Глава 1

«Разбор полетов» Аврора Георгиевна назначила на последний урок — тот самый, что был отведен под литературу. Робеющая перед завучем Маргарита Ивановна возражать не стала. Не возражал и народ, — многие еще приходили в себя после вчерашнего. Хотя больше, конечно, рисовались. Именно так определил наметанным глазом Гера. То, что Серега именовал «бодуном», на классе в целом не отразилось. Разве что Кокер да Гоша старались больше дышать «в стенку» и при всяком удобном случае норовили прилечь за парту. Еще трое из побывавших на острове не явились вовсе, остальные чувствовали себя вполне сносно, в том числе и Сэм.

Не пришел, кстати, на разбор полетов и Николай Степанович. Кто-то из учителей уклончиво объяснил, что физрук звонил, извинялся, говорил, что на пару дней приболел. А в общем, атмосфера была не ахти. Внешне вроде бы все кочегарило, как обычно, — школа гудела трансформаторным гулом, половицы коридоров вибрировали от малышового топота, на первом этаже визжали, за гаражами курили. И все же период полураспада миновал, близился полный распад и отпад, все ждали цикла и финиша. Одни со страхом, другие с радостным любопытством.

На перемене Серега даже поймал на себе многозначительный взгляд Сэма. Тот ничего не напоминал, но и без слов все было ясно. В ответ Серега криво ухмыльнулся.

А в общем, после вчерашних событий Серегино мировоззрение существенно изменилось. То есть, если мир условно принять за класс, то до недавнего времени Серега прочно знал: в его родном классе проживали трое бандитов (включая Краба), один псих (имелся в виду Тарасик) и несколько уродов (во главе с Сэмом). Все прочие, в общем и целом, подходили под категорию нормальных шизоидов-гуманоидов. Сегодня же, глядя на то, с какой беспечностью девчонки тараторят и красятся, с каким азартом Васёна охотится за чужими бутерами, а Толя Хаматов из тонкоструйной брызгалки ювелирно выписывает водные узоры на чужих спинах, Серега всерьез усомнился в правильности былого миропостроения. Походило на то, как если бы Земля, считавшаяся до сих пор круглой, вновь вытянулась в блин, плюхнувшись на спины фарфоровых слоников. Конечно, остров — это остров, и помповики любому вскружат голову, но ведь ни одна живая душа не поинтересовалась у них, как там прошел урок с ветераном. Вроде как проехало-проканало — и ладно. Они, правда, про остров тоже не расспрашивали, но их-то понять было можно. Так, во всяком случае, рассуждал Серега. Все шло как-то тупо — гнилым самотеком, и, разочарованный, он, мысленно сделал ручкой вчерашним иллюзиям, решительно исполосовав розовый холст, в один присест превратив его в черный квадрат.

Кстати, в свете всего минувшего казались смешными любые рассуждения о Малевиче. Дескать, хотел выразить то или сё, долго обдумывал, а потом взял и прикололся над собратьями по цеху. Бродягу Малевича, как полагал сейчас Серега, просто хорошо обломили накануне. Что называется по-крупному. Кто-нибудь там предал или леща дал прилюдно, а другие при этом дружно поржали. Вот и закусил удила. Пришел домой, шваркнул шляпу в один угол, куртяк — в другой — и сразу за кисть. Какая картина попалась под руку, той и досталось. А может, и не первая встречная это была картина, а с какой-нибудь Анжелкой-вертихвосткой. Тоже, небось, продинамила Казимира, — укатила в карете денежного прощелыги в Рамбуйе или другой какой городишко — оттопыриться и пожевать омаров в майонезе. С такого закидона любой за что-нибудь схватится. Наши бы за топор с молотком взялись, ну а Казимир, понятно, не столяр, схватил то, что под руку подвернулось. Ну и давай кляксы метить на портрете любимой. Сначала, конечно, усы, потом бороденку с рожками, а после и напрочь замалевал. Типа, вычеркнул из жизни и забыл.

А еще Серега пожалел о том, что новенькая села не с ним, а с Веркой Дружининой. Понятно, что с ним сидит Антон, но все равно жалко. Почему, в самом деле, время от времени не пересаживаться? Переставляют же мебель в квартирах! Для поднятия настроения, для душевного обновления. А их точно припаяли друг к дружке! Где тогда свобода передвижения, где выбор? То есть отсесть-то, наверное, можно, но Антон тут же надует губешки. И Гере от Алки не просто слинять, потому как Мокина практически слепая. Очки, как лупы у Шерлока Холмса, и Герка у нее вроде поводыря, подсказывает, что написано на доске, уточняет слова и цифры. За это Мокина покорно дает списывать домашку. Гера списывает у нее, Серега у Геры. Если и были до сих пор проколы, то исключительно по их собственной невнимательности, поскольку Алка училась не хуже Тарасика и целью своей ставила бурый диплом со златой цепью. В смысле, значит, медалью… Вот и получалось, что из-за всех этих дипломатических сложностей человек лишался элементарного права опускать задницу туда, куда ему захочется…

Звонок ударил по ушам, как боксерский гонг. Что такое гонг, Серега знал на собственном горьком опыте. Ходил как-то в секцию бокса полтора месяца. Нормально, в общем-то, ходил, даже успел понять, чем хук отличается от джэба, но однажды в рядовом спарринге с перворазрядником Власом нечаянно сделал выпад и угодил партнеру в нос. Хорошо так угодил, аж кисть заныла. А работали на ринге, в окружении толпы, и Влас психанул. Невзирая на окрики тренера, в несколько секунд накрыл Серегу таким шквалом ударов, что с секцией было покончено раз и навсегда. То есть никто его, конечно, не выгонял, но Серега разобиделся. На Власа, на тренера, вообще на весь российский спорт.

Короче, звонок грянул, все разбежались по местам, на сцену утиной походкой грузно взошла Аврора. А точнее вплыла, точно дредноут, сверх меры перегруженный всевозможными ракетами, пулеметными установками, крупнокалиберными орудиями.

— Вчера, — головная башня Авроры медленно развернулась, и под прицелом золотистых окуляров класс притих, — в этот самый счастливый для детей день произошел вопиющий случай…

Брямс!..

Кто-то звучно уронил на пол учебники. Не свои, понятно, потому что сразу заругались девчонки.

— Тупой, что ли? Не твои — не сбрасывай!

— Сама пила тупая…

— Евсеев, Калязина! — рявкнула Аврора, и орудийные стволы окутались первым дымком.

Пока это напоминало маленький залп. Предупреждающий. Так сказать, пристрелочный. Она и не фамилии называла — цели. Кстати, это была ее давняя фишка. Имена Аврора Георгиевна не запоминала принципиально, а вот фамилии врезались в ее память намертво. Как ни крути, имя — это обращение, диалог, доверие. На фамилию же людей подсекали, словно на блесну, вытягивая к доске, на педсовет и прочие позорные места.

— Итак, — более спокойно продолжила завуч, — случилось вопиющее: к нам пришел ветеран, а ученики удрали с урока. Не просто с урока, а урока патриотического воспитания. Наш гость долго готовился, ехал сюда, волновался, а вы его подвели. А ведь мы приглашали ветерана войны, человека богатой и неординарной судьбы. Вы должны были его встретить, а вы его предали, — Аврора обвела класс осуждающим взором, точно лазером полоснула. Класс потупил ослепшие глазенки. — Получается, вы предали собственное прошлое, предали собственную страну, собственный флаг.

— Расстрелять всех, на фиг! — шепнул Васёна, и народ запшикал усмешками.

— Фойер! — с немецким акцентом отдал команду красавчик Женька, и указка Авроры Георгиевны с грохотом обрушилась на стол. Это она тоже умела. Все равно как по нервам врезала.

— Кое-кто у нас действительно посмеется, — предрекла она. — И сейчас мы узнаем, почему случилось то, что случилось.

— А что случилось-то, что случилось? — квакнул Гоша. Он явно тормозил и не просек еще ситуации. Шутить с Авророй в ее нынешнем состоянии явно не следовало.

— Тенеев, встать!

Гоша браво вскочил, вытянул руки по швам. Аврора указкой указала в сторону ближайшего угла.

— Постоишь там.

— А чего я-то?

— Ты собираешься со мной пререкаться?

До Гоши наконец-то дошло. С трагическим вздохом он поплелся в угол и здесь все-таки сыграл дурачка — все равно как в полицейских фильмах встал лицом к стене, раздвинул ноги и оперся поднятыми руками о стену. Класс набрал в легкие воздуха, чтобы громыхнуть смехом, но Аврора изобразила на лице такую осатанелость, что желание смеяться пропало.

— С этим шутом гороховым мы позже разберемся, а сейчас займемся выяснением вчерашних обстоятельств. Итак, почему класс не явился на встречу? Староста!

Люська Веригина, староста класса, неохотно поднялась.

— Я тебя внимательно слушаю, Веригина!

— Мы не знали, — промямлила Люська. — Вера Леонидовна заболела…

— Верно, — громкоголосо перебила ее Аврора, — Вера Леонидовна заболела, но это не означает, что вас отпускали домой!

— Мы думали… — залепетала Люська, но ее снова перебили.

— Вы ничего не думали! Потому что Вера Леонидовна должна была вести у вас русский язык и литературу. Два урока! Два! — Аврора подняла два пальца. — И вас должны были предупредить, что Маргарита Ивановна подменит ее.

— Николай Степанович сказал, что будет урок экологии…

— Правильно. Вместо русского — урок экологии, вместо литературы — урок патриотического воспитания. Мы предупредили Маргариту Ивановну, вызвонили Петра Васильевича, и в итоге класс на урок не явился.

— Разрешите мне! — с места поднялся Сэм. Головы всех сидящих развернулись в его сторону.

— Саматов? Я слушаю…

Сергей заметил, что голос Авроры чуточку потеплел. И дело было не в инициативе Сэма, а в его папочке. Нет спонсора — нет проблем, в данном случае проблемы были. Поскольку с Сэмом, увы, приходилось считаться. И козлик Саматов это, конечно, прекрасно понимал.

— Видите ли, Аврора Георгиевна, произошло недоразумение. Я думаю, не стоит искать виноватых, поскольку виноваты, в общем-то, оказались все.

— Вот как? — на лице Авроры отразился сарказм.

— Именно так. Николай Степанович о приходе гостя нас не предупредил. К нашему великому сожалению. Возможно, даже забыл. Но его тоже можно понять. Очень уж много было на реке мусора. А у него там когда-то был дом, сад с огородиком. Словом, было, о чем вспомнить. Все-таки детство, ностальгия… — Сэм изобразил руками нечто неопределенное. Надо сказать, держался он весьма непринужденно, и Серега лишний раз позавидовал его артистической речи. То есть он настолько прибалдел от Сэмовских падежей и выверенных ударений, что смысл сказанного не сразу овладел сознанием. Между тем Сэм не собирался останавливаться.

— Тем не менее, — продолжил он, — класс на урок явился — и явился вовремя.

— Что, что? — брови Авроры Георгиевны поползли вверх. — Что ты такое говоришь!

— Мы пришли на урок литературы, как и положено по расписанию, но в кабинете никого не было. Видимо, Маргарита Ивановна была в учительской, а может, пошла встречать уважаемого гостя.

— Я… Я действительно несколько раз выходила… — пробормотала Маргарита Ивановна. — Петр Васильевич сидел сначала у меня…

— Об этом я и говорю, — Сэм сально улыбнулся. — Произошла нестыковка по времени, только и всего. Мы ждали в кабинете, а гость с Маргаритой Ивановной сидели в учительской. Когда же они, наконец, пришли, нас уже не было.

— Но мы… Мы пришли сразу после звонка.

— Не совсем, — мягко поправил Сэм. — Мы ждали вас, если не ошибаюсь, минут пять или семь, и только потом стали расходиться. После субботника, сами понимаете, все были грязные, многие сразу побежали в туалет мыться. Вот, собственно, и все. Если бы Маргарита Ивановна пришла чуть пораньше, она бы застала нас. Но, возможно, они разговорились с гостем и не заметили звонка…

— Мы заметили звонок! — голос Маргоши сорвался. Она стала понимать, куда клонит Сэм. — И смею вас заверить, мы не засиживались в учительской!

— Что ж, спросите ребят. — Сэм обиженно развел руками. — Они скажут, правду я говорю или нет.

— Спросим! — с оттенком угрозы пообещала Аврора. — Обязательно спросим!

— И Николая Степановича спросите.

— К сожалению, Николай Степанович болен, — в голосе завуча мелькнуло отчетливое замешательство.

— Можно поинтересоваться по телефону.

— Мы уже с ним говорили, Саматов. И еще поговорим. Попозже. А пока разговор идет с вами… Тенеев!

— А чё сразу я-то? — Гоша, успевший к этому времени развернуться и по-цивильному спрятать руки в карманы, качнулся на пятках. — Я вообще в угле стою, никого не трогаю.

— Не в угле, а в углу.

— Я и говорю. Стою тута, никого не трогаю…

— Ты подтверждаешь слова Саматова?

— Ну дак…

— Подтверждаешь или нет?

Гоша с вопросом воззрился на класс. Так было всегда, когда требовалась подсказка, а подсказки пню вроде Тенеева требовались постоянно. Вопроса Авроры он явно недопонял.

— Мы пришли вчера в класс вовремя, — подсказал ему Сэм, — а Маргариты Ивановны не было. Мы подумали, что она заболела и разошлись по домам.

— Так это было? — спросила Аврора Георгиевна.

— Ну да, — Гоша с готовностью кивнул.

— Вынь руки из карманов! Вот… А теперь повтори: так или не так.

— Так или не так…

— Ты издеваешься?

— Вы же сами сказали… Чё издеваюсь-то! — Гоша надулся. — Сэм ясно сказал: пришли и ушли, чё неясного-то?

— Тенеев!

— Ну?

— Вернись на место.

— Туда-сюда только гоняют… — Гоша разболтанной походкой двинулся к своей парте. — Прямо лошак какой…

— Ты лошара, а не лошак! — подсказал Женька. Гоша попытался смазать его по затылку, но не достал.

— Тенеев, на место! — Аврора Георгиевна взглянула на Маргариту Ивановну. Старенькое лицо литераторши пошло пунцовыми пятнами. Было видно, что она лихорадочно пытается восстановить в памяти события вчерашнего дня. Пальцы ее нервно сплетались и расплетались, силясь увязать узелком расплясавшиеся нервы. Увы, о забывчивости Маргоши знала вся школа, этим и воспользовался Сэм.

— Я, конечно, точно не помню, но мне кажется, мы не задерживались, — неуверенно произнесла она. — Это ведь не рядовое событие. И потом я заглядывала в кабинет несколько раз… Видела, как появились Чохов Сережа, Войцович Антоша, Герочка…

— Иерочка… — пропел дурным голосом Шама. Сидящий рядом Краб двинул локтем ему под ребра. Шама заткнулся.

Выдав в их сторону трассирующий взор, и убедившись, что все тихо и все мертвы, Аврора Георгиевна вновь перевела башенные орудия на бедную Маргошу.

— Когда именно они появились? — прокурорским тоном осведомилась она. — Я имею в виду Чохова, Войцовича и Митина.

— Ну, я точно не помню…

Серега уставился на собственные ладони, они снова начинали зудеть. Предчувствие беды витало в воздухе. Он ощущал ее аромат, и, верно, от этого снова начинали чесаться ладони.

— Чохов! Когда вы пришли на урок?.. Чохов, я к тебе обращаюсь. Встань!

— Оглох, Чех! К тебе обращаются, — квакнул с задних парт Митек.

Затравленно оглянувшись, Сергей поднялся. Пока поднимался, три раза произнес слово «блин» и пару раз еще одно непечатное слово. В самом деле, почему опять он? Почему не Антон, не Гера?

— Смотрите, у него уши красные! — хихикнул Кокер.

— Знает, мясо, чью собаку съело…

— Тихо! — Аврора Георгиевна шагнула ближе, неторопливо переложила тяжелую указку из левой руки в правую. Чтобы сподручнее — сообразил Серега. И снова выругался. Про себя, понятно. Чертовы уши и впрямь пылали. Должно быть, от дурных предчувствий.

— Объясни, Чохов, когда вы пришли в класс.

— Правду, Чех! Ничего, кроме правды!..

Смешки волной прокатились по рядам.

— Мы пришли вовремя, — выдавил из себя Сергей. — Перед самым звонком.

— Маргарита Ивановна в классе была?

— Нет, она сидела в учительской.

— Откуда ты знаешь?

— Мы мимо проходили, видели, как она там сидела с Петром Васильевичем.

— Понятно. Дальше…

— А что дальше? Пришли в класс, сели, стали ждать.

— Кто еще был в классе?

— Никого, — ляпнул Серега и только через секунду-другую осознал, что неминуемое свершилось. Момент истины каплей шлепнулся на пол и в мертвой тишине разорвался подобием бомбы.

— Ты хочешь сказать, что вы были в классе втроем?

— Нет…

— Что нет?

— Потом пришла Маргарита, а с ней Петр Васильевич.

— Ты хочешь сказать — Маргарита Ивановна?

— Ну да… Звонок прозвенел, они и пришли.

— Сразу после звонка? — голос Авроры Георгиевны наполнился тугим звоном. И тишина за спиной тоже свивалась в тугую пружину. Серега почти физически ожидал удара. Справа, слева и в спину… Да и Аврора могла приложить указкой. Хотя за что? За правду?

В панике он метнулся глазами к Маргарите Ивановне. Это было спасательным кругом, единственным, ради чего стоило всходить на плаху. Ее ведь дурой забывчивой выставляли! Самой настоящей. Мол, маразм и прочие дела. Что с такой взять… Но Маргоша глядела на него с надеждой.

— Да, — более уверенно сказал Серега. — Они пришли почти сразу. Потом Маргарита Ивановна принесла чай, привела девчонок с продленки. А затем… Затем вы пришли с новенькой.

— Расхожденьице, — констатировала Аврора. Казалась, она даже довольна неожиданным результатом. — Ты говоришь одно, Саматов — другое. Кому верить?

— А давайте проголосуем, — предложил Сэм. — Кто подтвердит мои слова, а кто слова Чеха.

— Давайте, — с удивительной легкостью согласилась Аврора. — Поднимите руки те, кто согласен с версией Саматова.

— Это Сэма, что ли? — на всякий случай уточнил Гоша. — Тогда, конечно…

— Поднимай грабли, перцы! — пробасил Шама.

Серега даже не пытался считать. Руки подняли все. Галерка даже пару ног взметнула. Хотя нет. Конечно, проголосовали не все. Уперев глаза в парту, рук не подняли Антон с Герой. А еще Ева Оршанская. Она в отличие от друзей с интересом крутила головой, обозревая голосующих. Тарасик Кареев смотрел, конечно, в сторону Анжелки. И делал все, как она. Поднятая рука его, правда, дрожала, но Сереге от этого было не легче.

— А вы чё, фуфелы, уснули? — Кокер ткнул Геру в спину, но тот лишь дернул плечом.

— Забавно… Получается, что Чохов говорит неправду? Оговаривает класс?

— Да Чахотка ваще всех прессует! — гаркнул Шама.

— Его самого надо прессануть!

— Еще обзываться любит! — пискнула Элла Дудкина. — Чего против всех-то?

— Значит, надо понимать так, — все тем же звенящим голосом произнесла Аврора Георгиевна, — что класс пришел на урок вовремя?

— Дак ясно же! Чех опоздал, блин, со своими мотылями, а теперь лажу гонит!

— Значит, он говорит неправду?

— Дак стопудово же!.. Врет, кизил, и не чернеет!..

