А ведь явно косил под мафиози! И не думал, не гадал, что похож на обычного перекормленного кота! Даже новенькое авто имиджа не спасало. В прошлом году, Серега точно помнил, Кентукки шарил по улицам на «тойоте», теперь же тачка трансформировалась в «феррари». Оно и понятно: торговать колесами — это вам не калачи печь. Прибыль — тысяча процентов с хвостиком, а хвостик, к слову сказать, — еще одна тысяча. Это Антоша как-то раз посчитал. Даже самолично бегал к Маринаду, интересовался ценами. Пару фитюль купил, подарил потом Гере. А Гера мялся и мучился, очень хотел выкурить, но после взял и спустил все в унитаз. Потом, понятно, жалел, однако Серега его геройство одобрил. Нарков в жизни без того хватало, вот и не фиг было подыгрывать.

— Видали? — Антон качнул плечом в сторону иномарки.

— Точно на параде! — процедил Гера. — Уроды!

— Еще и пялятся…

Серега кивнул. Ему тоже не понравилось, какими взглядами провожали два наркодилера бредущих мимо школяров. Оба сияли, как китайский силумин, и отечески кивали будущей своей клиентуре. То есть они ничуть не сомневались, что это, в самом деле, ИХ клиентура! И первое сентября для Маринада с Кентукки тоже было своеобразным праздником. Чем-то вроде начала рабочего сезона. Или сезона охоты.

Твари, блин, подколодные!

* * *

Класс изменился. Может быть, даже в лучшую сторону. Потому что исчезли переехавшие в другой район братья Нефедовы, известные драчуны и обжоры. Вечно голодные, Нефедовы крали все, что плохо и близко лежит, — завтраки из буфета, бутеры из чужих портфелей, проездные билеты, деньги. Оставались, конечно, братья Рыковы — еще одна сладкая парочка, без которой класс вполне мог обойтись, но тут уж, как говорится, не до жиру. Кроме того, свято место пусто не бывает, и исчезнувших Нефедовых должны были заменить двое новеньких — он и она. То есть девочка-припевочка пока не нарисовалась, а вот мальчик с пальчик уже объявился. Звали его Игорек, и ничего особенного он из себя не представлял. То есть так они поначалу решили, но новичок-чувачок все же сумел их поразить — взял и преподнес фишечку в виде вставного глаза. Сидя на первой парте, паренек оборачивался к новым своим товарищам и на бис вынимал из глазницы стеклянный цветной шарик. Даже мальчишки от ужаса зажмуривались, а девчонки — те и вовсе тихонечко повизгивали. Еще бы! Вместо глаза у Игорька зияла темно-багровая впадина. Историк Федюня, не понимавший причин переполоха, нервно стучал указкой по столу и забывал, о чем рассказывал, перескакивая с первого на десятое и обратно. На мальчиков он кричать побаивался, на девочек стеснялся смотреть.

Кстати, девчонки тоже похорошели, за лето заметно вытянулись и округлились. Как сказала Шама: были девки, стали телки. В ноздрях, ушах и пупах добавилось колец, булавок и бисера. Помада, тушь и маникюр — все приобрело профессиональный лоск, а уж от разноцветья волос прямо рябило в глазах. Больше всех развеселила народ Светка Полетаева. Эта умница не стала мудрить с выбором и покрасила свои волосы сразу в семь цветов. «Светик-семицветик» — тут же окрестил ее Сэм, и Серега пожалел, что столь меткое сравнение не пришло ему в голову первому. Полная Танька вместо кулона нацепила абсолютно прозрачный сотовик, а Верка за лето умудрилась отрастить такие ногти, что с трудом удерживала в пальцах ручку.

Словом, нормальный зоопарк, ничуть не хуже, чем у всех прочих. Джины — в обтяг, юбки — в подпряг, а пачка сигарет уже у каждой второй. Хорошо, хоть Анжелка осталась Анжелкой. Серега давно заметил: красивых хоть в мешковину обряди, все равно обуют любую разрисованную модель. А уж когда она сидела, закинув ногу на ногу и с умудренной задумчивостью листала комиксы, у Сереги начинала обморочно кружиться голова. Карусель, ради которой, верно, и стоило шастать по свету. По этой самой причине на уроках он сидел в основном вполоборота, стараясь не упускать свою мечту из виду.

— …С незапамятных времен человек думал и мечтал о небе. — вещал, между тем, Федюня, и ясно было, что приземленность Серегиных мечтаний его ничуть не волнует. — Попыток взлететь предпринималась масса, и история знает сотни трагедий, разыгравшихся на стартовых площадках и в воздухе. Однако пытливый ум грызет гранит, и наконец чуть более трехсот лет назад мечта человечества осуществилась. В небо поднялись братья Монгольфье. Гигантскую оболочку отважные конструкторы наполняли горячим воздухом, и шар медленно, но верно поднимался ввысь. Подъемной силой подобные аппараты обладали совсем небольшой, однако этого оказалось достаточно…

Серега без труда представил Анжелку и себя, взмывающих под огромным куполом к белоснежным облакам. Он спокоен и нахмурен, она визжит и изо всех сил обнимает его. Не картинка, а блеск! До мурашек по коже… А еще лучше — если не на шаре, а на дельтаплане с двумя люльками. Серега такие уже видел. В одной — Анжелка, в другой — той, что для инструктора, — он. И лихое запрокидывание в петле Нестерова. Земля исчезает, сменяясь на несколько секунд синевой, и неожиданно вновь появляется перед глазами, с шелестом несется навстречу. Серега сжимает раму и сосредоточенно смотрит вперед. Анжелка, понятно, визжит, стискивает партнера руками. Ее кричащий рот где-то рядом с его ухом, Серега теряет от счастья сознание, оба врезаются в землю. Все! Свежая лепешка! Осовремененный вариант Ромео и Джульетты…

— Между прочим, я видел в Крыму, как летают, — Серега с трудом разогнал туман грез, обернулся к Антону.

— На шарах?

— Да нет, на дельтапланах. Там гора такая плоская есть — гора Клементьева называется. Вот с нее и порхают людишки. Их там — как мух. Хочешь — записывайся и летай себе на здоровье.

— Ничего себе — на здоровье!

— Конечно, на здоровье! Это же чистый кайф! Сплошные положительные эмоции.

— И ты летал?

Искушение было велико, и Серега открыл уже было рот, чтобы сказать да, однако припомнил сегодняшнюю установку «не врать». Скучная, конечно, установка, но нарушать ее в первый же день — это как-то по-кислому. Вон и Антоша напрягся — даже черкаться перестал. Наверняка, ждал очередной байки… Серега скосил глаза и рассмотрел на его рисунке воздушный шар с огромной, наполненной какими-то монстрами гондолой. Монстры у Антона получились хорошо, шар с гондолой — не очень.

— Я полетел бы, — признался он, — да только один полет тянет триста гривен.

— Гринов? — вскинулся Антон. — Так дорого?

— Гривен, говорю! Это фантики украинские. Но тоже дорого. На наши бабки — полторы тысячи. Это, прикинь, всего за пятнадцать минут.

Антон тут же набросал на листе этажерку цифр — поделил рабочий день на пятнадцатиминутные интервалы, быстро помножил на сумму, названную Серегой.

— Кучеряво живут!

— А то! — Серега придвинулся к Антону поближе. — Я что думаю! — можно и здесь организовать такой бизнес. Купим аппарат, научимся летать, а потом знай себе — обслуживай клиентов.

— Или клиенток.

— Конечно!

— Вообще-то идея неплохая…

Они призадумались.

— …Первые же дирижабли появились только в девятнадцатом веке, — продолжал урок Федюня. — В 1852 году француз Жиффар сконструировал управляемый аэростат, который и принято считать первой ласточкой в истории дирижаблестроения. При этом устанавливались на небесных исполинах самые примитивные двигатели: паровые, газовые, бензиновые, но все чрезвычайно маломощные. Бывало и так, что винты раскручивались руками и ногами.

— Это что — типа велика? — сипло поинтересовался Крабов Миша, мальчик, которого Мишей никто в школе не называл.

— Можно сказать и так. Простейшая цепная передача и ворот с педалями, — учитель с энтузиазмом кивнул. — Конструкции были, конечно, крайне несовершенными — быстро теряли газ, не отличались маневренностью и плохо справлялись с ветром, но изобретатели продолжали соревноваться. Уже в 1901 году инженер Сантос-Дюмон на одной из своих моделей поднялся в воздух и обогнул Эйфелеву башню. За это он получил денежный приз в сто тысяч франков.

— Ух ты! — восхитились ребята.

— А франк у нас сегодня сколько? — Антон покосился на Серегу.

— Франков вообще не стало, — на еврики перешли.

— Ну, если бы евриков сто тысяч, вышло бы не хило…

— А спустя всего двенадцать лет в Европе стали создаваться воздушные дивизионы, — дрожащим от волнения голосом возвестил Федюня, — и воюющие страны начали бомбить друг друга с помощью дирижаблей. Немцы бомбили Англию, англичане — Берлин…

— Я чё-то не понял, — возмутился Кокер. — Почему одни иностранцы-то? А россияне чего дирижабли не фигачили? Тоже, небось, могли Берлин с Лондоном прессануть.

— В нашей стране проект цельнометаллического дирижабля длиной в двести десять метров представил Константин Эдуардович Циолковский. К сожалению, тогдашнее правительство посчитало нецелесообразным выделить деньги на постройку.

— Вот уроды!

— Потише, пожалуйста! — Федюня движением экстрасенса воздел руку.

— А чё тише-то! — забазлал Васена. — Вечно так! Как воевать и припахиваться, все наши кирзачи, а как открытия какие или еще что, так дуля с маком. Берлин-то — не Жираф ваш брал.

— Ну, во-первых, не Жираф, а Жиффар…

— Да какая, блин, разница! На нас ездят, а мы терпим. Нефть вон направо-налево разливаем. Прям пивнушка, блин!

— А тебе чё, жалко? У нас, может, этой хрени под завязку! — хмыкнул Кокер.

— Ослина, блин! Я про другое! — Васена молотнул себя по шее. — Хомут-то не надоело таскать? Все другим да другим!

— А ты не давай, — фыркнул Кокер. — Без тебя давалок хватает.

— Чё ты сказал?

— А ты, с понтом, не слышал?

— Умней паровоза стал? Я тебе рельсы живо поправлю.

— Поправлял один заправляла! Потом на лекарства всю жизнь работал…

Федюня растерялся.

— Пожалуйста, тише! Ребята!..

Изящно проголосовав, с места поднялся Сэм.

— По сути народ прав, — хорошо поставленным голосом сообщил он. Обращался, как показалось Сергею, больше к окружающим, нежели к учителю. — Этим летом я был в Европе, так вот в Париже мы заехали в один музей. Дом инвалидов называется. И вот какая деталь, Федор Тимофеич: в экспозиции Второй мировой войны выставлены немцы, поляки, англичане, французы — словом, все, кроме наших русских солдатиков. Нехорошо получается.

— Да ваще западло! — прорычал с задних рядов Шама. За минувшее лето он повзрослел больше других. Ломкий голосок Шамы наконец-то сломался, прорезавшись в утробный бас.

Занимающиеся своими делами ученики оживились. Кто играл в карты, подняли головы, болтавшие прекратили свои россказни о летнем отдыхе.

— Зато у нас ракеты самые крутые! — патриотично брякнул Гера. — И этот еще летал в космос… Гагарин.

— Только знают ли его на западе? — елейно улыбнулся Сэм. — Там больше в курсе про Луну с Армстронгом, про марсоход и «Ангар-18» с телами инопланетян.

— Дак мы же их, стопудняк, и сбили! — пробасил Шама. — А америкосы взяли — и обломки к себе заныкали! В ангар, значит. А теперь тупят по-черному, не показывают никому.

— Их давно прижать надо! — заорал Кокер. — Тайсона в тюрягу упекли. Ниггеров похлеще нашего трамбуют. А они вон как на ринге пашут!

— Да гвоздануть бомбой сотого размера, и все дела!

— Они тоже гвозданут.

— Бамбук кури! Пусть попробуют. Китай им сбоку навернет, и мы в лобешник добавим. Аляска-то наша была…

Довольный поднятым переполохом, Сэм преспокойно уселся на место, выложил перед собой руки, точно царь Петр на скульптуре Шемякина. Кто-то запустил к потолку самолетик, и бумажный ястребок, описав крутую дугу, стукнул Федюню в колено. Народ заржал. Урок, точно отцепленный партизанами вагончик, с грохотом покатился под откос. Роль партизана в данном случае сыграл Сэм.

— Видал, как он их! — шепнул Антон. Он тоже смотрел на Сэма. Почти с восхищением.

— Не их, а нас, — поправил друга Сергей.

Сколько он знал Сэма, тот вечно манипулировал людьми. Еще с тех давних пор, когда коллег-первоклашек легко было купить за булочку с повидлом или за порцию пломбира. Теперь манипулирование шло более витиевато — за счет интонаций, за счет грамотно поставленной речи. Никто в классе так больше не разговаривал. А уж за умение плавно и обтекаемо выдавать более десяти фраз кряду Сэма смело можно было выдвигать в сэнсеи. Он и цитатами сыпал, как древний сеятель пшеном. Когда впервые Сэм выдал что-то такое из какого-то Бонч-Бруевича, девки аж пискнули. То есть именно в тот день Серега по-настоящему уверовал в поговорку о том, что женщины любят ушами. Сэм это тоже, конечно, знал, отчего словесная мутота его год от года набирала силу, превращаясь в сахарно-ядовитый сироп. А точнее — в клейстер, на который склеить можно было кого угодно — от тех же девок до будущего Сэмовского электората.

Пахнуло шипучим дымком, и где-то под партой Катьки с Люськой бабахнула петарда. Верно, Рафик постарался, любитель конопли и пороха. Девчонки взвизгнули, яростно заругались:

— Совсем сдурел!

— Вольтанутый!

— Молчать, метелки! Для вас же старался.

— Если у меня колготки сгорели, я тебе глаза выцарапаю.

— Чтобы не смотрел! — гоготнул Шама. — На то, что под ними. Хотя чё там смотреть-то!

— Придурок!

— Лучше колготки проверь, ботаничка!

— И нам покажи.

— Шама! Голову убери, я ему плюну…

Это вопил Маратик — маленький, прыщавый, но юркий, как новорожденный опарыш. С Маратиком мало кто считался, и Шама отреагировал вполне адекватно.

— Только плюнь, башку отвинчу и в окно выброшу.

— Дурак, я же не в тебя.

— Ты кого, дятел, дураком назвал?

Шама, огромный и длиннорукий, развернулся на своем месте, локтем смел соседские учебники, рывком дотянулся до Маратика.

— Кого бьешь, фуфел! Я же за тебя…

Что-то отечески бормоча, Шама отвесил Маратику саечку. Челюсть парнишки звучно лязгнула.

— Ребята! Зачем же так! — Федюня растерянно взирал на бурлящий класс. — Я понимаю: трудно так сразу втягиваться после лета…

— А-а-а! — спасаясь от Шамы, Маратик выскочил из-за парты, обежав учителя, спрятался за ним. — Федтимофеич, скажите этому барану, чтобы он не дрался.

— Чё ты ляпнул? А ну сюда, стручок! По-рыхлому, я сказал!

— Козинцев, Шаманов! Да что же это такое…

Сидя вполоборота, Серега смотрел на красавицу Анжелку и лениво слушал, как бурлит и пенится под сводами класса океан великого и могучего языка — вроде бы русского и вроде бы не совсем. На стенах висели портреты путешественников, ученых, писателей, короче, всех вперемешку. Великие смотрели на галдящих ребят и молча радовались тому, что жить в эту пору прекрасную им уже, верняк, не придется.

Привстав со стула, Верка лупила сидящего впереди Васену стопкой учебников. На нее пялились, потому что при каждом замахе оголялся пуп с золотым колечком. Этим проколотым пупком Верка еще в прошлом году изумила сверстников, а теперь к колечку еще и пару булавок добавила. Короче, полная красота! Пользуясь моментом, Рафик что-то сыпал красавице под задницу — то ли кнопки, то ли какой-то краситель. Светка Полетаева аккуратно накручивала на палец свои разноцветные пряди и широко зевала. Сидящая рядом с ней Танька покачивала плечиком с пестрым тату, косилась в сторону буянов и интеллигентно хихикала. Только Анжелка оставалась на высоте. По крайней мере, по мнению Сереги. Она невозмутимо подрисовывала губы и глядела в «свет мой зеркальце», точно в телевизор, демонстрирующий очередной сериал.

Серега повернул голову. Пейзаж слева мало чем отличался от пейзажа справа. Все та же тупая развлекуха. Как всегда. Скрутив лист трубкой, Вадим целил в Тараса Кареева, и Тарасик неловко заламывал худые руки, пытаясь прикрыть от жеваных пуль свой гениальный затылок. Главное же действо творилось, как и положено, на авансцене. Перед классной доской, точно на фоне кулис, Шама, никогда не слышавший про Отелло успешно справлялся с ролью ревнивца. Проще говоря, продолжал тузить и душить Маратика. Марат хрипел и ругался, а бедный Федюня, метался туда-сюда, силясь унять бурю. Ничего, конечно, у него не получалось. Как все интеллигенты в третьем поколении, он напрочь забыл о своих корнях, веруя в силу пряника и абсолютно не понимая прелести кнута. Серега его искренне жалел. Он-то о мире знал раз в сто или тысячу меньше учителя, однако не сомневался, что Федюня — устаревший продукт своей эпохи — что-то вроде зуба мудрости. Конечно, говорил историк грамотно — почти так же, как Сэм, но разницу ощущали все. Один мог разговаривать разве что с забором, второй запросто разжигал мини-революции, провоцировал дуэли и стравливал народы. Впрочем, ничего иного от школы Серега не ждал. Да и что страшного в том, если ученики малость подушат друг друга, немного порычат, походят на головах? В конце концов, звонок будет все так же трескуч, потолки не обвалятся, школа устоит и выдержит. Для чего еще ее строили, как не для ора в миллион децибел, варварских нашествий и рыцарских ристалищ?

Вернувшись взглядом к Анжелке, Серега мечтательно улыбнулся. Дирижабль, на который он мысленно ее усадил, уже трещал по швам и полыхал пламенем. Парашютов, конечно, не было, Анжелка плакала, и по бархатным ее щечкам текла тушь. Обреченная на гибель красавица смотрелась в зеркальце и рыдала еще более безутешно. Последний из уцелевших пилотов (им, разумеется, был Серега) мужественно разгонял винт. Голыми кровоточащими руками. Винт со скрипом набирал обороты, Серега хрипел, дирижабль тащился едва-едва. Но надо было дотянуть самую малость — до речки, до стога сена — короче, чего-нибудь спасительного. Серега знал, что дотянет. Главное, чтобы Анжелка держалась за него покрепче. А уж тогда… Тогда даже фиг с ней — с речкой, можно было и разбиваться. В лепешку и в блин — только чтоб обязательно вдвоем…

 

Глава 5

Если говорить о пестроте и пахучести, то дети, конечно же, цветы жизни. Потому что пахнут табаком, духами, лаком для волос, коноплей и тысячей разных несуразностей. Потому что ежедневно пачкаются и красят волосы, жуют жвачку, чеснок и конфеты. Наконец, просто потому что разные от природы. Однако цветочной тишины от детишек вы не дождетесь. Как говорится, где сядешь, там и слезешь. И тот, кто не глохнет сразу, постепенно привыкает. Организм изобретает свои естественные беруши, которые приучают к мысли, что весь этот гундеж с визгом и полуматом, с почти рэповым припевоном «сам баран» — как раз и есть нормальный звуковой фон, милая сердцу зоопарковая тишина. И если школьные переменки созданы для того, чтобы клубить, то их школьная клумба традиций не нарушала, клубя и чадя вовсю — сигаретным дымом, разномастным говорком, анекдотами.

То есть три урока они честно отсидели от звонка до звонка, но к третьей перемене, самой длинной и потому особо приятной, начинало свербеть у всех поголовно. Ничего удивительного, что через черный ход народ потянулся на улицу. А точнее — на заветный пятачок у гаражей, расположенный в аккурат напротив глухой стены спортивного пристроя.

В незапамятные времена здесь красовалась спортплощадка, но гаражи, точно стая пираний, постепенно взяли ее в кольцо, а после сглодали до крохотной полянки. Именно на этом обглодыше, как у водопоя в жару, между учениками соблюдалось негласное перемирие. Недаром на изъеденной ржавыми оспинами спине большущего гаража кто-то намалевал надпись: «Куряги всех стран, соединяйтесь». Вот и соединялись «куряги» — старшаки, средний возраст и совсем мелкие пацанята.

Кучковались, само собой, отдельными муравейниками. Старшаки располагались на лобном месте около ржавого столба с баскетбольным кольцом наверху, «мидл классы», включая девчонок, топтались у гаражей, салажня пристраивалась, где придется, порой прячась совсем уж в тесных межгаражных закутках. Сэм со своей свитой забредал за гаражи редко, но ради первого сентября также соизволил явиться. Стоял он, конечно, чуть наособицу — в компании Митька и своих верных горилл — Макса и Алика. Насмешливо поглядывая на собравшихся, держал в зубах настоящую с золотым обрезом сигару — что характерно, не зажженную. Серега вообще никогда не видел его курящим, хотя покрасоваться с трубкой или дорогущими сигарами Сэм, безусловно, любил. Конечно, на имидж работал, козлик! И пиджачок английский чуть распахнул, чтобы все видели краешек кобуры и черную ребристую рукоять. Опять что-нибудь компактное и мощное — либо газовик, либо пневматика. Понятно, что народ глотал слюнки, — все знали: счастливцам и особо приближенным Сэм дает порой пострелять.

Неподалеку от Сэма расположилась крабовская шпана. Эти сидели, понятно, на корточках, смолили коноплю и табачок попроще. Тоже по-своему форсили, округляя рты, выдувая ровные фиолетовые кольца. Однако трещали языками меньше прочих, цепко приглядываясь к окружающим, изредка обмениваясь скупыми замечаниями. Миша Крабов, коренастый и коротко стриженный, сидел в центре, остальные вокруг — все равно как семейка маслят возле своего пахана. В другом месте подобное соседство мало кому бы понравилось, но здесь соблюдались свои неписанные правила. На пятачке можно было запускать ракеты, испытывать пугачи и смолить косяки, но только не драться. Даже борзых малолеток из первых-вторых классов, забегавших стрельнуть курева, отсюда особо не гнали. Напротив отечески поучали, угощая сигаретками полегче, советуя не вытягивать табачок до фильтра. Впрочем, иной раз давали и пинкаря, памятуя о том, что детям до восьми никотин в общем-то вреден…

— Фитюли подорожали, — делился рыночными новостями Кокер. — Конкретный такой скачок! Вся надежда теперь на Рафика.

— А чё Рафик-то?

— Он к родне летом мотался, конопли привез целый рюкзак. Своим обещал скидочку.

— Чур, я первый! — забил очередь Маратик. — Где он, кстати?

— В туалете, небось, оттягивается. Кому делиться-то охота!

— Куркуль, блин!

— Зато Кентукки сегодня добрый. Каждая вторая доза — бесплатно! Типа, первое сентября.

— А чего ему не быть добрым, у него прибыль стабильная. Уже на «феррари» прикатил! Сам сегодня видел.

— Какая модель?

— Вроде шестьсот двенадцатая.

— Да ты гонишь! Знаешь, сколько такая модель тянет? За миллион баксов!

— Ну, может, попроще что…

— Фига ли попроще? Купил и оттюнинговал под серебро. А чего? Ему Маринад каждый день бабло пачками таскает! А таких Маринадов у него, знаешь, сколько! Может, по сотне рыл в каждом районе.

— Скажешь тоже, — по сотне…

— Да какая, фиг, разница? Главное, цены у них конкретно подросли. Вспомните, сколько в прошлом году было и сколько сейчас.

— Цены вообще ползут. На хлеб, на бензин. Шнурки вон ругаются, пенсионеров жалеют.

— Чё ты хочешь, они везде ползут.

— Ты про пенсионеров? Ха!

— Я про все, дебил! Потому что, кризис, блин. Мировой. Так что если Рафик коноплей не поделится, предлагаю ему бойкот зафигачить.

— Кризис тут ни при чем. Это цыганский поселок подломили, потому и цены скакнули…

Цыпа, парнишка, у которого дяхан работал в ментуре, как всегда знал главные местные новости.

— Пять бульдозеров подогнали, погавкали в матюгальник и поперли в атаку. Еще бойцы из «Города без наркотиков» прикатили. Человек сорок — с цепями да колунами.

— И чё там, и чё? — тут же придвинулись к светочу знаний «куряги».

— Ничего. Снесли на фиг половину улицы и склад нашли. Коробки со шприцами, порошок, травку. Тут же все и спалили — в бочках из-под мазута.

— Почему в бочках-то?

— В них тяга хорошая. Наркота на раз сгорает.

— А хачики чего?

— Чего хачики? Кто надо, заранее смылся, а так стояли да галдели. Что они сделают-то? Сами виноваты — не делились с кем положено…

Краем уха Серега прислушивался к каналу «городских новостей», но особенно себя не грузил. В конце концов, он вены себе не колол и цыганский ширпотреб не скупал. Его команда — Гера, Антон и Тарасик — стояла чуть в стороне, беседуя о своем. У них и курил-то один Гера, другие просто болтали да шарили у себя в карманах, выуживая прошлогодние крошки. То есть, наверное, и ходить сюда особой нужды не было, а все равно зачем-то приходили. Вроде как на презентацию. Людей посмотреть, себя показать, поделиться последними байками. Серега успел рассказать о том, как ездил в Крым, как ходили в дом Волошина и слушали тамошнюю хозяйку — этакую гейшу-гидшу критического возраста. Скука, в общем-то, но картинки на стенах ему понравились. И ведь краски-то были пустяковые — обычная акварель, а все равно здорово. Этот Волошин крепко насобачился их рисовать! Книг на стеллажах тоже громоздилось немерено — аж до самого потолка. Но больше всего Серегу поразило то, что, по словам гейши-гидши, в царские времена на море вообще людей не было. То есть затерялась на берегу крохотная деревушка, и все. Никакой тебе толчеи, никакой грязи. Плюс дешевые персики, виноград, слива, прочая ботва. А еще песок высшего качества — практически весь из полудрагоценных камней: сердолика, агатов, хрусталя, бирюзы — все прямо под ногами, хоть заешься!

— А ты почему ничего не привез?

— Так это раньше было, теперь песок на бетон извели, а вместо него булыжников наворотили.

— Идиоты, блин!

— Ага, лежать, главное, неудобно — все ребра отдавишь. Поэтому все на матрасах надувных. А еще я в Лисью бухту гонял, там песок немного остался, но нудисты кругом, особо не поищешь.

— Чего, прямо голые?

— Ну да. Типа дикий пляж. Свобода, равенство, братство.

— И что, вот так просто глядеть на всех можно? — поразился Гера.

— А чего на них глядеть? — Серега спокойно пожал плечами. — Ты думаешь, там модели раздеваются? Фига! В основном такие, что сразу умереть тянет. Я даже нарочно глаза закрывал, чтоб не стошнило. А главное — песка из-за них не видно. Не кантовать же этих тюленей с места на место.

— Ну, если бы кто поприличней был, можно и покантовать…

— Да говорю же — не было никого. Сплошные тюлени! И загадили все кругом… Вот на Карадаге — другое дело! И песок уцелел, и вообще красотища! Мы с отчимом пробежались по маршруту, пофоткались. Внизу-то вавилон — кафе, рестораны, вонища. Все жрут да пьют сутками напролет, а наверху — чисто, светло, тишина. Видел, кстати, бухту, где Шаляпин с Брюсовым гуляли. А еще — бухту Барахту. Про нее даже Высоцкий пел.

— Ага, есть такой песняк.

— Там вообще много знаменитостей отдыхало. Цветаева с Мандельштамом, Грин, Бальмонт, Толстой…

— Понятное дело! Я бы тоже в таком месте отдохнул, — поделился Антон.

— Там сейчас нельзя — заповедник. Если егеря поймают, сразу штраф, — Серега постарался припомнить, о чем разговаривал отчим с одним из егерей. — Я там тоже с главным егерем побазарил, — интересные вещи от него узнал.

— Ну?

— Прикиньте, он рассказывал, что как только Карадаг стал заповедником, туда уборщиков нагнали. И чистили — аж несколько лет! Целыми баржами мусор после туристов вывозили. Даже скелеты, говорит, попадались.

— Скелеты?

— Ага. Там же скалы метров под триста-четыреста. Разбиться — раз плюнуть. И разбивались.

— Чего ж их оттуда никто не забирал?

— А ты попробуй залезь! Там такие пропасти. Про многих, наверное, и знать не знали. Пропал где-то чел, — и аллее…

— А я премию выиграл, — занозисто и невпопад встрял Тарасик. На него глянули с ехидцей. Тарасик был не совсем из их круга, но таким, как он, друзья вообще не полагаются, и приткнуться Тарасу Карееву было некуда. С одной стороны — псих, с другой — чистый ботаник. Опять же стихи втихую строчил, книги Блаватской читал, Юнга какого-то мусолил… Короче, строил из себя умного. Ну а таких строителей мало кто любит. Тем не менее парнишкой Тарасик был незлобивым, и троица друзей его терпела.

— Выиграл, значит, обмыть полагается! — брякнул Гера. — Раньше медали с премиями всегда обмывали. Так что пиво с тебя, лауреат. Два флакона!

— Погоди, — перебил Серега. — Что за премия?

— Математическая олимпиада, третий заключительный тур. Вузы московские проводили, вот я и съездил. В поезде.

— Ездят по ушам, а в поездах катаются! — снова пробормотал Гера.

— Пусть дальше рассказывает, — Серега посмотрел на Тараса. — Ну?

— Дали второе место. Среди седьмых-восьмых классов.

— Во дает! — Гера хмыкнул. — Нормальные люди летом пиво пьют, в водоемах тонут, а он на олимпиаде парился.

— Большая хоть премия? — поинтересовался практичный Антон.

— Ну… Денег нам не дали.

— Лохотрон, что ли?

— Да нет, подарили компьютер с принтером.

— Ну, это еще ничего!

— Принтер-то какой? Лазерный или струйняк позорный? — все-таки поинтересовался Гера.

— Вообще-то струйный, — признался Тарасик.

— Обули, значит, — удовлетворенно констатировал Гера. — Струйняк копейки стоит. А через год задолбаешься в нем краску менять.

— Пока вроде работает.

— Вот именно — пока… Но ладно, хоть комп дали. Я со своим стопорнулся, — весь в вирусах, как в блохах.

— Это у тебя от паленых игрушек. И от жадности, — Антон почему-то постучал себя по голове, видимо, намекая, что жадность проистекает отсюда.

— Кто жадный-то!

— И ленивый еще. Давно бы поставил спаморезку, антивирус обновил и стал бы чистеньким да причесанным, как наша Анжелка.

— Ага, делать мне нечего — спаморезки ставить!

— Тогда не обижайся — будешь блохастым, как пес-барбоска.

— Да на фиг такой комп, если столько хлопот?

— А зачем людям машина, если бензин каждый день покупать? — парировал Антон.

— Откуда мне знать! Я велосипеды люблю.

— А я машины.

— Оно и видно. Задница в штаны не пролазит.

Серега прищурился. Антон с Герой были абсолютно разными, и это его откровенно расстраивало. Гера — тощий, как глист, лохматый, встопорщенный, Антон — гладкий, толстый, склонный к компромиссам. Гера тяготел к улице, к пиву и людишкам вроде крабовских бродяг, Антон предпочитал успешный бомонд, ручкался с Сэмом, заигрывал с Танькой, которая, все знали, была внебрачной дочкой Тюменского нефтяного магната. Они и росли по-разному: Гера явно отставал, сохраняя худосочность тинэйджера, Антон же ел всю полагающуюся ему манную кашку и потому рос не по дням, а по часам. Короче, пропасть их разделяла страшнейшая, не просто ведь спорили — дрались! Тому же Сереге не впервые приходилось их разнимать. Вполне возможно, без него они вообще не сумели бы сойтись. Это он их соединил и склеил. Не очень прочно, но как уж получилось.

Мама не раз говорила, что они ревнуют Сергея, но это уже напоминало какой-то бред. Ревнуют как-никак женщин или наоборот женщины к мужикам, а он-то здесь причем? И сам Серега делить их не собирался. Антон казался правильным, но скучным, с Герой — ядовитым хохмачом и вечным «курягой» — было легко и весело. Собираясь побренчать на гитарах, с Антоном они обычно разучивали соляны из репертуара Гребенщикова или перепевоны «Квинов». С Герой лабали иной шансон, выдавая на блатных аккордах Цоя, Чижа, Высоцкого. И то и другое было по-своему здорово, однако в единую бит-рок-группу, Серега знал, им никогда не собраться. На первой же репетиции поломают друг о дружку гитары и микрофонными проводами передушат. А мама снова напомнит о том, как была права, рассуждая о Гере с Антоном, как о двух половинках, образующих вместе критическую массу. Типа, атомной бомбы. Сошлись, забродило — и рвануло. Мама вообще поражала Серегу своим неженским умом, своими прогнозами. И все равно… Это были его друзья — настоящие, без всяких там примесей. Случись что, Серега не сомневался: Гера кинется за ним, не раздумывая. Хоть в огонь, хоть в воду. И утонет за компанию, и сгорит. А вот Антоша… Тот, конечно, сперва почешет в затылке и малость потопчется, но потом тоже сходит куда-нибудь и вернется с веревочкой и ведерком…

— Эт-та что такое! Опять курим! — физрук дядя Коля неожиданно возник у них за спинами. — А ну, марш на занятия! Звонка не слышим?

Откуда он так подкрался, было совершенно неясно. Обычно на крышах гаражей сидела тройка-другая пацанят, следящих за горизонтом. А вот сегодня прощелкали и проморгали.

Мелюзга брызнула врассыпную, «мидл эйдж» тоже засуетился. Старшаки, правда, ретироваться не спешили, спокойно докуривали. Поглядывая на физрука, аккуратно тушили сигаретки о стены гаражей.

— Чего вы разоряетесь, дядь Коль…

— Я вам не дядя Коля, а Николай Степанович!

— Ну, подымили малёха, чего страшного? Начало ж учебного года! С первым сентября вас!

— И вас с первым… — физрук обернулся к Серегиной команде. — А вам особое приглашение требуется?

— А мы и не курили вовсе, — обиделся Антон.

— Стояли рядом, значит, уже дышали этой дрянью. Слышали, наверное, о пассивном курении? Оно, между прочим, даже пострашнее будет.

— Это еще почему?

— Потому что вопросы дурацкие задаете. Марш в классы!

— Так у нас вроде окно. Даже сразу два. Расписание-то опять перетряхнули.

— Правильно, Вера Леонидовна заболела, но уроков никто не отменял. Решением директора вам сейчас поставлен урок экологии.

— Чего-чего?

— Субботник, лобачевские! — рявкнул учитель. — Уши чистить надо! Берем перчатки, грабли и идем убирать берег Исети. Так что бегом к завхозу.

— К завхозу-то на фига?

— Для тупых повторяю: за перчатками! — гаркнул Николай Степанович. — А девочкам еще и халаты выдадут. Чтоб пупы прикрыть и спины не морозить. А то взяли моду — штаны ниже нижнего надевают.

— Главное — чтоб не выше нижнего, — пошутил Гера.

— Похохми мне, балагур!

— Халаты, небось, страшные! — недовольно пискнула Элла Дудкина. Она тоже бегала на пятачок подымить, и теперь прятала чинарик в кулаке.

— Зато яичники не застудишь! — хохотнул кто-то из ребят.

Физрук строго поднял указательный палец.

— Грубо, но справедливо, — сказал он. — Так что ноги в руки — и вперед!

— Попали, блин… — Гера сорвал с чахлого кустика желтеющий тополиный лист, умело положил на стиснутые кольцом пальцы, сверху припечатал ладонью — хлоп! Получилось звучно — почти как выстрел из стартовика. Отвернувшийся было Николай Степанович подскочил от неожиданности. Крабовская свита одобрительно гоготнула, даже каменноликий Сэм улыбнулся. Серега ощутил укол зависти. Так вот и зарабатывается уважение. Надо потом попросить Геру, чтобы научил такому же фокусу.

 

Глава 6

Выделенный школе берег поделили на секторы. Слева пищала и мельтешила комариная братия — в смысле, малышня, справа клубилась саранча покрупнее. Там уже не маячили, скорее — перемещались и плавали. Да и фигурки рисовались уже сформировавшиеся, почти взрослые. Девок, понятно, не парней. Старшаки — не дураки, чтобы землю драить. Девчонки, кстати, тоже себя не слишком утруждали — больше выгибались возле березок, кокетливо поднимали ручки-ножки, закатывали глазки, принимая томный многообещающий вид. Короче, вовсю устраивали фотосессию, щелкали друг дружку из сотовиков, копили кадры для будущих портфолио.

Троица друзей только ухмылялась, поглядывая в их сторону. Прямо шиза какая накатила на девок — все поголовно двинулись на этих портфолио. Что самое смешное — фотки свои по каким только сайтам не рассылали. Спрашивается — зачем? Принцев, что ли, приманивали? Или ребят с маниакальным синдромом? То есть Маньяки, конечно, клюнут, а вот принцев на таких сайтах днем с огнем не сыщешь — знают, поди, какое это палево, когда предлагается знакомиться «вслепую». То есть на фотке — блондиночка, глазки зеленые, фигурка перворазрядницы-гимнастки, а встречаешь потом где-нибудь в темном переулке, где уже ни берез, ни фотошопа, и копец! По-рыхлому заводи мопед и сваливай! Если успеешь, конечно…

В общем, слева визжала малышня, справа изводили мегапиксели будущие невесты, посередке маялись они — два параллельных класса, половина которых тоже, понятно, сбежала. Поэтому класс был как бы один. Мусора же с лихвой хватило бы на все три, а то и на четыре класса. Ничего удивительного, что многие проявляли недовольство.

— Прикинь, опять мы крайние! — разорялся Кокер, играя с граблями, то и дело наступая на них и торопливо отворачивая голову. — Шама, Краб — все в отказе. Сэма тоже не видать, а нас припахивают, как последних трутней.

— Трутни как раз не работают, — фыркнул Антон.

— Я и говорю: пашем, как собаки! А я, что, конь?.. У, блин! — черенок угодил-таки в лоб Кокеру, и он обозленно, точно клюшкой, саданул граблями по пластиковой бутыли. Посудина улетела далеко в воду.

— Сейчас сам поплывешь за ней! — гаркнул физрук. — Все вижу! Не загораем!

— Позагораешь тут — с таким-то тренером…

— И все слышу! Работаем, работаем, лодыри! Сами сорим, сами и убираем. Посмотрите, во что берег превратили. Такая река была славная, а теперь помойка помойкой.

— Мы, что ли, сорили! Я вообще летом в Сочи парился, — заорал Митек, паренек из сэмовской свиты. Исчезновение вельможного хозяина Митек позорно прошляпил и был пойман физруком, когда уже выбирался в окно туалета наружу.

— Вот и отрабатывай! Ты в Сочи чинарики разбрасывал, а Ваня Пупкин здесь за тебя химичил.

— Пусть Пупкин и убирает…

— Разговорчики, перцы! Кто будет бастовать, заработает неуд.

Народ примолк, зашебуршил метлами и граблями. Не то чтобы очень боялись неудов, но заиметь двояк в первый же день учебы представлялось немного обидным. Усерднее всех работал Тарасик. Он вообще уважал чистоту, наверное, даже уши мыл по утрам. Но даже этот чистюля, скребя по земле, косил глазом в сторону Анжелки. Королева класса умудрялась и с метлой выглядеть на пятерочку. После каждой отметенной бумажки, она непременно выпрямлялась, изламываясь телом то в одну, то в другую сторону, красиво отставляла ножку. Позировала, короче. Ей и портфолио был не нужен, хотя Серега знал: у того же Тарасика дома все стены заклеены Анжелкой. Да и прочие ребята украдкой ее щелкали. В фас, в профиль и как уж придется. Серега мог бы поспорить, что у каждого в альбоме найдется по три-четыре фотографии Анжелки. У него, в частности, их было не менее трех десятков…

— Живем, как в советские времена, — сплошные субботники, — вполголоса ворчал Антон. — В Китае на мусоре хоть деньги делают, а мы все в костры да в костры.

— Как это — деньги?

— А так. Уже, считай, пара олигархов поднялась.

— Подумаешь! У нас этих олигархов — как грязи.

— Вот именно — как грязи. Наше-то ханурье ничего не делает, сидит себе на газонефтяных вентилях, кальян курит. А им еще за это полмира башляет. Клоповье, короче. А эти с нуля начинали. Один, прикинь, чуть ли не бомжом был, на свалках околачивался, объедки подбирал. А как просек, что на мусоре можно зарабатывать, сколотил бригаду таких же упырей — и давай сортировать. Бумагу, цветмет, древесину — все, короче, порознь. Магазинчики дешевые открыл, дешевкой бэушной стал торговать. Короче, в три года стал миллионером.

— Миллионер — еще не олигарх, — резонно возразил Серега. — У нас квартиры по миллиону тянут, так мы, что, тоже миллионеры?

— Ну, во-первых, рубли — это еще не доллары, а во-вторых, у них уже и миллиардеры свои появились. Вчера в нете читал: китаянка Чжан Инь взяла кредит, купила свалку возле Лос-Анджелеса и начала гнать картон обратно в Китай.

— Упаковки, что ли?

— Ага. Их же везде выбрасывают, жгут, а она всю эту карусель обратно развернула. Купила у себя на родине фабрику по переработке бумаги, ну и пошел процесс. Чепуха вроде, а оказалась — золотая жила. На тухлой макулатуре миллиарды наварила!

— Значит, молодец, заслужила! — Николай Степанович, на слух никогда не жаловавшийся, одобрительно кивнул. История ему явно понравилась. — Как там ее звали, говоришь?

— Чжан Инь.

— Надо бы запомнить… — физрук шагнул вперед, молодцевато прищелкнул на груди широченными подтяжками. — Главное ведь, цуцики, не миллиарды, а то, что она земной шар поскребла да почистила. Я бы тем, кто технологии по очистке планеты внедряет, сразу выдавал медали героев. Если вы сподобитесь таким же образом рейтинг зарабатывать, я первый за вас голосовать пойду.

— Куда голосовать-то? — фыркнул Гера.

— Да куда угодно, — взглядом Багратиона окинув фронт работ, физрук умудрено кивнул самому себе. В отличие от Федюни он отлично разбирался в кнутах и пряниках, а посему приведя к дисциплине восьмиклашек, решительно сменил тон:

— Я вот тоже могу рассказать поучительное. Например, о том, какая тут раньше красота была…

— Это когда? Во времена Демидовых, что ли?

— Зачем же… Я про свое детство толкую, — физрук указал на противоположный берег реки. — Вон там у нас домик свой стоял, где сейчас хлебокомбинат построили. Из бревен, с сараюшкой, с огородом…

— Трехэтажный, небось? Домик-то?

— Трех… Что ты, балабон, понимаешь! В те времена и двух не полагалось, — Николай Степанович показал Кокеру указательный палец. — У всех было по одному-единственному этажу. Понял, к чему я веду?

— А чё вы мне палец-то показываете? Вон лучше Гере с Чехом покажите… Стоят, ни фига не работают.

— Романтики в вас, — физрук шумно вздохнул, — как мяса в нашей столовке.

Народ одобрительно заржал. Все знали, что школьная плита сгорела еще в прошлом году. С тех пор детей кормили исключительно молоком и булками. За сосисками, котлетами и прочими чебуреками народ мотался в соседнюю кафешку.

— Это ж такое время было! — ностальгически вздохнул Николай Степанович. — Понимать надо! Утром выйдешь к реке, а от берега тени торпедами. Щуки, значит. И видно все до камушка на дне. Ни бутылок тебе, ни прочей пакости. Набирали воду прямо из речки и несли себе в коромыслах. И пили эту воду, и супы из нее варили.

— Из воды-то — суп? Круто!

— Ты поболтай мне Чохов, поболтай! Лучше граблями шевели пошустрей.

— Ушами шевелят, а граблями гребут.

— Получишь неуд, тогда поговорим. Умник…

* * *

Физический труд — да еще на открытом воздухе, как оказалось, красит одних и разукрашивает других. В ходе работ выяснилось: румянец совершенно преобразил дурнушку Аллу Мокину, превратив девочку чуть ли не в красавицу. А вот ворчунья Элла Дудкина, уже второй сезон щеголявшая в жемчужно отсвечивающих брэкетах, перепачкалась, как крот. Расчудесная аллергия выявилась сразу у троих — у рыжей Вики, тонкоголосой Таньки и одноглазого Игорька. Носы у ребят красочно распухли, глаза по-вампирьи покраснели, и всех троих Николай Степанович милостиво отпустил в школу. У прочей рабочей гвардии проблемы цвели и благоухали менее пышно: так у Верки Дружининой от укуса припозднившегося комара вздулся на губе прыщ, Антон, поспешивший полакомиться печеным картофелем, обжег о раскаленный уголек пальцы, у королевы Анжелки поплыла тушь. И разумеется, все без исключения перепачкались в золе. К слову сказать, чад от костра лиц тоже не красил.

Костер запалили дружки Сэма. Этот пижон все-таки соизволил вернуться со всей своей свитой. Вернулся, понятно, не с пустыми руками. Свита волокла пакет купленного в супермаркете картофана и упаковку кока-колы. Сам вожачок извлек из кобуры пневматический пистолет — на этот раз «вальтер-комбат», из которого разрешил в очередь пострелять всем желающим. По тем же мусорным кучам. Подкупал, конечно, гад! — причем самым подлым образом, поскольку устоять было невозможно. Даже неподкупный Николай Степанович на вежливое приглашение отведать картошечки, «как в старые добрые времена», помявшись, ответил согласием. За что и был немедленно вознагражден. Отведя его в кусты, Сэм предложил учителю приятный бонус. Ребята не видели, что именно он показывал физруку, но слышали отдельные фразы:

— Саматов, ты сдурел?

— Только глоточек…

— Какой глоточек! У нас же урок!

— Это же настоящий шотландский… Из дубовых бочек… Выдержка — семь лет…

— Вискачом угощает, скотина, — шепнул Гера, и в глазах его блеснул голодный огонек.

— Ну и что, — Серега прутиком пошевелил тлеющие головни. — Я тоже как-то пробовал. Полная мутотень. Хуже водки.

— А мне понравилось, — признался Гера.

Серега жалостливо вздохнул. Гера был потенциальным алкоголиком, и поделать здесь было ничего нельзя. Одни люди пьют, другие нет, одни колются, другие даже не нюхают. Почему и кто так делит людей, было совершенно неясно. Тот же Антон, к примеру, к спиртному был абсолютно равнодушен. Почти так же, как к Анжелке. Серега тоже не пил, хотя памятуя пример долгожителей кавказцев, вполне допускал, что красное вино здоровью особо не вредит. Все, вероятно, ориентировались на своих отцов. Антоновский папахен был таким же непьющим горе-абстинентом; в Серегиной семье водку не любили, а вино пили умеренно; Гера подобной доблестью похвастать не мог. Его отец пил по-черному. Проще говоря — бухал. И это было еще не самое страшное — страшное начиналось, когда злым и трезвым родитель бродил в поисках очередной работы. С прежней его, само собой, с треском выгоняли. За пьянство и прогулы. И старший брат у Геры тоже пил. Пусть пока не так сильно и затяжно, как батя, но тоже вполне по-взрослому — до дурного похмелья, порой до глюков. И умный, славный Гера — который все распрекрасно знал-понимал, тоже чувствовал, как его неукротимо тянет в чертов водоворот. Он барахтался, как мог, но течение было сильнее. Чтобы не пить, он покуривал травку, но травок безвредных тоже не бывает, и Сереге не первый раз приходило в голову, что втихаря от товарищей Гера пробует вещи и посерьезнее.

— Следующий! — Кокер, успевший натянуть на голову бандану, лихо накручивал на пальце пневматику. Насмотрелся за лето пиратских фильмов! Пупсоид, блин, карибский! Погулял денек со шпаной Дюши — и возомнил о себе!..

— Ну что, есть желающие?

К нему неуверенно приблизился Тарасик, но отличника грубо отпихнули.

— Сначала дамы, перец! Алё, дамы, желаем шмальнуть?

Приглашение, понятно, адресовалось Анжелке, но Анжелка, увлекшись картошкой, на приглашение не отреагировала. С черным клинышком на подбородке и почти чапаевскими угольными усами, она казалась сейчас Сереге во сто крат красивее, чем в классе на уроках. Сердце Серегино предательски замирало, пропуская удары, а после пускалось в разудалой славянский пляс. В такие моменты он отчетливо понимал, что никогда не сядет на таблетки и не станет хавать ноздрями порошок с зеркальца. Потому что никакой дозе не сравниться с его ощущениями. То есть, разобраться по существу, Анжелка и была его ежедневной дозой. Стимулом, толкающим на самосовершенствование, на ходьбу в школу, на героическую дурь. Из-за Анжелки он дрался, из-за нее хватал двояки и пятаки, из-за нее готов был дружить хоть с самим Сэмом, а после окончания школы даже поступить на какой-нибудь тошный филфак или на чем там она соизволит остановить свой загадочный выбор.

Серега отряхнул руки, поднявшись, двинулся к Кокеру.

— Давай свой «вальтер», ковбой.

— Куда грязными лапами! Копыта помой сначала!

— А если копытом в лоб?

— От тебя, что ли, ботаник?

На «ботаника» просто нужно было как-то ответить, и, ухватив правой рукой пневматику за ствол, Серега крутанул его по часовой стрелке, выворачивая из руки Кокера. Тоже, между прочим, спецназовский приемчик, по телеку показывали. Главное, простой до одури, а все, что просто, — гениально. Кокер ойкнул, и свободным «копытом» Серега отпихнул его в сторону.

— Спокойно, cowboy! Не забывай, в переводе это всего-навсего коровий мальчик. Пастух, короче.

— Это же не мой пистик, фуфел!

— Ща, еще добавлю. Как Клепе в рыло.

Напоминание сработало. Кокер тут же успокоился. Потирая пальцы, только предупредил:

— Не испорть там чего-нибудь. Сэм башку отвинтит.

— Пусть резьбу сначала нарежет, — мутно ответил Серега и подивился экспромту. Вот бы с Анжелкой так в разговоре хохмить. А то мычит, заикается… Скосив в сторону костра взор, он отметил, что на него смотрят. Значит, и впрямь стоило порисоваться. Как говорится, в любом из нас живет артист и клоун. И если Родина скажет «надо!», на эстраду полезет каждый второй. Естественно, за каждым первым. Первые-то уже все там. Да и вторые давно толпятся в очереди. Безо всяких, кстати, команд.

 

Глава 7

Он расставил ноги пошире, развернул пистолет по горизонтали, как это сплошь и рядом показывают во всех последних фильмах. Даже в «Ментах» — уж на что подкованные ребята, а тоже стали косить под Голливуд. А может, просто прикалывались. Потому как последнему ослу ясно, что Вильгельмом Теллем с таким вывертом по-любому не станешь. В бочку с вискачом шотландским, может, и попадешь, а вот в монетку или там в муху на стене — очень даже сомнительно.

Серега бабахнул в мусорную, сотворенную Тарасиком пирамиду и промазал. То есть куча была самой большой, как и положено добросовестному отличнику, но киношная техника подвела.

— Молёко! — дурным голосом пропел Кокер.

Не обращая на него внимания, Серега прицелился по-человечески.

— Два выстрела осталось, — напомнил Кокер. — Там уже газа всего ничего…

— Не квакай под руку… — Серега плавно спустил курок, и под шлепок выстрела верхушка Тарасиковой кучи брызнула лиственными ошметками.

— Ты смотри! Умеет нажимать!

Это уже ехидничал Митек. Он свое уже отстрелял и ни разу ни во что не попал. Даже в Исеть — большую и необъятную, простирающуюся на сотни метров вправо и влево.

— Ща в тебя нажму, — беззлобно пообещал Серега. Оставался последний шарик, последний патрон. Его надо было израсходовать с умом — чтобы оставить след в истории. И чтобы не было потом мучительно больно за разное всякое… То есть сделать кое-кому больно как раз очень бы не помешало. Есть ведь, елы-палы, управляемые снаряды! И шарик — вот бы славно! — взял да извернуться в воздухе, найдя себе мишень достойнее мусорной кучи. А что может быть достойнее, нежели задница Шамы? Или того же Сэма, к примеру? Не одним им пить народную кровушку! Дайте, блин, и другим порадоваться…

От таких крамольных мыслей палец самовольно ерзнул на курке, и «вальтер» с готовностью бабахнул. Мимо мусорной кучи — зато прямо в выставленную на берег поллитровую серую от грязи бутылку. Отбитое горлышко чуть подпрыгнуло и осело, болельщики у костра азартно зареготали.

— Снайпер, блин! — с завистью протянул Кокер.

Хрустнули кусты, на берег, покачиваясь, вышел физрук Николай Степанович.

— Эт-та кто там стекла бьет! — гаркнул он. — Ты, Чохов? Вот, засранцы! А ну, собрать все до последнего осколка!

Серега со вздохом передал пневматику Кокеру, не споря, побрел к разбитой бутылке. Оправдываться и говорить, что попал случайно, было бы глупо. Лучше уж стеклышки собрать, но остаться в снайперах.

— Ну ты подумай, что за люди пошли! — продолжал разоряться учитель. — К вам ветеран сегодня на урок придет, о войне будет рассказывать, а вы…

— Чё-то я не догнал, какой ветеран? — Васена поскреб в затылке. — У нас же это… Русский и литра по расписанию. А Верлеонидовна заболела.

— Я что, неясно объяснил? — рассвирепел физрук. — Вместо русского вы работаете здесь — берег убираете, а на литературу придут Маргарита Ивановна и настоящий боевой ветеран — участник Великой Отечественной войны.

— Из Чечни, что ли?

— Лет двадцать назад тебе за такое незнание головенку бы открутили!

— Да вы чё, Никстепаныч! Двадцать лет назад меня вообще на свете не было!

— Великой Отечественной войны не знать! — словно не слыша, продолжил физрук. — Это уже что-то сверхненормальное… — взглядом раненого оленя он оглядел восьмиклашек. — Вы радоваться должны, что живете с такими людьми в одно время. Он такое видел — вам в страшных снах не снилось. Он за мир боролся. За планету! Чтобы все кругом чисто было, чтобы травка, цветочки всякие… А вы, паскудники, стеклом сорите. А если девочка маленькая потом пробежит? Если ножкой босой наступит?

— Осень же, Николай Степанович. Какие ножки…

— Стекло, к вашему дурацкому сведению, миллионы лет может пролежать, и ни хрена ему не сделается! Миллионы! — физиономия физрука багровела прямо на глазах. Ворот рубахи учителя был расстегнут, и было видно, что свекольная краснота лезет и прет оттуда, прямо как жар из раскрытой печки. Обычно Николай Степанович держал себя в руках, в истерики не впадал, а тут явно завелся. Верняк, сработал вискач Сэма.

— Что останется-то после вас? Очередной грязевой потоп?!

— Так потепление же, Николай Степанович! При чем тут мы?

— При том, что от вас зависит — затопит землю или не затопит. А вы… Вы же предаете ее! Планету вашу!

Кокер за его спиной красноречиво крутанул пальцем у виска.

— Кто вырастет из вас? — с надрывом продолжал физрук. — Может, вообще никто? Так и застрянете в отроках? Вы же последние крохи распродадите, разворуете!

— А первые кто разворовал?

— Поговорите у меня! — физрук крутанулся на месте. — Умные больно стали! С Интернетом вашим. Здесь помойку развели, теперь в виртуал лезете. А что вы о нем знаете? Да ничегошеньки! Нашли еще одно место, где можно пакостить — и рады-радешеньки.

— Да мы же убираем, Николай Степанович, — пискнул Цыпа. — Чего вы!

— Полиэтилен… — грозно перебил его физрук. — Полиэтилен — и тот триста лет не гниет, не портится. Черепахи морские глотают его и дохнут. Киты, к вашему сведению, и те травятся. А на стекла, что вы тут бьете, сто раз кто-нибудь наступит. И ладно бы вы свои пятки потные портили, а если какая-нибудь… — учитель на секунду споткнулся. — Девочка, к примеру?

— С ножкой босой, — дурашливо пропел Митек.

— Хаханьки строить? — физрук шагнул вперед, сжал кулаки. Таким его еще не видели.

— Да плюньте вы на них, Николай Степанович, — из кустов вышел Сэм — красивый, в отутюженном костюмчике, стройный. Ни дать, ни взять — дипломат новой формации. — Чего с уродами толковать? Они тут тупят по черному, а вы заводитесь.

— Я же им по-человечески… Как людям…

— Правильно! Потому что вы — настоящий мужик. Мужчина с большой буквы. А они козлики из детского сада. Что они знают-то? И стекла мы подберем, слово даю. Пойдемте, вмажем еще по одной. Чтобы за все настоящее и светлое…

— Твари! — физрук, покачиваясь, побрел, увлекаемый Сэмом. Точно баран на веревочке. — Всю жизнь на вас… Ишачим, штанишки меняем… А вы! Отроки во вселенной… Козлы вы, а не отроки…

Даже жующий картошку Антон приоткрыл рот. Все ошарашенно молчали. Сэм же, панибратски обняв физрука за плечи, успел оглянуться и ехидно подмигнуть.

— Дела-а… — шепотом протянул Васена. — Физрук-то наш в зюзю.

