Глава 1

Ленку забирали вместе с Евой. Так уж получилось.

Это был первый день на воле. Серега только-только вышел из больницы. Мама намеревалась оставить его дома, предлагала даже сходить в садик сама — с работы обещала отпроситься, но Серега настоял на том, что сестру следует забирать брату. Смешно сказать, но он, в самом деле, соскучился по Ленке. Конечно, дома она частенько злила и раздражала. Не одну сотню раз по кумполу хотелось ей съездить, но ведь все равно — сестренка! Не так уж много у него оставалось близких людей. Конечно, имелись друзья, кое-кто из соседских ребят, и все-таки по-настоящему близкими оставались мама и Ленка. К отчиму, дяде Вите, Серега относился тепло, но это было все же совсем другое. Папу заменить было невозможно. Даже порка, которую как-то задал ему отец за то, что Серега ножницами выстриг из книг серию картинок, теперь вспоминалась, как нечто особое — мужское, по-своему романтическое. Конечно, ревел и дулся, но ведь за дело всыпали! И отец потом позвал его мириться. А точнее — вдвоем с насупленным сыном они попытались «вылечить» растерзанные книги. Пока лечили, все само собой и забылось. А точнее — простилось. Потому что чудом было — сидеть на отцовских коленях, слушать его пояснения и следить за сильными руками, неспешно и бережно вклеивающими иллюстрации на место. И ведь мастерски все сделал! — буковка к буковке, без единого пятнышка! Подобные вещи у отца всегда получались здорово. К слову сказать, и книги эти были теперь у Сереги любимыми. Он держал их в сторонке отдельной стопкой, нередко брал перед сном, неспешно перелистывал. При этом восстанавливал в памяти процесс книжного ремонта — во всех подробностях, до последнего произнесенного слова. Заканчивались подобные воспоминания одним и тем же: хотелось плакать, и Серега откладывал книжки в сторону…

А по Ленке он в самом деле соскучился — по визгу ее и воплям, по глупым историям про глупых подружек, про кукол, про малолетних кавалеров, наконец, которые за сердце Леночки готовы были разбить пластмассовыми ведерками друг другу головы.

А уж когда отправился за Ленкой, во дворе неожиданно столкнулся с Евой Оршанской. Она брела неведомо куда — какая-то опустошенная или уставшая. А разглядела Серегу — и прямо лампочкой вспыхнула. Улыбка у нее была славная, что там говорить! И в глазах воссияло по синей искорке. То есть только что ничего не было, — и раз! — появилось. Конечно, пришлось взять ее с собой. Это было немного непривычно, но в жизни многое так — чуть ли не каждый день приходится к чему-то привыкать. В той же больнице выходило даже хуже. Во-первых, мешали идиотские турунды в носу, а во-вторых, все портило его собственное глупое поведение. В самом деле, гостей ведь положено развлекать, вот он и придумал «развлечение». Когда Ева навестила Серегу во второй раз, он на лифте спустился с ней в больничный подвал. Цокольный этаж — так это иногда называют, хотя какой там цоколь! Подвал — он и есть подвал. В общем, хотел впечатление произвести — повеселить малость. Ну и повеселил. Потому что маты, где целовались обычно сбегающие с этажей пациенты, на этот раз пустовали, зато оказалась приоткрыта металлическая дверь в боковое ответвление. Заслышав грохот катящийся сзади тележки, они с Евой юркнули в забитую старыми тумбочками нишу и оттуда в слабом свете потолочных ламп разглядели, как пара санитаров катят перед собой пустые носилки. Тот, что шагал впереди, распахнул металлическую дверь шире, второй подтолкнул гремучую тележку в проем.

— Что это? — шепнула Ева.

— А ты не знала? — Сергей приблизил губы к ее уху — так близко, что почти коснулся девочкиной щеки. — Проход в морг. Если кто умирает, то их грузят на носилки и перевозят туда.

— А почему здесь, под землей?

— Чтобы больные не видели, не расстраивались.

— Но сейчас на каталке пусто.

— Ну, не каждый же день умирают… Может, ложный вызов. Или просто возвращают на место.

Ева какое-то время прислушивалась к удаляющемуся рокоту каталки, а после решительно качнула головой.

— Пошли отсюда…

Серега немного похлопал ресницами, но спорить не стал. Даже ругнул себя за идиотскую инициативу. Действительно, тупо все вышло! Какого рожна он ее сюда привел? Конечно, Серега не знал, что наткнется на санитаров, но мог бы предположить.

Сейчас же все обстояло иначе. И нос нормально дышал, и не было чертовых турунд. То есть шагать в садик Ева была, конечно, не обязана, но ведь обрадовалась! И вон как заулыбалась! Серега пока шагал, все время на нее поглядывал. И сам радовался неизвестно чему.

Кстати говоря, сестра Ленка тоже пришла в восторг. Стоило им показаться в переполненной малышней раздевалке, тут же с визгом повисла на шее у Сереги. Отвизжавшись, всем окружающим громко пояснила:

— Это мой брат! Он в больнице лежал. С носом, кровью и ватой. А теперь убежал, Специально ради меня…

«Вату с кровью» малыши легко проглотили и на «сбежавшего из больницы» поглядели с интересом. Потом, понятно, перевели взор на Еву.

— А она тоже сбежала?

— Тоже, — подтвердила Ленка. — Вместе с братом.

— Что ли, сестра?

— Какая же она сестра, когда это я сестра! — возмутилась Леночка.

— Невеста, что ли? Если невеста, должно быть платье. Из белого чего-нибудь…

— Платье еще не сшили… Потому что сначала кукле моей — Наташке, потом невесте.

— Фату надо из простыней шить. Они белые, — заявила соседка Леночки. Она была пухленькой, спокойной, и оттого слова ее звучали авторитетно.

— Ой, да у нас миллион простынёв!

— Простыней, — машинально поправил Сергей.

— Простыней, конечно! Вот же я глупая, — «простынёв» сказала, — Леночка с удовольствием рассмеялась над своей оговоркой. С ответами она вообще не задерживалась ни на секунду. Серега подумал, что в школе ей, верно, придется проще, чем ему.

— Триста рублей, — огорошила его подкравшаяся воспитатель.

— Я же это… Пару недель назад приносил.

— Это было на танцы, а теперь у них английский будут вести. Каждую неделю по два занятия.

— Ну да… Понятно… — Серега неловко заскреб по карманам.

Смекнув про его затруднения, Ева Оршанская достала из курточки кошелек, протянула воспитателю три сторублевых бумажки.

— Спасибо… — пробормотал он, однако на улице тут же принялся ворчать: — Что за жизнь пошла! Кругом деньги трясут. Мы их не просим, а они только поводы придумывают. За фотографии, которых не заказывали, за театр, за танцы эти дурацкие.

— Никакие они не дурацкие! — возмутилась Ленка. — У нас тетя артистка преподает — худенькая такая, даже груди нет. Раньше в балете плясала, а теперь у нас. Знаешь, как она красиво вертится!

— Представляю… — Серега хмыкнул.

— И на шпагат запросто садится.

— Ван-Дамм тоже садится — и ничего, никто перед телевизорами не танцует…

Но сестренку неожиданно поддержала Ева.

— Лена права, танцы — дело полезное. Во всяком случае, девочкам всегда пригодятся.

— Да на фига? — изумился Серега. — Что в них такого-то — в этих ваших танцах? Я представляю там — на пианино подолбать или фокусы показывать, а ногами-то подрыгать всегда сумеешь.

— Вот именно, что подрыгать. Вот ты представь, Лена вырастет, придет на дискотеку и будет, как все топтаться. Пингвин пингвином! Что же тут хорошего?

— Что ж тут хорошего? — эхом подхватила Леночка.

— А что хорошего, если она начнет крутить попой, как на телеэкране?

— Можно не попой, а животом! — крикнула Леночка. — Танец живота — знаешь, как здорово! Ему специально обучают! В Индии и… На островах разных.

— Еще не легче!

— Зато потом меня сразу возьмут в телесериал! — заявила Леночка. — Снимусь в мыльной опере, заработаю два миллиона. Один себе возьму, другой — маме.

— Ага, заработает она… В мыльной опере… Ты хоть знаешь, почему они мыльными зовутся — сериалы твои разлюбезные?

— А ты знаешь, как по-английски стол? — перешла в контратаку Леночка. — Я вот знаю — э тэйбл! И кошку знаю — э кэт.

— А собака?

— Э дог! — победно выкрикнула Леночка. — А вот хот-дог — это уже не собака вовсе, а пирожок с сосиской. Так что теперь я могу хоть в русском сериале сниматься, хоть даже в английском. Там тоже два миллиона заплатят, но уже другими бумажками.

— Видала? — Серега кивнул Еве на сестру. — Целуются напропалую, в сериалах мечтают сниматься, о миллионах языками чешут. Мы такими не были…

— А еще! Еще я знаю, — спешила закрепить успех девочка, — как отличить бездомную собаку от сдомной — ну, значит, с домом которая…

— И как же?

— Да по блохам же! Потому что если она живет с соседом-человеком, то там блохи боятся и рук-ног не высовывают.

— Кого им бояться-то? — фыркнул Серега.

— Да человека же! — удивилась недогадливости брата сестра. — Ведь где человек, там ни волков, ни медведей, ни носорогов, ни попотамов…

— Попотамы — это кто?

— Ну-у… — Леночка на миг сбилась. — В Африке которые. Толстые, с мордой такой чемоданной.

Сергей с Евой прыснули.

— Чего вы! Я правду говорю, они толстые, в складочках. А где человек, там никого нет. И блохам становится скучно. Потому и собаки у них чистенькие, свеженькие, как шанежки из печки.

Теперь уже Серега рассмеялся в голос.

— А вообще-то верно… Где человек, там уже никого, — он, соглашаясь, качнул головой. — Полный трэш и пустыня.

Взглянув на Еву, Серега подумал, что она возразит, но одноклассница промолчала. Кажется, в этом она была с ним солидарна.

* * *

— Шмель осени не боится, — тараторила Леночка. У него мохнатая шубка, теплая, из бобра, наверное, а у пчелок пальтишки старенькие. Из этого — как его? — из дерматина… Вот они и прячутся в ульях…

Она сидела на корточках возле массивной яблони и увлеченно наблюдала, как кружит над листьями толстый шмелюга. Неизвестно, что он искал на земле, но выглядел сердитым и озабоченным. Леночка по-гусиному переставляла ноги, отслеживая его маршрут. Сейчас в ней явно проснулся азарт охотника-следопыта. А может, исследователя-биолога — или кто там среди ученых занимается шмелями? Серега этого не знал, да и не хотел знать. Ева сжимала его руку и молча стояла рядом. То есть она и там, в больнице, касалась его руки, но сейчас одноклассница словно чего-то ждала. И глупо, — Серега ощущал непонятный щекочущий страх. Он накатывал волнами — то сильнее, то чуть отпуская, однако совладать с ним полностью у Сереги не хватало сил. Наверное, по этой причине он, как и Ленка, молол и молол языком, не в силах закрыть рот. А может, всего-то и требовалось — умолкнуть на одну минутку и просто взглянуть в глаза стоящей рядом девочке. Кто знает, возможно, этого она и ждала?

— …Или вот еще случай был — всего-то год назад. Мама акварель ей купила — хороший такой набор, а бумагу с ватманом забыла взять. Так эта художница что придумала! — сначала, понятно, на журналах маминых потренировалась, потом на обоях портрет семейный зафигачила, а после и меня спящего изрисовала. Я тогда днем почему-то спал. Время какое-то медвежье было. А у нее, главное, ни в одном глазу! Она и в садике сейчас спать отказывается, а дома вообще никогда не спала. Разве что ночью… Короче, эта кнопка подкралась и нарисовала мне разной всячины на лице: усы, само собой, прыщей каких-то…

— Веснушки! — не оборачиваясь, крикнула Леночка. Слух у нее был отменный. — Это веснушки были!

— Не знаю, — Серега замотал головой. — Веснушки размером с пятак да еще черно-багровые — это, по-моему, уже не веснушки… В общем, насадила на мне клякс, морщин наделала, бровей жутких…

— Хорошие были брови! Пушистые! — снова крикнула Леночка и еще на шажок передвинулась за шмелем. — И усы красивые получились — с завитками такими, как на картинках.

— Хуже другое, — чуть тише продолжил Серега. — Она рисовала, значит, а я так и не проснулся. То есть, когда проснулся, она и краски уже прибрала, и кисточки помыла. Ну а про меня вообще, кажется, забыла. А я что, в зеркало обязан смотреться? Не утро же… Короче, проснулся, хлебнул там чего-то и во двор выскочил. Мы с Герой как раз репетицию затевали. Он кассету какую-то достал с записями… В общем, пока шел, прохожие со всех сторон пялились — кто улыбался, кто шарахался. А мне откуда знать, что у меня на морде. Щеки, помню, чесались, ну так не страшно же… А как пришел к Гере, он на пол лег от хохота. Когда я понял, что в таком прикиде три квартала к нему перся, я чуть на потолок не полез…

— Не поколотил сестренку?