Класс взорвался и взвыл. Кто-то швырнул в Серегу бумажным жевышем, Кокер почти сполз на сидении, пытаясь пнуть по Гериному портфелю. И все, как один, гудели и кривлялись, показывая друг другу опущенный вниз большой палец. Это им Федюня поведал про голосование в Колизее. Да и без его рассказов все по пять раз «Гладиатора» смотрели. Вот и голосовали электоратчики. Типа — за смерть и бойкот!

Серега, набычившись, смотрел на беснующийся класс и понимал, что это все, финиш. Такого в его жизни еще не было. Войнушка с отдельными кланами и отдельными пнями — это одно, и совсем другое, когда единым фронтом против него выступит весь класс. И наряду с дрожью внутри поднималось ответное злое чувство. Потому что он был прав! Сто раз прав! И нельзя было предавать Маргошу с ветераном. Даже ради раскрасавицы Анжелки! И плевать на Шаму с Сэмом, на Краба и Алика с Максом. Хотят войны — они ее получат. Потому что он не Гоша и не Кокер. Надо будет — всех по одиночке переловит. И объяснит, что к чему. Просто и доступно. А груша, подвешенная отчимом в спаленке, очень ему в этом поможет…

— Спасибо, Сережа! — с чувством произнесла Маргарита Ивановна. Голос ее потерялся во всеобщем реве, но Серега услышал. И даже кивнул в ответ. Глаза у литераторши увлажнились, но рук она больше не заламывала.

— Я пойду, Аврора Георгиевна. Вы уж меня, пожалуйста, отпустите…

Не дожидаясь ответа, Маргоша прижала к глазам платок и, подхватив сумочку, вышла из класса. Класс, между тем, продолжал буйствовать, и, самое странное, Аврора Георгиевна не делала ничего, чтобы усмирить разгулявшуюся стихию. Она просто стояла и смотрела. Без тени растерянности, без какого-либо испуга. Совсем как любопытствующий турист, забредший в зоопарк. И указка неспешно перекатывалась в ее полных руках. Синоним скипетра и державы, аналог шпаги и палаша.

 

Глава 2

Боевой совет держали в туалете на втором этаже — в сущности, на малышовой территории. Здесь было меньше шансов столкнуться с одноклассниками. Это вам не на одноименном сайте турусы разводить. В воздухе пахло реальной войной! Ну и, понятно, не только этим. Туалет все-таки. Не дендрарий.

Заскакивающие шпингалеты особо не смущали. Благо не борзели — шустро себе прыгали в кабинки, делали свои большие и маленькие дела и вылетали обратно.

— Как все однако сговорились, а? Не думал, что они такие уроды!

— А чего тут думать! — ругался Гера. — Всегда под чужую дудку плясали.

— И этот, Тайлунг, блин! — Серега молотнул в воздухе кулаком. — Как соловушка пел. Ни в одном глазу не поперхнулся.

— Сэм — тот еще дятел, — поддакнул Антоша. — Чего ему стесняться? Умеет врать.

— А видели, как Маргоша тряслась? Чуть не разревелась. Аврора ее специально канит, чтобы сваливала из школы.

— Правда, что ли?

— Ага, у Авроры племянница в лицее какую-то русофобию ведет — и здесь, типа, не прочь подхалтурить. А Маргоша мешает, по старости часов много не берет, а место занимает.

— Ты-то откуда знаешь?

— Слышал, как учителя в столовке калякали. Тоже, между прочим, Маргошу осуждали. Дескать, пенсионерша — вот и пусть сидит да радуется на своей пенсии.

— Тоже, значит, коряги! — рассудил Гера. — Марго — добрая.

— Даже чересчур… — Серега поскреб разбитые костяшки, подумал, что надо бы прижечь йодом. Когда по зубам бьешь, всегда потом какое-нибудь заражение. Особенно, если зубы не чищены. Как у Гоши или Васёны…

— Тут еще, главное, другая замутка, — продолжал свою волынку Гера. — Не просто ведь урок сорвали, а урок патриотизма. Вот и сделают Маргошу козой отпущения.

— Лучше бы нарков перещелкали, чем патриотизмом козырять!

— Они перещелкают, как же…

— А чего? Все ведь знают, что и у кого покупается. И Аврора, гадом буду, знает про Маринада и тех, кому он химию свою гонит.

— Думаешь, она тоже в доле?

— Может, и нет, но чего тогда молчит в тряпочку?

— Боится, понятно. Это не малышей по маковкам молотить!

— Само собой. Колеса — это такие башли! Вон, Рафик уже сейчас подсчитывает будущие барыши, говорит, с конопли своей мотоцикл к весне купит.

— А помните, как мы интернатовских бить ходили? — не к месту, а может, и к месту спросил Антон. Серега с Герой в унисон кивнули. Они помнили.

Тупая, в общем-то, история. Стыдная до не могу. Они тогда глупее, конечно, были, моложе, а все равно стыдно. Маринад уже тогда банчил на перекрестке. Деньги сужал под проценты, таблетки с марочками толкал. Шприцы с героином с собой не таскал, но подсказывал адреса. Народ и перся. Школяры, студенты из соседнего училища, обычные прохожие. От бабок Маринад к вечеру полнел, раздувался, как шар. Убегал, вытряхивал в закутке у Кентукки и снова возвращался с товаром. А в тот день он по дурости сунулся в интернат слабовидящих. Хотел расширить сферу влияния, интервент хренов! Но это ж особая зона, кто туда просто так суется? Вот ему и навешали кренделей.

Серега хорошо помнил, как шушукалась по углам ребятня, как тот же Шама с видом заговорщика обходил пацанов, напоминая, во сколько собираться и где. В итоге собралась толпа человек в тридцать — сразу классов из пяти. Сборная такая солянка. И двинулись к злосчастному интернату. Антошу и Геру с Серегой тоже сговорили. И пошли ведь, сами толком не понимая, куда идут, зачем. То есть потоптали Маринада, так лепота же! Еще и добавить бы по уму. А они, как бараны, шли к интернату мстить — горланили какую-то чушь, прохожих пугали. На территорию «слепошарых» вторглись, как какие-нибудь завоеватели. Малышня и все прочие вмиг свинтили в жилое здание. Воспитахи тоже попрятались. А они колобродили перед окнами, орали гадости, мусором кидались.

Что тогда чувствовал Серега? А разное. Было, конечно, чувство гадливости, но было и другое. Ощущение собственной силы, значимости какой-то. Все-таки они приперлись на чужую улицу, к чужим домам, а никто и не пикнул. Даже взросляки шарахались, когда видели такую стаю. И это пьянило. Серега тоже что-то орал и тоже ждал, когда же «слепошарые» выйдут на поединок. Драться особо не хотелось, но какой-то волчий зуд в крови присутствовал. И ведь вышли «слепошарые», не струсили. Человек десять из самых старших. У двоих в руках вафельные полотенчики с узлами на концах, у одного палка. Короче, полная чепуха — горстка против армады. Правда, многие уже тогда сознавали: как только начнется свалка, интернат проснется и оживет. Он и сейчас замер, припав к многочисленным окнам сотнями напряженных лиц. И конечно, выскочили бы на подмогу — от мала до велика. Уже не десять бы гавриков пластались с тридцатью, а пара сотен. И наваляли бы им круче, чем козлу Маринаду. Спасибо, кто-то из воспитах догадался вызвать милицию. Пара машин ППС моментально разрядила ситуацию. Приблизившимся богатырям в униформе находчивая ребятня тут же и разъяснила, что драться никто не собирался, — решали вопрос о товарищеском матче между школой и интернатом. Типа, значит, мячик погонять, счет залудить. Конечно, им не поверили, но на том все и завершилось. Кстати, Маринад, по слухам, был очень даже доволен. Как-никак за него вступилась вся школа. Значит, авторитет. Значит, статус. И от понимания того, что сыграли они в чужую игру — игру грязненькую да пахучую, Сереге долго еще хотелось потом отмыться.

Сейчас он тоже подошел к крану и тщательно ополоснул руки.

Первый бой, в общем-то, закончился успешно — два ноль. Гоша с Васёной сунулись было с претензиями, но получили по шарам. Гера бил Гошу, Серега — Васёну, Антон караулил сумки. Враг отступил с потерями, но все прекрасно понимали: это не бой, всего лишь увертюра. Двоих оболтусов пустили вперед, чтоб прощупать почву и настрой будущего противника. Троица наглядно доказала, что настрой у них самый решительный. Того же подвывающего Васёну Серега за ухо проволок шагов десять, пендалем спустил с лестницы. Однако за первым ходом обязан был последовать второй. Кто его сделает, сказать было сложно.

— И что теперь? — вздохнул Антоша.

— А что теперь? Ничего, — Серега с наигранной лихостью подпрыгнул, пытаясь достать лампу. Конечно, не достал. — Главное: вместе держаться, тогда не тронут.

— Бойкот объявят.

— Да пусть подавятся своим бойкотом. Чмошники рваные! Бойкот — плохо, когда один. А нас трое.

— И Ева четвертая. Она тоже руку не подняла.

— А чего ей поднимать, она же не видела ничего.

— Не скажи…

Серега поморщился. Где-то в груди отчетливо кольнуло, он знал причину. Занозы — даже самые застарелые — одним махом не выдергиваются. А уж он-то помнил отлично, что в пику Еве Оршанской Анжелка свою рученьку взметнула вверх с нордическим спокойствием. Небось и пальчиком вниз показывала. Гадина, короче. Предательница. Хотя про это лучше не думать. Сейчас, во всяком случае.

— Будем вместе держаться, никто ничего не сделает, — снова повторил он. — Что там в записке-то было?

Он спрашивал про записку, которую бросили им на парту перед самым звонком. Серега тогда сделал вид, что не видит бумажки, а вот Антоша подобрал. Может, зря, а может, и нет.

Достав из кармана сложенный вчетверо квадратик, Антон развернул его и с выражением зачитал:

— «После уроков готовьте жопы. Короче, кранты вам…», дальше тут непечатное.

Серега фыркнул. Он и сам догадывался, что непечатное. Это, кстати, было знаковым моментом в их дружбе. Табу на матерные слова. Ни Серега, ни Антон, ни Гера никогда не ругались. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже сейчас вон Антоша споткнулся и не прочел.

— Черная метка, блин! — Гера криво улыбнулся. — Чей почерк-то?

— Печатными буквами намалевали.

— Тоже, кстати, знак! — Серега взбодрился. — Опасаются, выходит. Знают, что почерк узнаем и задницу потом надерем.

— Конечно, опасаются. Потому и пугают.

— Пусть пугают, нам-то что? — задиристо вопросил Гера. — Кто у них есть-то из реальных бойцов? Гоша, что ли? Так получил уже в тыковку, не скоро вернется. Митек, Кокер, Димон — тоже не пляшут. Сами по себе они — ничто.

— Шама — подсказал Антон.

— Шама — да, сильный, но Серега рубился с ним в прошлом году, ничья получилась. Серому губы разбили, Шама фонарем потом сиял. Так что фифти-фифти. Сэм тоже не сунется. Этот кенарь всегда чужими руками жар загребает.

— А Алик с Максом?

— Ну эти, конечно, могут навалять. Но втихаря, когда никто не видит.

— И против троих тоже не сунутся, — подтвердил Серега. — Макс мне в третьем классе палкой в ухо ткнул, так я его крепко поколотил. Рубаху порвал и вокруг школы гонял. Не догнал, правда.

— Это да, он быстро бегает…

— Все равно — должен помнить.

— Не знаю, — усомнился Антоша. — Я слышал, они в карате неплохо продвинулись. Уже и пояса какие-то заработали.

— Да болтают больше! — фыркнул Гера. — В классе-то никто с ними по-настоящему не сходился. И с нами не сойдутся. Кишка слаба!

— А Краб? — напомнил Антон, и все трое немедленно загрустили. Потому что в случае с Крабом все и впрямь становилось гораздо серьезнее.

Краб водился с бывалой шпаной, да и сам по себе был опасен. Недаром его все знали — и старшаки, и Дюша с Клепой, и пацаны совсем уже из далеких районов. Даже Маринад перед ним лебезил. Считай, год или два Мишаня Крабов вообще ни с кем не дрался. В школе, понятно. Потому как аура, окружающая этого паренька, напоминала бронированный литой панцирь. Он и подтягивался больше всех, и на руках легко бегал. В секции, правда, никакие не ходил, но Серега видел однажды, как тот же перворазрядник Влас поднял брошенную Крабом перчатку и сплоховал.

То есть Краб тогда слонялся со своей компахой возле стадиона и, углядев тренирующегося Серегу, решил подойти. Поболтали, конечно, немного — о школе, о боксе, о прочих пустяках. Татуированной своей ручищей Краб при этом крутил и подбрасывал царский пятак. Он всегда что-нибудь такое крутил в пальцах — какие-нибудь блесткие безделушки: цепочки, ножички, свинцовые шары, а в этот раз притащил старинный пятак. Сидя на корточках, раскручивал его волчком на асфальте, потом подбрасывал, ловил и смотрел, что выпадало. Ну а Влас, проходя мимо, решил блеснуть реакцией — взял и поймал подброшенный пятачок.

Серега тогда здорово напрягся. Потому что Краба давно не били, обходили стороной, боялись. Но и Влас был не стручком зеленым — гордость секции, практически чемпион среди салаг-средневесов. А посему предсказать результат возможного конфликта было невозможно.

— Классная медь! Подаришь? — Влас крутил монету в руке и улыбчиво поблескивал здоровыми зубами. Верткий, как ртуть, стройный и сильный, он возвышался над ними, как Гулливер над недомерками-лилипутами.

Краб не ответил. Словно взрослый, умудренный дед, он давал «внучку» наиграться новой забавой. И лишь когда Влас сунул пятак в кармашек трико, Краб сипло попросил:

— Денежку верни.

И так он это сказал — без заискивающих интонаций, наперед уверенный в своей мощи, что Серега сразу понял: конфликта не избежать. Краб глотку порвет за свой пятак и ни на какие разряды не посмотрит. То есть он-то понял, а Влас — нет. Ученик лицея, этот симпатяга спортсмен и жил-то в другом районе, знать не зная ничего о Гарлеме. И про Краба он тоже ничего не знал.

— Да брось ты! Пятак — он и есть пятак. Могу рублевич за него дать, — Влас продолжал пританцовывать рядом. Может, пустись он наутек, у него был бы шанс сохранить «денежку», но бегать от кого бы то ни было Влас еще не был приучен.

Краб медленно поднялся. Не таким уж мелким он и оказался. Пониже, конечно, Власа, но как-то это вдруг потерялось. Стоило ему поднять оловянный свой взгляд, и люди сами собой поджимались, напрочь забывали про рост и мускулы.

— Монетку, — тихо и тяжело произнес Мишаня и взял правой рукой Власа за воротник, левую перевернул вверх ладонью. — Достал и вернул.

Серега знал, что Краб левша и бьет левой. Бьет так, что иные сразу слетают с катушек. Все, кто хоть раз пересекался с Крабом, начинали коситься на его левую «клешню». И Серега косился. Потому что тоже когда-то хлестался с Мишаней. По счастью, давным-давно…

Влас не струсил, однако что-то такое тоже почувствовал. Во всяком случае, его проняло. Метнув озадаченный взор в сторону Сереги, он достал пятак.

— Может, обменяешь на что-нибудь? — все-таки предложил он. — Забавный пятачок, я бы взял.

— В другом месте возьмешь, — Краб небрежно сгреб монету, не отпуская ворота, оттолкнул от себя Власа. — Свободен, дятел.

Влас отшатнулся. Качнулся туда-сюда, не зная, как поступить, но перелом уже произошел. Мишаня Крабов четко показал, кто здесь играет первую скрипку, и ясно было, что он в грош не ставит разряды и мускулы Власа.

Уже потом, как бы ненароком, Влас поинтересовался у Сереги, что это за тип, и Серега не стал его успокаивать, заверив, что Краб — в самом деле зверь, с которым лучше не связываться.

А вот теперь этот «зверь» держал сторону Сэма, и троице было о чем призадуматься. Как ни крути, но Мишаня отрывался на острове вместе со всеми — и пиво глушил, и из ружьишек, наверняка, пострелял-побаловался. Сэм к этому уличному королевичу давно подкатывал, только Крабов до сих пор держался. Однако вода камень точит — подточила, должно быть, и Мишаню.

— Буду с ножиком ходить, — решил Серега.

— У него тоже наверняка есть.

— Мне что — лом с собой таскать?

— Лучше пулемет… — Гера вздохнул, и они замолчали.

Муха, вьющаяся под потолком, села, наконец, на плафон, потирая лапки, уставилась на ребят. Точно в предвкушении скорой расправы.

— Как думаете, эти уроды нас ждут?

— Может, и ждут, — Серега приблизился к окну, потянул на себя скрипучую фрамугу. — Сейчас поглядим.

— Ну? Чего там?

— Вроде все как обычно: тусня тусуется, куряги курят…

Окна туалетов выходили как раз на гаражи. Высунувшись по пояс, Серега провел более уточненную рекогносцировку. Над пятачком вился вулканический дымок, — «куряги», верно, жгли на костре прошлогодние учебники. По крышам гаражей с воплями сигали первоклашки, далеко-далеко брела старушка в ботах и стареньком пальто. Серега закрутил головой.

Слева было вроде пусто, справа красовалась девчачья компактная стайка из девятого «Б». Прекрасный пол гонял по кругу бутыль, умело отпивал по глотку. Отмечали, должно быть, начало учебного года, будущих женихов, теплую осень. Закусывали теми же сигаретками. Глоток — вдох, хороший глоток — хороший вдох. Не йогуртом же, в самом деле, закусывать!

В недрах школы прозвенел звонок, и к черному ходу от гаражей неспешно потянулись старшаки. Впереди — массивный и широкогрудый Стас, мастер спорта по вольной борьбе, краса и гордость школы. За ним — Росля, нескладный ученичок, кого-то и где-то на каких-то олимпиадах побеждавший. Гигант мысли, в общем. Прочих одиннадцатиклашек, а были среди них и девчонки, Серега не знал. То есть лица были знакомы, но имен не помнил. Да и зачем? Он не завуч, чтобы всех знать.

— Чисто, — сообщил он своим. — Если бы караулили, наверняка бы собрались здесь.

— Почему же, — могут и со стороны парадного караулить, — предположил Гера.

— Могут-то могут, но там улица, значит — прохожие. Какой смысл ждать, если драться все равно не дадут?

Антоша был, как всегда логичен. На улице их метелить глупо, в школе тоже потайных мест немного. Тотчас поднимется буза, в три секунды примчится кто-нибудь из учителей. И охрана подоспеет. Сегодня в школах кругом охрана да тревожные кнопки. Терроризм. Хотя тому же Маринаду на кнопки плевать. И никто его не рихтует насчет можно и нельзя. Влегкую заглядывает — толкает порошки с таблетками, и вроде пока ничего…

Мимо лица что-то пролетело. Бам-с! Серега посмотрел вниз. Кусок штукатурки разлетелся, ударив по стриженному затылку Стаса. Атлет, крякнув, вскинул голову. Кто-то из девчонок звонко рассмеялся. Взбешенные глазки встретились с Серегиным взглядом. Парнишка виновато улыбнулся, неловко отодвинулся от окна. Еще подумают, что он тоже смеется. Штукатурка, конечно, не кирпич, но ощущения вряд ли приятные…

— Я предлагаю все-таки вооружиться, — сказал Гера. — Взять по отрезку трубы и спрятать в рукавах. Если сунется кто из салаг, по-простому наваляем. А если, скажем, толпа или Краб со своими выползут, тогда железки в ход пустим.

— А если убьешь кого? — поежился Антон.

— Ты считаешь: будет лучше, если пришибут тебя?