— Неужто с одной фляжки?

— Так тоже бывает, — со знанием дела подтвердил Гера. Кадык на его шее судорожно дрогнул.

Минут через пять Сэм вернулся. Развинченной походкой подошел к костру, и позади него тут же выросли «двое из ларца одинаковы с лица» — проще говоря, братья Рыковы — Макс и Алик. Оба рослые, мосластые, с туповатой сосредоточенностью на физиях — той самой, что выдает сторожевых псов, сопровождающих своего хозяина. Времена, когда Сэма сопровождал на «бентли» личный охранник, давно миновали. Своей собственной охраной Сэм предпочитал обзаводиться среди одноклассников. Все знали, что Алик с Максом серьезно занимаются карате, оба имеют какие-то там пояса, ломают кулаками доски и вот-вот перейдут на кирпичи. Сэм братьев поощрял и всячески прикармливал, они отвечали ему цепной преданностью.

— Короче, так, отроки. Николаша в ауте, — только что отчалил домой.

— А доплывет?

— Не дрожи за него. Старая гвардия, так что как-нибудь доковыляет. Если, конечно, вытрезвяк не перехватит, — Сэм барственно улыбнулся. — Я ему еще пузырек в дорогу дал — чтоб наверняка.

— Зачем?

— Затем, шимпоиды, что сегодня первое сентября — и нужно в этот день оторваться по-человечески. Так что сгребаем вещички и валим на Волчихинское. Там нас ждут катера, и на острове Буяне устраиваем пикник. С шашлыками, бисквитами, чаем и пивом. Все уже приготовлено и ждет нас. Кто за?

Разом взметнулся лес рук. Машка, сидящая справа от Анжелки, даже взвизгнула и захлопала в ладоши.

— А как же ветеран? — робко поинтересовался Тарасик Кареев.

— Это ты про себя, что ли?

Народ загоготал. Кареев затравленно огляделся. На его обмотанной платком руке проступило пятнышко крови, и Тарас, в самом деле, напоминал ветерана войны. А все из-за дурацкого аккуратизма! Попытался, видите ли, придать расстрелянной мусорной куче форму египетской пирамиды, — вот и порезался стеклом. Дубина стоеросовая!

— Я про другое… — Кареев стеснительно прикрыл багровое пятно рукой. — Николай Степанович это… Сказал, что сразу после урока экологии…

— Сразу после урока экологии, — перебил его Сэм, — у нас должна быть литература, но литературы не будет, Вера Леонидовна заболела, это все слышали. Ну а кто там ее собирается подменить и кого на урок пригласили, этого мы знать не обязаны. Лично меня ни о каком ветеране Маргоша не предупредила.

— Она, может, сама не знала. Она же вместо Верочки…

— Ее проблемы.

— Но Николай Степанович…

— Николай Степанович, — Сэм улыбнулся Тарасу почти отечески, — уже забыл про все на свете. В том числе и про нас с вами. Читать надо, Тарасик, не книжки Лема, а личные дела школьного персонала. Твой любимый Николай Степанович, к твоему сведению, уже пару раз лечился в реабилитационном центре. Это стаж! Весомый. Вот и соображай, Ломоносов.

— Класс! — оценил Кокер.

— Сэм — гений! — поддакнул Митек. — Значит, что? Катим на остров?

— И побыстрее! — поторопил Сэм. — Тачки не мои, арендованные. Ждать не будут.

— А стрелять на острове будем?

— Только не из пневматики. Там у меня три охотничьих ствола. Фирменные бельгийские помповики, не какой-нибудь эрзац. И патронов сотни три.

— Откуда? — ахнули девчонки.

— Подарок папоида. В общем, приедете — сами все увидите.

— Круто! Давай, мужбаны, не телимся…

Народ возбужденно засуетился. Оно и понятно — популять из настоящих помповиков мало кто не мечтал. Даже девчонки. Опять же шашлыки, костерок, бисквиты… Серега тоже метнулся к портфелю, достав платок, лихорадочно принялся вытирать лицо. На полпути замер, разглядев глаза Геры. Тот продолжал сидеть на корточках, хмуро изучал перепачканные золой руки.

Серега споткнулся.

Серега даже присел на месте.

Потому что стыдно стало за собственную торопливость, за то, что поддался общему порыву, поскакал за табунком. Стадное, блин, животное! Враз пришло осознание того, что Гера просек ситуацию глубже, быстрее и вернее. Сэм ведь не праздничным пирогом их потчевал! — по сути, втихую запрягал весь класс, оптом покупал и замазывал. И только честный Герка сыграл, как вратарь профи, отразив мяч, который все они тупо прощелкали. И он, Серега, тоже прощелкал. То есть почти прощелкал. Ясно же, как божий день, что, споив Николашку, Сэм вгонял их в гнусь, из которой потом не выкарабкаться. Однако народ схавал, заглотил и повелся. С транспарантами и лозунгами, славящими сэмовскую халяву.

Серегины движения замедлились, он поставил портфель на землю, вернулся к Гере.

— Вам что, приглашение особое требуется? — Кокер налетел сзади, ухватив Геру и Серегу за шивороты, крепко тряхнул.

— А мы лучше с ветераном покалякаем, — тихо сказал Гера. — Про войну, про Геринга с его «Люфтваффе».

— Чего? Какой, на фиг, Геринг! Да мы такую вечеринку замутим, — все рыбачье ко дну пустим. Покруче всяких «Люфтваффе»! — Кокер шмыгнул носом. — А еще салют зафигачим. Из реальных стволов. Краб там катера для нас пасет и скутер арендованный. Настоящий, прикидываете? Погоняем же, блин!

— Вот и вали к своему Крабу.

Кокер опешил.

— Вы чё! Умнее всех, что ли? Чего заканили-то?

Сергей с Герой промолчали.

— Ну?! Чё вы, как кони вареные!

— Это ты у нас полуконь-полуковбой, а мы люди.

— Во как? — Кокер явно растерялся. — Э-э, в натуре, хорэ прикалываться.

Он снова рванул Геру за ворот — Геру он не боялся. В любом классе все весовые категории четко определены и прописаны. Так что пора было подключать главный калибр. Серега, приподнявшись, с силой толкнул Кокера в грудь.

— Сказано, вали! Вот и работай ходулями.

— Вы чё, бараны! Буром против ледохода — так, что ли? Але, Сэм! — заблажил Кокер. — Тут два осла затупили. На остров не хотят.

Но блажить не следовало. Истинный вождь — он всегда зрячий. Потому что кормчий и все такое. Конечно, Сэм все видел и слышал — и даже слова нужные успел заготовить. На лице его не отразилось ни грамма растерянности, ни тени замешательства.

— Рискуете, парни. Вас ведь по-хорошему приглашают, — почти пропел он. С этакой ласковой укоризной. Ни дать ни взять — Арина Родионовна.

— А ты не пугай, — Серега поглядел на Сэма и нахально улыбнулся. То есть попытался улыбнуться по возможности понахальнее, потому что так же холодно и хамски, как улыбался сейчас Сэм, у него бы вряд ли получилось. Еще и коленка левая предательски задрожала. Сердце вроде тюкало, как положено, а коленка-зараза дрожала. Чтобы скрыть вибрацию, он даже поднялся, браво отфутболил какой-то сучок. — Короче, так… Есть охота — езжайте, а мы остаемся.

— Так дела не делаются, Чех.

— А как они делаются?

— Да очень просто: либо все вместе, либо никак.

Вот так и рулил Сэм — загонял в угол, точно боксер на ринге, и лихо окучивал ультиматумами. Еще и на психику давил, гад! Стоял возле костровища и сверлил Серегу своими глазами-буравчиками. Это он умел очень даже здорово. Только Серега взгляд выдержал и даже ни разу не сморгнул. Не зря тренировался по той же спецназовской методике. Считай, все лето пялился на себя в зеркало, на бедных собак смотрел, иных доводил до бешенства.

— Ладно, герои, протухайте дальше, только уговор… — Сэм забрал у Кокера «вальтер», небрежным движением сунул в кобуру. — Без стукачества. Вы нас не видели, мы вас не слышали.

— Не волнуйся, мы парни умные, — Серега сухо сглотнул.

Над берегом зависло свинцовое безмолвие. То есть где-то продолжала голосить малышня, трубил далекий заводской гудок, мычали машины, но класс собирал манатки в молчании.

— Все настроение испортили, козлы! — шепнула в сердцах Элла Дудкина, и брэкеты ее зловеще блеснули.

— Дура, — тихо отреагировал Серега.

Лицо у него пылало, но он ни на секунду не спускал взора со сторожевых псов Сэма. Это Митек дальше зубоскальства не пускался, а эти ребятки могли наброситься в самый неподходящий момент. А еще более страшным казалось, что такими же «козлами» может пульнуть в них Анжелка. Однако королева класса промолчала. Деловито собрала рюкзачок, ватным тампоном аккуратно подчистила мордашку, бодро вскочила.

— Пошли?

Тарасик, до этого растерянно взиравший на Геру с Серегой, послушно поднялся. Вот уж кто не мог не подчиниться! Куда она, туда и он… Народ кучно вонзился в кустарник, по-слоновьи принялся ломать ветки, ногами сгребать неубранную листву. Двигались к близкой дороге, и Анжелка шла вместе со всеми. Вскидывала свои стройные ноги, легко и грациозно перешагивала чрез пни и коряги. В сторону костра так ни разу и не оглянулась. Гадина!

— Все, чувачки, бай-бай! — Сэм родил улыбочку а ля Керенский и той же развинченной походкой двинулся по просеке, оставленной классом. Митек, Алик и Макс тройной тенью прикрыли его сзади.

Серега снова присел. Теперь уже ноги дрожали одинаково — и левая, и правая. Они с Герой остались вдвоем. И это в первый учебный день! По всему выходило, что от ближайшего будущего счастья ждать не следовало. Не зря было подмечено: как вы яхту назовете, так она и поплывет. В смысле — пошлёпает по волнам пенной и тернистой жизни. Типа, как начнешь год, так его и продолжишь. Начало же у них получалось скверным. То есть даже откровенно дерьмовым.

— Антоша твой, между прочим, тоже удрал, — Гера осуждающе покосился на друга. Так было всегда. Как только Антон совершал нечто неблаговидное, он сразу становился «твоим». Возразить было нечего, и Серега издал коровий вздох. Подобрав случайный сучок, переломил его в пальцах. Точно человеческую кость. Так колдуны Вуду беседуют с судьбой и сводят счеты с недругами. Сучок треснул повторно, и…

Чудо чудное свершилось. Снова зашелестели кусты, и на поляну выбрался запыхавшийся Антон.

— Я это… Поглядел, куда они там потопали, — виновато объяснил он. — Думал, Сэм шутит, а они и впрямь по машинам расселись.

— А тебе что, места не хватило? — съязвил Гера.

— Я что, гад последний? Я же с вами! — Антон неловко обошел Геру, потоптавшись, уселся на брошенную кем-то клеенку. Подхватив прутик, сердито поворошил угли. — И картошки вон сколько осталось. Чего добру пропадать…

Серега с Герой переглянулись. Ясно было, что Антон трухнул, что говорит глупости — отмазывается. И все равно… На остров он, как ни крути, не поехал, — вернулся. К опальной парочке, к долбанной своей картошке, и это сейчас было самым важным. То есть не картошка, понятно, — возвращение.

 

Глава 8

Известно, что детсады — это дефицит, и взятка за зачисление, по кухонным слухам, плясала в районе сорока-пятидесяти тысяч. Хорошо, хоть рублей, — не бакинских. Школ в стране также катастрофически не хватало. За поступление в лицеи просили вдвое, а в иные престижные — в десятеро больше. Народ ворчал, но деньги отстегивал, и классы утрамбовывали по самый краешек — то есть только-только, чтобы парт хватало. Серегина школа была самой обыкновенной. Конечно, сопела и боролась за звание лицея, но, видимо, маловато боролась. Или не додавала кому-то чего-то. Тем не менее даже в их обычном классе маячило, сверкало и прозябало тридцать шесть гавриков и гаврюш. Число немалое — для учителей почти катастрофическое, однако в гулком помещении сейчас сидело всего трое учеников.

То есть присутствовали еще ветеран с парой отловленных в коридорах малышей, но на этом перечень заседателей обрывался. Могли, конечно, присутствовать и Вика с Танькой, но Маргарита Ивановна легкомысленно пожалела подружек-погремушек, отправив залечивать аллергические сопли. Надеялась, что вернется с берегов Исети потрудившихся экологов рать. Увы, рать никак не возвращалась, и бедная Маргоша с оханьем бегала по школе, пытаясь завербовать хоть кого-нибудь на встречу с ветераном. Однако звонок прозвенел, школа дисциплинированно вымерла, и желающих отсидеть лишний урок не находилось. К тому же удрать от пожилой литераторши было проще простого.

Предполагалось, что класс будет полон, Маргоша введет гостя под бурные овации, и начнется то самое, что именуют уроком патриотического воспитания. Ничего из затеи не вышло, и ветеран, седенький старичок, сидел теперь за учительским столом, шамкающее прихлебывал чай и водянистыми своими глазками тоскливо смотрел то в окно, то на выставленную перед ним астру. В показательном одиночестве цветок скучал в литровой банке и шляпкой своей тоже глядел в окно. В чем-то он был схож с ветераном. Жизнь прожужжала и пролетела летней пчелкой, впереди поджидала вечность.

Старичок неловко раскашлялся. Руки у него дрожали, старенький, но еще вполне добротный пиджак с орденскими планками свисал с усохшей фигуры, как с подростковой вешалки. Глядя на ветерана, Серега мысленно попытался отмотать назад лет тридцать или сорок, в те времена, когда костюм был гостю еще впору, да и сам старичок не считал себя старичком, бегая без палочки, бедово подмигивая молодухам в продуктовых магазинах. А еще Серега сделал попытку вообразить себя в таком же преклонном возрасте, однако ничего не вышло — картинка никак не вырисовывалась. Не видел Серега своего седого будущего, хоть ты тресни. Вот и отец не увидел. Был здоровым, крепким — таким и ушел из жизни. Потому что ударил инсульт — и все. Говорят, легкая смерть — хорошая смерть, но все равно ведь смерть. И лучше ли тянуть до проплешин и седин, чтобы ходить потом по чужим классам и видеть, что румяные недоросли маются уже совсем иными запарками, барабаня проблемы прошлого наряду с проблемами будущего. То есть, конечно, война — это война, а уж та была особенно крутой. Даром, что мировой назвали. Но ведь сколько всего напоказывали за последнее время по телеканалам! И тут, оказывается, повоевали, и там успели. А после Беслана, нью-йоркских близнецов и взрывов в столице ошарашить и удивить было вроде как и нечем. Разве что вспомнить холокост с Маутхаузеном, но таких слов сегодняшние детки уже не знали.

Уютно пристроившись щекой на парте, Гера сладко подремывал, малыши за партой хихикали и по очереди подсовывали друг другу какие-то фантики. Антон, как всегда, изображал делового. А может, уже и не изображал: черкался в блокноте, что-то опять прикидывал и высчитывал. Вроде как отец обещал пристроить к себе на работу, и кое-какие проекты у Антона постепенно вызревали. Серегу он, кстати, тоже с собой звал. Все-таки лишняя копейка в доме не помешает. Но Серега мечтал о другой работе. Чтобы колбасить напильником и зубилом по металлу или на токарном станке пластаться. А еще лучше город какой-нибудь откапывать — вроде той же Трои или Каллатиса. А можно и в экспедицию с поисковиками рвануть — за снежным человеком, за сибирским окапи, на худой конец — за сбежавшим в канализацию крокодилом. По-любому, это было лучше и интереснее. Бухгалтерия же, телефонные звонки, обязаловка пялиться в экран его нимало не привлекали. Трупный какой-то виртуал. Кулинарный фокус-покус. Наваривание бабок из ничего. То есть сами по себе бабки всегда к месту, но если жизнь, как коврик, сворачивается ради этих бабок, то на фиг такой заработок!

Вон Саид стоит на углу улицы Баумана и торгует. Закупает бананы, помидоры с яблоками за пару кварталов с такого же лотка, набрасывает сверху десятку и перепродает. Типа, бизнес. То есть именно так это все величают, но на деле-то — чешуя в песочнице! Вроде войны десертиконов и автоботов. Тоже ведь чушь полнейшая, а народ тащится, залипает. И пластаться готов от рождения до гробовой доски. И где тут, спрашивается, хоть какой-нибудь смысл?

В общем, подобный бизнес Серегу не прикалывал. Ни в малейшей степени. Потому что этой весной они тоже лопухнулись. До обидного крепко. Нажегшись на самых обыденных вещах.

А всего-то и хотели честно заработать! На чипсы с кроссовками, на уличные ролики. Короче, собрались с духом и отправились по инстанциям добывать разрешения-справки. Потому как малолеткам работать нельзя. Священное право на отдых у них есть, а права на труд нет. Только с четырнадцати — и то в самых пастозных местах, куда и бомж последний прийти постесняется. Ну и двинули искать правду — с биржи труда кочуя по шаражмонтажпредприятиям, доказывая повсюду, что не верблюды, что хоца работать и не хоца воровать.

В конце концов устроились. На завод по производству швабр и капканов. То есть швабры — для поломоев, капканы — для грызунов. Дело вроде благородное, но вылилось таким обуваловом, что до сих пор было тошно вспоминать. За три дня малолетние энтузиасты извели все заводские заготовки, собрав общим счетом около семи тысяч швабр и полторы тысячи капканов. Завод встал, склады опустели, пружины и прочие сопутствующие детали иссякли. Как выяснились, эти перцы не готовы были к столь ударному труду. Да и рынок такое количество швабр с капканами заглатывать отказался. Короче, влипли по полной — работы более не было, а плата оговаривалась исключительно сдельно. Задор угас, и трое отважных, здраво рассудив, что на заводе им ничего не светит, написали заявы об увольнении.

За свои швабры они втроем едва отработали столовку. Ну и на торт с газировкой осталась мелочовка. Антон первым раскусил факт надувательства. Гера, не удержавшись, назвал директора козлом, директор сделал вид, что не услышал. Серега же рассвирепел по-настоящему. В отместку — с пяток швабр перебросил через забор случайным прохожим, несколько капканов расставил прямо на заводе. Так вот и срулили. Желание трудиться честно у них отбили начисто. Гера заявил, что пойдет лучше в армию — гонять на бэтээрах вдоль китайской границы, мочить тушканчиков, Антон тоже дрогнул, всерьез призадумавшись о торговле воздухом. А Серега… Серега так ничего и не выдумал. Всем троим было одинаково стремно. Родная страна не вняла детскому энтузиазму и ни за что отшлепала по заднице. Теперь вот с таким же равнодушием готовилась дать пинкаря ветерану…

Серега вновь взглянул на старичка. С чаем тот покончил, сидел себе смирненько, шамкал губами и глазел на несчастную астру, которую, верно, должны были ему преподнести на прощание. Все ведь понимал прекрасно! И они понимали. От совместного понимания становилось совсем паскудно. В голове, на душе и даже в ладонях. Серега яростно потирал их и вспоминал Сэма с Анжелкой. Больше, конечно, вспоминал Анжелку, ее незадумчивое спокойствие — там, у костра. Выходит, ей тоже на фиг не нужна была война ветерана с его рассказами о друзьях-товарищах, об оставленной во вражьем тылу семье, о послевоенных репрессиях? То есть, может, и не было в жизни старика космического героизма, и на доты он грудью не падал, но ведь могла хотя бы послушать. Или сделать вид, что слушает. Как говорится, от коленок и глазок не убыло бы.

То есть это Серега сейчас так думал и представлял. Потому что ставил себя на место старичка и немедленно впадал в ступор. Ведь знал, что делать так не следует. Хочешь жить спокойно — не воображай лишнего, избегай рокировок. Как говорил умняга Карлсон: пусть пыль пылится на своем законном месте. Ты за нее не переживай и метелкой попусту не маши…

В класс вернулась расстроенная Маргоша. Никого она, конечно, не выловила. Народ в школе обитал шустрый, а кросс учителя, как известно, не сдают. Тем паче что Маргоше стукнул семьдесят второй год, — какие, на фиг, кроссы! Она и в школе работала на полставки, только потому что литераторов не было. Их сокращали, как чужеродный элемент. По всей стране. Ну а Маргарита Ивановна пока уцелела. Хоть и бредила по-прежнему Есениным, Маяковским и прочими Тургеневыми. Серега ее тоже жалел. Ей бы в «сеть» слазить, поглядеть, что пишут нынешние блоггеры. Вот ужаснулась бы старушка! Хотя она и без того ужасалась — ежедневно и ежечасно. Вот сегодня, например. Взяла и не сумела организовать встречу. За что и получит хорошенький втык на педсовете. А после за неполное служебное соответствие вылетит со своих жалких полставки.

Чтобы удобнее было разглядывать Маргошу, Серега подпер ладонью щеку, грудью навалился на парту. Без того старенькая, литераторша в каких-нибудь двадцать минут постарела еще больше. Присела возле ветерана и враз стала его сверстницей — почти сестрой. О чем-то они вполголоса даже заговорили.

Вторя Гериному примеру, Серега начал было подремывать, но в этот момент, скрипнула дверь, и, по-утиному переваливаясь, в помещение ворвалась завуч. Грозная Аврора Георгиевна. Женщина-кремень и женщина-валун — из тех, что с легкостью остановят и конягу, и любого возомнившего о себе слоняру. А еще завуч не чуралась рукоприкладства и лупила школяров почем зря. По слухам, сломала при этом не один десяток указок. Хорошо, хоть не голов, — головы у народа были крепкие.

За грозной Авророй Георгиевной прошлепала незнакомая девчонка. То есть… Девчонку Серега как раз знал — та самая Лёлишна из соседнего подъезда. Все в тех же джинсах, в вязанной кофте с рукавами, как у Пьеро.

— Вот, — буднично и скупо представила завуч. — Ваша новенькая ученица. Ева Оршанская…

— Как, как? — удивился Антон.

— Имя Ева, фамилия Оршанская, — спокойно без тени смущения произнесла девочка. — Что-нибудь непонятно?

— Почему, все понятно. Отличное имечко!

— Вот и разобрались. — Аврора Георгиевна со вздохом пристроила на объемной груди служебный планшет, нацелилась ручкой. — Значит, присутствуют только трое. Чохов, Митин и Войцович. Добавляем Оршанскую и подводим черту. Ну-с… Где все остальные?

Взор школьной Немезиды поочередно прошелся по фигурам учеников. Гера немедленно проснулся, Антон спрятал блокнот подальше, и даже старичок-ветеран постарался по-армейски распрямить сухонькие плечи.

— Я спрашиваю, где ваши товарищи?

— Мы не знаем, — ответил за всех Сергей.

Маргарита Ивановна поднялась с места, пальцы переплела, словно собралась помолиться, боязливо забормотала:

— Вообще-то приходили Танечка с Викой Белобородовой. Но у них так покраснели глазки после уборки. И носики мокрые… Я их отпустила.

Маргоша уважала уменьшительную лексику. Она любила всех вокруг, наперед прощала детские шалости, и все для нее были милые, добрые, славные. Пупсоиды, короче.

— Аллергия, — счел нужным разъяснить Антон. Поскольку мокрые «носики-курносики» могли вызвать у Авроры недоумение.

— Тарасик Кареев, — припомнила Марго, — руку поранил на субботнике, тоже подходил, отпрашивался в травмпункт.

— И Игорь Линьков! — сообщил Гера. — Из новеньких.

— А с ним что?

— У него же глаз искусственный, — а там листья, пыль, — в общем, грязь, что ли, попала. Короче, тоже аллергия.

— Ладно, этих тоже вносим в список. Но Николай Степанович должен был вас предупредить насчет встречи.

— Он предупредил.

— В чем же дело?

Под взглядом золотых очков, Серега ощутил себя преступником, выставленным перед армией прокуроров.

— Ну… Может, не все расслышали, — пробормотал он.

— Но ведь вы-то пришли!

Звучало это так, словно ребят в чем-то обвиняли. Сергей промолчал.

— Ладно, — завуч покосилась в сторону ветерана и прикрыла свой командирский планшет. — С этим мы разберемся позже, а пока побеседуйте с Петром Васильевичем. Человек все-таки готовился, добирался сюда с Химмаша… Может, вопросы к нему есть. То есть я просто уверена, что есть.

— Конечно, есть, — неожиданно подала голос новенькая. — Я думаю, что нам так будет даже удобнее — когда в узком кругу.

Антон с Герой глянули на нее с удивлением. Серега тоже посмотрел, хотя и без особого шока. С красивыми да курящими всегда так — ждать можно чего угодно.

 

Глава 9

Беседа и впрямь получилась. Сначала, конечно, вопросы из себя вымучивали, но потом как-то все разговорились. Благо и Маргоша подсуетилась — сбегала с малышами в учительскую, принесла на подносе кружки и чайничек с печеньем. После костровой картошки печенье, конечно, не катило, но чай да еще с пакетиками сахаридзе оказался очень даже уместным. Короче говоря, все пили чай, хрумкали печеньем и разговаривали, кто о чем хотел. Умный Антоша задавал вопросы про «тигры» и пушку «дору» с метровым калибром. Повеселевший Петр Васильевич честно признавался, что ни того ни другого на фронте не видел. Он и немцев видел в основном издалека, потому что был салапетом в партизанском отряде. На серьезные операции его не брали, а когда подрывали дороги, в основном стоял на шухере и семафорил, если где маячили егеря или дрезина с полицаями. Даже оружия — хотя бы маломальского «вальтера» — ему не давали. Ради его же собственной безопасности.

— Полицаи могли где угодно нас остановить, в любой момент обыскать, — смущенно объяснял Петр Васильевич. — Если ничего не находили, давали тумака и отпускали.

— А если бы что-то нашли? — встопорщенно вопрошал Гера.

— Ну… Если бы нашли, тогда все.

— К стенке?

— Зачем же. Сразу спровадили бы к местным гестаповцам. Им ведь галочка за это, наградные и прочие поощрения.

— Во гады!

— Конечно. А уж сами немцы с нашим братом не церемонились…

Методика и тактика «гестапо» Геру живо заинтересовала, но ветеран его разочаровал, поскольку Бог миловал, и в застенки ему попадать не пришлось. А вот старшие товарищи Петра Васильевича залетали. Кое-кого из них даже пытались спасать, налеты на деревеньки проводили — на лошадях, с шашками и автоматами. Прямо как во времена Дениса Давыдова.

Самое забавное, что новенькая тоже задавала вопросы, но спрашивала про какую-то фуфляндию: про женщин в тылу и женщин на фронте. То есть как, значит, бытовали, что готовили, чем раны перевязывали. А еще подробно расспрашивала про одежку, — что, мол, носили — юбки или брюки, красились ли, какого были роста. Каждый такой вопрос заставлял мальчишек распахивать рты и на секунду-другую замирать. Непрожеванное печенье сыпалось наружу, а Маргарита Ивановна бросалась на помощь ветерану и тоже что-то свое вспоминала.

А еще Серега ждал…

До последнего надеялся, что дверь откроется и в класс впорхнет Анжелка. И тогда все окончательно выправится. Потому что более никто ему и не требовался. Есть Гера, Антон, Петр Васильевич с Маргаритой, и хорэ! А на всех прочих — сто тонн навоза — вместе с их шашлыками, бельгийскими помповушками и островом Буяном! Да стоило ей только вернуться, и можно было бы преспокойно сочинить для грозного завуча очередную аллергию, внезапный вывих, историю о нитратной картошке. Расстроился, мол, желудок, вот и опоздала. Да что картошка! — он и с Сэмом сумел бы договориться, и с Шамой на кулачках пофехтовать. Краб, конечно, предъяв накидает, но и с ним как-нибудь разобрались бы. Не король ринга, в натуре! Всего-то из отряда ракообразных…

Но Анжелка так и не объявилась. Зависала, само собой, на острове. Вино, небось, трескала вместе со всеми, не только чай с бисквитами. И по мишеням стреляла. Из помповушек. Впрочем, об этом лучше было не думать. Мозги свихнешь, а все одно — ничего не придумаешь.

Между тем Петр Васильевич экзамен выдержал, хотя и обнаружилось, что многого в своих дремучих белорусских лесах он знать и ведать не мог в принципе. Да и войну он видел очень по-своему, поскольку был в те времена совсем зеленым щенком, даже помладше Сереги. Работал связным, носил партизанам хавку с лекарствами, с верхушек деревьев следил за окрестностями. Ребята смотрели на него и не верили в то, что он был когда-то молодым. Потому что юного Петра Васильевича представить себе было невозможно. Реалии диктовали свое, и от мысли, что перед ними сидит глубокий старик, было не отвязаться. Божий одуванчик, с пигментными пятнами на коже, согбенный и сухонький, с ломким голосом. То есть у них голоса тоже ломались, но совсем от другого. Свой переходной возраст Петр Васильевич оставил в прошлом давным-давно.

Под занавес ветеран хотел им поведать про советский лагерь, в который угодил после войны, как и многие другие партизаны, но не успел — прозвенел звонок с урока.

— Ну и ладно. Может, оно и к лучшему… — кротко улыбнувшись, Петр Васильевич переглянулся с Маргошей. — Стоит ли им про это знать?

— Стоит! — убежденно произнесла Маргарита Ивановна и тут же засомневалась. Все-таки она была добрым человеком, а чего уж тут доброго в рассказах о советских лагерях? — Может, как-нибудь в другой раз?

— Вот и договорились! — Петр Васильевич бодро поднялся, начал прощаться. Все прекрасно понимали, что другого раза уже не будет. Вероятно, никогда. И та же новенькая Оршанская удивила всех еще раз. Преподнеся старичку разнесчастную астру с коробкой конфет, поцеловала дедулю в щеку. Ей даже пришлось немного наклониться — Петр Васильевич оказался совсем маленьким, чуть ли не по плечо новенькой.

* * *

— Жаль, он про «дору» ничего не знал. Такая была махина!

— Далась тебе эта «дора»-дура.

— Да ты с дуба рухнул! — возмутился Антон. — Один ствол — тридцать два метра! Считай, шестнадцатиэтажка! Снаряд — семь тонн! Расчет — четыре тысячи обормотов!

— Сколько-сколько?

— Дошло, наконец? Я же говорю: та еще уродина. Немцы любили строить все большое: танки «Элефант», крейсеры «Тирпитц» с «Бисмарком»…

— Вот и обделались со своим гигантизмом.

— Все равно, — вздохнул Антон. — Красиво, наверное, было. Такая, блин, пушченция!

— А меня другое зацепило, — признался Гера. — Прикидываете, он же пацаном воевал — и вон каким теперь стал. А как выглядят те, что воевали тридцатилетними?

— Таких уже не осталось.

Мальчишки повернули головы. Это сказала новенькая. Она шагала рядом — как бы с ними и как бы наособицу. Помахивала себе нелепыми рукавами — точно крыльями и смотрела куда-то под ноги.

Серега открыл было рот, чтоб возразить, но понял, что она права. Арифметика была печальной, и уцелеть из ветеранов к сегодняшнему дню могли разве что какие-нибудь горцы-долгожители.

— Может, мы вообще последние, кто беседует с ветеранами той войны, — тихо продолжала Ева Оршанская. Она словно и не с ними разговаривала, а с собой. — Лет десять пройдет, и никого уже не останется…

Они немного помолчали, а потом Гера бухнул:

— А наши дуболомы еще и в лагеря их сажали. Как не воевавших в регулярной армии.

— Что ты хочешь, время такое было. Репрессии…

— А по мне так — их и сейчас прессуют. Бесплатного проезда нет, льготы смешные, пенсия — только-только за квартиру заплатить. Морят, короче, на полную. А вымрут, и начнем вздыхать да гордиться! Во, мол, какие у нас героические деды были. А чтобы сейчас реально помочь — это хрена!

— Ну… Времена не выбирают, — проговорил Антон, и как-то уж очень окатисто у него это проворковалось. Гера даже рот приоткрыл, а Серега сразу понял, что Антон старается произвести впечатление на Еву. Вон и волосики лишний раз пригладил на маковке. Верняк, обаивает новенькую! Серега непонятно почему разозлился. Все-таки он первый ее увидел! Значит, и прав имеет чуток побольше.

— Репрессии у нас завтра у самих будут, — буркнул он. — Наши-то все на острове оттопыриваются, шашлыки жуют. Вот и вкатят всем по полной миске.

— А мы тут причем?

— Уж как-нибудь придумается — при чем или при ком…

Некоторое время шагали молча. До перекрестка. Там остановились. Антон вспомнил, что обещал забежать к отцу на работу, тот грозился начать практикум по вождению. Само собой, на служебной джиге, которую было не жалко добить. Гера тоже попрощался. Объяснять ничего не стал, но Серега без того знал: спешит к брату. Правда, не в офис и вообще не на работу — в СИЗО. Старший брательник парился там уже второй месяц, и Гера таскал ему передачи.

Так вот и вышло, что Гера с Антоном отчалили, а Ева осталась. Вполне логично, коли жили в одном доме, но Серега к такому финалу оказался не подготовлен. И тотчас вернулась прежняя скованность. Почти как с Анжелкой. То есть с той Серега вообще немел и млел, а тут попросту растерялся. Потому что идти молча вроде было неприлично, а что говорить совершенно незнакомой девчонке, он понятия не имел.

— Я вообще-то не домой, — трусовато заюлил он. — Тут у нас бомж знакомый — Виталик. Хотел навестить его.

— В подвале живет?

— В канализации. Ну… То есть в коллекторных переходах. Там трубы кругом, тепло, и места хватает. Если менты не шугают, они там живут.

— Знаю, видела…

Серега глянул на новенькую удивленно, но любопытствовать не стал. Странно она это как-то произнесла. Спокойно — в самом деле, со знанием дела.

— Чего стоим-то? Пошли.

— Куда? — ляпнул Сергей и тут же понял, что выглядит дурак дураком.

— К Виталику твоему, — Ева вынула из кармана пачку с сигаретами, но, передумав, спрятала обратно. — Далеко это?

— Да нет, но это немного в стороне… На Шефской.

— Значит, пошли на Шефскую.

— Я к тому, что если ты спешишь…

— Ты за меня не волнуйся. Никуда я не спешу. Или не хочешь, чтобы я с тобой шла?

— Да нет, почему же…

— Ты смотри, если неудобно или стесняешься, говори. Пойду гулять в другое место, только и всего.

Она била, что называется, в лоб и вещи называла своими именами. Это тоже казалось непривычным. В классе девчонки изъясняться предпочитали иначе. Все больше плели кружева, превращая слова в намеки и иносказания. Порой такие многослойные конструкции лепили, что без толмача понять невозможно. А тут все обстояло с точностью до наоборот.

Словно гриф, Серега втянул голову в плечи. Поежившись, вытянул обратно.

— Понимаешь, неохота мне домой, — снизошла до него Ева. — Да и какой это дом, только-только въехали. Все чужое…

Сереге стало немного обидно. То есть для нее, может, и чужое, а он-то здесь родился и вырос.

— Тут, в общем, неплохо, — промямлил он. — И район не самый грязный. Не центр, конечно, но до Гарлема еще кварталов пять-шесть.

— Ага, буферная зона, — она усмехнулась.

— Вроде того. Зато метро рядом. Как раз последняя станция. — Серега коленом поддал по портфелю. — А родители тебя не потеряют? Все-таки первый день, новый район?

— Переживут, — Ева передернула плечиками. — У них свои заморочки, своя фрустрация.

— Что еще за зверь такой?

— Фрустрация? Это пустота. Душевная и духовная… — Ева поочередно коснулась пальцами головы и груди. — Когда ни здесь, ни там ничто не греет. Вот люди и суетятся, ищут свой огонек. С фонарями да прожекторами… А он ведь совсем крохотный — этот огонек. Его распознать нужно, — Ева на секунду-другую зажмурилась, словно что-то припоминала или наоборот пыталась забыть. — Заметил, каким мир становится? Все вокруг суетятся.

— Так это… Деньги добывают.

— Правильно, добывают. Ты верное слово подобрал: люди в добытчиков превратились. Нужно же себя как-то обманывать, а деньги — простейший заменитель пустоты. Эквивалент смысла человеческого бытия.

Серега машинально пошарил в карманах. В левом — платок, в правом — пусто. Он был бы совсем не против, если бы обнаружил там горстку эквивалента человеческого бытия. Хотя это она, конечно, загнула. Нормальные ребята таких этажей не городят. Есть же язык, блин! Вполне человеческий. А тут эквиваленты какие-то, фрустрации-прострации…

Вслух он, понятно, ничего не сказал, и Ева печально продолжила:

— Время — его ведь тоже можно убивать по-разному, вот и пустоту кто как убивает. Экстрим придумали с адреналином. Передачи по телеку потоками гонят, в эфире места свободного от радиоканалов не осталось. Слышал, наверное, звонит ведущим какой-нибудь чувак — и вроде как беседует. Сказать ничего не может, но радуется, как дятел какой… Скучно, в общем, людям. Тоскливо.

— Не всем.

— Наверное. Только твои друзья с тобой тоже не остались.

— Антон к отцу побежал.

— Ага, чтобы на машине кататься. А потом вмазаться однажды в дерево и в больницу залечь.

— Почему обязательно в дерево? — Серега почувствовал, что начинает заводиться.

— А не в дерево, так еще хуже получится. Накопит на «хаммер», купит и будет с тряпочкой вокруг трястись, пылинки сдувать, противоугоны ставить. До булочной двести шагов, а он и туда станет ездить. И каждый день будет засыпать с мыслями о пробках, о ценах на бензин, о запчастях. Вот и получается, что треть жизни — на свалку. А может, и больше.

— Как-то безрадостно ты на все смотришь… — Серега растерянно попытался найти подходящие контраргументы. — Вот Гера, например, машины не любит. Ему велосипеды куда больше нравятся.

— Молодец, что не любит. Но тоже ведь смылся.

— Что ты понимаешь! — Серега рассердился. — Он, если хочешь знать, к брату своему отправился. Тот в тюряге сидит, а Гера ему передачки таскает. Сигареты там, творожок с кефиром. Потому как некому больше.

Ева взглянула на него серьезными глазами, суховато спросила:

— А брат того стоит?

Серега оторопел. То есть ноги продолжали шагать, руки выдавали отмашку, но внутренне эта новенькая сумела-таки его пригвоздить. Прямо под дых врезала. Он даже головой тряхнул. И сразу стало легче. Неожиданно понял, как нужно говорить с этой странной девчонкой. То есть с ней просто не нужно ничего выдумывать и что-то там мудрить. Лепить все, как есть, без ученых словечек и прочих прикрас. И врать не стоит — просечет моментально. Может, на смех, как это делает Сэм, не поднимет, но уйдет. Развернется и даже не попрощается. То есть и ладно бы, но Сереге вдруг подумалось, что это будет в десять раз обиднее, нежели хохмы Сэма. Такие, как Ева, наверное, и обижаться толком не умеют. Просто ставят на человеке крест и отворачиваются. Раз и навсегда.

— Так что у него с братом?

Серега пожал плечами.

— Вообще-то брательник у Геры, действительно, козел, — признал он. — Только это между нами. Хотя Гера и сам все понимает… Козел, алкаш и псих. Знаешь, сколько раз он Геру уродовал! Тот в школу прибегал в синяках и ссадинах. Учителям говорил, что упал. Бриллиантовая рука, типа… А шрам у него на лице видела? Тоже братишка постарался. И на ногах пара таких же. Сорвал раз подлокотник с кресла и гонял Геру по квартире. На мороз его постоянно выжучивал. Когда дружки с телками подгребали. Дескать, покемарь на улке. Как закончим, позовем. А сами музон заводят и начинают дискач. На дворе ночь, а они и думать о нем забыли. Ко мне тыкался, к Антону, к дворнику в сторожку напрашивался.

— А родители?

Серега хмыкнул.

— Ты же сама сказала, у них своя фрустрация. Так что к родителям лучше вообще не торкаться. Все равно как в Гаагский трибунал.

— Тоже пьют?

— Ага. Плюс большие любители побродяжить. Даже похлеще, чем брат. Воруют, понятно. Не по-крупному, а так — что где плохо лежит. Геру даже к этим делам приучали.

— Не приучили?

— Почему же, он парень способный — быстро научился. Уже лет в десять вовсю тыревом занимался. В магазинах тянул все, до чего мог дотянуться, — крупу там, вермишель, сахарок. Надо же было как-то жить.

— Да уж, семейка.

— А то! Симпсоны с Аддамсами отдыхают! Мне даже раз подарок сделал — справочник по компьютерам — дорогущий такой, я даже удивился. А потом пролистал до конца и понял. Он страничку с магнитной меткой выдрал и утащил из магазина. Такой вот подарок, короче…

— А что ты?

— Что я… — Серега поморщился. — Поговорил с ним. Книгу вернул.

— А он?

— Обещал завязать. Правда, с условием… Чтобы книгу обратно забрал.

— Забрал?

— А что мне было делать? Не в книжный же обратно тащить. Там сразу бы руки скрутили. И книга опять же полезная… Но главное, Гера с тех пор больше не ворует. Даже голодает иногда, а к старому не возвращается. Он такой — слово свое держит. А брата своего тупого все равно любит. Любые подляны ему прощает. Мечтает лекарство найти. Против алкоголизма. Чтобы втихаря подсунуть в пищу — и все, хэппи энд. Ночь проходит, добрый молодец просыпается — и по барабану ему любое пойло с дружками его дебилами.

— Такого лекарства нет, — грустно сказала Ева.

— А кодирование? Я слышал, если возьмется сильный психиатр…

— Чушь, — сказала она, как отрезала. — Человек сам должен захотеть. Очень и очень захотеть. Но даже этого может оказаться мало.

— Мало?

— Ага. Он может захотеть, а судьба все равно не отпустит.

— Судьба?

— Или рок, называй, как хочешь. Но чтобы вот так — скушал и проснулся добрым, непьющим, переболевшим — такого не бывает.

Серега несогласно помотал головой.

— Не знаю… Может, в одно утро измениться и впрямь невозможно, но если не спеша, постепенно…

— Постепенно — это как? В течение всей жизни?

— Ну почему… Меня вон отчим тоже боится воспитывать, но все равно на мозги капает, — Серега хмыкнул. — Он же понимает, что не отец нам, что осторожнее надо. Так что никаких криков, никакого рукоприкладства. Но все равно хитрит — не справа, так слева заходит. Через фильмы пытается охмурять.

— Как это — через фильмы?

— Да-а… У него, понимаешь, целая коллекция старых фильмов. Золотой фонд, как он называет. И чуть ли не каждый вечер нам что-нибудь ставит.

— Заставляет смотреть? — удивилась Ева.

— Да нет, не заставляет… То есть поначалу я, правда, ерепенился, а потом вроде как привык. И фильмы даже стали нравиться, — пусть старые, зато без рекламы. И почти всегда комедии — Чаплин там, Ллойд… Или нашенские — «Кин-дза-дза», «Зигзаг удачи», «Операция «Ы», «Иван Васильевич меняет профессию»… — Серега улыбнулся. — После таких фильмов и сны прикольные снятся.

— Прикольные — это как?

— Ну, типа, хорошие.

— Понятно… — чуть помолчав, Ева тихо и нараспев проговорила: — И просыпаешься после таких снов добрым, непьющим, здоровым.

В голосе ее звучала ирония.

— Значит, не веришь? — Серега покачал головой. — Ты это… Пессимистка, наверное.

— Я реалистка, — Ева неожиданно улыбнулась. — Но верить хочу. Нет, Сереж, правда! Очень и очень хочу…

 

Глава 10

Справа гудел автомобильный поток, слева, сразу за забором, гремел крохотный, но шумный заводишко. Участок пешеходной дороги был окутан туманом, сквозь который едва проглядывали ржавые пятна люков.

— Да уж, видимость отличная.

— Это еще что! — бодро отозвался Серега. — Зимой, когда холодно, здесь вообще сплошное молоко. С тросточкой нужно шагать, чтобы не сверзиться на дорогу.

— Суровые условия, — Ева кивнула.

— Чем суровее, тем безопаснее, — пояснил Серега и притопнул по ближайшему люку. — Эй, сим-сим, открой портал, коржик дам!

— Тут машины, он не услышит, — логично предположила Ева.

— Значит, постучим, — Сергей поднял придорожный булыжник и отбарабанил по металлической крышке замысловатую дробь.

— Он поймет, что это ты?

— Должен вообще-то…

«Он», в самом деле, понял. Серега уже поднимал каменюку для повторной серии ударов, когда слева от него из тумана вынырнула голова Виталика.

— Хорэ долбить, звонок же есть!

Серега заулыбался. Именно это качество он ценил в Виталике больше всего. Можно опуститься на самое дно — пусть даже на дно Маракотовой бездны, но если сохранилось чувство юмора, значит, ты еще человек.

— Служба доставки! — гаркнул он. — Чебуреки с коржиками заказывали?

— И чебуреки заказывали, и мороженое с коньяком. Только ход у нас со стороны дороги. Там лаз такой небольшой.

— Раньше вроде с другой стороны дырка была.

— Менты замуровали. Им туда лазить муторно было, вот и залили цементом. Ну а мы отсюда подрыли.

— Молодцы, братья-кротики.

— Конечно, молодцы. А это кто? — Виталик кивнул в сторону Оршанской.

— Ева.

— О как! — Виталик засопел. — Не Браун случайно?

Серега опасливо посмотрел на новенькую — не обидится ли? Но Ева и не думала надуваться. Только шагнула ближе, выплыв из молочной вязи и став вполне осязаемой.

— Во-о! — удовлетворенно протянул Виталик. — А то будто с привидением шепчемся.

Серега хмыкнул. Они и впрямь напоминали призраков. На расстоянии вытянутой руки черты лиц уже расплывались, а на двух метрах от человека оставался один лишь слабый контур. Может, и хорошо, что так встретились. Многочисленные коросты и язвы Виталика были почти не видны. Ева, конечно, девчонка крепкая, но зачем зря пугать?

Кстати, насчет Геры с Антошей она была в чем-то права. Разные они были с Виталиком. Общаться общались, а вот такой дружбы, как у него, не возникло. Сереге казалось: он знает почему. Антон принадлежал к совершенно иному миру, к нему постепенно и плыл, оставляя за бортом все постороннее — в том числе и бомжа Виталика. Гера напротив — барахтался в своем унылом Гольфстриме, с обреченностью утопленника понимая, что подтягивает его как раз к воронке, засосавшей сотни и тысячи таких Виталиков. Иными словами — Виталик был его будущим, и этого будущего Гера боялся, как боятся зеркала некрасивые девчонки. А вот Серега являл собой благополучный нейтралитет. Потому и дружил со всей троицей разом.

Земные катакомбы выдохнули смрадное облако, под землей явно что-то жарили, Серега поморщился.

— Как вы живете в таком туманище?

— А чего? Нормально живем, хлеб жуем. Это наверху парит, а под землей полный порядок. Все друг друга видят. Свечи жжем, фонари. На керосинке ужин готовим.

— Это Бош вас сюда приарканил?

— Почему Бош? Он даже не знает, что мы здесь.

— Скучает, небось, без вас?

— Конечно, его ж, родимого, кто-то поил-кормил. Теперь на диете сидит, пирожок помойный… — Виталик поочередно подергал себя за куцые бровки. — Ничего, ему полезно.

— А под землей не сможет вас достать?

— Далеко ползти, — Виталик сипло рассмеялся. — Там, внизу, особо ведь не разгуляешься — не проспект Ленина.

— Сколько вас сейчас?

— Так не считал… Сначала с Кранчиком вдвоем перебивались, потом сразу трое прискакало, вчера еще сколько-то. Живем, короче…

— Как у Кранчика с головой?

— Теперь полегче. У него ж сезонное. Сейчас спокойно. Опять же таблеток надыбали. Успокаивающих.

— Откуда?

— Есть там у нас одно светило-мудрило. Медсестричка бывшая, — Виталик горделиво расплылся. — Раньше в вытрезвиловке работала, так что в премудростях этих петрит.

— Хорошее дело!

— А я что толкую! Она на бумажке нам пишет — чё там и где, пацаны потом добывают.

— Вы мне напишите, — вмешалась Ева. — У отца тоже знакомые медики есть, я попрошу, — помогут.

— Да таблетки — что, главное — жрачка.

— Тьфу ты, я же забыл… — Серега протянул Виталику пакет. — Тут хавки маленько, ну и сигареты, само собой.

— Джяст э моумент, блинз! — Виталик стянул с руки грязную строительную перчатку, упихав ее за пояс, бережно подхватил пакет. — Дзенькую, камрад!

Он явно выделывался перед Евой. Да и чего не выделываться — в тумане да без Боша безбашенного. Припомнив утреннюю беседу с друзьями, Серега нахмурился.

— Слушай, может, потолковать с вашим Бошем? Совсем ведь, гад, распоясался.

— А что вы ему втолкуете? — Виталик хрюкнул. — Он давно невменяемый.

— Все равно… Дадим по балде и завяжем в узел, — Серега понял, что и сам начинает выделываться. Боша он пару раз видел. Такому, чтобы дать по балде, нужно полкласса собрать.

— Не надо, — Виталик вздохнул. — У него в черепушке и так все отшиблено напрочь. А в узел завяжете, как-нибудь опять развяжется. Еще и хуже будет.

— Тогда пэпээсникам сдать. Пусть снова посадят.

Виталик помотал головой.

— Как-нибудь и без нас посадят, зачем руки марать.

Слышать от него про «марать руки» было немного странно. Серега невольно покосился на чумазые ладони Виталика, мельком взглянул на Еву. Но нет, девочка слушала с серьезной миной, насмешничать не спешила. Судя по всему, присутствие чумазого Виталика ее ничуть не смущало. К слову сказать, не было в ее взгляде и корявого сочувствия. То есть бывает такое — вроде умиляются, жалеют, а окружающим кисло и противно. С Евой все обстояло иначе. Серега даже не понял сразу, в чем тут фокус. А когда понял, изумился. Смех смехом, но для нее, вполне обеспеченной горожанки — с родителями, с обстановкой и крышей над головой — бездомный бродяжка был своим человеком! Что-то такое наверняка почувствовал и Виталик, иначе не пытался бы шутить и выдрючиваться.

— Короче, спасибо за хавку. И это… Если что, заходите, посидим.

— Где там у тебя сидеть-то?

— Найдем где, какие проблемы! Стульев нет — газет настелем. Свечей зажжем. Все, как в царские времена!

— Пожара не боитесь?

— Пожара не бояться — в лес не ходить. Да и нечему там вроде гореть. А загорится, так вода всегда рядом. — Виталик указал в сторону заводика. — Там вот тоннельчик такой — в аккурат под забором сворачивает направо, а после — еще шагов десять, и начинается водопад.

— Водопад?

— Ага, самый настоящий. Главное, что вода теплая. Даже зимой можно мыться.

— Техническая, наверное?

— А тебя напрягает? Мыться и технической можно.

— Можно-то можно… — Серега взглянул на собеседника и заткнулся. Про вредность и прочие благоглупости заикаться и впрямь не стоило.

— А без Боша хорошо! — продолжал разглагольствовать Виталик. — Нормально живем. Пацаны телевизор обещали притащить. Антенну выведем, передачи станем смотреть. Шоу, блин, Малахов плюс-минус…

— Без электричества, что ли?

— Почему без электричества? Здесь все есть — вода, электричество. Надо уметь искать! — Виталик браво подмигнул. — Только, когда снег посыплет, все равно свалим. К морю да на юга жаркие. В песочке, блин, поваляемся!

— Ты уже который год обещаешь.

— Теперь, точняк, свалим! — Виталик важно закивал. — Водила свой появился. Толик. Раньше на «газели» мебель развозил, на такси бомбил. Теперь у нас загорает.

— Ну, если водила объявился… — Серега переглянулся с Евой. — Ты про лекарства это… В самом деле, черкни записульку. Мы посмотрим, что можно достать.

— Ага, — Виталик вновь щербато улыбнулся. — И мяч в следующий раз приносите.

— Мяч?

— Ну да… В футбол поиграть. У нас там стадион целый — простаивает зря.

— Стадион?

— Ну да. Под землей. А еще там зал тренажерный, батут… Прыгаем — и макушкой о потолок. Прикольно! Кто сильно прыгает — даже наружу вылетает, как снаряд бронебойный…

Серега с опозданием допер, что его разыгрывают. Виталик радостно заржал, тут же раскашлялся.

— Ладно, некогда мне тут с вами… Свежий воздух — он для легких полезен в меру. Бывайте!

— И тебе пока…

Махнув пакетом, Виталик шагнул назад, присел и тут же скрылся в тумане. Серега протянул Еве руку, но она не воспользовалась помощью, сама пошла вперед, ни разу не споткнулась. Серега мысленно чертыхнулся. Самостоятельная, блин!

Еще шагов через двадцать банное облако осталось позади, можно было дышать полной грудью. Дышать, правда, не очень хотелось. То ли от обилия близких машин, то ли от сказанных Виталиком слов.

Обернувшись, Ева в обычной своей прямолинейной манере задала вопрос:

— Кто он тебе?

— В смысле?

— В смысле — друг или так?

Серега замялся. Хотелось ответить фразой из Высоцкого, но он не решился. Потому что с понятием дружбы у него действительно все перепуталось. Года три-четыре назад все было ясно и просто, он бы ни на секунду не задумался над ответом, однако с тех пор многое изменилось. Определять прямо, что есть дружба, а что есть случайное знакомство, становилось с каждым годом труднее.

— Понятно… — ответила за него Ева.

— Что тебе понятно? — Сергей набычился.

— Понятно, что тебе непонятно, — Ева усмехнулся. — Да ты не дуйся, в твоем возрасте это нормально.

— А в твоем? — не удержался Сергей.

— В моем уже все и про всех знают, — серьезно откликнулась она. — Иначе не выжить. А к Виталику ты ходишь ради эффекта кирзового сапога.

— Какого такого сапога?

— Кирзового, — повторила она. — Армейского. После армии, говорят, все в кайф. Люди, словно одуревшие по земле порхают. Вот и ты, когда тебе плохо, ищешь того, кому еще хуже. Или не так?

Серега оторопело смотрел на Еву. Даже на миг мелькнула бешеная мысль, не дать ли ей оплеуху.

— Да ты вроде обиделся? Если так, то зря. Вполне нормальная мотивация. Тем более что можно одновременно жалеть и дружить.

— Разве жалость не унижает?

— Это ты тому идиоту скажи, который эту глупость выдумал. Унижает жестокость и равнодушие.

Серега оторопело молчал.

— Ладно, это все прошлое, а вот что у нас в будущем ожидается? Например, завтра?

Тему она сменила стремительно — почти мастерски, Сергей это сразу оценил. И внутренне попытался совершить поворот вслед за Евой. То есть вписаться в ее мысленный крендель.

— Ну… Думаю, разбор полетов будет. Народ с бодуна придет, дышать постарается в сторону. Но только бесполезно. Аврора все равно учует. А как учует, так и устроит Армагеддон с Аустерлицем.

— На второй день учебы? — Ева в сомнении качнула головой. — Вряд ли.

— Не знаешь ты нашей Авроры! — Серега хмыкнул. — А что это тебя заинтересовало вдруг?

— Ну мало ли… Надо все-таки знать, что с собой брать, во что наряжаться.

— Бери дубину и бронежилет, не ошибешься.

— Дубина у меня всегда с собой, — Ева вынула руку из кармана и показала газовый баллончик.

— Это не дубина — духи от комаров, — попробовал пошутить Серега.

— От комаров тоже нужно чем-то отбиваться, — Ева спрятала баллончик обратно в карман. Шутке Сергея она не улыбнулась. Вообще, как заметил Серега, девчонка она была на редкость серьезная.

* * *

Теория Эйнштейна почему-то не работала. Они гуляли, двигались, а время не растягивалось. Наоборот — проглатывалось какими-то несуразно огромными кусками. Серега еще и проголодаться не успел, а на отцовских часах стрелка, что покороче и потолще, подползла к пяти часам. И дважды Ева доставала из кармана пачку сигарет, но, взглянув на Серегу, убирала обратно. Словно знала и чувствовала что, спутник ее недолюбливает табак. Короче, Серегу девчонка все больше озадачивала. Своим поведением, вопросами, внезапными лобовыми выпадами.

Между тем пора было забирать из садика Ленку. Эту святую обязанность Сереге вменили около года назад. Таким образом, он отрабатывал карманные деньги, и выхода иного не было — по причине шваберного облома, всеобщего кризиса и отсутствия радужных перспектив. То есть у большинства людей все было просто и ясно — если не в настоящем, то по крайней мере в будущем. Антон станет торговать воздухом, Гера покатит в армию к китайским тушканчикам, Сэм проползет в олигархи и примется крутить топливные краники, Анжелка сделает Сереге книксен и выскочит замуж за какого-нибудь урода-миллионера. Даже будущее Виталика рисовалось в общем-то в розовых тонах: темной ночкой парни выберутся из своей парящей берлоги и, угнав джипарь пошикарней, ломанутся на юг — сквозь кордоны и ураганы, с запасом столовских булочек и ворованного бензина. До моря, может, не доберутся, но широту обновят. Серегино же будущее рисовалось абсолютно невзрачным: школа, Ленкин детсад, уроки. А потом — институт, Ленкина школа и опять уроки. А выйдет Ленка замуж, и придется уже деток ее водить — в тот же садик и в ту же школу. Выход напрашивался один-единственный: опередить Ленку и жениться первому. На той же дуре Анжелке, пока она не встретила своего миллионера. Понадеявшись, что после свадьбы девчонка постепенно поумнеет. Такое, говорят, тоже случается…

Распрощавшись с Евой, Серега не стал делать круг, обходя промзону, а юркнул через дыру в заборе, перелез через смятую проволоку и спрыгнул на землю. В Германии, он слышал, строители тоже не спешили закатывать дорожки в асфальт. Сначала смотрели, где ходят люди, где любят срезать, а после прокладывали красивые восьмерки и диагонали. В России предпочитали строительство прямоугольниками. Дома, кварталы, окна, дороги — все лепили строгими перпендикулярами. Отчим даже называл это перпендикулярным мышлением, хотя, по мнению Сереги, мышлением тут как раз и не пахло. А пахло взрослым застоялым болотом. Все равно как на том же шваберном заводе, где они, трое салажат, в несколько дней запузырили годовой план для полотеров.