Серега покосился в сторону Ленки нехотя мотнул головой.

— Хотелось, конечно, — еще как… Только у меня с этим никогда не получалось. То есть, если бы она была на год или два младше меня, а то ведь — вон на сколько.

— Только из-за этого?

— Ну, почему… — Серега неожиданно запутался. Простой вроде бы вопрос поставил его в тупик. — Может, и надо было наказывать. Геру вон брательник по-черному дуплит, а он его обожает. Но там все-таки мужики. Да и чепуха выходит в итоге… — Серега вздохнул. — Я же ее на коляске катал, на санках опять же… Еще помню, как она пирамидку свою первую собирала. Ей года не было, ходить только начинала, толстуха такая, в складочках вся, семь зубов всего-то, но улыбчивая — спасу нет. Я, когда папа с мамой не видели, хватал ее в охапку и целовать принимался. Никак не мог удержаться. В щеки, в нос, в ладошки.

— А она?

— Она хохотать начинала. Щекотно же. Иногда кусалась. Не со злости, конечно, просто зубы резались. До сих пор шрам на пальце остался, от души укусила… — Серега покосился на свою кисть. На указательном пальце и впрямь красовались легкие отметины. — Да ты не думай, она хорошая. Болтуша, само собой, но с ней всегда весело. В больнице всего неделю ее не видел, а уже заскучал. Правда, это, может, из-за отца…

— Как это?

— Ну, его же нет, а она осталась. Как бы вместо него. И похожа, я ведь вижу. Даже больше, чем я.

Серега взглянул на Еву и тут же пожалел о сказанном. Она смотрела на него с таким участием, что захотелось тут же отвернуться. Именно участие он переносил хуже всего. Про отца-то она была в курсе — сам успел проболтаться. Значит, собралась жалеть, говорить разные добрые никчемности, а к чему подобные вещи приводят, Серега знал прекрасно. Снова засаднит в горле, немедленно сядет голос, еще и слезки горошком покатятся. Все равно, как у малыша какого!

Прикусив нижнюю губу, он медленно отошел на пару шагов. Как ниточка за иголочкой, Ева потянулась за ним. Серега покосился на одноклассницу и вдруг понял, что она снова чего-то ждет. Он даже огляделся.

— Чего ты?

Ева шагнула ближе, и Сергей неожиданно оказался с ней нос к носу.

— Ты чего? — повторил он едва слышно.

— Ничего, — тихо отозвалась она, но глаза ее смотрели с пугающей пристальностью.

Можно было называть это провокацией, но Серега не поддался, а точнее — струсил. Мальчишки — они все трусы. Или, так скажем, почти все. А вот с девчонками дело обстоит иначе. Другие они немного. И та же Ева подтверждала это при каждой новой встрече. Странным своим взглядом, необъяснимым поведением.

А в следующий миг она качнулась ближе и поцеловала Серегу сама — абсолютно по-взрослому, в губы. Серега зажмурился. Губы у нее оказались… Впрочем, он даже не знал, какими они оказались. Просто не с чем было сравнивать. Немудрено, что он почти задохнулся. Никогда и ни с кем он не испытывал ничего подобного!

— Вот так… — шепнула она и поцеловала его снова. И сердце Серегино повторно скакнуло к горлу, метнулось куда-то в живот, забилось пригвожденной к ребрам рыбиной. Руки, не спрашивая разрешения, обняли Оршанскую.

Конечно, опыта у Сереги не было ни малейшего, но на миг он все-таки ощутил отчаянную решимость её поступка. Словно она действительно нуждалась в этом поцелуе, цеплялась за Серегу, точно за соломинку.

Он потянулся вперед. Чуть не умерев, коснулся губами ее губ. Уже сам! Прошла пара секунд, а может, минута. Когда они вновь оторвались друг от друга, глаза у нее тихо и успокоено сияли, Серега же чувствовал себя совершенно обалдевшим. И конечно, на сцену поспешила вылезти егоза-заноза Ленка.

— А я видела! — закричала она радостно. — Все видела!

Серега с трудом развернул онемевшую шею.

— Ну и что?

— Ничего, — Ленка приблизилась к ним, по-свойски похлопала брата, Еву же ласково погладила по руке. — Я ведь тоже в садике целуюсь. Сразу с двумя мальчиками. Но все равно женюсь на одном. На двух нельзя.

— А тебе и жалко, что нельзя.

— Жалко, — она кивнула. — Они же оба хорошие. Вадик мне игрушки дарит, картинки рисует, а Толик всегда строить помогает, заступается.

— А где твой шмель? — хитро перевела стрелки Ева.

— Улетел, — Леночка неопределенно махнула рукой. — Что-то искал тут, искал, так и не нашел. Расстроился и улетел.

Серега поглядел на часы.

— Пора, наверное и нам улетать, — произнес он смущенно. — Скоро уже мама с работы вернется, потерять может.

— И я есть захотела, — Леночка с готовностью ухватила его за руку, с силой потянула. Не забыла однако и про Еву: — А ты можешь взять меня за другую руку. Потом поменяемся…

Серега фыркнул, Ева рассмеялась.

На выходе из парка стояла машина Кентукки. Внутри сидели двое: Кентукки и, кажется, Маринад. Наверняка, пересчитывали дневную прибыль. Может, и на них сейчас пялились через стекло… Серега постарался расправить плечи пошире.

И пусть смотрят! У них-то девчонок таких никогда не будет. То есть все знают, где и каких девчонок они хомутают. А вот нормальных — хрен когда обломится!..

Уже приближаясь к дому, Серега вдруг вспомнил, что Анжелка жила за семь кварталов от школы, практически в другом районе. Мысль была не самой благородной, но почему-то обрадовала. Ева-то обитала совсем рядом — буквально в соседнем подъезде. Значит, и провожать ее будет проще простого. И в гости можно бегать хоть каждый день.

Перед тем, как проститься, они переглянулись. Уже как старые друзья, как заговорщики, объединенные общей тайной. Серега понимал, что выглядит дураком, но все же не удержался.

— Теперь моя семья стала больше, — сказал он. — Ленка, мама и ты.

Она не ответила, но пальцы в его руке отчетливо дрогнули. Да и в глазах что-то такое блеснуло. Странная это штука — разговаривать глазами! До сегодняшнего дня ни о чем подобном Серега не слышал. И в телепатию, если честно, не верил. Оказалось, все существует на самом деле. Кстати, и мелкая Ленка все тут же и подтвердила. Потому что уловив общее настроение, немедленно вцепилась в Евину ладонь.

— Да ведь ты же у нас ни разу не была! Сережка, давай ее в гости позовем. Я чай с ней буду пить, всех своих кукол покажу. С хомячкой нашей познакомлю. Ева, ты же, правда, к нам не ходила!

Серега и сам подивился, отчего такая простая мысль не пришла ему в голову. Зачем расставаться, когда можно не расставаться? Разве логично разбегаться в такие славные минуты?

Другая на ее месте наверняка бы отказалась. Мол, хорошего помаленьку, и все такое. Но Ева согласилась. Легко и просто. Ее в самом деле, не тянуло домой. Почему, Серега не стал ломать голову. Может, зря, а может, и нет…

А потом было знакомство с сонной хомячихой — шустрой, пушистой и черноглазой.

— Ее Сонька зовут, — щебетала Леночка. — Потому что весь день спит и спит. Сейчас-то мы ее разбудили, а посади в клетку — снова заснет. Соня, в общем. Зато потом всю ночь шебуршит, ползает, бегает туда-сюда — никакого режима!

После Соньки в ванной общими усилиями отмыли заляпанную в садике курточку Ленки и дружно отправились на кухню. Самое простое было изладить растворимый кофе с медом, творожными сырками и сушками. Ничего другого Серега не обнаружил. Во всяком случае, готового к немедленному употреблению. Он и кофе-то приготовил бы скверное, но помогла Ева. Кофе она сварила быстро и умело. Сама же разлила по чашечкам.

Зато культурно-развлекательной программой уже взялся распоряжаться Сергей. И они лежали втроем на ковре, сдвинув колонки таким образом, чтобы находиться как раз в центре между ними. Серега поочередно включал то Ванессу Мэй с Дидюлей и Агилерой, то итальянцев — Кутоньо, Пупо, Челентано, пультом добивался максимального стереоэффекта. Конечно, старался выбирать самое лучшее. Во всяком случае, придумку с колонками Ева немедленно оценила, поскольку это, в самом деле, было лучше и естественнее наушников. Работал малогерцовый бас, который никакие наушники вообще не брали, получался объем и размытость, характерная для концертных залов. Разумеется, всем троим было здорово. Непоседа Ленка, конечно, то и дело вскакивала. Потанцевав и покружившись по комнате, она снова прыгала между ними и, глядя в плиточный потолок, на несколько минут замирала. А Серега продолжал держать Еву за руку, и это было сродни электрическому контакту. Музыка вытекала из него и вливалась в нее, ощутимыми волнами проходила по локтевым суставам, искрила в пальцах. А может, Сереге это только казалось. И в сотый раз за сегодняшний день он недоумевал по поводу прошлой своей любви. Ведь ту же Анжелку он в дом никогда не приглашал и музыку вместе с ней не слушал. Ему даже в голову подобные мысли не приходили. Да Анжелка, если рассудить здраво, в гости к нему бы и не пошла, наверняка бы стала ломаться. Типа, а что будем делать, что пить-есть, а может, лучше в оперу завалиться или на дискач какой? Короче, чешуя полнейшая. И суперски, что ничего этого не случилось. Потому что теперь рядом была Ева — и даже не рядом, а как бы в нем, в Сереге. В той же ладони, в груди, в голове. То есть не было места, где ее бы уже не было.

В конце концов Ленка упросила включить любимую свою Пугачеву — не позднюю, конечно, а раннюю — еще совсем молодую. Подобно советским комедиям, ее тоже уважал и часто включал отчим. И они с Ленкой тоже зауважали. Потому что песни были, действительно, классные, совсем даже не похожие на ту муть, что распевали с экрана сегодняшние поп-звезды.

У Сереги леденело под ложечкой и сбивалось дыхание. И ведь никакой дешевой аранжировки, никаких понтов, а плакать все равно хотелось. И на гитаре хотелось подыграть, даже подпеть! Потому что и текст, и голос, и музыка… А молоденькая Алла выпевала уже совсем иное:

Ковер послушно обращался в море, и слушателей покачивало на незримых волнах — плавно приподымало и опускало в ложбины меж хрустальных накатывающих из-за горизонта валов. Спины холодила океаническая глубина, становилось жутковато и здорово.

Серега, конечно же, снова вспомнил отца — прямо как током ударило. В голове замелькали картинки-фотографии, сверкающие мгновения прошлого. Кого-то, вероятно, вспомнила и Ева, потому что пальцы ее стянуло судорогой. Даже Ленка под цветаевские стихи больше не вскакивала — лежала притихшая. Зато, дождавшись песенки про детство, немедленно принялась их тормошить.

— Ну, чего же вы! Вставайте. Хватит валяться.

Они неохотно поднялись.

— Это же моя любимая, под нее обязательно надо танцевать!

— А в самом деле? Можно и потанцевать… — Ева шагнула к Сергею, и он несмело обнял ее за талию. В сущности, он впервые танцевал с девочкой. Такой уж это был день. Все сегодня у него получалось впервые: целоваться, слушать втроем музыку, танцевать. Что было лучше и приятнее, он затруднился бы сейчас сказать. Происходящее напоминало сказку, и все было по-своему здорово. Серега просто плыл по течению. Молочно-теплой, окруженной кисельными берегами реки.

Ева положила ему голову на плечо, и Сергею живо припомнилась акварель, где художник изобразил на лугу двух лошадей. Они не паслись и не гуляли, — просто стояли, упокоив головы на спины друг другу. Где-то далеко на горизонте свечей догорало апельсиновое солнце, и лошади были уже не лошадьми, а силуэтами — темными, неподвижными, бесконечно влюбленными. От картины веяло бесконечной печалью. Потому что ясно было — с последним солнечным отсветом все исчезнет: полоска горизонта, мягкий луг и два нашедших друг друга создания. Нечто подобное происходило и сейчас. Пугачеву сменили «Скальпы», а затем «Скорпы», но и эти пели о чем-то похожем. Гудели электрогитары, тянул мелодию тенор, и Серега точно знал: это все не вечно. Пройдет три-четыре минуты, может быть, полчаса, и чудесный вечер приблизится к финишу. Ева поднимет голову, расцепит пальцевый замочек на его шее, и наваждение пройдет.

Однако минуты текли и тянулись, время не рубило сплеча, — иногда оно тоже умело быть великодушным. Прикрыв глаза, мальчуган улыбался, как распоследний болван. Ничего не попишешь, влюбленные и впрямь похожи на болванов, а что такое любовь, Серега начинал понимать только сейчас.