— Все равно, железо — это опасно.

— Ну ты даешь! В пацифиста играешь? Только знаешь, что с такими пацифистами делают? Скажи ему, Серый!

— Ну-у… — ответить Серега не успел. От мощного пинкаря дверь в туалет распахнулась, металлической ручкой вмазалась в кафельную стену. В туалет ворвался Стас. Лицо его пылало, глаза стали темными, абсолютно ненормальными.

— Вот он, паршивец! — мастер по вольной борьбе быком ринулся вперед. Челюсть у Сереги отвисла. Он по-прежнему сидел на подоконнике и глуповато следил за атакой. Что-либо объяснить или просто попытаться защититься представлялось невозможным. Цунами на то и цунами, чтобы крушить и разбрасывать. Отшвырнув оказавшегося на пути Антона, Стас подскочил к Сергею.

— Я… — начал было парнишка, и в следующую секунду два молота-шатуна поочередно встряхнули ему голову. В лоб, в челюсть и куда-то в переносицу. Аж хрустнуло что-то под глазами. Сверкнуло падающим солнцем, вытолкнуло через горло теплым и булькающим. Затылком Серега ударился о раму, а после полетел на пол, приложившись лицом еще и к полу. Мир, дрожащий и холодный, обнял Серегу, ладонью огладил щеку и вдруг рванул-потащил за собой. Прямо вниз — сквозь бетонные перекрытия, в подвальную могильную мглу. Серега забил руками и ногами, пытаясь выплыть обратно. Умирать отчаянно не хотелось.

 

Глава 3

Это напоминало пушку. Может, и не «дору», но тоже преогромную. Серегу положили на лафет, велели вытянуть руки по швам, запретили шевелиться. Тонко запели невидимые моторы, мальчугана потянуло в ствол. Точь-в-точь как снаряд! Серега тут же запаниковал. Так хоронили когда-то отца. В крематории. Там, правда, человек опускался вниз, но какая, в сущности, разница! Он-то пока был живой!

— Спокойнее, малец, не двигайся!

Серегу погладили по плечу. Он плохо видел, — щеки и лоб сдавили глазные яблоки, оставив лишь узкие щелочки амбразур. Сквозь эти амбразуры Серега и разобрал, что кругом стоят люди в белых халатах, а одна из медсестер придерживает его руки, безуспешно поправляя Серегин подголовник. Он хотел было ей помочь, но не смог. Затылок угодил в подобие резинового седла, — прямо тиски прокрустовы! Ни шевельнуться, ни повернуться. Ни вправо, ни влево.

— Я это… Живой пока, — Серега сам поразился собственному голосу. То есть когда-то он уже слышал себя, но тут было нечто особенное. Прямо какое-то мычание ягнят. А точнее — ягненка. Да еще пропущенное через длинную гулкую трубу.

— Живой. Конечно, живой. Не волнуйся.

— А куда это меня?

— Магниторезонансная томография, слышал о такой?

Серега собрался было помотать головой, но не смог.

— Сделаем снимок головы, посмотрим, нет ли гематом или трещин.

— A-а… Типа, рентгена.

— Только точнее и безопаснее. Потому что не радиация, а магнитное поле. Может, даже увидишь что-нибудь космическое.

— Нормально… — Серега криво улыбнулся. — А глаза закрывать?

— Как хочешь. Главное, не шевелись.

Моторы под спиной снова загудели, гигантский ствол заглотил мальчугана. Зазвенело в ушах, затрещало над головой. Серега прикрыл глаза. Грохот нарастал, бил подобием молний. Едва заметными толчками орудийный лафет смещался, и жуткие магниты над головой расстреливали Серегину черепушку порциями невидимой дроби. Сознание подростка раздвоилось. Может, от бешено вращающихся магнитов, а может, от укола, который вкатили ребята из скорой. Это вроде бы Антоша вызвал. Гера — тот сразу на Стаса прыгнул, все равно как шимпанзе, — пытался защитить. А Антон по-своему рассудил: выскочил из туалета, по сотовому вызвал ментов и скорую. Молодец, если разобраться, но Теркина помощь казалась Сереге ценнее. Стас, к слову сказать, и ему смазал локтем. Легонько так, но Гера отлетел к кабинкам, чуть не пробив спиной фанерную дверь. А вот менты приехали вовремя, даже скорую обогнали. Думали, наверное, террорист какой в школу пробрался. Взяли Стаса прямо в туалете, наручники даже натянули. Он ментов, кстати, тоже хотел по углам раскидать — и раскидал бы, да на спеца нарвался. Заработал ногой в ухо и сник. А потом… Потом Серега уже не помнил. То ли кровью начал захлебываться, то ли снова отрубился.

Его и сейчас клонило в сон. И медом растекалось по телу умиротворение. Его поднимало ввысь — над магнитотроном, над зданием больницы, и подросток начинал видеть окружающее пространство. То есть даже не город, не планету, а вообще все. Такое происходило с ним впервые. Солнце, луна, звезды — все превратилось в единую с соболиными блестками паутину. Как будто морозный, радужный снегопад взял и остановился. Стоп-кадр в полном объеме. И каждая снежинка-звездочка — человек, и между всеми угадываются свои лучики каналы. Туда-сюда проскакивают искорки-сигналы, и все в мире общее, все могут слышать друг друга. Хотя не всегда слышат. Серега, кажется, слышал. Снежинки не падали, но вращались, и каждая мерцала своим особенным светом. Одна из них была бабушкой, Серега хорошо ее помнил, а та, что поближе, конечно, горела в папиных ладонях. Все равно как огонек папироски. Хотя отец никогда не курил. Но вот костры любил разжигать, и сына учил, как экономичнее расставлять поленья — «звездочкой», «поленницей», «колодцем». В любое время года мог от одной спички запалить уютный костерок. Небольшой, нешумный, долгоиграющий. И лучшего занятия у Сереги не было, кроме как сидеть, прижавшись к отцу, и глядеть в огонь. Угли медлительно мигали, обнажая и скрывая алые зрачки саламандр. Словно многолапое смешное чудовище, костер принимался суетливо потирать ладоши, а то превращался вдруг в скопище маленьких ламинарий — ярко-красных, угодивших в вертлявое течение.

И все самое лучшее, самое теплое, от смеха до слез — все таилось в одной маленькой звездочке, в целости и сохранности сберегая память о прошлом и будущем. Удивительно, но Серега ясно видел: будущее хранилось здесь же, рядом с его прошлым, все равно как пара соседствующих книжек. И та, что таила в себе будущее, была удивительно толстой — страниц под тысячу или того больше. Он должен был родиться еще раз, и еще… А близкие люди водили вокруг хоровод, искристым облаком кружа над костром, даже не думая затухать. Далеко и отстраненно Серега чувствовал, что по щекам его катятся слезы. Не вниз, а куда-то в стороны — к ушам. И чудо-томограф их, наверное, тоже снимал на свою чувствительную пленку, чтобы удивить, а может, насмешить шибко умных врачей.

В полузабытьи он пропустил момент извлечения из пушки. Его продолжало кружить там — в волшебном мире, где-то над и где-то вне, Серега даже не знал, как правильно это именуется. Знал только, что мир этот есть, что даже искать его не надо. Он вокруг и он внутри, пусть даже его не всегда видишь и редко чувствуешь…

— Теперь быстренько в операционную! У нас там второго уже подвозят.

— Тогда я ставлю капельницу?

— Конечно, ставьте…

Серега все слышал, но мало что понимал. Кажется, врачи спешили. Как спешил вокруг и весь мир. И за его сломанный нос они взялись, чуть ли не пританцовывая. Что-то с хрустом взгрызалось в переносицу, Сереге начинало казаться, что щипцами копаются прямо в мозгу. Пару раз инструмент срывался, хирург в голос чертыхался, и Серега хрипло посмеивался:

— Мало каши ели…

Голос напоминал блеяние простуженной овцы, но хирург с медсестрами тоже похмыкивали.

— Шутник попался! Лежит под ножами — и шутит…

И стоящая рядом медсестра, наверняка, безумно красивая, бесконечно добрая, продолжала поглаживать Серегину руку. То ли успокаивала, то ли уговаривала пошутить еще. И Серега рад был ее повеселить.

— Вы там не забудьте чего-нибудь…

— Что, что?

— Ну, обычно доктора забывают какую-нибудь ерунду. Ножницы там в животе, скальпели… Зашивают все, заклеивают, а потом вспоминают.

— Не волнуйся, у нас тут все посчитано и пронумеровано. Инструмент английский, дорогущий. Так что ничего не оставим…

А в общем с ним управились быстро. Что именно они делали, Серега так и не понял. Онемение глушило боль, а лекарства продолжали вытворять с сознанием забавные фокусы.

— Ну все, шутник! Отправляйся досыпать, а потом на поправку.

Серега вспомнил, что надо быть вежливым.

— Спасибо. Заходите в гости.

— Если в палату, то зайдем и не раз… Лидочка, добавь ему акранита с новокаинчиком. А то отправится гулять по больнице.

Ласковые руки медсестры снова пришли в движение, Серега почувствовал легкий укол. Словно комарик укусил. По венам поползла жаркая волна. Как вулканическая пузырящаяся лава. Все выше и выше, до горла, до полушарий. Серега уснул.

* * *

«Немного холодно в кедах! — вопил Чиж. — Но это фигня!..»

Серега слушал и барабанил по собственному колену. Плеер ему притащил вчера Антоша. Можно сказать, подарил. И записей скачал, наверное, песен под триста. Конечно, по своему вкусу выбирал, но вкусы у них во многом совпадали. То есть от Чижа Серега не шибко фанател, но некоторые песни ему, действительно, нравились. Эта, например, или про солдатика, что «стрельнул в себя и больше ни при чем»… С музыкой болеть было проще и веселее. Голова все еще ныла, из ноздрей, словно бивни торчали огромные турунды, дышать приходилось ртом, но музыка все скрашивала.

В крохотной палате справа лежал дед Семен — старенький, но вполне боевой дед. Серега всерьез ревновал его к Лидочке — пухленькой медсестре, что держала его за руку на операции. Так уж протекала больничная жизнь. В Лидочку влюблялись все, потому что за руку ей приходилось держать каждого оперируемого пациента. Вот и дед уже не раз пытался ее приобнять, чмокнуть в ладошку. Серега давно забросал бы его подушками, да тоже жалел. У себя на даче дед Семен чистил грядки, споткнулся о древесный корень и бацнулся головой в чугунную ванну. «Чуть мозги не расплескал, — весело пересказывал он. — Часа три пролежал без сознания, потом ползком добрался до дороги. Там меня чуть было не переехали, смеркалось уже, — мало ли что там валяется. Спасибо, тормоза у машины добрые оказались — в паре сантиметров встал! В общем, подобрали-обобрали и в больницу»… Дед жизнерадостно смеялся. Вероятно, действие наркотических лекарств, вкачиваемых во время операции, у него затянулось…

Слева от Сереги томился выздоравливающий Боб, парень лет двадцати, длинный и непутевый. То есть звали его Борисом, но сам он представлялся как Боб, — наверное, Бобом и был по жизни. Потому что попал сюда за прыщи и фурункулы. Выдавливал их почем зря и довыдавливался, дурила. В один прекрасный день получил заражение крови и чуть даже не помер. Когда добрался до травмпункта, голова у него напоминала хороших размеров арбуз. Ни слышать, ни говорить этот умник уже не мог. Полная, короче, гангрена.

Сейчас, впрочем, у Боба все нормализовалось — и стул, и речь, и даже физия. Неделя очищающих процедур вновь превратила его в человека. И конечно, парень вовсю уже ковырял какими-то щепочками в ушах и зубах, прицеливался к шелушинкам на лице. Врачи в сотый раз твердили ему об опасности выдавливания угрей и прыщей, но удержаться Боб был не в состоянии. Пальцы его сами искали что бы такое почесать, сцарапать и выдавить. Конченный, в общем, был человек.

Кстати, именно Боб подсказал Сереге один из вариантов мести. Прыщи — это ведь прежде всего загрязненный кишечник, — твердили доктора, а раз так, то пациента следует пичкать слабительным. Чистили, в общем, Боба, как могли и умели. Ему это, само собой, не нравилось, да и кому понравится? В любой момент посреди самого жаркого спора он мог, вдруг, вскочить с койки и семенящим шагом ринуться вон из палаты. Лицо у него при этом делалось бледно-лиловым, глаза обретали собачью сосредоточенность. Словом, лекарство Бобу давали хорошее. Что называется — внезапное. Именно это лекарство Серега и задумал спереть однажды у медсестер. Ну а после в школьной столовке всыпать все это в компот Стасу и малость подождать. Потому что если сработает посреди урока — да еще у грозной Авроры, что вела у старшаков этику и никого обычно в туалет не отпускала, то шутка выйдет замечательная.

Хотя… Все равно мелконькая получалась месть. Типа, подножка из-за угла, а такие заугольные пакости вряд ли кого-нибудь красят. Можно, конечно, подойти и шаркнуть по роже водяной бомбочкой — прилюдно. Только чтоб в бомбочке не вода была, а какие-нибудь чернила. И пусть потом отмывается.

А лучше всего аппарат изобрести, чтоб встал под него — и на час-полтора превращаешься в супермена. Чтобы пресс титановый и кулаки, как у Кости Цзю. А на переменке у тех же гаражей да при свидетелях честно подвалить один на один. Стас, конечно, тот еще буйвол, — кирпичи, наверное, выковыривает из стен, но против Цзю обломается. Серега почти воочию видел, как подходит к Стасу, как с улыбкой качает головой. Нехорошо, мол, куча-могуча. За носяру ответ держать придется… Тот, конечно, процедит в ответ какую-нибудь гадость, пошлет, скажем, — и раз! Момент истины! А после — гостинец в ухо! И тут же третьим в брюхо — с красивым крюком по печени. Стас хрипит, валится, и тут же кто-нибудь из своих подскакивает, громко начинает считать, но считать бессмысленно, — нокаут чистый. «Куча-могуча» растеклась, лежит, не шевелится. И тогда уже момент истины номер два — тот самый, что зовется звездным. Под сотнями восторженных взоров, покачивая по-кукольному расставленными руками, точь-в-точь как у Сильвестра какого-нибудь Сталлоне, Серега неторопливо вернется в школу. А там уже и шепотки полетят за спиной, и губки начнет кусать пунцовая от осознания собственной вины Анжелка…

Серега вздохнул. Увы, грезы — это всего лишь грезы. До истинных боевых гроз им, к сожалению, как до луны и до солнца.

Чижа в наушниках сменил Никольский, затянув почти классическое: «Когда поймешь умом, что ты один на свете»… Вообще-то Никольского Серега любил, но сегодня решительно перескочил на десяток песен вперед. Потому что одиночества не было, — после операции он это знал совершенно точно. Близкие искры и звезды парили справа и слева, стоило только протянуть руку. Те же Боб с дедом Семеном за три дня совместной лёжки стали почти родными. Вчера вот приходил Антон, а сразу после него приехала мама с пакетом пирожков и литровой банкой киселя. Пирожки, правда, в горло не лезли — после операции было еще больно, но кисель Серега уконтрапупил с большим удовольствием. И на коленях у мамы тоже успел полежать. Совсем как в детстве. А она, похоже, была и рада. Где еще урвешь минутку, когда взрослого сына можно приласкать да погладить. Они поговорили о школе, о Ленкиных успехах, немного повспоминали о прошлом. Ужас, конечно, но у Сереги, оказывается, было уже свое прошлое — далекое и не очень, счастливое, в котором обитал еще живой отец, и буднично-нелепое — с отчетливым привкусом слез, с вечерним бдением за уроками и бессонными ночными часами, когда вспоминалось больше, чем мечталось.

Словом, назвать больницу курортом было нельзя, но унывать Серега не собирался. Нос его чудовищно распух, постоянно болела голова, после капельниц бешено тянуло в туалет, и тем не менее бодрое настроение мальчугана не покидало.

Странная, в общем-то вещь — лежать в больнице и радоваться собственной слабости. Ведь будили-то по-фашистки — ровно в шесть утра! Заставляли переворачиваться на живот и подставлять задницы под больнючие уколы. А потом начинались капельницы с турундами, утренние и дневные осмотры, на которых Серега крепко жмурил глаза и шипел, чтобы не заорать.

— Прямо как кобра! — хохмил главный хирург и продолжал копаться в Серегином носу. Не пальцами, понятно, — жуткими своими железками. Серега не сомневался, что в прошлой жизни эскулап был искусным палачом, а теперь вот замаскировался под хирурга. Всякий раз мальчугану хотелось пробежаться пару раз по потолку, боднуть хирурга в могучую грудь и выскочить в окно. Однако он терпел, как партизан, стоически утирал капавшие с подбородка слезы, а позже, выходя в коридор, счастливо улыбался. После перенесенных мук жизнь блистала и переливалась особенно ярко.

И еще… Серега понял, что влюбчив. Прямо как заяц какой. Вся больница любила медсестру Лидочку, и он тоже успел ее полюбить. Увы, не любить Лидочку казалось невозможным. Конечно, образ феи ей придавала больница, и уже не раз Сереге приходила в голову циничная мысль о том, что, возможно, вне больницы Лидочка становилась серенькой и заурядной девчушкой. Все равно как Золушка после полуночи. Наверное, и кавалеров у нее «на воле» не было. Потому что была она толстенькой и иксоногой, потому что стремительно краснела от любого пустяка. Однако здесь, в больнице, работали иные магические правила, и согласно означенным правилам статус Лидочки повышался до бесспорной королевы. Белая шапочка, широко расставленные глаза, русые, убранные в косу волосы превращали ее в само совершенство. Кстати, коса у Лидочки была вполне приличной — длиной чуть ли не до поясницы и толщиной — в руку. В детстве, наверное, таскали за эту косу все, кому не лень. Теперь же косой восхищались. И Серега тоже восхищался.

В школе когда-то они учили стихотворение: «Унылая пора, очей очарованье…» — ну и что-то там дальше про прощальную красу. Они декламировали: «косу» — и дружно при этом смотрели на Катю Елькину с ее русой косой-красой. Но коса Лидочки была вдвое длиннее и втрое толще. Куда там Елькинской косице! Ужик рядом с анакондой! И неудивительно, что Сергей был по-пушкински очарован. Белой шапочкой, аккуратным, всегда выглаженным халатиком и косой набекрень. То есть косу Лидочка все время поправляла, свешивая то вправо, то влево, но коса никуда и никак не желала помещаться — все равно как хорошенький удав-боа, переброшенный через плечо. За такую косу и дергать-то казалось неприличным — разве что взять на руки, украсить бантом и ласкать, гладить, точно шелковистого, теплого кота.

Конечно, оставалась еще Анжелка — предательница и выдра, променявшая Серегу на шашлыки, но такие раны так просто не затягиваются. Все-таки не фурункул, чтобы взять и выдавить. Один вон попробовал, — и что вышло? Гангрену схлопотал. А тут — чувство. Наверное, даже настоящее. Так что об Анжелке Серега старался не думать. В снах, конечно, видел и вновь растекался мороженым по летнему асфальту, а наяву стирал ластиком и с удовольствием отвлекался на косу Лидочки, на Антохин музон…

Дверь приоткрылась, и Серега распахнул рот. То есть, рот у него по причине турунд и так было все время распахнут, но тут, видимо, растворился еще шире. Потому что в палату вошли Гера и Ева.

 

Глава 4

Конечно, они тоже принесли ему гостинцев, но главное, что пришли вместе, и это было неожиданно. Само собой, Геру Серега ожидал — даже ни грамма не сомневался, что верный дружок зайдет проведать, однако появление Евы его смутило. Лидочка только-только поставила ему капельницу, так что ни сесть, ни встать он не мог. Приподняв голову, Серега выдернул пищалки из ушей, выключил плеер, поспешно пригладил на голове чертов вихор.