Словом, прямых путей Серега не искал — шел исключительно торными тропами. Народ — он всегда знал, где ходить, и асфальтовые обманки стойко игнорировал. Конечно, разгуливать по режимным предприятиям небезопасно, но кто не рискует — тот, как говорится, не рискует. На деревья, вон, тоже можно не лазить, и что с того?

Миновав цеха и пустующие складские помещения, мальчуган деловито обошел перекрашенную в пепельный цвет каланчу и вскоре вновь оказался у забора. Здесь к общественному лазу некто заботливый даже приставил грубо сколоченную лестницу, и Серега кузнечиком выпорхнул на волю.

Еще пара кварталов, и он вышел прямиком к садиковой улице. То есть когда-то на коротенькой этой улочке действительно располагалось около десятка детсадов, но со временем здания распродали разномастным офисам-конторам, и уцелели всего два детских учреждения. В одно из них он и вторгся, придя позже обычного всего на десять-пятнадцать минут.

Детишки успели уже одеться и выйти во двор. В раздевалке никого не было, и, привычно расписавшись в родительском журнале, Серега приблизился к выставочному стенду. Сегодняшняя тема посвящалась снеговикам. Так, во всяком случае, вещала прикнопленная к стене бумажка. Серега с усмешкой оглядел выстроенных в ряд пластилиновых уродцев и быстро отыскал табличку с «Леной Моховой». Ее уродец показался Сереге значительно симпатичнее соседей. Впрочем, так ему казалось практически всегда. То ли Ленка действительно была талантливее своих согруппников, то ли срабатывала родственная необъективность.

Оглядевшись, Серега украдкой взял пластилиновую фигурку, чуть переместил ручки-ножки, изменил осанку, переставил черный глаз повыше, а морковный нос наоборот пониже. Теперь уродцу можно было смело выдавать паспорт снеговика. Серега прилепил его обратно и отряхнул руки.

Стоило ему выйти во внутренний двор, как зоркая Ленка, углядев появление братца, немедленно затянула:

— Полина Геннадьевна, а можно мне домой?

— Вижу, вижу. Иди, Леночка. До свидания, — воспитательница махнула Сереге рукой и метнулась разнимать дерущихся возле горки малышей.

Леночка побежала. Но не к Сереге, а к жениху Костику. Отряхнув руки от песка, мальчуган в свою очередь обнял подругу. Был он меньше Ленки на добрых полголовы, но любовь — это вам не морковь, и Серега уже даже не смеялся. Смирился с жениховством, как с непреложным фактом.

— Мы же договаривались: в губы не целуемся! — пожурил он все-таки подбежавшую Леночку. — Итак болеете чем ни попадя.

— Костик уже выздоровел.

— Все равно. Сама-то недавно чихала…

— Но мы же любим друг друга, ты знаешь! — Леночка обаятельно улыбнулась, и, глядя на ее щечные запятые-ямочки, Серега немедленно обмяк.

— И потом — он сегодня меня защитил!

— От кого это?

— Сначала от Данилы… Данила водой в меня брызгался. Потом от Максима.

— А Максим чем брызгался?

— Он не брызгался — стоял и смотрел. А Костик взял лопату и стукнул. Сначала Данилу, потом Максима.

— Сурово!

— Правильно! Чтоб не смотрел.

— А они что?

— Данила тоже побежал за лопатой. Чтобы драться. А Максим заревел.

Леночка кокетливо повела плечиком. Невооруженным глазом было видно: девчушке приятно, что из-за нее льются всамделишние слезы. Серега на это только покачал головой. О, женская коварная суть!

Взяв девочку за руку, он потянул ее за собой, словно козочку.

— А ты сам разве что ли не целовался?

— Когда это?

— Ну в садик когда ходил?

— С ума сошла? — буркнул Серега. — В твои годы у нас и в мыслях такого не было.

— И вы даже не дрались?

— Почему же… Дрались, конечно. Только не из-за девчонок.

— А из-за чего?

— Да было из-за чего… — Серега нахмурился, вспоминая. — Солдатиков, например, делили, машинки заводные, прочий хлам.

Ленка призадумалась. Помолчав некоторое время, убежденно произнесла:

— Ну и дураки!

Серега открыл было рот, чтобы возразить, но промолчал. Кто знает, возможно, Ленка была права. Глушить своих собратьев лопатой из-за девчонок, в самом деле, благороднее, нежели из-за пластмассовых солдатиков…

 

Глава 1

«Разбор полетов» Аврора Георгиевна назначила на последний урок — тот самый, что был отведен под литературу. Робеющая перед завучем Маргарита Ивановна возражать не стала. Не возражал и народ, — многие еще приходили в себя после вчерашнего. Хотя больше, конечно, рисовались. Именно так определил наметанным глазом Гера. То, что Серега именовал «бодуном», на классе в целом не отразилось. Разве что Кокер да Гоша старались больше дышать «в стенку» и при всяком удобном случае норовили прилечь за парту. Еще трое из побывавших на острове не явились вовсе, остальные чувствовали себя вполне сносно, в том числе и Сэм.

Не пришел, кстати, на разбор полетов и Николай Степанович. Кто-то из учителей уклончиво объяснил, что физрук звонил, извинялся, говорил, что на пару дней приболел. А в общем, атмосфера была не ахти. Внешне вроде бы все кочегарило, как обычно, — школа гудела трансформаторным гулом, половицы коридоров вибрировали от малышового топота, на первом этаже визжали, за гаражами курили. И все же период полураспада миновал, близился полный распад и отпад, все ждали цикла и финиша. Одни со страхом, другие с радостным любопытством.

На перемене Серега даже поймал на себе многозначительный взгляд Сэма. Тот ничего не напоминал, но и без слов все было ясно. В ответ Серега криво ухмыльнулся.

А в общем, после вчерашних событий Серегино мировоззрение существенно изменилось. То есть, если мир условно принять за класс, то до недавнего времени Серега прочно знал: в его родном классе проживали трое бандитов (включая Краба), один псих (имелся в виду Тарасик) и несколько уродов (во главе с Сэмом). Все прочие, в общем и целом, подходили под категорию нормальных шизоидов-гуманоидов. Сегодня же, глядя на то, с какой беспечностью девчонки тараторят и красятся, с каким азартом Васёна охотится за чужими бутерами, а Толя Хаматов из тонкоструйной брызгалки ювелирно выписывает водные узоры на чужих спинах, Серега всерьез усомнился в правильности былого миропостроения. Походило на то, как если бы Земля, считавшаяся до сих пор круглой, вновь вытянулась в блин, плюхнувшись на спины фарфоровых слоников. Конечно, остров — это остров, и помповики любому вскружат голову, но ведь ни одна живая душа не поинтересовалась у них, как там прошел урок с ветераном. Вроде как проехало-проканало — и ладно. Они, правда, про остров тоже не расспрашивали, но их-то понять было можно. Так, во всяком случае, рассуждал Серега. Все шло как-то тупо — гнилым самотеком, и, разочарованный, он, мысленно сделал ручкой вчерашним иллюзиям, решительно исполосовав розовый холст, в один присест превратив его в черный квадрат.

Кстати, в свете всего минувшего казались смешными любые рассуждения о Малевиче. Дескать, хотел выразить то или сё, долго обдумывал, а потом взял и прикололся над собратьями по цеху. Бродягу Малевича, как полагал сейчас Серега, просто хорошо обломили накануне. Что называется по-крупному. Кто-нибудь там предал или леща дал прилюдно, а другие при этом дружно поржали. Вот и закусил удила. Пришел домой, шваркнул шляпу в один угол, куртяк — в другой — и сразу за кисть. Какая картина попалась под руку, той и досталось. А может, и не первая встречная это была картина, а с какой-нибудь Анжелкой-вертихвосткой. Тоже, небось, продинамила Казимира, — укатила в карете денежного прощелыги в Рамбуйе или другой какой городишко — оттопыриться и пожевать омаров в майонезе. С такого закидона любой за что-нибудь схватится. Наши бы за топор с молотком взялись, ну а Казимир, понятно, не столяр, схватил то, что под руку подвернулось. Ну и давай кляксы метить на портрете любимой. Сначала, конечно, усы, потом бороденку с рожками, а после и напрочь замалевал. Типа, вычеркнул из жизни и забыл.

А еще Серега пожалел о том, что новенькая села не с ним, а с Веркой Дружининой. Понятно, что с ним сидит Антон, но все равно жалко. Почему, в самом деле, время от времени не пересаживаться? Переставляют же мебель в квартирах! Для поднятия настроения, для душевного обновления. А их точно припаяли друг к дружке! Где тогда свобода передвижения, где выбор? То есть отсесть-то, наверное, можно, но Антон тут же надует губешки. И Гере от Алки не просто слинять, потому как Мокина практически слепая. Очки, как лупы у Шерлока Холмса, и Герка у нее вроде поводыря, подсказывает, что написано на доске, уточняет слова и цифры. За это Мокина покорно дает списывать домашку. Гера списывает у нее, Серега у Геры. Если и были до сих пор проколы, то исключительно по их собственной невнимательности, поскольку Алка училась не хуже Тарасика и целью своей ставила бурый диплом со златой цепью. В смысле, значит, медалью… Вот и получалось, что из-за всех этих дипломатических сложностей человек лишался элементарного права опускать задницу туда, куда ему захочется…

Звонок ударил по ушам, как боксерский гонг. Что такое гонг, Серега знал на собственном горьком опыте. Ходил как-то в секцию бокса полтора месяца. Нормально, в общем-то, ходил, даже успел понять, чем хук отличается от джэба, но однажды в рядовом спарринге с перворазрядником Власом нечаянно сделал выпад и угодил партнеру в нос. Хорошо так угодил, аж кисть заныла. А работали на ринге, в окружении толпы, и Влас психанул. Невзирая на окрики тренера, в несколько секунд накрыл Серегу таким шквалом ударов, что с секцией было покончено раз и навсегда. То есть никто его, конечно, не выгонял, но Серега разобиделся. На Власа, на тренера, вообще на весь российский спорт.

Короче, звонок грянул, все разбежались по местам, на сцену утиной походкой грузно взошла Аврора. А точнее вплыла, точно дредноут, сверх меры перегруженный всевозможными ракетами, пулеметными установками, крупнокалиберными орудиями.

— Вчера, — головная башня Авроры медленно развернулась, и под прицелом золотистых окуляров класс притих, — в этот самый счастливый для детей день произошел вопиющий случай…

Брямс!..

Кто-то звучно уронил на пол учебники. Не свои, понятно, потому что сразу заругались девчонки.

— Тупой, что ли? Не твои — не сбрасывай!

— Сама пила тупая…

— Евсеев, Калязина! — рявкнула Аврора, и орудийные стволы окутались первым дымком.

Пока это напоминало маленький залп. Предупреждающий. Так сказать, пристрелочный. Она и не фамилии называла — цели. Кстати, это была ее давняя фишка. Имена Аврора Георгиевна не запоминала принципиально, а вот фамилии врезались в ее память намертво. Как ни крути, имя — это обращение, диалог, доверие. На фамилию же людей подсекали, словно на блесну, вытягивая к доске, на педсовет и прочие позорные места.

— Итак, — более спокойно продолжила завуч, — случилось вопиющее: к нам пришел ветеран, а ученики удрали с урока. Не просто с урока, а урока патриотического воспитания. Наш гость долго готовился, ехал сюда, волновался, а вы его подвели. А ведь мы приглашали ветерана войны, человека богатой и неординарной судьбы. Вы должны были его встретить, а вы его предали, — Аврора обвела класс осуждающим взором, точно лазером полоснула. Класс потупил ослепшие глазенки. — Получается, вы предали собственное прошлое, предали собственную страну, собственный флаг.

— Расстрелять всех, на фиг! — шепнул Васёна, и народ запшикал усмешками.

— Фойер! — с немецким акцентом отдал команду красавчик Женька, и указка Авроры Георгиевны с грохотом обрушилась на стол. Это она тоже умела. Все равно как по нервам врезала.

— Кое-кто у нас действительно посмеется, — предрекла она. — И сейчас мы узнаем, почему случилось то, что случилось.

— А что случилось-то, что случилось? — квакнул Гоша. Он явно тормозил и не просек еще ситуации. Шутить с Авророй в ее нынешнем состоянии явно не следовало.

— Тенеев, встать!

Гоша браво вскочил, вытянул руки по швам. Аврора указкой указала в сторону ближайшего угла.

— Постоишь там.

— А чего я-то?

— Ты собираешься со мной пререкаться?

До Гоши наконец-то дошло. С трагическим вздохом он поплелся в угол и здесь все-таки сыграл дурачка — все равно как в полицейских фильмах встал лицом к стене, раздвинул ноги и оперся поднятыми руками о стену. Класс набрал в легкие воздуха, чтобы громыхнуть смехом, но Аврора изобразила на лице такую осатанелость, что желание смеяться пропало.

— С этим шутом гороховым мы позже разберемся, а сейчас займемся выяснением вчерашних обстоятельств. Итак, почему класс не явился на встречу? Староста!

Люська Веригина, староста класса, неохотно поднялась.

— Я тебя внимательно слушаю, Веригина!

— Мы не знали, — промямлила Люська. — Вера Леонидовна заболела…

— Верно, — громкоголосо перебила ее Аврора, — Вера Леонидовна заболела, но это не означает, что вас отпускали домой!

— Мы думали… — залепетала Люська, но ее снова перебили.

— Вы ничего не думали! Потому что Вера Леонидовна должна была вести у вас русский язык и литературу. Два урока! Два! — Аврора подняла два пальца. — И вас должны были предупредить, что Маргарита Ивановна подменит ее.

— Николай Степанович сказал, что будет урок экологии…

— Правильно. Вместо русского — урок экологии, вместо литературы — урок патриотического воспитания. Мы предупредили Маргариту Ивановну, вызвонили Петра Васильевича, и в итоге класс на урок не явился.

— Разрешите мне! — с места поднялся Сэм. Головы всех сидящих развернулись в его сторону.

— Саматов? Я слушаю…

Сергей заметил, что голос Авроры чуточку потеплел. И дело было не в инициативе Сэма, а в его папочке. Нет спонсора — нет проблем, в данном случае проблемы были. Поскольку с Сэмом, увы, приходилось считаться. И козлик Саматов это, конечно, прекрасно понимал.

— Видите ли, Аврора Георгиевна, произошло недоразумение. Я думаю, не стоит искать виноватых, поскольку виноваты, в общем-то, оказались все.

— Вот как? — на лице Авроры отразился сарказм.

— Именно так. Николай Степанович о приходе гостя нас не предупредил. К нашему великому сожалению. Возможно, даже забыл. Но его тоже можно понять. Очень уж много было на реке мусора. А у него там когда-то был дом, сад с огородиком. Словом, было, о чем вспомнить. Все-таки детство, ностальгия… — Сэм изобразил руками нечто неопределенное. Надо сказать, держался он весьма непринужденно, и Серега лишний раз позавидовал его артистической речи. То есть он настолько прибалдел от Сэмовских падежей и выверенных ударений, что смысл сказанного не сразу овладел сознанием. Между тем Сэм не собирался останавливаться.

— Тем не менее, — продолжил он, — класс на урок явился — и явился вовремя.

— Что, что? — брови Авроры Георгиевны поползли вверх. — Что ты такое говоришь!

— Мы пришли на урок литературы, как и положено по расписанию, но в кабинете никого не было. Видимо, Маргарита Ивановна была в учительской, а может, пошла встречать уважаемого гостя.

— Я… Я действительно несколько раз выходила… — пробормотала Маргарита Ивановна. — Петр Васильевич сидел сначала у меня…

— Об этом я и говорю, — Сэм сально улыбнулся. — Произошла нестыковка по времени, только и всего. Мы ждали в кабинете, а гость с Маргаритой Ивановной сидели в учительской. Когда же они, наконец, пришли, нас уже не было.

— Но мы… Мы пришли сразу после звонка.

— Не совсем, — мягко поправил Сэм. — Мы ждали вас, если не ошибаюсь, минут пять или семь, и только потом стали расходиться. После субботника, сами понимаете, все были грязные, многие сразу побежали в туалет мыться. Вот, собственно, и все. Если бы Маргарита Ивановна пришла чуть пораньше, она бы застала нас. Но, возможно, они разговорились с гостем и не заметили звонка…

— Мы заметили звонок! — голос Маргоши сорвался. Она стала понимать, куда клонит Сэм. — И смею вас заверить, мы не засиживались в учительской!

— Что ж, спросите ребят. — Сэм обиженно развел руками. — Они скажут, правду я говорю или нет.

— Спросим! — с оттенком угрозы пообещала Аврора. — Обязательно спросим!

— И Николая Степановича спросите.

— К сожалению, Николай Степанович болен, — в голосе завуча мелькнуло отчетливое замешательство.

— Можно поинтересоваться по телефону.

— Мы уже с ним говорили, Саматов. И еще поговорим. Попозже. А пока разговор идет с вами… Тенеев!

— А чё сразу я-то? — Гоша, успевший к этому времени развернуться и по-цивильному спрятать руки в карманы, качнулся на пятках. — Я вообще в угле стою, никого не трогаю.

— Не в угле, а в углу.

— Я и говорю. Стою тута, никого не трогаю…

— Ты подтверждаешь слова Саматова?

— Ну дак…

— Подтверждаешь или нет?

Гоша с вопросом воззрился на класс. Так было всегда, когда требовалась подсказка, а подсказки пню вроде Тенеева требовались постоянно. Вопроса Авроры он явно недопонял.

— Мы пришли вчера в класс вовремя, — подсказал ему Сэм, — а Маргариты Ивановны не было. Мы подумали, что она заболела и разошлись по домам.

— Так это было? — спросила Аврора Георгиевна.

— Ну да, — Гоша с готовностью кивнул.

— Вынь руки из карманов! Вот… А теперь повтори: так или не так.

— Так или не так…

— Ты издеваешься?

— Вы же сами сказали… Чё издеваюсь-то! — Гоша надулся. — Сэм ясно сказал: пришли и ушли, чё неясного-то?

— Тенеев!

— Ну?

— Вернись на место.

— Туда-сюда только гоняют… — Гоша разболтанной походкой двинулся к своей парте. — Прямо лошак какой…

— Ты лошара, а не лошак! — подсказал Женька. Гоша попытался смазать его по затылку, но не достал.

— Тенеев, на место! — Аврора Георгиевна взглянула на Маргариту Ивановну. Старенькое лицо литераторши пошло пунцовыми пятнами. Было видно, что она лихорадочно пытается восстановить в памяти события вчерашнего дня. Пальцы ее нервно сплетались и расплетались, силясь увязать узелком расплясавшиеся нервы. Увы, о забывчивости Маргоши знала вся школа, этим и воспользовался Сэм.

— Я, конечно, точно не помню, но мне кажется, мы не задерживались, — неуверенно произнесла она. — Это ведь не рядовое событие. И потом я заглядывала в кабинет несколько раз… Видела, как появились Чохов Сережа, Войцович Антоша, Герочка…

— Иерочка… — пропел дурным голосом Шама. Сидящий рядом Краб двинул локтем ему под ребра. Шама заткнулся.

Выдав в их сторону трассирующий взор, и убедившись, что все тихо и все мертвы, Аврора Георгиевна вновь перевела башенные орудия на бедную Маргошу.

— Когда именно они появились? — прокурорским тоном осведомилась она. — Я имею в виду Чохова, Войцовича и Митина.

— Ну, я точно не помню…

Серега уставился на собственные ладони, они снова начинали зудеть. Предчувствие беды витало в воздухе. Он ощущал ее аромат, и, верно, от этого снова начинали чесаться ладони.

— Чохов! Когда вы пришли на урок?.. Чохов, я к тебе обращаюсь. Встань!

— Оглох, Чех! К тебе обращаются, — квакнул с задних парт Митек.

Затравленно оглянувшись, Сергей поднялся. Пока поднимался, три раза произнес слово «блин» и пару раз еще одно непечатное слово. В самом деле, почему опять он? Почему не Антон, не Гера?

— Смотрите, у него уши красные! — хихикнул Кокер.

— Знает, мясо, чью собаку съело…

— Тихо! — Аврора Георгиевна шагнула ближе, неторопливо переложила тяжелую указку из левой руки в правую. Чтобы сподручнее — сообразил Серега. И снова выругался. Про себя, понятно. Чертовы уши и впрямь пылали. Должно быть, от дурных предчувствий.

— Объясни, Чохов, когда вы пришли в класс.

— Правду, Чех! Ничего, кроме правды!..

Смешки волной прокатились по рядам.

— Мы пришли вовремя, — выдавил из себя Сергей. — Перед самым звонком.

— Маргарита Ивановна в классе была?

— Нет, она сидела в учительской.

— Откуда ты знаешь?

— Мы мимо проходили, видели, как она там сидела с Петром Васильевичем.

— Понятно. Дальше…

— А что дальше? Пришли в класс, сели, стали ждать.

— Кто еще был в классе?

— Никого, — ляпнул Серега и только через секунду-другую осознал, что неминуемое свершилось. Момент истины каплей шлепнулся на пол и в мертвой тишине разорвался подобием бомбы.

— Ты хочешь сказать, что вы были в классе втроем?

— Нет…

— Что нет?

— Потом пришла Маргарита, а с ней Петр Васильевич.

— Ты хочешь сказать — Маргарита Ивановна?

— Ну да… Звонок прозвенел, они и пришли.

— Сразу после звонка? — голос Авроры Георгиевны наполнился тугим звоном. И тишина за спиной тоже свивалась в тугую пружину. Серега почти физически ожидал удара. Справа, слева и в спину… Да и Аврора могла приложить указкой. Хотя за что? За правду?

В панике он метнулся глазами к Маргарите Ивановне. Это было спасательным кругом, единственным, ради чего стоило всходить на плаху. Ее ведь дурой забывчивой выставляли! Самой настоящей. Мол, маразм и прочие дела. Что с такой взять… Но Маргоша глядела на него с надеждой.

— Да, — более уверенно сказал Серега. — Они пришли почти сразу. Потом Маргарита Ивановна принесла чай, привела девчонок с продленки. А затем… Затем вы пришли с новенькой.

— Расхожденьице, — констатировала Аврора. Казалась, она даже довольна неожиданным результатом. — Ты говоришь одно, Саматов — другое. Кому верить?

— А давайте проголосуем, — предложил Сэм. — Кто подтвердит мои слова, а кто слова Чеха.

— Давайте, — с удивительной легкостью согласилась Аврора. — Поднимите руки те, кто согласен с версией Саматова.

— Это Сэма, что ли? — на всякий случай уточнил Гоша. — Тогда, конечно…

— Поднимай грабли, перцы! — пробасил Шама.

Серега даже не пытался считать. Руки подняли все. Галерка даже пару ног взметнула. Хотя нет. Конечно, проголосовали не все. Уперев глаза в парту, рук не подняли Антон с Герой. А еще Ева Оршанская. Она в отличие от друзей с интересом крутила головой, обозревая голосующих. Тарасик Кареев смотрел, конечно, в сторону Анжелки. И делал все, как она. Поднятая рука его, правда, дрожала, но Сереге от этого было не легче.

— А вы чё, фуфелы, уснули? — Кокер ткнул Геру в спину, но тот лишь дернул плечом.

— Забавно… Получается, что Чохов говорит неправду? Оговаривает класс?

— Да Чахотка ваще всех прессует! — гаркнул Шама.

— Его самого надо прессануть!

— Еще обзываться любит! — пискнула Элла Дудкина. — Чего против всех-то?

— Значит, надо понимать так, — все тем же звенящим голосом произнесла Аврора Георгиевна, — что класс пришел на урок вовремя?

— Дак ясно же! Чех опоздал, блин, со своими мотылями, а теперь лажу гонит!

— Значит, он говорит неправду?

— Дак стопудово же!.. Врет, кизил, и не чернеет!..

Класс взорвался и взвыл. Кто-то швырнул в Серегу бумажным жевышем, Кокер почти сполз на сидении, пытаясь пнуть по Гериному портфелю. И все, как один, гудели и кривлялись, показывая друг другу опущенный вниз большой палец. Это им Федюня поведал про голосование в Колизее. Да и без его рассказов все по пять раз «Гладиатора» смотрели. Вот и голосовали электоратчики. Типа — за смерть и бойкот!

Серега, набычившись, смотрел на беснующийся класс и понимал, что это все, финиш. Такого в его жизни еще не было. Войнушка с отдельными кланами и отдельными пнями — это одно, и совсем другое, когда единым фронтом против него выступит весь класс. И наряду с дрожью внутри поднималось ответное злое чувство. Потому что он был прав! Сто раз прав! И нельзя было предавать Маргошу с ветераном. Даже ради раскрасавицы Анжелки! И плевать на Шаму с Сэмом, на Краба и Алика с Максом. Хотят войны — они ее получат. Потому что он не Гоша и не Кокер. Надо будет — всех по одиночке переловит. И объяснит, что к чему. Просто и доступно. А груша, подвешенная отчимом в спаленке, очень ему в этом поможет…

— Спасибо, Сережа! — с чувством произнесла Маргарита Ивановна. Голос ее потерялся во всеобщем реве, но Серега услышал. И даже кивнул в ответ. Глаза у литераторши увлажнились, но рук она больше не заламывала.

— Я пойду, Аврора Георгиевна. Вы уж меня, пожалуйста, отпустите…

Не дожидаясь ответа, Маргоша прижала к глазам платок и, подхватив сумочку, вышла из класса. Класс, между тем, продолжал буйствовать, и, самое странное, Аврора Георгиевна не делала ничего, чтобы усмирить разгулявшуюся стихию. Она просто стояла и смотрела. Без тени растерянности, без какого-либо испуга. Совсем как любопытствующий турист, забредший в зоопарк. И указка неспешно перекатывалась в ее полных руках. Синоним скипетра и державы, аналог шпаги и палаша.

 

Глава 2

Боевой совет держали в туалете на втором этаже — в сущности, на малышовой территории. Здесь было меньше шансов столкнуться с одноклассниками. Это вам не на одноименном сайте турусы разводить. В воздухе пахло реальной войной! Ну и, понятно, не только этим. Туалет все-таки. Не дендрарий.

Заскакивающие шпингалеты особо не смущали. Благо не борзели — шустро себе прыгали в кабинки, делали свои большие и маленькие дела и вылетали обратно.

— Как все однако сговорились, а? Не думал, что они такие уроды!

— А чего тут думать! — ругался Гера. — Всегда под чужую дудку плясали.

— И этот, Тайлунг, блин! — Серега молотнул в воздухе кулаком. — Как соловушка пел. Ни в одном глазу не поперхнулся.

— Сэм — тот еще дятел, — поддакнул Антоша. — Чего ему стесняться? Умеет врать.

— А видели, как Маргоша тряслась? Чуть не разревелась. Аврора ее специально канит, чтобы сваливала из школы.

— Правда, что ли?

— Ага, у Авроры племянница в лицее какую-то русофобию ведет — и здесь, типа, не прочь подхалтурить. А Маргоша мешает, по старости часов много не берет, а место занимает.

— Ты-то откуда знаешь?

— Слышал, как учителя в столовке калякали. Тоже, между прочим, Маргошу осуждали. Дескать, пенсионерша — вот и пусть сидит да радуется на своей пенсии.

— Тоже, значит, коряги! — рассудил Гера. — Марго — добрая.

— Даже чересчур… — Серега поскреб разбитые костяшки, подумал, что надо бы прижечь йодом. Когда по зубам бьешь, всегда потом какое-нибудь заражение. Особенно, если зубы не чищены. Как у Гоши или Васёны…

— Тут еще, главное, другая замутка, — продолжал свою волынку Гера. — Не просто ведь урок сорвали, а урок патриотизма. Вот и сделают Маргошу козой отпущения.

— Лучше бы нарков перещелкали, чем патриотизмом козырять!

— Они перещелкают, как же…

— А чего? Все ведь знают, что и у кого покупается. И Аврора, гадом буду, знает про Маринада и тех, кому он химию свою гонит.

— Думаешь, она тоже в доле?

— Может, и нет, но чего тогда молчит в тряпочку?

— Боится, понятно. Это не малышей по маковкам молотить!

— Само собой. Колеса — это такие башли! Вон, Рафик уже сейчас подсчитывает будущие барыши, говорит, с конопли своей мотоцикл к весне купит.

— А помните, как мы интернатовских бить ходили? — не к месту, а может, и к месту спросил Антон. Серега с Герой в унисон кивнули. Они помнили.

Тупая, в общем-то, история. Стыдная до не могу. Они тогда глупее, конечно, были, моложе, а все равно стыдно. Маринад уже тогда банчил на перекрестке. Деньги сужал под проценты, таблетки с марочками толкал. Шприцы с героином с собой не таскал, но подсказывал адреса. Народ и перся. Школяры, студенты из соседнего училища, обычные прохожие. От бабок Маринад к вечеру полнел, раздувался, как шар. Убегал, вытряхивал в закутке у Кентукки и снова возвращался с товаром. А в тот день он по дурости сунулся в интернат слабовидящих. Хотел расширить сферу влияния, интервент хренов! Но это ж особая зона, кто туда просто так суется? Вот ему и навешали кренделей.

Серега хорошо помнил, как шушукалась по углам ребятня, как тот же Шама с видом заговорщика обходил пацанов, напоминая, во сколько собираться и где. В итоге собралась толпа человек в тридцать — сразу классов из пяти. Сборная такая солянка. И двинулись к злосчастному интернату. Антошу и Геру с Серегой тоже сговорили. И пошли ведь, сами толком не понимая, куда идут, зачем. То есть потоптали Маринада, так лепота же! Еще и добавить бы по уму. А они, как бараны, шли к интернату мстить — горланили какую-то чушь, прохожих пугали. На территорию «слепошарых» вторглись, как какие-нибудь завоеватели. Малышня и все прочие вмиг свинтили в жилое здание. Воспитахи тоже попрятались. А они колобродили перед окнами, орали гадости, мусором кидались.

Что тогда чувствовал Серега? А разное. Было, конечно, чувство гадливости, но было и другое. Ощущение собственной силы, значимости какой-то. Все-таки они приперлись на чужую улицу, к чужим домам, а никто и не пикнул. Даже взросляки шарахались, когда видели такую стаю. И это пьянило. Серега тоже что-то орал и тоже ждал, когда же «слепошарые» выйдут на поединок. Драться особо не хотелось, но какой-то волчий зуд в крови присутствовал. И ведь вышли «слепошарые», не струсили. Человек десять из самых старших. У двоих в руках вафельные полотенчики с узлами на концах, у одного палка. Короче, полная чепуха — горстка против армады. Правда, многие уже тогда сознавали: как только начнется свалка, интернат проснется и оживет. Он и сейчас замер, припав к многочисленным окнам сотнями напряженных лиц. И конечно, выскочили бы на подмогу — от мала до велика. Уже не десять бы гавриков пластались с тридцатью, а пара сотен. И наваляли бы им круче, чем козлу Маринаду. Спасибо, кто-то из воспитах догадался вызвать милицию. Пара машин ППС моментально разрядила ситуацию. Приблизившимся богатырям в униформе находчивая ребятня тут же и разъяснила, что драться никто не собирался, — решали вопрос о товарищеском матче между школой и интернатом. Типа, значит, мячик погонять, счет залудить. Конечно, им не поверили, но на том все и завершилось. Кстати, Маринад, по слухам, был очень даже доволен. Как-никак за него вступилась вся школа. Значит, авторитет. Значит, статус. И от понимания того, что сыграли они в чужую игру — игру грязненькую да пахучую, Сереге долго еще хотелось потом отмыться.

Сейчас он тоже подошел к крану и тщательно ополоснул руки.

Первый бой, в общем-то, закончился успешно — два ноль. Гоша с Васёной сунулись было с претензиями, но получили по шарам. Гера бил Гошу, Серега — Васёну, Антон караулил сумки. Враг отступил с потерями, но все прекрасно понимали: это не бой, всего лишь увертюра. Двоих оболтусов пустили вперед, чтоб прощупать почву и настрой будущего противника. Троица наглядно доказала, что настрой у них самый решительный. Того же подвывающего Васёну Серега за ухо проволок шагов десять, пендалем спустил с лестницы. Однако за первым ходом обязан был последовать второй. Кто его сделает, сказать было сложно.

— И что теперь? — вздохнул Антоша.

— А что теперь? Ничего, — Серега с наигранной лихостью подпрыгнул, пытаясь достать лампу. Конечно, не достал. — Главное: вместе держаться, тогда не тронут.

— Бойкот объявят.

— Да пусть подавятся своим бойкотом. Чмошники рваные! Бойкот — плохо, когда один. А нас трое.

— И Ева четвертая. Она тоже руку не подняла.

— А чего ей поднимать, она же не видела ничего.

— Не скажи…

Серега поморщился. Где-то в груди отчетливо кольнуло, он знал причину. Занозы — даже самые застарелые — одним махом не выдергиваются. А уж он-то помнил отлично, что в пику Еве Оршанской Анжелка свою рученьку взметнула вверх с нордическим спокойствием. Небось и пальчиком вниз показывала. Гадина, короче. Предательница. Хотя про это лучше не думать. Сейчас, во всяком случае.

— Будем вместе держаться, никто ничего не сделает, — снова повторил он. — Что там в записке-то было?

Он спрашивал про записку, которую бросили им на парту перед самым звонком. Серега тогда сделал вид, что не видит бумажки, а вот Антоша подобрал. Может, зря, а может, и нет.

Достав из кармана сложенный вчетверо квадратик, Антон развернул его и с выражением зачитал:

— «После уроков готовьте жопы. Короче, кранты вам…», дальше тут непечатное.

Серега фыркнул. Он и сам догадывался, что непечатное. Это, кстати, было знаковым моментом в их дружбе. Табу на матерные слова. Ни Серега, ни Антон, ни Гера никогда не ругались. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже сейчас вон Антоша споткнулся и не прочел.

— Черная метка, блин! — Гера криво улыбнулся. — Чей почерк-то?

— Печатными буквами намалевали.

— Тоже, кстати, знак! — Серега взбодрился. — Опасаются, выходит. Знают, что почерк узнаем и задницу потом надерем.

— Конечно, опасаются. Потому и пугают.

— Пусть пугают, нам-то что? — задиристо вопросил Гера. — Кто у них есть-то из реальных бойцов? Гоша, что ли? Так получил уже в тыковку, не скоро вернется. Митек, Кокер, Димон — тоже не пляшут. Сами по себе они — ничто.

— Шама — подсказал Антон.

— Шама — да, сильный, но Серега рубился с ним в прошлом году, ничья получилась. Серому губы разбили, Шама фонарем потом сиял. Так что фифти-фифти. Сэм тоже не сунется. Этот кенарь всегда чужими руками жар загребает.

— А Алик с Максом?

— Ну эти, конечно, могут навалять. Но втихаря, когда никто не видит.

— И против троих тоже не сунутся, — подтвердил Серега. — Макс мне в третьем классе палкой в ухо ткнул, так я его крепко поколотил. Рубаху порвал и вокруг школы гонял. Не догнал, правда.

— Это да, он быстро бегает…

— Все равно — должен помнить.

— Не знаю, — усомнился Антоша. — Я слышал, они в карате неплохо продвинулись. Уже и пояса какие-то заработали.

— Да болтают больше! — фыркнул Гера. — В классе-то никто с ними по-настоящему не сходился. И с нами не сойдутся. Кишка слаба!

— А Краб? — напомнил Антон, и все трое немедленно загрустили. Потому что в случае с Крабом все и впрямь становилось гораздо серьезнее.

Краб водился с бывалой шпаной, да и сам по себе был опасен. Недаром его все знали — и старшаки, и Дюша с Клепой, и пацаны совсем уже из далеких районов. Даже Маринад перед ним лебезил. Считай, год или два Мишаня Крабов вообще ни с кем не дрался. В школе, понятно. Потому как аура, окружающая этого паренька, напоминала бронированный литой панцирь. Он и подтягивался больше всех, и на руках легко бегал. В секции, правда, никакие не ходил, но Серега видел однажды, как тот же перворазрядник Влас поднял брошенную Крабом перчатку и сплоховал.

То есть Краб тогда слонялся со своей компахой возле стадиона и, углядев тренирующегося Серегу, решил подойти. Поболтали, конечно, немного — о школе, о боксе, о прочих пустяках. Татуированной своей ручищей Краб при этом крутил и подбрасывал царский пятак. Он всегда что-нибудь такое крутил в пальцах — какие-нибудь блесткие безделушки: цепочки, ножички, свинцовые шары, а в этот раз притащил старинный пятак. Сидя на корточках, раскручивал его волчком на асфальте, потом подбрасывал, ловил и смотрел, что выпадало. Ну а Влас, проходя мимо, решил блеснуть реакцией — взял и поймал подброшенный пятачок.

Серега тогда здорово напрягся. Потому что Краба давно не били, обходили стороной, боялись. Но и Влас был не стручком зеленым — гордость секции, практически чемпион среди салаг-средневесов. А посему предсказать результат возможного конфликта было невозможно.

— Классная медь! Подаришь? — Влас крутил монету в руке и улыбчиво поблескивал здоровыми зубами. Верткий, как ртуть, стройный и сильный, он возвышался над ними, как Гулливер над недомерками-лилипутами.

Краб не ответил. Словно взрослый, умудренный дед, он давал «внучку» наиграться новой забавой. И лишь когда Влас сунул пятак в кармашек трико, Краб сипло попросил:

— Денежку верни.

И так он это сказал — без заискивающих интонаций, наперед уверенный в своей мощи, что Серега сразу понял: конфликта не избежать. Краб глотку порвет за свой пятак и ни на какие разряды не посмотрит. То есть он-то понял, а Влас — нет. Ученик лицея, этот симпатяга спортсмен и жил-то в другом районе, знать не зная ничего о Гарлеме. И про Краба он тоже ничего не знал.

— Да брось ты! Пятак — он и есть пятак. Могу рублевич за него дать, — Влас продолжал пританцовывать рядом. Может, пустись он наутек, у него был бы шанс сохранить «денежку», но бегать от кого бы то ни было Влас еще не был приучен.

Краб медленно поднялся. Не таким уж мелким он и оказался. Пониже, конечно, Власа, но как-то это вдруг потерялось. Стоило ему поднять оловянный свой взгляд, и люди сами собой поджимались, напрочь забывали про рост и мускулы.

— Монетку, — тихо и тяжело произнес Мишаня и взял правой рукой Власа за воротник, левую перевернул вверх ладонью. — Достал и вернул.

Серега знал, что Краб левша и бьет левой. Бьет так, что иные сразу слетают с катушек. Все, кто хоть раз пересекался с Крабом, начинали коситься на его левую «клешню». И Серега косился. Потому что тоже когда-то хлестался с Мишаней. По счастью, давным-давно…

Влас не струсил, однако что-то такое тоже почувствовал. Во всяком случае, его проняло. Метнув озадаченный взор в сторону Сереги, он достал пятак.

— Может, обменяешь на что-нибудь? — все-таки предложил он. — Забавный пятачок, я бы взял.

— В другом месте возьмешь, — Краб небрежно сгреб монету, не отпуская ворота, оттолкнул от себя Власа. — Свободен, дятел.

Влас отшатнулся. Качнулся туда-сюда, не зная, как поступить, но перелом уже произошел. Мишаня Крабов четко показал, кто здесь играет первую скрипку, и ясно было, что он в грош не ставит разряды и мускулы Власа.

Уже потом, как бы ненароком, Влас поинтересовался у Сереги, что это за тип, и Серега не стал его успокаивать, заверив, что Краб — в самом деле зверь, с которым лучше не связываться.

А вот теперь этот «зверь» держал сторону Сэма, и троице было о чем призадуматься. Как ни крути, но Мишаня отрывался на острове вместе со всеми — и пиво глушил, и из ружьишек, наверняка, пострелял-побаловался. Сэм к этому уличному королевичу давно подкатывал, только Крабов до сих пор держался. Однако вода камень точит — подточила, должно быть, и Мишаню.

— Буду с ножиком ходить, — решил Серега.

— У него тоже наверняка есть.

— Мне что — лом с собой таскать?

— Лучше пулемет… — Гера вздохнул, и они замолчали.

Муха, вьющаяся под потолком, села, наконец, на плафон, потирая лапки, уставилась на ребят. Точно в предвкушении скорой расправы.

— Как думаете, эти уроды нас ждут?

— Может, и ждут, — Серега приблизился к окну, потянул на себя скрипучую фрамугу. — Сейчас поглядим.

— Ну? Чего там?

— Вроде все как обычно: тусня тусуется, куряги курят…

Окна туалетов выходили как раз на гаражи. Высунувшись по пояс, Серега провел более уточненную рекогносцировку. Над пятачком вился вулканический дымок, — «куряги», верно, жгли на костре прошлогодние учебники. По крышам гаражей с воплями сигали первоклашки, далеко-далеко брела старушка в ботах и стареньком пальто. Серега закрутил головой.

Слева было вроде пусто, справа красовалась девчачья компактная стайка из девятого «Б». Прекрасный пол гонял по кругу бутыль, умело отпивал по глотку. Отмечали, должно быть, начало учебного года, будущих женихов, теплую осень. Закусывали теми же сигаретками. Глоток — вдох, хороший глоток — хороший вдох. Не йогуртом же, в самом деле, закусывать!

В недрах школы прозвенел звонок, и к черному ходу от гаражей неспешно потянулись старшаки. Впереди — массивный и широкогрудый Стас, мастер спорта по вольной борьбе, краса и гордость школы. За ним — Росля, нескладный ученичок, кого-то и где-то на каких-то олимпиадах побеждавший. Гигант мысли, в общем. Прочих одиннадцатиклашек, а были среди них и девчонки, Серега не знал. То есть лица были знакомы, но имен не помнил. Да и зачем? Он не завуч, чтобы всех знать.

— Чисто, — сообщил он своим. — Если бы караулили, наверняка бы собрались здесь.

— Почему же, — могут и со стороны парадного караулить, — предположил Гера.

— Могут-то могут, но там улица, значит — прохожие. Какой смысл ждать, если драться все равно не дадут?

Антоша был, как всегда логичен. На улице их метелить глупо, в школе тоже потайных мест немного. Тотчас поднимется буза, в три секунды примчится кто-нибудь из учителей. И охрана подоспеет. Сегодня в школах кругом охрана да тревожные кнопки. Терроризм. Хотя тому же Маринаду на кнопки плевать. И никто его не рихтует насчет можно и нельзя. Влегкую заглядывает — толкает порошки с таблетками, и вроде пока ничего…

Мимо лица что-то пролетело. Бам-с! Серега посмотрел вниз. Кусок штукатурки разлетелся, ударив по стриженному затылку Стаса. Атлет, крякнув, вскинул голову. Кто-то из девчонок звонко рассмеялся. Взбешенные глазки встретились с Серегиным взглядом. Парнишка виновато улыбнулся, неловко отодвинулся от окна. Еще подумают, что он тоже смеется. Штукатурка, конечно, не кирпич, но ощущения вряд ли приятные…

— Я предлагаю все-таки вооружиться, — сказал Гера. — Взять по отрезку трубы и спрятать в рукавах. Если сунется кто из салаг, по-простому наваляем. А если, скажем, толпа или Краб со своими выползут, тогда железки в ход пустим.

— А если убьешь кого? — поежился Антон.

— Ты считаешь: будет лучше, если пришибут тебя?

— Все равно, железо — это опасно.

— Ну ты даешь! В пацифиста играешь? Только знаешь, что с такими пацифистами делают? Скажи ему, Серый!

— Ну-у… — ответить Серега не успел. От мощного пинкаря дверь в туалет распахнулась, металлической ручкой вмазалась в кафельную стену. В туалет ворвался Стас. Лицо его пылало, глаза стали темными, абсолютно ненормальными.

— Вот он, паршивец! — мастер по вольной борьбе быком ринулся вперед. Челюсть у Сереги отвисла. Он по-прежнему сидел на подоконнике и глуповато следил за атакой. Что-либо объяснить или просто попытаться защититься представлялось невозможным. Цунами на то и цунами, чтобы крушить и разбрасывать. Отшвырнув оказавшегося на пути Антона, Стас подскочил к Сергею.

— Я… — начал было парнишка, и в следующую секунду два молота-шатуна поочередно встряхнули ему голову. В лоб, в челюсть и куда-то в переносицу. Аж хрустнуло что-то под глазами. Сверкнуло падающим солнцем, вытолкнуло через горло теплым и булькающим. Затылком Серега ударился о раму, а после полетел на пол, приложившись лицом еще и к полу. Мир, дрожащий и холодный, обнял Серегу, ладонью огладил щеку и вдруг рванул-потащил за собой. Прямо вниз — сквозь бетонные перекрытия, в подвальную могильную мглу. Серега забил руками и ногами, пытаясь выплыть обратно. Умирать отчаянно не хотелось.

 

Глава 3

Это напоминало пушку. Может, и не «дору», но тоже преогромную. Серегу положили на лафет, велели вытянуть руки по швам, запретили шевелиться. Тонко запели невидимые моторы, мальчугана потянуло в ствол. Точь-в-точь как снаряд! Серега тут же запаниковал. Так хоронили когда-то отца. В крематории. Там, правда, человек опускался вниз, но какая, в сущности, разница! Он-то пока был живой!

— Спокойнее, малец, не двигайся!

Серегу погладили по плечу. Он плохо видел, — щеки и лоб сдавили глазные яблоки, оставив лишь узкие щелочки амбразур. Сквозь эти амбразуры Серега и разобрал, что кругом стоят люди в белых халатах, а одна из медсестер придерживает его руки, безуспешно поправляя Серегин подголовник. Он хотел было ей помочь, но не смог. Затылок угодил в подобие резинового седла, — прямо тиски прокрустовы! Ни шевельнуться, ни повернуться. Ни вправо, ни влево.

— Я это… Живой пока, — Серега сам поразился собственному голосу. То есть когда-то он уже слышал себя, но тут было нечто особенное. Прямо какое-то мычание ягнят. А точнее — ягненка. Да еще пропущенное через длинную гулкую трубу.

— Живой. Конечно, живой. Не волнуйся.

— А куда это меня?

— Магниторезонансная томография, слышал о такой?

Серега собрался было помотать головой, но не смог.

— Сделаем снимок головы, посмотрим, нет ли гематом или трещин.

— A-а… Типа, рентгена.

— Только точнее и безопаснее. Потому что не радиация, а магнитное поле. Может, даже увидишь что-нибудь космическое.

— Нормально… — Серега криво улыбнулся. — А глаза закрывать?

— Как хочешь. Главное, не шевелись.

Моторы под спиной снова загудели, гигантский ствол заглотил мальчугана. Зазвенело в ушах, затрещало над головой. Серега прикрыл глаза. Грохот нарастал, бил подобием молний. Едва заметными толчками орудийный лафет смещался, и жуткие магниты над головой расстреливали Серегину черепушку порциями невидимой дроби. Сознание подростка раздвоилось. Может, от бешено вращающихся магнитов, а может, от укола, который вкатили ребята из скорой. Это вроде бы Антоша вызвал. Гера — тот сразу на Стаса прыгнул, все равно как шимпанзе, — пытался защитить. А Антон по-своему рассудил: выскочил из туалета, по сотовому вызвал ментов и скорую. Молодец, если разобраться, но Теркина помощь казалась Сереге ценнее. Стас, к слову сказать, и ему смазал локтем. Легонько так, но Гера отлетел к кабинкам, чуть не пробив спиной фанерную дверь. А вот менты приехали вовремя, даже скорую обогнали. Думали, наверное, террорист какой в школу пробрался. Взяли Стаса прямо в туалете, наручники даже натянули. Он ментов, кстати, тоже хотел по углам раскидать — и раскидал бы, да на спеца нарвался. Заработал ногой в ухо и сник. А потом… Потом Серега уже не помнил. То ли кровью начал захлебываться, то ли снова отрубился.

Его и сейчас клонило в сон. И медом растекалось по телу умиротворение. Его поднимало ввысь — над магнитотроном, над зданием больницы, и подросток начинал видеть окружающее пространство. То есть даже не город, не планету, а вообще все. Такое происходило с ним впервые. Солнце, луна, звезды — все превратилось в единую с соболиными блестками паутину. Как будто морозный, радужный снегопад взял и остановился. Стоп-кадр в полном объеме. И каждая снежинка-звездочка — человек, и между всеми угадываются свои лучики каналы. Туда-сюда проскакивают искорки-сигналы, и все в мире общее, все могут слышать друг друга. Хотя не всегда слышат. Серега, кажется, слышал. Снежинки не падали, но вращались, и каждая мерцала своим особенным светом. Одна из них была бабушкой, Серега хорошо ее помнил, а та, что поближе, конечно, горела в папиных ладонях. Все равно как огонек папироски. Хотя отец никогда не курил. Но вот костры любил разжигать, и сына учил, как экономичнее расставлять поленья — «звездочкой», «поленницей», «колодцем». В любое время года мог от одной спички запалить уютный костерок. Небольшой, нешумный, долгоиграющий. И лучшего занятия у Сереги не было, кроме как сидеть, прижавшись к отцу, и глядеть в огонь. Угли медлительно мигали, обнажая и скрывая алые зрачки саламандр. Словно многолапое смешное чудовище, костер принимался суетливо потирать ладоши, а то превращался вдруг в скопище маленьких ламинарий — ярко-красных, угодивших в вертлявое течение.

И все самое лучшее, самое теплое, от смеха до слез — все таилось в одной маленькой звездочке, в целости и сохранности сберегая память о прошлом и будущем. Удивительно, но Серега ясно видел: будущее хранилось здесь же, рядом с его прошлым, все равно как пара соседствующих книжек. И та, что таила в себе будущее, была удивительно толстой — страниц под тысячу или того больше. Он должен был родиться еще раз, и еще… А близкие люди водили вокруг хоровод, искристым облаком кружа над костром, даже не думая затухать. Далеко и отстраненно Серега чувствовал, что по щекам его катятся слезы. Не вниз, а куда-то в стороны — к ушам. И чудо-томограф их, наверное, тоже снимал на свою чувствительную пленку, чтобы удивить, а может, насмешить шибко умных врачей.

В полузабытьи он пропустил момент извлечения из пушки. Его продолжало кружить там — в волшебном мире, где-то над и где-то вне, Серега даже не знал, как правильно это именуется. Знал только, что мир этот есть, что даже искать его не надо. Он вокруг и он внутри, пусть даже его не всегда видишь и редко чувствуешь…

— Теперь быстренько в операционную! У нас там второго уже подвозят.

— Тогда я ставлю капельницу?

— Конечно, ставьте…

Серега все слышал, но мало что понимал. Кажется, врачи спешили. Как спешил вокруг и весь мир. И за его сломанный нос они взялись, чуть ли не пританцовывая. Что-то с хрустом взгрызалось в переносицу, Сереге начинало казаться, что щипцами копаются прямо в мозгу. Пару раз инструмент срывался, хирург в голос чертыхался, и Серега хрипло посмеивался:

— Мало каши ели…

Голос напоминал блеяние простуженной овцы, но хирург с медсестрами тоже похмыкивали.

— Шутник попался! Лежит под ножами — и шутит…

И стоящая рядом медсестра, наверняка, безумно красивая, бесконечно добрая, продолжала поглаживать Серегину руку. То ли успокаивала, то ли уговаривала пошутить еще. И Серега рад был ее повеселить.

— Вы там не забудьте чего-нибудь…

— Что, что?

— Ну, обычно доктора забывают какую-нибудь ерунду. Ножницы там в животе, скальпели… Зашивают все, заклеивают, а потом вспоминают.

— Не волнуйся, у нас тут все посчитано и пронумеровано. Инструмент английский, дорогущий. Так что ничего не оставим…

А в общем с ним управились быстро. Что именно они делали, Серега так и не понял. Онемение глушило боль, а лекарства продолжали вытворять с сознанием забавные фокусы.

— Ну все, шутник! Отправляйся досыпать, а потом на поправку.

Серега вспомнил, что надо быть вежливым.

— Спасибо. Заходите в гости.

— Если в палату, то зайдем и не раз… Лидочка, добавь ему акранита с новокаинчиком. А то отправится гулять по больнице.

Ласковые руки медсестры снова пришли в движение, Серега почувствовал легкий укол. Словно комарик укусил. По венам поползла жаркая волна. Как вулканическая пузырящаяся лава. Все выше и выше, до горла, до полушарий. Серега уснул.

* * *

«Немного холодно в кедах! — вопил Чиж. — Но это фигня!..»

Серега слушал и барабанил по собственному колену. Плеер ему притащил вчера Антоша. Можно сказать, подарил. И записей скачал, наверное, песен под триста. Конечно, по своему вкусу выбирал, но вкусы у них во многом совпадали. То есть от Чижа Серега не шибко фанател, но некоторые песни ему, действительно, нравились. Эта, например, или про солдатика, что «стрельнул в себя и больше ни при чем»… С музыкой болеть было проще и веселее. Голова все еще ныла, из ноздрей, словно бивни торчали огромные турунды, дышать приходилось ртом, но музыка все скрашивала.

В крохотной палате справа лежал дед Семен — старенький, но вполне боевой дед. Серега всерьез ревновал его к Лидочке — пухленькой медсестре, что держала его за руку на операции. Так уж протекала больничная жизнь. В Лидочку влюблялись все, потому что за руку ей приходилось держать каждого оперируемого пациента. Вот и дед уже не раз пытался ее приобнять, чмокнуть в ладошку. Серега давно забросал бы его подушками, да тоже жалел. У себя на даче дед Семен чистил грядки, споткнулся о древесный корень и бацнулся головой в чугунную ванну. «Чуть мозги не расплескал, — весело пересказывал он. — Часа три пролежал без сознания, потом ползком добрался до дороги. Там меня чуть было не переехали, смеркалось уже, — мало ли что там валяется. Спасибо, тормоза у машины добрые оказались — в паре сантиметров встал! В общем, подобрали-обобрали и в больницу»… Дед жизнерадостно смеялся. Вероятно, действие наркотических лекарств, вкачиваемых во время операции, у него затянулось…

Слева от Сереги томился выздоравливающий Боб, парень лет двадцати, длинный и непутевый. То есть звали его Борисом, но сам он представлялся как Боб, — наверное, Бобом и был по жизни. Потому что попал сюда за прыщи и фурункулы. Выдавливал их почем зря и довыдавливался, дурила. В один прекрасный день получил заражение крови и чуть даже не помер. Когда добрался до травмпункта, голова у него напоминала хороших размеров арбуз. Ни слышать, ни говорить этот умник уже не мог. Полная, короче, гангрена.

Сейчас, впрочем, у Боба все нормализовалось — и стул, и речь, и даже физия. Неделя очищающих процедур вновь превратила его в человека. И конечно, парень вовсю уже ковырял какими-то щепочками в ушах и зубах, прицеливался к шелушинкам на лице. Врачи в сотый раз твердили ему об опасности выдавливания угрей и прыщей, но удержаться Боб был не в состоянии. Пальцы его сами искали что бы такое почесать, сцарапать и выдавить. Конченный, в общем, был человек.

Кстати, именно Боб подсказал Сереге один из вариантов мести. Прыщи — это ведь прежде всего загрязненный кишечник, — твердили доктора, а раз так, то пациента следует пичкать слабительным. Чистили, в общем, Боба, как могли и умели. Ему это, само собой, не нравилось, да и кому понравится? В любой момент посреди самого жаркого спора он мог, вдруг, вскочить с койки и семенящим шагом ринуться вон из палаты. Лицо у него при этом делалось бледно-лиловым, глаза обретали собачью сосредоточенность. Словом, лекарство Бобу давали хорошее. Что называется — внезапное. Именно это лекарство Серега и задумал спереть однажды у медсестер. Ну а после в школьной столовке всыпать все это в компот Стасу и малость подождать. Потому что если сработает посреди урока — да еще у грозной Авроры, что вела у старшаков этику и никого обычно в туалет не отпускала, то шутка выйдет замечательная.

Хотя… Все равно мелконькая получалась месть. Типа, подножка из-за угла, а такие заугольные пакости вряд ли кого-нибудь красят. Можно, конечно, подойти и шаркнуть по роже водяной бомбочкой — прилюдно. Только чтоб в бомбочке не вода была, а какие-нибудь чернила. И пусть потом отмывается.

А лучше всего аппарат изобрести, чтоб встал под него — и на час-полтора превращаешься в супермена. Чтобы пресс титановый и кулаки, как у Кости Цзю. А на переменке у тех же гаражей да при свидетелях честно подвалить один на один. Стас, конечно, тот еще буйвол, — кирпичи, наверное, выковыривает из стен, но против Цзю обломается. Серега почти воочию видел, как подходит к Стасу, как с улыбкой качает головой. Нехорошо, мол, куча-могуча. За носяру ответ держать придется… Тот, конечно, процедит в ответ какую-нибудь гадость, пошлет, скажем, — и раз! Момент истины! А после — гостинец в ухо! И тут же третьим в брюхо — с красивым крюком по печени. Стас хрипит, валится, и тут же кто-нибудь из своих подскакивает, громко начинает считать, но считать бессмысленно, — нокаут чистый. «Куча-могуча» растеклась, лежит, не шевелится. И тогда уже момент истины номер два — тот самый, что зовется звездным. Под сотнями восторженных взоров, покачивая по-кукольному расставленными руками, точь-в-точь как у Сильвестра какого-нибудь Сталлоне, Серега неторопливо вернется в школу. А там уже и шепотки полетят за спиной, и губки начнет кусать пунцовая от осознания собственной вины Анжелка…

Серега вздохнул. Увы, грезы — это всего лишь грезы. До истинных боевых гроз им, к сожалению, как до луны и до солнца.