 

Глава 2

Девчонки встречались бурно — с визгом и звучными чмоками, подруги ерошили друг другу челки.

— У-у, какая ты миленькая сегодня! Колечко прикольное!

— А у тебя вроде сапожки новые?

— Ага, у шнурков выпросила…

Парни в отличие от девчонок вели себя более сдержанно — по крайней мере, первые несколько минут: степенно пожимали руки, скрупулезно обходили всех и каждого. Потом уже рассаживались по местам, с видом охотников, приволокших добычу, швыряли на лавки портфели.

Не все, но многие проходили к галерке, здоровались с Мишаней Крабовым. Руку ему подавали уважительно, точно царю на престоле. Серега, приближаясь к нему, тоже ощутил невольное напряжение. Одно дело — ручкаться в больнице, без свидетелей, совсем другое — здесь и прилюдно. Но Краб спокойно пожал ему руку, даже радушно бросил:

— С возращением, Серый!

Серега расплылся. Вот так: не Чех и не Чахотка — Серый. Почти даже Сергей. Краб словно подтвердил все сказанное ранее: дружба там или не дружба, но союз — это уж наверняка. На Сэма Серега, само собой, даже не взглянул, здесь было все предельно ясно. Война, которую не он даже и начал. Ну, а кто в этой войне одерживал верх, яснее ясного показывали рукопожатия. Потому что после Краба к Сереге сунулись Вадим с Шамой, Васёна с Витьком, Митяй с Тарасиком, другие ребята.

Подкатили даже Гоша с Кокером.

— Какие люди в Голливуде! Здорово, больной!

— И вам привет, больные!

— А ничё у тебя носяра! Шкодно!

— Если завидки гложут, могу помочь. Стасик такие портреты рисует на раз.

— Не-е, на фиг твоего Стасика! — Кокер загоготал. — Я таким носорогам не позирую.

Глядя на него, закудахтал и Гоша. С юмором у парня был явный напряг, но если ржали окружающие, не прочь был поржать и он.

Вообще-то этих двоих можно было бы послать подальше, но они свое получили, а Серега зла не помнил. Девчонки, кстати, тоже поглядывали на него с интересом, презрения никто не выражал. Макс с Аликом, конечно, не подошли, но это как раз легко было предсказать. Песики при хозяине, они и мнения своего, как водится, не имели.

Антон, само собой, опоздал, в класс вбежал за минуту до звонка — взлохмаченный, раскрасневшийся от быстрой ходьбы. В отличие от Геры он жил теперь на улице Сакко и Ванцетти — то есть от школы довольно далеко, по каковой причине был вынужден спускаться в метро.

После переезда в центр Антошин папахен уже не раз уговаривал сына перевестись в какой-нибудь лицей поближе к дому, но Антон стойко сопротивлялся. Не из-за Геры, понятно, — из-за Сереги. В каком-то смысле это была жертва, и Сергей это ценил. Как и переживал по поводу переезда друга на улицу далеких итальянцев. И даже не итальянцев, а заурядных американцев. Потому как Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти жили, как выяснилось, вовсе даже не в Италии, а в американском штате Массачусетс и в послереволюционные годы увлекались вооруженными налетами на машины инкассаторов. Время тогда было такое — сицилийцы вовсю самоутверждались на новом континенте, револьверами и лупарами по мере сил зарабатывали народную любовь. На одном из таких мероприятий ребятки и погорели, за что и были наказаны по всей строгости штатовских законов. Электрический стул или что-то там в этом роде… Разумеется, страны соцлагеря всколыхнулись. Казненных возвели в ранг святых, объявив героями-революционерами, оперативно переименовав сотню-другую улиц. Подвернулась подходящая улочка и в их городе. Глупо, конечно, но над Антоном никто не потешался, — все жили на подобных улицах: на грозовых и стреляющих Стачек и Красных Коммунаров, на Блюхера, Фрунзе, Чапаева, Щорса и прочих героев минувшего века. Гера, например, жил на Старых Большевиков, Серега — на улице революционера Бабушкина, тот же Тарасик с Аллкой Мокиной обитали на улице Краснофлотцев и так далее, и тому подобное. Разве что Люське повезло, — она жила на улице Ломоносова — то есть вполне вменяемого ученого дядьки, чем, понятно, и гордилась.

— А Гера где? — плюхнувшись рядом, поинтересовался Антон.

— Не знаю. Проспал, наверное. Может, к английскому подойдет…

Урок английского Серегу особенно волновал. Как сказали друзья, Оршанскую тоже зачислили во вторую группу. Значит, будет замечательный повод пообщаться, будет возможность лишний раз поизучать ее профиль.

Сегодня Оршанская показалась Сереге особенно красивой. В оставшееся до урока время он так часто посматривал в ее сторону, что впервые в жизни проглядел появление Анжелки. А может, она с самого начала здесь сидела. Серега запоздало сообразил, что начал потихоньку забывать о ее существовании. И это после стольких лет обожания, после миллиона часов, проведенных под ее окнами! А сколько сумасбродств зарождалось в его головушке, сколько глупостей он успел натворить — и все с одной-единственной целью: преуспеть в ее глазах! И вот теперь немыслимое случилось: внутренняя его планета, именуемая сердцем, решительно поменяла полюса.

Момент появления учителя он тоже прозевал. Хотя этому были свои объяснения. Историк Федюня не умел входить, как Аврора Георгиевна, — напротив, он появлялся почти незаметно, как припозднившийся ученик проскальзывая в класс, спеша занять свое место. Уроки его протекали в том же примерно ключе. Учитель что-то негромко рассказывал, разворачивал карты, тыкал указкой, и класс особо ему не мешал. Да и чего там мешать: как говорили немцы — «каждому свое». Охота стоять у доски — пусть стоит, народ же тем временем буднично занимался своими разновеликими делами. Кто-то резался в пики-фамы и в игры на сотовиках, другие обменивались новостями или слушали музыку с плееров. Вот и сейчас все шло обычным порядком: Гоша с Васеной прямо на лавочке рубились в картишки, Кокер тыкал в спину Светика-семицветика транспортиром — типа, заигрывал. Краб что-то тихонько обсуждал со Змеем, Вадим из трубочки плевался в Люську, но мазал и попадал то в Мокину, то в ее соседей.

На таких уроках Серега обычно умирал от скуки. Мама вон пугала хвостами, а какие тут хвосты! В лицеях, говорят, из детей соки последние выжимают, уроков задают по семь тонн — типа, английская система. Не сдохнешь, так выживешь. Только фига ли толку? Экономику-то страны все равно троечники поднимают. Уже во всех популярных передачах про это сто раз рассказывали: отличники опускают, а троечники поднимают. Вон и сейчас постарались — опустили планету до полного кризиса — тоже ведь круглые ботаны да отличники намутили. Вот и не фиг гваздаться.

Но с другой стороны — сидеть и ни фига не делать было, действительно, скучно. Когда времени вагон, мозги, в самом деле, прокисают. Дома-то еще можно развлекуху придумать, а в школе что сделаешь? Чем себя занять и развлечь? По всему выходило, что особо нечем. Можно, конечно, развинтить ручку, извлечь стержень и поковырять в ухе. А можно из того же стержня, предварительно пожевав и особым образом загнув кончик, вылепить миниатюрную клюшку и выстреливать «шайбами» во все концы класса. А еще можно зажать на парте конец линейки и тенькать пальцем по другому концу, наигрывая примитивный музон. Медведи, говорят, щепой в лесу так играются. Тоже ведь, блин, композиторы! Может, они в самом деле не глупее людей? То есть поглядишь-поглядишь на какого-нибудь Гошика — и понимаешь: медведь, пожалуй, поумнее будет.

А еще… Еще можно превратить ту же линейку в подобие катапульты, и тогда уж пуляй, куда хочешь и чем хочешь. Хоть тяжеленной резинкой, хоть даже гайкой. Правда, и в ответ прилетит аналогичный гостинец, но селя ви! Как говорится: кто мячом к нам в стекло, от мяча и погибнет. Зато и скука пройдет. Однозначно.

Тем не менее сегодня Серега не скучал. Сидел вполоборота и слушал вполуха. Вполуха, поскольку одно было обращено к Федюне, вторым Сергей опирался на собственную ладонь. Так было удобнее смотреть на Еву. Подобно Тарасику и Вике Белобородовой она тоже что-то там строчила в своей тетради, но сейчас Серегу занимало другое. Именно эта девочка его поцеловала. Сама. Он не вполне понимал ее поступки, мало что о ней знал, но это его ничуть не волновало. Ведь екало отчего-то сердце, а сердцу своему Серега доверял.

Глядя на хрупкую спину девочки, на ежик ее волос, он вспоминал Еву курящей и думал, что непременно отучит ее от сигарет. Будет капать подобно отчиму на мозги — и отучит. Вода камень точит, а слова — они помощнее будут. И на родителей Евы Серега постарается произвести самое выгодное впечатление. Они у нее, судя по всему, демократы, если разрешают дымить. Его бы собственный отец курить Ленке точно бы не позволил. И рукава эти длинные, как у Пьеро, ей лучше тоже убрать. А вот ногти как раз можно и отрастить. Маникюр Сереге нравился. Конечно, с точки зрения мойщика посуды — абсолютная глупость, но с этим они как-нибудь разберутся. Он, скажем, будет мыть посуду и чистить картошку, она пылесосить и выбивать ковры. А потом они будут грызть чипсы и смотреть телевизор. Хотя нет… Зачем телевизор с чипсами, если можно сидеть на ковре и целоваться? От заката и до рассвета…

От таких сладких мыслей Серегу бросило в жар. Он оторвал ладонь от уха, и бормотание Федюни потекло ручейком в голову, один за другим заполняя мозговые файлы нужным и ненужным:

— …Таким образом, вам, ребята, достались не самые лучшие учебники. Историки до сих пор спорят о мотивах войны, о главных ее героях. Уже через пару лет после очередных выборов, возможно, все будет снова переписано. И ваши родители будут доказывать вам одно, а вы им другое…

Тарасик Кареев поднял руку.

— Тогда почему говорят, что история не терпит сослагательного наклонения?

— Ну… Потому что она, действительно, не терпит, — Федюня глянул в сторону двери, как бы раздумывая, не задать ли стрекача. Мысль была не лишена резона. Когда Тарасик начинал спрашивать, класс отвлекался от своих дел и обращал внимание на учителя. Все равно как сторожевой пес, перестающий играть с собственным хвостом и замечающий, наконец, спускающегося с забора воришку.

— Что было, то было, и мы не в силах повлиять на свое прошлое…

— Однако же влияем, — строго перебил Тарасик. — Практически каждый день!

Когда дело касалось истины, этот паренек враз менялся, напуская на себя грозный и неприступный вид. Полный прокурор, короче!

— Что ты имеешь в виду?

— Да взять те же учебники, переписали, повторили тираж — и готово. Сегодня — одно, завтра — другое. Агрессор становится другом, революция превращается в бунт. Это даже не сослагательное наклонение, это гораздо хуже.

— Я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к теме урока, — пролепетал Федюня.

— По-моему, самое прямое. Если история — это наука, значит, уместно сравнение с физикой и математикой. А там сослагательное наклонение не просто допустимо, а необходимо. Оттого такая куча теорем с доказательствами. По-моему, это нормально. Любая наука должна ежедневно подвергаться сомнению и пересмотру. Даже самые базовые знания, если кто-то создаст новую теорию относительности или введет вместо двоичной системы какую-либо иную, тут же поменяются…

Точно! — мысленно восхитился Сергей. Еще неделю назад он любил Анжелку, а стоило Еве его поцеловать, и вся его база с надстройкой осыпалась песочной горкой. А ведь могла и не поцеловать. И в больницу могла не прийти, — и что тогда? До одиннадцатого класса сохнуть по дуре Анжелке, терять свои лучшие годы, а после повеситься, когда она окрутит какого-нибудь чудака Сакко или Бартоломео и укатит с ними в пузатую Америку? Вот уж дудки! Кстати, и Тарасик приводил сейчас такие же примеры. То есть приблизительно такие же.