— Привет, герой!

— Привет… — он бестолково заметался взглядом. — Там вроде есть пара табуретов…

— Да ты не дергайся, мы найдем место, — Гера преспокойно кивнул Бобу и деду Семену. — Я Гера, а это Ева. С соседом вашим немного поболтаем.

Дед Семен улыбнулся, Боб деликатно поднялся, подхватив какую-то книжонку с вампирьей рожей на обложке, вышел в коридор.

— Вот, короче… Пришли навестить, — Гера бухнулся на кровать Боба, поставил пакет на пол. — Яблоки принесли, банку с персиками. Ты вроде любишь.

— Спасибо…

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Ева.

— Терпимо. Дышать только непривычно. Все равно как рыба без воды.

— Да уж, представляю себе… — Ева присела на Серегину койку, выпростала из своих длиннющих рукавов худенькие кисти, осторожно взяла его за руку. Серега даже задохнулся. Неужто они все так умеют? В точности ведь повторила движение Лидочки! И непрошено застучало-заколотилось в ушах сердце, — как-то уж само так вышло. Серега понял: еще немного — и он влюбится. На этот раз уже в Еву. Получалась какая-то чехарда. Вчера в одну, сегодня в другую, а завтра в третью? Или так действовали на него здешние лекарства?

— Долго еще тут проваляешься? — поинтересовался Гера.

— Хирург сказал: дней десять, — заторможено произнес он. — Кости, конечно, не до конца срастутся, но обещают выписать.

— Значит, точно, не помрешь? — разочарованно протянул Гера. — А то мы всем говорим, что Стас тебе череп проломил.

— Обрадовался… Только нос с перегородкой, — Серега покосился на Еву. — Плюс сотрясение. Небольшое, правда.

— Это хорошо, что небольшое. Мозги в нашей жизни еще пригодятся, — Гера оглянулся на деда Семена, перешел зачем-то на шепот: — Ты знаешь, какой кипеш поднялся потом? Стаса-то в СИЗО засандалили.

— Да ну?

— Как раз к брату и попал. Я даже хотел шепнуть, чтоб его там почморили немного, а его — бэмс! — и выпустили. Типа, на поруки. Тренер бумажку от мэрии выпросил, и родичи свои каналы подключили. Он же юниор, блин, чуть ли не первый кандидат в сборную России!

— И что?

— Ничего. Могли вообще все в ноль списать. Да твоя мать на дыбки поднялась — тоже сделала ход. Сюда прибежала, врачей обошла, получила полный букет бумаженций на твой счет. Типа, переломы-гематомы, все с печатью и нужными подписями. Мы с Антохой, между прочим, тоже заявы написали. Аж в трех экземплярах! Ну и пошла-покатила телега.

— Какая телега? — не понял Серега.

— Такая… Уголовное дело завели! Избиение с причинением особо тяжких телесных повреждений.

— Какие там тяжкие-то…

— Нормально все! Чё ты тушуешься! — Гера фыркнул. — Другого вообще могли угробить. Хорошо, у тебя шарабан железобетонный! А если бы он, гад, первоклашку какого начал месить, прикидываешь? Это своими-то кувалдами! Знаешь, сколько он от груди жмет? Пацаны говорят — штангу под двести кэгэ на три раза! Короче, совсем крыша съехала. Юниор хренов. Чего он вообще на нас кинулся?

— Ясно чего. Ему штукатурка на затылок шмякнулась.

— А ты при чем? Ты, что ли, эту штукатурку кинул?

— Нет, конечно…

— Вот и не фиг быковать. Олимпиец, блин! Разобрался бы сначала, у нас спросил… Короче, матушка твоя нормально сработала. И отчим письма куда надо заслал…

— Вообще-то мама вчера забегала, но ничего такого не рассказывала.

— Правильно! Чего сына зря дергать. Мамы на то и мамы, чтобы уродов разных в чувство приводить…

А в чувство она его, действительно, привела. Серега в очередной раз бешено скучал — бродил по больнице сомнамбулой, ничего не видел, не слышал, а тут вдруг Ленка своей обычной припрыжечкой навстречу и мама… Ленка, правда, рассмеялась, разглядев «бивни» брата, но это его только повеселило. И всю тоску Серегину как рукой сняло. Потому что нахохотался над Ленкиными историями, потому что снова полежал у мамы на коленях…

— Не-е, она у тебя молоток! — Гера хмыкнул. — Я прямо не ожидал. Такую карусель замутила! Теперь фиг у них это дело с рук сойдет. Не отмажутся.

— Вот, черт! — Серега разволновался. Такого поворота он не ожидал. Еще и Ева продолжала держать его за руку. То и дело с испугом посматривала на иглу, прячущуюся в вене и снова успокаивающе поглаживала. Жалела, что ли? Серега никак не мог разобраться в своих чувствах. Но было приятно. Скорбящий друг, рыдающая героиня, — ну и он, герой, понятно, весь из себя раненный. Все как в глупых фильмах.

— А попробуют отмазать, так Антоха штуку одну придумал, — продолжал обвинительную речь Гера. — Знаешь, как в мультяхах про Дикий Запад, — там еще листовки расклеивали с надписью: «wanted…». И имя, значит, какого-нибудь бандюгана.

— Стенд: «Их разыскивает милиция», — более доходчиво пояснила Ева Оршанская.

— Во-во! Антоша фото этого гамадрила возьмет, — его ж у нас на всех стенах вывесили — гордость, блин, школы! — и сканернет незаметненько. Потом перешлепает на такую же листовку, но с другим текстом. Типа, разыскивается особо опасный маньяк. Нападает на детей и прочая фигня… А после развесим по всему городу — в метро там, на заборах, в троллейбусах.

— Это, пожалуй, чересчур, — усомнился Серега.

— А тебе париться здесь не чересчур? Носяра, как у слона, иглы вон в вены загоняют, — а вдруг пузырек с воздухом попадет? Дойдет до сердца, и копец!.. А что? Я читал про такое!

Все трое уставились на систему. В колпачке фильтра часто капало, прозрачный, сбегающий к руке проводок был девственно чист, никаких пузырьков в нем не наблюдалось.

— Все равно, — пробурчал неуступчиво Гера. — Вон какой носяра! А вдруг таким и останется?

Серега испуганно покосился на Еву.

— Все нормально, — успокоила она. — Совсем не так страшно, как он говорит. А через месяц-другой совсем придет в норму.

Она говорила со спокойной уверенностью, и Серега ей поверил. В хорошее всегда верится быстро.

— Ладно, с этим гадом я сам разберусь. Тоже есть кое-какие идейки.

— Идейки? — заинтересовался Гера.

— Ага. Но об этом как-нибудь потом. Лучше расскажите, как там наши?

— Какие еще наши?

— Ну-у, Клавдия, класс…

— А чего… Тоже в откатку пошли. Сначала-то про бойкот шушукались, а потом про тебя со Стасом узнали и заткнулись. Кое-кто, понятно, радовался поначалу, — ну так что с них взять, — идиоты же. Клавдия нюни разводит, ты ведь знаешь ее. Ей одного Кокера хватало, чтобы до кондратия дойти, а тут вон какая париловка началась. Аврора на собрание приходила, сходу всем по морде надавала. Указкой по столу раз пять треснула. Мы думали — сломается, а ни фига. По-моему, у нее теперь из стеклопластика, — хитрая, блин.

— Экономная, — вставил Серега.

— Ага… Орала, понятно, как заведенная. Ничего, конечно, не доказано, но она же не полная дура, чтобы фуфло Сэма за правду принять. Короче, сказала, что все козлы, что позорим школу, что с такими, как мы, звания лицея никогда не получить.

— Да уж, в лицеях взятки совсем другие. Ей тоже, небось, хочется на джипаре раскатывать… — Серега встрепенулся. — То есть погоди! Это что же, она про нас троих говорила?

— Да не-е, вообще про всех. Типа, собирательно… — Гера переглянулся с Евой. — Правда, оставляла после уроков. Меня с Антохой, Еву вон пригласила. На это, как его… Конфе… Конфиденциальный разговор, в общем. Прикинь, с чайком подкатывала, «Ассорти» коробку распечатала. Антоша, молодец такой, штук семь слопал, а мы только по паре. Ничего, вообще-то. Вкусные…

— Да ладно тебе с конфетами! Зачем оставляла-то?

— Затем, что под Маргошу канаву рыла. Просила по чесноку все рассказать — вроде как и что там было на самом деле.

— Ну и что, вы ей рассказали?

— А что нам терять, кроме цепур? Все и повторили, как ты сказал. Маргоша нормально пришла — по часам и минутам. И ветеран, значит, не опаздывал. Тоже чай трескал, правда, без конфет. Конфеты ему потом подарили.

— А что Аврора?

— Ну, ей это не понравилось, конечно. Хотела, видно, на Сэме проехаться. Все ведь в масть выпадало. Урок сорван, у Марго — маразм со склерозом, стало быть, всех в навоз, а ее, раскрасавицу, — на трон!

— Во ведьма!

— Ну так! Хитрая корова. Вчера, как завертелась вся эта байда, за шиворот меня поймала. Уже с другого угла пыталась подрулить…

— Ну? — Серега нервно сглотнул, потому что руку его снова погладили. Может, машинально, а может, и нет. Трудно нормальному мужику на мужицкие темы разговаривать, когда такое вот поглаживание…

— Во-первых, спрашивала, что делали в туалете у малышей — да еще после уроков. Ну, я веником прикинулся. Типа, нормальные дела, туда-сюда. Туалет — это ж дело интимное.

Ева хмыкнула.

— А чего? — вытаращился на нее Гера. — Может, у Антохи запор? Что, нормальный человек не имеет права на запор?

— Один — да, но чтобы сразу у троих…

— Зачем у троих… Мы это… Помогать пришли. Товарищу…

Теперь уже рассмеялись все разом, включая даже деда Семена. Тоже, видать, подслушивал. Не затыкать же, в самом деле, уши.

— Ладно… Что еще спрашивала-то? — свободной рукой Серега осторожно потрогал потревоженную турунду. Смеяться ему было пока рановато.

— Еще про штукатурку спрашивала. Зачем, мол, отламывал, зачем кидал.

— Я, что ли?!

— Ага. Прикинь, шустрая такая, — и здесь хотела провернуть маховичок. Ей же из ментовки звонили, даже следователь приходил, беседовал. Молодой такой, тощий. Щенок, короче. Я думал, с нами перетрет, а он сразу в учительскую нырнул.

— Но мысль Аврора Георгиевна подкинула здравую, — неожиданно сказала Ева.

— То есть? — Гера с Серегой воззрились на нее с удивлением.

— Насчет штукатурки, — коротко пояснила девочка. — Кто-то ведь отломил ее, а потом бросил. Не сама же она угодила Стасу в затылок?

— А если сама? Сосульки вон — тоже падают.

— Мы говорим не про сосульку. Упал кусок штукатурки. И не просто упал, а в нужный момент и в нужную точку. Лично я в такие совпадения не верю.

Серега переглянулся с Герой. Лица у обоих вытянулись. Было странно и где-то даже обидно сознавать, что такая простая логичная мысль первой пришла в голову не им, а девчонке.

 

Глава 5

Когда начинается грусть? Лет в десять, в двадцать или в семьдесят? Точного ответа Серега не знал, однако предполагал, что у всех это происходит в разные сроки. И первые слезы — это точно еще не грусть. Почему? Да потому что первые слезы, как и первые сопли, могут случиться в грудничковом возрасте. Кстати, как и первый смех, который мало чего общего имеет с чувством юмора. Скажем, в годовалом возрасте Серега в голос хохотал над снующими по балкону голубями. Те вроде ничего и не делали такого — гугукали себе, клевали какие-то крошки, чистили перьями клюв, а он раскачивался у окна и гоготал во всю ивановскую. Родителям и гостям, понятно, такое поведение казалось забавным, но где тут, спрашивается, чувство юмора?

Или вот друг Антон в один не самый прекрасный день тоже вдруг осознал, что настоящим «битлом» ему никогда не стать. И, осознав, затосковал. Дня на три или даже четыре. Конечно, это был шок — реальный, со всеми вытекающими ручьями. Потому что любой рок-певец обязан быть худым, подвижным и при любой возможности бешено трясти со сцены патлами. То есть лысые певцы тоже порой встречаются, но среди рок-элиты их что-то не видно. Кое-кто утверждает, что великий Меркьюри в финале все-таки подстригся под ноль, но зри в корень, как говаривали древние, — начинал-то он с буйной шевелюры!

Короче, там, где голос и успех, непременно должны быть длинные пряди с худобой и джинами в обтяжку. Антон же с самого рождения страдал от избыточного веса, а волосы у него были ровненькие, стрижка — коротенькой. На длинный кудлатый причесон папаша Антона наложил жесткое табу. Под страхом лишения карманных денег и всего прочего наследства. Папахена своего Антон уважал и боялся, а посему на карьере нормального «битла» ему пришлось поставить крест. Однако главная его грусть крылась все-таки в другом: Гера, которого Антон не переносил органически, всеми положенными битловскими качествами обладал в полной мере. То есть пел и играл он так себе, зато был худ, гулял в поношенных джинсах и шевелюру имел роскошную. Конечно, не такую густую, как у Дассена или Анжелы Дэвис, но тоже вполне симпатичную. И как Серега любовался Лидочкиной косой, так некоторые из девчонок нет-нет, да и поглядывали на Герины волосы. Сергей никогда не расспрашивал Антона про все эти вещи, однако понимал: повод для грусти у товарища имеется. Повод серьезный. Повод достойный.

И все-таки…

Если толковать о самом Сереге, то подобных поводов у него набиралось с избытком. Как он полагал — даже через край для его неспелого возраста. Потому что была ранняя и неразделенная любовь, была кончина отца. Даже этих двух поводов могло хватить с избытком для любой самой протяженной хандры, однако новый учебный год, видно, решил доконать подростка. Сначала его кинули одноклассники, потом измордовал Стас. Такой вот осенний дуплет! В итоге Серега вынужден был шататься по больничным коридорам и главное удовольствие находил в лицезрении Лидочкиной косы. За эту удивительную возможность он и помещение процедурной почти полюбил. Именно там чаще всего можно было застать Лидочку. Конечно, туда заходила масса прочих конкурентов-пациентов, но Сереге почему-то казалось, что к нему Лидочка относится особенно благосклонно. И улыбалась чаще, и уколы старалась делать легкие, и даже смотрела как-то задумчиво.

В этот день он написал ей три письма. Все три были посвящены чудо-косе и перепевали одинаковыми словами одинаковые охи-ахи. Потому и были в конце концов изничтожены. Сергей постарался разорвать их на кусочки помельче. Чтоб не склеил потом никто воедино, не прочитал и не умер со смеху. В общем, поработал не хуже европейского шредера, а бумажные останки бросил аж в два разных унитаза. Аккуратно спустил воду тут и там. Для пущей конспирации.

Конечно, можно было дать Лидочке послушать какую-нибудь из лирических композиций — тех же «Квинов» или песен «Секрета», но в последнюю минуту Серега засомневался. Не потому что очень уж старый музон, — дело тут было даже в другом: брякая однажды с Антоном на гитарах и поочередно прослушивая фрагменты из различных концертов, они пришли к удручающему выводу: рок-н-ролл умер, и это следовало принять как факт. Лохматая и сладкая судорога, что, народившись в Европе, пробурлила по миру волной битломании, увы, очень скоро сошла на нет. Обычный жизненный цикл, если разобраться: бабахнула, как тунгусское чудо, семь-восемь раз обогнула вихрящимся ветерком планету и, выдав сотенку-другую классных рок-команд, испустила дух.

Лучшие из лучших теперь только подражали и компилировали. Так полагал премудрый Антоша, и Серега вынужден был с ним соглашаться. «Морус-виванди», «Блэк стопс» и «Ария-гром» — все, кого они включали в последнее время, выдавали подозрительно знакомые интонации. И, покопавшись в памяти, несложно было вспомнить, откуда вырвана та или музыкальная фраза. Из тех же «Скорпов», из «Назарета» с «Джорджами», из «Битлов». Даже попса из «седых да ветхих» порой откровенно потрясала воображение. Антоша принес раз Сереге оцифрованные записи Риккардо Фольи, специально включил одну из песен, — так Серега чуть со стула не упал. Потому что посреди музыки, приятной во всех отношениях, справа подошла девушка и шепнула что-то в самое ухо. То есть эффект был просто ошеломляющий. Серега даже голову развернул к «девушке». Ведь ясно слышал — шаги, шепот, даже дыхание! Похожую фишку обнаружили позднее у «Скорпов», но у Фольи это было сделано сильнее. Как бы то ни было, но те древние ребята не просто блажили и били по струнам, — они еще и работали со звуком, мозгой шевелили, пытались оглушить фантазией. При этом думали, как лучше и интереснее записать, как расположить микрофоны, как добиться по-настоящему королевского звучания. У старика Блэкмора гитара стонала и плакала, «квины» с «битлами» оттачивали многоголосие, даже ритмичный дискач «Чингисхана» поражал уровнем стереоэффектов. Запись казалась настолько объемной, что, зажмурившись, мальчишки точно могли рассказать, где и с какими инструментами расположились оркестранты.

К сожалению, все уплыло в далекое прошлое. Вместе с «плотиком» Юрия Лозы и знаменитой «Yellow submarine». Теперь музыку не писали, а снимали. Как видеоролик, как очередное «ледовое шоу». Надирали готовых сэмплов, воровали тут и там куски посмачнее, а после на туповатых «кордах» кроили подобие мелодии. Полный и безоговорочный абсурд! — как определял эрудит Антоха. То есть сколачивали на компах грубоватый скелет, словно пластилином обмазывали наспех сляпанной аранжировкой, а после всю эту мертвечину повторяли в студии на живых инструментах. Создавали, короче, звуковых зомби. И те бродяжили по миру, шараша по ушам, вовсю клонируя себе подобных. А уж про горе-фабрикантов — этих симпатичных лягушат из аквариума — не стоило даже поминать…

Кстати, если толковать о Моцарте, Листе и прочих динозаврах Средневековья, то сочинять в их манере теперь даже не пытались. Серега никому не признавался (стыдоба ведь!), но от Листа он форменным образом приплывал. Почти так же, как от Шопена с Глюком. Может, потому и слушать этих ребят было особенно грустно в отличие, скажем, от того же «Океана Эльзи» или «Агаты Кристи». Почему? Да потому, что Серега отчетливо понимал: можно тянуться за Бутусовым и Шевчуком, за Цоем и Земфирой, но за монстрами из семейства карповых, типа того же Баха, Паганини и Моцарта, им никогда не угнаться. Ни в реалиях, ни даже во снах. То есть сыграть что-нибудь попроще — на уровне «Машины..» или группы «Браво», им тоже, скорее всего, не удастся, но здесь хоть пропасть была не столь обширной. Классика же стегала плетью наотмашь, все равно как охранник-стрелец, сидящий на задке проносящейся мимо царской кареты. Знай, мол, место, холоп! Не суйся рылом в калашный ряд.

Словом, в успехе музыкальной атаки на Лидочкину нежную душу Серега отнюдь не был уверен. Может, и стоило рискнуть — взять да подкатить с плеером, но медсестра могла не понять. Как ни крути, плеер — это не букет и даже не чупа-чупс. Еще пластмасски в уши надо совать. Не всякому такое понравится. Поэтому, в сотый раз прокручивая ленноновскую «Twist and shout», Серега продолжал ошиваться близ процедурной, боковым зрением силясь заглянуть в скупую дверную щелочку. Иногда там и впрямь проблескивала чудо-коса, но чаще мелькали чужие задницы, ампулы с обломанными клювиками и комариные жала шприцев.