Чижа в наушниках сменил Никольский, затянув почти классическое: «Когда поймешь умом, что ты один на свете»… Вообще-то Никольского Серега любил, но сегодня решительно перескочил на десяток песен вперед. Потому что одиночества не было, — после операции он это знал совершенно точно. Близкие искры и звезды парили справа и слева, стоило только протянуть руку. Те же Боб с дедом Семеном за три дня совместной лёжки стали почти родными. Вчера вот приходил Антон, а сразу после него приехала мама с пакетом пирожков и литровой банкой киселя. Пирожки, правда, в горло не лезли — после операции было еще больно, но кисель Серега уконтрапупил с большим удовольствием. И на коленях у мамы тоже успел полежать. Совсем как в детстве. А она, похоже, была и рада. Где еще урвешь минутку, когда взрослого сына можно приласкать да погладить. Они поговорили о школе, о Ленкиных успехах, немного повспоминали о прошлом. Ужас, конечно, но у Сереги, оказывается, было уже свое прошлое — далекое и не очень, счастливое, в котором обитал еще живой отец, и буднично-нелепое — с отчетливым привкусом слез, с вечерним бдением за уроками и бессонными ночными часами, когда вспоминалось больше, чем мечталось.

Словом, назвать больницу курортом было нельзя, но унывать Серега не собирался. Нос его чудовищно распух, постоянно болела голова, после капельниц бешено тянуло в туалет, и тем не менее бодрое настроение мальчугана не покидало.

Странная, в общем-то вещь — лежать в больнице и радоваться собственной слабости. Ведь будили-то по-фашистки — ровно в шесть утра! Заставляли переворачиваться на живот и подставлять задницы под больнючие уколы. А потом начинались капельницы с турундами, утренние и дневные осмотры, на которых Серега крепко жмурил глаза и шипел, чтобы не заорать.

— Прямо как кобра! — хохмил главный хирург и продолжал копаться в Серегином носу. Не пальцами, понятно, — жуткими своими железками. Серега не сомневался, что в прошлой жизни эскулап был искусным палачом, а теперь вот замаскировался под хирурга. Всякий раз мальчугану хотелось пробежаться пару раз по потолку, боднуть хирурга в могучую грудь и выскочить в окно. Однако он терпел, как партизан, стоически утирал капавшие с подбородка слезы, а позже, выходя в коридор, счастливо улыбался. После перенесенных мук жизнь блистала и переливалась особенно ярко.

И еще… Серега понял, что влюбчив. Прямо как заяц какой. Вся больница любила медсестру Лидочку, и он тоже успел ее полюбить. Увы, не любить Лидочку казалось невозможным. Конечно, образ феи ей придавала больница, и уже не раз Сереге приходила в голову циничная мысль о том, что, возможно, вне больницы Лидочка становилась серенькой и заурядной девчушкой. Все равно как Золушка после полуночи. Наверное, и кавалеров у нее «на воле» не было. Потому что была она толстенькой и иксоногой, потому что стремительно краснела от любого пустяка. Однако здесь, в больнице, работали иные магические правила, и согласно означенным правилам статус Лидочки повышался до бесспорной королевы. Белая шапочка, широко расставленные глаза, русые, убранные в косу волосы превращали ее в само совершенство. Кстати, коса у Лидочки была вполне приличной — длиной чуть ли не до поясницы и толщиной — в руку. В детстве, наверное, таскали за эту косу все, кому не лень. Теперь же косой восхищались. И Серега тоже восхищался.

В школе когда-то они учили стихотворение: «Унылая пора, очей очарованье…» — ну и что-то там дальше про прощальную красу. Они декламировали: «косу» — и дружно при этом смотрели на Катю Елькину с ее русой косой-красой. Но коса Лидочки была вдвое длиннее и втрое толще. Куда там Елькинской косице! Ужик рядом с анакондой! И неудивительно, что Сергей был по-пушкински очарован. Белой шапочкой, аккуратным, всегда выглаженным халатиком и косой набекрень. То есть косу Лидочка все время поправляла, свешивая то вправо, то влево, но коса никуда и никак не желала помещаться — все равно как хорошенький удав-боа, переброшенный через плечо. За такую косу и дергать-то казалось неприличным — разве что взять на руки, украсить бантом и ласкать, гладить, точно шелковистого, теплого кота.

Конечно, оставалась еще Анжелка — предательница и выдра, променявшая Серегу на шашлыки, но такие раны так просто не затягиваются. Все-таки не фурункул, чтобы взять и выдавить. Один вон попробовал, — и что вышло? Гангрену схлопотал. А тут — чувство. Наверное, даже настоящее. Так что об Анжелке Серега старался не думать. В снах, конечно, видел и вновь растекался мороженым по летнему асфальту, а наяву стирал ластиком и с удовольствием отвлекался на косу Лидочки, на Антохин музон…

Дверь приоткрылась, и Серега распахнул рот. То есть, рот у него по причине турунд и так было все время распахнут, но тут, видимо, растворился еще шире. Потому что в палату вошли Гера и Ева.

 

Глава 4

Конечно, они тоже принесли ему гостинцев, но главное, что пришли вместе, и это было неожиданно. Само собой, Геру Серега ожидал — даже ни грамма не сомневался, что верный дружок зайдет проведать, однако появление Евы его смутило. Лидочка только-только поставила ему капельницу, так что ни сесть, ни встать он не мог. Приподняв голову, Серега выдернул пищалки из ушей, выключил плеер, поспешно пригладил на голове чертов вихор.

— Привет, герой!

— Привет… — он бестолково заметался взглядом. — Там вроде есть пара табуретов…

— Да ты не дергайся, мы найдем место, — Гера преспокойно кивнул Бобу и деду Семену. — Я Гера, а это Ева. С соседом вашим немного поболтаем.

Дед Семен улыбнулся, Боб деликатно поднялся, подхватив какую-то книжонку с вампирьей рожей на обложке, вышел в коридор.

— Вот, короче… Пришли навестить, — Гера бухнулся на кровать Боба, поставил пакет на пол. — Яблоки принесли, банку с персиками. Ты вроде любишь.

— Спасибо…

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Ева.

— Терпимо. Дышать только непривычно. Все равно как рыба без воды.

— Да уж, представляю себе… — Ева присела на Серегину койку, выпростала из своих длиннющих рукавов худенькие кисти, осторожно взяла его за руку. Серега даже задохнулся. Неужто они все так умеют? В точности ведь повторила движение Лидочки! И непрошено застучало-заколотилось в ушах сердце, — как-то уж само так вышло. Серега понял: еще немного — и он влюбится. На этот раз уже в Еву. Получалась какая-то чехарда. Вчера в одну, сегодня в другую, а завтра в третью? Или так действовали на него здешние лекарства?

— Долго еще тут проваляешься? — поинтересовался Гера.

— Хирург сказал: дней десять, — заторможено произнес он. — Кости, конечно, не до конца срастутся, но обещают выписать.

— Значит, точно, не помрешь? — разочарованно протянул Гера. — А то мы всем говорим, что Стас тебе череп проломил.

— Обрадовался… Только нос с перегородкой, — Серега покосился на Еву. — Плюс сотрясение. Небольшое, правда.

— Это хорошо, что небольшое. Мозги в нашей жизни еще пригодятся, — Гера оглянулся на деда Семена, перешел зачем-то на шепот: — Ты знаешь, какой кипеш поднялся потом? Стаса-то в СИЗО засандалили.

— Да ну?

— Как раз к брату и попал. Я даже хотел шепнуть, чтоб его там почморили немного, а его — бэмс! — и выпустили. Типа, на поруки. Тренер бумажку от мэрии выпросил, и родичи свои каналы подключили. Он же юниор, блин, чуть ли не первый кандидат в сборную России!

— И что?

— Ничего. Могли вообще все в ноль списать. Да твоя мать на дыбки поднялась — тоже сделала ход. Сюда прибежала, врачей обошла, получила полный букет бумаженций на твой счет. Типа, переломы-гематомы, все с печатью и нужными подписями. Мы с Антохой, между прочим, тоже заявы написали. Аж в трех экземплярах! Ну и пошла-покатила телега.

— Какая телега? — не понял Серега.

— Такая… Уголовное дело завели! Избиение с причинением особо тяжких телесных повреждений.

— Какие там тяжкие-то…

— Нормально все! Чё ты тушуешься! — Гера фыркнул. — Другого вообще могли угробить. Хорошо, у тебя шарабан железобетонный! А если бы он, гад, первоклашку какого начал месить, прикидываешь? Это своими-то кувалдами! Знаешь, сколько он от груди жмет? Пацаны говорят — штангу под двести кэгэ на три раза! Короче, совсем крыша съехала. Юниор хренов. Чего он вообще на нас кинулся?

— Ясно чего. Ему штукатурка на затылок шмякнулась.

— А ты при чем? Ты, что ли, эту штукатурку кинул?

— Нет, конечно…

— Вот и не фиг быковать. Олимпиец, блин! Разобрался бы сначала, у нас спросил… Короче, матушка твоя нормально сработала. И отчим письма куда надо заслал…

— Вообще-то мама вчера забегала, но ничего такого не рассказывала.

— Правильно! Чего сына зря дергать. Мамы на то и мамы, чтобы уродов разных в чувство приводить…

А в чувство она его, действительно, привела. Серега в очередной раз бешено скучал — бродил по больнице сомнамбулой, ничего не видел, не слышал, а тут вдруг Ленка своей обычной припрыжечкой навстречу и мама… Ленка, правда, рассмеялась, разглядев «бивни» брата, но это его только повеселило. И всю тоску Серегину как рукой сняло. Потому что нахохотался над Ленкиными историями, потому что снова полежал у мамы на коленях…

— Не-е, она у тебя молоток! — Гера хмыкнул. — Я прямо не ожидал. Такую карусель замутила! Теперь фиг у них это дело с рук сойдет. Не отмажутся.

— Вот, черт! — Серега разволновался. Такого поворота он не ожидал. Еще и Ева продолжала держать его за руку. То и дело с испугом посматривала на иглу, прячущуюся в вене и снова успокаивающе поглаживала. Жалела, что ли? Серега никак не мог разобраться в своих чувствах. Но было приятно. Скорбящий друг, рыдающая героиня, — ну и он, герой, понятно, весь из себя раненный. Все как в глупых фильмах.

— А попробуют отмазать, так Антоха штуку одну придумал, — продолжал обвинительную речь Гера. — Знаешь, как в мультяхах про Дикий Запад, — там еще листовки расклеивали с надписью: «wanted…». И имя, значит, какого-нибудь бандюгана.

— Стенд: «Их разыскивает милиция», — более доходчиво пояснила Ева Оршанская.

— Во-во! Антоша фото этого гамадрила возьмет, — его ж у нас на всех стенах вывесили — гордость, блин, школы! — и сканернет незаметненько. Потом перешлепает на такую же листовку, но с другим текстом. Типа, разыскивается особо опасный маньяк. Нападает на детей и прочая фигня… А после развесим по всему городу — в метро там, на заборах, в троллейбусах.

— Это, пожалуй, чересчур, — усомнился Серега.

— А тебе париться здесь не чересчур? Носяра, как у слона, иглы вон в вены загоняют, — а вдруг пузырек с воздухом попадет? Дойдет до сердца, и копец!.. А что? Я читал про такое!

Все трое уставились на систему. В колпачке фильтра часто капало, прозрачный, сбегающий к руке проводок был девственно чист, никаких пузырьков в нем не наблюдалось.

— Все равно, — пробурчал неуступчиво Гера. — Вон какой носяра! А вдруг таким и останется?

Серега испуганно покосился на Еву.

— Все нормально, — успокоила она. — Совсем не так страшно, как он говорит. А через месяц-другой совсем придет в норму.

Она говорила со спокойной уверенностью, и Серега ей поверил. В хорошее всегда верится быстро.

— Ладно, с этим гадом я сам разберусь. Тоже есть кое-какие идейки.

— Идейки? — заинтересовался Гера.

— Ага. Но об этом как-нибудь потом. Лучше расскажите, как там наши?

— Какие еще наши?

— Ну-у, Клавдия, класс…

— А чего… Тоже в откатку пошли. Сначала-то про бойкот шушукались, а потом про тебя со Стасом узнали и заткнулись. Кое-кто, понятно, радовался поначалу, — ну так что с них взять, — идиоты же. Клавдия нюни разводит, ты ведь знаешь ее. Ей одного Кокера хватало, чтобы до кондратия дойти, а тут вон какая париловка началась. Аврора на собрание приходила, сходу всем по морде надавала. Указкой по столу раз пять треснула. Мы думали — сломается, а ни фига. По-моему, у нее теперь из стеклопластика, — хитрая, блин.

— Экономная, — вставил Серега.

— Ага… Орала, понятно, как заведенная. Ничего, конечно, не доказано, но она же не полная дура, чтобы фуфло Сэма за правду принять. Короче, сказала, что все козлы, что позорим школу, что с такими, как мы, звания лицея никогда не получить.

— Да уж, в лицеях взятки совсем другие. Ей тоже, небось, хочется на джипаре раскатывать… — Серега встрепенулся. — То есть погоди! Это что же, она про нас троих говорила?

— Да не-е, вообще про всех. Типа, собирательно… — Гера переглянулся с Евой. — Правда, оставляла после уроков. Меня с Антохой, Еву вон пригласила. На это, как его… Конфе… Конфиденциальный разговор, в общем. Прикинь, с чайком подкатывала, «Ассорти» коробку распечатала. Антоша, молодец такой, штук семь слопал, а мы только по паре. Ничего, вообще-то. Вкусные…

— Да ладно тебе с конфетами! Зачем оставляла-то?

— Затем, что под Маргошу канаву рыла. Просила по чесноку все рассказать — вроде как и что там было на самом деле.

— Ну и что, вы ей рассказали?

— А что нам терять, кроме цепур? Все и повторили, как ты сказал. Маргоша нормально пришла — по часам и минутам. И ветеран, значит, не опаздывал. Тоже чай трескал, правда, без конфет. Конфеты ему потом подарили.

— А что Аврора?

— Ну, ей это не понравилось, конечно. Хотела, видно, на Сэме проехаться. Все ведь в масть выпадало. Урок сорван, у Марго — маразм со склерозом, стало быть, всех в навоз, а ее, раскрасавицу, — на трон!

— Во ведьма!

— Ну так! Хитрая корова. Вчера, как завертелась вся эта байда, за шиворот меня поймала. Уже с другого угла пыталась подрулить…

— Ну? — Серега нервно сглотнул, потому что руку его снова погладили. Может, машинально, а может, и нет. Трудно нормальному мужику на мужицкие темы разговаривать, когда такое вот поглаживание…

— Во-первых, спрашивала, что делали в туалете у малышей — да еще после уроков. Ну, я веником прикинулся. Типа, нормальные дела, туда-сюда. Туалет — это ж дело интимное.

Ева хмыкнула.

— А чего? — вытаращился на нее Гера. — Может, у Антохи запор? Что, нормальный человек не имеет права на запор?

— Один — да, но чтобы сразу у троих…

— Зачем у троих… Мы это… Помогать пришли. Товарищу…

Теперь уже рассмеялись все разом, включая даже деда Семена. Тоже, видать, подслушивал. Не затыкать же, в самом деле, уши.

— Ладно… Что еще спрашивала-то? — свободной рукой Серега осторожно потрогал потревоженную турунду. Смеяться ему было пока рановато.

— Еще про штукатурку спрашивала. Зачем, мол, отламывал, зачем кидал.

— Я, что ли?!

— Ага. Прикинь, шустрая такая, — и здесь хотела провернуть маховичок. Ей же из ментовки звонили, даже следователь приходил, беседовал. Молодой такой, тощий. Щенок, короче. Я думал, с нами перетрет, а он сразу в учительскую нырнул.

— Но мысль Аврора Георгиевна подкинула здравую, — неожиданно сказала Ева.

— То есть? — Гера с Серегой воззрились на нее с удивлением.

— Насчет штукатурки, — коротко пояснила девочка. — Кто-то ведь отломил ее, а потом бросил. Не сама же она угодила Стасу в затылок?

— А если сама? Сосульки вон — тоже падают.

— Мы говорим не про сосульку. Упал кусок штукатурки. И не просто упал, а в нужный момент и в нужную точку. Лично я в такие совпадения не верю.

Серега переглянулся с Герой. Лица у обоих вытянулись. Было странно и где-то даже обидно сознавать, что такая простая логичная мысль первой пришла в голову не им, а девчонке.

 

Глава 5

Когда начинается грусть? Лет в десять, в двадцать или в семьдесят? Точного ответа Серега не знал, однако предполагал, что у всех это происходит в разные сроки. И первые слезы — это точно еще не грусть. Почему? Да потому что первые слезы, как и первые сопли, могут случиться в грудничковом возрасте. Кстати, как и первый смех, который мало чего общего имеет с чувством юмора. Скажем, в годовалом возрасте Серега в голос хохотал над снующими по балкону голубями. Те вроде ничего и не делали такого — гугукали себе, клевали какие-то крошки, чистили перьями клюв, а он раскачивался у окна и гоготал во всю ивановскую. Родителям и гостям, понятно, такое поведение казалось забавным, но где тут, спрашивается, чувство юмора?

Или вот друг Антон в один не самый прекрасный день тоже вдруг осознал, что настоящим «битлом» ему никогда не стать. И, осознав, затосковал. Дня на три или даже четыре. Конечно, это был шок — реальный, со всеми вытекающими ручьями. Потому что любой рок-певец обязан быть худым, подвижным и при любой возможности бешено трясти со сцены патлами. То есть лысые певцы тоже порой встречаются, но среди рок-элиты их что-то не видно. Кое-кто утверждает, что великий Меркьюри в финале все-таки подстригся под ноль, но зри в корень, как говаривали древние, — начинал-то он с буйной шевелюры!

Короче, там, где голос и успех, непременно должны быть длинные пряди с худобой и джинами в обтяжку. Антон же с самого рождения страдал от избыточного веса, а волосы у него были ровненькие, стрижка — коротенькой. На длинный кудлатый причесон папаша Антона наложил жесткое табу. Под страхом лишения карманных денег и всего прочего наследства. Папахена своего Антон уважал и боялся, а посему на карьере нормального «битла» ему пришлось поставить крест. Однако главная его грусть крылась все-таки в другом: Гера, которого Антон не переносил органически, всеми положенными битловскими качествами обладал в полной мере. То есть пел и играл он так себе, зато был худ, гулял в поношенных джинсах и шевелюру имел роскошную. Конечно, не такую густую, как у Дассена или Анжелы Дэвис, но тоже вполне симпатичную. И как Серега любовался Лидочкиной косой, так некоторые из девчонок нет-нет, да и поглядывали на Герины волосы. Сергей никогда не расспрашивал Антона про все эти вещи, однако понимал: повод для грусти у товарища имеется. Повод серьезный. Повод достойный.

И все-таки…

Если толковать о самом Сереге, то подобных поводов у него набиралось с избытком. Как он полагал — даже через край для его неспелого возраста. Потому что была ранняя и неразделенная любовь, была кончина отца. Даже этих двух поводов могло хватить с избытком для любой самой протяженной хандры, однако новый учебный год, видно, решил доконать подростка. Сначала его кинули одноклассники, потом измордовал Стас. Такой вот осенний дуплет! В итоге Серега вынужден был шататься по больничным коридорам и главное удовольствие находил в лицезрении Лидочкиной косы. За эту удивительную возможность он и помещение процедурной почти полюбил. Именно там чаще всего можно было застать Лидочку. Конечно, туда заходила масса прочих конкурентов-пациентов, но Сереге почему-то казалось, что к нему Лидочка относится особенно благосклонно. И улыбалась чаще, и уколы старалась делать легкие, и даже смотрела как-то задумчиво.

В этот день он написал ей три письма. Все три были посвящены чудо-косе и перепевали одинаковыми словами одинаковые охи-ахи. Потому и были в конце концов изничтожены. Сергей постарался разорвать их на кусочки помельче. Чтоб не склеил потом никто воедино, не прочитал и не умер со смеху. В общем, поработал не хуже европейского шредера, а бумажные останки бросил аж в два разных унитаза. Аккуратно спустил воду тут и там. Для пущей конспирации.

Конечно, можно было дать Лидочке послушать какую-нибудь из лирических композиций — тех же «Квинов» или песен «Секрета», но в последнюю минуту Серега засомневался. Не потому что очень уж старый музон, — дело тут было даже в другом: брякая однажды с Антоном на гитарах и поочередно прослушивая фрагменты из различных концертов, они пришли к удручающему выводу: рок-н-ролл умер, и это следовало принять как факт. Лохматая и сладкая судорога, что, народившись в Европе, пробурлила по миру волной битломании, увы, очень скоро сошла на нет. Обычный жизненный цикл, если разобраться: бабахнула, как тунгусское чудо, семь-восемь раз обогнула вихрящимся ветерком планету и, выдав сотенку-другую классных рок-команд, испустила дух.

Лучшие из лучших теперь только подражали и компилировали. Так полагал премудрый Антоша, и Серега вынужден был с ним соглашаться. «Морус-виванди», «Блэк стопс» и «Ария-гром» — все, кого они включали в последнее время, выдавали подозрительно знакомые интонации. И, покопавшись в памяти, несложно было вспомнить, откуда вырвана та или музыкальная фраза. Из тех же «Скорпов», из «Назарета» с «Джорджами», из «Битлов». Даже попса из «седых да ветхих» порой откровенно потрясала воображение. Антоша принес раз Сереге оцифрованные записи Риккардо Фольи, специально включил одну из песен, — так Серега чуть со стула не упал. Потому что посреди музыки, приятной во всех отношениях, справа подошла девушка и шепнула что-то в самое ухо. То есть эффект был просто ошеломляющий. Серега даже голову развернул к «девушке». Ведь ясно слышал — шаги, шепот, даже дыхание! Похожую фишку обнаружили позднее у «Скорпов», но у Фольи это было сделано сильнее. Как бы то ни было, но те древние ребята не просто блажили и били по струнам, — они еще и работали со звуком, мозгой шевелили, пытались оглушить фантазией. При этом думали, как лучше и интереснее записать, как расположить микрофоны, как добиться по-настоящему королевского звучания. У старика Блэкмора гитара стонала и плакала, «квины» с «битлами» оттачивали многоголосие, даже ритмичный дискач «Чингисхана» поражал уровнем стереоэффектов. Запись казалась настолько объемной, что, зажмурившись, мальчишки точно могли рассказать, где и с какими инструментами расположились оркестранты.

К сожалению, все уплыло в далекое прошлое. Вместе с «плотиком» Юрия Лозы и знаменитой «Yellow submarine». Теперь музыку не писали, а снимали. Как видеоролик, как очередное «ледовое шоу». Надирали готовых сэмплов, воровали тут и там куски посмачнее, а после на туповатых «кордах» кроили подобие мелодии. Полный и безоговорочный абсурд! — как определял эрудит Антоха. То есть сколачивали на компах грубоватый скелет, словно пластилином обмазывали наспех сляпанной аранжировкой, а после всю эту мертвечину повторяли в студии на живых инструментах. Создавали, короче, звуковых зомби. И те бродяжили по миру, шараша по ушам, вовсю клонируя себе подобных. А уж про горе-фабрикантов — этих симпатичных лягушат из аквариума — не стоило даже поминать…

Кстати, если толковать о Моцарте, Листе и прочих динозаврах Средневековья, то сочинять в их манере теперь даже не пытались. Серега никому не признавался (стыдоба ведь!), но от Листа он форменным образом приплывал. Почти так же, как от Шопена с Глюком. Может, потому и слушать этих ребят было особенно грустно в отличие, скажем, от того же «Океана Эльзи» или «Агаты Кристи». Почему? Да потому, что Серега отчетливо понимал: можно тянуться за Бутусовым и Шевчуком, за Цоем и Земфирой, но за монстрами из семейства карповых, типа того же Баха, Паганини и Моцарта, им никогда не угнаться. Ни в реалиях, ни даже во снах. То есть сыграть что-нибудь попроще — на уровне «Машины..» или группы «Браво», им тоже, скорее всего, не удастся, но здесь хоть пропасть была не столь обширной. Классика же стегала плетью наотмашь, все равно как охранник-стрелец, сидящий на задке проносящейся мимо царской кареты. Знай, мол, место, холоп! Не суйся рылом в калашный ряд.

Словом, в успехе музыкальной атаки на Лидочкину нежную душу Серега отнюдь не был уверен. Может, и стоило рискнуть — взять да подкатить с плеером, но медсестра могла не понять. Как ни крути, плеер — это не букет и даже не чупа-чупс. Еще пластмасски в уши надо совать. Не всякому такое понравится. Поэтому, в сотый раз прокручивая ленноновскую «Twist and shout», Серега продолжал ошиваться близ процедурной, боковым зрением силясь заглянуть в скупую дверную щелочку. Иногда там и впрямь проблескивала чудо-коса, но чаще мелькали чужие задницы, ампулы с обломанными клювиками и комариные жала шприцев.

Увлеченный своим непростым занятием, Серега не заметил появления неожиданного гостя, а когда заметил, было уже поздно. Вернее, очнуться его заставил Боб. Подойдя вплотную и, не сумев докричаться сквозь рокот наушников, соседушка тронул Серегу за рукав, дипломатично кивнул через плечо.

— Гость! — гаркнул он. — Гость приперся, тетеря!

Мальчуган выдернул из ушей пищалки, шагнул в сторону, чтобы рассмотреть гостя, и ноги у него подкосились.

На миг возникло желание юркнуть в ту же спасительную процедурную, а то и вовсе, развернувшись, припустить во всю прыть по коридору. Но Серега не побежал. Черт его знает почему. Может, потому что рядом находился Боб, а может, понадеялся, что его не станут метелить повторно — на глазах пациентов и всего врачебного персонала.

Между тем Стас развернулся к Сереге всем своим могучим корпусом и, подобно танку КВ, медлительно тронулся по коридору.

— Если пойдете болтать в палату, я могу здесь подождать, — рыцарски предложил Боб. Обилие всевозможных гостей явно поднимало Серегин статус в его глазах. А тут еще такой слоняра приперся — любой зауважает!

— Да нет, ты бы лучше в палате… — невпопад ляпнул Сергей. — То есть, если хочешь, конечно.

— Нет, спасибочки, я лучше к нашей русалке загляну. Скажу, что голова болит, поясница ноет, — пусть полечит… — нервно ковырнув подбородок, Боб напустил на лицо страдальческое выражение и, потянув на себя дверь, шагнул в процедурную.

Ловелас хренов! Предатель непонятливый!..

Серега проводил его взглядом обреченного. Так вот и разбегаются трусливые свидетели. А после того, как преступление совершено, лицемерно разводят ручонками и недоумевают. В самом деле, кто бы мог подумать! — пришла горилла и придушила бедного мальчонку. А с виду нормальная такая горилла была — с шерсткой на груди, в брючках отглаженных, даже без колечка в носу…

Серега машинально сунул руку в карман в поисках оружия. Как бы помог ему сейчас какой-нибудь завалящий браунинг. Пусть даже дамский, самого птичьего калибра! Но в кармане ничего, кроме плеера, не было. Ни ломика, ни топора, ни даже перочинного ножика, чтоб зарезаться.

 

Глава 6

— Привет! — прогудел Стас. Неуверенно как-то прогудел, с извиняющимися нотками — точно пароход среднего тоннажа. Да и глазки суперборца виновато скользнули в сторону. Серега тут же понял, что бить его не будут. По крайней мере, не сейчас и не сегодня.

— Привет… — настороженно откликнулся он.

Стас, набычившись, поглядел на разгуливающих по коридору пациентов, обернулся за спину.

— Красивая тут у вас медсестра. Такая вся из себя… — он неопределенно шевельнул плечом. — Никогда таких кос не видел.

Серега безмолвно скрестил на груди руки. Удобная такая поза — типа, Лермонтов на дуэли. Как раз для щекотливых ситуаций, а данная ситуация была именно такой.

— Может, это… Отойдем, где потише, — предложил гость.

— По-моему, и здесь тихо, — Серега продолжал стоять гордым Фениксом. Или посохом? Словом, торчал себе восклицательным знаком. Прямо посреди коридора.

— Понимаешь, разговор у меня к тебе, — Стас шумно вздохнул, огромной пятерней поерошил ежик волос на голове. Волосенки у него были жиденькие, не вьющиеся — еще даже похуже, чем у Антоши. Явно не для сцены. Серега внимательно посмотрел на них, и чуть было не поморщился. В самом деле — огромный парнище, а мнется перед ним — заморышем. Приплелся ведь ради чего-то. Вон и пакет притащил. Неужто опять какие-нибудь яблоки? Сереге стало противно. Все было ясно наперед. Прищучили олимпийца, вот и заявился. Решил, что угостит фруктами, извинится, и сразу его простят — такого большого, красивого, ни в чем не виноватого.

— Ты чего пришел-то? — собравшись с духом, поинтересовался Серега. — На нос мой полюбоваться?

Стас не ответил, но покраснел. Совсем как провинившийся школяр.

— Как оно? Сильно болит? — неловко промычал он.

— А ты думал, нет? Могу снимок показать. Мне его на память обещали подарить.

— Да кончай ты… — Стас издал шумный вздох, снова отвернулся. — Подумаешь, нос. Мне, может, тоже много чего ломали. Я ведь не жалуюсь.

— Тебе? Ломали? — Серега удивился. — Тебе-то что можно сломать?

— А ты думаешь, я сейф бронированный?

Серега ничего на это не сказал, хотя именно так и думал.

— Руку вон правую в двух местах ломали, — Стас приподнял свою лапищу. — Первый раз — во время броска, а потом, когда на болевой брали. Я еще терпел, дурак, думал вывернусь, а оно — раз, и хрустнуло. Прямо там же на матах и отключился. А потом в ребра плечом боднули… Это уже на соревнованиях. Главное, до конца доборолся, победил даже, а дома температура подскочила, дышать стало больно. Тоже на рентген повезли. Просветили, — и амбец: перелом трех ребер…

Это было неожиданно. Серега даже руки расплел. Здоровый амбал стоял в коридоре и рассказывал про свои болячки. Лермонтовская поза тут уже не катила.

— Как же ты борешься-то?

— А что делать? Так вот и борюсь. То в корсете хожу, то с шиной или гипсом, восстанавливаюсь, мазями разными руки-ноги тру. Это ж большой спорт, травмы — обычное дело.

— Я думал, у борцов только фурункулы.

— Не только. И кости трещат, и сотрясения случаются.

— Да уж… Значит, и по голове могут шарахнуть?

— Ну, кого, бывает, и по голове… — Стас снова поглядел куда-то в стену. Беседовать в коридоре ему явно не улыбалось.

— Ладно, отойдем на лестницу, — смилостивился Серега. — Там в это время никого.

Они миновали коридор, прошли мимо пишущей за столом Лидочки. Коса сбегала по ее склоненной спине, змеиным извивом цеплялась за спинку стула. Чуть задержав шаг, Стас покосился в ее сторону. Серега тут же пожалел, что выбрал правое, а не левое крыло. Какая разница, на какой из лестниц беседовать?

Они спустились на один пролет, и Серега по-хозяйски влез на широкий подоконник, Стас тоже вздохнул свободнее, поставил рядом пакет.

— Что там у тебя? Яблоки, небось? — съехидничал Серега.

— Да нет, — Стас смутился. — Ты же это… Болеешь. Я комплекс витаминов принес. Специально для восстановления. Нам такие перед соревнованиями дают. Микроэлементы там, минералы разные — помогает, в общем. Иммунитет опять же поднимает.

— С чего ты взял, что я возьму?

— А чего не взять-то? Полезно ж… — Стас снова пригладил свои волосенки. — Еще там это… Книга, в общем.

— Чего?

— Книга, говорю… Знаешь, я когда с ребрами маялся, в депрессняк впал. Тренер тогда здорово обозлился, сказал: все, кранты высшей лиге. Я и заскучал. Опять же — ни сесть, ни лечь, неудобная такая штука — эти ребра. И телек с компьютером задолбали. А тут тетка в гости пришла, — она у меня библиотекарем работает. В общем, принесла стопку книг. Я, конечно, все брать не стал, но одну приметил, — Стас засмущался. — То есть я с чтением не очень дружу, а тут как что-то нашло. Открыл потом, одолел первые страницы — и прилип. Пока не дочитал до конца, не отрывался.

Сереге стало любопытно.

— А что за книга?

— Ну… Называется «Таинственный остров», — пробормотал Стас и снова покраснел. — Это Жюль Верн. То есть книга, может, и детская, не знаю… Но меня цепануло. Я потом всего Жюля Верна из-за нее перечитал. И другое разное стал брать потихоньку… А эту у тетки стянул, себе оставил.

— Так ты ворованное мне принес?

— Почему ворованное? Я признался потом. Заплатил даже — в двойном размере. То есть такую же можно было и купить где-нибудь, но мне именно ее захотелось. Она ведь потрепанная, странички кое-где пожелтели, но такие даже интереснее читать.

— Осенние книги, — подсказал Сергей.

— Что? A-а… Ну да, вроде как осенние. А главное — уже видно, что ты не первый.

— И что с того, что не первый?

— Как что! — Стас даже удивился. Маленькие глазки на его блиноподобном широком лице запорхали белесыми ресничками. — Ее, может, сто человек прочитало! И все балдели. Разве не здорово?

— Ну, наверное… — Серега удивился еще больше. Разговор со Стасом разворачивался совершенно в неожиданном направлении. То есть не разговор даже, а сам Стас. Не за прощением даже пришел, а непонятно зачем. Стояли на лестнице и просто беседовали — прямо как товарищи какие!

— Я потом про эти дела разное слышал, — продолжал Стас. — Про ауру там, про поля разные… Будто, значит, если вещь кому-то до тебя принадлежала, на ней обязательно остается след. Невидимый, но вполне материальный. И вроде как если счастливый след, то и у тебя все пучком срастется, а если наоборот — рубаха там бомжевская или финка от беспредельщика какого-нибудь, то и у тебя все наперекосяк пойдет.

— Про это я тоже слышал.

— Ну вот, — Стас вымученно улыбнулся. — Книги — их ведь дураки не читают, верно? Это в комп любой урод может залезть — стрелялку потупее установить, а книга — совсем другое. Тетка моя, кстати, тоже на компьютеры бочку катит. Ругает, значит. А книги наоборот — защищает. Говорит, у них в книгохранилище все особую атмосферу чувствуют. Даже специально заглядывают, чтобы подпитаться, значит.

— Энергетика, — сказал Серега.

— Типа того… Я раз туда заглядывал — тоже что-то такое почувствовал.

— Правда, что ли?

— Ага. То есть спокойно так, хорошо… И тишина какая-то шелестящая.

— Как это?

— Да я сам толком не понял. Вроде нет никого, а закрываешь глаза, и кажется, что справа и слева странички шелестят. Я тогда даже подумал, что перед соревнованиями полезно в хранилище заходить. Чтобы, значит, не психовать, не нервничать… — Стас повел широченными плечами. — И с книгами та же история. То есть пока новьё, страницы там слипшиеся — все лажа. А вот когда выцветшие да истертые до дыр, их прямо глотать хочется.

Мимо проковылял мужичок с папироской в кулаке, приостановившись, покосился в сторону Стаса. Старшак обратил к нему широченное лицо, и куряка решил не задерживаться — пошлепал себе вниз.

— Короче, эта та самая книга. Жюль Верн… Если хочешь, то как бы могу подарить.

— Спасибо, — Серега пораженно кивнул. Он все еще не верил, что стоит и беседует с самим Стасом. Практически на равных.

— А в общем… Я, конечно, дурак. Привык с одногодками своими махаться. Там же всё в полную силу, ну и вот… — Стас прокашлялся в огромный кулак. — Я ведь детей в жизни никогда не трогал, опыта нет…

Серега усмехнулся. Про «опыт» это у Стаса хорошо получилось. Прямо конгениально! Опыт по избиению детей! Хотя, кто знает, наверное, были спецы, что могли похвастать и этим.

— Ты зря смеешься, я, правда, детей не трогаю. У меня и драк-то серьезных не было.

— Врешь! — вырвалось у Сереги.

— Честное слово! Я же всю жизнь таким здоровым рос. Одни кликухи чего стоили — здесь Сохатым звали, в секции — Слоном. Никто и не дергался даже. А если на татами или соревнованиях, так это совсем другое. Нормальная честная борьба. Есть, конечно, свои подлянки, но все в узаконенных пределах. Короче, хватает адреналина без драк. А тут… — Стас снова пожал плечами. — Короче, психанул. Каменюка-то крепко треснула по макушке — аж в куски разлетелась, а Ларка еще хохотать давай. Она надо мной вечно потешается…

Серега припомнил, что и впрямь была там одна девица. Мымра такая раскрашенная — в юбочке кожаной, в сапожках. Тоже, небось, у старшаков в роли Анжелки. И помыкает, верно, таким же манером.

В одну секунду Стас показался Сереге ближе и понятнее. Женщины — они ведь всюду одинаковые. И сердца нормальных пацанов для них вроде чайных блюдец. Типа, схватил и хряпнул о стену. Под ржание подружек. И счет, как пить дать, ведут, осколочки коллекционируют…

— Это я потом уж допер, что не ты бросил. Откуда-то с третьего прилетело. Или даже с четвертого, — Стас в очередной раз погладил макушку. — Вон шишак до сих пор пухнет. А если бы со второго, я бы, наверное, и не почувствовал.

Смешно он это сказал. Серега рассмеялся. Стас тоже улыбнулся.

— В ментовке потом мне омоновцы темную сделать хотели. Я же звезданул одного в запарке. Хорошо, знакомые отыскались. Тоже в секцию когда-то ходили. Но в камеру все равно сунули. Чтоб охладить, — Стас вздохнул. — И таким я там идиотом сидел, прямо не знаю… Хоть волком вой, хоть стены грызи. Сам прикинь, позорище-то какое! Статью отхватить за избиение малыша.

— Чего малыша-то!

— Ну, не малыша, конечно, но все равно… Тем более, не знал, что там с тобой. А вдруг ты вообще кони двинул? — Стас даже зажмурился. — Сидел там и трясся. Своими руками грохнуть мелкого! И как потом с таким жить? Ты вот лыбишься, а я в камере ночь не спал — так и пробегал из угла в угол. Чего только не передумал. Даже помолился пару раз за твое здоровье. Раньше, значит, первые места у Бога выпрашивал, а там о другом просил…

— Ты что, верующий?

— Ну… Не совсем, чтобы по-настоящему, — Стас отвернулся к окну. — Но что-то ведь есть. Должно быть… Люди-то вон какие, — за нефть дерутся, за чугун с алюминием, от нанотехнологий тащатся — нашли тоже радость в трусиках. И по телеку одно сплошное грузилово. Точно мы лохи какие. То есть лохи, наверное, и есть. Потому что терпим и смотрим. А смотреть-то и нечего, по большому счету. Как боролись в древнем Риме, так и теперь боремся.

— Федюня нам тоже рассказывал про Колизей.

— Во-во! Ты на болельщиков наших глянь — особенно на футболе. Хуже любого Колизея. Да и у нас такая же картина: я на магах ворочаюсь, а они на трибунах орут, пеной заходятся. Один раз банками из-под пива забросали, чуть глаз не вышибли. Зоопарк, короче. И ни фига, по-моему, с тех древних времен пор не изменилось.

— А техника?

— Что техника… Техника и в прежние времена нормальной была. Я вон в Германию на кубок Европы ездил, так нас в музей водили, арбалеты показывали. Работа штучная — без станков и микроскопов делалось, но так все отточено, отшлифовано! Гравировка — закачаешься! И лупит, главное, на двести-триста шагов! Вот такущую доску пробивает! — Стас показал пальцами. — Чем не современный винтарь? И про звезды древние знали не меньше нашего, и про здоровье. Операции на глаза проводили чуть ли не во времена шумеров! Так что — какой там, на фиг, прогресс. Сплошное обувалово…

— Компьютеров у шумеров все равно не было.

— Может, и хорошо, что не было, — мутно произнес Стас.

— Считаешь, что хорошо?

— А чего ж плохого?.. Я, знаешь, тоже поначалу балдел от всего этого треска. Радио, видаки, джи-пэ-эсы… Диски для своего железа десятками закупал. С тренировок прибегал, сумку в сторону — и сразу за комп. А потом шея заболела, представляешь? Впервые в жизни. И в школе учителя заныли. Уроков-то никаких не делал, играл только. Даже тренировки стал пропускать… В общем, стопорнулся, — Стас ненадолго замолчал, словно вспоминая. — Ну а потом как-то перемололось все. Хватило ума завязать. Собрал все игры в мешок и дружку оттащил. Поначалу мучился, конечно, — ломало даже, как нарка какого, но прошло, оклемался. Выигрыш-то чистый! И времени вагон, и башка свежая.

— Я об этом как-то не думал, — признался Серега.

— А ты подумай, — Стас оживился. — Или возьми лучше калькулятор и посчитай, сколько времени на всю эту чешую улетает. О деньгах я уже не говорю. Нам же специально диски с наворотами впаривают! Обычная игрушка типа «Тетриса» или другой байды много места не занимает. На сидюк таких сотню можно всандалить, а на дивидишник и вовсе под тысячу. Но им же дороже надо продать, вот и начинают к нормальным программам графику три-дэшную лепить, ломоту левую накручивать. И получается что-то вроде айсберга, только перевернутого вверх дном. Фундамент — нулевой, а наверху столько всякой фуфляндии, что в итоге и оперативка мощнее требуется, и камень пора менять, и видеоплату с винчестером, — Стас покачал головой. — Не-е, я, может, и тупой, но в этот лохотрон больше не играю. Лучше уж книги. Или какое-нибудь живое дело.

— Живое — это как?

— Да хотя бы походы! Друзья вон в горы летом звали. Я не хотел поначалу, хорошо, уговорили. Так я потом сидел на вершине — потный весь, усталый — и реально западал. Потому что такая красотища! И простор офигенный. Только и крутишь головой. Дышишь и надышаться не можешь. Никакие компьютеры рядом не пляшут! Даже близко не стоят. Следующим летом вот снова куда-нибудь ломанусь. Уже без уговоров…

Они замолчали, и Серега опять подумал о том, что подобной беседы со Стасом он никак не ожидал. То есть вообще про Стаса никто не предполагал, что он такой. Обычный бычара, стриженный под ноль качок, а такие особо не думают. Не должны думать. А он, как выяснилось, и книги читает, и горы любит, и вообще…

— А я вот в горах только раз и бывал, — признался Серега. — На Карадаге с отчимом. А по Уралу как-то и не получалось.

— Так в чем же дело! — Стас встрепенулся. Взгромоздившись рядом на подоконник, качнул своими толстенными ножищами. — Осень еще теплая, брусника с костяникой не отошли, грибов хватает. Можно куда подальше сгонять, а можно и здесь рядышком пошастать. Хоть на ту же Волчиху сходить или на Соколиный камень. А есть еще скалы Петра Гронского, Чертово Городище.

— А где лучше?

— Да сейчас везде красиво. Возьмем рюкзаки и сбегаем на выходные.

— Ты шутишь?

— А чего… У меня с напарниками как раз туго. Как-то народ в походы не очень рвется. Все больше в вузы готовятся или бабло припахивают. Правда, есть знакомый инструктор, — на дельтапланах летать учит. Тоже зовет, но там с моим весом непросто. Слишком тяжелых, как и слишком легких, не любят. Вот тебе, пожалуй, в самый раз будет, так что могу попросить… — Стас снова болтнул своими ножищами, неожиданно смутился. — То есть ты не думай, я не агитирую. Просто, если интересно…

— Конечно, интересно! — Серега энергично кивнул. — Только мне еще дней десять валяться с этими тампонами.

Стас покосился на его «бивни», чуть подувял.

— Да уж… — он опустил голову. — Меня, если честно, извиняться, к тебе погнали.

— Это я понял.

— Только я не подкатываю, ты не думай. Просто на самом деле, все по-дурацки получилось.

— Зато поговорили, — утешил его Серега.

— Поговорили, это верно…

Серега скосил глаза вниз? Стас покачивал своими кроссовками, он — больничными тапками. Но маятниковое движение почти совпадало. Точно у солдат, шагающих в ногу.

— Ты не переживай, — вздохнул он, — я поговорю с родителями. Попрошу, чтоб забрали свое заявление.

Стас поднял на него глаза, снова опустил, и в который раз за эту встречу, щеки его опалило румянцем.

— Я ведь не за этим приходил… — тихо сказал он. — То есть и за этим тоже, но это не главное.

— Потому и попрошу, — Серега с неожиданной отвагой хлопнул Стаса по могучей спине. — А приемчикам каким-нибудь научишь?

— Да хоть сальто-мортале! — Стас тут же выпрямил спину, улыбнулся от уха до уха. — Ты главное, поправляйся, а я маршрут подберу. Что-нибудь поинтереснее.

— И на дельтапланы можно?

— А чего нет-то? Поговорю с инструктором, он свой парень.

— Круто! А можно кого-нибудь из наших взять?

— Ну… Если надежные, если не будут охать да ахать, почему нет-то.

— Да нет, охать не будут, — Серега подумал об Антоше и добавил: — А будут, так мы их со скал сбросим. Как в древней Спарте.

— Чего так сурово-то?

— Сам же говорил, что прогресса никакого. Вот и будем жить по-честному, как в старые добрые времена.

Стас улыбнулся.

— По-честному — оно, может, и хорошо, а вот добрые старые времена — это миф и легенда.

— Ты уверен?

Стас сожалеющее кивнул.

— Добрых времен, Сергунь, боюсь, вообще никогда не было…

 

Глава 7

Будь у Сереги глаза на затылке, он сидел бы к Лидочке спиной и делал вид, что листает книжку. Но затылком он глядеть не умел, и это доставляло мальчугану массу хлопот. Приходилось бродить по коридору туда-сюда, выдумывать предлоги один другого глупее, попеременно изображать лицом то скуку, то деловую озабоченность.

А в общем…

Как люди знакомятся? Да никак. Не умеют они этого делать, и все тут! Потому и ходят по кабакам, расслабляются с бокалами в лапках, набираются отваги. А набравшись по самые ноздри, выбирают не тех, к кому тянет грудным магнитом, а тех, кто поближе и побезопаснее — то бишь, пострашнее и поглупее. И с этим потом живут — иногда до первого поворота-развода, а иногда целую жизнь.

Но если серьезно, ситуация и впрямь непростая. И спрашивается: что делать, если реальный пацан хочет познакомиться с реальной телкой?

Вариантов не так много, как кажется. Пацан-то, напомним, — реальный, не какой-нибудь там герой с обаятельным носом «ментовского» Казановы или со смотрящим набок великолепным шнобелем Бельмондо.

А потому вариант первый — застрелиться. Чтобы не терзать себя и не мучиться. Стреляться лучше из какого-нибудь фирменного пугача, желательно на симпатичном фоне, само собой, у нее на глазах. Она, конечно, ничего не поймет, но хоть погибнешь с иллюзией исполненного долга.

Вариант попроще — подгрести с независимым видом и что-нибудь эдакое спросить. Не про погоду, конечно, а скажем, про фенечку на руке или серьгу в ухе. Или, закосив под эстета, тонко похвалить новенькое тату, «так идущее к цвету ее волос». Кстати, про волосы тоже можно спросить, — свои ли, какого цвета и почем вообще обходится сегодняшняя покраска и завивка? Неохота интересоваться прической, — можно просто стрельнуть курева. Тупо и в лоб. Тут, правда, имеется риск лажануться, — не все ведь девчонки еще дымят. Да и стремно выпрашивать девчоночьи сигареты. Они, если курят, то сплошной «лайт», а мужику смолить «лайт» — все равно что шотландцу ходить в шортах.

Так что, если взвешивать да гадать, то лучше нет способа, чем подвалить на тачке, ногой распахнуть дверцу и предложить куда-нибудь прокатиться. Способ эффектный, практически безотказный. Правда, работает лишь при одном немаловажном условии. Тачка должна быть шикарной. Это во-первых. А во-вторых, она просто должна быть. В мало-мальском наличии.

А еще…

Еще можно зарегистрироваться на каком-нибудь дурном сайте вроде «Одноклассников» или «Одновузников-узников» и тупо ждать, когда в него заглянет она. А уж тогда не терять времени и, обстреляв десятком вопросов, скорее забивать стрелочку.

Словом, трудно знакомиться с незнакомыми. А уж знакомиться, когда вы знакомы, и вовсе полная труба. Повода-то нет! Ты ее знаешь, она тебя знает, — и ходите, как бурундуки, параллельными курсами, косите глазом и не знаете, что сказать, кроме «здрасьте» и «до свидания».

Кроме того, Лидочке было девятнадцать лет, Сереге недавно исполнилось четырнадцать. Арифметика простейшая: девятнадцать отнять четырнадцать — получаем пять, и эта разница его прямо убивала. Сестре Леночке было всего на год больше!

Конечно, можно было набраться терпения и подождать лет десять-пятнадцать, когда разница в возрасте будет не столь заметной, но ждать так долго (практически еще одну Серегину жизнь!) не хотелось. Лидочка была тут рядом, и что-то надо было срочно предпринимать.

Короче, Серега мучился. Бродил по больнице, осторожно поглаживал свои турундочки-бивни и, глядя в зеркало, с удивлением убеждался, что даже к такому жутковатому виду можно привыкнуть. Он, во всяком случае, начинал привыкать. Могла привыкнуть и она. Может, даже уже привыкла.

Нельзя сказать, чтобы Лидочка совсем не уделяла ему внимания, но все это входило в круг ее повседневных обязанностей. Раз в сутки она выдавала Сереге таблетки, утром ставила укол, вечером предлагала померить температуру. Температура у Сергея была, разумеется, повышенной, но градусник этого почему-то не показывал. Как не фиксировал и жара, раскаляющего щеки и лоб при одном только приближении Лидочки.

При этом Серега с философской отстраненностью понимал, что все происходящее — не что иное, как блажь, и свято место пусто не бывает. То есть другие, может, как-то обходятся без этого, а он не любить уже не мог. Слишком долго западал на Анжелку. Любовь стала чем-то привычным — вроде старой майки или затертых до дыр кроссовок. Не надел разок — и уже чувствуешь себя неуютно. Также получалось и здесь. Стоило образу школьной королевы затуманиться и размыться, как сознание потребовало немедленной замены. Незаменимых-то у нас нет! Вот и появилась Лидочка. С замечательной своей косой и легкими руками. А не было бы Лидочки, Серега нашел бы кого-нибудь другого. То есть, может быть, и нет, а может быть, и да. Но скорее всего — нашел бы. Или просто навоображал бы.

Короче, попахивало явной шизой и разбросанностью. Получалось, что Сереге подходила, в общем-то, любая симпатичная девчонка!

И сразу вспоминался школьный жуир и красавчик Женька — с его безвкусием и полным непониманием красоты. Стройный, кучерявый, он и телосложением напоминал Аполлона. Тоже ведь не искал, не копался! Да и зачем такому копаться? Девчонки сами прибегали и набрасывались со всех сторон. За что и почему валили иным пентюхам такие подарки, было неясно. Должно быть, еще одна ошибка природы, поскольку Женька своей внешности, конечно, не заслуживал. Потому что прогибался перед Сэмом, потому что не ввязывался в серьезные потасовки, потому что был, наконец, полным дебилом. Принцип — не иметь принципов — это было как раз про него. Соответственно, и дружил мосье Евгений с макаками вроде Гоши и Кокера. Но все равно был при этом симпатягой, чего уж там! Серега уже сейчас знал, что красавчик Женька без хлопот поступит, куда захочет. ЕГЭ там или не ЕГЭ, а сработает нормальный человеческий фактор. Придет в первый же вуз, выберет экзаменаторшу помоложе, улыбнется, и дело сделано. То есть симпатичных парней Серега перевидал за свою жизнь немало (он и себя временами считал симпатичным), но в случае с Женькой гротеск получался полным. Злые продавщицы, стоило Женьке войти в магазин, начинали приплясывать за прилавками, норовя подсунуть что получше да посвежее, старушки уступали красавчику место в транспорте, девки — те вовсе борзели, приставая прямо на улице и в метро. Даже злобная Аврора Георгиевна питала к Женечке слабость, не распекала, как прочих и, кажется, ни разу еще не ударила указкой. Великая сила — красота! Серега был уверен, что будущие Женькины супруги тоже никогда не поднимут на мужа руку. Хотя причины и поводы, наверняка, будут…

Словом, склеить Лидочку такому красавцу было бы парой пустяков, и, может, даже хорошо, что Женьки поблизости не было. Конкурентов вроде него следовало держать на дистанции. Примерно, в километр-полтора. И все же главного своего конкурента Серега бездарно проморгал и проквакал.

День клонился к вечеру и за окнами начинало смеркаться, когда Лидочка сама подошла к Сергею. Робко и как-то настороженно. Ясен пень, сердце у паренька забилось по-воробьиному. Но поинтересовалась Лидочка не погодой, не цветом Серегиных волос, а тем, кто же это приходил к нему днем. При этом смотрела она куда-то вбок и пальцами нервно теребила пуговку халата.

— А что? — глуповато переспросил Серега, хотя можно было и не спрашивать. Все было понятно, хотя принять это «понятное» мозг решительно отказывался.

Лидочка же продолжала что-то щебетать, и половину ее щебета Серега откровенно не улавливал. Должно быть, от полного расстройства. Уловил только слово: «интересный» и чуть не выпал в осадок. Поскольку слоноподобный увалень, стриженный под ноль, с приплюснутыми ушками и маленькими глазками, в самом деле показался Лидочке интересным! Это не укладывалось ни в какие рамки и расшатывало последние Серегины устои. Сейчас он даже усомнился в том, что красавчик Женька, оказавшись в больнице, сумел бы завоевать расположение Лидочки.

Короче, день получился набекрень, а жизнь в очередной раз дала трещину-затрещину. Вечером Серега даже не стал смотреть телевизор, а Жюля Верна, уже почти дочитанного, решительно отодвинул в сторону. Хорошо было бы поболтать с кем-нибудь из близких, но таковых в наличии не наблюдалось. Не было даже хомячки Соньки. Обычно, позволяя пушистому созданию бегать по рукам и груди, Серега быстро успокаивался. Короткохвостая и рыженькая, Сонька была по-настоящему симпатичным зверьком. Потешно умывалась, легко засыпала на руках и никогда не кусалась. Но главное, в отличие от Сереги, Сонька не ведала печали и сомнений, не забивала голову чепухой. Жила пусть несколько суетливо, зато бодро и весело. Если встречалось препятствие, она его преодолевала, если попадалось на дороге что-нибудь съестное, тут же набивала защечные мешки, раздуваясь порой до жутких размеров. Как с такими щеками хомяки пролазят в какие-то там норы, было совершенно неясно. Впрочем, Соньку такой пустяк совершенно не смущал. Сон, еда и вечное движение! — таков был ее девиз. Все прочее крохотному существу представлялось скучным и обременительным. А потому, решив последовать примеру питомца, Серега проглотил последние из положенных таблеток и лег спать пораньше.

Засыпая, он подвел невеселый итог: в мире все было сбалансировано, Гера уравновешивал Антона, Аврора Георгиевна — слабохарактерную Клавдию. А еще — если кто-то в Серегину жизнь приходил, кому-то поневоле приходилось исчезать. Жесткая формула работала безотказно. Ушел отец, появился отчим. И далее происходило то же самое. С кем судьба свела его в последние дни? Да сразу с двумя: с Евой и Стасом. Впору было бы радоваться, но жизнь и тут внесла коррективы. С обреченностью Нострадамуса Серега точно знал, что никогда уже ему не любить предательницу Анжелку, никогда более не гладить восхитительную косу Лидочки.

* * *

Турунды, наконец, вынули, и с самого утра нос задышал и засопел! Пусть чересчур громко, с чайниковым присвистом, но Серега был в полном восторге.

И этим же днем Антоша приволок распечатанный на принтере список. Серега давно заметил: у друга была прямо-таки мания к всевозможным таблицам, записям и подсчетам. Бухгалтерская душа! Сам он, правда, тоже любил попланировать, но его планы дальше коротеньких столбиков обычно не простирались. Сказать по правде, они и в жизни никуда не простирались. Обычно мечталось об одном, исполнялось другое, а столбики с аккуратно прописанным перечнем дел сминались в ком и выбрасывались куда подальше…

— Тарасик за нас, — докладывал Антон, заглядывая в свой список. — Однозначно. Сам подошел и сказал, что они козлы, а мы красавцы.

— Так и сказал?

— Ну, примерно… Ты же знаешь его. Сказал, что если бы он с рукой к врачам не побежал, тоже голосовал бы за Маргошу.

— Если бы он руку не поранил, он бы за Анжелкой на остров схилял. Помню я, как он за ней потянулся. Все пошли, и он пошел.

— Главное, что не дошел.

— В общем, да… — вынужден был признать Сергей.

— Они же все, как контуженные, были. Островом их поманили — выпивоном, бисквитом, — и аллее. На халявку-то все падки.