— Например, что было бы, если бы Гитлера приняли в художественную академию, а брата Ленина не казнили? — наседал подкованный Тарасик на Федюню. — Как изменилась бы планета, если бы Колумб не доплыл до берегов сегодняшней Кубы, а соратник его, Америго, заболел и умер от чумы? Это ведь можно соотнести с техническим прогрессом! С социологией, наконец! Скажем, если не создали бы телевизора и не открыли атомной энергии, как дальше повернулась бы вся человеческая история? Может, все-таки людям полезно фантазировать? Хотя бы для того, чтобы не наступать на одни и те же грабли…

Тем более что и не грабли это уже, а форменные вилы! — мысленно завершил за него Серега. — То бишь — ядерные боеголовки, интернетовская свалка, СПИД, наркотики, прочая хренотень…

Он приподнял голову. Одухотворенное лицо Тарасика пунцовело багровыми пятнами. Он волновался и оттого не замечал, что сидящий позади Кокер вовсю шарит у него в сумке. Серега пожалел, что нет ничего под рукой, чтобы запустить Кокеру в затылок. Разве что пожертвовать ластиком, но резинка была еще совсем новая, и тратить ее на какого-то урода…

Федюня нервно катал меж ладоней мелок и слушал. Историю он любил, а вот детишек — особенно таких скинхедистых, как Шама или Вадим, как-то не очень. Его легко было понять — детки обожали пакостить учителям вроде Федюни. Каждый второй урок ему непременно подкладывали на стол купленные в магазине «приколов» пластмассовые какашки или что-нибудь похуже. Да и сейчас Серега заметил, что ушлый Маратик глядит на Федюню сквозь «придурочные очки». Явно купил или спер в том же магазине. Глаза в них казались клоунски большими и отменно косили. Поглядишь на обладателя таких очков — и сам окосеешь. Так что Федюне, который поочередно переводил взгляд с шибко умного Тарасика на лупоглазого Маратика, было не позавидовать. Кролик в одной клетке со львами, змеями и мартышками. Шаг до психушки и два до инфаркта…

Зазвенел звонок, и Федюня облегченно расправил плечики. Тарасик явно не рассчитал по времени, и бедолага учитель уцелел. Разве что слегка потрепали его кроличьи ушки…

— Дома повторяем прошлую главу! — тоненько объявил он. — Учим семь причин начала Второй мировой войны…

Его, впрочем, уже никто не слушал. Семь там причин или сорок семь — это уже никого не волновало. Грохотали лавки и роняемые на пол учебники. Народ разговаривал, шутил и орал. Самые шустрые спешили к гаражам на стремительный перекур и «поболтушки», все прочие отправлялись на очередной урок. Чем-то это напоминало переливание из пустого в порожнее. Дети перетекали из класса в класс, заполняя школу с утра, покидая на ночь. Так получалось, что школе отдавали годы и детство, взамен же получали полезный и бесполезный опыт. Кто-то потихоньку мужал и рос, другие буксовали на месте. И все это тоже именовалось школой — инкубатором по выращиванию младенцев. Младенцы покидали свою альма-матер, вооруженные жабрами, шипами, коготками, с небрежно упакованным в головах вздором…

 

Глава 3

В холке горушка была едва ли за сотню метров. Пустяк в сравнении с Гималаями, но для Сереги и эта высота оказалась более чем значимой. Именно с этой горушки учились летать и «подлётывать» новички и чайники. Совсем зеленые бегали по пологому склону далеко внизу, ловили ветер, учились держать на загривке раму с огромным парусом. Тех, кто что-то уже умел, допускали на более серьезные высоты. Ребятки разбегались против ветра, пролетали шагов десять-пятнадцать и, толкнув раму от себя, коротко взмывали ввысь, а после ловко и не очень приземлялись — кто на ноги, а кто и на пузо.

Стас свое слово держал — в первые же выходные захватил с собой Серегу. То есть он и Лидочку прихватил, но Серега больше не ревновал. Отныне у него была Ева, и на Лидочку, пунцовеющую от каждого слова огромного Стаса, он смотрел, как смотрят отцы на обретших свое счастье дочек. Жаль, конечно, чудесной косы, но ведь и Оршанскую можно уговорить отрастить волосы! Лет пять-семь — и какая-никакая косица да появится. Хотя больно уж долго. Лучше, наверное, не уговаривать, пусть остается все, как есть…

Другая неожиданная встреча Сергея сперва покоробила. Выяснилось, что среди трех десятков приехавших на гору дельтапланеристов присутствует Тарас Кареев. Пришлось подойти поздороваться, по плечу похлопать. Все-таки одноклассник — и не самый дурной, пусть и чудила. И мысленно Серега в очередной раз убедился в том, что Тарас не ботаник. То есть многие в классе считали его стопроцентным ботаником, но это не соответствовало истине. Уж Серега-то знал это точно. Обычный пацан с необычными мозгами. Немного псих, немного гений, а таким по жизни всегда непросто. Когда все кругом видят одно, эти придурки с огромными шишковатыми головами — обязательно умудряются высматривать что-то другое. Кто поумней и посметливей — догадывается промолчать, а Тарас болтал вслух — озвучивал и комментировал. Разумеется, эрудиция, которой он, нет-нет, да и пытался блеснуть, раздражала всех поголовно — от сверстников до учителей. Даже не раздражала — бесила, что было совсем не удивительно, поскольку имелся еще и Сэм, который тоже любил повыпендриваться с цветастыми речами. Более того — своими словесными кульбитами Саматов намеренно провоцировал, над кем-то издевался, кому-то компостировал мозги. Но этим, как правило, все и заканчивалось. Обрывать Саматова, смеяться над ним — было себе дороже. Зато уж над Тарасиком народ отрывался по полной.

— Ты-то здесь чего? — все-таки не удержался Сергей.

— А ты чего? — откликнулся Тарасик.

— Да вот — хочу полетать.

— И я тоже…

На этом тема умудренной беседы была исчерпана. Да и некогда было болтать — инструктор Паша, сухой и костлявый приятель Стаса, энергично строил приехавших птенцов, не давал никому ни секунды отдыха.

Сначала прямо на земле все привезенные аппараты тщательно свинтили и собрали. Консоли, латы, тросы и фиксаторы-«крокодилы» — все требовало внимания и своих специфических навыков. К слову сказать, работали в основном неумехи и незнайки, те, кто знал, — смотрели, объясняли и контролировали. Паша в свою очередь обходил группы и давал по мозгам уже проверяющим, зорким своим оком подмечая то, что упускали начинающие. Где-то подтягивал провисший трос, в другом месте обнаруживал незашплинтованный узел или болтающуюся латину. С учениками он особенно не церемонился, парочке нерадивых даже дал по затрещине.

— Гробиться будете, вспомните мои уроки! — грозился он.

В общем, дело оказалось хлопотным. Пока все собрали, сошло семь потов. Но главные радости поджидали их впереди, когда новичков одного за другим стали гонять с аппаратами в гору. Серега никогда не считал себя особенно хлипким, однако подъем к вершине с пудовым агрегатом на плечах ему чрезвычайно не понравился. А уж когда налетал озорник-ветер и крыло рвало из рук, выламывая спину с поясницей, становилось совсем невмоготу. И живо представлялось, каково это приходилось морякам прошлых столетий — где-нибудь на мачтах да с бешено полощущими парусами. Троих чайников с горки буквально смело и сдуло, прокатив с десяток шагов по склону. Серега имел все основания гордиться собой, он по крайней мере взбирался к вершине без потерь. Одежонка, правда, была мокрой от пота, а язык, словно шарфик можно было выкладывать на плечо, но в общем и целом он справлялся.

Тарасик Кареев занимался «подлётами». Именно так именовали бегающих по равнине. Серега тоже три-четыре раза пробежался с дельтапланом и, послушав более опытных товарищей, понял, что всю необходимую науку полетов он в принципе освоил. Перенос тела при поворотах, торможение, пике — все, в общем-то, комфортно ложилось в память, не встречало особого сопротивления у тела. Тот же Паша косвенно подтвердил это, дважды показав мальчугану большой палец. А потому во время одного из перекуров Серега, набравшись наглости, самовольно перешел из группы чайников в группу начинающих летунов. Этих тренировал уже Пашин помощник Володя, которому без зазрения совести Серега объяснил, что положенный месяц «подлётов» он прошел без сучка, без задоринки. Бывший дайвингист и мастер спорта по альпинизму, Володя привык к правде. А может, отвык от лжи, — во всяком случае, обмануть его оказалось нетрудно. А там уже заработал конвейер, которому Серега и не думал противиться.

То есть где-то внутри что-то предупреждающе нашептывало, но Серега глушил этот голос, а когда не получалось, попросту задирал голову и смотрел на летунов. Все его сомнения моментально гасли, потому что там, в высоте, «мастерила» парочка ассов — из тех, что давно уже летали с иных гор, а здесь просто развлекались. Распятые паруса парили, ловя «термики», взмывали вверх, нахально кружили над копошащейся чайниковой братией. Это завораживало — Серега просто столбенел. И понимал в такие минуты, что Стас тысячу раз прав, говоря о горах и полетах, как лучшем средстве против скуки, алкоголя и наркоты. Какая там, на фиг, скука, если от одного вида парящих крыльев у Сереги начинала закипать кровь!

И потому, когда на голову ему нахлобучивали пластиковый шлем, а Володя в пятый раз проверил ремни, подвесную систему и общий крепеж, Серега благоразумно хранил безмолвие. Знал наперед, что фитиля ему вставят — еще и какого, но он готов был к любому нагоняю, поскольку чувствовал себя бессильным перед зовом неба. Иначе это и трудно было назвать. Летать хотелось прямо-таки до тошноты! Кроме того, он старался ради Геры. Потому что Гера пил, и Геру надо было лечить. Полеты были одним из вероятных лекарств, но прежде Серега намеревался испробовать силу «лекарства» на себе. В полной мере, по-настоящему — чтобы знать все в точности, чтобы верить в благополучный исход.

— Рельеф видишь? — бормотал рядом Володя. — Запоминай! Все до последнего камушка…

— Это обязательно?

— Дурилка! Думаешь, шучу? Мы когда в горы ходили, даже фотографировали некоторые подъемы. До сантиметра маршрут взвешивали. Скалолаз тем и живет, что умеет правильно оценивать обстановку. А тут… Тут еще сложнее. Потому что все быстро происходит. Секунда промаха, и ты уже сам камень…

Серега сосредоточенно закивал.

— В общем, так: разбегаешься, как на стометровке, — вон у того репейника толкаешься. Раму на себя, но не сильно. Держи скорость. Ложбинку пролетаешь по касательной, далее лесок, а сразу за ним ровный такой пятачок. Видишь?

— Угу…

— Вот туда и направляй аппарат. Там у обрыва косячок слева ударит, тряхнет малость, но это чешуя. Маневрировать — знаешь как, так что дотянешь до травки, раму от себя, копыта вперед — и садишься. Все понял?

Серега в десятый раз кивнул. Что ж тут непонятного? Не детсадовец…

— Тогда ждем ветра… По моей команде газуй.

Серега снова кивнул, что с аппаратом на закукорках было не столь уж и простым занятием.

Ветра ждали минуты полторы, уже и ребятки в нетерпении стали притоптывать да подпрыгивать.

— Замерзнем же, блин!

— Ждем… — Володя щурился и смотрел вдаль. Легкий ветерок шевелил всклокоченные волосы на его голове, но такой ветер инструктора не устраивал. — У тебя какой вес?

— Шестьдесят. Почти…

— Нормально, лишь бы не сорок… Ага! Кажется, набегает девятый вал! Видишь, кустики заплясали…

Серега не видел, но словам Володи можно было верить.

— Потянуло… Вот теперь в самый раз, — пошел!

Серега рванул вниз, заколотил ногами по камням. И чудо чудное случилось. Аппарат еще пару секунд отдавливавший шею, вдруг начал терять вес, а после ощутимо потянул за собой вверх.

— Окороками работай! Окороками! — долетел вопль Володи. — Шустрее, валенок!

Серега ускорился, но толкнуться не успел. Все произошло само собой. Земля оборвалась, ушла вниз, а он… Он уж летел, кол им всем в глотку! Парил, стремительно набирая высоту. Точнее — набирал высоту не он, но именно такое складывалось ощущение, потому что земля продолжала убегать вниз, Серега же с аппаратом летел практически по прямой. Воздух омывал лицо, и верхушка сосны едва не коснулась левой ноги. Ложбинка с лесом пестрой дорожкой струилась под ним, и Серега враз почувствовал себя захмелевшим. Парус нес его, воздух — густой, сладкий и плотный — без усилий выдерживал мальчишескую тяжесть. Хотелось заорать от восторга, но Серега лишь шумно дышал.

«Косяк», о котором предупреждал Володя, в самом деле, налетел сбоку, качнул крыло, слегка накренил. Парнишку стало заносить к скалам. Серега очнулся. Словно невидимые шестеренки скрежетнули в голове, сделали необходимый поворот, вызволяя из ступора. Чтобы сманеврировать, следовало перенести центр тяжести. Куда поворачиваешь, туда и переносишь — все предельно просто!

Он качнулся на раме, скалы полетели навстречу еще стремительнее! Вот же, елки зеленые! Наоборот надо, — наоборот!..

Серега всем телом качнулся в обратную сторону, и аппарат — это диво конструкторской мысли, мечта великого Леонардо — с легкостью ему повиновался. Смеясь от счастья, Серега уже осознанно вильнул вправо и снова влево. Словно дрессированная лошадка, крыло подчинялось любой его прихоти. Внизу у склона кашеварили Пашины девчонки, — они в отличие от парней не летали, предпочитая любоваться полетами с земли. Серега взял раму на себя, в крутом пике понесся прямо на кашеваров. Даже на миг представил себе, что вот еще чуток — и справа-слева из под крыльев ударят сверкающие трассы. Так ведь и было в Великую Отечественную. Пикировали на танки, обозы, лагеря — и молотили вовсю из пушек, пулеметов…

Разглядев несущегося летуна, девчонки с визгом бросились от костра врассыпную. Но бомбить собственным телом костер Серега, конечно же, не собирался. Метрах в трех от земли он рванул раму на себя, и его свечей взметнуло в воздух — сразу этажа на четыре. У мальчугана захолонуло в груди…

— Не теряй скорости! Раму! Раму на себя!..