Увлеченный своим непростым занятием, Серега не заметил появления неожиданного гостя, а когда заметил, было уже поздно. Вернее, очнуться его заставил Боб. Подойдя вплотную и, не сумев докричаться сквозь рокот наушников, соседушка тронул Серегу за рукав, дипломатично кивнул через плечо.

— Гость! — гаркнул он. — Гость приперся, тетеря!

Мальчуган выдернул из ушей пищалки, шагнул в сторону, чтобы рассмотреть гостя, и ноги у него подкосились.

На миг возникло желание юркнуть в ту же спасительную процедурную, а то и вовсе, развернувшись, припустить во всю прыть по коридору. Но Серега не побежал. Черт его знает почему. Может, потому что рядом находился Боб, а может, понадеялся, что его не станут метелить повторно — на глазах пациентов и всего врачебного персонала.

Между тем Стас развернулся к Сереге всем своим могучим корпусом и, подобно танку КВ, медлительно тронулся по коридору.

— Если пойдете болтать в палату, я могу здесь подождать, — рыцарски предложил Боб. Обилие всевозможных гостей явно поднимало Серегин статус в его глазах. А тут еще такой слоняра приперся — любой зауважает!

— Да нет, ты бы лучше в палате… — невпопад ляпнул Сергей. — То есть, если хочешь, конечно.

— Нет, спасибочки, я лучше к нашей русалке загляну. Скажу, что голова болит, поясница ноет, — пусть полечит… — нервно ковырнув подбородок, Боб напустил на лицо страдальческое выражение и, потянув на себя дверь, шагнул в процедурную.

Ловелас хренов! Предатель непонятливый!..

Серега проводил его взглядом обреченного. Так вот и разбегаются трусливые свидетели. А после того, как преступление совершено, лицемерно разводят ручонками и недоумевают. В самом деле, кто бы мог подумать! — пришла горилла и придушила бедного мальчонку. А с виду нормальная такая горилла была — с шерсткой на груди, в брючках отглаженных, даже без колечка в носу…

Серега машинально сунул руку в карман в поисках оружия. Как бы помог ему сейчас какой-нибудь завалящий браунинг. Пусть даже дамский, самого птичьего калибра! Но в кармане ничего, кроме плеера, не было. Ни ломика, ни топора, ни даже перочинного ножика, чтоб зарезаться.

 

Глава 6

— Привет! — прогудел Стас. Неуверенно как-то прогудел, с извиняющимися нотками — точно пароход среднего тоннажа. Да и глазки суперборца виновато скользнули в сторону. Серега тут же понял, что бить его не будут. По крайней мере, не сейчас и не сегодня.

— Привет… — настороженно откликнулся он.

Стас, набычившись, поглядел на разгуливающих по коридору пациентов, обернулся за спину.

— Красивая тут у вас медсестра. Такая вся из себя… — он неопределенно шевельнул плечом. — Никогда таких кос не видел.

Серега безмолвно скрестил на груди руки. Удобная такая поза — типа, Лермонтов на дуэли. Как раз для щекотливых ситуаций, а данная ситуация была именно такой.

— Может, это… Отойдем, где потише, — предложил гость.

— По-моему, и здесь тихо, — Серега продолжал стоять гордым Фениксом. Или посохом? Словом, торчал себе восклицательным знаком. Прямо посреди коридора.

— Понимаешь, разговор у меня к тебе, — Стас шумно вздохнул, огромной пятерней поерошил ежик волос на голове. Волосенки у него были жиденькие, не вьющиеся — еще даже похуже, чем у Антоши. Явно не для сцены. Серега внимательно посмотрел на них, и чуть было не поморщился. В самом деле — огромный парнище, а мнется перед ним — заморышем. Приплелся ведь ради чего-то. Вон и пакет притащил. Неужто опять какие-нибудь яблоки? Сереге стало противно. Все было ясно наперед. Прищучили олимпийца, вот и заявился. Решил, что угостит фруктами, извинится, и сразу его простят — такого большого, красивого, ни в чем не виноватого.

— Ты чего пришел-то? — собравшись с духом, поинтересовался Серега. — На нос мой полюбоваться?

Стас не ответил, но покраснел. Совсем как провинившийся школяр.

— Как оно? Сильно болит? — неловко промычал он.

— А ты думал, нет? Могу снимок показать. Мне его на память обещали подарить.

— Да кончай ты… — Стас издал шумный вздох, снова отвернулся. — Подумаешь, нос. Мне, может, тоже много чего ломали. Я ведь не жалуюсь.

— Тебе? Ломали? — Серега удивился. — Тебе-то что можно сломать?

— А ты думаешь, я сейф бронированный?

Серега ничего на это не сказал, хотя именно так и думал.

— Руку вон правую в двух местах ломали, — Стас приподнял свою лапищу. — Первый раз — во время броска, а потом, когда на болевой брали. Я еще терпел, дурак, думал вывернусь, а оно — раз, и хрустнуло. Прямо там же на матах и отключился. А потом в ребра плечом боднули… Это уже на соревнованиях. Главное, до конца доборолся, победил даже, а дома температура подскочила, дышать стало больно. Тоже на рентген повезли. Просветили, — и амбец: перелом трех ребер…

Это было неожиданно. Серега даже руки расплел. Здоровый амбал стоял в коридоре и рассказывал про свои болячки. Лермонтовская поза тут уже не катила.

— Как же ты борешься-то?

— А что делать? Так вот и борюсь. То в корсете хожу, то с шиной или гипсом, восстанавливаюсь, мазями разными руки-ноги тру. Это ж большой спорт, травмы — обычное дело.

— Я думал, у борцов только фурункулы.

— Не только. И кости трещат, и сотрясения случаются.

— Да уж… Значит, и по голове могут шарахнуть?

— Ну, кого, бывает, и по голове… — Стас снова поглядел куда-то в стену. Беседовать в коридоре ему явно не улыбалось.

— Ладно, отойдем на лестницу, — смилостивился Серега. — Там в это время никого.

Они миновали коридор, прошли мимо пишущей за столом Лидочки. Коса сбегала по ее склоненной спине, змеиным извивом цеплялась за спинку стула. Чуть задержав шаг, Стас покосился в ее сторону. Серега тут же пожалел, что выбрал правое, а не левое крыло. Какая разница, на какой из лестниц беседовать?

Они спустились на один пролет, и Серега по-хозяйски влез на широкий подоконник, Стас тоже вздохнул свободнее, поставил рядом пакет.

— Что там у тебя? Яблоки, небось? — съехидничал Серега.

— Да нет, — Стас смутился. — Ты же это… Болеешь. Я комплекс витаминов принес. Специально для восстановления. Нам такие перед соревнованиями дают. Микроэлементы там, минералы разные — помогает, в общем. Иммунитет опять же поднимает.

— С чего ты взял, что я возьму?

— А чего не взять-то? Полезно ж… — Стас снова пригладил свои волосенки. — Еще там это… Книга, в общем.

— Чего?

— Книга, говорю… Знаешь, я когда с ребрами маялся, в депрессняк впал. Тренер тогда здорово обозлился, сказал: все, кранты высшей лиге. Я и заскучал. Опять же — ни сесть, ни лечь, неудобная такая штука — эти ребра. И телек с компьютером задолбали. А тут тетка в гости пришла, — она у меня библиотекарем работает. В общем, принесла стопку книг. Я, конечно, все брать не стал, но одну приметил, — Стас засмущался. — То есть я с чтением не очень дружу, а тут как что-то нашло. Открыл потом, одолел первые страницы — и прилип. Пока не дочитал до конца, не отрывался.

Сереге стало любопытно.

— А что за книга?

— Ну… Называется «Таинственный остров», — пробормотал Стас и снова покраснел. — Это Жюль Верн. То есть книга, может, и детская, не знаю… Но меня цепануло. Я потом всего Жюля Верна из-за нее перечитал. И другое разное стал брать потихоньку… А эту у тетки стянул, себе оставил.

— Так ты ворованное мне принес?

— Почему ворованное? Я признался потом. Заплатил даже — в двойном размере. То есть такую же можно было и купить где-нибудь, но мне именно ее захотелось. Она ведь потрепанная, странички кое-где пожелтели, но такие даже интереснее читать.

— Осенние книги, — подсказал Сергей.

— Что? A-а… Ну да, вроде как осенние. А главное — уже видно, что ты не первый.

— И что с того, что не первый?

— Как что! — Стас даже удивился. Маленькие глазки на его блиноподобном широком лице запорхали белесыми ресничками. — Ее, может, сто человек прочитало! И все балдели. Разве не здорово?

— Ну, наверное… — Серега удивился еще больше. Разговор со Стасом разворачивался совершенно в неожиданном направлении. То есть не разговор даже, а сам Стас. Не за прощением даже пришел, а непонятно зачем. Стояли на лестнице и просто беседовали — прямо как товарищи какие!

— Я потом про эти дела разное слышал, — продолжал Стас. — Про ауру там, про поля разные… Будто, значит, если вещь кому-то до тебя принадлежала, на ней обязательно остается след. Невидимый, но вполне материальный. И вроде как если счастливый след, то и у тебя все пучком срастется, а если наоборот — рубаха там бомжевская или финка от беспредельщика какого-нибудь, то и у тебя все наперекосяк пойдет.

— Про это я тоже слышал.

— Ну вот, — Стас вымученно улыбнулся. — Книги — их ведь дураки не читают, верно? Это в комп любой урод может залезть — стрелялку потупее установить, а книга — совсем другое. Тетка моя, кстати, тоже на компьютеры бочку катит. Ругает, значит. А книги наоборот — защищает. Говорит, у них в книгохранилище все особую атмосферу чувствуют. Даже специально заглядывают, чтобы подпитаться, значит.

— Энергетика, — сказал Серега.

— Типа того… Я раз туда заглядывал — тоже что-то такое почувствовал.

— Правда, что ли?

— Ага. То есть спокойно так, хорошо… И тишина какая-то шелестящая.

— Как это?

— Да я сам толком не понял. Вроде нет никого, а закрываешь глаза, и кажется, что справа и слева странички шелестят. Я тогда даже подумал, что перед соревнованиями полезно в хранилище заходить. Чтобы, значит, не психовать, не нервничать… — Стас повел широченными плечами. — И с книгами та же история. То есть пока новьё, страницы там слипшиеся — все лажа. А вот когда выцветшие да истертые до дыр, их прямо глотать хочется.

Мимо проковылял мужичок с папироской в кулаке, приостановившись, покосился в сторону Стаса. Старшак обратил к нему широченное лицо, и куряка решил не задерживаться — пошлепал себе вниз.

— Короче, эта та самая книга. Жюль Верн… Если хочешь, то как бы могу подарить.

— Спасибо, — Серега пораженно кивнул. Он все еще не верил, что стоит и беседует с самим Стасом. Практически на равных.

— А в общем… Я, конечно, дурак. Привык с одногодками своими махаться. Там же всё в полную силу, ну и вот… — Стас прокашлялся в огромный кулак. — Я ведь детей в жизни никогда не трогал, опыта нет…

Серега усмехнулся. Про «опыт» это у Стаса хорошо получилось. Прямо конгениально! Опыт по избиению детей! Хотя, кто знает, наверное, были спецы, что могли похвастать и этим.

— Ты зря смеешься, я, правда, детей не трогаю. У меня и драк-то серьезных не было.

— Врешь! — вырвалось у Сереги.

— Честное слово! Я же всю жизнь таким здоровым рос. Одни кликухи чего стоили — здесь Сохатым звали, в секции — Слоном. Никто и не дергался даже. А если на татами или соревнованиях, так это совсем другое. Нормальная честная борьба. Есть, конечно, свои подлянки, но все в узаконенных пределах. Короче, хватает адреналина без драк. А тут… — Стас снова пожал плечами. — Короче, психанул. Каменюка-то крепко треснула по макушке — аж в куски разлетелась, а Ларка еще хохотать давай. Она надо мной вечно потешается…

Серега припомнил, что и впрямь была там одна девица. Мымра такая раскрашенная — в юбочке кожаной, в сапожках. Тоже, небось, у старшаков в роли Анжелки. И помыкает, верно, таким же манером.

В одну секунду Стас показался Сереге ближе и понятнее. Женщины — они ведь всюду одинаковые. И сердца нормальных пацанов для них вроде чайных блюдец. Типа, схватил и хряпнул о стену. Под ржание подружек. И счет, как пить дать, ведут, осколочки коллекционируют…

— Это я потом уж допер, что не ты бросил. Откуда-то с третьего прилетело. Или даже с четвертого, — Стас в очередной раз погладил макушку. — Вон шишак до сих пор пухнет. А если бы со второго, я бы, наверное, и не почувствовал.

Смешно он это сказал. Серега рассмеялся. Стас тоже улыбнулся.

— В ментовке потом мне омоновцы темную сделать хотели. Я же звезданул одного в запарке. Хорошо, знакомые отыскались. Тоже в секцию когда-то ходили. Но в камеру все равно сунули. Чтоб охладить, — Стас вздохнул. — И таким я там идиотом сидел, прямо не знаю… Хоть волком вой, хоть стены грызи. Сам прикинь, позорище-то какое! Статью отхватить за избиение малыша.

— Чего малыша-то!

— Ну, не малыша, конечно, но все равно… Тем более, не знал, что там с тобой. А вдруг ты вообще кони двинул? — Стас даже зажмурился. — Сидел там и трясся. Своими руками грохнуть мелкого! И как потом с таким жить? Ты вот лыбишься, а я в камере ночь не спал — так и пробегал из угла в угол. Чего только не передумал. Даже помолился пару раз за твое здоровье. Раньше, значит, первые места у Бога выпрашивал, а там о другом просил…

— Ты что, верующий?

— Ну… Не совсем, чтобы по-настоящему, — Стас отвернулся к окну. — Но что-то ведь есть. Должно быть… Люди-то вон какие, — за нефть дерутся, за чугун с алюминием, от нанотехнологий тащатся — нашли тоже радость в трусиках. И по телеку одно сплошное грузилово. Точно мы лохи какие. То есть лохи, наверное, и есть. Потому что терпим и смотрим. А смотреть-то и нечего, по большому счету. Как боролись в древнем Риме, так и теперь боремся.

— Федюня нам тоже рассказывал про Колизей.

— Во-во! Ты на болельщиков наших глянь — особенно на футболе. Хуже любого Колизея. Да и у нас такая же картина: я на магах ворочаюсь, а они на трибунах орут, пеной заходятся. Один раз банками из-под пива забросали, чуть глаз не вышибли. Зоопарк, короче. И ни фига, по-моему, с тех древних времен пор не изменилось.

— А техника?

— Что техника… Техника и в прежние времена нормальной была. Я вон в Германию на кубок Европы ездил, так нас в музей водили, арбалеты показывали. Работа штучная — без станков и микроскопов делалось, но так все отточено, отшлифовано! Гравировка — закачаешься! И лупит, главное, на двести-триста шагов! Вот такущую доску пробивает! — Стас показал пальцами. — Чем не современный винтарь? И про звезды древние знали не меньше нашего, и про здоровье. Операции на глаза проводили чуть ли не во времена шумеров! Так что — какой там, на фиг, прогресс. Сплошное обувалово…

— Компьютеров у шумеров все равно не было.

— Может, и хорошо, что не было, — мутно произнес Стас.

— Считаешь, что хорошо?

— А чего ж плохого?.. Я, знаешь, тоже поначалу балдел от всего этого треска. Радио, видаки, джи-пэ-эсы… Диски для своего железа десятками закупал. С тренировок прибегал, сумку в сторону — и сразу за комп. А потом шея заболела, представляешь? Впервые в жизни. И в школе учителя заныли. Уроков-то никаких не делал, играл только. Даже тренировки стал пропускать… В общем, стопорнулся, — Стас ненадолго замолчал, словно вспоминая. — Ну а потом как-то перемололось все. Хватило ума завязать. Собрал все игры в мешок и дружку оттащил. Поначалу мучился, конечно, — ломало даже, как нарка какого, но прошло, оклемался. Выигрыш-то чистый! И времени вагон, и башка свежая.

— Я об этом как-то не думал, — признался Серега.

— А ты подумай, — Стас оживился. — Или возьми лучше калькулятор и посчитай, сколько времени на всю эту чешую улетает. О деньгах я уже не говорю. Нам же специально диски с наворотами впаривают! Обычная игрушка типа «Тетриса» или другой байды много места не занимает. На сидюк таких сотню можно всандалить, а на дивидишник и вовсе под тысячу. Но им же дороже надо продать, вот и начинают к нормальным программам графику три-дэшную лепить, ломоту левую накручивать. И получается что-то вроде айсберга, только перевернутого вверх дном. Фундамент — нулевой, а наверху столько всякой фуфляндии, что в итоге и оперативка мощнее требуется, и камень пора менять, и видеоплату с винчестером, — Стас покачал головой. — Не-е, я, может, и тупой, но в этот лохотрон больше не играю. Лучше уж книги. Или какое-нибудь живое дело.

— Живое — это как?

— Да хотя бы походы! Друзья вон в горы летом звали. Я не хотел поначалу, хорошо, уговорили. Так я потом сидел на вершине — потный весь, усталый — и реально западал. Потому что такая красотища! И простор офигенный. Только и крутишь головой. Дышишь и надышаться не можешь. Никакие компьютеры рядом не пляшут! Даже близко не стоят. Следующим летом вот снова куда-нибудь ломанусь. Уже без уговоров…

Они замолчали, и Серега опять подумал о том, что подобной беседы со Стасом он никак не ожидал. То есть вообще про Стаса никто не предполагал, что он такой. Обычный бычара, стриженный под ноль качок, а такие особо не думают. Не должны думать. А он, как выяснилось, и книги читает, и горы любит, и вообще…

— А я вот в горах только раз и бывал, — признался Серега. — На Карадаге с отчимом. А по Уралу как-то и не получалось.

— Так в чем же дело! — Стас встрепенулся. Взгромоздившись рядом на подоконник, качнул своими толстенными ножищами. — Осень еще теплая, брусника с костяникой не отошли, грибов хватает. Можно куда подальше сгонять, а можно и здесь рядышком пошастать. Хоть на ту же Волчиху сходить или на Соколиный камень. А есть еще скалы Петра Гронского, Чертово Городище.

— А где лучше?

— Да сейчас везде красиво. Возьмем рюкзаки и сбегаем на выходные.

— Ты шутишь?

— А чего… У меня с напарниками как раз туго. Как-то народ в походы не очень рвется. Все больше в вузы готовятся или бабло припахивают. Правда, есть знакомый инструктор, — на дельтапланах летать учит. Тоже зовет, но там с моим весом непросто. Слишком тяжелых, как и слишком легких, не любят. Вот тебе, пожалуй, в самый раз будет, так что могу попросить… — Стас снова болтнул своими ножищами, неожиданно смутился. — То есть ты не думай, я не агитирую. Просто, если интересно…

— Конечно, интересно! — Серега энергично кивнул. — Только мне еще дней десять валяться с этими тампонами.

Стас покосился на его «бивни», чуть подувял.

— Да уж… — он опустил голову. — Меня, если честно, извиняться, к тебе погнали.

— Это я понял.

— Только я не подкатываю, ты не думай. Просто на самом деле, все по-дурацки получилось.

— Зато поговорили, — утешил его Серега.

— Поговорили, это верно…

Серега скосил глаза вниз? Стас покачивал своими кроссовками, он — больничными тапками. Но маятниковое движение почти совпадало. Точно у солдат, шагающих в ногу.