— Зато теперь в себя приходить начинают.

— Это точно, — Антон хохотнул. — Следом за Тарасом Светка Полетаева перекинулась. Рассказала, между прочим, что ничего хорошего на острове не было. Шашлыки — так себе были, пиво опять же… Пиво-то она, ясное дело, не любит. А коробку с бисквитами парни Краба, пока везли на остров, в воду окунули.

— Как это?

— Да очень просто. Они же пока всех ждали, поддать успели, ну и хорохорились, понятно, — ножики в деревья втыкали, топоры метали. В общем, довтыкались — пробили, олухи, днище катера, чуть не потонули на пути к острову. Так что все, на фиг, вымокло.

— И пиво? — хмыкнул Серега.

— Да нет, пиву-то что сделается, — оно ведь в банках, а вот бисквиту капут пришел.

— Из-за бисквита, значит, обиделась? Светка-то?

— Не только! Еще к ней Гоша приставал. Он там больше других упился. Они с Цыпой, типа, соревнование устроили — кто больше выпьет. Цыпа вырубился, а Гоша нет. Зато вконец одурел. Ну и бегал за Светкой, обнимать пытался. Если бы Женька, она бы не возражала, а тут Гошик — с его-то лошадиной мордой! Да еще пьяный в оспу. Жвачку ей в волосы сунул, выстригать пришлось. Понятно, Светке не понравилось, — Антон снова заглянул в свой список. — Ну, и Верка Дружинина спрашивала про твое здоровье. С намеком так спрашивала, типа, сочувствие выражала.

В это Серега легко верил. Верка давно ему сочувствовала — почти так же, как сам он сочувствовал Анжелке. Но будучи девочкой деликатной, сочувствовала на дистанции. Даже списывать не давала. И на фиг, спрашивается, такое сочувствие?

— Люська Веригина, — продолжал Антон, — ни рыба ни мясо. Староста, ясное дело. Боится каждого столба. Ей — что Аврора, что Сэм — одинаково страшно. Но пару книксенов тоже сделала. По-моему, это знак!

— Какой еще знак?

— Существенный, какой же еще? Флюгер — он ведь тоже не ради красоты на крыши приколачивается. А Люська и есть этот самый флюгер. Куда ветерок дохнет, туда и она разворачивается.

— Ясно, — Серега кивнул.

— Ну вот… Рома и Толя — эти, конечно, левые, им что Сэм, что Марго в томате, все по барабану. А Танька с Викой с самого начала нашу сторону держали. Их же на остров не прихватили, вот и заняли принципиальную позицию. Про аллергию свою не поминают.

— А Игорь Линьков?

— Новенький-то? Да он пока в стороне. Не правый и не левый.

— Глаз-то свой больше не достает?

— Да не-е, больше не рискует. Кстати! Вадик Савельев втихаря подкатывал.

— А этому ботанику что надо?

— Ничего. Признался, что впервые в жизни курить пришлось. Его Кокер на острове силой заставил. Ну и попробовал, дурачок такой.

— Не понравилось?

— Не в этом дело. Дома потом унюхали, стянули штаны и всыпали по первое число. У них там диктатура, оказывается. Папаша — прохвессор какой-то, мамаша — доцентша, вот и пользуют ремешок, интеллигенты! Вадим теперь ненавидит Кокера, мечтает с ним как-нибудь схлестнуться.

— Пусть схлестывается, кто мешает?

— Боится, само собой. Ждет, когда ты вернешься.

— Я что, рефери им? — Серега изобразил лицом негодование, но в душе ощутил довольство. Кто-то его все-гаки ждал, и кое-какие дела в школе без него не решались.

— А ты как думал! Вадик ведь знает, что ты Кокера раз сорок лупил. Это опыт, как-никак, — Антоша оглянулся на деда Семена, заговорил чуть тише: — Между прочим, Ева подходила, сказала, что твои заяву обратно забрали. Правда, что ли?

— Точно, — Серега спокойно кивнул. — Стасоид теперь наш дружбан. Он, кстати, тоже сообразил, что не я в него камнем швырялся.

— Долго что-то доходило.

— Брось, он нормальный парень.

— Конечно, нормальный теперь! Когда менты над душой зависли!

— Это понятно, только я-то ведь не слепой!

— В смысле?

— А в смысле, что могу отличить глистатого от нормального. Стал бы он тут пальцы гнуть или деньги совать, фиг бы, я матери позвонил. А он книгу принес, на скалы обещал свозить…

— Подумаешь, книгу! Я тебе хоть сто книг завтра принесу! — ревниво сказал Антон.

— Сто не принесешь, надорвешься, — Серега осторожно почесал нос. — А еще у него дружок — инструктор по дельтапланеризму. Круто, да? Я, понятно, удочку забросил, Стас обещал познакомить.

Антон распахнул было рот, но споткнулся. Против дельтапланов аргументов у него не нашлось.

— Ладно… Тебе решать, — пробормотал он более миролюбиво. — Но если этот слоняра, в самом деле, с нами, тогда вообще некого бояться. Бойкот этим отрокам — самим боком выйдет.

— Отрокам?

— Ага, помнишь, как Николай Степанович нас прозвал? Еще на субботнике? Типа, отроки склизкие, — такими, типа, и останетесь до самого потопа.

— Ну кто-то останется, а кто-то и нет, — фыркнул Серега.

— Ага! А еще… — Антон снова обернулся на деда Семена, придвинулся ближе. — Еще мне показалось, что Краб с Сэмом тоже не ладят.

— Они и раньше не ладили.

— Может, и так, а теперь вообще не общаются. Демонстративно, прикидываешь? Я несколько раз подмечал: то Сэм на него косо глянет, то Краб.

— А Краб-то сам ничего? Не рыпается? — поинтересовался Сергей.

— Да нет, пока ничего… — Антон задумался, словно припоминая. — Про тебя, правда, спросил разок.

— Что спросил-то? — сразу напрягся Серега.

— Ну, про больницу что-то… В какую, мол, бросили, как тебе тут лежится.

— А ты?

— А я — что? Дурачком прикинулся. Сказал, что не знаю.

— А он?

— Да ничего. Его ведь не поймешь. Ухмыльнулся, как обычно, и отвалил. Он же известный темнила.

— Да уж…

Антон бросил взгляд на часы.

— Елы зеленые! Меня же отец ждет!

— Курсы автовождения?

— Ага. Батя говорит, если сейчас научусь, потом навыки на всю жизнь останутся. Типа, зарубежная статистика то же самое подтверждает: те, кто учатся водить машины до восемнадцати, гоняют в три раза лучше.

— Прямо даже в три, — Серега ощутил укол зависти. Антон успокаивающе похлопал его по плечу.

— Выздоравливай, я попрошу отца — вместе будем джигу гробить… Проводишь до крылечка?

— Давай… — Серега сунул ноги в тапки, зашаркал следом за другом.

Миновав коридор, вниз до вестибюля спустились по лестнице. Здесь, стянув с ног бахилы, Антон пожал Сереге руку и поскакал к выходу. Смешной, толстый, расчетливый — и все равно родной. Друг, елы-палы.

У Сереги защипало в глазах. Здесь, в больнице, он как-то взялся представлять, что на той же самой койке лежат другие его одноклассники. Интересно было понять, кто же будет их навещать? Кроме родителей, понятно. И по всему получалось, что ко многим из бедолаг вообще никто не придет. Ни к Шаме с Гошей, ни к Кокеру с Сэмом. А вот к нему приходили. И Гера с Антоном, и Ева со Стасом. Несмотря на бойкот, несмотря на дурацкий остров с горелыми шашлыками…

Вверх по лестнице подниматься уже не хотелось, Серега решил воспользоваться лифтом. Дождавшись, когда кабинка со скрипом причалит, шагнул в тесную полумглу. Кнопку успел притопить дважды, старенький лифт явно тормозил. Но сомкнуться створки все равно не успели. В последний миг меж дверными челюстями возник чей-то потертый башмак. Из желтой кожи, спортивной выделки, с жуткими протекторами.

Такие башмаки в школе носил один-единственный человек, и Серега непроизвольно качнулся назад, лопатками вжался в пластик стены.

— Салют, больной! — в кабинку шагнул Краб, и сразу стало невыносимо душно. — Ну как? Едем к тебе или выйдем на улку?..

 

Глава 8

Самое смешное, что с Крабом они когда-то ходили в один детский садик. Тогда Краба звали еще Мишкой, и никто даже в самом страшном сне не мог представить, что всего лет через шесть-семь ручонки подросшего Миши покроют блатные наколки, а шустрые Мишины ножки свернут на сомнительной чистоты тропку.

Не то чтобы они дружили, но в песочнице друг друга по шею не закапывали и соль в компот не сыпали. А когда угодили после садика в одну школу, да еще в один класс, года полтора даже вместе гуляли. И лишь потом разошлись-разбежались по разным компаниям. Подобное происходило со всеми: Краб вышел в авторитеты, Сэм — в лидеры, Тарасик — в ботаники, Серега же умудрился сохранить свой собственный закуток, так и не примкнув ни к тем, ни к другим. Один бы он, конечно, не выдержал, но с Серегой были его друзья: Гера с Антоном, и это реально спасало. Вот у Тарасика друзей не было, ну и спятил чувачок. Жил где-то далеко в себе. В тетрадках что-то вечно черкал, книги толстенные приволакивал из библиотек, на уроках иной раз выдавал такое, что без словаря было и не понять. Умника, короче, корчил, хотя ежу понятно, что за умствованиями своими Тарас просто прятался. От школы, от детей, от всего мира. Серега же с миром жил в ладу и прятаться ни от кого не желал.

Правда, для этого приходилось серьезно топорщиться, даже воевать — где надо, зубоскалить, а кому и сдачи выдавать с горочкой, но с этим он давно смирился. Что называется — жил в седле и с маузером за поясом… С тем же Мишкой Крабовым общение все чаще проходило на кулачках — Краб точно мстил за то, что Серега нашел новых друзей. Сам он тоже, конечно, обзавелся свитой, но разве это были друзья? Змей, Рыба, Шама — одни кликухи чего стоили! Земноводные, а не свита! Краба, тем не менее, такой зверинец устраивал. Он и сам мало-помалу превращался в зверька, обрастал подозрительными связями и дрался все более жестоко, пуская в ход приемы, о которых ребятишки слыхом не слыхивали. Неудивительно, что Сереге тоже порой перепадало.

Впрочем, случалось и так, что они снова сходились. Пусть ненадолго, но вспоминали общие корни. Так вышло и в тот давний день — тоже, кстати, осенний, наполненный угасающим солнцем и хрусткими лиственными сугробами. На последнем уроке Серега получил записку от Краба. С угрозами расправиться и витиеватыми оскорблениями. А дело заключалось всего-навсего в хомяке. Вернее, в хомячке, родившей месяц назад четырех чудесных детенышей. Хомяки подрастают быстро, и скоро клетка для пятерых шустрых созданий стала катастрофически мала. Пришла пора расставаться, и, следуя маминому совету, Серега раздал пушистых малышей одноклассникам. Разумеется, пришлось проводить отбор. Кастинг, как теперь говорят, очень уж много оказалось желающих — чуть ли не половина класса. Само собой, Сергей выбрал самых, как ему казалось, добрых и надежных. Краб в их число, не попал, хоть и подавал заявку. Вот и обозлился.

Драка с бывшим сотоварищем — дело деликатное. Можно сказать, интимное. А потому выяснять отношения отправились подальше от школы. Один на один, без свиты и друзей. Но чем дальше они убредали, тем больше находилось тем для разговора, и менее понятной становилась сама цель похода. А тут еще двор на пути всплыл — очень даже знакомый, в котором Мишка с Серегой однажды собирали в банки боярышник и наперегонки с воробьями поедали яблоки-дички. О драке окончательно забыли, решив подкрепиться костистым боярышником.

— У меня пугач новый, — поделился Краб, набивая рот ягодами. — Хочешь покажу?

Он снова превратился в Мишку и преспокойно подставлял Сереге плечи. Стоя на нем, напарник, рвал особо зрелые кисти, подавал вниз.

— Еще бы, — Серега немедленно спрыгнул на землю. Пугачи и всяческая такая пиротехника его живо интересовали. Может, по той незамысловатой причине, что собственный опыт у Сереги был весьма плачевный. Единственный свой пугач он как-то испытал на домашнем балконе. Что-то в конструкции было не так, но маленький Сергуня этого не понимал и одну за другой стачивал в жерло пугача спичечные головки. Вставлял гнутый из гвоздя боек, взводил резину и щелкал курком. Увы, выстрела не получалось. Сергей прибавлял заряду, бездумно щелкал вновь и вновь. Когда же, наконец, грохнуло, он шлепнулся на спину и какое-то время пролежал неподвижно. В ушах звенело, перед глазами виляли хвостами мириады розовых головастиков. Пугач — тяжеленную гнутую трубу из меди — разорвало в куски, и попыток повторить конструкцию юный пиротехник больше не предпринимал.

— Чем бьет-то? Спичками?

— Порохом, — Мишаня, вытянул из кармана нечто похожее на ракетницу. Всего наполовину — и тут же спрятал обратно. Оглядевшись, заметил: — Только не здесь, малышей заиками сделаем.

Серега был согласен.

— Куда двинем? В парк?

— Там тоже лажово. Бабахнешь раз, — и собачники набегут со всех сторон. На кладбище надо идти — на старые участки.

Кладбище…

От одного этого слова у Сереги пробежал мороз по коже. Нормальный человеческий рефлекс. То есть тот же Гоша давно уже бахвалился, что запросто гуляет по кладбищам, собирая кучи конфет. По его словам, люди оставляли конфеты на столиках, — типа, традицию соблюдали, а тут, понимаешь, он — лихой да востроглазый. Не боящийся никакого кариеса. Разве можно сладкому пропадать? Вот и рыскал там в поисках добычи…

— На кладбище и бабахнем, — рассудил Мишка. — Заодно белок покормим.

— Там что, и белки есть?

— Белок там — зашибись. Прямо с руки едят.

— А что едят?

— Да все, орехи, хлеб, конфеты…

— А правда, что конфеты там чуть ли не на каждой могиле?

— Не знаю. Я на конфеты как-то не смотрел.

— А Гошик говорит: этого добра там навалом.

— Вот и посмотрим по ходу…

Путь был неблизким, но артачиться Серега не стал. В городе Мишка Крабов ориентировался в миллион раз лучше Сереги, и никакие маршруты его не пугали. Далекий Химмаш, Шарташское озеро или Визовский пруд — все было ему знакомо. Мишаня мог идти и ехать куда угодно, был бы смысл. Это казалось непривычным. Телепередачами про маньяков и похитителей успели запугать весь мир. Иных деток за пределы двора не выпускали, зачастую конвоировали до школы и обратно. Михе Крабову было начхать на все страхи мира. С уличной шпаной (считай, со своими!) он умел договариваться, а против любого маньяка, коли таковой встал бы на его пути, немедленно применил бы весь свой боевой арсенал — от того же пугача до оружия вполне холодного и не менее страшного. Во всяком случае, фильм про «Вождя краснокожих» Серега видел и мог гарантировать, что своим возможным похитителям Мишаня преподнес бы сюрпризы не хуже.

Миновав с десяток кварталов, они добрались до кольцевой, а там через дыру в бетонном заборе пролезли на территорию кладбища. Серега словно ступил на территорию другого мира. Здесь все было иным, непривычным, а от обилия крестов, звездочек и полумесяцев рябило в глазах.

— Сколько цветов!

— Это искусственные, — пояснил Мишка. — Свежие приносят, только когда кого-нибудь закапывают. Часть кладут в гроб, часть на могилу. Потом, конечно, приходят старушки и крадут.

— Зачем? — поразился Серега.

— Чтобы вынести за ворота и снова продать. Такой у них бизнес…

Серега, затаив дыхание, слушал. На кладбище он был впервые, и все, что рассказывал Мишаня, казалось жутким и неправдоподобным.

А в общем, Гошка соврал. Конфетных россыпей они так и не увидели. Кое-где на столиках оставались кусочки хлеба, баранки с сушками, но конфетами народ не разбрасывался. А может, подъедали все шустрые белки, которых здесь действительно хватало. Крутя головой, Серега едва успевал замечать мелькание серых хвостов.

— А почему они не рыжие? — удивился он.

— Потому что не на картинках, — разъяснил Мишка. — Я за всю свою жизнь только двух-трех белок и видел с рыжей шерсткой.

— Почему же тогда их рыжими рисуют.

— Потому что красиво. Девчонки — тоже вон в блондинок да в рыжих перекрашиваются. Кому охота на серых мышей походить?

Это было, конечно, грустно. Даже окрас домашних хомячков показался Сереге куда более беличьим. Но говорить об этом вслух он по понятным причинам не стал. Не стоило бередить Мишкины раны.

— Ну что, испытаем? — на одной из пустующих аллеек Мишка извлек из кармана пугач. Деревянная рукоять, знакомый изгиб трубки, ударник с докторской резиной, проволочный спуск. Все было исполнено коряво, но толково. И в отличие от магазинных погремушек выглядело довольно угрожающе.

— Так грохнет — мало не покажется, — пообещал Мишка.

— Не разорвет?

— Я норму знаю, не дите малое…

Серега прикусил язык. Он-то со своей спичечной нормой явно залетел. Хорошо, зрения не лишился! Да и руку могло оторвать! Пиротехника — дело чреватое…

— Здесь отверстия, так что наблюдай. Из них пламенем полыхнет. Ночью — знаешь, какая красота!

— Зашибись… — только и мог вымолвить Серега.

Мишка взвел курок, торжественно поднял над собой пугач, и в эту секунду раскатисто ударило. Совсем с другой стороны и так мощно, что оба присели.

— Что это было? Тоже пугач? — посеревшими губами спросил Серега. Мишка помотал головой. Но стоило им выпрямиться, как громовой раскат повторился.

— Там! — Мишка прозорливо указал пальцем.

— Салют? — предположил Серега.

— Ага… Посмотрим? — сунув пугач в карман, Мишаня первый бросился вперед. Виляя меж оградками, Серега поспешил следом.

Они вышли как раз к похоронной церемонии. Перед закрытым цинковым гробом стояло отделение солдат, которые по команде сержанта передергивали автоматные затворы и выдавали в небо над собой один залп за другим. Хоронили военного. Народу было немного.

Прячась в кустах, мальчишки пронаблюдали, как отгремел последний салют, как стали опускать гроб в огромную ямину, как заголосила одна из женщин. Потом гроб стали забрасывать землей, — каждый из присутствующих подходил и бросал горсточку. Поплевав на ладони, за лопаты взялись местные могильщики.

Смотреть стало страшно, и мальчишки попятились назад. Желание пострелять из пугача как-то само собой пропало. Во всяком случае, Мишка его больше не доставал, а Серега не напоминал. Вместо пугача он неожиданно для себя спросил о другом:

— Как думаешь, Миш, мы тоже умрем?

— Не знаю… Нет, наверное. Разве что убьют на какой-нибудь войне.

— А его тоже убили?

— Если награды на подушечке, значит, наверняка. Фотку-то видел? Совсем даже не старый.

Они почти наткнулись на столик, усыпанный ворохом конфет. Здесь хватало всего — сосачек, ирисок, даже шоколадных — «Каракумов» и «Курортных». Еще минут двадцать назад от такого богатства они бы ахнули и непременно набили лакомым трофеем карманы, но сейчас к найденным сладостям парнишки не притронулись.

— А я ведь понял, — сказал Мишка. — Это они специально оставляют. Чтобы те, кто умер, не чувствовали себя одинокими. Все-таки кто-то живой рядом. Синички там, белки с сороками…

— Ага, — Серега с легкостью принял объяснение.

— А Гоша, щегол такой, тырит их. Конфеты, значит.

— Да уж… Родственники, наверное, приходят потом, а тут ничегошеньки.

— Может, морду ему набить? — предложил Мишка.

— Конечно, давай.

— Только по очереди. Первый я с ним дерусь, потом ты.

— Почему это ты первый? Сначала я, — возмутился Серега. — Если ты начнешь, мне уже фиг что останется.

Мишка самодовольно ухмыльнулся.

— Ладно. Но только уговор: дерись не в полную силу.

— Конечно. Я же понимаю.

— И еще… — Мишка на секунду споткнулся. — Знаешь, на ту могилку можно потом что-нибудь принести.

— К солдату?

— Ну да. Скинемся, купим что-нибудь и принесем…

Серега и тут не стал возражать.

Когда уже подходили к забору, на минуту задержались перед другой свежей могилой. Памятника здесь пока не было, на курганчике из цветов и венков стояло наклеенное на картон фото. Девушка. Совсем еще юная. Смотрит, улыбается, и непонятно, почему она здесь. Серега представил, как лежит юная красавица под слоем земли, как не видит ничего и не слышит, и его пробил озноб. За спиной посапывал Мишаня. Он тоже смотрел на фото девушки.

— Как думаешь, ей холодно? — шепотом спросил он.

Мишка Крабов никогда не шептал. В любых компаниях и даже посреди урока он говорил своим обычным голосом. Но тут, видно, пробрало и его.

— Не знаю, — таким же шепотом отозвался Сергей.

Путь продолжили в полном молчании. По дороге не вспоминали больше ни о пугаче, ни о боярышнике…

Домой Серега вернулся повзрослевшим и притихшим. Когда отец, тогда еще живой и здоровый, грозно спросил, где он шатался, Серега не стал ничего выдумывать и честно все рассказал: про кладбище, про военного, про салюты. А еще рассказал про белок и конфеты.

Мама сидела рядом и тоже слушала, а потом сама вызвалась почитать ему что-нибудь на ночь. Раньше Серега улещивал ее, уговаривал, а тут даже не попросил ни разу. Но она всегда ощущала его состояние — словно рентгеном зондировала. И моментально откладывала все свои дела, жертвуя для него силами и временем. И отец, поглядев на маму, дал ему какой-то микстуры, — «успокоительное», как сказал он. Однако успокоиться у Сереги не получилось. В тот вечер ему не хотелось даже маминых сказок. Мальчуган чувствовал себя так, словно заболел ангиной. Мама читала что-то про Незнайку и его друзей, а он слушал ее голос и почему-то думал о той девушке, которой никто уже и никогда ничего не прочтет. Сереге было жалко девушку до слез, и в один из моментов он вдруг с ужасом понял, что то же самое произойдет когда-нибудь с ним, с родителями, даже с его сестрой — маленькой и улыбчивой Ленкой.

Серега едва дождался, когда мама поцелует их и уйдет. Когда дверь детской закрылась, он тут же уткнулся в подушку и беззвучно заплакал. Это получилось само собой. Очень уж многое скопилось в нем за день. Двухлетняя Ленка, конечно, услышала его всхлипы и тоже принялась тихо подтягивать.

— Ты-то чего, дура, ревешь!

— А ты?

— Хочу и реву, не твое дело! А ты не реви.

Но не реветь она уже не могла. Она была маленькой, и она была сестрой, и так уж выходило в этой жизни, что все у них было общее: еда, игрушки, радости и горести. А значит, порцию Серегиных слез волей-неволей тоже приходится делить пополам. Серега понял, что кто-то просто обязан прекратить первым. Ленка не могла, она была совсем крохой, значит, надо было успокоиться ему.

— Не надо, Ленчик, — Серега перебрался на кровать к сестренке, обняв, принялся целовать в пухлые щечки. Лицо у нее было мокрым от слез, еще и сопли дорожками тянулись под носом. Хорошо, под рукой нашелся платок. Вытирая ей личико, он справился наконец и с собой.

— Ты босе не будес? — гундосо спрашивала она.

— Конечно, нет.

— А чего левел?

Серега на минуту задумался. Можно, конечно, было рассказать ей все. Про кладбище и салют, про девушку на фотографии, но стоило ли? Все-таки она была совсем еще малюткой. Два с небольшим года — что она, елки зеленые, поймет-то? Кроха же!

Его снова накрыло волной жалости — на этот раз к крохотуле сестре. Он принялся гладить ее по голове и лепетать какой-то вздор про палец, прищемленный дверью. А еще он говорил ей, что этой зимой они вместе поедут на Северный полюс. Южный-то уже открыл Амундсен, а Северный не открыл никто. Потому что полюс постоянно перемещается. Каждую минуту и каждую секунду. И получается, что открыть его невозможно. То есть каждый, кто приходит туда, открывает его как бы заново. Леночка мало что поняла из его сумбурного рассказа, но все-таки успокоилась. А еще чуть погодя заснула. Серега ей позавидовал. Иногда хорошо быть маленьким. Ни забот тебе, ни хлопот. И заснуть можно за пять с половиной секунд. Другое дело — взрослые: кряхтят, ворочаются, все время о чем-то думают, переживают. То есть само слово «переживать» он осмыслил только сейчас. Переживать — все равно что переваривать съеденное за день. И если пища тяжелая, ядовитая, то будет полное несварение. И переживая дневные неприятности, взрослые, конечно, страдают. По второму и третьему разу… В этот вечер Серега тоже ощущал себя взрослым.

Осторожно, чтобы не разбудить Леночку, он перебрался обратно. За дверью гудел телевизор, голоса доносились напряженные, абсолютно не детские. Кино для взрослых, о взрослой жизни… Почему-то дети мечтают о том, чтобы вырасти, и все при этом хотят кем-то стать: летчиками, пиратами, артистами. А вот он никогда не хотел быть взрослым. И не мечтал о взрослой профессии. Почему-то всегда верил, что самое счастливое время — это то, что есть у него сейчас. Может, потому и ревел, что неожиданно шагнул из детства. Пока только одной ногой, но даже такой шаг его напугал. Как пошутил однажды приболевший отец: «это мой первый звоночек!». Кажется, он имел в виду что-то другое, но Сереге почему-то виделся в минувшем дне этот самый загадочный «звоночек». Что-то тихо прозвонило там, на кладбище, — и он не ко времени услышал.

Серега никогда и никому не рассказывал о том вечере, а Ленка, конечно, напрочь все позабыла, но для него взрослая жизнь началась именно тогда. И с того же непростого вечера шар земной на какую-то малую долю стал вращаться чуть медленнее. Как пластинка, которая вот-вот остановится.

 

Глава 9

То есть Серега думал, что помнит о том вечере только он. Оказалось, нет, — Мишаня Крабов тоже помнил. Потому что стоило им присесть на лавочку у больничного крыльца, как он вынул из кармана конфету, молча протянул. Серега оторопело взглянул на нее и не пошевелился. Он-то ожидал подвоха! В самом деле, из кармана Краба могло вынырнуть что угодно, но только не конфета. К примеру, кастет, ножик-раскладушка или брелок с человеческим черепом-свинчаткой. А тут…

— Не боись, — сипло сказал Краб. — Это не с кладбища.

Он ничего не стал пояснять, но Серега моментально сообразил, о чем он. Краб действительно все помнил — и кладбище, и салют, и фото той девушки. Кто знает, может, у себя дома он тоже тогда ревел в подушку. Серега успокоено вздохнул. Этой своей конфетой Краб совершил невероятное — взял и отсек от времени добрый ломоть, снова переместив Серегу на несколько лет в прошлое. По крайней мере, на секунду-другую Серега вновь ощутил себя глупым наивным мальчуганом, не умеющим делать даже такой малости, как пугачи с поджигами.

Серега взял из потертой ладони конфету.

— Спасибо…

Гость снова сунул руку в карман, достал пару костяшек, причудливыми движениями фокусника закрутил между пальцами.

— Как шнобель-то — дышит?

— Нормально, выпишут скоро.

Мишаня с прищуром оглядел лицо соседа.

— Ничего вроде. Даже на себя прежнего похож.

— Это хорошо? — пошутил Серега.

— А что плохого? Или в Алена Делона хотел превратиться? — Краб ухмыльнулся. — Главное — шрама не будет.

— Что ж тут хорошего? Шрамы, говорят, украшают.

— Да на фиг такое украшение! Это ж особая примета.

Серега запоздало понял, о чем именно толкует его собеседник.

— Мне вон дали палкой по виску, а там еще и гвоздь торчал, — скупо рассказывал Краб. — Хорошо, маленький гвоздяра, — не убили. Но все равно пометили на всю жизнь…

— Это на щеке, что ли?

— Ага… — Краб с ухмылкой погладил красную неровную полоску у левого глаза. — Свежачок еще, а все равно не рассосется. И в ментовке во всех описаниях теперь будут вставлять.

Подобным «свежачков», насколько знал Серега, у Мишки Крабова набиралось уже прилично. Сказать, что они старили его, было бы неверно, но и не молодили — это точно. У него и руки были, как у взрослого мужика — крупные, шишкастые, словно из плохо обработанного дерева. Пальцы правой руки с коричневой накипью до самых ногтей. От курева, само собой.

Серега хотел спросить, как это получилось у Краба со шрамом, но вместо этого поинтересовался другим:

— А меня как нашел? В справочное звонил?

— Зачем мне справочное, я Змея за Герой послал, а сам за Антошей двинул. Вот и угадал с первого захода, — Краб улыбнулся половинкой рта. Как-то у него это получалось: слева смотришь — улыбается, а справа — абсолютно серьезен.

— Этот фраерок и не заметил даже. На будущее, кстати, имей в виду. Приведет хвост проще простого. — Из нагрудного кармана джинсовки Краб вынул пачку сигарет, зубами ловко подцепил одну. Наверняка, где-то в карманах у него имелась и зажигалка, но он кивком подозвал идущего мимо прохожего, жестом изобразил, чего хочет. Мужчина, наверное, и сам не понял, отчего с такой готовностью поднес Крабу зажигалку. Сидел-то перед ним всего-навсего четырнадцатилетний пацан. Однако вот не вякнул ни слова, подошел и дал прикурить. Тем же барственным кивком Краб отпустил прохожего. Может, демонстрировал Сереге свою власть над людьми, а может, поступал буднично и привычно. Он и о шраме своем помянул как бы вскользь. Улицей и северными чужбинными ветрами от него разило, как от Виталика его бомжевским коллектором.

Серега невольно поежился. Разные жизни они все-таки проживали. Прямо до головокружения разные. Он еще не забыл, как весной забежал к Крабу домой передать записку от учительницы. Тогда Миха Крабов совсем борзанул — недели три внаглую не ходил в школу. Вот и попросили передать. Почему-то его. То есть, записку Серега, конечно, передал, но в коридорчике (а семья Крабовых жила в коммуналке), уже уходя, нечаянно опрокинул прислоненный к стене старый ранец Мишани. При этом сам чуть было не растянулся. По полу гулко рассыпалась пестрая мелочевка: плееры, сотовые телефоны, зарядники, целые гроздья, сим-карт. Краб тогда даже ухом не повел. Побросал вывалившееся добро обратно в ранец, ногой придвинул к стене. Спрашивать, откуда у него столько плееров и телефонов, Серега не рискнул. Да и чего спрашивать, — сам просек, не маленький…

Мимо скамьи, цокая, как молодая лошадка, прошла фигуристая девушка. Каблуки тянули на верных десять сантиметров, но ступала она ровно, даже игриво. На нее хотелось смотреть и смотреть.

— Заметил, как наши телочки за лето вытянулись?

— Честно говоря, не успел, — Серега все еще провожал взглядом девушку. — Хотя, да… Половину мальчишек уже обскакали в росте.

— Рост — ерунда. Догоним и перегоним! А вот когда они вширь пойдут, тогда и впрямь будет на что посмотреть.

— Красятся-то уже вовсю, ногти там, реснички, — Серега осторожно погладил подушечками пальцев нос. — И пупы у каждой второй наружу.

— Это еще не пупы — пупочки… — Мишаня Крабов раздумчиво затянулся. Курил он в отличие от многих «пятачковых» по-взрослому — в неспешный глубокий затяг. — И краситься, дуры, толком пока не умеют. Понтуются больше. А вот как научатся, уже и на старшаков будут посматривать.

— Причем тут старшаки?

— А вот увидишь. Девчонки — они ведь раньше нашего созревают, — Краб снова затянулся, тихо добавил: — Может, и умнеют раньше.

— Ну, ты скажешь! — вырвалось у Сереги.

— Серьезно, — Мишаня качнул головой. — Я раньше тоже думал, как все: типа, бабы глупее, то-се. А сейчас вижу: вроде все набекрень выворачивается. В смысле — наоборот. Смотри вон — Анжелка — всех уж перебрала. Дура дурой, а дело свое туго знает.

— О чем ты?

— О том самом. Работает вроде отмычки, а мы для нее, значит, замки-висюльки. Сперва Тарасоида вскрыла, — думала, умный самый. Потом на Шаму перекинулась, — типа, самый сильный. Даже ко мне одно время подкатывала?

— К тебе? — не поверил Сергей.

— Ага, правда, никто об этом не знает. Я ведь не принц Чарльз лопухастый, — прессы не люблю… Только было дело: подкатывала — еще как! Намеки делала, на именины звала, тортец обещала, то-се…

— А ты? — вырвалось у Сереги.

— А чего я? Я торты не люблю. Так ей и сказал. Обиделась, понятно. Потом тебе стала мозги крутить, Васяне с Женькой. Теперь вот с Сэмом отирается.

Серега почувствовал обиду. Вроде кончилось все, перегорело, а слушать спокойно Краба не получалось.

— Да ты не парься, с Сэмом она тоже долго не задержится, — спокойно продолжал Краб. — Скоро начнет искать, кого постарше. А может, уже нашла. Пустышка, короче, но интерес свой блюдет. И другие девки не хуже работают. Может, в глаза не бросается, но все в постоянном поиске. Не то что мы, остолопы.

— А может, у мужиков просто цикл другой? — предположил Серега.

— Какой еще цикл?

— Ну, они вроде спринтеров, сорвались с места и вперед. А женщины в основном — стайеры или даже марафонцы. То есть это с одной стороны, а с другой — тело у них созревает чуть раньше, ум — позже, а интуиция вообще дается авансом — чуть ли не с самого рождения.

— Ну, ты намутил… — Краб нахмурился. — А у мужиков тогда как?

— У мужиков — все взрывом, — объяснил Серега. — Сначала, значит, дебилизм полный, футбик, пиво, компьютерные бродилки, потом — экзамены, институт, и сразу подскоком в какие-нибудь начальники. Лет десять попыхтели, бабла нагребли, и все — припухли. Снова телевизор, пиво с футбиком и пузо до колен. Уже ни смысла, ни стимула. Это как импульс, понимаешь? А женщины к этому времени только-только разгоняются. Мужики на первом дыхании живут, а они на втором. Но срок-то жизни нарастает, вот женщины и начинают теснить мужчин.

— Вау-вау! — Мишаня даже головой покачал. — Сам додумался или прочитал где?

Серега чуть покраснел. Краб, как обычно, зрил в корень. Серега и впрямь прочитал об этом в журнале. Здесь, в больнице, и прочел день назад от скуки. Сразу после «Таинственного острова». Кстати, у того же Жюля Верна как раз эмансипацией совершенно не пахло, всем исключительно заправляли мужики.

— Может, и так оно все… — протянул Мишаня. — Жизнь — она ведь насквозь запутанная.

Мимо, хромая, проковылял пес. Видок обшарпанный, в глазах паника. На отдалении семенила стая местных шакалов. Сразу пять или шесть рыл. Явно готовилась расправа.

Серега подобрал камешек, не целясь, швырнул в шакалов. Те нехотя отбежали в сторонку.

Краб покривил губами, а Серега смутился.

— Терпеть не могу, когда толпой на одного, — зачем-то объяснил он.

— Чего ты хотел, закон джунглей. Тем более что этот кабыздох на чужой территории. Да еще и подранок. Так что все, как у людей — по законам и понятиям. Или ты законы не уважаешь?

— Если такие, то нет.

— Получается, что ты романтик. Таким тяжело по жизни приходится…

Притушив сигаретку о ребро ботинка, Мишаня смял ее миниатюрной гармошкой, щепотью раскрошил над стоящей рядом урной. Все с той же угрюмой привычностью. Кто-то, верно, научил — чтобы не оставлять следов даже в такой малости… Мишаня коротко шмыгнул, теперь уже двумя руками встряхнул свои кубики-костяшки, распахнул ладони. Выпало две двойки. Он повторил фокус с встряхиванием, и на этот раз выпали тройки.

— Лихо! — оценил Сергей.

— Лихо другое… — Краб снова сосредоточенно потряс сведенными ладонями, даже к уху на секунду прижал, словно к чему-то там прислушивался. — Это все мы, прикидываешь? Кубики-рубики и прочие костяшки-какашки. Семь миллиардов или девять, даже не знаю.

— Семь пока…

— Ну, может, и семь, без разницы. Важно, что бросок — это, типа, вся наша жизнь. Про взрыв ты хороню сказал. Так и есть, прыгнул и попробовал сорвать куш. Не обломится — в пропасть сорвешься, а сорвешь пару кокосов, уже и рад-радешенек. Типа, король-победитель — очков нагреб по самые помидоры. Только радость такого короля — фуфло голимое.

— Почему? — вырвалось у Сереги.

— А вот смотри, — Мишаня вновь тряхнул зажатыми ладонями и, наклонившись вперед, бросил кости на асфальт. Выпало две шестерки.

— Круто!

— И все так думают. Только вот шиш! Потому что это, Сергунь, то, что мы из себя представляем. Реально, без дураков, по самому максимуму.

— Шестерки?

— Ага. И Сэм — шестерка, и завучиха Аврора с Кентукки, и мы с тобой. Потому что выше маковки не прыгнешь. И кому кажется, что прыгнул, тот просто лошара гнойная. Сэму вот на острове казалось, что он звезду с неба достал, а на деле — вчистую лажанулся.

— Как это?

— Да просто… Ты вот в отказ пошел, вообще не захотел кидать кости — и вся игра разом пошла наперекосяк. Весь банк сорвал тот, кто ничего для этого не сделал, прикидываешь? Я ведь про тебя толкую.

Серега нахмурился. Краб говорил непонятно. То есть он давно уже так мутил в разговорах, но чаще все-таки, чтоб попугать и поиграть на нервах. Чем больше тумана, тем хуже стоишь на ногах. Вот и собеседники Краба терялись, шли на попятный. Ему же только того и надо было. Но сейчас Мишаня говорил, не дурачась, вполне серьезно.

— Ты не думай, мне вся эта учительская грызня до лампочки. Аврора там, Николай Степанович, Инна с Виолой — пусть сами свои замутки решают… Захотят — и Маргошу спишут, и встречу с ветераном оприходуют, как положено. Я тебя о другом предупредить хотел…

— О чем это? — Серега мгновенно встопорщился. И тело само собой напружинилось. Он-то, дурак, расслабился, а Краб ведь не просто так веревочку вил, — верняк, подводил к чему-то своему. Серега даже чуть отодвинулся от Мишани, и тот, конечно, это заметил.

— Ну, ты и фуфел! — протянул он.

— Кто фуфел-то!

— Ты что, правда, решил, что я за Сэма морду тебе бить пришел? — Краб даже в лице изменился. Типа — изумлялся Серегиной дремучести. — В самом деле, чудила! Мы ж с тобой рябину с одного дерева рубали, одним совком в песочницей ковырялись… — похоже, он действительно собирался обидеться.

— Да ничего я такого не думал! Ты чё, Мишук! — Сереге стало стыдно.

— Ладно, проехали… — Краб немного помолчал, словно размышлял, стоит ли после такого продолжать беседу. — Короче, я про Сэма хотел сказать. Вообще про всю эту бодягу. В том смысле, значит, что проблемы твои не закончились.

— Если ты про Стаса…

— Забудь о нем, — Мишаня вновь улыбнулся правым уголком рта, левый наоборот криво съехал вниз. — Стас — нормальный пахарь. Его сыграли, как пешку, он и повелся.

— О чем ты? Кто сыграл?

— А ты догадайся с одного раза. Трех раз, как в кино тупом, нигде, на самом деле, не дают. Либо сразу просекаешь, либо получаешь кувалдой в лобешник, — Краб собрал свои кубики, подбросил на ладони, заботливо спрятал в карман. — Там на острове у нас с Сэмом тоже базар был. Он меня, урод такой, к себе вербовал, а я его чуть не порезал. Растащили, короче. Но будь Сэм поумнее, он бы лыжи к тебе солидольчиком смазал и сюда раньше меня подкатил. С коробкой конфет и бутылкой коньячилы.

— Зачем мне коньяк?

— Ну, не коньяк, так пепси-колу какую-нибудь притаранил бы. Это не суть… Я о том, что ты губешки раньше времени не раскатывай. Этот перец еще не прыгнул по-настоящему, но очень хочет. Вообще непонятно, как он в нашей школе очутился. Папец, наверное, жадный, не отлил в лицей лимонаду, вот и оказался Вовочка Саматов в обычной рассейской школе за одной партой со швалью вроде нас.

— Чего это мы — шваль-то?

— Ну, не шваль, так где-то на уровне единичек-двоечек. А они, типа, парень с крутояра — шестерка, значит. Короче, показывал уже… Вот и будет мстить.

— Кому мстить-то? Мне?

— Да всем сразу. Он же обиженный. На меня, на папу, на всех. Только меня ему не достать — да и на кой? А вот тебя он постарается загарпунить.

— Вот тебе здрасьте! За что это, интересно? За Маргошу? Так он же ее в грязи и топил!

— Правильно, он топил, а ты не дал. Видел, как он физрука нашего на крючок взял? Грамотно, в десять минут! И ничего Николашка ему уже не сделает. Потому что Сэм за жабры его взял. Прочно. Аврору он тоже хотел заарканить, уже и веревочку свил, да не получилось. Но парень-то дошлый, другое что-нибудь изобретет. Это ведь только в фильмах показывают, что всех на свете можно купить, а на самом деле, умные ребятки за другие рычаги дергают.

— Кукловоды?

— Ага, как в театре детском… Он и на остров народ приглашал, чтоб всех разом на единый кукан насадить. А мы взяли и сорвали ему кайф. Даже Анжелка с ним в шатер не полезла. Он ведь хорошо ее подогрел. Подливал пуще других. А она ему костюмчик облевала и на катере у нас спряталась.

— Так это вы из-за нее подрались?

— Причем тут она? Анжелка — это так, повод-поводочек… Сэм принцем датским себя почувствовал, а я ему черепок под нос сунул. Кукиш в смысле. Короче, хотел пикник сделать, этакий пир духа, а получил полную пирдуху, — Мишаня Крабов хмыкнул нечаянному каламбуру. — Еще и ты характер начал показывать. Типа, последний ком снега перед лавиной. Как в мультах. Вот класс и пошел пополам колоться.

Сколько помнил Серега, Крабов никогда еще так много не говорил. Да и вещи-то он рассказывал странные. Про Стаса, про остров, про класс… А может, это больница Серегу так ослабила. Что-то упорно не доходило до его разума. Мишка Крабов продолжал говорить, но слова осами вились вокруг да около, кружили бессмысленной тучей. Серега чувствовал, что голова у него стремительно закипает.

— …Сегодня, прикинь, на Ламборджини в школу прикатил. Самолично за рулем сидел. Хотел, чтобы все увидели.

— Ну?

— Вот и увидели, что снеговичок-то наш поплыл. Потому как за последнее хватается, бабло демонстрирует. Ну а как сообразит, что ни фига не вышло, за вилы возьмется.

— Как это — за вилы?

— Откуда мне знать. Но зуб даю, придумает что-нибудь, — Краб чуть помолчал. — Змей сегодня шепнул, что с Маринадом их видел. Типа, шептались о чем-то. Друганы, блин! С каких это пор, интересно? И Кентукки там рядом маячил. Вот и посуди, какие могут быть общие дела у Сэма с этими крысоедами.

— Да уж, компаха кислая. Что-то ему нужно было от них.

— Это верно, клинья к ним он неспроста подбивает, — Краб вздохнул. — Помнишь Никитку из твоего подъезда? Шпингалет такой курносый.

— Никитку? — Сергей сообразил не сразу. — Это первоклашка, что ли?

— Ага. Вчера подошел ко мне — заметь, не к Антоше, не к Гере, а ко мне — и колонулся.

— Ну?

— Видел он все, оказывается. Прыгал по гаражам после уроков и головешкой своей любопытной крутил. А в это время Сэм с четвертого этажа прицеливался. Ты на втором сопли морозил, а он на четвертом, смекаешь?

— Что?.. Так это Сэм?! — Серега даже привстал со скамьи.

— Чего ты подскочил? Сядь, успокойся. Парень-то не лох, все сыграл, как по нотам. И Никитке я тоже посоветовал молчать. Для его же пользы.

— Но ведь это… Это можно…

— Не можно и не нужно, — оборвал его Краб. — Эту байку я тебе так — к слову подбросил. Чтоб не скучал особо. Тем более что поздно кулаками трясти.

— Ничего себе поздно!

— Конечно, поздно. Я ведь тоже голосовал против тебя не просто так. Поглядеть на него было интересно. Он вроде как нас разыгрывает, а мы — его. Так что за Сэма не переживай, этот перец сам на тебя выбежит. Все равно как зверь на ловца. Вот тогда и прищемишь ему хвост.

— Что-то не очень я тебя понимаю.

— Почешешь репу — поймешь. Не сейчас, так потом, когда этот хлыщ очередную комбинацию замутит. Тогда уж вони хватит на всех, можешь не сомневаться. Но начнет он, думаю, с тебя.

Мишаня произнес это спокойно, и в серых, с темными вкраплениями глазах его Серега прочел железобетонную уверенность в сказанном. Тем, кстати, и побеждал своих противников Краб. Свою силу он знал настолько же хорошо, насколько знал слабые стороны противника. Люди это чувствовали, а чувствуя, уступали.

Серега судорожно сглотнул.

— А ты?

— Что я?

— Ты сам-то с кем?

Краб снова покачал кудлатой головой, тихо и со всегдашней своей полуусмешечкой протянул:

— Ох и дурак же ты, керя… Прямо полный бамбук!..

 

Глава 1

Ленку забирали вместе с Евой. Так уж получилось.

Это был первый день на воле. Серега только-только вышел из больницы. Мама намеревалась оставить его дома, предлагала даже сходить в садик сама — с работы обещала отпроситься, но Серега настоял на том, что сестру следует забирать брату. Смешно сказать, но он, в самом деле, соскучился по Ленке. Конечно, дома она частенько злила и раздражала. Не одну сотню раз по кумполу хотелось ей съездить, но ведь все равно — сестренка! Не так уж много у него оставалось близких людей. Конечно, имелись друзья, кое-кто из соседских ребят, и все-таки по-настоящему близкими оставались мама и Ленка. К отчиму, дяде Вите, Серега относился тепло, но это было все же совсем другое. Папу заменить было невозможно. Даже порка, которую как-то задал ему отец за то, что Серега ножницами выстриг из книг серию картинок, теперь вспоминалась, как нечто особое — мужское, по-своему романтическое. Конечно, ревел и дулся, но ведь за дело всыпали! И отец потом позвал его мириться. А точнее — вдвоем с насупленным сыном они попытались «вылечить» растерзанные книги. Пока лечили, все само собой и забылось. А точнее — простилось. Потому что чудом было — сидеть на отцовских коленях, слушать его пояснения и следить за сильными руками, неспешно и бережно вклеивающими иллюстрации на место. И ведь мастерски все сделал! — буковка к буковке, без единого пятнышка! Подобные вещи у отца всегда получались здорово. К слову сказать, и книги эти были теперь у Сереги любимыми. Он держал их в сторонке отдельной стопкой, нередко брал перед сном, неспешно перелистывал. При этом восстанавливал в памяти процесс книжного ремонта — во всех подробностях, до последнего произнесенного слова. Заканчивались подобные воспоминания одним и тем же: хотелось плакать, и Серега откладывал книжки в сторону…

А по Ленке он в самом деле соскучился — по визгу ее и воплям, по глупым историям про глупых подружек, про кукол, про малолетних кавалеров, наконец, которые за сердце Леночки готовы были разбить пластмассовыми ведерками друг другу головы.

А уж когда отправился за Ленкой, во дворе неожиданно столкнулся с Евой Оршанской. Она брела неведомо куда — какая-то опустошенная или уставшая. А разглядела Серегу — и прямо лампочкой вспыхнула. Улыбка у нее была славная, что там говорить! И в глазах воссияло по синей искорке. То есть только что ничего не было, — и раз! — появилось. Конечно, пришлось взять ее с собой. Это было немного непривычно, но в жизни многое так — чуть ли не каждый день приходится к чему-то привыкать. В той же больнице выходило даже хуже. Во-первых, мешали идиотские турунды в носу, а во-вторых, все портило его собственное глупое поведение. В самом деле, гостей ведь положено развлекать, вот он и придумал «развлечение». Когда Ева навестила Серегу во второй раз, он на лифте спустился с ней в больничный подвал. Цокольный этаж — так это иногда называют, хотя какой там цоколь! Подвал — он и есть подвал. В общем, хотел впечатление произвести — повеселить малость. Ну и повеселил. Потому что маты, где целовались обычно сбегающие с этажей пациенты, на этот раз пустовали, зато оказалась приоткрыта металлическая дверь в боковое ответвление. Заслышав грохот катящийся сзади тележки, они с Евой юркнули в забитую старыми тумбочками нишу и оттуда в слабом свете потолочных ламп разглядели, как пара санитаров катят перед собой пустые носилки. Тот, что шагал впереди, распахнул металлическую дверь шире, второй подтолкнул гремучую тележку в проем.

— Что это? — шепнула Ева.

— А ты не знала? — Сергей приблизил губы к ее уху — так близко, что почти коснулся девочкиной щеки. — Проход в морг. Если кто умирает, то их грузят на носилки и перевозят туда.

— А почему здесь, под землей?

— Чтобы больные не видели, не расстраивались.

— Но сейчас на каталке пусто.

— Ну, не каждый же день умирают… Может, ложный вызов. Или просто возвращают на место.

Ева какое-то время прислушивалась к удаляющемуся рокоту каталки, а после решительно качнула головой.

— Пошли отсюда…

Серега немного похлопал ресницами, но спорить не стал. Даже ругнул себя за идиотскую инициативу. Действительно, тупо все вышло! Какого рожна он ее сюда привел? Конечно, Серега не знал, что наткнется на санитаров, но мог бы предположить.

Сейчас же все обстояло иначе. И нос нормально дышал, и не было чертовых турунд. То есть шагать в садик Ева была, конечно, не обязана, но ведь обрадовалась! И вон как заулыбалась! Серега пока шагал, все время на нее поглядывал. И сам радовался неизвестно чему.

Кстати говоря, сестра Ленка тоже пришла в восторг. Стоило им показаться в переполненной малышней раздевалке, тут же с визгом повисла на шее у Сереги. Отвизжавшись, всем окружающим громко пояснила:

— Это мой брат! Он в больнице лежал. С носом, кровью и ватой. А теперь убежал, Специально ради меня…

«Вату с кровью» малыши легко проглотили и на «сбежавшего из больницы» поглядели с интересом. Потом, понятно, перевели взор на Еву.

— А она тоже сбежала?

— Тоже, — подтвердила Ленка. — Вместе с братом.

— Что ли, сестра?

— Какая же она сестра, когда это я сестра! — возмутилась Леночка.

— Невеста, что ли? Если невеста, должно быть платье. Из белого чего-нибудь…

— Платье еще не сшили… Потому что сначала кукле моей — Наташке, потом невесте.

— Фату надо из простыней шить. Они белые, — заявила соседка Леночки. Она была пухленькой, спокойной, и оттого слова ее звучали авторитетно.

— Ой, да у нас миллион простынёв!

— Простыней, — машинально поправил Сергей.

— Простыней, конечно! Вот же я глупая, — «простынёв» сказала, — Леночка с удовольствием рассмеялась над своей оговоркой. С ответами она вообще не задерживалась ни на секунду. Серега подумал, что в школе ей, верно, придется проще, чем ему.

— Триста рублей, — огорошила его подкравшаяся воспитатель.

— Я же это… Пару недель назад приносил.

— Это было на танцы, а теперь у них английский будут вести. Каждую неделю по два занятия.

— Ну да… Понятно… — Серега неловко заскреб по карманам.

Смекнув про его затруднения, Ева Оршанская достала из курточки кошелек, протянула воспитателю три сторублевых бумажки.

— Спасибо… — пробормотал он, однако на улице тут же принялся ворчать: — Что за жизнь пошла! Кругом деньги трясут. Мы их не просим, а они только поводы придумывают. За фотографии, которых не заказывали, за театр, за танцы эти дурацкие.

— Никакие они не дурацкие! — возмутилась Ленка. — У нас тетя артистка преподает — худенькая такая, даже груди нет. Раньше в балете плясала, а теперь у нас. Знаешь, как она красиво вертится!

— Представляю… — Серега хмыкнул.

— И на шпагат запросто садится.

— Ван-Дамм тоже садится — и ничего, никто перед телевизорами не танцует…

Но сестренку неожиданно поддержала Ева.

— Лена права, танцы — дело полезное. Во всяком случае, девочкам всегда пригодятся.

— Да на фига? — изумился Серега. — Что в них такого-то — в этих ваших танцах? Я представляю там — на пианино подолбать или фокусы показывать, а ногами-то подрыгать всегда сумеешь.

— Вот именно, что подрыгать. Вот ты представь, Лена вырастет, придет на дискотеку и будет, как все топтаться. Пингвин пингвином! Что же тут хорошего?

— Что ж тут хорошего? — эхом подхватила Леночка.

— А что хорошего, если она начнет крутить попой, как на телеэкране?

— Можно не попой, а животом! — крикнула Леночка. — Танец живота — знаешь, как здорово! Ему специально обучают! В Индии и… На островах разных.

— Еще не легче!

— Зато потом меня сразу возьмут в телесериал! — заявила Леночка. — Снимусь в мыльной опере, заработаю два миллиона. Один себе возьму, другой — маме.

— Ага, заработает она… В мыльной опере… Ты хоть знаешь, почему они мыльными зовутся — сериалы твои разлюбезные?

— А ты знаешь, как по-английски стол? — перешла в контратаку Леночка. — Я вот знаю — э тэйбл! И кошку знаю — э кэт.

— А собака?

— Э дог! — победно выкрикнула Леночка. — А вот хот-дог — это уже не собака вовсе, а пирожок с сосиской. Так что теперь я могу хоть в русском сериале сниматься, хоть даже в английском. Там тоже два миллиона заплатят, но уже другими бумажками.

— Видала? — Серега кивнул Еве на сестру. — Целуются напропалую, в сериалах мечтают сниматься, о миллионах языками чешут. Мы такими не были…

— А еще! Еще я знаю, — спешила закрепить успех девочка, — как отличить бездомную собаку от сдомной — ну, значит, с домом которая…

— И как же?

— Да по блохам же! Потому что если она живет с соседом-человеком, то там блохи боятся и рук-ног не высовывают.

— Кого им бояться-то? — фыркнул Серега.

— Да человека же! — удивилась недогадливости брата сестра. — Ведь где человек, там ни волков, ни медведей, ни носорогов, ни попотамов…

— Попотамы — это кто?

— Ну-у… — Леночка на миг сбилась. — В Африке которые. Толстые, с мордой такой чемоданной.

Сергей с Евой прыснули.

— Чего вы! Я правду говорю, они толстые, в складочках. А где человек, там никого нет. И блохам становится скучно. Потому и собаки у них чистенькие, свеженькие, как шанежки из печки.

Теперь уже Серега рассмеялся в голос.

— А вообще-то верно… Где человек, там уже никого, — он, соглашаясь, качнул головой. — Полный трэш и пустыня.

Взглянув на Еву, Серега подумал, что она возразит, но одноклассница промолчала. Кажется, в этом она была с ним солидарна.

* * *

— Шмель осени не боится, — тараторила Леночка. У него мохнатая шубка, теплая, из бобра, наверное, а у пчелок пальтишки старенькие. Из этого — как его? — из дерматина… Вот они и прячутся в ульях…

Она сидела на корточках возле массивной яблони и увлеченно наблюдала, как кружит над листьями толстый шмелюга. Неизвестно, что он искал на земле, но выглядел сердитым и озабоченным. Леночка по-гусиному переставляла ноги, отслеживая его маршрут. Сейчас в ней явно проснулся азарт охотника-следопыта. А может, исследователя-биолога — или кто там среди ученых занимается шмелями? Серега этого не знал, да и не хотел знать. Ева сжимала его руку и молча стояла рядом. То есть она и там, в больнице, касалась его руки, но сейчас одноклассница словно чего-то ждала. И глупо, — Серега ощущал непонятный щекочущий страх. Он накатывал волнами — то сильнее, то чуть отпуская, однако совладать с ним полностью у Сереги не хватало сил. Наверное, по этой причине он, как и Ленка, молол и молол языком, не в силах закрыть рот. А может, всего-то и требовалось — умолкнуть на одну минутку и просто взглянуть в глаза стоящей рядом девочке. Кто знает, возможно, этого она и ждала?

— …Или вот еще случай был — всего-то год назад. Мама акварель ей купила — хороший такой набор, а бумагу с ватманом забыла взять. Так эта художница что придумала! — сначала, понятно, на журналах маминых потренировалась, потом на обоях портрет семейный зафигачила, а после и меня спящего изрисовала. Я тогда днем почему-то спал. Время какое-то медвежье было. А у нее, главное, ни в одном глазу! Она и в садике сейчас спать отказывается, а дома вообще никогда не спала. Разве что ночью… Короче, эта кнопка подкралась и нарисовала мне разной всячины на лице: усы, само собой, прыщей каких-то…

— Веснушки! — не оборачиваясь, крикнула Леночка. Слух у нее был отменный. — Это веснушки были!