Кто именно это орал — Володя или Паша, Серега не разобрал. Но послушно качнулся над рамой, набирая утраченную скорость. Без скорости дельтаплан не живет, — кувыркается и падает. А потому — кровь из носу нужно держать скорость…

Пятачок, на который ему следовало приземлиться, остался далеко в стороне, — проморгал, увлекшись игрушками. Теперь оставалось садиться на пашню. Говоря точнее — на стерню. И как Серега ни готовился, ни группировался, грамотно тормознуть полет не удалось. Слишком уж быстро приближалась заснеженная земля. Сначала по стерне проехались колени, потом грянулась вся конструкция. Приземление получилось чувствительным, с царапинами на морде, однако без каких-либо чудовищных последствий.

Дрожа от возбуждения, Серега поднялся, кое-как отцепил люльку. Володя продолжал что-то орать издалека, махал кулаками с горушки, а к Сереге уже мчалась опергруппа во главе с Пашей. Само собой, спешили вставить фитиль… Но ему было все равно. Хоть два фитиля, хоть тридцать два. Он побывал в воздухе, он летал, и этого было довольно.

* * *

Конечно же, вслед за Сергеем сразу принялся канючить Кареев. Выяснилось, что этот чудак «подлётывал» уже второй месяц, и вот нате вам, пожалуйста, такая несправедливость! — неведомо откуда заявился салапет-выскочка и безо всякой теории, практически без тренировок тут же получил добро на серьезный полет. И ведь нормально слетал, не кувыркнулся, не покалечился! Стоит вон, сияет, как медный таз, еще и пальцами что-то изображает…

Серега, в самом деле, ухмылялся и изображал. Особого фитиля ему не вставили, только малость поругали, да и то больше для порядка. Паша сказал, что дельтаплан — тот же велосипед, проехал разок — считай, научился. Все прочее добирается с опытом. Разве что посадку нужно серьезно отработать, без посадки полет — ничто… Володя посоветовал на первое время сшить налокотники и наколенники — потому как без синяков все равно не обойдется. А вот на Тарасика без смеха смотреть было невозможно. Он, в самом деле, был разобижен. На счастливого одноклассника, на своих учителей, на девчонок-кашеваров, которые, тараторя, рассказывали, как Серега их напугал, как они разбежались и как все в итоге получилось красиво и классно. Короче, Тарасик пучил разобиженные губешки на весь белый свет, и Паша дрогнул. Что дозволено Юпитеру, не положено ученику, но если одному разрешили, почему, спрашивается, не разрешить другому? Тем более что Кареев действительно ходил на занятия давно и исправно и назвать его непутевым учеником было никак нельзя.

Смущал, правда, вес Тарасика: он был откровенно сопливым — сорок семь кэгэ без шлема и башмаков. Пашу это немного нервировало, и он колебался. Серега не слишком понимал, почему малый вес не устраивает инструкторов, но, видимо, на то имелись серьезные причины. Как бы то ни было, но пробный полет Кареев выклянчил, и тот же Серега великодушно помог ему пристегнуться, вслед за Володей проверил весь положенный крепеж. Как обычно «прокачали» аппарат на земле, позволяя Тарасику освежить в памяти все положенные навыки. Попутно Серега рассказал ему про боковой ветер — тот самый «косячок», про скалы, к которым непременно будет сносить. Тарасик сосредоточенно качал головой, напоминая космонавта перед стартом. Собственно, они и были в некотором роде космонавтами. И рисковали ничуть не меньше.

В этом последнем Серега убедился уже через минуту. Потому что ничего у легковеса Тарасика с разбегом не получилось. Ветер, которого в случае с Сергеем ждали достаточно долго, в этот раз налетел порывисто и непрошено. И Кареева, стоявшего на изготовке с аппаратом, просто подняло в воздух. Все равно как геликоптер — практически вертикально вверх.

— Раму! Раму на себя! — дуэтом завопили Паша с Володей.

А Кареева продолжало возносить выше и выше. Дельтаплан нехотя летел вперед, удаляясь от горушки, но скорости, это даже Серега видел, по-прежнему не прибавлял. Более того, ноги Тарасика свисали двумя сосисками, — парнишка просто держался за раму и был, похоже, не в состоянии что-либо делать.

— Черт! Куда же он прет-то!

— Гадом буду, долбанется…

Стоя на вершине горы, Серега впервые взглянул на полет с иной стороны. Здесь, на земле, человеку можно было советовать, стучать по макушке, подробно объяснять, что да как, но там, в воздухе, все разительно менялось. Человек оказывался предоставлен самому себе, и никакой учитель уже был не властен над его поступками.

— Эх, нет у нас раций! — в сердцах посетовал Паша. — На западе всем чайникам выдают в полетах.

— У нас выдавать нельзя, — пошутил Володя. — Народ от матюков глохнуть будет.

— Пусть лучше глухие, чем ломанные, — Паша козырьком приставил руку ко лбу. — Все, блин! Копец пацану… — быстро проговорил он, и Серега даже не успел удивиться сказанному. Инструктор знал, что говорил. Дельтаплан, утративший скорость, внезапно упал на крыло. Все вышло настолько стремительно, что Серега и ахнуть не успел. Дельтаплан с Тарасиком штопором понесся к земле, описав пару стремительных петель, вонзился в соснячок.

— Аминь! — выдохнул Володя, и сердце у Сереги сжалось. Треск ломаемых деревцев они услышали даже с такого расстояния.

Теперь к месту падения мчался уже и он. И мерещилась одна картинка страшнее другой. Стонущий, нанизанный на сосну, словно на спицу, Тарасик, залитая кровью поляна, догорающие останки дельтаплана…

Они добежали. Разумеется, ничего не горело. Более того, и Тарасик был цел и невредим. Смущенно улыбаясь он стоял возле сломанной сосенки и, разводя руками, силился что-то объяснить. Его били и хлопали по плечам, тискали в объятиях. Паша и Володя веселились, точно произошло что-то и впрямь замечательное.

— Ты прикинь, он сосенку смел и перевернулся… — объяснял Паша. И показывал на руках, что именно произошло. — А этого дурошлепа на парус швырнуло и подбросило, как на батуте…

— Ни ссадинки, ни синячка! — Володя изумленно мотал головой. — Первый раз вижу такое…

Прибежавший Стас приподнял Тарасика в воздух, дабы рассмотреть со всех сторон.

— Все чисто, — объявил он. — И кости, похоже, целы.

Это уже видели все подошедшие. Кареев уцелел, чего нельзя было сказать о дельтаплане. Бедный аппарат был разбит в хлам. Консоль переломлена сразу в двух местах, мачта смята в гармошку, рама согнута в овал.

— Ну что, орёлики! — во всеуслышание объявил Паша. — Догадайтесь с двух раз, кому чинить аппарат?

— Карееву, конечно! — пискнул кто-то из учеников.

— А еще?

— Дак кому больше-то?

— Не только Карееву, но и Чохову!

— Чохов-то причем?

— При том, что один оголец спровоцировал другого. Вот вам и итог. Аппарат в куски, а этого охламона спасло только чудо. Надеюсь, все поняли, что случается с теми, кто нарушает дисциплину?

— Ага! Их спасает чудо!

— Дурдом! Дурдом спасает!..

Народ тут же в разноголосицу заблажил и заспорил: кто-то был согласен, кто-то — нет. Серега переглянулся с Тарасом и, не удержавшись, подмигнул. Потому что, несмотря на свое падение, Кареев лучился улыбкой от уха и до уха. Серега его понимал. Первый полет — это как первый поцелуй, уж он-то теперь мог сравнивать. А потому перспектива затяжного ремонта не пугала ни того, ни другого.

Ну а потом… Потом они сидели у костра под той же гостеприимной горкой и с аппетитом поедали ячневую кашу с пряниками, запивали чаем и кофе, пекли картошку. Кто поопытнее, рассказывал курьезы из лётной жизни — о зависании в электропроводах, о приземлениях на крыши деревенских изб, о попадании в дым заводских труб. Тот же Володя припоминал случай из своей альпинисткой жизни, ему тоже было, что порассказать — как падали и разбивались, как выволакивали товарищей из трещин…

Серега слушал и подобно прочим открывал рот, поражался и млел. Он был теперь частью этого братства, он понимал суть рассказываемого. Все они приобщились к этому неуловимому мигу — мигу отрыва от земли, мигу слияния с ветром. Впрочем, кто не переживал, тот не поймет. Серега свой миг пережил и нужный шажок сделал. И потому даже на Стаса, приобнявшего у костра счастливо пунцовеющую Лидочку, глядел все с той же благостной улыбкой. Он, в самом деле, любил сегодня всех и каждого: строгого и морщинистого Пашу, осипшего от криков Володю, Стаса и Лидочку, девчонок-кашеварок и даже чудилу Кареева!

Но костер — не костер без гитары, и гитара, конечно, нашлась. Вскоре они уже слушали песни самостийных бардов, колдуя ладонями над мерцающими углями, сами начинали подпевать. Неплохой баритон обнаружился у Стаса, а Паша, хоть и фальшивил безбожно, но пел истово, как и положено честному летуну. Разумеется, им вразнобой подтягивали — и не только девчонки. Даже Тарасик, в конце концов, разошелся и странно упершись взглядом в собственные колени, в одну из пауз отважно прочел стихи. Разумеется, свои собственные:

Сидящие у костра опешили настолько, что некоторое время никто ничего не произносил. Общее мнение озвучил Володя:

— Да ты поэтоид, Тарас! Даже не подозревал.

— Только вот про охоту не очень понятно, — призналась одна из девочек.

— А по-моему, как раз понятно. Это ведь про нашу жизнь! — вздохнула Лидочка. — Про суету, про убегающее время, про ускользающую любовь.

— Разве там было что-нибудь про любовь?

— Конечно, было… И еще я уверена, что Тарасик про сегодняшний полет тоже напишет. А мы через несколько лет однажды включим телевизор и увидим про него передачу. Про стихи, про творчество.

На Тараса взглянули с удивлением. Точно открывали в чудном недомерке нечто прятавшееся до сегодняшнего дня.

— А представляете, если бы он сегодня погиб? — сурово поинтересовался Паша. — Будущий Пушкин — и в неполных четырнадцать лет хряпнулся оземь.

— В четырнадцать, конечно, стрёмно. Еще и славы никакой, а уже некролог.

— Вот поэтому и нечего лоботрясничать! — с нажимом продолжил Паша. — Сказано: изучать теорию — изучайте! Говорят подлётывать до седьмого пота — подлётывайте! А то вон поперся, понимаешь, ЯК-истребитель, девчонок пугать на пикирующем! А если бы в костер долбанулся?

Это уже был камень в огород Сереги. Парнишка насупился.

— Точно! — поддержал кто-то. — Долбанулся бы, и кашу опрокинул. Голодные бы домой ехали.

— Не в каше дело! — Паша вновь вернул монолог в ускользнувшее русло. — Наше дело с Вованом — летать вас учить, а не хоронить! Вот рухнул бы Тарасик, и лишилась бы родина поэта.

— Не все же, блин, поэты! Серега вон — не поэт.

— А хоть бы и не поэт, все равно жалко вас, идиотов…

На «идиотов» народ дружно заржал.

— Кстати, Тарас, как у тебя фамилия? — спросил кто-то.

— Кареев у него фамилия.

— Надо срочно менять! У всех, кто по телеку, должно быть что-нибудь звучное. Типа — Бенедиктов, Максаков или Слуцкий…

— Да ладно! Кареев — тоже нормально!

— Для жизни, может, и нормально, а для эфира не годится. Прикольное что-нибудь нужно…

Тут же хором принялись судить да рядить, какой псевдоним взять Тарасику. И Серега вместе со всеми тоже напрягал связки, спорил и кричал, предлагая один вариант за другим. Тарасик глядел на них озадаченно, но видно было, что ему приятно столь бурное участие в его судьбе. И как у Лидочки, на щеках у юного поэта тоже цвел стеснительный румянец. Да и все они были в этот вечер румяные — от близкого костра, от вкуснейшей каши, от пережитых впечатлений. Попеременно Паша с Володей затевали склонять летунов, припоминая допущенные за день промахи, но никто и не думал на них обижаться.

Под занавес Серега преисполнился таких теплых чувств к окружающим, что на полном серьезе предложил Тарасику сочинить музыку на его стихи.