— Ты не переживай, — вздохнул он, — я поговорю с родителями. Попрошу, чтоб забрали свое заявление.

Стас поднял на него глаза, снова опустил, и в который раз за эту встречу, щеки его опалило румянцем.

— Я ведь не за этим приходил… — тихо сказал он. — То есть и за этим тоже, но это не главное.

— Потому и попрошу, — Серега с неожиданной отвагой хлопнул Стаса по могучей спине. — А приемчикам каким-нибудь научишь?

— Да хоть сальто-мортале! — Стас тут же выпрямил спину, улыбнулся от уха до уха. — Ты главное, поправляйся, а я маршрут подберу. Что-нибудь поинтереснее.

— И на дельтапланы можно?

— А чего нет-то? Поговорю с инструктором, он свой парень.

— Круто! А можно кого-нибудь из наших взять?

— Ну… Если надежные, если не будут охать да ахать, почему нет-то.

— Да нет, охать не будут, — Серега подумал об Антоше и добавил: — А будут, так мы их со скал сбросим. Как в древней Спарте.

— Чего так сурово-то?

— Сам же говорил, что прогресса никакого. Вот и будем жить по-честному, как в старые добрые времена.

Стас улыбнулся.

— По-честному — оно, может, и хорошо, а вот добрые старые времена — это миф и легенда.

— Ты уверен?

Стас сожалеющее кивнул.

— Добрых времен, Сергунь, боюсь, вообще никогда не было…

 

Глава 7

Будь у Сереги глаза на затылке, он сидел бы к Лидочке спиной и делал вид, что листает книжку. Но затылком он глядеть не умел, и это доставляло мальчугану массу хлопот. Приходилось бродить по коридору туда-сюда, выдумывать предлоги один другого глупее, попеременно изображать лицом то скуку, то деловую озабоченность.

А в общем…

Как люди знакомятся? Да никак. Не умеют они этого делать, и все тут! Потому и ходят по кабакам, расслабляются с бокалами в лапках, набираются отваги. А набравшись по самые ноздри, выбирают не тех, к кому тянет грудным магнитом, а тех, кто поближе и побезопаснее — то бишь, пострашнее и поглупее. И с этим потом живут — иногда до первого поворота-развода, а иногда целую жизнь.

Но если серьезно, ситуация и впрямь непростая. И спрашивается: что делать, если реальный пацан хочет познакомиться с реальной телкой?

Вариантов не так много, как кажется. Пацан-то, напомним, — реальный, не какой-нибудь там герой с обаятельным носом «ментовского» Казановы или со смотрящим набок великолепным шнобелем Бельмондо.

А потому вариант первый — застрелиться. Чтобы не терзать себя и не мучиться. Стреляться лучше из какого-нибудь фирменного пугача, желательно на симпатичном фоне, само собой, у нее на глазах. Она, конечно, ничего не поймет, но хоть погибнешь с иллюзией исполненного долга.

Вариант попроще — подгрести с независимым видом и что-нибудь эдакое спросить. Не про погоду, конечно, а скажем, про фенечку на руке или серьгу в ухе. Или, закосив под эстета, тонко похвалить новенькое тату, «так идущее к цвету ее волос». Кстати, про волосы тоже можно спросить, — свои ли, какого цвета и почем вообще обходится сегодняшняя покраска и завивка? Неохота интересоваться прической, — можно просто стрельнуть курева. Тупо и в лоб. Тут, правда, имеется риск лажануться, — не все ведь девчонки еще дымят. Да и стремно выпрашивать девчоночьи сигареты. Они, если курят, то сплошной «лайт», а мужику смолить «лайт» — все равно что шотландцу ходить в шортах.

Так что, если взвешивать да гадать, то лучше нет способа, чем подвалить на тачке, ногой распахнуть дверцу и предложить куда-нибудь прокатиться. Способ эффектный, практически безотказный. Правда, работает лишь при одном немаловажном условии. Тачка должна быть шикарной. Это во-первых. А во-вторых, она просто должна быть. В мало-мальском наличии.

А еще…

Еще можно зарегистрироваться на каком-нибудь дурном сайте вроде «Одноклассников» или «Одновузников-узников» и тупо ждать, когда в него заглянет она. А уж тогда не терять времени и, обстреляв десятком вопросов, скорее забивать стрелочку.

Словом, трудно знакомиться с незнакомыми. А уж знакомиться, когда вы знакомы, и вовсе полная труба. Повода-то нет! Ты ее знаешь, она тебя знает, — и ходите, как бурундуки, параллельными курсами, косите глазом и не знаете, что сказать, кроме «здрасьте» и «до свидания».

Кроме того, Лидочке было девятнадцать лет, Сереге недавно исполнилось четырнадцать. Арифметика простейшая: девятнадцать отнять четырнадцать — получаем пять, и эта разница его прямо убивала. Сестре Леночке было всего на год больше!

Конечно, можно было набраться терпения и подождать лет десять-пятнадцать, когда разница в возрасте будет не столь заметной, но ждать так долго (практически еще одну Серегину жизнь!) не хотелось. Лидочка была тут рядом, и что-то надо было срочно предпринимать.

Короче, Серега мучился. Бродил по больнице, осторожно поглаживал свои турундочки-бивни и, глядя в зеркало, с удивлением убеждался, что даже к такому жутковатому виду можно привыкнуть. Он, во всяком случае, начинал привыкать. Могла привыкнуть и она. Может, даже уже привыкла.

Нельзя сказать, чтобы Лидочка совсем не уделяла ему внимания, но все это входило в круг ее повседневных обязанностей. Раз в сутки она выдавала Сереге таблетки, утром ставила укол, вечером предлагала померить температуру. Температура у Сергея была, разумеется, повышенной, но градусник этого почему-то не показывал. Как не фиксировал и жара, раскаляющего щеки и лоб при одном только приближении Лидочки.

При этом Серега с философской отстраненностью понимал, что все происходящее — не что иное, как блажь, и свято место пусто не бывает. То есть другие, может, как-то обходятся без этого, а он не любить уже не мог. Слишком долго западал на Анжелку. Любовь стала чем-то привычным — вроде старой майки или затертых до дыр кроссовок. Не надел разок — и уже чувствуешь себя неуютно. Также получалось и здесь. Стоило образу школьной королевы затуманиться и размыться, как сознание потребовало немедленной замены. Незаменимых-то у нас нет! Вот и появилась Лидочка. С замечательной своей косой и легкими руками. А не было бы Лидочки, Серега нашел бы кого-нибудь другого. То есть, может быть, и нет, а может быть, и да. Но скорее всего — нашел бы. Или просто навоображал бы.

Короче, попахивало явной шизой и разбросанностью. Получалось, что Сереге подходила, в общем-то, любая симпатичная девчонка!

И сразу вспоминался школьный жуир и красавчик Женька — с его безвкусием и полным непониманием красоты. Стройный, кучерявый, он и телосложением напоминал Аполлона. Тоже ведь не искал, не копался! Да и зачем такому копаться? Девчонки сами прибегали и набрасывались со всех сторон. За что и почему валили иным пентюхам такие подарки, было неясно. Должно быть, еще одна ошибка природы, поскольку Женька своей внешности, конечно, не заслуживал. Потому что прогибался перед Сэмом, потому что не ввязывался в серьезные потасовки, потому что был, наконец, полным дебилом. Принцип — не иметь принципов — это было как раз про него. Соответственно, и дружил мосье Евгений с макаками вроде Гоши и Кокера. Но все равно был при этом симпатягой, чего уж там! Серега уже сейчас знал, что красавчик Женька без хлопот поступит, куда захочет. ЕГЭ там или не ЕГЭ, а сработает нормальный человеческий фактор. Придет в первый же вуз, выберет экзаменаторшу помоложе, улыбнется, и дело сделано. То есть симпатичных парней Серега перевидал за свою жизнь немало (он и себя временами считал симпатичным), но в случае с Женькой гротеск получался полным. Злые продавщицы, стоило Женьке войти в магазин, начинали приплясывать за прилавками, норовя подсунуть что получше да посвежее, старушки уступали красавчику место в транспорте, девки — те вовсе борзели, приставая прямо на улице и в метро. Даже злобная Аврора Георгиевна питала к Женечке слабость, не распекала, как прочих и, кажется, ни разу еще не ударила указкой. Великая сила — красота! Серега был уверен, что будущие Женькины супруги тоже никогда не поднимут на мужа руку. Хотя причины и поводы, наверняка, будут…

Словом, склеить Лидочку такому красавцу было бы парой пустяков, и, может, даже хорошо, что Женьки поблизости не было. Конкурентов вроде него следовало держать на дистанции. Примерно, в километр-полтора. И все же главного своего конкурента Серега бездарно проморгал и проквакал.

День клонился к вечеру и за окнами начинало смеркаться, когда Лидочка сама подошла к Сергею. Робко и как-то настороженно. Ясен пень, сердце у паренька забилось по-воробьиному. Но поинтересовалась Лидочка не погодой, не цветом Серегиных волос, а тем, кто же это приходил к нему днем. При этом смотрела она куда-то вбок и пальцами нервно теребила пуговку халата.

— А что? — глуповато переспросил Серега, хотя можно было и не спрашивать. Все было понятно, хотя принять это «понятное» мозг решительно отказывался.

Лидочка же продолжала что-то щебетать, и половину ее щебета Серега откровенно не улавливал. Должно быть, от полного расстройства. Уловил только слово: «интересный» и чуть не выпал в осадок. Поскольку слоноподобный увалень, стриженный под ноль, с приплюснутыми ушками и маленькими глазками, в самом деле показался Лидочке интересным! Это не укладывалось ни в какие рамки и расшатывало последние Серегины устои. Сейчас он даже усомнился в том, что красавчик Женька, оказавшись в больнице, сумел бы завоевать расположение Лидочки.

Короче, день получился набекрень, а жизнь в очередной раз дала трещину-затрещину. Вечером Серега даже не стал смотреть телевизор, а Жюля Верна, уже почти дочитанного, решительно отодвинул в сторону. Хорошо было бы поболтать с кем-нибудь из близких, но таковых в наличии не наблюдалось. Не было даже хомячки Соньки. Обычно, позволяя пушистому созданию бегать по рукам и груди, Серега быстро успокаивался. Короткохвостая и рыженькая, Сонька была по-настоящему симпатичным зверьком. Потешно умывалась, легко засыпала на руках и никогда не кусалась. Но главное, в отличие от Сереги, Сонька не ведала печали и сомнений, не забивала голову чепухой. Жила пусть несколько суетливо, зато бодро и весело. Если встречалось препятствие, она его преодолевала, если попадалось на дороге что-нибудь съестное, тут же набивала защечные мешки, раздуваясь порой до жутких размеров. Как с такими щеками хомяки пролазят в какие-то там норы, было совершенно неясно. Впрочем, Соньку такой пустяк совершенно не смущал. Сон, еда и вечное движение! — таков был ее девиз. Все прочее крохотному существу представлялось скучным и обременительным. А потому, решив последовать примеру питомца, Серега проглотил последние из положенных таблеток и лег спать пораньше.

Засыпая, он подвел невеселый итог: в мире все было сбалансировано, Гера уравновешивал Антона, Аврора Георгиевна — слабохарактерную Клавдию. А еще — если кто-то в Серегину жизнь приходил, кому-то поневоле приходилось исчезать. Жесткая формула работала безотказно. Ушел отец, появился отчим. И далее происходило то же самое. С кем судьба свела его в последние дни? Да сразу с двумя: с Евой и Стасом. Впору было бы радоваться, но жизнь и тут внесла коррективы. С обреченностью Нострадамуса Серега точно знал, что никогда уже ему не любить предательницу Анжелку, никогда более не гладить восхитительную косу Лидочки.

* * *

Турунды, наконец, вынули, и с самого утра нос задышал и засопел! Пусть чересчур громко, с чайниковым присвистом, но Серега был в полном восторге.

И этим же днем Антоша приволок распечатанный на принтере список. Серега давно заметил: у друга была прямо-таки мания к всевозможным таблицам, записям и подсчетам. Бухгалтерская душа! Сам он, правда, тоже любил попланировать, но его планы дальше коротеньких столбиков обычно не простирались. Сказать по правде, они и в жизни никуда не простирались. Обычно мечталось об одном, исполнялось другое, а столбики с аккуратно прописанным перечнем дел сминались в ком и выбрасывались куда подальше…

— Тарасик за нас, — докладывал Антон, заглядывая в свой список. — Однозначно. Сам подошел и сказал, что они козлы, а мы красавцы.

— Так и сказал?

— Ну, примерно… Ты же знаешь его. Сказал, что если бы он с рукой к врачам не побежал, тоже голосовал бы за Маргошу.

— Если бы он руку не поранил, он бы за Анжелкой на остров схилял. Помню я, как он за ней потянулся. Все пошли, и он пошел.

— Главное, что не дошел.

— В общем, да… — вынужден был признать Сергей.

— Они же все, как контуженные, были. Островом их поманили — выпивоном, бисквитом, — и аллее. На халявку-то все падки.

— Зато теперь в себя приходить начинают.

— Это точно, — Антон хохотнул. — Следом за Тарасом Светка Полетаева перекинулась. Рассказала, между прочим, что ничего хорошего на острове не было. Шашлыки — так себе были, пиво опять же… Пиво-то она, ясное дело, не любит. А коробку с бисквитами парни Краба, пока везли на остров, в воду окунули.

— Как это?

— Да очень просто. Они же пока всех ждали, поддать успели, ну и хорохорились, понятно, — ножики в деревья втыкали, топоры метали. В общем, довтыкались — пробили, олухи, днище катера, чуть не потонули на пути к острову. Так что все, на фиг, вымокло.

— И пиво? — хмыкнул Серега.

— Да нет, пиву-то что сделается, — оно ведь в банках, а вот бисквиту капут пришел.

— Из-за бисквита, значит, обиделась? Светка-то?

— Не только! Еще к ней Гоша приставал. Он там больше других упился. Они с Цыпой, типа, соревнование устроили — кто больше выпьет. Цыпа вырубился, а Гоша нет. Зато вконец одурел. Ну и бегал за Светкой, обнимать пытался. Если бы Женька, она бы не возражала, а тут Гошик — с его-то лошадиной мордой! Да еще пьяный в оспу. Жвачку ей в волосы сунул, выстригать пришлось. Понятно, Светке не понравилось, — Антон снова заглянул в свой список. — Ну, и Верка Дружинина спрашивала про твое здоровье. С намеком так спрашивала, типа, сочувствие выражала.

В это Серега легко верил. Верка давно ему сочувствовала — почти так же, как сам он сочувствовал Анжелке. Но будучи девочкой деликатной, сочувствовала на дистанции. Даже списывать не давала. И на фиг, спрашивается, такое сочувствие?

— Люська Веригина, — продолжал Антон, — ни рыба ни мясо. Староста, ясное дело. Боится каждого столба. Ей — что Аврора, что Сэм — одинаково страшно. Но пару книксенов тоже сделала. По-моему, это знак!

— Какой еще знак?

— Существенный, какой же еще? Флюгер — он ведь тоже не ради красоты на крыши приколачивается. А Люська и есть этот самый флюгер. Куда ветерок дохнет, туда и она разворачивается.

— Ясно, — Серега кивнул.

— Ну вот… Рома и Толя — эти, конечно, левые, им что Сэм, что Марго в томате, все по барабану. А Танька с Викой с самого начала нашу сторону держали. Их же на остров не прихватили, вот и заняли принципиальную позицию. Про аллергию свою не поминают.

— А Игорь Линьков?

— Новенький-то? Да он пока в стороне. Не правый и не левый.

— Глаз-то свой больше не достает?

— Да не-е, больше не рискует. Кстати! Вадик Савельев втихаря подкатывал.

— А этому ботанику что надо?

— Ничего. Признался, что впервые в жизни курить пришлось. Его Кокер на острове силой заставил. Ну и попробовал, дурачок такой.

— Не понравилось?

— Не в этом дело. Дома потом унюхали, стянули штаны и всыпали по первое число. У них там диктатура, оказывается. Папаша — прохвессор какой-то, мамаша — доцентша, вот и пользуют ремешок, интеллигенты! Вадим теперь ненавидит Кокера, мечтает с ним как-нибудь схлестнуться.

— Пусть схлестывается, кто мешает?

— Боится, само собой. Ждет, когда ты вернешься.

— Я что, рефери им? — Серега изобразил лицом негодование, но в душе ощутил довольство. Кто-то его все-гаки ждал, и кое-какие дела в школе без него не решались.

— А ты как думал! Вадик ведь знает, что ты Кокера раз сорок лупил. Это опыт, как-никак, — Антоша оглянулся на деда Семена, заговорил чуть тише: — Между прочим, Ева подходила, сказала, что твои заяву обратно забрали. Правда, что ли?

— Точно, — Серега спокойно кивнул. — Стасоид теперь наш дружбан. Он, кстати, тоже сообразил, что не я в него камнем швырялся.

— Долго что-то доходило.

— Брось, он нормальный парень.

— Конечно, нормальный теперь! Когда менты над душой зависли!

— Это понятно, только я-то ведь не слепой!

— В смысле?

— А в смысле, что могу отличить глистатого от нормального. Стал бы он тут пальцы гнуть или деньги совать, фиг бы, я матери позвонил. А он книгу принес, на скалы обещал свозить…

— Подумаешь, книгу! Я тебе хоть сто книг завтра принесу! — ревниво сказал Антон.

— Сто не принесешь, надорвешься, — Серега осторожно почесал нос. — А еще у него дружок — инструктор по дельтапланеризму. Круто, да? Я, понятно, удочку забросил, Стас обещал познакомить.

Антон распахнул было рот, но споткнулся. Против дельтапланов аргументов у него не нашлось.

— Ладно… Тебе решать, — пробормотал он более миролюбиво. — Но если этот слоняра, в самом деле, с нами, тогда вообще некого бояться. Бойкот этим отрокам — самим боком выйдет.

— Отрокам?

— Ага, помнишь, как Николай Степанович нас прозвал? Еще на субботнике? Типа, отроки склизкие, — такими, типа, и останетесь до самого потопа.

— Ну кто-то останется, а кто-то и нет, — фыркнул Серега.

— Ага! А еще… — Антон снова обернулся на деда Семена, придвинулся ближе. — Еще мне показалось, что Краб с Сэмом тоже не ладят.

— Они и раньше не ладили.

— Может, и так, а теперь вообще не общаются. Демонстративно, прикидываешь? Я несколько раз подмечал: то Сэм на него косо глянет, то Краб.

— А Краб-то сам ничего? Не рыпается? — поинтересовался Сергей.

— Да нет, пока ничего… — Антон задумался, словно припоминая. — Про тебя, правда, спросил разок.

— Что спросил-то? — сразу напрягся Серега.

— Ну, про больницу что-то… В какую, мол, бросили, как тебе тут лежится.

— А ты?

— А я — что? Дурачком прикинулся. Сказал, что не знаю.

— А он?

— Да ничего. Его ведь не поймешь. Ухмыльнулся, как обычно, и отвалил. Он же известный темнила.

— Да уж…

Антон бросил взгляд на часы.

— Елы зеленые! Меня же отец ждет!

— Курсы автовождения?

— Ага. Батя говорит, если сейчас научусь, потом навыки на всю жизнь останутся. Типа, зарубежная статистика то же самое подтверждает: те, кто учатся водить машины до восемнадцати, гоняют в три раза лучше.

— Прямо даже в три, — Серега ощутил укол зависти. Антон успокаивающе похлопал его по плечу.

— Выздоравливай, я попрошу отца — вместе будем джигу гробить… Проводишь до крылечка?

— Давай… — Серега сунул ноги в тапки, зашаркал следом за другом.