— Не знаю, — Серега замотал головой. — Веснушки размером с пятак да еще черно-багровые — это, по-моему, уже не веснушки… В общем, насадила на мне клякс, морщин наделала, бровей жутких…

— Хорошие были брови! Пушистые! — снова крикнула Леночка и еще на шажок передвинулась за шмелем. — И усы красивые получились — с завитками такими, как на картинках.

— Хуже другое, — чуть тише продолжил Серега. — Она рисовала, значит, а я так и не проснулся. То есть, когда проснулся, она и краски уже прибрала, и кисточки помыла. Ну а про меня вообще, кажется, забыла. А я что, в зеркало обязан смотреться? Не утро же… Короче, проснулся, хлебнул там чего-то и во двор выскочил. Мы с Герой как раз репетицию затевали. Он кассету какую-то достал с записями… В общем, пока шел, прохожие со всех сторон пялились — кто улыбался, кто шарахался. А мне откуда знать, что у меня на морде. Щеки, помню, чесались, ну так не страшно же… А как пришел к Гере, он на пол лег от хохота. Когда я понял, что в таком прикиде три квартала к нему перся, я чуть на потолок не полез…

— Не поколотил сестренку?

Серега покосился в сторону Ленки нехотя мотнул головой.

— Хотелось, конечно, — еще как… Только у меня с этим никогда не получалось. То есть, если бы она была на год или два младше меня, а то ведь — вон на сколько.

— Только из-за этого?

— Ну, почему… — Серега неожиданно запутался. Простой вроде бы вопрос поставил его в тупик. — Может, и надо было наказывать. Геру вон брательник по-черному дуплит, а он его обожает. Но там все-таки мужики. Да и чепуха выходит в итоге… — Серега вздохнул. — Я же ее на коляске катал, на санках опять же… Еще помню, как она пирамидку свою первую собирала. Ей года не было, ходить только начинала, толстуха такая, в складочках вся, семь зубов всего-то, но улыбчивая — спасу нет. Я, когда папа с мамой не видели, хватал ее в охапку и целовать принимался. Никак не мог удержаться. В щеки, в нос, в ладошки.

— А она?

— Она хохотать начинала. Щекотно же. Иногда кусалась. Не со злости, конечно, просто зубы резались. До сих пор шрам на пальце остался, от души укусила… — Серега покосился на свою кисть. На указательном пальце и впрямь красовались легкие отметины. — Да ты не думай, она хорошая. Болтуша, само собой, но с ней всегда весело. В больнице всего неделю ее не видел, а уже заскучал. Правда, это, может, из-за отца…

— Как это?

— Ну, его же нет, а она осталась. Как бы вместо него. И похожа, я ведь вижу. Даже больше, чем я.

Серега взглянул на Еву и тут же пожалел о сказанном. Она смотрела на него с таким участием, что захотелось тут же отвернуться. Именно участие он переносил хуже всего. Про отца-то она была в курсе — сам успел проболтаться. Значит, собралась жалеть, говорить разные добрые никчемности, а к чему подобные вещи приводят, Серега знал прекрасно. Снова засаднит в горле, немедленно сядет голос, еще и слезки горошком покатятся. Все равно, как у малыша какого!

Прикусив нижнюю губу, он медленно отошел на пару шагов. Как ниточка за иголочкой, Ева потянулась за ним. Серега покосился на одноклассницу и вдруг понял, что она снова чего-то ждет. Он даже огляделся.

— Чего ты?

Ева шагнула ближе, и Сергей неожиданно оказался с ней нос к носу.

— Ты чего? — повторил он едва слышно.

— Ничего, — тихо отозвалась она, но глаза ее смотрели с пугающей пристальностью.

Можно было называть это провокацией, но Серега не поддался, а точнее — струсил. Мальчишки — они все трусы. Или, так скажем, почти все. А вот с девчонками дело обстоит иначе. Другие они немного. И та же Ева подтверждала это при каждой новой встрече. Странным своим взглядом, необъяснимым поведением.

А в следующий миг она качнулась ближе и поцеловала Серегу сама — абсолютно по-взрослому, в губы. Серега зажмурился. Губы у нее оказались… Впрочем, он даже не знал, какими они оказались. Просто не с чем было сравнивать. Немудрено, что он почти задохнулся. Никогда и ни с кем он не испытывал ничего подобного!

— Вот так… — шепнула она и поцеловала его снова. И сердце Серегино повторно скакнуло к горлу, метнулось куда-то в живот, забилось пригвожденной к ребрам рыбиной. Руки, не спрашивая разрешения, обняли Оршанскую.

Конечно, опыта у Сереги не было ни малейшего, но на миг он все-таки ощутил отчаянную решимость её поступка. Словно она действительно нуждалась в этом поцелуе, цеплялась за Серегу, точно за соломинку.

Он потянулся вперед. Чуть не умерев, коснулся губами ее губ. Уже сам! Прошла пара секунд, а может, минута. Когда они вновь оторвались друг от друга, глаза у нее тихо и успокоено сияли, Серега же чувствовал себя совершенно обалдевшим. И конечно, на сцену поспешила вылезти егоза-заноза Ленка.

— А я видела! — закричала она радостно. — Все видела!

Серега с трудом развернул онемевшую шею.

— Ну и что?

— Ничего, — Ленка приблизилась к ним, по-свойски похлопала брата, Еву же ласково погладила по руке. — Я ведь тоже в садике целуюсь. Сразу с двумя мальчиками. Но все равно женюсь на одном. На двух нельзя.

— А тебе и жалко, что нельзя.

— Жалко, — она кивнула. — Они же оба хорошие. Вадик мне игрушки дарит, картинки рисует, а Толик всегда строить помогает, заступается.

— А где твой шмель? — хитро перевела стрелки Ева.

— Улетел, — Леночка неопределенно махнула рукой. — Что-то искал тут, искал, так и не нашел. Расстроился и улетел.

Серега поглядел на часы.

— Пора, наверное и нам улетать, — произнес он смущенно. — Скоро уже мама с работы вернется, потерять может.

— И я есть захотела, — Леночка с готовностью ухватила его за руку, с силой потянула. Не забыла однако и про Еву: — А ты можешь взять меня за другую руку. Потом поменяемся…

Серега фыркнул, Ева рассмеялась.

На выходе из парка стояла машина Кентукки. Внутри сидели двое: Кентукки и, кажется, Маринад. Наверняка, пересчитывали дневную прибыль. Может, и на них сейчас пялились через стекло… Серега постарался расправить плечи пошире.

И пусть смотрят! У них-то девчонок таких никогда не будет. То есть все знают, где и каких девчонок они хомутают. А вот нормальных — хрен когда обломится!..

Уже приближаясь к дому, Серега вдруг вспомнил, что Анжелка жила за семь кварталов от школы, практически в другом районе. Мысль была не самой благородной, но почему-то обрадовала. Ева-то обитала совсем рядом — буквально в соседнем подъезде. Значит, и провожать ее будет проще простого. И в гости можно бегать хоть каждый день.

Перед тем, как проститься, они переглянулись. Уже как старые друзья, как заговорщики, объединенные общей тайной. Серега понимал, что выглядит дураком, но все же не удержался.

— Теперь моя семья стала больше, — сказал он. — Ленка, мама и ты.

Она не ответила, но пальцы в его руке отчетливо дрогнули. Да и в глазах что-то такое блеснуло. Странная это штука — разговаривать глазами! До сегодняшнего дня ни о чем подобном Серега не слышал. И в телепатию, если честно, не верил. Оказалось, все существует на самом деле. Кстати, и мелкая Ленка все тут же и подтвердила. Потому что уловив общее настроение, немедленно вцепилась в Евину ладонь.

— Да ведь ты же у нас ни разу не была! Сережка, давай ее в гости позовем. Я чай с ней буду пить, всех своих кукол покажу. С хомячкой нашей познакомлю. Ева, ты же, правда, к нам не ходила!

Серега и сам подивился, отчего такая простая мысль не пришла ему в голову. Зачем расставаться, когда можно не расставаться? Разве логично разбегаться в такие славные минуты?

Другая на ее месте наверняка бы отказалась. Мол, хорошего помаленьку, и все такое. Но Ева согласилась. Легко и просто. Ее в самом деле, не тянуло домой. Почему, Серега не стал ломать голову. Может, зря, а может, и нет…

А потом было знакомство с сонной хомячихой — шустрой, пушистой и черноглазой.

— Ее Сонька зовут, — щебетала Леночка. — Потому что весь день спит и спит. Сейчас-то мы ее разбудили, а посади в клетку — снова заснет. Соня, в общем. Зато потом всю ночь шебуршит, ползает, бегает туда-сюда — никакого режима!

После Соньки в ванной общими усилиями отмыли заляпанную в садике курточку Ленки и дружно отправились на кухню. Самое простое было изладить растворимый кофе с медом, творожными сырками и сушками. Ничего другого Серега не обнаружил. Во всяком случае, готового к немедленному употреблению. Он и кофе-то приготовил бы скверное, но помогла Ева. Кофе она сварила быстро и умело. Сама же разлила по чашечкам.

Зато культурно-развлекательной программой уже взялся распоряжаться Сергей. И они лежали втроем на ковре, сдвинув колонки таким образом, чтобы находиться как раз в центре между ними. Серега поочередно включал то Ванессу Мэй с Дидюлей и Агилерой, то итальянцев — Кутоньо, Пупо, Челентано, пультом добивался максимального стереоэффекта. Конечно, старался выбирать самое лучшее. Во всяком случае, придумку с колонками Ева немедленно оценила, поскольку это, в самом деле, было лучше и естественнее наушников. Работал малогерцовый бас, который никакие наушники вообще не брали, получался объем и размытость, характерная для концертных залов. Разумеется, всем троим было здорово. Непоседа Ленка, конечно, то и дело вскакивала. Потанцевав и покружившись по комнате, она снова прыгала между ними и, глядя в плиточный потолок, на несколько минут замирала. А Серега продолжал держать Еву за руку, и это было сродни электрическому контакту. Музыка вытекала из него и вливалась в нее, ощутимыми волнами проходила по локтевым суставам, искрила в пальцах. А может, Сереге это только казалось. И в сотый раз за сегодняшний день он недоумевал по поводу прошлой своей любви. Ведь ту же Анжелку он в дом никогда не приглашал и музыку вместе с ней не слушал. Ему даже в голову подобные мысли не приходили. Да Анжелка, если рассудить здраво, в гости к нему бы и не пошла, наверняка бы стала ломаться. Типа, а что будем делать, что пить-есть, а может, лучше в оперу завалиться или на дискач какой? Короче, чешуя полнейшая. И суперски, что ничего этого не случилось. Потому что теперь рядом была Ева — и даже не рядом, а как бы в нем, в Сереге. В той же ладони, в груди, в голове. То есть не было места, где ее бы уже не было.

В конце концов Ленка упросила включить любимую свою Пугачеву — не позднюю, конечно, а раннюю — еще совсем молодую. Подобно советским комедиям, ее тоже уважал и часто включал отчим. И они с Ленкой тоже зауважали. Потому что песни были, действительно, классные, совсем даже не похожие на ту муть, что распевали с экрана сегодняшние поп-звезды.

У Сереги леденело под ложечкой и сбивалось дыхание. И ведь никакой дешевой аранжировки, никаких понтов, а плакать все равно хотелось. И на гитаре хотелось подыграть, даже подпеть! Потому что и текст, и голос, и музыка… А молоденькая Алла выпевала уже совсем иное:

Ковер послушно обращался в море, и слушателей покачивало на незримых волнах — плавно приподымало и опускало в ложбины меж хрустальных накатывающих из-за горизонта валов. Спины холодила океаническая глубина, становилось жутковато и здорово.

Серега, конечно же, снова вспомнил отца — прямо как током ударило. В голове замелькали картинки-фотографии, сверкающие мгновения прошлого. Кого-то, вероятно, вспомнила и Ева, потому что пальцы ее стянуло судорогой. Даже Ленка под цветаевские стихи больше не вскакивала — лежала притихшая. Зато, дождавшись песенки про детство, немедленно принялась их тормошить.

— Ну, чего же вы! Вставайте. Хватит валяться.

Они неохотно поднялись.

— Это же моя любимая, под нее обязательно надо танцевать!

— А в самом деле? Можно и потанцевать… — Ева шагнула к Сергею, и он несмело обнял ее за талию. В сущности, он впервые танцевал с девочкой. Такой уж это был день. Все сегодня у него получалось впервые: целоваться, слушать втроем музыку, танцевать. Что было лучше и приятнее, он затруднился бы сейчас сказать. Происходящее напоминало сказку, и все было по-своему здорово. Серега просто плыл по течению. Молочно-теплой, окруженной кисельными берегами реки.

Ева положила ему голову на плечо, и Сергею живо припомнилась акварель, где художник изобразил на лугу двух лошадей. Они не паслись и не гуляли, — просто стояли, упокоив головы на спины друг другу. Где-то далеко на горизонте свечей догорало апельсиновое солнце, и лошади были уже не лошадьми, а силуэтами — темными, неподвижными, бесконечно влюбленными. От картины веяло бесконечной печалью. Потому что ясно было — с последним солнечным отсветом все исчезнет: полоска горизонта, мягкий луг и два нашедших друг друга создания. Нечто подобное происходило и сейчас. Пугачеву сменили «Скальпы», а затем «Скорпы», но и эти пели о чем-то похожем. Гудели электрогитары, тянул мелодию тенор, и Серега точно знал: это все не вечно. Пройдет три-четыре минуты, может быть, полчаса, и чудесный вечер приблизится к финишу. Ева поднимет голову, расцепит пальцевый замочек на его шее, и наваждение пройдет.

Однако минуты текли и тянулись, время не рубило сплеча, — иногда оно тоже умело быть великодушным. Прикрыв глаза, мальчуган улыбался, как распоследний болван. Ничего не попишешь, влюбленные и впрямь похожи на болванов, а что такое любовь, Серега начинал понимать только сейчас.

 

Глава 2

Девчонки встречались бурно — с визгом и звучными чмоками, подруги ерошили друг другу челки.

— У-у, какая ты миленькая сегодня! Колечко прикольное!

— А у тебя вроде сапожки новые?

— Ага, у шнурков выпросила…

Парни в отличие от девчонок вели себя более сдержанно — по крайней мере, первые несколько минут: степенно пожимали руки, скрупулезно обходили всех и каждого. Потом уже рассаживались по местам, с видом охотников, приволокших добычу, швыряли на лавки портфели.

Не все, но многие проходили к галерке, здоровались с Мишаней Крабовым. Руку ему подавали уважительно, точно царю на престоле. Серега, приближаясь к нему, тоже ощутил невольное напряжение. Одно дело — ручкаться в больнице, без свидетелей, совсем другое — здесь и прилюдно. Но Краб спокойно пожал ему руку, даже радушно бросил:

— С возращением, Серый!

Серега расплылся. Вот так: не Чех и не Чахотка — Серый. Почти даже Сергей. Краб словно подтвердил все сказанное ранее: дружба там или не дружба, но союз — это уж наверняка. На Сэма Серега, само собой, даже не взглянул, здесь было все предельно ясно. Война, которую не он даже и начал. Ну, а кто в этой войне одерживал верх, яснее ясного показывали рукопожатия. Потому что после Краба к Сереге сунулись Вадим с Шамой, Васёна с Витьком, Митяй с Тарасиком, другие ребята.

Подкатили даже Гоша с Кокером.

— Какие люди в Голливуде! Здорово, больной!

— И вам привет, больные!

— А ничё у тебя носяра! Шкодно!

— Если завидки гложут, могу помочь. Стасик такие портреты рисует на раз.

— Не-е, на фиг твоего Стасика! — Кокер загоготал. — Я таким носорогам не позирую.

Глядя на него, закудахтал и Гоша. С юмором у парня был явный напряг, но если ржали окружающие, не прочь был поржать и он.

Вообще-то этих двоих можно было бы послать подальше, но они свое получили, а Серега зла не помнил. Девчонки, кстати, тоже поглядывали на него с интересом, презрения никто не выражал. Макс с Аликом, конечно, не подошли, но это как раз легко было предсказать. Песики при хозяине, они и мнения своего, как водится, не имели.

Антон, само собой, опоздал, в класс вбежал за минуту до звонка — взлохмаченный, раскрасневшийся от быстрой ходьбы. В отличие от Геры он жил теперь на улице Сакко и Ванцетти — то есть от школы довольно далеко, по каковой причине был вынужден спускаться в метро.

После переезда в центр Антошин папахен уже не раз уговаривал сына перевестись в какой-нибудь лицей поближе к дому, но Антон стойко сопротивлялся. Не из-за Геры, понятно, — из-за Сереги. В каком-то смысле это была жертва, и Сергей это ценил. Как и переживал по поводу переезда друга на улицу далеких итальянцев. И даже не итальянцев, а заурядных американцев. Потому как Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти жили, как выяснилось, вовсе даже не в Италии, а в американском штате Массачусетс и в послереволюционные годы увлекались вооруженными налетами на машины инкассаторов. Время тогда было такое — сицилийцы вовсю самоутверждались на новом континенте, револьверами и лупарами по мере сил зарабатывали народную любовь. На одном из таких мероприятий ребятки и погорели, за что и были наказаны по всей строгости штатовских законов. Электрический стул или что-то там в этом роде… Разумеется, страны соцлагеря всколыхнулись. Казненных возвели в ранг святых, объявив героями-революционерами, оперативно переименовав сотню-другую улиц. Подвернулась подходящая улочка и в их городе. Глупо, конечно, но над Антоном никто не потешался, — все жили на подобных улицах: на грозовых и стреляющих Стачек и Красных Коммунаров, на Блюхера, Фрунзе, Чапаева, Щорса и прочих героев минувшего века. Гера, например, жил на Старых Большевиков, Серега — на улице революционера Бабушкина, тот же Тарасик с Аллкой Мокиной обитали на улице Краснофлотцев и так далее, и тому подобное. Разве что Люське повезло, — она жила на улице Ломоносова — то есть вполне вменяемого ученого дядьки, чем, понятно, и гордилась.

— А Гера где? — плюхнувшись рядом, поинтересовался Антон.

— Не знаю. Проспал, наверное. Может, к английскому подойдет…

Урок английского Серегу особенно волновал. Как сказали друзья, Оршанскую тоже зачислили во вторую группу. Значит, будет замечательный повод пообщаться, будет возможность лишний раз поизучать ее профиль.

Сегодня Оршанская показалась Сереге особенно красивой. В оставшееся до урока время он так часто посматривал в ее сторону, что впервые в жизни проглядел появление Анжелки. А может, она с самого начала здесь сидела. Серега запоздало сообразил, что начал потихоньку забывать о ее существовании. И это после стольких лет обожания, после миллиона часов, проведенных под ее окнами! А сколько сумасбродств зарождалось в его головушке, сколько глупостей он успел натворить — и все с одной-единственной целью: преуспеть в ее глазах! И вот теперь немыслимое случилось: внутренняя его планета, именуемая сердцем, решительно поменяла полюса.

Момент появления учителя он тоже прозевал. Хотя этому были свои объяснения. Историк Федюня не умел входить, как Аврора Георгиевна, — напротив, он появлялся почти незаметно, как припозднившийся ученик проскальзывая в класс, спеша занять свое место. Уроки его протекали в том же примерно ключе. Учитель что-то негромко рассказывал, разворачивал карты, тыкал указкой, и класс особо ему не мешал. Да и чего там мешать: как говорили немцы — «каждому свое». Охота стоять у доски — пусть стоит, народ же тем временем буднично занимался своими разновеликими делами. Кто-то резался в пики-фамы и в игры на сотовиках, другие обменивались новостями или слушали музыку с плееров. Вот и сейчас все шло обычным порядком: Гоша с Васеной прямо на лавочке рубились в картишки, Кокер тыкал в спину Светика-семицветика транспортиром — типа, заигрывал. Краб что-то тихонько обсуждал со Змеем, Вадим из трубочки плевался в Люську, но мазал и попадал то в Мокину, то в ее соседей.

На таких уроках Серега обычно умирал от скуки. Мама вон пугала хвостами, а какие тут хвосты! В лицеях, говорят, из детей соки последние выжимают, уроков задают по семь тонн — типа, английская система. Не сдохнешь, так выживешь. Только фига ли толку? Экономику-то страны все равно троечники поднимают. Уже во всех популярных передачах про это сто раз рассказывали: отличники опускают, а троечники поднимают. Вон и сейчас постарались — опустили планету до полного кризиса — тоже ведь круглые ботаны да отличники намутили. Вот и не фиг гваздаться.

Но с другой стороны — сидеть и ни фига не делать было, действительно, скучно. Когда времени вагон, мозги, в самом деле, прокисают. Дома-то еще можно развлекуху придумать, а в школе что сделаешь? Чем себя занять и развлечь? По всему выходило, что особо нечем. Можно, конечно, развинтить ручку, извлечь стержень и поковырять в ухе. А можно из того же стержня, предварительно пожевав и особым образом загнув кончик, вылепить миниатюрную клюшку и выстреливать «шайбами» во все концы класса. А еще можно зажать на парте конец линейки и тенькать пальцем по другому концу, наигрывая примитивный музон. Медведи, говорят, щепой в лесу так играются. Тоже ведь, блин, композиторы! Может, они в самом деле не глупее людей? То есть поглядишь-поглядишь на какого-нибудь Гошика — и понимаешь: медведь, пожалуй, поумнее будет.

А еще… Еще можно превратить ту же линейку в подобие катапульты, и тогда уж пуляй, куда хочешь и чем хочешь. Хоть тяжеленной резинкой, хоть даже гайкой. Правда, и в ответ прилетит аналогичный гостинец, но селя ви! Как говорится: кто мячом к нам в стекло, от мяча и погибнет. Зато и скука пройдет. Однозначно.

Тем не менее сегодня Серега не скучал. Сидел вполоборота и слушал вполуха. Вполуха, поскольку одно было обращено к Федюне, вторым Сергей опирался на собственную ладонь. Так было удобнее смотреть на Еву. Подобно Тарасику и Вике Белобородовой она тоже что-то там строчила в своей тетради, но сейчас Серегу занимало другое. Именно эта девочка его поцеловала. Сама. Он не вполне понимал ее поступки, мало что о ней знал, но это его ничуть не волновало. Ведь екало отчего-то сердце, а сердцу своему Серега доверял.

Глядя на хрупкую спину девочки, на ежик ее волос, он вспоминал Еву курящей и думал, что непременно отучит ее от сигарет. Будет капать подобно отчиму на мозги — и отучит. Вода камень точит, а слова — они помощнее будут. И на родителей Евы Серега постарается произвести самое выгодное впечатление. Они у нее, судя по всему, демократы, если разрешают дымить. Его бы собственный отец курить Ленке точно бы не позволил. И рукава эти длинные, как у Пьеро, ей лучше тоже убрать. А вот ногти как раз можно и отрастить. Маникюр Сереге нравился. Конечно, с точки зрения мойщика посуды — абсолютная глупость, но с этим они как-нибудь разберутся. Он, скажем, будет мыть посуду и чистить картошку, она пылесосить и выбивать ковры. А потом они будут грызть чипсы и смотреть телевизор. Хотя нет… Зачем телевизор с чипсами, если можно сидеть на ковре и целоваться? От заката и до рассвета…

От таких сладких мыслей Серегу бросило в жар. Он оторвал ладонь от уха, и бормотание Федюни потекло ручейком в голову, один за другим заполняя мозговые файлы нужным и ненужным:

— …Таким образом, вам, ребята, достались не самые лучшие учебники. Историки до сих пор спорят о мотивах войны, о главных ее героях. Уже через пару лет после очередных выборов, возможно, все будет снова переписано. И ваши родители будут доказывать вам одно, а вы им другое…

Тарасик Кареев поднял руку.

— Тогда почему говорят, что история не терпит сослагательного наклонения?

— Ну… Потому что она, действительно, не терпит, — Федюня глянул в сторону двери, как бы раздумывая, не задать ли стрекача. Мысль была не лишена резона. Когда Тарасик начинал спрашивать, класс отвлекался от своих дел и обращал внимание на учителя. Все равно как сторожевой пес, перестающий играть с собственным хвостом и замечающий, наконец, спускающегося с забора воришку.

— Что было, то было, и мы не в силах повлиять на свое прошлое…

— Однако же влияем, — строго перебил Тарасик. — Практически каждый день!

Когда дело касалось истины, этот паренек враз менялся, напуская на себя грозный и неприступный вид. Полный прокурор, короче!

— Что ты имеешь в виду?

— Да взять те же учебники, переписали, повторили тираж — и готово. Сегодня — одно, завтра — другое. Агрессор становится другом, революция превращается в бунт. Это даже не сослагательное наклонение, это гораздо хуже.

— Я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к теме урока, — пролепетал Федюня.

— По-моему, самое прямое. Если история — это наука, значит, уместно сравнение с физикой и математикой. А там сослагательное наклонение не просто допустимо, а необходимо. Оттого такая куча теорем с доказательствами. По-моему, это нормально. Любая наука должна ежедневно подвергаться сомнению и пересмотру. Даже самые базовые знания, если кто-то создаст новую теорию относительности или введет вместо двоичной системы какую-либо иную, тут же поменяются…

Точно! — мысленно восхитился Сергей. Еще неделю назад он любил Анжелку, а стоило Еве его поцеловать, и вся его база с надстройкой осыпалась песочной горкой. А ведь могла и не поцеловать. И в больницу могла не прийти, — и что тогда? До одиннадцатого класса сохнуть по дуре Анжелке, терять свои лучшие годы, а после повеситься, когда она окрутит какого-нибудь чудака Сакко или Бартоломео и укатит с ними в пузатую Америку? Вот уж дудки! Кстати, и Тарасик приводил сейчас такие же примеры. То есть приблизительно такие же.

— Например, что было бы, если бы Гитлера приняли в художественную академию, а брата Ленина не казнили? — наседал подкованный Тарасик на Федюню. — Как изменилась бы планета, если бы Колумб не доплыл до берегов сегодняшней Кубы, а соратник его, Америго, заболел и умер от чумы? Это ведь можно соотнести с техническим прогрессом! С социологией, наконец! Скажем, если не создали бы телевизора и не открыли атомной энергии, как дальше повернулась бы вся человеческая история? Может, все-таки людям полезно фантазировать? Хотя бы для того, чтобы не наступать на одни и те же грабли…

Тем более что и не грабли это уже, а форменные вилы! — мысленно завершил за него Серега. — То бишь — ядерные боеголовки, интернетовская свалка, СПИД, наркотики, прочая хренотень…

Он приподнял голову. Одухотворенное лицо Тарасика пунцовело багровыми пятнами. Он волновался и оттого не замечал, что сидящий позади Кокер вовсю шарит у него в сумке. Серега пожалел, что нет ничего под рукой, чтобы запустить Кокеру в затылок. Разве что пожертвовать ластиком, но резинка была еще совсем новая, и тратить ее на какого-то урода…

Федюня нервно катал меж ладоней мелок и слушал. Историю он любил, а вот детишек — особенно таких скинхедистых, как Шама или Вадим, как-то не очень. Его легко было понять — детки обожали пакостить учителям вроде Федюни. Каждый второй урок ему непременно подкладывали на стол купленные в магазине «приколов» пластмассовые какашки или что-нибудь похуже. Да и сейчас Серега заметил, что ушлый Маратик глядит на Федюню сквозь «придурочные очки». Явно купил или спер в том же магазине. Глаза в них казались клоунски большими и отменно косили. Поглядишь на обладателя таких очков — и сам окосеешь. Так что Федюне, который поочередно переводил взгляд с шибко умного Тарасика на лупоглазого Маратика, было не позавидовать. Кролик в одной клетке со львами, змеями и мартышками. Шаг до психушки и два до инфаркта…

Зазвенел звонок, и Федюня облегченно расправил плечики. Тарасик явно не рассчитал по времени, и бедолага учитель уцелел. Разве что слегка потрепали его кроличьи ушки…

— Дома повторяем прошлую главу! — тоненько объявил он. — Учим семь причин начала Второй мировой войны…

Его, впрочем, уже никто не слушал. Семь там причин или сорок семь — это уже никого не волновало. Грохотали лавки и роняемые на пол учебники. Народ разговаривал, шутил и орал. Самые шустрые спешили к гаражам на стремительный перекур и «поболтушки», все прочие отправлялись на очередной урок. Чем-то это напоминало переливание из пустого в порожнее. Дети перетекали из класса в класс, заполняя школу с утра, покидая на ночь. Так получалось, что школе отдавали годы и детство, взамен же получали полезный и бесполезный опыт. Кто-то потихоньку мужал и рос, другие буксовали на месте. И все это тоже именовалось школой — инкубатором по выращиванию младенцев. Младенцы покидали свою альма-матер, вооруженные жабрами, шипами, коготками, с небрежно упакованным в головах вздором…

 

Глава 3

В холке горушка была едва ли за сотню метров. Пустяк в сравнении с Гималаями, но для Сереги и эта высота оказалась более чем значимой. Именно с этой горушки учились летать и «подлётывать» новички и чайники. Совсем зеленые бегали по пологому склону далеко внизу, ловили ветер, учились держать на загривке раму с огромным парусом. Тех, кто что-то уже умел, допускали на более серьезные высоты. Ребятки разбегались против ветра, пролетали шагов десять-пятнадцать и, толкнув раму от себя, коротко взмывали ввысь, а после ловко и не очень приземлялись — кто на ноги, а кто и на пузо.

Стас свое слово держал — в первые же выходные захватил с собой Серегу. То есть он и Лидочку прихватил, но Серега больше не ревновал. Отныне у него была Ева, и на Лидочку, пунцовеющую от каждого слова огромного Стаса, он смотрел, как смотрят отцы на обретших свое счастье дочек. Жаль, конечно, чудесной косы, но ведь и Оршанскую можно уговорить отрастить волосы! Лет пять-семь — и какая-никакая косица да появится. Хотя больно уж долго. Лучше, наверное, не уговаривать, пусть остается все, как есть…

Другая неожиданная встреча Сергея сперва покоробила. Выяснилось, что среди трех десятков приехавших на гору дельтапланеристов присутствует Тарас Кареев. Пришлось подойти поздороваться, по плечу похлопать. Все-таки одноклассник — и не самый дурной, пусть и чудила. И мысленно Серега в очередной раз убедился в том, что Тарас не ботаник. То есть многие в классе считали его стопроцентным ботаником, но это не соответствовало истине. Уж Серега-то знал это точно. Обычный пацан с необычными мозгами. Немного псих, немного гений, а таким по жизни всегда непросто. Когда все кругом видят одно, эти придурки с огромными шишковатыми головами — обязательно умудряются высматривать что-то другое. Кто поумней и посметливей — догадывается промолчать, а Тарас болтал вслух — озвучивал и комментировал. Разумеется, эрудиция, которой он, нет-нет, да и пытался блеснуть, раздражала всех поголовно — от сверстников до учителей. Даже не раздражала — бесила, что было совсем не удивительно, поскольку имелся еще и Сэм, который тоже любил повыпендриваться с цветастыми речами. Более того — своими словесными кульбитами Саматов намеренно провоцировал, над кем-то издевался, кому-то компостировал мозги. Но этим, как правило, все и заканчивалось. Обрывать Саматова, смеяться над ним — было себе дороже. Зато уж над Тарасиком народ отрывался по полной.

— Ты-то здесь чего? — все-таки не удержался Сергей.

— А ты чего? — откликнулся Тарасик.

— Да вот — хочу полетать.

— И я тоже…

На этом тема умудренной беседы была исчерпана. Да и некогда было болтать — инструктор Паша, сухой и костлявый приятель Стаса, энергично строил приехавших птенцов, не давал никому ни секунды отдыха.

Сначала прямо на земле все привезенные аппараты тщательно свинтили и собрали. Консоли, латы, тросы и фиксаторы-«крокодилы» — все требовало внимания и своих специфических навыков. К слову сказать, работали в основном неумехи и незнайки, те, кто знал, — смотрели, объясняли и контролировали. Паша в свою очередь обходил группы и давал по мозгам уже проверяющим, зорким своим оком подмечая то, что упускали начинающие. Где-то подтягивал провисший трос, в другом месте обнаруживал незашплинтованный узел или болтающуюся латину. С учениками он особенно не церемонился, парочке нерадивых даже дал по затрещине.

— Гробиться будете, вспомните мои уроки! — грозился он.

В общем, дело оказалось хлопотным. Пока все собрали, сошло семь потов. Но главные радости поджидали их впереди, когда новичков одного за другим стали гонять с аппаратами в гору. Серега никогда не считал себя особенно хлипким, однако подъем к вершине с пудовым агрегатом на плечах ему чрезвычайно не понравился. А уж когда налетал озорник-ветер и крыло рвало из рук, выламывая спину с поясницей, становилось совсем невмоготу. И живо представлялось, каково это приходилось морякам прошлых столетий — где-нибудь на мачтах да с бешено полощущими парусами. Троих чайников с горки буквально смело и сдуло, прокатив с десяток шагов по склону. Серега имел все основания гордиться собой, он по крайней мере взбирался к вершине без потерь. Одежонка, правда, была мокрой от пота, а язык, словно шарфик можно было выкладывать на плечо, но в общем и целом он справлялся.

Тарасик Кареев занимался «подлётами». Именно так именовали бегающих по равнине. Серега тоже три-четыре раза пробежался с дельтапланом и, послушав более опытных товарищей, понял, что всю необходимую науку полетов он в принципе освоил. Перенос тела при поворотах, торможение, пике — все, в общем-то, комфортно ложилось в память, не встречало особого сопротивления у тела. Тот же Паша косвенно подтвердил это, дважды показав мальчугану большой палец. А потому во время одного из перекуров Серега, набравшись наглости, самовольно перешел из группы чайников в группу начинающих летунов. Этих тренировал уже Пашин помощник Володя, которому без зазрения совести Серега объяснил, что положенный месяц «подлётов» он прошел без сучка, без задоринки. Бывший дайвингист и мастер спорта по альпинизму, Володя привык к правде. А может, отвык от лжи, — во всяком случае, обмануть его оказалось нетрудно. А там уже заработал конвейер, которому Серега и не думал противиться.

То есть где-то внутри что-то предупреждающе нашептывало, но Серега глушил этот голос, а когда не получалось, попросту задирал голову и смотрел на летунов. Все его сомнения моментально гасли, потому что там, в высоте, «мастерила» парочка ассов — из тех, что давно уже летали с иных гор, а здесь просто развлекались. Распятые паруса парили, ловя «термики», взмывали вверх, нахально кружили над копошащейся чайниковой братией. Это завораживало — Серега просто столбенел. И понимал в такие минуты, что Стас тысячу раз прав, говоря о горах и полетах, как лучшем средстве против скуки, алкоголя и наркоты. Какая там, на фиг, скука, если от одного вида парящих крыльев у Сереги начинала закипать кровь!

И потому, когда на голову ему нахлобучивали пластиковый шлем, а Володя в пятый раз проверил ремни, подвесную систему и общий крепеж, Серега благоразумно хранил безмолвие. Знал наперед, что фитиля ему вставят — еще и какого, но он готов был к любому нагоняю, поскольку чувствовал себя бессильным перед зовом неба. Иначе это и трудно было назвать. Летать хотелось прямо-таки до тошноты! Кроме того, он старался ради Геры. Потому что Гера пил, и Геру надо было лечить. Полеты были одним из вероятных лекарств, но прежде Серега намеревался испробовать силу «лекарства» на себе. В полной мере, по-настоящему — чтобы знать все в точности, чтобы верить в благополучный исход.

— Рельеф видишь? — бормотал рядом Володя. — Запоминай! Все до последнего камушка…

— Это обязательно?

— Дурилка! Думаешь, шучу? Мы когда в горы ходили, даже фотографировали некоторые подъемы. До сантиметра маршрут взвешивали. Скалолаз тем и живет, что умеет правильно оценивать обстановку. А тут… Тут еще сложнее. Потому что все быстро происходит. Секунда промаха, и ты уже сам камень…

Серега сосредоточенно закивал.

— В общем, так: разбегаешься, как на стометровке, — вон у того репейника толкаешься. Раму на себя, но не сильно. Держи скорость. Ложбинку пролетаешь по касательной, далее лесок, а сразу за ним ровный такой пятачок. Видишь?

— Угу…

— Вот туда и направляй аппарат. Там у обрыва косячок слева ударит, тряхнет малость, но это чешуя. Маневрировать — знаешь как, так что дотянешь до травки, раму от себя, копыта вперед — и садишься. Все понял?

Серега в десятый раз кивнул. Что ж тут непонятного? Не детсадовец…

— Тогда ждем ветра… По моей команде газуй.

Серега снова кивнул, что с аппаратом на закукорках было не столь уж и простым занятием.

Ветра ждали минуты полторы, уже и ребятки в нетерпении стали притоптывать да подпрыгивать.

— Замерзнем же, блин!

— Ждем… — Володя щурился и смотрел вдаль. Легкий ветерок шевелил всклокоченные волосы на его голове, но такой ветер инструктора не устраивал. — У тебя какой вес?

— Шестьдесят. Почти…

— Нормально, лишь бы не сорок… Ага! Кажется, набегает девятый вал! Видишь, кустики заплясали…

Серега не видел, но словам Володи можно было верить.

— Потянуло… Вот теперь в самый раз, — пошел!

Серега рванул вниз, заколотил ногами по камням. И чудо чудное случилось. Аппарат еще пару секунд отдавливавший шею, вдруг начал терять вес, а после ощутимо потянул за собой вверх.

— Окороками работай! Окороками! — долетел вопль Володи. — Шустрее, валенок!

Серега ускорился, но толкнуться не успел. Все произошло само собой. Земля оборвалась, ушла вниз, а он… Он уж летел, кол им всем в глотку! Парил, стремительно набирая высоту. Точнее — набирал высоту не он, но именно такое складывалось ощущение, потому что земля продолжала убегать вниз, Серега же с аппаратом летел практически по прямой. Воздух омывал лицо, и верхушка сосны едва не коснулась левой ноги. Ложбинка с лесом пестрой дорожкой струилась под ним, и Серега враз почувствовал себя захмелевшим. Парус нес его, воздух — густой, сладкий и плотный — без усилий выдерживал мальчишескую тяжесть. Хотелось заорать от восторга, но Серега лишь шумно дышал.

«Косяк», о котором предупреждал Володя, в самом деле, налетел сбоку, качнул крыло, слегка накренил. Парнишку стало заносить к скалам. Серега очнулся. Словно невидимые шестеренки скрежетнули в голове, сделали необходимый поворот, вызволяя из ступора. Чтобы сманеврировать, следовало перенести центр тяжести. Куда поворачиваешь, туда и переносишь — все предельно просто!

Он качнулся на раме, скалы полетели навстречу еще стремительнее! Вот же, елки зеленые! Наоборот надо, — наоборот!..

Серега всем телом качнулся в обратную сторону, и аппарат — это диво конструкторской мысли, мечта великого Леонардо — с легкостью ему повиновался. Смеясь от счастья, Серега уже осознанно вильнул вправо и снова влево. Словно дрессированная лошадка, крыло подчинялось любой его прихоти. Внизу у склона кашеварили Пашины девчонки, — они в отличие от парней не летали, предпочитая любоваться полетами с земли. Серега взял раму на себя, в крутом пике понесся прямо на кашеваров. Даже на миг представил себе, что вот еще чуток — и справа-слева из под крыльев ударят сверкающие трассы. Так ведь и было в Великую Отечественную. Пикировали на танки, обозы, лагеря — и молотили вовсю из пушек, пулеметов…

Разглядев несущегося летуна, девчонки с визгом бросились от костра врассыпную. Но бомбить собственным телом костер Серега, конечно же, не собирался. Метрах в трех от земли он рванул раму на себя, и его свечей взметнуло в воздух — сразу этажа на четыре. У мальчугана захолонуло в груди…

— Не теряй скорости! Раму! Раму на себя!..

Кто именно это орал — Володя или Паша, Серега не разобрал. Но послушно качнулся над рамой, набирая утраченную скорость. Без скорости дельтаплан не живет, — кувыркается и падает. А потому — кровь из носу нужно держать скорость…

Пятачок, на который ему следовало приземлиться, остался далеко в стороне, — проморгал, увлекшись игрушками. Теперь оставалось садиться на пашню. Говоря точнее — на стерню. И как Серега ни готовился, ни группировался, грамотно тормознуть полет не удалось. Слишком уж быстро приближалась заснеженная земля. Сначала по стерне проехались колени, потом грянулась вся конструкция. Приземление получилось чувствительным, с царапинами на морде, однако без каких-либо чудовищных последствий.

Дрожа от возбуждения, Серега поднялся, кое-как отцепил люльку. Володя продолжал что-то орать издалека, махал кулаками с горушки, а к Сереге уже мчалась опергруппа во главе с Пашей. Само собой, спешили вставить фитиль… Но ему было все равно. Хоть два фитиля, хоть тридцать два. Он побывал в воздухе, он летал, и этого было довольно.

* * *

Конечно же, вслед за Сергеем сразу принялся канючить Кареев. Выяснилось, что этот чудак «подлётывал» уже второй месяц, и вот нате вам, пожалуйста, такая несправедливость! — неведомо откуда заявился салапет-выскочка и безо всякой теории, практически без тренировок тут же получил добро на серьезный полет. И ведь нормально слетал, не кувыркнулся, не покалечился! Стоит вон, сияет, как медный таз, еще и пальцами что-то изображает…

Серега, в самом деле, ухмылялся и изображал. Особого фитиля ему не вставили, только малость поругали, да и то больше для порядка. Паша сказал, что дельтаплан — тот же велосипед, проехал разок — считай, научился. Все прочее добирается с опытом. Разве что посадку нужно серьезно отработать, без посадки полет — ничто… Володя посоветовал на первое время сшить налокотники и наколенники — потому как без синяков все равно не обойдется. А вот на Тарасика без смеха смотреть было невозможно. Он, в самом деле, был разобижен. На счастливого одноклассника, на своих учителей, на девчонок-кашеваров, которые, тараторя, рассказывали, как Серега их напугал, как они разбежались и как все в итоге получилось красиво и классно. Короче, Тарасик пучил разобиженные губешки на весь белый свет, и Паша дрогнул. Что дозволено Юпитеру, не положено ученику, но если одному разрешили, почему, спрашивается, не разрешить другому? Тем более что Кареев действительно ходил на занятия давно и исправно и назвать его непутевым учеником было никак нельзя.

Смущал, правда, вес Тарасика: он был откровенно сопливым — сорок семь кэгэ без шлема и башмаков. Пашу это немного нервировало, и он колебался. Серега не слишком понимал, почему малый вес не устраивает инструкторов, но, видимо, на то имелись серьезные причины. Как бы то ни было, но пробный полет Кареев выклянчил, и тот же Серега великодушно помог ему пристегнуться, вслед за Володей проверил весь положенный крепеж. Как обычно «прокачали» аппарат на земле, позволяя Тарасику освежить в памяти все положенные навыки. Попутно Серега рассказал ему про боковой ветер — тот самый «косячок», про скалы, к которым непременно будет сносить. Тарасик сосредоточенно качал головой, напоминая космонавта перед стартом. Собственно, они и были в некотором роде космонавтами. И рисковали ничуть не меньше.

В этом последнем Серега убедился уже через минуту. Потому что ничего у легковеса Тарасика с разбегом не получилось. Ветер, которого в случае с Сергеем ждали достаточно долго, в этот раз налетел порывисто и непрошено. И Кареева, стоявшего на изготовке с аппаратом, просто подняло в воздух. Все равно как геликоптер — практически вертикально вверх.

— Раму! Раму на себя! — дуэтом завопили Паша с Володей.

А Кареева продолжало возносить выше и выше. Дельтаплан нехотя летел вперед, удаляясь от горушки, но скорости, это даже Серега видел, по-прежнему не прибавлял. Более того, ноги Тарасика свисали двумя сосисками, — парнишка просто держался за раму и был, похоже, не в состоянии что-либо делать.

— Черт! Куда же он прет-то!

— Гадом буду, долбанется…

Стоя на вершине горы, Серега впервые взглянул на полет с иной стороны. Здесь, на земле, человеку можно было советовать, стучать по макушке, подробно объяснять, что да как, но там, в воздухе, все разительно менялось. Человек оказывался предоставлен самому себе, и никакой учитель уже был не властен над его поступками.

— Эх, нет у нас раций! — в сердцах посетовал Паша. — На западе всем чайникам выдают в полетах.

— У нас выдавать нельзя, — пошутил Володя. — Народ от матюков глохнуть будет.

— Пусть лучше глухие, чем ломанные, — Паша козырьком приставил руку ко лбу. — Все, блин! Копец пацану… — быстро проговорил он, и Серега даже не успел удивиться сказанному. Инструктор знал, что говорил. Дельтаплан, утративший скорость, внезапно упал на крыло. Все вышло настолько стремительно, что Серега и ахнуть не успел. Дельтаплан с Тарасиком штопором понесся к земле, описав пару стремительных петель, вонзился в соснячок.

— Аминь! — выдохнул Володя, и сердце у Сереги сжалось. Треск ломаемых деревцев они услышали даже с такого расстояния.

Теперь к месту падения мчался уже и он. И мерещилась одна картинка страшнее другой. Стонущий, нанизанный на сосну, словно на спицу, Тарасик, залитая кровью поляна, догорающие останки дельтаплана…

Они добежали. Разумеется, ничего не горело. Более того, и Тарасик был цел и невредим. Смущенно улыбаясь он стоял возле сломанной сосенки и, разводя руками, силился что-то объяснить. Его били и хлопали по плечам, тискали в объятиях. Паша и Володя веселились, точно произошло что-то и впрямь замечательное.

— Ты прикинь, он сосенку смел и перевернулся… — объяснял Паша. И показывал на руках, что именно произошло. — А этого дурошлепа на парус швырнуло и подбросило, как на батуте…

— Ни ссадинки, ни синячка! — Володя изумленно мотал головой. — Первый раз вижу такое…

Прибежавший Стас приподнял Тарасика в воздух, дабы рассмотреть со всех сторон.

— Все чисто, — объявил он. — И кости, похоже, целы.

Это уже видели все подошедшие. Кареев уцелел, чего нельзя было сказать о дельтаплане. Бедный аппарат был разбит в хлам. Консоль переломлена сразу в двух местах, мачта смята в гармошку, рама согнута в овал.

— Ну что, орёлики! — во всеуслышание объявил Паша. — Догадайтесь с двух раз, кому чинить аппарат?

— Карееву, конечно! — пискнул кто-то из учеников.

— А еще?

— Дак кому больше-то?

— Не только Карееву, но и Чохову!

— Чохов-то причем?

— При том, что один оголец спровоцировал другого. Вот вам и итог. Аппарат в куски, а этого охламона спасло только чудо. Надеюсь, все поняли, что случается с теми, кто нарушает дисциплину?

— Ага! Их спасает чудо!

— Дурдом! Дурдом спасает!..

Народ тут же в разноголосицу заблажил и заспорил: кто-то был согласен, кто-то — нет. Серега переглянулся с Тарасом и, не удержавшись, подмигнул. Потому что, несмотря на свое падение, Кареев лучился улыбкой от уха и до уха. Серега его понимал. Первый полет — это как первый поцелуй, уж он-то теперь мог сравнивать. А потому перспектива затяжного ремонта не пугала ни того, ни другого.

Ну а потом… Потом они сидели у костра под той же гостеприимной горкой и с аппетитом поедали ячневую кашу с пряниками, запивали чаем и кофе, пекли картошку. Кто поопытнее, рассказывал курьезы из лётной жизни — о зависании в электропроводах, о приземлениях на крыши деревенских изб, о попадании в дым заводских труб. Тот же Володя припоминал случай из своей альпинисткой жизни, ему тоже было, что порассказать — как падали и разбивались, как выволакивали товарищей из трещин…

Серега слушал и подобно прочим открывал рот, поражался и млел. Он был теперь частью этого братства, он понимал суть рассказываемого. Все они приобщились к этому неуловимому мигу — мигу отрыва от земли, мигу слияния с ветром. Впрочем, кто не переживал, тот не поймет. Серега свой миг пережил и нужный шажок сделал. И потому даже на Стаса, приобнявшего у костра счастливо пунцовеющую Лидочку, глядел все с той же благостной улыбкой. Он, в самом деле, любил сегодня всех и каждого: строгого и морщинистого Пашу, осипшего от криков Володю, Стаса и Лидочку, девчонок-кашеварок и даже чудилу Кареева!

Но костер — не костер без гитары, и гитара, конечно, нашлась. Вскоре они уже слушали песни самостийных бардов, колдуя ладонями над мерцающими углями, сами начинали подпевать. Неплохой баритон обнаружился у Стаса, а Паша, хоть и фальшивил безбожно, но пел истово, как и положено честному летуну. Разумеется, им вразнобой подтягивали — и не только девчонки. Даже Тарасик, в конце концов, разошелся и странно упершись взглядом в собственные колени, в одну из пауз отважно прочел стихи. Разумеется, свои собственные:

Сидящие у костра опешили настолько, что некоторое время никто ничего не произносил. Общее мнение озвучил Володя:

— Да ты поэтоид, Тарас! Даже не подозревал.

— Только вот про охоту не очень понятно, — призналась одна из девочек.

— А по-моему, как раз понятно. Это ведь про нашу жизнь! — вздохнула Лидочка. — Про суету, про убегающее время, про ускользающую любовь.

— Разве там было что-нибудь про любовь?

— Конечно, было… И еще я уверена, что Тарасик про сегодняшний полет тоже напишет. А мы через несколько лет однажды включим телевизор и увидим про него передачу. Про стихи, про творчество.

На Тараса взглянули с удивлением. Точно открывали в чудном недомерке нечто прятавшееся до сегодняшнего дня.

— А представляете, если бы он сегодня погиб? — сурово поинтересовался Паша. — Будущий Пушкин — и в неполных четырнадцать лет хряпнулся оземь.

— В четырнадцать, конечно, стрёмно. Еще и славы никакой, а уже некролог.

— Вот поэтому и нечего лоботрясничать! — с нажимом продолжил Паша. — Сказано: изучать теорию — изучайте! Говорят подлётывать до седьмого пота — подлётывайте! А то вон поперся, понимаешь, ЯК-истребитель, девчонок пугать на пикирующем! А если бы в костер долбанулся?

Это уже был камень в огород Сереги. Парнишка насупился.

— Точно! — поддержал кто-то. — Долбанулся бы, и кашу опрокинул. Голодные бы домой ехали.

— Не в каше дело! — Паша вновь вернул монолог в ускользнувшее русло. — Наше дело с Вованом — летать вас учить, а не хоронить! Вот рухнул бы Тарасик, и лишилась бы родина поэта.

— Не все же, блин, поэты! Серега вон — не поэт.

— А хоть бы и не поэт, все равно жалко вас, идиотов…

На «идиотов» народ дружно заржал.

— Кстати, Тарас, как у тебя фамилия? — спросил кто-то.

— Кареев у него фамилия.

— Надо срочно менять! У всех, кто по телеку, должно быть что-нибудь звучное. Типа — Бенедиктов, Максаков или Слуцкий…

— Да ладно! Кареев — тоже нормально!

— Для жизни, может, и нормально, а для эфира не годится. Прикольное что-нибудь нужно…

Тут же хором принялись судить да рядить, какой псевдоним взять Тарасику. И Серега вместе со всеми тоже напрягал связки, спорил и кричал, предлагая один вариант за другим. Тарасик глядел на них озадаченно, но видно было, что ему приятно столь бурное участие в его судьбе. И как у Лидочки, на щеках у юного поэта тоже цвел стеснительный румянец. Да и все они были в этот вечер румяные — от близкого костра, от вкуснейшей каши, от пережитых впечатлений. Попеременно Паша с Володей затевали склонять летунов, припоминая допущенные за день промахи, но никто и не думал на них обижаться.

Под занавес Серега преисполнился таких теплых чувств к окружающим, что на полном серьезе предложил Тарасику сочинить музыку на его стихи.

— Вот это дело! — порадовался Паша. — Песни — дело более хлебное, чем стихи. Вдвоем и посочиняете в клубе. Аппарат, чую, чинить вам не один вечер. Так что успеете спеться…

Обратно ехали на Стасиковых «Жигулях», — на заднем сидении Серега, здоровенный рюкзак и Тарас Кареев. Впереди — Лидочка и Стас. Все устали, но дорога все равно получилась волшебной. Потому что на правах друзей (или братьев?) Лидочка позволяла то одному до другому поиграть своей чудной косой. Конечно, они дурачились, но что-то в этом таилось особенное — почти интимное. То есть так оно, верно, и было. Сегодняшним вечером, несмотря на Тарасикову Анжелку, несмотря на Серегину Еву, оба они немножко были влюблены в Лидочку. В зеркальце заднего вида Стас, конечно, наблюдал за всеми их мальчишечьими заигрываниями, но не ворчал и не ругался. Похоже, в собственной неотразимости этот шкафоид был уверен на все сто.

Сначала подбросили домой Кареева, потом высадили у подъезда Сергея. Поднимаясь по лестнице на родной этаж, Серега пусть с оглядкой, но оглаживал ладонями стены и неведомо кому говорил «спасибо». Еще одно чудачество — как следствие небывалого дня. Потому что огромная и всесильная планета впервые спасовала, выпустив мальчугана из своих гравитационных объятий. А может, намеренно выпустила, позволив в полной мере прочувствовать различие двух стихий, лишний раз напомнив, что цари природы — они только на словах, уступая по множеству позиций тем же пташкам-букашкам, летучим мышам и белкам-летягам. Единственное, о чем стоило по-настоящему сожалеть, что в этот день с ним не было его друзей, не было Евы. А еще, Серега не сомневался, сегодняшней его победой гордился бы папка. Его сильный и любящий папка, которого давно уже не было, но который, возможно, как раз и помог им сегодня не свернуть шею.

 

Глава 4

Английскому ребят обучали в трех разноуровневых группах. В первой обретались, разумеется, сливки класса — все тот же Сэм, Анжелка, Тарасик и прочие вундерпупсы. Вторую группу именовали кефирной, хотя с такой ролью многие были не согласны, и на различных олимпиадах вторая группа нередко шла вровень с первой. Зато насчет третьей двух мнений не существовало. В нее сливали и сбрасывали весь балласт. И Краб, и Гоша с Шамой — короче, вся троечно-двоечная братия оседала в ней, как грязь на донышке стакана. То самое, что именуется отстоем. Учителя в третьей группе тоже менялись, как в детском калейдоскопе. Никто долго не задерживался. Тех же самоубийц-практикантов третья группа прожевывала и выплевывал в пару занятий. Наверное, специально для такого контингента Аврора и нашла однажды Соболиху.

То есть звали молодую, раскрашенную и разряженную в пух и прах училку Виола Игнатьевна, но, конечно, такого упаднического обращения никто себе не позволял. Поначалу Виолу Игнатьевну пробовали звать Гнатьевной, но как-то не привилось. На сладкозвучную Виолу училка тоже не тянула — вот и родилось более точное и звучное: Соболиха. Увы, Виола Игнатьевна обожала соболей и, едва дожидаясь первых холодов, тут же напяливала на себя соболиный берет и соболиную шубку. Даже варежки у нее были особые — на том же соболином меху. Антон как-то подсчитал и прикинул — получалось, что носит на себе учительница целую стайку зверюшек — десятка два, а то и три с половиной убиенных экземпляров.

— Прикинь, какой за ней тянется звериный шлейф. Не аура, а целое кладбище! — восклицал он. — С такого любой свихнется.

Он оказался прав. Соболя были тому причиной или что другое, но Виола Игнатьевна по части голосовых данных могла вполне состязаться с Авророй Георгиевной. Правда, толку от этого было чуть. Гера рассказывал (а он, увы, тоже принадлежал к третьей группе), что урок обычно начинался с кислого предисловия, в котором Соболиха выражала уверенность в том, что сегодня они наконец позанимаются нормально, без хамства и идиотских выходок, без мерзких вульгарных словечек. Сказанное на русском она тут же повторяла на английском, и чудная иноземная дикция — да еще в исполнении накрашенных пунцовых губ Виолы Игнатьевны — немедленно провоцировала чей-нибудь гогот. Соболиха заводилась, как добрая иномарка, — с пол-оборота. С места и больно она метала в гогочущего какой-нибудь вещью. Обычно мазала, но вещь (а это могла оказаться и сумочка Соболихи) немедленно реквизировалась в пользу группы. Учительница забывала об английском и, закусив удила, пускалась в галоп. Попросту говоря — орала и пыталась ударить тех, кто пробовал ее перекричать. Иногда с ней играли в пятнашки, а иногда и в игры посложнее. Например, ту же сумочку энергично перебрасывали друг другу с одной парты на другую. Колотя направо и налево маленькими кулачками, училка бегала за сумочкой, совершала немыслимые кульбиты и прыжки. Ноги у нее были длинные, спортивные, и, разумеется, ребятня восторженно завывала. Обычно сил у Соболихи хватало надолго, — раньше уставали сами ученики. Правда, уставали не от беготни — от хохота. Когда однажды Гоша покусился не на сумку, а на берет — вещь почти святую для Виолы Игнатьевны, он был едва не убит на месте. Потрясенная тем, что ее пушистое соболиное сокровище оказалось в грязных руках двоечника, Соболиха просто треснула его цветочным горшком по макушке. Само собой, горшок раскололся, голова выдержала. Но осыпанный землей Гошик, конечно, рухнул на пол, очень искусно изобразив умирающего. Дело чуть было не дошло до искусственного дыхания, и раскаявшаяся Виола Игнатьевна уже опустилась на колени возле «бездыханного тела», но в последнюю секунду притворщика разоблачил завистник Васёна. К слову сказать, позже такой же трюк пытались повторить другие ученики, но опытная Соболиха на цветы более не покушалась.