— Вот это дело! — порадовался Паша. — Песни — дело более хлебное, чем стихи. Вдвоем и посочиняете в клубе. Аппарат, чую, чинить вам не один вечер. Так что успеете спеться…

Обратно ехали на Стасиковых «Жигулях», — на заднем сидении Серега, здоровенный рюкзак и Тарас Кареев. Впереди — Лидочка и Стас. Все устали, но дорога все равно получилась волшебной. Потому что на правах друзей (или братьев?) Лидочка позволяла то одному до другому поиграть своей чудной косой. Конечно, они дурачились, но что-то в этом таилось особенное — почти интимное. То есть так оно, верно, и было. Сегодняшним вечером, несмотря на Тарасикову Анжелку, несмотря на Серегину Еву, оба они немножко были влюблены в Лидочку. В зеркальце заднего вида Стас, конечно, наблюдал за всеми их мальчишечьими заигрываниями, но не ворчал и не ругался. Похоже, в собственной неотразимости этот шкафоид был уверен на все сто.

Сначала подбросили домой Кареева, потом высадили у подъезда Сергея. Поднимаясь по лестнице на родной этаж, Серега пусть с оглядкой, но оглаживал ладонями стены и неведомо кому говорил «спасибо». Еще одно чудачество — как следствие небывалого дня. Потому что огромная и всесильная планета впервые спасовала, выпустив мальчугана из своих гравитационных объятий. А может, намеренно выпустила, позволив в полной мере прочувствовать различие двух стихий, лишний раз напомнив, что цари природы — они только на словах, уступая по множеству позиций тем же пташкам-букашкам, летучим мышам и белкам-летягам. Единственное, о чем стоило по-настоящему сожалеть, что в этот день с ним не было его друзей, не было Евы. А еще, Серега не сомневался, сегодняшней его победой гордился бы папка. Его сильный и любящий папка, которого давно уже не было, но который, возможно, как раз и помог им сегодня не свернуть шею.

 

Глава 4

Английскому ребят обучали в трех разноуровневых группах. В первой обретались, разумеется, сливки класса — все тот же Сэм, Анжелка, Тарасик и прочие вундерпупсы. Вторую группу именовали кефирной, хотя с такой ролью многие были не согласны, и на различных олимпиадах вторая группа нередко шла вровень с первой. Зато насчет третьей двух мнений не существовало. В нее сливали и сбрасывали весь балласт. И Краб, и Гоша с Шамой — короче, вся троечно-двоечная братия оседала в ней, как грязь на донышке стакана. То самое, что именуется отстоем. Учителя в третьей группе тоже менялись, как в детском калейдоскопе. Никто долго не задерживался. Тех же самоубийц-практикантов третья группа прожевывала и выплевывал в пару занятий. Наверное, специально для такого контингента Аврора и нашла однажды Соболиху.

То есть звали молодую, раскрашенную и разряженную в пух и прах училку Виола Игнатьевна, но, конечно, такого упаднического обращения никто себе не позволял. Поначалу Виолу Игнатьевну пробовали звать Гнатьевной, но как-то не привилось. На сладкозвучную Виолу училка тоже не тянула — вот и родилось более точное и звучное: Соболиха. Увы, Виола Игнатьевна обожала соболей и, едва дожидаясь первых холодов, тут же напяливала на себя соболиный берет и соболиную шубку. Даже варежки у нее были особые — на том же соболином меху. Антон как-то подсчитал и прикинул — получалось, что носит на себе учительница целую стайку зверюшек — десятка два, а то и три с половиной убиенных экземпляров.

— Прикинь, какой за ней тянется звериный шлейф. Не аура, а целое кладбище! — восклицал он. — С такого любой свихнется.

Он оказался прав. Соболя были тому причиной или что другое, но Виола Игнатьевна по части голосовых данных могла вполне состязаться с Авророй Георгиевной. Правда, толку от этого было чуть. Гера рассказывал (а он, увы, тоже принадлежал к третьей группе), что урок обычно начинался с кислого предисловия, в котором Соболиха выражала уверенность в том, что сегодня они наконец позанимаются нормально, без хамства и идиотских выходок, без мерзких вульгарных словечек. Сказанное на русском она тут же повторяла на английском, и чудная иноземная дикция — да еще в исполнении накрашенных пунцовых губ Виолы Игнатьевны — немедленно провоцировала чей-нибудь гогот. Соболиха заводилась, как добрая иномарка, — с пол-оборота. С места и больно она метала в гогочущего какой-нибудь вещью. Обычно мазала, но вещь (а это могла оказаться и сумочка Соболихи) немедленно реквизировалась в пользу группы. Учительница забывала об английском и, закусив удила, пускалась в галоп. Попросту говоря — орала и пыталась ударить тех, кто пробовал ее перекричать. Иногда с ней играли в пятнашки, а иногда и в игры посложнее. Например, ту же сумочку энергично перебрасывали друг другу с одной парты на другую. Колотя направо и налево маленькими кулачками, училка бегала за сумочкой, совершала немыслимые кульбиты и прыжки. Ноги у нее были длинные, спортивные, и, разумеется, ребятня восторженно завывала. Обычно сил у Соболихи хватало надолго, — раньше уставали сами ученики. Правда, уставали не от беготни — от хохота. Когда однажды Гоша покусился не на сумку, а на берет — вещь почти святую для Виолы Игнатьевны, он был едва не убит на месте. Потрясенная тем, что ее пушистое соболиное сокровище оказалось в грязных руках двоечника, Соболиха просто треснула его цветочным горшком по макушке. Само собой, горшок раскололся, голова выдержала. Но осыпанный землей Гошик, конечно, рухнул на пол, очень искусно изобразив умирающего. Дело чуть было не дошло до искусственного дыхания, и раскаявшаяся Виола Игнатьевна уже опустилась на колени возле «бездыханного тела», но в последнюю секунду притворщика разоблачил завистник Васёна. К слову сказать, позже такой же трюк пытались повторить другие ученики, но опытная Соболиха на цветы более не покушалась.

Самое удивительное, что на ее отношении к ребятам вся эта дикая карусель практически не сказывалась. Более того, гадюшник, именуемый третьей злосчастной группой, она по-своему любила. Того же Краба даже уважительно называла на «вы». На то были основания, Краб нередко брал ее сторону, утихомиривая не в меру разбуянившихся. А симпатягу и дурачка Женьку Соболиха вообще боготворила. То есть сгоряча врезать ему учебником или слегка придушить — это она могла, но искусственное дыхание, мало кто сомневался, сделала бы с превеликим удовольствием. В общем, это были странные уроки, и наблюдая, как выкатываются из класса довольные, раскрасневшиеся третьегруппники, ученики первой и второй нередко чувствовали свою ущербность.

Следовало отдать должное Соболихе, она и Авроре своих мучителей никогда не сдавала. Похоже, такое обучение она считала обычным делом. Тяжело, затратно, но что ж… Таков был ее крест, с которым она мирилась. Ну а то, что ребята ни черта не знали, а из английского с отменным произношением повторяли лишь голливудскую ненормативную ругань, Соболиху нимало не смущало…

В Серегиной второй группе преподавала Инна Владимировна. Тетка добрая, английским владеющая вполне сносно. Правда, Катька Сонина, успевшая прокатиться по Америке с Англией, втихаря поясняла, что английский Инна знает примерно так же, как они — старославянский, но вслух уроки не комментировала. Дело было обычным: учились по прежним программам и старым методикам. Большинство ребятишек над этим просто не задумывались.

Сегодня читали газеты — самое нелюбимое Серегино занятие. Не потому, что переводить статьи было очень уж сложно, — просто давило тоской и скукой. Вся эта тягомотина об устаревших визитах одних министров к другим, о соглашениях нефтяных стран, о ценах и террористических заварушках совершенно не прикалывала. Даже когда читали что-нибудь попроще из светской хроники — скажем, о женитьбе какого-нибудь принца Фигаро на какой-нибудь принцессе Турандот или съемках очередного сериала с участием первых российских звезд, народ откровенно зевал.

Вот и сегодня всем раздали по газетке, и ученики забубнили, водя пальцем по строчкам, как в прежние малышовые времена. Разве что обратили внимание на язык Евы Оршанской. Та же Катька, обернувшись к группе, скорчила понимающую физию и даже палец большой показала. То бишь — усекла и оценила. Они-то со своими березовыми метелками вместо языков, конечно, мало что поняли, но акцент девочки выдавал ее с головой. Послушав немного новенькую, Инна Владимировна довольно оглядела группу.

— В нашей команде появился сильный игрок, — объявила она, — так что имеем шанс утереть нос первеньким!

Перспектива утереть нос «первеньким» особого восторга не вызвала, как, впрочем, и сопротивления. Типа, надо — так утрем, а не надо, так нам утрут. Фига ли! Все же Толя Хаматов не удержался:

— Колись, Оршанская, в каком Гарварде училась?

Ева подняла глаза на учительницу, та тоже улыбалась, ожидая ответа. Легкую заминку уловили все, а Серега так и вовсе понял: сейчас Ева что-нибудь соврет.

— Я не училась, — сказала она. — Просто… Отдыхала пару месяцев в Новой Англии, немного общалась с ребятами.

— Действительно, просто! — передразнил Вадик Савельев. — Я вот просто отдыхаю в Березовке на Чусовой и тоже общаюсь. С местными хоббитами…

— Савельев! — одернула его учительница. — Если хочешь что-то сказать, говори по-английски.

— Я и говорю… Типа, все very simple. Отдыхаю, значит in the village and…

Закончить свою цицероновскую речь Вадик не успел. Отворилась дверь, и в кабинет заглянула Соболиха. Мимикой попросив у коллеги прощения, она странным тоном произнесла:

— Мне бы Сережу Чохова. Там у нас Герман подошел, его друг… Ну, и надо бы помочь…

Что-то было не так, и Сергей спешно поднялся.

— Можно, Инна Владимировна? — не по-английски спросил он.

Учительница растерянно переглянулась с Соболихой и неуверенно разрешила:

— Yes, you may…

* * *

Гера был пьян в дупель. С одной стороны его поддерживал Краб, с другой — ухмыляющийся Шама. Гера и сам ухмылялся. Ноги парнишку практически не держали, глаза бедово блуждали по сторонам, губы то съезжались сердечком, то вновь растягивались разудалой гармошкой.

— Серый! — заорал он. — Серый!

Шама весело заржал. Кажется, больше ничего Гера сказать не мог. Своим «Серый» он одновременно здоровался и выражал радость при виде друга.

— Вот, полюбуйся, — Соболиха с опаской оглядела коридор. — Только начали урок, и вдруг заявляется. Сумки нет, и в таком вот ужасном состоянии.

— Да-а… — только и протянул Серега. — Ты чего, Гер, сбрендил?

— Сбрендил — это когда «Брэнди» фигачат, а он, похоже, нашей паленки насосался, — гоготнул Шама. — Запашок странный.

— Уж не знаю, что он употребил, но его надо срочно уводить домой, — сказала Соболиха.

— А лучше в вытрезвитель, — Шама переглянулся с Крабом. — Или там детям до шестнадцати нельзя?

Краб качнул головой, и Шама немедленно взорвался:

— Дискриминация, блин! Ксено… это… фобия!

— Шамадаев, прекрати!

— А что, неправда? До шестнадцати — уже и напиться нельзя по-человечески, так, что ли?

Скрипнула дверь, в коридор выглянул прыщавый Маратик.

— Чё вы там телепаетесь! Мы чё, ждать должны? Виола ммм… Гнатьевна, может, мы вместе его домой отволочем?

— Что?

— Ну, типа за руки, за ноги. Вон он, какой лосяра.

— Еще прикажешь всю группу на помощь звать, совсем с ума сошли! — Соболиха испуганно зашипела. — А ну, быстро убирайся в класс!

— Во, блин, дают! Им помощь предлагают, они кобенятся…

— Марш в класс, я сказала!

— Марш-фарш… Только и знают, что учить да мучить. Точно кошаков каких гоняют… — Маратик обращался уже к тем, кто оставался в классе. — Заколебало, блин, все! Ни в футбик сыграть, ни кореша домой оттаранить.

— Крабов мне сказал, что ты его друг, — Виола Игнатьевна взглянула на Сергея. Она делала вид, что не слышит воплей Маратика.

— Ну да…

— Может, ты, в самом деле, отведешь Митина домой?

— Конечно, отведу.

— Я даже думать боюсь, что будет, если его в таком виде заметит директор или Аврора Георгиевна. Это же скандал на всю школу! И мне достанется, и вам, и родителям.

— Конечно, отведу, какой разговор.

— Я бы с тобой Крабова отпустила, но мне еще урок вести… — Соболиха нервно поправила челку, поочередно покусала свои ярко накрашенные губы — сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Ясно было, что без Краба в группу она возвращаться опасается.

— Я справлюсь, — успокоил ее Серега. — Сейчас ополосну его под краном, и порулим домой.

— Только не попадайтесь завучу на глаза.

— Постараемся.

— Портфель его поищи, — посоветовал Краб. — Он что-то мычал про раздевалку, там, наверное, оставил.