Миновав коридор, вниз до вестибюля спустились по лестнице. Здесь, стянув с ног бахилы, Антон пожал Сереге руку и поскакал к выходу. Смешной, толстый, расчетливый — и все равно родной. Друг, елы-палы.

У Сереги защипало в глазах. Здесь, в больнице, он как-то взялся представлять, что на той же самой койке лежат другие его одноклассники. Интересно было понять, кто же будет их навещать? Кроме родителей, понятно. И по всему получалось, что ко многим из бедолаг вообще никто не придет. Ни к Шаме с Гошей, ни к Кокеру с Сэмом. А вот к нему приходили. И Гера с Антоном, и Ева со Стасом. Несмотря на бойкот, несмотря на дурацкий остров с горелыми шашлыками…

Вверх по лестнице подниматься уже не хотелось, Серега решил воспользоваться лифтом. Дождавшись, когда кабинка со скрипом причалит, шагнул в тесную полумглу. Кнопку успел притопить дважды, старенький лифт явно тормозил. Но сомкнуться створки все равно не успели. В последний миг меж дверными челюстями возник чей-то потертый башмак. Из желтой кожи, спортивной выделки, с жуткими протекторами.

Такие башмаки в школе носил один-единственный человек, и Серега непроизвольно качнулся назад, лопатками вжался в пластик стены.

— Салют, больной! — в кабинку шагнул Краб, и сразу стало невыносимо душно. — Ну как? Едем к тебе или выйдем на улку?..

 

Глава 8

Самое смешное, что с Крабом они когда-то ходили в один детский садик. Тогда Краба звали еще Мишкой, и никто даже в самом страшном сне не мог представить, что всего лет через шесть-семь ручонки подросшего Миши покроют блатные наколки, а шустрые Мишины ножки свернут на сомнительной чистоты тропку.

Не то чтобы они дружили, но в песочнице друг друга по шею не закапывали и соль в компот не сыпали. А когда угодили после садика в одну школу, да еще в один класс, года полтора даже вместе гуляли. И лишь потом разошлись-разбежались по разным компаниям. Подобное происходило со всеми: Краб вышел в авторитеты, Сэм — в лидеры, Тарасик — в ботаники, Серега же умудрился сохранить свой собственный закуток, так и не примкнув ни к тем, ни к другим. Один бы он, конечно, не выдержал, но с Серегой были его друзья: Гера с Антоном, и это реально спасало. Вот у Тарасика друзей не было, ну и спятил чувачок. Жил где-то далеко в себе. В тетрадках что-то вечно черкал, книги толстенные приволакивал из библиотек, на уроках иной раз выдавал такое, что без словаря было и не понять. Умника, короче, корчил, хотя ежу понятно, что за умствованиями своими Тарас просто прятался. От школы, от детей, от всего мира. Серега же с миром жил в ладу и прятаться ни от кого не желал.

Правда, для этого приходилось серьезно топорщиться, даже воевать — где надо, зубоскалить, а кому и сдачи выдавать с горочкой, но с этим он давно смирился. Что называется — жил в седле и с маузером за поясом… С тем же Мишкой Крабовым общение все чаще проходило на кулачках — Краб точно мстил за то, что Серега нашел новых друзей. Сам он тоже, конечно, обзавелся свитой, но разве это были друзья? Змей, Рыба, Шама — одни кликухи чего стоили! Земноводные, а не свита! Краба, тем не менее, такой зверинец устраивал. Он и сам мало-помалу превращался в зверька, обрастал подозрительными связями и дрался все более жестоко, пуская в ход приемы, о которых ребятишки слыхом не слыхивали. Неудивительно, что Сереге тоже порой перепадало.

Впрочем, случалось и так, что они снова сходились. Пусть ненадолго, но вспоминали общие корни. Так вышло и в тот давний день — тоже, кстати, осенний, наполненный угасающим солнцем и хрусткими лиственными сугробами. На последнем уроке Серега получил записку от Краба. С угрозами расправиться и витиеватыми оскорблениями. А дело заключалось всего-навсего в хомяке. Вернее, в хомячке, родившей месяц назад четырех чудесных детенышей. Хомяки подрастают быстро, и скоро клетка для пятерых шустрых созданий стала катастрофически мала. Пришла пора расставаться, и, следуя маминому совету, Серега раздал пушистых малышей одноклассникам. Разумеется, пришлось проводить отбор. Кастинг, как теперь говорят, очень уж много оказалось желающих — чуть ли не половина класса. Само собой, Сергей выбрал самых, как ему казалось, добрых и надежных. Краб в их число, не попал, хоть и подавал заявку. Вот и обозлился.

Драка с бывшим сотоварищем — дело деликатное. Можно сказать, интимное. А потому выяснять отношения отправились подальше от школы. Один на один, без свиты и друзей. Но чем дальше они убредали, тем больше находилось тем для разговора, и менее понятной становилась сама цель похода. А тут еще двор на пути всплыл — очень даже знакомый, в котором Мишка с Серегой однажды собирали в банки боярышник и наперегонки с воробьями поедали яблоки-дички. О драке окончательно забыли, решив подкрепиться костистым боярышником.

— У меня пугач новый, — поделился Краб, набивая рот ягодами. — Хочешь покажу?

Он снова превратился в Мишку и преспокойно подставлял Сереге плечи. Стоя на нем, напарник, рвал особо зрелые кисти, подавал вниз.

— Еще бы, — Серега немедленно спрыгнул на землю. Пугачи и всяческая такая пиротехника его живо интересовали. Может, по той незамысловатой причине, что собственный опыт у Сереги был весьма плачевный. Единственный свой пугач он как-то испытал на домашнем балконе. Что-то в конструкции было не так, но маленький Сергуня этого не понимал и одну за другой стачивал в жерло пугача спичечные головки. Вставлял гнутый из гвоздя боек, взводил резину и щелкал курком. Увы, выстрела не получалось. Сергей прибавлял заряду, бездумно щелкал вновь и вновь. Когда же, наконец, грохнуло, он шлепнулся на спину и какое-то время пролежал неподвижно. В ушах звенело, перед глазами виляли хвостами мириады розовых головастиков. Пугач — тяжеленную гнутую трубу из меди — разорвало в куски, и попыток повторить конструкцию юный пиротехник больше не предпринимал.

— Чем бьет-то? Спичками?

— Порохом, — Мишаня, вытянул из кармана нечто похожее на ракетницу. Всего наполовину — и тут же спрятал обратно. Оглядевшись, заметил: — Только не здесь, малышей заиками сделаем.

Серега был согласен.

— Куда двинем? В парк?

— Там тоже лажово. Бабахнешь раз, — и собачники набегут со всех сторон. На кладбище надо идти — на старые участки.

Кладбище…

От одного этого слова у Сереги пробежал мороз по коже. Нормальный человеческий рефлекс. То есть тот же Гоша давно уже бахвалился, что запросто гуляет по кладбищам, собирая кучи конфет. По его словам, люди оставляли конфеты на столиках, — типа, традицию соблюдали, а тут, понимаешь, он — лихой да востроглазый. Не боящийся никакого кариеса. Разве можно сладкому пропадать? Вот и рыскал там в поисках добычи…

— На кладбище и бабахнем, — рассудил Мишка. — Заодно белок покормим.

— Там что, и белки есть?

— Белок там — зашибись. Прямо с руки едят.

— А что едят?

— Да все, орехи, хлеб, конфеты…

— А правда, что конфеты там чуть ли не на каждой могиле?

— Не знаю. Я на конфеты как-то не смотрел.

— А Гошик говорит: этого добра там навалом.

— Вот и посмотрим по ходу…

Путь был неблизким, но артачиться Серега не стал. В городе Мишка Крабов ориентировался в миллион раз лучше Сереги, и никакие маршруты его не пугали. Далекий Химмаш, Шарташское озеро или Визовский пруд — все было ему знакомо. Мишаня мог идти и ехать куда угодно, был бы смысл. Это казалось непривычным. Телепередачами про маньяков и похитителей успели запугать весь мир. Иных деток за пределы двора не выпускали, зачастую конвоировали до школы и обратно. Михе Крабову было начхать на все страхи мира. С уличной шпаной (считай, со своими!) он умел договариваться, а против любого маньяка, коли таковой встал бы на его пути, немедленно применил бы весь свой боевой арсенал — от того же пугача до оружия вполне холодного и не менее страшного. Во всяком случае, фильм про «Вождя краснокожих» Серега видел и мог гарантировать, что своим возможным похитителям Мишаня преподнес бы сюрпризы не хуже.

Миновав с десяток кварталов, они добрались до кольцевой, а там через дыру в бетонном заборе пролезли на территорию кладбища. Серега словно ступил на территорию другого мира. Здесь все было иным, непривычным, а от обилия крестов, звездочек и полумесяцев рябило в глазах.

— Сколько цветов!

— Это искусственные, — пояснил Мишка. — Свежие приносят, только когда кого-нибудь закапывают. Часть кладут в гроб, часть на могилу. Потом, конечно, приходят старушки и крадут.

— Зачем? — поразился Серега.

— Чтобы вынести за ворота и снова продать. Такой у них бизнес…

Серега, затаив дыхание, слушал. На кладбище он был впервые, и все, что рассказывал Мишаня, казалось жутким и неправдоподобным.

А в общем, Гошка соврал. Конфетных россыпей они так и не увидели. Кое-где на столиках оставались кусочки хлеба, баранки с сушками, но конфетами народ не разбрасывался. А может, подъедали все шустрые белки, которых здесь действительно хватало. Крутя головой, Серега едва успевал замечать мелькание серых хвостов.

— А почему они не рыжие? — удивился он.

— Потому что не на картинках, — разъяснил Мишка. — Я за всю свою жизнь только двух-трех белок и видел с рыжей шерсткой.

— Почему же тогда их рыжими рисуют.

— Потому что красиво. Девчонки — тоже вон в блондинок да в рыжих перекрашиваются. Кому охота на серых мышей походить?

Это было, конечно, грустно. Даже окрас домашних хомячков показался Сереге куда более беличьим. Но говорить об этом вслух он по понятным причинам не стал. Не стоило бередить Мишкины раны.

— Ну что, испытаем? — на одной из пустующих аллеек Мишка извлек из кармана пугач. Деревянная рукоять, знакомый изгиб трубки, ударник с докторской резиной, проволочный спуск. Все было исполнено коряво, но толково. И в отличие от магазинных погремушек выглядело довольно угрожающе.

— Так грохнет — мало не покажется, — пообещал Мишка.

— Не разорвет?

— Я норму знаю, не дите малое…

Серега прикусил язык. Он-то со своей спичечной нормой явно залетел. Хорошо, зрения не лишился! Да и руку могло оторвать! Пиротехника — дело чреватое…

— Здесь отверстия, так что наблюдай. Из них пламенем полыхнет. Ночью — знаешь, какая красота!

— Зашибись… — только и мог вымолвить Серега.

Мишка взвел курок, торжественно поднял над собой пугач, и в эту секунду раскатисто ударило. Совсем с другой стороны и так мощно, что оба присели.

— Что это было? Тоже пугач? — посеревшими губами спросил Серега. Мишка помотал головой. Но стоило им выпрямиться, как громовой раскат повторился.

— Там! — Мишка прозорливо указал пальцем.

— Салют? — предположил Серега.

— Ага… Посмотрим? — сунув пугач в карман, Мишаня первый бросился вперед. Виляя меж оградками, Серега поспешил следом.

Они вышли как раз к похоронной церемонии. Перед закрытым цинковым гробом стояло отделение солдат, которые по команде сержанта передергивали автоматные затворы и выдавали в небо над собой один залп за другим. Хоронили военного. Народу было немного.

Прячась в кустах, мальчишки пронаблюдали, как отгремел последний салют, как стали опускать гроб в огромную ямину, как заголосила одна из женщин. Потом гроб стали забрасывать землей, — каждый из присутствующих подходил и бросал горсточку. Поплевав на ладони, за лопаты взялись местные могильщики.

Смотреть стало страшно, и мальчишки попятились назад. Желание пострелять из пугача как-то само собой пропало. Во всяком случае, Мишка его больше не доставал, а Серега не напоминал. Вместо пугача он неожиданно для себя спросил о другом:

— Как думаешь, Миш, мы тоже умрем?

— Не знаю… Нет, наверное. Разве что убьют на какой-нибудь войне.

— А его тоже убили?

— Если награды на подушечке, значит, наверняка. Фотку-то видел? Совсем даже не старый.

Они почти наткнулись на столик, усыпанный ворохом конфет. Здесь хватало всего — сосачек, ирисок, даже шоколадных — «Каракумов» и «Курортных». Еще минут двадцать назад от такого богатства они бы ахнули и непременно набили лакомым трофеем карманы, но сейчас к найденным сладостям парнишки не притронулись.

— А я ведь понял, — сказал Мишка. — Это они специально оставляют. Чтобы те, кто умер, не чувствовали себя одинокими. Все-таки кто-то живой рядом. Синички там, белки с сороками…

— Ага, — Серега с легкостью принял объяснение.

— А Гоша, щегол такой, тырит их. Конфеты, значит.

— Да уж… Родственники, наверное, приходят потом, а тут ничегошеньки.

— Может, морду ему набить? — предложил Мишка.

— Конечно, давай.

— Только по очереди. Первый я с ним дерусь, потом ты.

— Почему это ты первый? Сначала я, — возмутился Серега. — Если ты начнешь, мне уже фиг что останется.

Мишка самодовольно ухмыльнулся.

— Ладно. Но только уговор: дерись не в полную силу.

— Конечно. Я же понимаю.

— И еще… — Мишка на секунду споткнулся. — Знаешь, на ту могилку можно потом что-нибудь принести.

— К солдату?

— Ну да. Скинемся, купим что-нибудь и принесем…

Серега и тут не стал возражать.

Когда уже подходили к забору, на минуту задержались перед другой свежей могилой. Памятника здесь пока не было, на курганчике из цветов и венков стояло наклеенное на картон фото. Девушка. Совсем еще юная. Смотрит, улыбается, и непонятно, почему она здесь. Серега представил, как лежит юная красавица под слоем земли, как не видит ничего и не слышит, и его пробил озноб. За спиной посапывал Мишаня. Он тоже смотрел на фото девушки.

— Как думаешь, ей холодно? — шепотом спросил он.

Мишка Крабов никогда не шептал. В любых компаниях и даже посреди урока он говорил своим обычным голосом. Но тут, видно, пробрало и его.

— Не знаю, — таким же шепотом отозвался Сергей.

Путь продолжили в полном молчании. По дороге не вспоминали больше ни о пугаче, ни о боярышнике…

Домой Серега вернулся повзрослевшим и притихшим. Когда отец, тогда еще живой и здоровый, грозно спросил, где он шатался, Серега не стал ничего выдумывать и честно все рассказал: про кладбище, про военного, про салюты. А еще рассказал про белок и конфеты.

Мама сидела рядом и тоже слушала, а потом сама вызвалась почитать ему что-нибудь на ночь. Раньше Серега улещивал ее, уговаривал, а тут даже не попросил ни разу. Но она всегда ощущала его состояние — словно рентгеном зондировала. И моментально откладывала все свои дела, жертвуя для него силами и временем. И отец, поглядев на маму, дал ему какой-то микстуры, — «успокоительное», как сказал он. Однако успокоиться у Сереги не получилось. В тот вечер ему не хотелось даже маминых сказок. Мальчуган чувствовал себя так, словно заболел ангиной. Мама читала что-то про Незнайку и его друзей, а он слушал ее голос и почему-то думал о той девушке, которой никто уже и никогда ничего не прочтет. Сереге было жалко девушку до слез, и в один из моментов он вдруг с ужасом понял, что то же самое произойдет когда-нибудь с ним, с родителями, даже с его сестрой — маленькой и улыбчивой Ленкой.

Серега едва дождался, когда мама поцелует их и уйдет. Когда дверь детской закрылась, он тут же уткнулся в подушку и беззвучно заплакал. Это получилось само собой. Очень уж многое скопилось в нем за день. Двухлетняя Ленка, конечно, услышала его всхлипы и тоже принялась тихо подтягивать.

— Ты-то чего, дура, ревешь!

— А ты?

— Хочу и реву, не твое дело! А ты не реви.

Но не реветь она уже не могла. Она была маленькой, и она была сестрой, и так уж выходило в этой жизни, что все у них было общее: еда, игрушки, радости и горести. А значит, порцию Серегиных слез волей-неволей тоже приходится делить пополам. Серега понял, что кто-то просто обязан прекратить первым. Ленка не могла, она была совсем крохой, значит, надо было успокоиться ему.

— Не надо, Ленчик, — Серега перебрался на кровать к сестренке, обняв, принялся целовать в пухлые щечки. Лицо у нее было мокрым от слез, еще и сопли дорожками тянулись под носом. Хорошо, под рукой нашелся платок. Вытирая ей личико, он справился наконец и с собой.

— Ты босе не будес? — гундосо спрашивала она.

— Конечно, нет.

— А чего левел?

Серега на минуту задумался. Можно, конечно, было рассказать ей все. Про кладбище и салют, про девушку на фотографии, но стоило ли? Все-таки она была совсем еще малюткой. Два с небольшим года — что она, елки зеленые, поймет-то? Кроха же!

Его снова накрыло волной жалости — на этот раз к крохотуле сестре. Он принялся гладить ее по голове и лепетать какой-то вздор про палец, прищемленный дверью. А еще он говорил ей, что этой зимой они вместе поедут на Северный полюс. Южный-то уже открыл Амундсен, а Северный не открыл никто. Потому что полюс постоянно перемещается. Каждую минуту и каждую секунду. И получается, что открыть его невозможно. То есть каждый, кто приходит туда, открывает его как бы заново. Леночка мало что поняла из его сумбурного рассказа, но все-таки успокоилась. А еще чуть погодя заснула. Серега ей позавидовал. Иногда хорошо быть маленьким. Ни забот тебе, ни хлопот. И заснуть можно за пять с половиной секунд. Другое дело — взрослые: кряхтят, ворочаются, все время о чем-то думают, переживают. То есть само слово «переживать» он осмыслил только сейчас. Переживать — все равно что переваривать съеденное за день. И если пища тяжелая, ядовитая, то будет полное несварение. И переживая дневные неприятности, взрослые, конечно, страдают. По второму и третьему разу… В этот вечер Серега тоже ощущал себя взрослым.

Осторожно, чтобы не разбудить Леночку, он перебрался обратно. За дверью гудел телевизор, голоса доносились напряженные, абсолютно не детские. Кино для взрослых, о взрослой жизни… Почему-то дети мечтают о том, чтобы вырасти, и все при этом хотят кем-то стать: летчиками, пиратами, артистами. А вот он никогда не хотел быть взрослым. И не мечтал о взрослой профессии. Почему-то всегда верил, что самое счастливое время — это то, что есть у него сейчас. Может, потому и ревел, что неожиданно шагнул из детства. Пока только одной ногой, но даже такой шаг его напугал. Как пошутил однажды приболевший отец: «это мой первый звоночек!». Кажется, он имел в виду что-то другое, но Сереге почему-то виделся в минувшем дне этот самый загадочный «звоночек». Что-то тихо прозвонило там, на кладбище, — и он не ко времени услышал.

Серега никогда и никому не рассказывал о том вечере, а Ленка, конечно, напрочь все позабыла, но для него взрослая жизнь началась именно тогда. И с того же непростого вечера шар земной на какую-то малую долю стал вращаться чуть медленнее. Как пластинка, которая вот-вот остановится.