Самое удивительное, что на ее отношении к ребятам вся эта дикая карусель практически не сказывалась. Более того, гадюшник, именуемый третьей злосчастной группой, она по-своему любила. Того же Краба даже уважительно называла на «вы». На то были основания, Краб нередко брал ее сторону, утихомиривая не в меру разбуянившихся. А симпатягу и дурачка Женьку Соболиха вообще боготворила. То есть сгоряча врезать ему учебником или слегка придушить — это она могла, но искусственное дыхание, мало кто сомневался, сделала бы с превеликим удовольствием. В общем, это были странные уроки, и наблюдая, как выкатываются из класса довольные, раскрасневшиеся третьегруппники, ученики первой и второй нередко чувствовали свою ущербность.

Следовало отдать должное Соболихе, она и Авроре своих мучителей никогда не сдавала. Похоже, такое обучение она считала обычным делом. Тяжело, затратно, но что ж… Таков был ее крест, с которым она мирилась. Ну а то, что ребята ни черта не знали, а из английского с отменным произношением повторяли лишь голливудскую ненормативную ругань, Соболиху нимало не смущало…

В Серегиной второй группе преподавала Инна Владимировна. Тетка добрая, английским владеющая вполне сносно. Правда, Катька Сонина, успевшая прокатиться по Америке с Англией, втихаря поясняла, что английский Инна знает примерно так же, как они — старославянский, но вслух уроки не комментировала. Дело было обычным: учились по прежним программам и старым методикам. Большинство ребятишек над этим просто не задумывались.

Сегодня читали газеты — самое нелюбимое Серегино занятие. Не потому, что переводить статьи было очень уж сложно, — просто давило тоской и скукой. Вся эта тягомотина об устаревших визитах одних министров к другим, о соглашениях нефтяных стран, о ценах и террористических заварушках совершенно не прикалывала. Даже когда читали что-нибудь попроще из светской хроники — скажем, о женитьбе какого-нибудь принца Фигаро на какой-нибудь принцессе Турандот или съемках очередного сериала с участием первых российских звезд, народ откровенно зевал.

Вот и сегодня всем раздали по газетке, и ученики забубнили, водя пальцем по строчкам, как в прежние малышовые времена. Разве что обратили внимание на язык Евы Оршанской. Та же Катька, обернувшись к группе, скорчила понимающую физию и даже палец большой показала. То бишь — усекла и оценила. Они-то со своими березовыми метелками вместо языков, конечно, мало что поняли, но акцент девочки выдавал ее с головой. Послушав немного новенькую, Инна Владимировна довольно оглядела группу.

— В нашей команде появился сильный игрок, — объявила она, — так что имеем шанс утереть нос первеньким!

Перспектива утереть нос «первеньким» особого восторга не вызвала, как, впрочем, и сопротивления. Типа, надо — так утрем, а не надо, так нам утрут. Фига ли! Все же Толя Хаматов не удержался:

— Колись, Оршанская, в каком Гарварде училась?

Ева подняла глаза на учительницу, та тоже улыбалась, ожидая ответа. Легкую заминку уловили все, а Серега так и вовсе понял: сейчас Ева что-нибудь соврет.

— Я не училась, — сказала она. — Просто… Отдыхала пару месяцев в Новой Англии, немного общалась с ребятами.

— Действительно, просто! — передразнил Вадик Савельев. — Я вот просто отдыхаю в Березовке на Чусовой и тоже общаюсь. С местными хоббитами…

— Савельев! — одернула его учительница. — Если хочешь что-то сказать, говори по-английски.

— Я и говорю… Типа, все very simple. Отдыхаю, значит in the village and…

Закончить свою цицероновскую речь Вадик не успел. Отворилась дверь, и в кабинет заглянула Соболиха. Мимикой попросив у коллеги прощения, она странным тоном произнесла:

— Мне бы Сережу Чохова. Там у нас Герман подошел, его друг… Ну, и надо бы помочь…

Что-то было не так, и Сергей спешно поднялся.

— Можно, Инна Владимировна? — не по-английски спросил он.

Учительница растерянно переглянулась с Соболихой и неуверенно разрешила:

— Yes, you may…

* * *

Гера был пьян в дупель. С одной стороны его поддерживал Краб, с другой — ухмыляющийся Шама. Гера и сам ухмылялся. Ноги парнишку практически не держали, глаза бедово блуждали по сторонам, губы то съезжались сердечком, то вновь растягивались разудалой гармошкой.

— Серый! — заорал он. — Серый!

Шама весело заржал. Кажется, больше ничего Гера сказать не мог. Своим «Серый» он одновременно здоровался и выражал радость при виде друга.

— Вот, полюбуйся, — Соболиха с опаской оглядела коридор. — Только начали урок, и вдруг заявляется. Сумки нет, и в таком вот ужасном состоянии.

— Да-а… — только и протянул Серега. — Ты чего, Гер, сбрендил?

— Сбрендил — это когда «Брэнди» фигачат, а он, похоже, нашей паленки насосался, — гоготнул Шама. — Запашок странный.

— Уж не знаю, что он употребил, но его надо срочно уводить домой, — сказала Соболиха.

— А лучше в вытрезвитель, — Шама переглянулся с Крабом. — Или там детям до шестнадцати нельзя?

Краб качнул головой, и Шама немедленно взорвался:

— Дискриминация, блин! Ксено… это… фобия!

— Шамадаев, прекрати!

— А что, неправда? До шестнадцати — уже и напиться нельзя по-человечески, так, что ли?

Скрипнула дверь, в коридор выглянул прыщавый Маратик.

— Чё вы там телепаетесь! Мы чё, ждать должны? Виола ммм… Гнатьевна, может, мы вместе его домой отволочем?

— Что?

— Ну, типа за руки, за ноги. Вон он, какой лосяра.

— Еще прикажешь всю группу на помощь звать, совсем с ума сошли! — Соболиха испуганно зашипела. — А ну, быстро убирайся в класс!

— Во, блин, дают! Им помощь предлагают, они кобенятся…

— Марш в класс, я сказала!

— Марш-фарш… Только и знают, что учить да мучить. Точно кошаков каких гоняют… — Маратик обращался уже к тем, кто оставался в классе. — Заколебало, блин, все! Ни в футбик сыграть, ни кореша домой оттаранить.

— Крабов мне сказал, что ты его друг, — Виола Игнатьевна взглянула на Сергея. Она делала вид, что не слышит воплей Маратика.

— Ну да…

— Может, ты, в самом деле, отведешь Митина домой?

— Конечно, отведу.

— Я даже думать боюсь, что будет, если его в таком виде заметит директор или Аврора Георгиевна. Это же скандал на всю школу! И мне достанется, и вам, и родителям.

— Конечно, отведу, какой разговор.

— Я бы с тобой Крабова отпустила, но мне еще урок вести… — Соболиха нервно поправила челку, поочередно покусала свои ярко накрашенные губы — сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Ясно было, что без Краба в группу она возвращаться опасается.

— Я справлюсь, — успокоил ее Серега. — Сейчас ополосну его под краном, и порулим домой.

— Только не попадайтесь завучу на глаза.

— Постараемся.

— Портфель его поищи, — посоветовал Краб. — Он что-то мычал про раздевалку, там, наверное, оставил.

— Ага…

— Ну все! — Соболиха нервно поправила прическу. — Крабов Миша заходит первым, Шамадаев — замыкающим!

Распоряжение было не пустым, Соболиха еще хорошо помнила, какими минами ее потчевали в прошлом году — вроде швабры, обрушивающейся на грудь, или того хуже — банки с водой над верхним створом двери. Краб, таким образом, исполнял роль тральщика. Все знали, что за такие шуточки он мог и убить, а потому народ попусту не рисковал. В окружении самостийной охраны Соболиха засеменила в класс. Серега же подхватил Геру и двинул в сторону ближайшего туалета.

Пьяный друг — это грустно.

Пьяный друг — это сложно.

Хотя ничего нового Гера не выдал. Демонстрировал подобные фокусы и раньше, хотя… В таком датом состоянии Серега видел его впервые. Да еще средь бела дня, в разгар уроков!

— Где ты так нализался, дорогой? — он затащил Геру в туалет, чуть ли не силой пригнул к раковине, открыл холодную воду на полную мощь. Латунный краник зашипел и заплевался, и аналогичным образом зашипел и заплевался Гера. Терпеть хлещущую на затылок воду не всякий пожелает.

— Э-э, хорош!

— Терпи, дуролом!

— Табань, грю!..

— Оклемаешься, тогда закончим.

— Да все, Серый, все! Чё ты, в натуре, на душу-то давишь!

Но давил Серега вовсе не на душу, а на затылок. Чтобы не выскользнул из-под струи.

— Утопишь же, блин!

Серега выпустил Геру, достав платок, обтер физиономию друга.

— Ну?

— Чё, ну-то? — Гера оперся о стену, рукавом утер нос. — Закуси не было, вот и поплыл.

— Да когда ты успел-то! День еще только начался.

— А я, может, вчера начал… С вечера, как все нормальные люди.

— Нормальные в школу трезвыми являются! — Серега постучал себя по голове. — Кто тебе поднес-то? Родичи, что ли?

— Кто надо, тот и поднес, — Гера икнул. — Не знаю…

— Что не знаешь-то?

— В сумку пузырь сунули. Хороший такой, с фирмовой лэйбой.

— В сумку?

— Ну! Я дома только и разглядел. Сперва в холодильник сунул, а потом, думаю, отец все равно выжрет. А не он, так другие… У нас же, сам знаешь, постоянно пасутся левые-правые — проходной двор… А вещь клёвая, по пузырю видно, вот и решил. Типа, попробовать.

— Дурак ты решительный и больше никто! — Серега только головой покачал. — И про пузырь подброшенный, верняк, гонишь.

— Ничего я не гоню!

— Да кто же будет такое подкладывать?

— А я знаю?

— Ладно, пошли… — Серега приоткрыл дверь туалета, выглянул в коридор. — Тихо вроде. Главное — не ори.

— А ты не держи меня, я нормально… Своими ногами.

Гера и впрямь ступал уже более уверенно, холодная вода свое дело сделала. Однако на лестнице Серега на всякий случай подхватил друга под локоть.

— Да нормально, грю!

— Спокуха, алканавт! Помогают, так не рычи, — Серега внимательно прислушался. Гулкие школьные просторы, по счастью, выдавали приближение «врага» загодя. Уже на втором этаже он заслышал шаги и заставил Геру ускориться.

— Пойдем, что ли, сумарь твой поищем.

Краб оказался прав. Сумку свою Гера оставил возле раздевалки, — валялась на полу под лавкой. Никто и не позарился на старенький портфельчик. Серега подумал, что с этим портфелем, верно, еще брат Геры хаживал в школу. Само собой, до того, как угодить в тюрягу.

На улицу они выбрались через черный ход. Отдышавшись, двинулись в обход здания.

— Солнце, воздух и вода — типа, лучшие друзья! — продекламировал Гера. Под открытом небом да на ветерке он почувствовал себя легче.

— Что хоть пил-то? Название помнишь? — поинтересовался Сергей.

— Откуда мне знать, — там по-ненашенски было написано. На английском что-то.

— Вот и спросил бы у Виолы.

— Здрасьте! — Гера фыркнул. — Она только шампусики употребляет. Что она может знать! А тут вискарь — настоящий выдержанный. Сорок градусевичей, как из дупла!

— Шама сказал, что паленка.

— Много он понимает — твой Шама! Я-то паленку всяко отличу.

— А почему — виски?

— Потому, что вискач это был, зуб даю. Какой марки, не знаю, но вкус евоный…

— Евоный, — передразнил Серега и неожиданно остановился. — То есть как вискач? Ты уверен?

— Ну, не на все сто, я ж не эксперт какой, но вообще-то похоже.

— А бутылку? Бутылку ты не выкинул? Я взглянуть хочу!

Гера уставился на него мутными глазами.

— Зачем тебе бутылка?

Серега лихорадочно соображал. Мысли путались и клубились, как сонмище змей. Одна пожирала другую, тотчас вырастала, сама же себя начинала поедать, хватая за хвост…

— Это Сэм! — выпалил он. — Он, гад, подложил тебе пузырь в сумку.

— Сэм?

— Ага. Знал, что ты клюнешь, и…

— Что-то я это… Не догоняю.

— А тут и догонять нечего! Помнишь, как он физрука обработал? На субботнике? Во-о! Тоже вискачом, между прочим. Теперь до тебя добрался.

— Сэм? Зачем ему это?

— Зачем? — Серега в точности не знал. Однако чувствовал — нюхом или чем там еще чуют подобные вещи, что правда упрятана где-то здесь. Сэму изладить гадость, что плюнуть. Мог кошку в сумку подсунуть, а мог и пузырь с алкоголем — пусть даже самым дорогущим. Для него это все равно не деньги. Зато одним противником меньше. Знал ведь, куда бить! Сначала про физрука разнюхал, теперь — про Геру. Вот урод!

— Говорю тебе, это Сэм! — более убежденно произнес он. — Кому бы еще понадобилось совать эту пакость?

— Совсем даже не пакость, — проблеял Гера.

— Помолчал бы! Не пакость… Вон, в какого барана превратился.

— Я плохо закусывал…

— Дурак ты, Гера! Закусывал он плохо. Вот станешь реальным алкашом и помрешь где-нибудь под забором.

— Может, и стану. Тебе-то чего!

— Я и говорю — дурак! Хочешь, как Виталик в канализацию переселиться?

— А чего? Там ништяк, нормально! Ни Авроры тебе, ни родичей гундлявых, — Гера ухмыльнулся. — Уроков делать не надо, и вообще никакой париловки…

— Чему ты радуешься! Осел, блин! — Сереге стало горько. Гера, в самом деле, не ведал, куда катится. И остановить его было некому. Родители куролесят, брат в тюряге, а Гера-то в чем виноват? Угораздило же его родиться в таком гнездышке!

— В школу-то зачем приперся? — вздохнул он.

— Так это… Учиться.

— Ученик фигов! — Серега энергичнее потянул Геру. — Ладно, пошли…

В попутной аптеке он купил другу несколько пачек активированного угля и цитрамон. Тут же заставил Геру заглотнуть того и другого. А еще минут через десять, уже дома у Геры, он словно Шерлок Холмс прошелся по всей квартире, без особого труда отыскал под диваном виновницу сегодняшних несчастий.

— Точно она?

— Вроде…

— Вроде — на огороде, а это она.

Серега тряхнул пустой бутылью, понюхал из горлышка. Вопрос в самом деле был риторическим. Ничего похожего в этой квартире отродясь не водилось. То есть бутылок было много, но пили что подешевле и попроще, а уж с названиями вообще не мудрили. Так что эту иноязычную раскрасавицу определить было несложно.

— А теперь, глотни воды — и спать! — скомандовал он. — Таблетки свое дело сделают, завтра в себя придешь.

— Я и сегодня нормальный…

— Нормальным ты будешь, когда перестанешь халкать что ни попадя.

— Серега, блин! — Гера плюхнулся на диван, по-турецки скрючил ноги. — Ты ж меня знаешь: захочу — брошу. В любой, блин, момент.

— Все так говорят.

— А я не говорю. Я же не Антоша твой! Что сказал, то сделал. Ты просил не воровать, я не ворую. Вот и пить брошу.

Серега махнул рукой. Ясно было, что Гера, да еще в таком состоянии, готов болтать до самого вечера.

— Все, Гер, спи. Завтра потолкуем.

— Куда ты?

— В школу, конечно. Английский, конечно, аля-улю, но на литературу к Маргоше вроде успеваю… — он покосился на отцовские часы. — А ты сегодня никуда больше не ходи, можешь мне это обещать?

— Серый, ты же знаешь: мое слово — кремень.

— Твое слово — обломово!

— Чего ты, в самом-то деле! Я тебя что, кидал когда? — Гера надулся.

— Ладно, не кидал, извиняюсь. Только не пей больше, лады?

— Железяка, я же сказал! Захочу — брошу. В любую секунду. Прямо хоть сейчас…

Он что-то еще бормотал, но Серега уже прикрывал за собой обшарпанную дверь. На площадке задержался, сравнивая ее с соседскими. Увы, сравнение оказалось не в пользу Гериного жилья. У всех на лестнице красовались уже сейфовая броня и железо, и только дверь товарища оставалась одинарной — из старой потрескавшейся древесины, без глазка и звонка, с отчетливыми отпечатками ног на облупившейся краске.

Побыстрей бы ему вырасти! — неожиданно подумал Серега. — Вырасти и сделать отсюда ноги — от папы с мамой, от брата-шаромыжника. Пока не утопили да не утянули с собой в болото. И лучше куда-нибудь подальше свинтить, пусть даже в другой город. Сереге, конечно, будет не хватать Геры, но пусть лучше так, чем заполучить еще одного Виталика…

 

Глава 5

За вещи свои Серега не волновался, Антон, конечно, все аккуратно собрал и перенес куда надо. Само собой, урок английского он пропустил, но литература еще вроде только начиналась. Добрая Маргоша на опоздания обычно смотрела сквозь пальцы — и даже не сквозь, а вообще безо всяких пальцев. Пришли на урок — уже хорошо. И все же Серега наперед заготовил извинительную речь. После того разбирательства старенькая учительница к нему особенно благоволила, а посему не хотелось злоупотреблять доверием.

Тем не менее, поднявшись на третий этаж и приблизившись к кабинету Маргоши, Серега обнаружил, что никакой литературой здесь не пахнет. Дверь в класс была приоткрыта, учитель отсутствовал, а ученики вольно гомонили, разгуливая по проходу между партами и стеной, как по проспекту. Приглядевшись, Серега увидел прицепленные тут и там распотрошенные тетрадные листки. Кто-то налепил их на скотч, разместив неровной вереницей на доске и стенах — в аккурат под портретами великих.

Озадаченно мотнув головой, Серега приблизился к Антону. Приятель сидел, чуть нахохлившись, и выглядел откровенно смущенным.

— Как там у тебя, отвел Геру?

— Ага.

— Что он, правда, здорово нализался?

— Ну, не то, чтобы вусмерть, но прилично.

— Во, осел-то!

— Дурак, конечно. Я тоже ему сказал… — Серега покосился в сторону доски, у которой балагурило больше всего народу. — А тут у вас что?

— У нас-то? — Антон неопределенно пожал плечами. — Да очередной цирк. Пацаны вон тетрадь у Тарасика сперли, в перемену по всему классу развесили. Типа, галереи. А Тарас как увидел, сразу за циркуль схватился. Ты же его знаешь — психованный тип. Экза… Экзальтированный, короче. Хотел все посрывать на фиг, только кто же ему позволит! Видишь, сколько баранов кругом. Вот он и побежал плакаться. Марго, понятно, за ним рванула. А у нас продолжается веселуха. Полный, короче, трэш.

— Шоу мает гоу он?

— Типа того…

Серега присел возле Антона. Скверные предчувствия продолжали его терзать, сердце бумкало, предупреждая о близкой опасности. В самом деле, сначала Гера, потом Тарасик…

— Слушай, а где Ева?

— Ева? — Антон покрутил головой, даже чуть привстал. — Не знаю. С английского не видел… Мне же твои манатки собрать надо было, то-се.

Вслед за другом Серега повторно осмотрелся. Картинка ему окончательно разонравилась. Тарасик, конечно, тот еще перец, но зачем чморить-то человека? А если он, в самом деле, поэт? Если в один прекрасный день вылезет на сцену и скажет, что чмо болотное — все его одноклассники и ни один гад не заступился, когда расклеивали по стенам его первые стихи. В самом же деле, задергали человека! Скоро не за циркуль — за нож будет хвататься. И пришьет кого-нибудь — как в тех же американских школах. Каждый ведь месяц передают в репортажах! Типа, приходит какой-нибудь лоб со стволом и валит своих таких же. А потом вокруг ноют и удивляются — с чего бы? То есть сначала киновампирами мозги засоряют, сказочки о правах вкручивают, а потом удивляются. А фига ли удивляться? Если, скажем, у меня права и если я шпалер могу без проблем достать, то чего я буду терпеть Кокера, скажем, или Гошу с его дебильной физией!

Серега заводился все больше. Знакомое предчувствие щекотало гортань, предвещало назревающую беду. А может, не назревающую, а уже созревшую — как какой-нибудь фурункул на причинном месте. Вроде и больно сидеть, а пока штанов не снимешь, не увидишь…

Народ, между тем, бродил от листка к листку, громко озвучивал те или иные перлы.

— О! Я тащусь!.. Слушайте прикол… — Кокер вскинул руку, привлекая всеобщее внимание, заговорил нарочито идиотским голосом: — «Всю жизнь я пытаюсь казаться нормальным, но это трудная роль, а я плохой артист. Все делают так, а я эдак, и мне больно. Я стыжусь и постоянно попадаю впросак, наступаю в лужу»…

— Чью лужу-то? — со смехом вопросил Цыпа. — Свою, что ли?

— Может, и в твою, он не написал, — Кокер перешел к соседнему листку. — А вот еще круче… Не, ребя, слушай!.. «Сегодня мне снова приснилась она. Незнакомка в бежевом платьице. Я даже лица ее не вижу, но всякий раз точно знаю: она снова здесь, рядом со мной. Иногда что-нибудь говорит, но чаще молчит. А самое волшебное начинается, когда она берет меня за руку…»

— О-о! — заблажил Маратик. — Дальше давай, дальше!

— Чего орешь, все равно пока только «за руку»…

— Читай, урод!

— Сам урод… — Кокер продолжал придуриваться, хотя, по мнению Сереги, мог бы этого не делать, — без того ясно, что полный придурок. Читал он громко и, надо признать, не без артистизма: — «Я не чувствую ее пальцев, но начинаю понимать ее мысли. Точнее — чувства»… Чувства, ты понял, каракуль бычий!.. «Я по-прежнему не вижу ее лица, но знаю: оно обращено ко мне. Ее глаза лучатся, от них исходит мягкий теплый свет»…

— Да у него реально крыша съехала! Может, в психушку эту бадью послать?

— А можно в журнал какой-нибудь. Там сейчас любят такое. Чернухи только малость подлить. Сумеешь, Кокер?

— Запросто! Пару расчлененок, пять огнестрелов и изнасилование…

Поднявшись, Серега шагнул к ближайшему, пришпиленному полоской скотча листку. Здесь были строчки, исполненные аккуратным Тарасиковым почерком:

Продолжение оказалось оборванным, — возможно, оборвал все тот же Кокер на бумажные жевыши. Серега припомнил, как сидели они с Кареевым у костра, как в бешеный штопор падал дельтаплан обалдевшего от ощущений однокашника. Ему стало тошно. Точно взял и предал ближайшего друга. Конечно, Тарас не был другом, но ведь и врагом не был. Кроме того, они вместе полетели — в один день и оба впервые…

Серега вернулся за парту к Антону. Теперь он уже смотрел на собственные руки. Он не знал, что делать, а верного совета ладони — даже со всей их мудреной паутиной не давали. Хотя… Одна подсказочка все же имелась. Серегина линия жизни. Она тянулась уверенно, не виляя и не прерываясь. Жутковатых росчерков и крестов на ней не угадывалось. Значит, не стоило и бояться. Не убьют, не изжарят и не зарежут. Чего, он, в самом деле, трясется?..

— А тут про наш класс. Чё-то вроде про Анжелку… — Васёна ткнул перепачканным пальцем в листок, начал было читать, но сбился. Читал он скверно — чуть ли не по складам.

— Буковки сперва изучи! Дерёвня! — заорал Шама. Он сидел, забросив ноги на парту и любовался происходящим точно зритель театральным спектаклем. Кокер стремительно переместился к Васёне, нашел то самое место, на которое указывал приятель.

— Та-ак… Ага! «Я часто сравнивал ее с тем образом из снов. Гадал, что сходится, а что не очень. Потому что есть какое-то несоответствие, и этого я не в силах понять. Все равно как разницу между двумя сказками. Но одна реальная — из жизни, другая из сна. Одну я могу видеть каждый день, вторую — угадываю, может быть, даже воображаю»…

— Скучно! Давай другое! — Толян с Вадиком даже забарабанили по партам кулаками.

— Читай, читай! — крикнула Анжелка. Девчонки ее поддержали.

— Лучше про секс давай! — пискнул Маратик.

Кокер бедово тряхнул чубом. Сейчас он и впрямь чувствовал себя артистом на сцене.

— Сейчас про все будет, — игриво пообещал он. — Тарасоид только разгоняется.

— Ага, типа сеанса…

— Вот козлы, — тихо пробормотал Антоша. Он тоже по примеру Сереги глядел на свои руки. Но и его руки вряд ли что-нибудь могли подсказать. — Аврора бы подошла поскорее.

— А почему — Аврора? — обозлился Серега. Обозлился на себя и Антошу. — Слушаем-то мы, не она. И кстати, Аврора, если заявится, в первую очередь выдаст на орехи Маргарите.

— Марго-то здесь причем?

— Конечно, ни при чем. Это ведь мы на головах ходим. Только Аврора все так перевернет, что виноватой выставит Маргошу. Вроде как видит все, но покрывает.

— Виола тоже покрывает. И Федюня… Многие терпят и покрывают.

— Про Виолу мало кто знает. Про других тоже. А Маргоша не умеет финтить. И на педсоветах, наверное, режет правду-матку. Вот и вылетит с неполным служебным соответствием.

Антоша тяжело засопел.

— Во гадство! А все Сэм…

Серега кивнул. Оторвавшись от чертовых ладоней, нашел глазами «устроителя» галереи. Великий кукловод и комбинатор восседал на своем законном месте и, подперев голову, о чем-то болтал с Анжелкой. За партой перед ними в унисон позевывали Макс и Алик. Братья Рыковы в общей вакханалии участия не принимали: один чистил ножичком ногти, второй листал спортивный журнальчик. На развороте девица в кимоно — пятка розовая, в половину обложки. Впечатляющая пятка! О таких пятках братья, верно, мечтали с самого рождения, может, даже видели в своих каратистских снах.

Серега не сразу расслышал то, о чем говорит Антоша:

— …А ведь я сразу не допер. Получается, они ее снова разыграли.

— О ком ты? — он обернулся.

— Как о ком? О Маргоше. Она ведь сочинения Тарасика давно нахваливала, вот они ей про выставку и впарили. Вроде как все самое лучшее из Тарасиковых сочинений на стены — чтобы все видели и учились. Она и повелась. Расклеили-то при ней. А как Тарасик пришел, как рыдать начал, она и сообразила…

Все встало на свои места. Серега окончательно прозрел.

— Между прочим, — сообщил он, — Геру напоил тоже Сэм.

— Что?

— То самое… — Серега расстегнул портфель, извлек бутылку. Видал? Откуда, по-твоему такое у Герки?

— Не понимаю…

— А что тут понимать, одним противником меньше. Геру-то он устранил, разве не так?

— Гера завтра придет.

— Завтра их не волнует. Они этот цирк сегодня затеяли. А Гера, сам знаешь, слабины не дает, и за Тараса, верняк бы, вступился. Это тебе не Анжелка. Кареев по ней сколько лет уж сохнет, а она вон как с ним крутанула…

— А что Анжелка, — пробурчал Антон. — Я про нее давно говорил, что лахудра. Ты же не слушал.

— Зато мы сейчас сидим и слушаем… — Серега порывисто поднялся.

— Куда ты?

— Потолкую с владельцем бутылочки.

Антон заерзал на лавке.

— Может, не надо?

— Чего не надо?

— Ну, все это… Толковать и прочее. Все равно Аврора скоро примчится. Сидел бы лучше.

— Я, Антох, в больнице насиделся, хватит.

В легкой панике его друг оглянулся.

— Кончай, Серый! Ты же видишь, он короля из себя корчит. И Геры нет. Что ты ему сделаешь?

— А вот посмотришь… — с бутылкой в руках Серега двинулся в направлении Сэма. Сердце у него бухало маленьким колоколом, ладони, держащие бутылку, вспотели. Он и сам не знал, что будет говорить и делать, но что-то делать было просто необходимо.

Между тем «двое из ларца» взяли его под прицел своих локаторов, Макс убрал перочинный ножичек в карман, Алик тоже с бдительностью сыщика выставился поверх журнала.

— Але, Сэм! — позвал Серега. — Часом, не твой пузырек?

Великий комбинатор лениво поворотил голову, сыграл бровями.

— О чем ты, Чех?

Серега тут же начал закипать. Так было всегда, когда коверкали его фамилию. Он сделал еще шажок.

— Мы ведь сняли отпечатки, не отопрешься.

— Проспись, Чех! Ты, похоже, на грудь принял. Вместе с Герычем.

Серега сглотнул. Сказать было нечего, и оттого он еще больше принялся психовать. Повторялась старая история. С ним говорили, как с мальчиком, а на него наваливалось предательское косноязычие. И в голове, словно что-то перемыкало и клинило. Всплывали глупейшие ругательства, какая-то чушь вроде тех же «отпечатков» и ни одного весомого аргумента.

— Твоя работа, урод? — он неловко подбросил бутыль на ладони.

— О чем ты, Чех? — снова повторил Сэм уже с откровенной издевкой. Так повторяют вопросы полным недоумкам.

— Я тебе не Чех!

— Ну, Чух. Не читал книгу Чух и Чех? По-моему, там про тебя тоже кое-что было. Ничего себе книжонка…

Гомон вокруг постепенно стихал, народ начинал прислушиваться к перепалке.

— Урод! — Серегу колотило. — Думаешь, все тебе спишется? Думаешь, все на тебя ишачат? Король-королевич, значит?

— Тю-тю-тю! — пропел Сэм. — Перлы-то какие? Давай, что ты там еще заготовил?

— Я ведь знаю, это ты подбросил Гере бутылку!

— Ой ли?

— И дневник у Тараса спер ты! — Серега тут же припомнил, что дневник как раз украл не Сэм, а Кокер, но поправляться было поздно. — Вся вонь в классе от тебя! Скунс позорный!

— Ага, позорю школу, класс, державу, — Сэм вновь подпер голову ладонью. Лицо его выражало спокойствие и скуку. — Что-нибудь новое выдумай, Чех! Повеселее…

— Хочешь повеселее? — Серега чувствовал, что надо что-то сказать, пусть даже не Сэму — ребятам, что стояли вокруг. Постараться как-то толково объяснить — про Геру, про чертову бутыль, про украденный у Кареева дневник. То есть, сказать-то было надо, но язык отказывался повиноваться.

— Что с тобой, Сергунчик? — Сэм продолжал издевательски улыбаться. — Ты бутылочку-то положи, а то уронишь ненароком, разобьешь. А потом какая-нибудь маленькая девочка — да голой ножкой ступит… Помнишь, как физрук распинался?.. О! Кстати, вот и она — девочка наша бредет! Уж не пьяная ли?..

Серега обернулся. В классе появилась Ева.

 

Глава 6

Она была без портфеля и двигалась, в самом деле, странной походкой. Неестественно ровной, что ли? Словно человек делал усилие, контролируя себя. А еще Ева показалась Сергею излишне бледной, и глаза у нее смотрели непривычно. Он даже не понял сначала, что именно его озадачило, и лишь позже дошло: что-то случилось с ее зрачками. Они были крохотными — почти булавочными, и это делало ее взгляд совершенно другим — инопланетным, что ли.

Между тем Ева невидяще развернулась, все также неустойчиво шагнула к Сэму.

— Отдай Тарасику его тетрадь, — тихо сказала она. Настолько тихо, что Серега едва ее услышал. Но Сэм-то на слух никогда не жаловался.

— Какую тетрадь, деточка?

— Я встретила его внизу, он мне все рассказал.

— Во, ябеда, блин! — гоготнул Шама. — Мы ему, дураку, пиар устроили, персональную, блин, выставку организовали, а он обижаться вздумал.

— Это подло, — все так же тихо произнесла Ева, и жутковатые ее зрачки скользнули по классу, оцарапали всех разом. — Читать чужие дневники — это подло, понимаете?

— Интересное кино! Зачем же нас всех шпигуют этими самыми дневниками? — Сэм окончательно развеселился. Выпрямившись за партой, он даже руки на груди скрестил. Точь-в-точь — полководец какой. — Ты, часом, дневники Нагибина, не читала? Или Золотухина с Кончаловским? Там, между прочим, тоже интима выше крыши, и ничего, печатают. Или тот же Алехин шахматист, — тоже, понимаешь, оставил дневники. Как и Бунин с Карповым. А еще Фетисов, Демидова, Табаков. И штангист Власов про себя написал, и Дуров с Весником. Хочешь, я на спор сто имен назову, и все будут людьми известными, солидными. И никто из них, между прочим, не ныл, не канючил, — наоборот радовались, что дневники их на всеобщее обозрение выставили.

— Клоун, — сказала Ева. — Паяц и клоун.

Если бы она это крикнула, получилось бы менее жестко, но Ева выдала свое обвинение, точно диагноз — все также тихо, с каким-то жалостливым отвращением. Улыбка Сэма поблекла, в глазах блеснуло мерзкое, ледяное.

— Что ж, если ты у нас такая славная да хорошая, может, покажешь свои ручки? — предложил он. — Очень уж тщательно ты их прячешь. Прямо неприлично даже. Нам ведь любопытно.

— А чё у ней там? — живо заинтересовался Кокер. — Чё-нить вроде наколок?

— Ага, — подхватил Маратик. — Типа, «твоя навеки». Или «Путана до гроба»…

— А еще лилия, как у миледи!

— Я тащусь! Такие страсти! — громко пропела Элла Дудкина.

— Протащишься, когда брэкеты снимут! — загоготал Гоша.

— Дурак, и не лечишься…

— Так что у нас с руками? — повторил Сэм чуть громче, и в классе воцарилось молчание. — Может, покажешь людям, кто ты есть? Путана или наркоманка?

— Хочешь посмотреть? — звенящим голосом спросила Ева.

— Просто мечтаю! — протянул Сэм.

— Ага, все мечтаем! — Гоша, сияя, завертел головой, ожидая поддержки, но все сейчас смотрели на Оршанскую.

— Не надо, Ева! — Серега двинулся вперед, но на пути его тотчас выросли «двое из ларца» — Макс и Алик. Серега угрожающе качнул бутылкой.

— Черепки разобью! — пообещал он.

— Лучше клювик свой пожалей, — хмыкнул Сэм. — Второго попадания он не выдержит. Станешь у нас Гоголем. Или Гастоном Утиным Носом…

— Я посмотрю, кем ты у нас станешь, когда Стас узнает про штукатурку! — выкрикнул из-за Серегиной спины Антон. Голос у него срывался от волнения, но сказанное услышали.

— О чем ты, Антуан?

— Он правду говорит, — подтвердил Серега. — Это ты, скотина, Стаса бомбанул, меня подставил и его.

— Але, подружка, ты бы уняла своего рыцаря! — Сэм даже прихлопнул в ладони. Точно режиссер какой. — Мы ведь его и впрямь покалечим. Причем исключительно обороняясь. Покажи ручонки, и все сразу успокоятся.

Ева молчала.

— Ну же! — подначивал Сэм. — Сереженьке тоже будет полезно знать, с кем он связывает свою судьбу. Все-таки семья — это семья, а у наркоманов, как известно, и детки не всегда здоровые получаются…

— Ева, не надо!

Но Серега опоздал. Ева уже натянула до локтей правый рукав и то же самое решительно проделала с левым.

— Доволен? Смотри! И вы тоже смотрите. — Она вытянула перед собой оголенные руки, и ребята разглядели на них множество белесых и розоватых шрамов. Чуть выше в районе локтевых сгибов кожа имела синюшный нездоровый оттенок.

— Ну что, этого вы хотели? — голос Евы звенел. — Понравилось?

— Опа-на! Нарки-то, блин, не дремлют! — хохотнул Васёна.

Серега почувствовал, что еще немного, и его разорвет, как бомбу. В висках обморочно застучало, руки девочки расплывались перед глазами. Из правой ноздри что-то предательски вытекло. То есть, не что-то, а кровь, конечно. Должно быть, от скакнувшего давления. После больницы такое с ним уже случалось…

— Гад! — он ринулся вперед, но на пути по-прежнему стояли «двое из ларца». Бутылкой Серега отмахнулся от кулака Алика, но Макс сработал вторым номером и, красиво болтнув ногой, угодил парнишке в грудь. Удар оказался мастерским — точно коняга лягнула, — Сергея отбросило назад.

— Я же предупреждал: будет бо-бо! — ласково произнес Сэм. — Здоровье — его, Чех, смолоду нужно беречь. Я ведь не виноват, что твоя подружка колется почем зря, а потом вены себе полосует. Наоборот, спасибо скажи. А то женился бы на полоумной — и маялся потом всю жизнь…

— Ева! — Серега думал, что девочка хочет вцепиться Сэму в лицо, но оказалось, что в руке она сжимает миниатюрный баллончик. Пшикнула струя, Сэм неловко отшатнулся, тут же ладонями обхватил лицо.

— Ты что делаешь, дрянь!

На этот раз бодигардом сработал Алик. Прикрыв хозяина от струи кожаным дипломатом, он ударом ноги вышиб баллон из руки Евы. Ухватившись за кисть, девочка качнулась назад, мгновение смотрела на них всех, а после быстро развернулась и выбежала из класса.

Будь Серега поумнее, он бросился бы следом, догнал ее, конечно, нашел бы что сказать, чем утешить. Но сейчас он не был дипломатом и не был утешителем, — он был выпущенным из клетки зверем. Не самым крупным, но все равно чрезвычайно опасным.

С силой швырнув в стоящего на пути Алика бутылкой, он метнулся в атаку, лбом ударил в изумленное лицо, бешено заработал кулаками. Никто в классе еще не пробовал завалить ни одного из братьев, однако Сереге это удалось. Падая, «братец» еще и приложился затылком к полу. Конечно, попытался встать и перевернуться, но Серега ему не позволил. Сидя верхом на Алике, он осыпал его градом ударов, как если бы это был Сэм и все те, кто заставлял Еву кромсать свои бедные руки. И ничего братец-каратист не мог сейчас с ним поделать. Разве что продолжал выставлять блоки, которые Серега в зверином своем порыве попросту игнорировал.

Впрочем, оставался еще братец номер два, уже заносящий над Серегой свою ножищу, оставалась куча Сэмовских прихвостней, включая Кокера. Гошу, Цыпу, Марата… Любая коллективная буза похожа на цепную реакцию. Один начинает, и десятеро подхватывает. И уже не важна причина, не нужна цель, — безумство накрывает волной в равной степени всех. Кто-то уже лупил Серегу по голове учебниками, кто-то тянул за ворот, стремясь стащить с поверженного Алика.

— Мочи Чеха! — тоненько заблажил Кокер. Уж ему-то в новом учебном году досталась от Сереги более всего, а потому и крикам его не стоило удивляться. Дружно завизжали девчонки, с грохотом рухнула парта, и в ту же секунду в голове Сереги гулом отдался удар по уху. Но бил явно не Макс, — тот, верно, совсем бы убил. По счастью, сгрудившаяся ребятня, не давала Рыкову номер два подступиться ближе. Еще и Антоша мешал. Пусть плюшевый, мягкий и неумелый, он тоже кое-чего стоил. Но главное, что он не остался в стороне. Серега слышал его нескладные вопли и вопли тех, кто пытался Антошу опрокинуть. Но вес и рост были на стороне друга, — опрокинуть грузного Антошу было не так-то просто. Конечно, их все равно бы затоптали, толпа — это всегда толпа, однако сегодняшний день принадлежал кому угодно, но только не Сэму. И солнце, как выяснилось, светило сегодня тоже не в честь этого знатока чужих секретов. Потому что в свару вмешался Краб.

Сидевший до того безучастно и в стороне, парнишка соизволил, наконец, оторвать задницу от скамьи. Верный секретарь Змей что-то яростно нашептывал ему, Митек даже пытался удерживать за рукав, но Мишаня мотнул кистью, и Змей отлетел в сторону. Еще пара шагов, и Краб взлетел на парту.

— А ну, ша, уроды! — рявкнул он. — Рассосались по углам!

Скажи он это чуть раньше, пожалуй, его бы услышали, но ситуация изменилась, в Краба даже запустили чьим-то пеналом.

— Пошел ты!

Звери нюхнули крови и боли, а потому знать ничего не желали. На полу среди опрокинутых парт ворочался и дергался ком ребячьих тел. В это самое месиво и вонзился Краб со своими татуированными шатунами.

— Ну, тараканы!..

— Краб, я с тобой, не бей! — крикнул Шама и тут же сменил лагерь. Поднявшийся с пола Змей, утер разбитую губу и, обмотав остренький свой кулачок кожаным ремнем, нырнул в схватку за Крабом. Следом с воплем нырнул юркий Рафик.

— Бей козлодоев! — его крик тут же захлебнулся от чужого кулака.

Часть девчонок выскочила из класса, в отдалении охала и ахала вернувшаяся Маргоша. Ледовое побоище набирало силу, и это было понятно: кто-то вспоминал старые обиды, кто-то мстил за новые. Даже одноглазый Игорек лупил портфелем всех, кто неосторожно приближался. Посторонних не было, — всем находилось, что сказать этому миру. Это взрослые в основном терпят и молчат, — у детей означенная свобода выветривается значительно позже.

Вот и Краб добрался-таки до своей мечты обетованной — сладкой парочки, что давно уже застила ему небушко. Благо и Алик уже валялся, погребенный телами. Каратист же Макс оказался, как всегда, наготове.

— Хозяин жизни, да? — Краб качнул головой туда-сюда, сделал обманный выпад. — Всех, значит, круче?

Пропустив пару свирепых ударов в лицо, Макс увернулся от третьего и вновь пустил в ход свои ноги. Первый пинок в голень заставил Краба упасть на колено, второй едва не сломал ему ребра. Не будь кругом такой толчеи, обладатель каратистского пояса, верно, управился бы с Крабом в два счета, но маневрировать было негде, и противник вместо того, чтобы мирно и честно пасть смертью храбрых, с руганью ухватил его за ноги, рванул на себя. Власть Макса кончилась. Подобием волкодава, сомкнувшего пасть на хвосте жертвы, Краб перебирался выше и выше. Макс осыпал его сильнейшими ударами — всеми, каким обучали его в секции, но поражение было не за горами. Судорожным рывком Мишаня поймал одну из бьющих его рук, заломил за спину, сладко и жестоко ударил во вражье ухо. Конечно, попал… Второй раз попасть ему не дали. В класс ворвался тайфун, и целью тайфуна было любыми средствами навести порядок.

— А ну, успокоились! — ревела Аврора Георгиевна. Точно опытный кавалерист, она сновала между дерущимися, хлеща указкой направо и налево. И здесь же рядом вовсю старался физрук Николай Степанович. Навыки грузчика, каковым в молодости он успел опорожнить не один десяток вагонов, очень теперь пригождались. Точно кули с солью он хватал ребятишек за шкирку и брюки, с сердитым уханьем выбрасывал в коридор.

— Атас! — запоздало пискнул Кокер, и тут же был схвачен экскаваторными ручищами Николая Степановича. Очередь дошла и до Сереги с Крабом.

— Чохов, Крабов! Немедленно прекратить!..

Драка сходила на нет. Вернее, уже сошла. Чувствуя, как гудят руки и ноги, как стремительно опухает лицо, Серега поднялся. Физрук протянул к нему распятую пятерню, но в последний момент передумал.

— Останетесь здесь! — хрипло распорядился он. — И Рыковы останутся… Будете приводить класс в порядок.

— Мы, что ли, все разворотили? — промычал Алик.

— Вы или не вы, а убирать вам! — коротко распорядилась Аврора. — А уж потом разберемся, кто организовал это свинство.

Серега огляделся. «Свинство» и впрямь было полнейшим: опрокинутые столы, стулья, разбившийся в черепки цветочный горшок, рассыпанные тут и там ручки, линейки, учебники. Братья Рыковы, Макс и Алик, оба с разбитыми лицами, истоптанные и помятые уже успели подняться. Чуть в стороне стоял ухмыляющийся Краб. Руки Мишаня успел сунуть в карманы, старался держаться гоголем, однако видок имел тоже не самый товарный.

Серега еще раз обернулся. Ну да! Сэма нигде не было. Скорее всего, и Аврора его не видела. Этот плутоватый аристократ умел уходить вовремя и по-английски.

То бишь — не получая шишек. Совершенно незаметно.

Упырь, короче, что тут скажешь!

 

Глава 7

На следующий день следствие проводила лично Аврора Георгиевна. Всех участвовавших в драке, да и не участвовавших вызывали прямо с уроков и препровождали прямиком в учительскую. А уж там заседала могучая тройка: сама Аврора, понятно, располагалась в центре, по левую руку — Виола Игнатьевна, по правую — пунцовая и обильно потеющая Клавдия. Физрук Николай Степанович исполнял роль конвоира и швейцара, секретарь Олечка с наклеенными ресницами и накладными ногтями старательно протоколировала процесс дознания. Проще говоря — допрос.

А в общем, всех спрашивали об одном и том же, а именно: кто начал драку первым, почему все опять заварилось на уроке Маргариты Ивановны, каким именно циркулем пытался Тарас Кареев ударить Саматова.

— Ты понял, куда клонят? — шепотом делился потом Антоша. — Вопросики-то с подтекстом!

— Думаешь, повыгоняют всех из школы?

— Нас-то вряд ли, а вот Маргошу, верняк, турнут. И Кареева с Евой сделают крайними.

— Они-то здесь при чем? — возмутился Гера. — Тогда и меня можно считать крайним.

— Обрадовался! Тебя там вообще не было…

Гере нечем было крыть, в побоище — великом и ужасном — поучаствовать ему, действительно, не привелось. Естественно, он страшно переживал. Даже Антон — и тот получил гематому под глаз, Серый и вовсе был покрыт ссадинами и шишками с ног до головы, — Гера же оставался до отвращения чистеньким! Такое могло расстроить кого угодно.

Обычным своим составом они стояли на переменке, активно обсуждая случившееся. Вызвать успели уже двоих — Сергея и Антона. Геру же пока не тронули; видимо, и не собирались. Он обиженно сопел.

— Теперь-то понял, какой вред приносит пьянство? — ехидничал Антоша.

— Блин, я же сказал: больше ни капли! — Гера сумрачно вздохнул.

— Не переживай так, — утешил Серега. — Зато уцелеешь, когда начнутся репрессии.

— А по-моему, репрессий не будет, — предположил Антон. — Уши-то наружу торчат. Кашу кто заварил? Сэм. Значит, всю эту катавасию спустят на тормозах.

— Думаешь? — усомнился Серега.

— Уверен, — Антон снисходительно улыбнулся. — Крайние, конечно, всегда нужны — как без них? Вот и назначат Кареева с Оршанской. Один за циркуль схватился — типа, холодное оружие, вторая аэрозолью прыснула, тоже вроде как покушение. Уж Сэм-то, точняк, подсуетится — достанет какую-нибудь справочку от глазника. Типа, окаменение сетчатки, потеря зрения, инвалидность… То-то его нет сегодня.

— Ну и что, Краб тоже не пришел, — усомнился Гера.

— Краб — другое дело… — Серега сбился. О том, что Мишаня звонил ему, лучше было промолчать. Урод Максик все-таки подломил Крабу ребро. До дому Мишаня дохромал, а там понял, что без больницы не обойдется. Вот и связался с ним, попросил особо не афишировать, — только учителям и лишь в случае крайней необходимости.

— Вот увидите, дело замнут, а Сэм выкрутится, — продолжал витийствовать Антоша. — И папочка его с директором школы, конечно, уже созвонился. Они, знаешь, как перед районными и областными начальниками прогибаются! А Саматов — дяхан брюхатый, комиссиями заведует, со всеми пиджаками — вась-вась. Для него занести школу в черный список — как два пальца!

— Нам-то что с этого списка! — фыркнул Гера. — Напугал, козел, баранов!

— Нам-то и впрямь фиолетово, а директор с Авророй заиками враз станут. Это ж субсидии, ремонты, гранты, прочая фуфляндия — все мимо них покатит…

Прямо над головами вздорно и не к месту брызнул трелью звонок, пора было валить на урок. Вчерашним драчунам предлагалось настраиваться на математику.

* * *

Серегу снова вызвали с урока. На этот раз — секретарь Олечка, не физрук. Само собой, в классе опять зашушукались, математичка Катенька недовольно поджала губы. Только-только начинали тригонометрию — ее любимейший раздел. На синусах и косинусах, тангенсах и котангенсах Екатерина Васильевна расцветала, становясь подлинной королевой. Собственно, и людей она давно делила на тех, кто способен расправляться с градусами и всевозможными углами, и тех, кто оказывался к науке воображаемых фигур глух и слеп. Первым она прочила карьеру и необычайный взлет, вторых записывала в разряд генетических неудачников. Сергей, по ее мнению, определенные надежды подавал, а потому отпускала она его с неохотой. Сам же Серега, сгребая вещи в портфель, мельком подумал, что с учебой в этом году, похоже, надо распрощаться. Класс жил чем угодно, только не уроками.

Уже в коридоре Олечка его остановила.

— Не туда — вниз, — она повела своими накладными ресничками в сторону лестницы.

— Разве не к Авроре Георгиевне? — удивился Сергей.

— Тебя хочет видеть Олег Семенович. Он на улице тебя ждет.

— Олег Семенович? Я такого не знаю.

— Это отец Евы Оршанской, — Олечка перешла на шепот, даже украдкой оглянулась. — Авророчка наша наехать на него пыталась. Саматов-то дома лежит, глазонки лечит. А он ответно ей выдал — да так, что она потом в три ручья рыдала.

— Да ты гонишь! Аврора — и рыдала?

— Честное-пречестное! Я сама видела! — глаза Олечки азартно горели. Все-таки была она еще совсем девчонкой; не зря, говорят, за ней ухлестывали парни из одиннадцатого. Да и немудрено, если она сама закончила школу всего год назад. Словом, с детьми Олечке было определенно легче, нежели со взрослыми.

— Выходит, папочка у Оршанской — шишка?

— Да не совсем. Главный инженер в какой-то строительной фирме, — словоохотливо докладывала Олечка. — Но друзей имеет таких, что и Саматова не боится. То есть сначала он сам позвонил, а потом какой-то Гвиазов из облдумы. И так пропесочил Георгиевну, такого ей наговорил!

— Ты-то откуда знаешь? Подслушивала, что ли?

— Больно надо! — Олечка обиделась. То есть, конечно, подслушивала, — это было видно по ее лицу, по малиново отсвечивающим мочкам ушей, но кто же в таком признается!

— Тут не хочешь, да услышишь, — вывернулась все-таки секретарша. — Иногда так кричат — телефоны раскаляются.

— Тяжелая у тебя работа, — пожалел Серега.

— Еще какая тяжелая, — согласилась Олечка. — Но годик-другой протяну.

— А потом что?

— Как что? — огромные ресницы запорхали с такой частотой, словно собирались поднять секретаршу в воздух. — Замуж выйду. А замужем — какая школа!

Серега молча ей позавидовала. Жизненная программа Олечки была логична и предельно проста…

Олега Семеновича он узнал сразу. Это был тот самый мужчина, что командовал разгрузкой вещей при переезде. Еще и замечание сделал Еве за то, что курит.

На этот раз Олег Семенович был при полном параде — в строгом костюме с галстуком, в сияющих остроносых туфлях. Да и машинка, возле которой он стоял, была не последней. Свеженькая мазда — беленькая, ни разу еще не тюкавшая столбы и соплеменниц.

— Здравствуй, — он протянул крепкую сухую ладонь, качнул головой в сторону своего авто. — Устраивайся.

— А что, мы куда-то должны ехать? — Серега не торопился залезать в кабину.

— Разве в машине не удобнее? Или боишься меня?

— Да нет, не боюсь… — Серега решительно шагнул к мазде. — Вы про Еву, наверное, хотите поговорить?

Олег Семенович посмотрел на него со странным выражением на лице, не сразу кивнул.

— Ты ведь ее друг?

— А вы — отец? — парировал Серега. Затянувшиеся баталии со взрослыми порядком его забодали. Он вовсе не склонен был играть в вежливого мальчонку.

— Верно, отец… Извини, что не представился. Я полагал, ты знаешь.

— Знаю, конечно, — Серега покосился на здание школы. Класса математички отсюда не было видно, а то наверняка кто-нибудь уже выставил бы в окно рожу. — Вы не обращайте внимание, мы все тут с заскоками. Переходной возраст.

— Понимаю…

Они сели в машину, Олег Семенович завел мотор, медленно тронулся вперед. Сначала он молчал, потом неожиданно раскрыл бардачок, достал черный пакет, протянул Сергею.

— Взгляни, возможно, тебе будет интересно.

— Что это?

— Фотографии…

Он не шутил. Серега, в самом деле, держал в руках фотографии. Практически все они изображали Еву Оршанскую — в разных ипостасях и разном возрасте. Вот она в садике — смешная, хохочущая — похожая и непохожая на себя сегодняшнюю. А вот чуть постарше — на коне, в жокейской униформе, в черном шлеме с козырьком. Разве что без шпор и хлыста. А далее — тир или что-то вроде полигона: Ева с отцом целятся из луков в далекую мишень. Потом море, огромные, смахивающие на рыжие облака скалы, яхта с раздутыми парусами, галечные пляжи. И везде, само собой, Ева — то маленькая, то большая, то грустная, то веселая. Серега ощутил неудобство. Точно подсматривал за чужой жизнью в дверную щелку.

— А зачем вы мне все это показываете? — он исподлобья взглянул на хозяина мазды.

— А почему бы нет? Ты ведь ее друг?

Снова этот непонятный вопрос.

— Так друг или нет?

Голос у Олега Семеновича звучал ровно, но Серега уловил в нем некое напряжение. Точно отец Евы сердился или вот-вот собирался рассердиться. Так бывает, когда заряжаются злой решимостью выяснить убегающую ото всех истину — скажем, сумели бы вытянуть дедка с бабкой пресловутую репку, если бы вместо всего упомянутого в сказке зверинца пригласили одного нормального мужика-соседа? Или почему у репки, если уж она так крепко засела, не оборвалась ботва? Словом, вопрос явно не на засыпку, и Серега даже удивился, что не знает, как на него ответить. Потому что так просто согласится на «друга» он уже не мог, — это тоже было бы неправдой, а что есть правда, он и сам не знал.

— Ну, наверное, друг… — пробурчал мальчуган.

Сказанное Олегу Семеновичу не слишком понравилось.

— А она о тебя лучше отзывалась, — скупо отреагировал он.

— Так ведь не в том смысле! — Серега понял, что краснеет. — То есть, конечно, друг, но я же хотел сказать… Я… — он споткнулся и вдруг жалко пролепетал: — Мы с ней целовались. А раз так, значит, это уже другое…

— Вот как? — по лицу Олега Семеновича скользнуло подобие улыбки. — Я не знал.

Сереге показалось, что голос у него немного оттаял.

— Вчера у вас битва была. Из-за чего дрались?

Может быть, он хотел услышать, что из-за Евы, но Серега решил, что отцу Оршанской следует говорить все, как есть.

— Там все вперемешку было — Тарас, Ева, прочие дела… Хорошо, Крабов Мишаня помог, а то затоптали бы на фиг.

— Не очень дружный у вас класс, верно?

— Почему же — нормальный.

Олег Семенович покачал головой.

— Не знаю, в наше время все иначе было. И лежачих старались не бить, и гашиш не курили… Скверное время вас приютило, Сереж. Я бы сказал — стервозное. Так что могу только посочувствовать.

Серега опять набычился. Потому что не понравилось, как походя прошлись утюжком по времени и классу… Подумаешь, стервозное! Будто что-то они там выбирали! Времечко — это не товар на полке, какое досталось, такое и нюхаем… У них, с понтом, не стервозное было! В магазинах вон тараканы бегали, в войнушку игрались где ни попадя, за анекдоты сажали…

— Что молчишь? Обиделся?

Олег Семенович явно был не дурак, просекал все сходу, и Серега перешел в контратаку:

— Что ж вы сами-то, если умные, ничего не построили? В Швеции вон — социализм давно, а у нас как была фигня — фигня и осталась.

Олег Семенович усмехнулся.

— Ладно, квиты. В политику нам, действительно, не стоит углубляться. Я про Еву хотел рассказать.

Серега молчал, а машина тем временем выкатила за пределы города и остановилась возле заводской изгороди. Слева, само собой, пестрела помойка, а дальше простирался лес. Чахлый и обгрызенный вблизи, он темнел и поднимался в высь с каждым шагающим вдаль километром. Это напоминало гигантскую, замершую на городских подступах волну. Сереге даже подумалось, что завезли его сюда неспроста. Точно уложили под наковальню и пригрозили: правду и ничего кроме правды, пацан! Иначе щелкнут пальцы, и сдвинется с места хвойно-земляная громада, обрывая миллионы корней, хрустя ветками, поползет вперед. Селем и солью земной сомнет промзону, устремится к прелым квадратикам хрущеб и сглотнет город, не жуя, все равно как горькую таблетку…

Серега тряхнул головой, смывая наваждение.

— Где она сейчас?

— Ева в клинике, — Олег Семенович открыл дверцу, впуская свежий ветерок. — Это уже третий раз в ее жизни.

— Героин? — тихо поинтересовался Серега.

— Не только, — отец Евы посмотрел на Сергея. — Ты ведь без отца живешь? С отчимом?

Серега отвернулся. Зачем отвечать, если без того все известно?

— Я это к тому, что у Евы тоже была мама. Мы и жили-то не здесь — в Москве. Я работал в преуспевающей компании, строил дома, офисные здания. Зарабатывал, в общем, неплохо. Ева училась уже в пятом классе, а мама… Она у нас была домохозяйкой. Водила Еву в музыкальную школу, в студию ИЗО, в бассейн, на танцы… В общем, полная загрузка. Идиотизм, конечно, но сейчас все обезумели — детей муштруют, точно солдат каких. А если еще и деньги имеются… — Олег Семенович указательным пальцем постучал себя по виску. — В общем, дочь-то одна, вот и хотели дать все, что возможно.