— Ага…

— Ну все! — Соболиха нервно поправила прическу. — Крабов Миша заходит первым, Шамадаев — замыкающим!

Распоряжение было не пустым, Соболиха еще хорошо помнила, какими минами ее потчевали в прошлом году — вроде швабры, обрушивающейся на грудь, или того хуже — банки с водой над верхним створом двери. Краб, таким образом, исполнял роль тральщика. Все знали, что за такие шуточки он мог и убить, а потому народ попусту не рисковал. В окружении самостийной охраны Соболиха засеменила в класс. Серега же подхватил Геру и двинул в сторону ближайшего туалета.

Пьяный друг — это грустно.

Пьяный друг — это сложно.

Хотя ничего нового Гера не выдал. Демонстрировал подобные фокусы и раньше, хотя… В таком датом состоянии Серега видел его впервые. Да еще средь бела дня, в разгар уроков!

— Где ты так нализался, дорогой? — он затащил Геру в туалет, чуть ли не силой пригнул к раковине, открыл холодную воду на полную мощь. Латунный краник зашипел и заплевался, и аналогичным образом зашипел и заплевался Гера. Терпеть хлещущую на затылок воду не всякий пожелает.

— Э-э, хорош!

— Терпи, дуролом!

— Табань, грю!..

— Оклемаешься, тогда закончим.

— Да все, Серый, все! Чё ты, в натуре, на душу-то давишь!

Но давил Серега вовсе не на душу, а на затылок. Чтобы не выскользнул из-под струи.

— Утопишь же, блин!

Серега выпустил Геру, достав платок, обтер физиономию друга.

— Ну?

— Чё, ну-то? — Гера оперся о стену, рукавом утер нос. — Закуси не было, вот и поплыл.

— Да когда ты успел-то! День еще только начался.

— А я, может, вчера начал… С вечера, как все нормальные люди.

— Нормальные в школу трезвыми являются! — Серега постучал себя по голове. — Кто тебе поднес-то? Родичи, что ли?

— Кто надо, тот и поднес, — Гера икнул. — Не знаю…

— Что не знаешь-то?

— В сумку пузырь сунули. Хороший такой, с фирмовой лэйбой.

— В сумку?

— Ну! Я дома только и разглядел. Сперва в холодильник сунул, а потом, думаю, отец все равно выжрет. А не он, так другие… У нас же, сам знаешь, постоянно пасутся левые-правые — проходной двор… А вещь клёвая, по пузырю видно, вот и решил. Типа, попробовать.

— Дурак ты решительный и больше никто! — Серега только головой покачал. — И про пузырь подброшенный, верняк, гонишь.

— Ничего я не гоню!

— Да кто же будет такое подкладывать?

— А я знаю?

— Ладно, пошли… — Серега приоткрыл дверь туалета, выглянул в коридор. — Тихо вроде. Главное — не ори.

— А ты не держи меня, я нормально… Своими ногами.

Гера и впрямь ступал уже более уверенно, холодная вода свое дело сделала. Однако на лестнице Серега на всякий случай подхватил друга под локоть.

— Да нормально, грю!

— Спокуха, алканавт! Помогают, так не рычи, — Серега внимательно прислушался. Гулкие школьные просторы, по счастью, выдавали приближение «врага» загодя. Уже на втором этаже он заслышал шаги и заставил Геру ускориться.

— Пойдем, что ли, сумарь твой поищем.

Краб оказался прав. Сумку свою Гера оставил возле раздевалки, — валялась на полу под лавкой. Никто и не позарился на старенький портфельчик. Серега подумал, что с этим портфелем, верно, еще брат Геры хаживал в школу. Само собой, до того, как угодить в тюрягу.

На улицу они выбрались через черный ход. Отдышавшись, двинулись в обход здания.

— Солнце, воздух и вода — типа, лучшие друзья! — продекламировал Гера. Под открытом небом да на ветерке он почувствовал себя легче.

— Что хоть пил-то? Название помнишь? — поинтересовался Сергей.

— Откуда мне знать, — там по-ненашенски было написано. На английском что-то.

— Вот и спросил бы у Виолы.

— Здрасьте! — Гера фыркнул. — Она только шампусики употребляет. Что она может знать! А тут вискарь — настоящий выдержанный. Сорок градусевичей, как из дупла!

— Шама сказал, что паленка.

— Много он понимает — твой Шама! Я-то паленку всяко отличу.

— А почему — виски?

— Потому, что вискач это был, зуб даю. Какой марки, не знаю, но вкус евоный…

— Евоный, — передразнил Серега и неожиданно остановился. — То есть как вискач? Ты уверен?

— Ну, не на все сто, я ж не эксперт какой, но вообще-то похоже.

— А бутылку? Бутылку ты не выкинул? Я взглянуть хочу!

Гера уставился на него мутными глазами.

— Зачем тебе бутылка?

Серега лихорадочно соображал. Мысли путались и клубились, как сонмище змей. Одна пожирала другую, тотчас вырастала, сама же себя начинала поедать, хватая за хвост…

— Это Сэм! — выпалил он. — Он, гад, подложил тебе пузырь в сумку.

— Сэм?

— Ага. Знал, что ты клюнешь, и…

— Что-то я это… Не догоняю.

— А тут и догонять нечего! Помнишь, как он физрука обработал? На субботнике? Во-о! Тоже вискачом, между прочим. Теперь до тебя добрался.

— Сэм? Зачем ему это?

— Зачем? — Серега в точности не знал. Однако чувствовал — нюхом или чем там еще чуют подобные вещи, что правда упрятана где-то здесь. Сэму изладить гадость, что плюнуть. Мог кошку в сумку подсунуть, а мог и пузырь с алкоголем — пусть даже самым дорогущим. Для него это все равно не деньги. Зато одним противником меньше. Знал ведь, куда бить! Сначала про физрука разнюхал, теперь — про Геру. Вот урод!

— Говорю тебе, это Сэм! — более убежденно произнес он. — Кому бы еще понадобилось совать эту пакость?

— Совсем даже не пакость, — проблеял Гера.

— Помолчал бы! Не пакость… Вон, в какого барана превратился.

— Я плохо закусывал…

— Дурак ты, Гера! Закусывал он плохо. Вот станешь реальным алкашом и помрешь где-нибудь под забором.

— Может, и стану. Тебе-то чего!

— Я и говорю — дурак! Хочешь, как Виталик в канализацию переселиться?

— А чего? Там ништяк, нормально! Ни Авроры тебе, ни родичей гундлявых, — Гера ухмыльнулся. — Уроков делать не надо, и вообще никакой париловки…

— Чему ты радуешься! Осел, блин! — Сереге стало горько. Гера, в самом деле, не ведал, куда катится. И остановить его было некому. Родители куролесят, брат в тюряге, а Гера-то в чем виноват? Угораздило же его родиться в таком гнездышке!

— В школу-то зачем приперся? — вздохнул он.

— Так это… Учиться.

— Ученик фигов! — Серега энергичнее потянул Геру. — Ладно, пошли…

В попутной аптеке он купил другу несколько пачек активированного угля и цитрамон. Тут же заставил Геру заглотнуть того и другого. А еще минут через десять, уже дома у Геры, он словно Шерлок Холмс прошелся по всей квартире, без особого труда отыскал под диваном виновницу сегодняшних несчастий.

— Точно она?

— Вроде…

— Вроде — на огороде, а это она.

Серега тряхнул пустой бутылью, понюхал из горлышка. Вопрос в самом деле был риторическим. Ничего похожего в этой квартире отродясь не водилось. То есть бутылок было много, но пили что подешевле и попроще, а уж с названиями вообще не мудрили. Так что эту иноязычную раскрасавицу определить было несложно.

— А теперь, глотни воды — и спать! — скомандовал он. — Таблетки свое дело сделают, завтра в себя придешь.

— Я и сегодня нормальный…

— Нормальным ты будешь, когда перестанешь халкать что ни попадя.

— Серега, блин! — Гера плюхнулся на диван, по-турецки скрючил ноги. — Ты ж меня знаешь: захочу — брошу. В любой, блин, момент.

— Все так говорят.

— А я не говорю. Я же не Антоша твой! Что сказал, то сделал. Ты просил не воровать, я не ворую. Вот и пить брошу.

Серега махнул рукой. Ясно было, что Гера, да еще в таком состоянии, готов болтать до самого вечера.

— Все, Гер, спи. Завтра потолкуем.

— Куда ты?

— В школу, конечно. Английский, конечно, аля-улю, но на литературу к Маргоше вроде успеваю… — он покосился на отцовские часы. — А ты сегодня никуда больше не ходи, можешь мне это обещать?

— Серый, ты же знаешь: мое слово — кремень.

— Твое слово — обломово!

— Чего ты, в самом-то деле! Я тебя что, кидал когда? — Гера надулся.

— Ладно, не кидал, извиняюсь. Только не пей больше, лады?

— Железяка, я же сказал! Захочу — брошу. В любую секунду. Прямо хоть сейчас…

Он что-то еще бормотал, но Серега уже прикрывал за собой обшарпанную дверь. На площадке задержался, сравнивая ее с соседскими. Увы, сравнение оказалось не в пользу Гериного жилья. У всех на лестнице красовались уже сейфовая броня и железо, и только дверь товарища оставалась одинарной — из старой потрескавшейся древесины, без глазка и звонка, с отчетливыми отпечатками ног на облупившейся краске.

Побыстрей бы ему вырасти! — неожиданно подумал Серега. — Вырасти и сделать отсюда ноги — от папы с мамой, от брата-шаромыжника. Пока не утопили да не утянули с собой в болото. И лучше куда-нибудь подальше свинтить, пусть даже в другой город. Сереге, конечно, будет не хватать Геры, но пусть лучше так, чем заполучить еще одного Виталика…

 

Глава 5

За вещи свои Серега не волновался, Антон, конечно, все аккуратно собрал и перенес куда надо. Само собой, урок английского он пропустил, но литература еще вроде только начиналась. Добрая Маргоша на опоздания обычно смотрела сквозь пальцы — и даже не сквозь, а вообще безо всяких пальцев. Пришли на урок — уже хорошо. И все же Серега наперед заготовил извинительную речь. После того разбирательства старенькая учительница к нему особенно благоволила, а посему не хотелось злоупотреблять доверием.

Тем не менее, поднявшись на третий этаж и приблизившись к кабинету Маргоши, Серега обнаружил, что никакой литературой здесь не пахнет. Дверь в класс была приоткрыта, учитель отсутствовал, а ученики вольно гомонили, разгуливая по проходу между партами и стеной, как по проспекту. Приглядевшись, Серега увидел прицепленные тут и там распотрошенные тетрадные листки. Кто-то налепил их на скотч, разместив неровной вереницей на доске и стенах — в аккурат под портретами великих.

Озадаченно мотнув головой, Серега приблизился к Антону. Приятель сидел, чуть нахохлившись, и выглядел откровенно смущенным.

— Как там у тебя, отвел Геру?

— Ага.

— Что он, правда, здорово нализался?

— Ну, не то, чтобы вусмерть, но прилично.

— Во, осел-то!

— Дурак, конечно. Я тоже ему сказал… — Серега покосился в сторону доски, у которой балагурило больше всего народу. — А тут у вас что?

— У нас-то? — Антон неопределенно пожал плечами. — Да очередной цирк. Пацаны вон тетрадь у Тарасика сперли, в перемену по всему классу развесили. Типа, галереи. А Тарас как увидел, сразу за циркуль схватился. Ты же его знаешь — психованный тип. Экза… Экзальтированный, короче. Хотел все посрывать на фиг, только кто же ему позволит! Видишь, сколько баранов кругом. Вот он и побежал плакаться. Марго, понятно, за ним рванула. А у нас продолжается веселуха. Полный, короче, трэш.

— Шоу мает гоу он?

— Типа того…

Серега присел возле Антона. Скверные предчувствия продолжали его терзать, сердце бумкало, предупреждая о близкой опасности. В самом деле, сначала Гера, потом Тарасик…

— Слушай, а где Ева?

— Ева? — Антон покрутил головой, даже чуть привстал. — Не знаю. С английского не видел… Мне же твои манатки собрать надо было, то-се.

Вслед за другом Серега повторно осмотрелся. Картинка ему окончательно разонравилась. Тарасик, конечно, тот еще перец, но зачем чморить-то человека? А если он, в самом деле, поэт? Если в один прекрасный день вылезет на сцену и скажет, что чмо болотное — все его одноклассники и ни один гад не заступился, когда расклеивали по стенам его первые стихи. В самом же деле, задергали человека! Скоро не за циркуль — за нож будет хвататься. И пришьет кого-нибудь — как в тех же американских школах. Каждый ведь месяц передают в репортажах! Типа, приходит какой-нибудь лоб со стволом и валит своих таких же. А потом вокруг ноют и удивляются — с чего бы? То есть сначала киновампирами мозги засоряют, сказочки о правах вкручивают, а потом удивляются. А фига ли удивляться? Если, скажем, у меня права и если я шпалер могу без проблем достать, то чего я буду терпеть Кокера, скажем, или Гошу с его дебильной физией!