 

Глава 9

То есть Серега думал, что помнит о том вечере только он. Оказалось, нет, — Мишаня Крабов тоже помнил. Потому что стоило им присесть на лавочку у больничного крыльца, как он вынул из кармана конфету, молча протянул. Серега оторопело взглянул на нее и не пошевелился. Он-то ожидал подвоха! В самом деле, из кармана Краба могло вынырнуть что угодно, но только не конфета. К примеру, кастет, ножик-раскладушка или брелок с человеческим черепом-свинчаткой. А тут…

— Не боись, — сипло сказал Краб. — Это не с кладбища.

Он ничего не стал пояснять, но Серега моментально сообразил, о чем он. Краб действительно все помнил — и кладбище, и салют, и фото той девушки. Кто знает, может, у себя дома он тоже тогда ревел в подушку. Серега успокоено вздохнул. Этой своей конфетой Краб совершил невероятное — взял и отсек от времени добрый ломоть, снова переместив Серегу на несколько лет в прошлое. По крайней мере, на секунду-другую Серега вновь ощутил себя глупым наивным мальчуганом, не умеющим делать даже такой малости, как пугачи с поджигами.

Серега взял из потертой ладони конфету.

— Спасибо…

Гость снова сунул руку в карман, достал пару костяшек, причудливыми движениями фокусника закрутил между пальцами.

— Как шнобель-то — дышит?

— Нормально, выпишут скоро.

Мишаня с прищуром оглядел лицо соседа.

— Ничего вроде. Даже на себя прежнего похож.

— Это хорошо? — пошутил Серега.

— А что плохого? Или в Алена Делона хотел превратиться? — Краб ухмыльнулся. — Главное — шрама не будет.

— Что ж тут хорошего? Шрамы, говорят, украшают.

— Да на фиг такое украшение! Это ж особая примета.

Серега запоздало понял, о чем именно толкует его собеседник.

— Мне вон дали палкой по виску, а там еще и гвоздь торчал, — скупо рассказывал Краб. — Хорошо, маленький гвоздяра, — не убили. Но все равно пометили на всю жизнь…

— Это на щеке, что ли?

— Ага… — Краб с ухмылкой погладил красную неровную полоску у левого глаза. — Свежачок еще, а все равно не рассосется. И в ментовке во всех описаниях теперь будут вставлять.

Подобным «свежачков», насколько знал Серега, у Мишки Крабова набиралось уже прилично. Сказать, что они старили его, было бы неверно, но и не молодили — это точно. У него и руки были, как у взрослого мужика — крупные, шишкастые, словно из плохо обработанного дерева. Пальцы правой руки с коричневой накипью до самых ногтей. От курева, само собой.

Серега хотел спросить, как это получилось у Краба со шрамом, но вместо этого поинтересовался другим:

— А меня как нашел? В справочное звонил?

— Зачем мне справочное, я Змея за Герой послал, а сам за Антошей двинул. Вот и угадал с первого захода, — Краб улыбнулся половинкой рта. Как-то у него это получалось: слева смотришь — улыбается, а справа — абсолютно серьезен.

— Этот фраерок и не заметил даже. На будущее, кстати, имей в виду. Приведет хвост проще простого. — Из нагрудного кармана джинсовки Краб вынул пачку сигарет, зубами ловко подцепил одну. Наверняка, где-то в карманах у него имелась и зажигалка, но он кивком подозвал идущего мимо прохожего, жестом изобразил, чего хочет. Мужчина, наверное, и сам не понял, отчего с такой готовностью поднес Крабу зажигалку. Сидел-то перед ним всего-навсего четырнадцатилетний пацан. Однако вот не вякнул ни слова, подошел и дал прикурить. Тем же барственным кивком Краб отпустил прохожего. Может, демонстрировал Сереге свою власть над людьми, а может, поступал буднично и привычно. Он и о шраме своем помянул как бы вскользь. Улицей и северными чужбинными ветрами от него разило, как от Виталика его бомжевским коллектором.

Серега невольно поежился. Разные жизни они все-таки проживали. Прямо до головокружения разные. Он еще не забыл, как весной забежал к Крабу домой передать записку от учительницы. Тогда Миха Крабов совсем борзанул — недели три внаглую не ходил в школу. Вот и попросили передать. Почему-то его. То есть, записку Серега, конечно, передал, но в коридорчике (а семья Крабовых жила в коммуналке), уже уходя, нечаянно опрокинул прислоненный к стене старый ранец Мишани. При этом сам чуть было не растянулся. По полу гулко рассыпалась пестрая мелочевка: плееры, сотовые телефоны, зарядники, целые гроздья, сим-карт. Краб тогда даже ухом не повел. Побросал вывалившееся добро обратно в ранец, ногой придвинул к стене. Спрашивать, откуда у него столько плееров и телефонов, Серега не рискнул. Да и чего спрашивать, — сам просек, не маленький…

Мимо скамьи, цокая, как молодая лошадка, прошла фигуристая девушка. Каблуки тянули на верных десять сантиметров, но ступала она ровно, даже игриво. На нее хотелось смотреть и смотреть.

— Заметил, как наши телочки за лето вытянулись?

— Честно говоря, не успел, — Серега все еще провожал взглядом девушку. — Хотя, да… Половину мальчишек уже обскакали в росте.

— Рост — ерунда. Догоним и перегоним! А вот когда они вширь пойдут, тогда и впрямь будет на что посмотреть.

— Красятся-то уже вовсю, ногти там, реснички, — Серега осторожно погладил подушечками пальцев нос. — И пупы у каждой второй наружу.

— Это еще не пупы — пупочки… — Мишаня Крабов раздумчиво затянулся. Курил он в отличие от многих «пятачковых» по-взрослому — в неспешный глубокий затяг. — И краситься, дуры, толком пока не умеют. Понтуются больше. А вот как научатся, уже и на старшаков будут посматривать.

— Причем тут старшаки?

— А вот увидишь. Девчонки — они ведь раньше нашего созревают, — Краб снова затянулся, тихо добавил: — Может, и умнеют раньше.

— Ну, ты скажешь! — вырвалось у Сереги.

— Серьезно, — Мишаня качнул головой. — Я раньше тоже думал, как все: типа, бабы глупее, то-се. А сейчас вижу: вроде все набекрень выворачивается. В смысле — наоборот. Смотри вон — Анжелка — всех уж перебрала. Дура дурой, а дело свое туго знает.

— О чем ты?

— О том самом. Работает вроде отмычки, а мы для нее, значит, замки-висюльки. Сперва Тарасоида вскрыла, — думала, умный самый. Потом на Шаму перекинулась, — типа, самый сильный. Даже ко мне одно время подкатывала?

— К тебе? — не поверил Сергей.

— Ага, правда, никто об этом не знает. Я ведь не принц Чарльз лопухастый, — прессы не люблю… Только было дело: подкатывала — еще как! Намеки делала, на именины звала, тортец обещала, то-се…

— А ты? — вырвалось у Сереги.

— А чего я? Я торты не люблю. Так ей и сказал. Обиделась, понятно. Потом тебе стала мозги крутить, Васяне с Женькой. Теперь вот с Сэмом отирается.

Серега почувствовал обиду. Вроде кончилось все, перегорело, а слушать спокойно Краба не получалось.

— Да ты не парься, с Сэмом она тоже долго не задержится, — спокойно продолжал Краб. — Скоро начнет искать, кого постарше. А может, уже нашла. Пустышка, короче, но интерес свой блюдет. И другие девки не хуже работают. Может, в глаза не бросается, но все в постоянном поиске. Не то что мы, остолопы.

— А может, у мужиков просто цикл другой? — предположил Серега.

— Какой еще цикл?

— Ну, они вроде спринтеров, сорвались с места и вперед. А женщины в основном — стайеры или даже марафонцы. То есть это с одной стороны, а с другой — тело у них созревает чуть раньше, ум — позже, а интуиция вообще дается авансом — чуть ли не с самого рождения.

— Ну, ты намутил… — Краб нахмурился. — А у мужиков тогда как?

— У мужиков — все взрывом, — объяснил Серега. — Сначала, значит, дебилизм полный, футбик, пиво, компьютерные бродилки, потом — экзамены, институт, и сразу подскоком в какие-нибудь начальники. Лет десять попыхтели, бабла нагребли, и все — припухли. Снова телевизор, пиво с футбиком и пузо до колен. Уже ни смысла, ни стимула. Это как импульс, понимаешь? А женщины к этому времени только-только разгоняются. Мужики на первом дыхании живут, а они на втором. Но срок-то жизни нарастает, вот женщины и начинают теснить мужчин.

— Вау-вау! — Мишаня даже головой покачал. — Сам додумался или прочитал где?

Серега чуть покраснел. Краб, как обычно, зрил в корень. Серега и впрямь прочитал об этом в журнале. Здесь, в больнице, и прочел день назад от скуки. Сразу после «Таинственного острова». Кстати, у того же Жюля Верна как раз эмансипацией совершенно не пахло, всем исключительно заправляли мужики.

— Может, и так оно все… — протянул Мишаня. — Жизнь — она ведь насквозь запутанная.

Мимо, хромая, проковылял пес. Видок обшарпанный, в глазах паника. На отдалении семенила стая местных шакалов. Сразу пять или шесть рыл. Явно готовилась расправа.

Серега подобрал камешек, не целясь, швырнул в шакалов. Те нехотя отбежали в сторонку.

Краб покривил губами, а Серега смутился.

— Терпеть не могу, когда толпой на одного, — зачем-то объяснил он.

— Чего ты хотел, закон джунглей. Тем более что этот кабыздох на чужой территории. Да еще и подранок. Так что все, как у людей — по законам и понятиям. Или ты законы не уважаешь?

— Если такие, то нет.

— Получается, что ты романтик. Таким тяжело по жизни приходится…

Притушив сигаретку о ребро ботинка, Мишаня смял ее миниатюрной гармошкой, щепотью раскрошил над стоящей рядом урной. Все с той же угрюмой привычностью. Кто-то, верно, научил — чтобы не оставлять следов даже в такой малости… Мишаня коротко шмыгнул, теперь уже двумя руками встряхнул свои кубики-костяшки, распахнул ладони. Выпало две двойки. Он повторил фокус с встряхиванием, и на этот раз выпали тройки.

— Лихо! — оценил Сергей.

— Лихо другое… — Краб снова сосредоточенно потряс сведенными ладонями, даже к уху на секунду прижал, словно к чему-то там прислушивался. — Это все мы, прикидываешь? Кубики-рубики и прочие костяшки-какашки. Семь миллиардов или девять, даже не знаю.

— Семь пока…

— Ну, может, и семь, без разницы. Важно, что бросок — это, типа, вся наша жизнь. Про взрыв ты хороню сказал. Так и есть, прыгнул и попробовал сорвать куш. Не обломится — в пропасть сорвешься, а сорвешь пару кокосов, уже и рад-радешенек. Типа, король-победитель — очков нагреб по самые помидоры. Только радость такого короля — фуфло голимое.

— Почему? — вырвалось у Сереги.

— А вот смотри, — Мишаня вновь тряхнул зажатыми ладонями и, наклонившись вперед, бросил кости на асфальт. Выпало две шестерки.

— Круто!

— И все так думают. Только вот шиш! Потому что это, Сергунь, то, что мы из себя представляем. Реально, без дураков, по самому максимуму.

— Шестерки?

— Ага. И Сэм — шестерка, и завучиха Аврора с Кентукки, и мы с тобой. Потому что выше маковки не прыгнешь. И кому кажется, что прыгнул, тот просто лошара гнойная. Сэму вот на острове казалось, что он звезду с неба достал, а на деле — вчистую лажанулся.

— Как это?

— Да просто… Ты вот в отказ пошел, вообще не захотел кидать кости — и вся игра разом пошла наперекосяк. Весь банк сорвал тот, кто ничего для этого не сделал, прикидываешь? Я ведь про тебя толкую.

Серега нахмурился. Краб говорил непонятно. То есть он давно уже так мутил в разговорах, но чаще все-таки, чтоб попугать и поиграть на нервах. Чем больше тумана, тем хуже стоишь на ногах. Вот и собеседники Краба терялись, шли на попятный. Ему же только того и надо было. Но сейчас Мишаня говорил, не дурачась, вполне серьезно.

— Ты не думай, мне вся эта учительская грызня до лампочки. Аврора там, Николай Степанович, Инна с Виолой — пусть сами свои замутки решают… Захотят — и Маргошу спишут, и встречу с ветераном оприходуют, как положено. Я тебя о другом предупредить хотел…

— О чем это? — Серега мгновенно встопорщился. И тело само собой напружинилось. Он-то, дурак, расслабился, а Краб ведь не просто так веревочку вил, — верняк, подводил к чему-то своему. Серега даже чуть отодвинулся от Мишани, и тот, конечно, это заметил.

— Ну, ты и фуфел! — протянул он.

— Кто фуфел-то!

— Ты что, правда, решил, что я за Сэма морду тебе бить пришел? — Краб даже в лице изменился. Типа — изумлялся Серегиной дремучести. — В самом деле, чудила! Мы ж с тобой рябину с одного дерева рубали, одним совком в песочницей ковырялись… — похоже, он действительно собирался обидеться.

— Да ничего я такого не думал! Ты чё, Мишук! — Сереге стало стыдно.

— Ладно, проехали… — Краб немного помолчал, словно размышлял, стоит ли после такого продолжать беседу. — Короче, я про Сэма хотел сказать. Вообще про всю эту бодягу. В том смысле, значит, что проблемы твои не закончились.

— Если ты про Стаса…

— Забудь о нем, — Мишаня вновь улыбнулся правым уголком рта, левый наоборот криво съехал вниз. — Стас — нормальный пахарь. Его сыграли, как пешку, он и повелся.

— О чем ты? Кто сыграл?

— А ты догадайся с одного раза. Трех раз, как в кино тупом, нигде, на самом деле, не дают. Либо сразу просекаешь, либо получаешь кувалдой в лобешник, — Краб собрал свои кубики, подбросил на ладони, заботливо спрятал в карман. — Там на острове у нас с Сэмом тоже базар был. Он меня, урод такой, к себе вербовал, а я его чуть не порезал. Растащили, короче. Но будь Сэм поумнее, он бы лыжи к тебе солидольчиком смазал и сюда раньше меня подкатил. С коробкой конфет и бутылкой коньячилы.

— Зачем мне коньяк?

— Ну, не коньяк, так пепси-колу какую-нибудь притаранил бы. Это не суть… Я о том, что ты губешки раньше времени не раскатывай. Этот перец еще не прыгнул по-настоящему, но очень хочет. Вообще непонятно, как он в нашей школе очутился. Папец, наверное, жадный, не отлил в лицей лимонаду, вот и оказался Вовочка Саматов в обычной рассейской школе за одной партой со швалью вроде нас.

— Чего это мы — шваль-то?

— Ну, не шваль, так где-то на уровне единичек-двоечек. А они, типа, парень с крутояра — шестерка, значит. Короче, показывал уже… Вот и будет мстить.

— Кому мстить-то? Мне?

— Да всем сразу. Он же обиженный. На меня, на папу, на всех. Только меня ему не достать — да и на кой? А вот тебя он постарается загарпунить.

— Вот тебе здрасьте! За что это, интересно? За Маргошу? Так он же ее в грязи и топил!

— Правильно, он топил, а ты не дал. Видел, как он физрука нашего на крючок взял? Грамотно, в десять минут! И ничего Николашка ему уже не сделает. Потому что Сэм за жабры его взял. Прочно. Аврору он тоже хотел заарканить, уже и веревочку свил, да не получилось. Но парень-то дошлый, другое что-нибудь изобретет. Это ведь только в фильмах показывают, что всех на свете можно купить, а на самом деле, умные ребятки за другие рычаги дергают.

— Кукловоды?

— Ага, как в театре детском… Он и на остров народ приглашал, чтоб всех разом на единый кукан насадить. А мы взяли и сорвали ему кайф. Даже Анжелка с ним в шатер не полезла. Он ведь хорошо ее подогрел. Подливал пуще других. А она ему костюмчик облевала и на катере у нас спряталась.

— Так это вы из-за нее подрались?

— Причем тут она? Анжелка — это так, повод-поводочек… Сэм принцем датским себя почувствовал, а я ему черепок под нос сунул. Кукиш в смысле. Короче, хотел пикник сделать, этакий пир духа, а получил полную пирдуху, — Мишаня Крабов хмыкнул нечаянному каламбуру. — Еще и ты характер начал показывать. Типа, последний ком снега перед лавиной. Как в мультах. Вот класс и пошел пополам колоться.

Сколько помнил Серега, Крабов никогда еще так много не говорил. Да и вещи-то он рассказывал странные. Про Стаса, про остров, про класс… А может, это больница Серегу так ослабила. Что-то упорно не доходило до его разума. Мишка Крабов продолжал говорить, но слова осами вились вокруг да около, кружили бессмысленной тучей. Серега чувствовал, что голова у него стремительно закипает.

— …Сегодня, прикинь, на Ламборджини в школу прикатил. Самолично за рулем сидел. Хотел, чтобы все увидели.

— Ну?

— Вот и увидели, что снеговичок-то наш поплыл. Потому как за последнее хватается, бабло демонстрирует. Ну а как сообразит, что ни фига не вышло, за вилы возьмется.

— Как это — за вилы?

— Откуда мне знать. Но зуб даю, придумает что-нибудь, — Краб чуть помолчал. — Змей сегодня шепнул, что с Маринадом их видел. Типа, шептались о чем-то. Друганы, блин! С каких это пор, интересно? И Кентукки там рядом маячил. Вот и посуди, какие могут быть общие дела у Сэма с этими крысоедами.

— Да уж, компаха кислая. Что-то ему нужно было от них.

— Это верно, клинья к ним он неспроста подбивает, — Краб вздохнул. — Помнишь Никитку из твоего подъезда? Шпингалет такой курносый.

— Никитку? — Сергей сообразил не сразу. — Это первоклашка, что ли?

— Ага. Вчера подошел ко мне — заметь, не к Антоше, не к Гере, а ко мне — и колонулся.

— Ну?

— Видел он все, оказывается. Прыгал по гаражам после уроков и головешкой своей любопытной крутил. А в это время Сэм с четвертого этажа прицеливался. Ты на втором сопли морозил, а он на четвертом, смекаешь?

— Что?.. Так это Сэм?! — Серега даже привстал со скамьи.

— Чего ты подскочил? Сядь, успокойся. Парень-то не лох, все сыграл, как по нотам. И Никитке я тоже посоветовал молчать. Для его же пользы.

— Но ведь это… Это можно…

— Не можно и не нужно, — оборвал его Краб. — Эту байку я тебе так — к слову подбросил. Чтоб не скучал особо. Тем более что поздно кулаками трясти.

— Ничего себе поздно!

— Конечно, поздно. Я ведь тоже голосовал против тебя не просто так. Поглядеть на него было интересно. Он вроде как нас разыгрывает, а мы — его. Так что за Сэма не переживай, этот перец сам на тебя выбежит. Все равно как зверь на ловца. Вот тогда и прищемишь ему хвост.

— Что-то не очень я тебя понимаю.

— Почешешь репу — поймешь. Не сейчас, так потом, когда этот хлыщ очередную комбинацию замутит. Тогда уж вони хватит на всех, можешь не сомневаться. Но начнет он, думаю, с тебя.

Мишаня произнес это спокойно, и в серых, с темными вкраплениями глазах его Серега прочел железобетонную уверенность в сказанном. Тем, кстати, и побеждал своих противников Краб. Свою силу он знал настолько же хорошо, насколько знал слабые стороны противника. Люди это чувствовали, а чувствуя, уступали.

Серега судорожно сглотнул.

— А ты?

— Что я?

— Ты сам-то с кем?

Краб снова покачал кудлатой головой, тихо и со всегдашней своей полуусмешечкой протянул:

— Ох и дурак же ты, керя… Прямо полный бамбук!..