На какое-то время Олег Семенович замолчал, и мальчуган терпеливо ждал продолжения. То есть, может, отец Евы думал, что его будут тормошить и переспрашивать, но Серега сразу дал себе зарок, что делать этого не будет. Как ни крути, не он к Олегу Семеновичу подкатил, а тот к нему, — вот и пусть выкладывает все свои козыри до конца.

— Ну, а потом пришел черный день. — Тихо заговорил Олег Семенович. — По-настоящему черный. Потому что Еву похитили…

— Похитили?! Еву? — Серега враз забыл о своем зароке.

— Жена как раз проводила ее в кружок бальных танцев. Там и ждала. А в нужное время дочка не вышла. У Маши… Это мать, значит, Евы… Словом, у Маши истерика приключилась. Она ведь всего-то на десять минут отходила. В магазин там за чем-то. А им, значит, хватило этого. Следили, видимо, за каждым шагом… — Олег Семенович нежно огладил ободок руля — точно извинялся перед кем-то. — А потом было письмо в почтовом ящике, были телефонные звонки. Один раз дали послушать ее плач… — Олег Семенович снова споткнулся, но тут же взял себя в руки. — Короче говоря, эти мерзавцы запросили выкуп.

— Много?

— Много. У меня столько не было. Были друзья в милиции, но они сразу сказали: дочь не вернут. Потому что редко возвращают. Даже, если платят. Такие уж это люди. Точнее — нелюди. В общем… В общем, мы решили поработать через друзей. Вернее, я решил, а жена была против. Она верила, что если заплатим, все обойдется. Ну, а я закусил удила. Стали готовить операцию по захвату.

— И что? Поймали их? — Серега уже чувствовал, что его потряхивает. Снова дрожали колени, и пришлось даже стиснуть их пальцами. Все было в прошлом и явно закончилось не самым худшим образом, но слушать было страшно.

— Поймали да не всех. Двое ушли… И Еву успели перевезти в другое место. Когда на квартиру ворвались, нашли только наручники на батарее, кое-что из вещей и все.

— А как же тогда… — Серега смешался, не зная, как спросить дальше.

— Да никак. Деньги я все-таки собрал. Квартиру продал, дачу с машиной, плюс друзья помогли… Ну и стали искать. Премии объявляли, подключали всех, кого можно. Только месяц прошел, второй, а все без пользы… Вот тогда жена и не выдержала. Однажды пришел с работы, а ее уже нет. В живых нет. Она ведь все это время себя казнила. Что отошла от этой чертовой студии, проморгала. Что не убедила меня отдать выкуп без всякой милиции… — Олег Семенович махнул рукой. — А потом помог случай… Хотя, может, и не случай. Может, это Маша там, на небесах, нажала на какие-то педальки. Только вскоре после ее смерти обнаружились следы Евы. Чуть ли не в Азербайджане. Ее оказывается в Турцию везли. По дороге, само собой, прятали, дважды перепродавали. Но хуже всего, что эти подонки приучили ее к игле. Потому и расслабились, думали, что не сбежит, а она сбежала. Несколько дней пряталась в канализационных тоннелях, приткнулась к стайке бомжей…

— Почему же она не пошла в милицию? — не утерпел Серега.

— Почему не пошла? Пошла… Подробно им все рассказала. Ну а ее сперва в обезьянник, а после вернули хозяевам. Так уж вышло… Банда, что торговала живым товарам, имела своих людей в милиции. Спасибо бомжикам, у которых Ева ютилась. Самый храбрый да жалостливый догадался звоночек сделать. Да не просто в милицию, а в ФСБ. Ну а там в курсе оказались насчет моих поисков…

— Помогли? — не утерпел Серега.

— Помогли, конечно. Тут же связались со мной, подключили местный ОМОН — ну и взяли этих субчиков. С поличным. Заодно местные органы почистили. Еву переправили домой, а после пришлось положить ее в клинику — лечить от стресса и наркозависимости. — Олег Семенович достал платок, утер лоб. — Ты счастливый парень, не знаешь, что это за пакость…

— Почему же, представляю, — Серега сглотнул. — Она… Она что, резала себе руки?

Отец Евы кивнул.

— Клиники лечат зависимость физическую, с психологической справиться на порядок сложнее. А уж в ее случае — все оказалось еще хуже. Во-первых, плен, во-вторых, смерть матери. Сам посуди, за что еще держаться в этой жизни? Без стимула, Сереж, никак. Вот она и стала полосовать вены.

— Не понимаю… — признался Сергей. — Все равно не понимаю.

— А мне казалось, ты поймешь. Вспомни своего отца и представь, что у Евы тоже была когда-то мама. А потом ее не стало. Да еще выродки эти, издевательства, героин… В такой ситуации нужно очень захотеть жить. А как тут захочешь, если из близких людей один отец и в родной школе за тобой тянется дурная слава.

— Ее что, дразнили?

— Не совсем так, но было… Разное было… Да и тяжело, когда все обо всем знают. Перевели в другой район, а там все повторилось. Новый срыв и новая попытка самоубийства. Тогда и отправил ее за рубеж. Год почти лечили — в Англии, в Америке. Вроде на поправку пошла, с местной детворой общаться научилась… Но всю ведь жизнь не пролечишься, верно?

Серега кивнул.

— И с деньгами стало непросто. Я ведь не олигарх какой… А тут в нашей фирме филиал новый открылся — как раз в Екатеринбурге. Коллеги уговорили приехать, я и согласился.

Олег Семенович замолчал. Короткий рассказ сделал невероятное: в каких-нибудь несколько минут человек, сидящий перед Сергеем, постарел лет на двадцать. В машине сидел уже не тот крупный и представительный красавец, что встретил мальчугана у школы, — с Сергеем беседовал пожилой, бесконечно уставший человек. То есть именно усталость делала его стариком. Углубившиеся морщины, сутулая осанка — все выдавало сдачу позиций перед неизбежным.

— Я не знаю, что делать, — признался он мальчику. — Я ведь все перепробовал. Ваша школа — седьмая по счету. Ева рассказала мне про тебя, и я, признаться, порадовался. Ей ведь и нужно всего ничего — только зацепиться, понимаешь? Хоть за что-нибудь. А уж я бы помог в остальном. И с тобой она, кажется, стала оживать. Снова купила акварель… Она ведь раньше много рисовала — еще до того, как ее украли. Ноты на пианино выставила… И вот. Снова нашелся подонок, что подсунул ей шприц.

— Маринад! — сипло выдавил из себя Серега.

— Что?

— Я знаю, кто это сделал.

Олег Семенович поморщился.

— К сожалению, проблема не только в этом. Всегда найдутся те, кто протянет пригоршню таблеток или пару ампул. Проблема в том, что нужно удержатся, а она не удержалась, — Олег Семенович мазнул пальцами по глазам, отвернулся от Сергея. — Мне надо было встретиться с тобой раньше, поговорить по-мужски. Может, ты сумел бы ее как-то проконтролировать…

Серега ощутил прилившую к лицу кровь. Он ярко припомнил тот момент, когда Ева выбежала из класса. Вспомнил ее затравленный, мечущийся от ученика к ученику взгляд. Конечно, надо было бежать за ней! Сломя голову и со всех ног! Бить стулом любого, кто встанет на пути и мчаться что есть сил. И не случилось бы тогда ничего этого — ни клиники с врачами, ни беседы с перемолотым жизнью отцом.

— В какой она клинике?

Олег Семенович вытащил из кармана визитку, беззвучно протянул подростку. На глянцевом прямоугольничке красовалась фамилия незнакомого Сергею доктора с телефонами и рабочим адресом.

— Я, конечно, не имею права просить, но если бы ты навещал ее… Хоть иногда… Я мог бы тебя даже подвозить. В любое удобное время. Или просто позванивай ей. Сотовый у нее всегда под подушкой.

— А номер?

— На этой же визитке, только с обратной стороны. Можешь прямо сейчас и занести в свой телефон.

Сергей смутился.

— У меня… У меня нет телефона. То есть дома есть — обычный, а сотовым пока не обзавелся.

Брови Олега Семеновича скакнули вверх, некоторое время он осмысливал услышанное. Потом, чуть поколебавшись, извлек из кармана свой собственный аппаратик.

— Держи. Пользоваться, надеюсь, научишься. Меню простое, освоишь в два счета. Старые номера я сотру, уж извини, а новые сам заведешь.

— Зачем? — растерялся Сергей. — Я ведь могу звонить из дома.

— Конечно, можешь, но с этим удобнее. Подъехал, набрал номер, она и выглянула в окно. Не сломай только.

— Не сломаю, — Сергей бережно взял телефон. — Я обязательно верну. В целости и сохранности.

— Можешь не возвращать, — Олег Семенович скупо улыбнулся. — Считай, что это мой тебе подарок. Правда, с одним непременным условием…

— Все ясно, — перебил его Сергей. — Конечно, я буду звонить.

Олег Семенович похлопал его по руке.

— Вот и славно. Пойми, Еве сейчас это нужнее всего. Даже не я, не моя поддержка, а кто-то со стороны. Если ты вытянешь мою дочь из этого болота, я… То есть, если, конечно, получится… — голос у Олега Семеновича дрогнул. — В общем, мы будем тебе очень благодарны.

— Я постараюсь, — Сергей смутился, даже отвел глаза в сторону. — Она что, снова резала вены?

— Нет, на этот раз пыталась себя отравить. Транквилизаторами. Успели откачать… Но все равно ситуация патовая. У нее кризис, понимаешь?

— Я все понял, Олег Семенович, — Сергей неловко упрятал телефон в нагрудный карман. — Только я хочу, чтоб вы знали… Ваша дочь — она, действительно, очень хорошая. И мне она совсем не чужая. Правда, не чужая! — мальчуган смешался. Наверное, он сказал немного не то, что собирался, но ему, в самом деле, хотелось утешить сидящего перед ним человека.

— А вы можете отвезти меня к ней?

— Прямо сейчас?

Серега кивнул.

Олег Семенович захлопнул дверцу, молча завел двигатель. Движения его приобрели уверенность, и Серега подумал, что, возможно, частицу этой уверенности подарил отцу Евы он, Вот ведь как выпало…

Мальчуган ощутил прилив паники. И даже не паники, — самого настоящего ужаса от того, что доверие Олега Семеновича может не оправдаться. Ведь, в сущности, он, Сергей Чохов, был никем. Ни врачом, ни гуру, ни психиатром. То есть он был той самой малостью, за которую могла уцепиться Ева, но могла ведь и не уцепиться!

И тогда снова черная безнадега, снова лезвие ножа и комариное жало с наркотическим ядом…

Сереге стало по-настоящему страшно.

 

Глава 8

Встречу им не разрешили, поскольку Ева спала. Точнее, в сон ее вогнали транквилизаторами. В самом деле, зачем лечить, если можно усыплять? Пациент спит, время идет. Оплата-то повременная! То есть, может, сон — и впрямь лучшее из лекарств, но то, как дежурный врач шевелил белесыми бровками, с каким глубокомыслием изрекал путаные слова и прогнозы, Сереге крайне не понравилось. Пахло явным палевом; послушав доктора, он в этом почти уверился. Ни фига эти лекари, конечно, не добьются. Денег из Олега Семеновича выкачают под самую завязку, а гарантий никаких не дадут. Да и какие, к лешему, гарантии, если все их лечение основано на сплошной химии! Опять, небось, станут колоть и привязывать к койке, следить по ночам и не подпускать живых людей на километр. С чего же тут выздоравливать? Наоборот — даже нормальный человек за бритву возьмется. Потому как полный депрессняк и никаких горизонтов. А еще болтают о позитивной мотивации, о капсулировании воспоминаний…

— Может, все-таки ее разбудить? — робко поинтересовался он, однако врач подростка даже не услышал. То есть услышал, конечно, но не счел нужным отреагировать. В самом деле, зачем отвечать на заведомую глупость? Глядя на его волевое и чистое, без единого прыщика лицо, Серега мысленно записал лекаря во враги. Потому что с такими физиями людей режут и отправляют на кладбища, но никак не лечат. Это вам не Лидочка с ее славной косой. Уж медсестра-то одним взглядом заставляла взбадриваться и идти на поправку! А если кругом сплошные сфинксы да роботы, то никакой мотивации не будет, хоть пополам тресни…

Палату, где лежала Ева, им показали, подробно объяснили насчет разрешенных продуктов, познакомили с распорядком дня. Более говорить было не о чем, и, покинув больницу, Олег Семенович отвез Серегу домой.

Уже через пяток минут, запершись у себя в комнатке, Серега вызванивал Стаса:

— Привет, это я…

— A-а, массовик-затейник? Что там у вас опять стряслось?

— Да так, маленькая заварушка.

— Ничего себе — маленькая! Вся школа на ушах стоит. Говорят, вы коллективное побоище устроили — класс литературы в окрошку разгромили.

— Да фиг с ним — с классом. Дело в другом…

— Ну-ну, давай рассказывай.

— Помнишь, ты как-то говорил, что лучшее средство от наркоты — горы и небо?

— Ну, было такое.

— В общем… — Серега разволновался. — В общем, человека одного надо спасать. Самым срочным образом.

— Друга, что ли?

— Ага… — Серега снова смутился. — Понимаешь, это даже больше, чем друг.

— Родственник?

— Ну, почти…

— Загадками говоришь. — Стас фыркнул. — Сначала побоище в кабинете, потом друг какой-то…

— Он не какой-то!

— Ладно, ладно… Можно, конечно, попробовать, но после того, что ты выкинул на прошлых полетах…

— Так это же не я — это Тарас!

— Вот только не надо мне арапа заправлять! Без тебя Тарас бы вовек не решился на такую авантюру. Он парень дисциплинированный, знает, что можно, а что — нет. А ты приехал, слетел с горушки лихой фанерой, и вся дисциплина пошла прахом.

— Но все ведь обошлось!

— Радуйся, что обошлось. Могло и не обойтись.

— Брось, Стас! Тут — совсем другое. Помощь-то не мне нужна, а моей однокласснице. Она, правда, отличная девчонка — хорошая, добрая. Только вот курит… — вконец запутавшегося Серегу неожиданно осенило. — Вот ты скажи, если бы Лиду похитили, а после посадили на иглу, то как бы ты к этому отнесся?

— Погоди, погоди! При чем тут Лида?

— При том, что похитить могут кого угодно! А если еще и в Турцию увезут да к наркотикам приучат…

— Слушай, какая Турция, какие наркотики! Давай без фантазий!

— Это не фантазии! Я сам сегодня к ней в больницу ездил. Хотели проведать, а нас не пустили.

— К Лиде?

— Да нет же, я про Еву толкую — одноклассницу свою, — Серега волновался и говорил сбивчиво, перескакивая с первого на десятое. — Понимаешь, она уже почти поправилась… Ее ведь и в школу нашу специально перевели, чтобы, значит, другая обстановка, чтоб никто не знал ничего о прошлом.

— О Турции, что ли?

— Ну да, я же говорю! А Сэм каким-то образом пронюхал.

— Опять Сэм?

— Ага, шишак-то на голове чешется небось?

— Слушай, не напоминай!

— А я как раз напомнить хотел. За тобой ведь должок!

— По-моему, я сто раз извинился.

— Стас, я серьезно! Ей, правда, нужно помочь.

— Да свозим мы твою подружку на полеты — не вопрос. И летать научим. Только чтобы все по правилам.

— Конечно, по правилам, я же понимаю, — Серега прижал трубку к уху плотнее, прикрыл микрофон ладошкой. — Но я о другом еще хотел просить. То есть просьба поганая, согласен, но один я не сумею. Правда, не сумею. Затем и звоню.

Трубка издала шумный вздох, и Серега пошел ва-банк:

— Конечно, это риск, но если ты нормальный мужик, если не трус…

— Да говори же!

— Я и говорю… Ты ведь знаешь Маринада с Кентукки?

— Кто этих козлов не знает!

— Вот их-то Сэм и втянул во всю эту мутотень. Вчера, когда у нас бой был, эти твари ее на улицу выманили. Еву, значит. Потом в машину усадили, — два таких кабана, сложно, что ли! И дозу ей вкатили…

— Зачем?

— А ты не догнал? Все это гадство схимичил и проплатил Сэм! Меня Краб несколько дней назад предупреждал, а я не понял.

— То есть Сэм снова засадил твою подружку на иглу?

— Точно! И Гере этот гад флакон с вискачом в сумку подбросил. Тоже с дальним прицелом. Гера-то слаб на это дело, нализался, короче, и мне же его домой отводить пришлось. А в это время они и затащили Еву в машину.

— Та-ак…

— А дальше урок начался, и когда они в кабинете Марго выставку устроили, выставили дневники Тараса на посмешище, Ева как раз и вернулась. И сходу в физию Сэма из баллона засадила…

— Погоди, погоди! — у Стаса явно пошла голова кругом. — Я ведь тебе не Ландау с Эдисоном, чтобы все налету схватывать. А ты все в кучу смешал — выставку какую-то, Тараса, баллон с наркотой…

— Ничего я не смешал. Как было, так и говорю!

Стас снова утробно вздохнул в трубке.

— Давай-ка, братец, все по порядку. Иначе я с тобой с ума сойду.

— Давай.

— Значит, все началось с Геры…

— Все началось с Евы, — принялся объяснять Серега. — То есть, значит, с того, что ее похитили. Не сейчас, понятно, давным-давно. Ее чуть ли не два месяца искали, потом нашли, с ОМОНОМ отбивали… А этот гад как-то узнал про все и задумал комбинацию. Чтобы, значит, одним ударом — меня, Еву и Геру с Марго. Ну а Тарасика использовали до кучи. Типа, бильярдного шарика. Как, кстати, и тебя…

На этот раз Стас не перебивал и слушал внимательно. Серега был дико признателен ему за это. Таких, что готовы слушать, наверное, на всей планете наберется ноль целых, хрен десятых. Короче, один на тысячу. Стасик же его слушал и явно мотал на ус. А Серега все более увлекался, сбиваясь на подробности, от предыстории переходя к делу, с которым, собственно, и вознамерился обратиться к Стасу.

Когда он закончил, его собеседник некоторое время молчал. Серега ничуть бы не удивился, если бы старшеклассник послал его подальше, но этого не произошло. Что-то про себя взвесив и обдумав, Стас наконец-то отозвался:

— Я знаю ребят, что нам помогут. «Город без наркотиков» — слышал о таких?

— Слышал, конечно, — Серега кивнул.

— С ними и потолкуем. Есть у меня там пара хороших знакомых, а в магазине «Мидас» у них что-то вроде опорной базы.

— Значит, пойдем туда?

— Догадливый… Часы при тебе? Значит, засекай, — минут через сорок встречаемся на привокзальной площади.

* * *

То, что Стас назвал магазином, в реалиях оказалось обычным подвалом. А точнее, цокольным этажом, почти таким же, как в больнице, только чуть поменьше. Как бы то ни было, но в подвальном помещении «Мидаса» торговали туристским снаряжением. Всевозможные палатки, спальники, ботинки из толстой кожи, гидрокостюмы, примуса — словом, полное раздолье для любителей всех трех стихий, а именно — гор, лесов и воды. Забредающие сюда альпинисты увлеченно рылись в мотках тросов, щелкали карабинами, подбирали крепеж. Подводники копались в собственном хозяйстве, изучая компрессоры, листая журналы для дайверов, привычно поругивая капризную пневматику и грузовые, не вовремя расстегивающиеся пояса. Обычным туристам здесь тоже было на что посмотреть. Кто-то выбирал рыболовные снасти и противомоскитные сетки, другие примеряли рифленую обувь, приглядывались к рюкзакам и штормовкам.

Оставив Серегу среди россыпей всех этих истинно мужских сокровищ, Стас скрылся в комнатке директора. Пока он отсутствовал, мальчуган успел примерить с полдюжины компасов и масок, взвесил на руке итальянское ружье с резиновыми тягами. Длина ружья превышала полтора метра, и казалось невероятным, что из такой громадины можно прицелиться в какую-нибудь плотвичку. Впрочем, возможно, ружьецо предназначалось исключительно для акул и китов. Сам Сергей, повертев в руках с десяток гарпунных наконечников, твердо решил про себя, что в рыбу он стрелять не будет. Лучше уж снимать на цифровики со вспышкой — для того и придуманы герметичные фотобоксы. Если снял, значит, вроде как уже и поймал. Зачем же дырявить красивейших рыбин? Тем паче, что уху Серега не любил, а жареного минтая всегда оставлял сестре. Стрелять же подводных обитателей ради одного удовольствия — такого он решительно не понимал.

На страницах глянцевых журналов пузатые дяханы вовсю сияли улыбками, держа на руках гигантских карпов, сомов и щук. Они напомнили Сергею тех уродов охотников, что позировали в прошлом веке подле убитых слонов, носорогов и львов. Тоже ведь гордились — киллеры хреновы! Иные даже счет вели — на десятки и сотни… Серега поймал себя на мысли, что мог бы и сам, наверное, поохотиться. На тех же, к примеру, охотников. Чтобы снотворными пулями — и непременно в задницу. Хотя… Если это приносило бы удовольствие, то в чем его отличие от тех же стрелков, позирующих на фото?.. Серега окончательно запутался. Тем более, что и Стаса он сговаривал на дело отнюдь не мирного свойства.

Вспомнив, с какой целью они заявились сюда, Серега вновь разволновался. Даже чуть было не уронил на пол дорогущий GPS-навигатор.

А еще через пару минут из директорского кабинета стремительно вышел Стас.

— Пошли, — он положил мощную ладонь на Серегино плечо.

— Нормально поговорили?

— Нормально… — Стас скуповато кивнул. Уже на улице, усадил мальчугана на скамью, прежде чем заговорить, нервно растер плечи — сначала левое, потом правое, — совсем как штангист перед подходом к снаряду.

— Все хуже, чем я думал, — начал он. — Хуже, однако не безнадежно.

— В смысле?

— Видишь ли, про точку Маринада эти парни знают. Как знают про десятки иных точек…

— Почему же они ничего не делают?! — возмутился Сергей.

— Потому что строй у нас такой — капиталистический, — правое веко Стаса дернулось. — Деньги — мерило всего, а наркотики — это деньги, и большие деньги. Помнишь, ты про Еву свою рассказывал? Как перевертыши в милицейских погонах сдали ее обратно хозяевам?

Сергей напряженно кивнул.

— Вот и сегодняшних наркодилеров ловят и выпускают. Вроде игры в пятнашки — только уже по взрослым правилам. Нормальные милиционеры их за жабры берут, с поличным арестовывают, а ненормальные потом за их спинами договариваются, дела рассыпают и главных виновников на волю выпроваживают.

— Взятки?

— Вроде того. И наша школа у них тоже в черном списке. Я про ребят из «Города без наркотиков».

— Что это значит?

— А то и значит, что точка под крепкой крышей. И директор школы о ней знает, и милиция в курсе… — Стас, крякнув, оценивающе поглядел на Сергея. — Честно говоря, не уверен, нужно ли тебе это знать.

— Да что я, маленький! — вспыхнул Серега. — Без того все знаем! И про нарков, и про ментов продажных. Нашел, чем удивить.

— Может, ты и прав… — Стас неуверенно огладил собственную макушку. — В общем, Кентукки уж раз пять задерживали, с него как с гуся вода. То же самое и с Маринадом, хотя этот — сошка мелкая. Ну а те, кто над ними сидят, людишки еще покруче, все в броне, не подступишься. И от точки отказываться не намерены. Место-то хорошее, прибыльное — сразу три учебных заведения плюс кафе да клубешник ночной. Так что сбыт колес налажен на все сто, реальный конвейер!

— Но Еву-то они насильно к себе затащили!

— Ты можешь это доказать?

— Но она же рассказывала!

— Ну и что? Ее слово — против слова Маринада, только и всего. На юридическом языке — это косвенная улика, а таким уликам — грош цена. Тем более что ваш Саматов получается совсем ни при чем.

— Но ведь это несправедливо!

— А кто тебе сказал, что в мире все справедливо? — Стас взглянул, как выстрелил. Жестко и в упор. — Все религии твердят о терпении. Стали бы они это навязывать, если бы тут сплошное счастье благоухало?

— Зачем же тогда жить?

— А ты сам себе на это ответь. Ты ведь свою подругу тоже не с крыши хочешь сбросить — из милости, так сказать. Хочешь вытянуть из всего этого болота. Значит, есть ради чего? — Стас вздохнул. — Короче, парни из «Города» пошли в отказ. Извинились, понятно, но у них без того положение шаткое, — давят-то со всех сторон. Но адресок, где складируется Кентукки, подсказали. Там сейчас как раз партия товара. Очень даже солидная.

— Товар — это наркотики?

— Верно. Пока еще на складе, но через неделю-две разбросают по школярам да студентам.

— А откуда это известно?

— Этим ребятам многое известно, только что толку! Ты вон тоже Маринада с Кентукки знаешь, и все кругом знают. А они гуляют себе на свободе и знай тачки меняют.

— Почему же никто ничего не делает!

— Вот мы и сделаем, — Стас распахнул пакет, позволив Сергею заглянуть внутрь. — Взял у них пару раций и наручников с полдюжины.

— И все?!

Стас смущенно качнул плечом.

— Да нет… Кое-чем нам еще помогут, но все равно будут на вторых ролях. То есть, если, конечно, не передумаем бомбить это гнездышко.

Он умолк, и Серега тоже молчал, не решаясь спросить о главном. А Стас, садист доморощенный, специально тянул резину. То ли издевался, то ли сам решал про себя — с кем он и за что. В конце концов, с Евой он даже не был знаком, а школу закончит уже через год. Наверняка и с ЕГЭ справится, потом победит в парочке соревнований и смоется в какую-нибудь столицу. Сдались ему эти нарки! Риск-то нешуточный!

— Что же делать? — Сергей нахохлился. Даже спрятал руки под себя, прижал их ягодицами к скамейке.

— А что делать? — Стас раздумчиво качнул стриженной головой. — Будем действовать по графу Льву Николаевичу.

— Толстому, что ли?

— Ага, он, Сереж, замечательный совет дал: делай что должно и будь, что будет. — Стас поднялся со скамьи, бросил взгляд на часы. — Все, дружок, миссия начнется ровнехонько в полночь. А сейчас чеши домой — и баеньки.

— Черта с два! — выпалил Серега.

— Не понял?

— Я тоже буду участвовать в акции!

— Сергунь, ты пойми… — Стас промычал нечто невразумительное, даже губами неловко пожевал. Разговор явно давался ему тяжело. — Не то чтобы я сомневался в тебе, но все начнется действительно поздно, а потому твое участие в этом деле исключается.

— Я хочу помогать и я буду помогать!

— Хочешь сказать, тебя отпустят? — Стас недоверчиво улыбнулся.

— Нет, конечно, но ключи у меня есть. Сделаю вид, что сплю, а сам тихонечко выскользну. Никто и не заметит.

— Не спалишься, герой?

— Лучше о себе подумай!

— Подумаю, — серьезно отозвался Стас. — Обязательно подумаю. Но к тебе убедительная просьба: не болтай. Чтобы ни единой живой душе, ни полсловечка! Это тебе не сбор макулатуры — серьезная операция. Залетим, — синяками не отделаемся.

— Могила! — Серега вскинул сжатый кулак. Вышло, конечно, по-дурацки, но Стас и не думал смеяться.

 

Глава 9

Странная вещь — дружба. Ни Гере, ни Антону Сергей ни о чем не рассказал, а вот Крабу проболтался. Точнее даже не так. Геру с Антоном он пощадил вполне осознанно. Впутывать их в очередную передрягу было просто нечестно. Само собой, и Мишку Крабова грузить было нечестно, но Мишаня — это все-таки Мишаня, и слеплен он был из иного теста. Серега не мог толком объяснить, однако каким-то шестым, седьмым или сороковым чувством знал и чувствовал, что Крабу это даже нужнее, чем ему самому. Потому что Мишаня поныне стоял на распутье. Мог запросто шагнуть вперед и сорваться, а мог повернуть влево и вправо. Что-то было в нем настоящее — что-то такое, что удерживало от последнего падения. И в это настоящее Сергуне отчаянно хотелось верить. Наверное, таких, как Краб, остановить невозможно, потому что прут напропалую, все равно как бульдозеры и танки. Но ведь должны из кого-то вырастать упертые спасатели и отчаянные пожарные, проворные сыскари и суровые военные! Ни один ботаник на такую пахоту не подпишется! Потому что хренушки! — дураков геройствовать нет! А вот люди с титановым стержнем в этот плуг как раз впрягутся, еще и корней навыворачивают груду. И потому в полночь возле притона они стояли уже вдвоем. Не с Герой и не с Антохой — с Крабом.

Из темноты вынырнула грузная фигура Стаса.

— Та-ак… А это еще что за фрукт?

— Он свой! — вскинулся Серега. — Честное слово!

— Елки зеленые, Серый! Я же сто раз говорил: не на пикник отправляемся… — Стас вгляделся в физиономию Краба и умолк. Значит, все-таки узнал. Как поется в одной песенке: «Кто не знает Любочки? Любу знают все…» — вот и Краба знала вся школа.

— Ладно, раз уж пришел… Ты все ему объяснил?

— Само собой.

— Значит, стоять тихо, следить за обстановкой. Рацию держать наготове, попусту языками не трепать. Если появятся непрошенные гости, тут же даете нам знать. Шило взяли?

— Даже два.

— Ясно, тогда пошли.

— А кто у тебя в машине? — поинтересовался Серега.

— Помощник, — Стас потер переносицу. — Или думал, я отправлюсь в этот гадюшник в одиночку?

— Вдвоем вы тоже рискуете, — тихо и весомо произнес Краб. — Я знаю: там пацаны Беса. Каждую ночь обязательно два-три человека.

Стас взглянул на него с оттенком уважения. Об охране он, судя по всему, тоже знал, но все-таки решил уточнить:

— Что, крепкие ребята?

— Не особо… Но ствол, наверняка, есть. Не при них, так поблизости. И биты, само собой, имеются. А если у Кентукки еще и гости, плюсуй лишние кулаки.

— Ничего… Мы тоже парни нехилые.

— Ну, если твой помощник такой же, как ты…

— Нормальный помощник, — успокоил Стас. — Даже покрепче меня будет.

— Часом, не Фима Вараев?

Стас метнул на Краба сердитый взор.

— Давай-ка без имен, мистер всезнайка. Увидел — молчи.

Краб усмехнулся. Ясно было, что он угадал. А может, и разглядел. Конечно, это не могло понравиться Стасу. Разглядел один, — могли разглядеть и другие…

Словно разрешая сомнения ребят, он пояснил:

— Мы в масках пойдем. И в перчатках.

— В разговоры не вступайте, — посоветовал Краб. — Бейте первыми.

— Не учи ученого!

— Стрельбу поднимут, поздно будет учить. Там этой отравы — на тысячу телепузиков. Короче, атомные бабки. За такое — кому хочешь голову отвинтят.

— Ладно, не будем телиться, пора… — Стас явно не горел желанием выслушивать поучения Краба. — Сами тут не светитесь.

Они двинулись к «жигулям», за стеклами которых угадывалась широкоплечая фигура помощника. Серега порывисто вздохнул, силясь унять сердцебиение. Мысль о Вараеве немного успокаивала. Если это в самом деле Фима, чемпион города по дзюдо и рукопашке, можно не волноваться. Фиг кто их остановит!

Хлопнула дверца, Фима Вараев выбрался наружу — уже в маске, камуфляжной куртке, защитного цвета штанах и ботинках на высокой шнуровке. Из кармана торчала рукоять полицейского фонаря-дубины, на руках красовались хоккейные, с рифлеными накладками перчатки. Полный спецназ, короче!

Подойдя к напарнику, Стас вполголоса представил Серегу:

— Вот и мой кровник. Я ему нос разбил, теперь должок возвращаю.

Вараев осторожно потискал Серегину руку:

— Как говорится, враги наших врагов — наши друзья. Шутка!

— Это Краб, приятель его.

— Ага, знаю…

— Кстати, эти пострелы тоже тебя опознали, — обрадовал Стас Бараева. — Больно уж ты здоровый.

— Предлагаешь сутулиться и хромать?

— Предлагаю работать быстро. Чтобы эта шушера опомниться не успела. Тем более что мальки говорят: там ствол может быть.

— Ничего, разберемся, — Вараев подцепил рукав, глянув на часы — разумеется, «Командирские», заботливо развернул их циферблатом к телу. — Все, соколики! Погнали наши городских! Раньше зайдем — раньше к телекам вернемся. Сегодня бокс, чемпионат Европы. На десерт Роя Джонсона покажут. Пропускать никак нельзя.

Серега мысленно поразился. Как в такую минуту можно было думать о каком-то боксе?

— Начали! — Стас натянул на лицо маску, поправил наушничек за ухом, достал из-под куртки резиновую дубинку.

Они зашагали в направлении притона — двое богатырей одинаково рослых, одинаково мощных. Ни дать ни взять — роботы-трансформеры! Чуть выждав, ребятишки медленно тронулись следом.

Приземистое, двухэтажное здание совсем не напоминало притон. Хотя Серега мало что знал о притонах. Может быть, представлял их себе как-то повеселее. Однако ничего веселого в домишке не наблюдалось, половина окон была заколочена, и лишь в верхних трех мерцал свет. Крыша шиферная, старенькая, над чердачным окном — огромная чаша спутниковой антенны — метр в поперечнике, а то и больше! Принимала, наверное, все на свете. А вот стоянка размерами как раз не поражала, и освещала ее одна-единственная лампа. Ни тебе камер слежения, ни охранника с овчаркой. Для нормального притона, конечно, стремно. Правда, машинки, что красовались здесь, были далеко не рядовыми.

— Вон та серебристая — тачка Кентукки, — шепнул Краб.

— «Феррари»?

— Ага, она самая. А черный «мерс», что по соседству, — это уже Беса.

— А эти?

— Фиг их знает. Я же говорил: без гостей не обойдется, — Краб преспокойно извлек шило, приблизился к «феррари».

— Начинаем?

— Погоди… — Серега оглянулся на близкое здание.

— Чего ты? Они уже зашли.

— Я подумал… Ты же знаешь Витальку?

— Бомжа, что ли, вашего?

— Ага. Они на море хотели срулить, машину себе присматривали…

— Ты серьезно?

— Конечно, серьезно. Понимаешь, мечта у Витальки такая. Он ведь больной насквозь, а там тепло, море… А тут — смотри, какие номера блатные. С такими гаишники до самого Кавказа не остановят. Домчат в два счета. И Кентукки после сегодняшнего будет не до тачки…

Краб улыбнулся — кажется, даже обоими уголками губ. Идея ему явно приглянулась.

— А что, может, и выгорит.

— Только как перегнать ее отсюда? Стаса не уговорить…

— Мы и уговаривать не будем, сам сяду и перегоню, куда скажешь.

— Ты водишь машины? — удивился Сергей.

— Да хоть самолеты!..

Дальнейшее они проделали в полном молчании. Шилом прокололи покрышки всех близстоящих автокрасавцев. Пощадили одну «феррари».

Серега снова оглянулся. Света в окнах по-прежнему не прибавилось, не слышно было и шума.

— Как думаешь, обойдется? — спросил он.

— Думаю, нет.

Серега и сам понял, что задал нелепый вопрос. Они ступили на хрупкий ледок; мечтать о том, что ног никто не замочит, было глупо. И жуть продолжала волнами перекатываться где-то внизу живота. Хотелось присесть на корточки или наоборот — пуститься бежать во всю прыть. Чтобы без оглядки и до самого дома. Удерживала только мысль о Еве. Это ведь Кентукки ее на иглу посадил. А скольких еще девчонок и мальчишек не сегодня, так завтра соблазнится этой отравой! Кто-то умрет от передоза, для кого-то жизнь превратится в ад. И все только для того, чтобы Кентукки со своими гостями имел возможность жрать в три горла и шиковать на еврокурортах. Конечно, лучше бы этими уродами занималась милиция, но если не занимается, то что делать? Закрывать глаза и терпеть? А как быть тогда с Евой? Как быть с Герой, который тоже потихоньку подсаживается на коноплю? По сути, Стас с Фимой сейчас исполняли чужую и очень важную работу…

По улице промчалась громыхающая музыкой машина. Серега проводил ее взглядом. Авто катило со скоростью под верный стольник. Вполне возможно, за рулем сидел такой же Кентукки, а может, просто обкурившийся пацан, купивший пригоршню фитюль у какого-нибудь Маринада. Пара затяжек — и вот ты уже король улицы, можешь мчать к горизонту и запросто давить людей. А после, если прихватят, мычать и блеять про то, что не знал, про то, что хотел только попробовать…

— Заснул, что ли?

Серега обернулся к Крабу. Оказывается, тот уже справился с замком и, открыв дверцу, возился в кабине «феррари».

— Ловко ты управился!

— Плевое дело… Сигнализация чахлая, никакого противоугона. Бывает, такие болванки к педалям примастрячивают, фиг отвинтишь.

— Откуда ты знаешь?

— Значит, знаю… — Краб фыркнул. — А этот лох даже простенького фиксатора на руль не поставил. Типа, крутой, никого не боится…

Серега достал из кармана рацию, спрятал обратно. Колени тряслись, руки дрожали. Время от времени его откровенно подташнивало. Спокойствию Мишани он просто поражался.

— Не бздюмэ, — ободрил его Краб. — Скучно, возьми вон разводной ключ и стекла повышибай у прочих таратаек.

— Так это… Сигнализация сработает!

— Да фиг с ней. Все равно сейчас кипеш поднимется.

Серега открыл было рот, чтобы возразить, но в эту секунду дверь здания распахнулась и на улицу выскочили Стас с Бараевым. То есть понять в полумгле, что это именно они, не составило труда. Таких ни с кем не спутаешь. Фима, кстати, накаркал — потому что хромал.

— Как? — метнулся к ним навстречу Серега.

— Все пучком. Шестерых к батарее пристегнули, Кентукки нос малость поправили… Да ты не бойся, все живые. Передали им приветик от Саматова.

Серега кивнул. Эту маленькую хитрость они тоже обсудили заранее.

— А с Фимой что?

— Ерунда. Приложился один битой. За что и поимел добавку… Ребятам из «Города» тоже отзвонились, так что сейчас тут начнется шумилово. Они ментов напрягут, журналистов с телеканалов… — Стас глянул на сидящего в «итальянце» Краба. — А это еще что за самодеятельность?

— Я потом объясню…

— Ну-ка марш из машины!

— Погоди, Стас! Нам все равно надо разъезжаться, а Краб нормально водит. Перегоним тачку в другое место и бросим. Так надо, поверь!

При другом раскладе Стас нашел бы аргументы повесомее, но сейчас спорить было действительно некогда.

— Только быстро! — рыкнул он. — Вляпаетесь во что-нибудь, зашибу!

Угроза была смешной. Ясно же, если вляпаются, то и зашибать будет некого.

— Будь спок, генерал! — Краб завел мотор. — Садись, Серый.

Мальчуган не заставил себя упрашивать, тут же забрался на кожаное сиденье. Вараев со Стасом поспешили к своим «жигулям». Дело было сделано, тонкий лед под ногами трещал и прогибался, однако еще держал.

* * *

Достучаться до Виталика в этот поздний час оказалось даже проще, чем днем. У бомжей — свой распорядок дня, свое время для сна.

— Вот! — Серега кивнул выбравшемуся на поверхность Виталику на «феррари». — Ты ведь машину хотел — забирай. Дня три-четыре, а может, и больше — ее не хватятся.

— Шутишь? — Виталик потер чумазыми руками чумазые щеки, при этом грязь с ладоней перешла на лицо, а с лица на ладони. Нормальный обмен веществ. Еще один миниатюрный круговорот в природе.

— Никаких шуток, зови своего водилу, бери попутчиков, и езжайте.

— Ну ты даешь!

— А как ты хотел? Машина пока не в угоне, но рано или поздно ее хватятся. Так что будет лучше, если вы поспешите.

Виталик озадаченно поскреб в затылке, и видно было, что он в полной ошарашке.

— Смотри, если передумал насчет юга, мы ее в речку столкнем, — ехидно добавил Мишаня. — Я бы так и сделал, да Серый для тебя чего-то суетится.

— Значит, правда, не нужно? — Серега ощутил разочарование.

— Почему же… Нужно, конечно. Просто ты так напал…

— Только скорее решай: либо да, либо нет.

— Ничего себе — выбор! Прямо вот так с бухты-барахты и ехать?

— А что тебя держит?

— Ну… У меня ведь тут, типа, хозяйство, шмотки, то-се…

— Ага, корова дойная, пара коз, избушка! — подхватил Краб. — Чего ты лепишь-то? Хозяин, в натуре!.. Садись и езжай! Вот оно твое сегодняшнее хозяйство: магнитола японская, кондишн, бензобак полный. Или в канализации париться лучше?

— Не то, чтобы лучше, но как-то безопаснее… — Виталик переступил с ноги на ногу. Видно было, что он колеблется. — Во, блин, палево-то! Искушаете!

— А ты не дрейфь! — подбодрил Мишаня. — Терять-то, один фиг, нечего.

— Да уж… — Виталик хлюпнул носом, выдув небольшой пузырь, стеснительно подтерся рукавом. — Чья тачка-то?

— Козла одного. У него сегодня большие неприятности, так что про машину он несколько дней не вспомнит.

— Вон оно как…

— Давай, не телись! Нам спатеньки пора.

— Значит, дня три-четыре у нас есть? — Виталик что-то про себя прикидывал.

— Если выберетесь за пределы области, скорее всего, больше будет, — сказал Мишаня. — А на Кавказе еще и толкнете какому-нибудь толстосуму. На бабло хибару купите. Там с этими делами проще.

— Ты же море хотел! — снова вступил в разговор Серега. — Вот и будет вам море. И горы будут, и солнце с песком.

— Ну, перцы!.. Как же вы меня рвете-то! Прямо на части… — Виталик в волнении качнулся туда-сюда и вдруг энергично заколотил ногой по люку. — Кранчик! Давай сюда Толяна с Надькой! И шмотки выволакивай!

Блажил он сипло и не сказать, что по-шаляпински, однако народец подземный услышал. Полезли шустро, как тараканы, — видно, к облавам да прочим катаклизмам народец был приучен.

— На юг едем! — заблажил Виталик. — К морю, блин, синему!

Больше всего Серегу удивило послушание бездомных компаньонов. А может, кочевая жизнь сделала их привычными к переездам. Когда нет дома, не так уж сложно сорваться с места. Для Виталика дом был там, в парке, но из парка его турнул Бош. Прочая же братия головы свои нагружать и вовсе не спешила. Лишние мысли — они, как известно, тоже обременяют. А тут — вылез под небушко, прыгнул в красавицу на четырех колесах — и снова спи. Да еще под музыку какого-нибудь Вивальди или Тамарочку Гвердцетели.

Не успели они глазом моргнуть, как в «итальянца» набилось человек шесть или семь. Толян — тот самый водитель-таксист привычно уселся за руль, живо разобрался с вытянутыми наружу проводками.

— Куда едем? — с готовностью вопросил он.

— Сказано же: к морю! — Виталик с беспокойством оглянулся на Серегу. — А где оно море-то? В какой хоть стороне?

— Найдете, — улыбнулся Сергей.

— Найдем, командир! — браво подтвердил Толян. — Море — не иголка, не потеряется.

— Здорово не гоните, — попросил Серега. — И осторожней там. Удачи, в общем!

— Серый! — забравшийся в машину Виталик только сейчас сообразил, что расстается с Серегой навсегда. То есть можно было, конечно, обманывать себя, успокаивать разными байками о скором возвращении, но все это было бы чистой туфтой. Даже перелетные птицы теряют в дороге треть своего состава, — бомжевское племя скользит по времени и пространству, как морковка по германской тёрке.

— Серый! — вновь повторил Виталик, и голос у него дрогнул. Серега подошел ближе, схватил протянутую пятерню.

— Помнишь, как шмонал тебя давным-давно? Еще в парке?

— Ну так!

— А потом ты приемник старый приволок. И сушек — целый кулек.

— Помню, конечно.

— Так ты это… Не поминай нас лихом, если что, — глаза у Виталика подозрительно блеснули. — И Гере с Антошей приветы передавай!

— Обязательно передам.

Виталик буркнул нечленораздельное, и в горле у него клокотнуло. Приняв это за команду отправления, Толян ударил по газам. Сонная и тощая Надька, должно быть, та самая сестра милосердия, энергично запорхала через заднее стекло ладошками, к ней присоединился эпилептик Кранчик. Другие тоже замахали руками, кто-то даже по-разбойничьи свистнул. Машина резво тронулась по черной улице.

— А ты молоток! — похвалил Краб. — Все сообразил, как надо. И про номера, и про Кентукки. Если Вараев ему нос на сторону поправил, про машину свою он не скоро вспомнит.

— Не скоро, — уныло согласился Сергей.

— А с такими номерами этих красавцев фиг кто остановит. Еще и честь отдавать будут.

— Только бы они из города вырвались, — пробормотал Серега.

— Не переживай, вырвутся.

— И надо было им денег дать, что ли. Хотя бы на первое время.

— А кто тебе сказал, что у них денег нет? Там в барсетке бренчало кое-что.

— Барсетка Кентукки?

— Ага, на заднем сиденье. Документы я от греха подальше забрал, а лопатник оставил… — Мишаня ухмыльнулся. — Я же говорю: лох — этот твой Кентукки. Возомнил себя пугалом небесным, решил, что никто уже не позарится на его имущество.

— И поделом ему.

— Поделом-то поделом, только все равно не доедут они до моря, — вздохнул Мишаня. — Больно уж развеселая компания.

— Доедут! — пожелал Серега. — Должны доехать…

 

Что там они смотрели вчера?

Ну да, отчим дядя Витя в очередной раз поставил «Осенний марафон» — странную и славную кинокартину. Словно почувствовал Серегин настрой. То есть тоже вроде комедия, но ведь какая грустная! Серега смотрел на экран и вместо артиста Басилашвили видел почему-то отца. Может, из-за голоса и похожих интонаций? Прямо наваждение какое-то! Артист смеялся, говорил, двигался, а в итоге получалось что-то вроде свидания с папкой. Ленка уже вовсю зевала, а Серега смотрел и смотрел. Потому что было весело и грустно. Потому что отца ему очень не хватало. И сидящая рядом мама тоже что-то такое почувствовала. Одной рукой обнимала Серегу, а другой часто проводила по щекам. И это тоже было странным, почти нелепым — потому слезы сбегали прямиком на ее улыбку. То самое, что зовется смехом сквозь слезы.

Когда-то Серега подобного смешения не понимал, теперь же знал: обычно так и бывает. Сперва нахохочешься, потом начинаешь тихо звереть, а к вечеру становится жалко всех и запросто можно разреветься. Почему? Да потому что вся жизнь такая — пестрая и сумбурная. Потому что друзья и враги всегда где-то на одной парте-лавочке. И ничего из себя не вырежешь, не выкинешь — все равно как слова из песни. Поскольку все — свое, кровное. И даже рука — пусть самая левая — тоже твоя, и головенка стриженная, тупая, шишковатая — не какого-нибудь баклана из общаги напротив, а своя родная.

Возможно, благодаря посмотренному накануне фильму Серега проснулся раньше обычного. Его сразу потянуло к окну — не к серой предрассветной хмари, не к утреннему холодку — к горизонту. Лесов в городе, конечно, не увидишь, но при некотором воображении выглядывающие из-за двухэтажного корпуса посадки можно было представить как лес. То есть для Сереги это и было его маленьким горизонтом — впадинка между домами, джунгли из снов, его далекое далеко. Но главное, что сегодня он в самом деле проснулся рано — настолько рано, что впервые увидел восход. Куцая гривка кустарника озолотилась солнцем, и Серега изумленно привстал на цыпочках. Страшно захотелось распахнуть рамы. Чтобы хоть таким образом увеличить крошечный отрезок горизонта. Именно оттуда — из этой впадинки между шестнадцатиэтажками — розовым грибком прямо на глазах начинало прорастать светило. Румяное, еще не слепящее, честное, оно завораживало, как титры к еще не начавшемуся фильму. Это позже белый спектр ударит по глазам, зальет всю палитру, а сейчас, багровое, почти кровавое солнце откровенно предупреждало Серегу, что жизнь скоротечна и нелегка, что шрамов с войнами в ней будет еще ого-го сколько! А посему… Не проспи свое время, Сергей Батькович! Делай, что должно, а там уж как рассудит судьба…

Стас и бывший альпинист Володя подъехали на своей «шестерке» ровно в пять. Серега был к этому времени готов и не задержал их ни на минуту. А уже в половину шестого они стояли близ знакомой больничной оградки.

— Второй этаж? — Володя оценивающим взглядом прошелся по окнам. — Это хорошо. На вторых — решеток не ставят.

— И хорошо, что не со стороны фасада, — добавил Стас, — никто не увидит.

— Это точно… Какой там номер палаты?

— Кажется, двенадцатая… Точно, двенадцатая! — Серега еще раз припомнил расположение коридоров. — Стало быть, третье окно слева.

— От угла недалеко, это славно, — одобрил Володя. — И карниз кирпичный, чуть ли не в ладошку шириной. Проспект, короче.

— Сумеете?

— А чего не суметь? Сумеем.

— Даже не сумлевайся! — Стас подмигнул Сергею. — Он у нас, знаешь, на какие скалы ползал! Аж с отрицательным углом! Считай, по потолку передвигался. Как муха. И на одной руке раз десять подтянется.

— А ты и завидуешь, — хмыкнул Володя.

— Конечно, завидую. Я — вон какой бычара, а на одной руке ни разу не подтянусь.

— Ну… Сам знаешь, рожденный бороться, подтягиваться не обязан, — Володя взглянул на Сергея. — Интересный ты парень, Сергунь. Второй раз меня в непонятное втравливаешь. Сначала с дельтапланом умыл, теперь вот киднеппинг затеваешь.

— Я же это… Объяснял уже.

— Да ладно, не переживай… Своей-то крале все внятно растолковал? А то я зайду, она визг поднимет.

Сергей в волнении сглотнул.

— Не поднимет. Мы же договорились с ней. Железно.

— А медсестры, соседи?

— Соседей у нее нет, отец отдельную палату выбил. А медсестры больных будят на процедуры только в шесть. Ставят уколы и потом около часа не трогают. Короче, Ева обещала ждать. Вы только стукнете по стеклу легонечко, она и откроет.

— Все верно… Дерни за веревочку, дверь и откроется, — задумчиво пробормотал Володя. — Точно по формуле… Ладно, страхуйте меня, если что.

— Не боись, подстелем рогожки.

Выбравшись из машины, Володя сунул моток с тросом за пояс, туда же заткнул свернутую рулоном лётную люльку.

— Засекайте время, добры молодцы! — он прогулочным шагом двинулся к больнице. Стоящую на пути полутораметровую оградку перемахнул, не задерживаясь. Легкий, пружинисто-сильный, он приближался к зданию клиники, точно пловец, идущий к воде.

— А вдруг сорвется? — Серега до боли стиснул левую кисть правой.

— Типун тебе на язык! — Стас тоже внимательно следил за Володей. — Не сорвется. Высота для него плевая. Вот как он Еву будет спускать — это вопрос.

Но вопрос разрешился на удивление просто. Настолько просто, что подобно Стасу Сергей ощутил невольную зависть. Мастер спорта демонстрировал им свое мастерство — только и всего. Короткого изучения стены хватило Володе, чтобы просчитать все свои движения. Цепляясь за кирпичи, выбоины и лепнину, он даже не взобрался, а почти взбежал до второго этажа — все равно как обезьянка на пальму. Подтянувшись на карнизе, заглянул в окно и только потом едва слышно стукнул. За стеклом тотчас появилась бледная тень. Ева действительно их ждала. Даже не в больничном халатике, а в сером спортивном костюме.

Все дальнейшее заняло у Володи не более минуты. Окно отворилось, и, запрыгнув в палату, бывший альпинист живо упаковал девочку в лётную люльку, для надежности обвязал тросом крест на крест. После этого помог Еве выбраться наружу, жестами изобразил, что надо делать. Впрочем, что-либо делать Еве и не понадобилось. Плавно стравливая трос, Володя спустил ее вниз, точно на лифте, следом сбросил и весь моток. Сергей со Стасом поспешили к девочке, Володя же тем временем преспокойно выбрался на карниз, прикрыл фрамугу и тем же путем вернулся на землю.

— А я не верила! — увидев Сергея, всхлипнула Ева. По щекам у нее струились слезы, глаза сияли. — Ты говорил, что увезете, а я ждала и до последней минуты не верила…

— Так это… Я сразу говорил, что ты пессимистка, — Серега подошел к ней и неожиданно понял, что говорить ему тоже трудно. — Ты это… Не реви только, хорошо?

Он шагнул ближе, и девочка, качнувшись к нему, порывисто обняла. Так ребенок обнимает вернувшуюся с работы маму. У Сереги защипало в глазах.

— Ну, начинается… — недовольно протянул за спиной Володя. — Прямо кино индийское.

— Да ладно тебе, — буркнул Стас. — Не видишь, люди сто лет не виделись.

— Ага, сто лет одиночества, помню… Только ведь часики тикают!

— Пусть себе тикают.

— Мне-то что? Только если ты и с Лидочкой так начнешь ворковать, за город мы точно не выберемся.

Серега переместил слегка голову, и теперь жаркая мокрая щека Евы прижималась к его щеке. И вся она была здесь — худенькая, измученная, в плотном кольце его рук.

— Все, голубки! Надо и меру знать, — позвал их Володя. — Народ через окна станет смотреть, кто-нибудь тревожную кнопку нажмет.

— И друзья ваши на вокзале уже ждут, — Стас мягко опустил ладонь на Серегино плечо. — Пора, братцы-кролики…

На этот раз к горушке они ехали тремя машинами. Паша со своими асами — на первой, Володя с Антоном, Герой и Тарасиком — на второй, Стас же вез на джиге свою ненаглядную Лидочку и Серегу с Евой. На всех трех автомобилях подобием крылатых ракет грозно топорщились упакованные в рулоны аппараты. Один вполне профессиональный и два учебно-тренировочных.

Впрочем, уже на вокзале Серегу с Тарасиком официально предупредили, что летать они не будут ни под каким соусом. Исключительно — помогать затаскивать дельтапланы на вершину. Это было наказанием за прошлое, но оба восприняли его как билет в будущее. Паша этого не понимал, но Серега был ему жутко благодарен. Потому что осуществил то, что хотел, — привез на полеты Геру с Евой. Может, Антону это было не столь уж и нужно, но этих двоих Серега был твердо намерен спасать. От алкоголя, от наркоты, от чертовой фрустрации — так, кажется, говорила тогда Ева. Душевная пустота, когда ничего ни тут и ни там, когда вместо гравитации — полный вакуум. Конечно, и небо в некотором смысле пустота, но вот именно в некотором, потому что небо — это высота и ветер, потому что это прощение всему и вся, потому что это счастливое сумасшествие! А если даже и пустота, то подобное лечат подобным. Про гомеопатию Серега тоже был наслышан. И не сомневался, что упрямого Пашу они как-нибудь убедят и уломают. Пусть не сегодня-завтра, но однажды он непременно сдастся. Да и что ему еще остается! Он ведь тоже из племени сумасшедших, значит, понимает, что, спасая человека, спасаешь мир, а спасая мир, спасаешь себя. Конечно, тоже эгоизм, но ведь не самый подлый, не чернуха, не трэш. И если кому не нравится, то пусть сидит себе в четырех стенах, пусть живет в них чинно и правильно, блюдя себя, без нарушений правил дорожного движения, без ругательных слов и болезненных синяков. Только как же тогда быть с человеком? Тем самым, которого надо спасать? Ведь без него, бедолаги, рухнет весь мир, а с ним, как знать, могут обрушиться и ваши злосчастные стены…

Серега обнимал Еву и ни о чем таком, конечно, не думал. То есть думалось как-то само собой. Само, наверное, и делалось. Хотя… Впереди маячила стриженная макушка, один взгляд на которую навевал покой. А ведь по этой самой макушке шваркнула сброшенная Сэмом штукатурка. Еще совсем недавно. И все снова мешалось в пеструю непонятную кучу. Потому что не было бы штукатурки, не было бы и Серегиной больницы. Тогда не пришел бы к нему Стас и не встретил свою Лидочку. И Ева не взяла бы Серегу за руку, а Гера мог бы и не напиться. Конечно, дельтаплан Кареева счастливо бы уцелел, но и волшебные полеты наверняка бы не состоялись, как не состоялось бы знакомство с Пашей, Володей и Фимой Бараевым.

Впору было удивляться, потому что все — буквально все! — могло остаться там, за узенькой полоской горизонта. Возможно, зыбкая эта полоска скрывала что-то от них и сейчас. Потому и ехали они к ней — мчались во весь дух на двенадцати колесах. Шаром Монгольфье — тем самым, о котором рассказывал учитель Федюня, — солнце всплывало выше и выше. Оно напоминало пловца, рвущегося за глотком воздуха. Целебный кислород обещал силы и энергию, обещал свет и тепло.

Чувствуя на щеке дыхание Евы, Сергей следил за всплывающим светилом и мысленно умолял его не спешить. Но время все равно спешило и никого в целом мире не слушало. Потому что знало про горизонт нечто такое, о чем не знали и не догадывались простые смертные. Знание жгло, подталкивало, и топтаться на месте время не желало. Наверное, оно этого и не умело.