Серега заводился все больше. Знакомое предчувствие щекотало гортань, предвещало назревающую беду. А может, не назревающую, а уже созревшую — как какой-нибудь фурункул на причинном месте. Вроде и больно сидеть, а пока штанов не снимешь, не увидишь…

Народ, между тем, бродил от листка к листку, громко озвучивал те или иные перлы.

— О! Я тащусь!.. Слушайте прикол… — Кокер вскинул руку, привлекая всеобщее внимание, заговорил нарочито идиотским голосом: — «Всю жизнь я пытаюсь казаться нормальным, но это трудная роль, а я плохой артист. Все делают так, а я эдак, и мне больно. Я стыжусь и постоянно попадаю впросак, наступаю в лужу»…

— Чью лужу-то? — со смехом вопросил Цыпа. — Свою, что ли?

— Может, и в твою, он не написал, — Кокер перешел к соседнему листку. — А вот еще круче… Не, ребя, слушай!.. «Сегодня мне снова приснилась она. Незнакомка в бежевом платьице. Я даже лица ее не вижу, но всякий раз точно знаю: она снова здесь, рядом со мной. Иногда что-нибудь говорит, но чаще молчит. А самое волшебное начинается, когда она берет меня за руку…»

— О-о! — заблажил Маратик. — Дальше давай, дальше!

— Чего орешь, все равно пока только «за руку»…

— Читай, урод!

— Сам урод… — Кокер продолжал придуриваться, хотя, по мнению Сереги, мог бы этого не делать, — без того ясно, что полный придурок. Читал он громко и, надо признать, не без артистизма: — «Я не чувствую ее пальцев, но начинаю понимать ее мысли. Точнее — чувства»… Чувства, ты понял, каракуль бычий!.. «Я по-прежнему не вижу ее лица, но знаю: оно обращено ко мне. Ее глаза лучатся, от них исходит мягкий теплый свет»…

— Да у него реально крыша съехала! Может, в психушку эту бадью послать?

— А можно в журнал какой-нибудь. Там сейчас любят такое. Чернухи только малость подлить. Сумеешь, Кокер?

— Запросто! Пару расчлененок, пять огнестрелов и изнасилование…

Поднявшись, Серега шагнул к ближайшему, пришпиленному полоской скотча листку. Здесь были строчки, исполненные аккуратным Тарасиковым почерком:

Продолжение оказалось оборванным, — возможно, оборвал все тот же Кокер на бумажные жевыши. Серега припомнил, как сидели они с Кареевым у костра, как в бешеный штопор падал дельтаплан обалдевшего от ощущений однокашника. Ему стало тошно. Точно взял и предал ближайшего друга. Конечно, Тарас не был другом, но ведь и врагом не был. Кроме того, они вместе полетели — в один день и оба впервые…

Серега вернулся за парту к Антону. Теперь он уже смотрел на собственные руки. Он не знал, что делать, а верного совета ладони — даже со всей их мудреной паутиной не давали. Хотя… Одна подсказочка все же имелась. Серегина линия жизни. Она тянулась уверенно, не виляя и не прерываясь. Жутковатых росчерков и крестов на ней не угадывалось. Значит, не стоило и бояться. Не убьют, не изжарят и не зарежут. Чего, он, в самом деле, трясется?..

— А тут про наш класс. Чё-то вроде про Анжелку… — Васёна ткнул перепачканным пальцем в листок, начал было читать, но сбился. Читал он скверно — чуть ли не по складам.

— Буковки сперва изучи! Дерёвня! — заорал Шама. Он сидел, забросив ноги на парту и любовался происходящим точно зритель театральным спектаклем. Кокер стремительно переместился к Васёне, нашел то самое место, на которое указывал приятель.

— Та-ак… Ага! «Я часто сравнивал ее с тем образом из снов. Гадал, что сходится, а что не очень. Потому что есть какое-то несоответствие, и этого я не в силах понять. Все равно как разницу между двумя сказками. Но одна реальная — из жизни, другая из сна. Одну я могу видеть каждый день, вторую — угадываю, может быть, даже воображаю»…

— Скучно! Давай другое! — Толян с Вадиком даже забарабанили по партам кулаками.

— Читай, читай! — крикнула Анжелка. Девчонки ее поддержали.

— Лучше про секс давай! — пискнул Маратик.

Кокер бедово тряхнул чубом. Сейчас он и впрямь чувствовал себя артистом на сцене.

— Сейчас про все будет, — игриво пообещал он. — Тарасоид только разгоняется.

— Ага, типа сеанса…

— Вот козлы, — тихо пробормотал Антоша. Он тоже по примеру Сереги глядел на свои руки. Но и его руки вряд ли что-нибудь могли подсказать. — Аврора бы подошла поскорее.

— А почему — Аврора? — обозлился Серега. Обозлился на себя и Антошу. — Слушаем-то мы, не она. И кстати, Аврора, если заявится, в первую очередь выдаст на орехи Маргарите.

— Марго-то здесь причем?

— Конечно, ни при чем. Это ведь мы на головах ходим. Только Аврора все так перевернет, что виноватой выставит Маргошу. Вроде как видит все, но покрывает.

— Виола тоже покрывает. И Федюня… Многие терпят и покрывают.

— Про Виолу мало кто знает. Про других тоже. А Маргоша не умеет финтить. И на педсоветах, наверное, режет правду-матку. Вот и вылетит с неполным служебным соответствием.

Антоша тяжело засопел.

— Во гадство! А все Сэм…

Серега кивнул. Оторвавшись от чертовых ладоней, нашел глазами «устроителя» галереи. Великий кукловод и комбинатор восседал на своем законном месте и, подперев голову, о чем-то болтал с Анжелкой. За партой перед ними в унисон позевывали Макс и Алик. Братья Рыковы в общей вакханалии участия не принимали: один чистил ножичком ногти, второй листал спортивный журнальчик. На развороте девица в кимоно — пятка розовая, в половину обложки. Впечатляющая пятка! О таких пятках братья, верно, мечтали с самого рождения, может, даже видели в своих каратистских снах.

Серега не сразу расслышал то, о чем говорит Антоша:

— …А ведь я сразу не допер. Получается, они ее снова разыграли.

— О ком ты? — он обернулся.

— Как о ком? О Маргоше. Она ведь сочинения Тарасика давно нахваливала, вот они ей про выставку и впарили. Вроде как все самое лучшее из Тарасиковых сочинений на стены — чтобы все видели и учились. Она и повелась. Расклеили-то при ней. А как Тарасик пришел, как рыдать начал, она и сообразила…

Все встало на свои места. Серега окончательно прозрел.

— Между прочим, — сообщил он, — Геру напоил тоже Сэм.

— Что?

— То самое… — Серега расстегнул портфель, извлек бутылку. Видал? Откуда, по-твоему такое у Герки?

— Не понимаю…

— А что тут понимать, одним противником меньше. Геру-то он устранил, разве не так?

— Гера завтра придет.

— Завтра их не волнует. Они этот цирк сегодня затеяли. А Гера, сам знаешь, слабины не дает, и за Тараса, верняк бы, вступился. Это тебе не Анжелка. Кареев по ней сколько лет уж сохнет, а она вон как с ним крутанула…

— А что Анжелка, — пробурчал Антон. — Я про нее давно говорил, что лахудра. Ты же не слушал.

— Зато мы сейчас сидим и слушаем… — Серега порывисто поднялся.

— Куда ты?

— Потолкую с владельцем бутылочки.

Антон заерзал на лавке.

— Может, не надо?

— Чего не надо?

— Ну, все это… Толковать и прочее. Все равно Аврора скоро примчится. Сидел бы лучше.

— Я, Антох, в больнице насиделся, хватит.

В легкой панике его друг оглянулся.

— Кончай, Серый! Ты же видишь, он короля из себя корчит. И Геры нет. Что ты ему сделаешь?

— А вот посмотришь… — с бутылкой в руках Серега двинулся в направлении Сэма. Сердце у него бухало маленьким колоколом, ладони, держащие бутылку, вспотели. Он и сам не знал, что будет говорить и делать, но что-то делать было просто необходимо.

Между тем «двое из ларца» взяли его под прицел своих локаторов, Макс убрал перочинный ножичек в карман, Алик тоже с бдительностью сыщика выставился поверх журнала.

— Але, Сэм! — позвал Серега. — Часом, не твой пузырек?

Великий комбинатор лениво поворотил голову, сыграл бровями.

— О чем ты, Чех?

Серега тут же начал закипать. Так было всегда, когда коверкали его фамилию. Он сделал еще шажок.

— Мы ведь сняли отпечатки, не отопрешься.

— Проспись, Чех! Ты, похоже, на грудь принял. Вместе с Герычем.

Серега сглотнул. Сказать было нечего, и оттого он еще больше принялся психовать. Повторялась старая история. С ним говорили, как с мальчиком, а на него наваливалось предательское косноязычие. И в голове, словно что-то перемыкало и клинило. Всплывали глупейшие ругательства, какая-то чушь вроде тех же «отпечатков» и ни одного весомого аргумента.

— Твоя работа, урод? — он неловко подбросил бутыль на ладони.

— О чем ты, Чех? — снова повторил Сэм уже с откровенной издевкой. Так повторяют вопросы полным недоумкам.

— Я тебе не Чех!

— Ну, Чух. Не читал книгу Чух и Чех? По-моему, там про тебя тоже кое-что было. Ничего себе книжонка…

Гомон вокруг постепенно стихал, народ начинал прислушиваться к перепалке.

— Урод! — Серегу колотило. — Думаешь, все тебе спишется? Думаешь, все на тебя ишачат? Король-королевич, значит?

— Тю-тю-тю! — пропел Сэм. — Перлы-то какие? Давай, что ты там еще заготовил?

— Я ведь знаю, это ты подбросил Гере бутылку!

— Ой ли?

— И дневник у Тараса спер ты! — Серега тут же припомнил, что дневник как раз украл не Сэм, а Кокер, но поправляться было поздно. — Вся вонь в классе от тебя! Скунс позорный!

— Ага, позорю школу, класс, державу, — Сэм вновь подпер голову ладонью. Лицо его выражало спокойствие и скуку. — Что-нибудь новое выдумай, Чех! Повеселее…

— Хочешь повеселее? — Серега чувствовал, что надо что-то сказать, пусть даже не Сэму — ребятам, что стояли вокруг. Постараться как-то толково объяснить — про Геру, про чертову бутыль, про украденный у Кареева дневник. То есть, сказать-то было надо, но язык отказывался повиноваться.

— Что с тобой, Сергунчик? — Сэм продолжал издевательски улыбаться. — Ты бутылочку-то положи, а то уронишь ненароком, разобьешь. А потом какая-нибудь маленькая девочка — да голой ножкой ступит… Помнишь, как физрук распинался?.. О! Кстати, вот и она — девочка наша бредет! Уж не пьяная ли?..

Серега обернулся. В классе появилась Ева.

 

Глава 6

Она была без портфеля и двигалась, в самом деле, странной походкой. Неестественно ровной, что ли? Словно человек делал усилие, контролируя себя. А еще Ева показалась Сергею излишне бледной, и глаза у нее смотрели непривычно. Он даже не понял сначала, что именно его озадачило, и лишь позже дошло: что-то случилось с ее зрачками. Они были крохотными — почти булавочными, и это делало ее взгляд совершенно другим — инопланетным, что ли.

Между тем Ева невидяще развернулась, все также неустойчиво шагнула к Сэму.

— Отдай Тарасику его тетрадь, — тихо сказала она. Настолько тихо, что Серега едва ее услышал. Но Сэм-то на слух никогда не жаловался.

— Какую тетрадь, деточка?

— Я встретила его внизу, он мне все рассказал.

— Во, ябеда, блин! — гоготнул Шама. — Мы ему, дураку, пиар устроили, персональную, блин, выставку организовали, а он обижаться вздумал.

— Это подло, — все так же тихо произнесла Ева, и жутковатые ее зрачки скользнули по классу, оцарапали всех разом. — Читать чужие дневники — это подло, понимаете?

— Интересное кино! Зачем же нас всех шпигуют этими самыми дневниками? — Сэм окончательно развеселился. Выпрямившись за партой, он даже руки на груди скрестил. Точь-в-точь — полководец какой. — Ты, часом, дневники Нагибина, не читала? Или Золотухина с Кончаловским? Там, между прочим, тоже интима выше крыши, и ничего, печатают. Или тот же Алехин шахматист, — тоже, понимаешь, оставил дневники. Как и Бунин с Карповым. А еще Фетисов, Демидова, Табаков. И штангист Власов про себя написал, и Дуров с Весником. Хочешь, я на спор сто имен назову, и все будут людьми известными, солидными. И никто из них, между прочим, не ныл, не канючил, — наоборот радовались, что дневники их на всеобщее обозрение выставили.

— Клоун, — сказала Ева. — Паяц и клоун.

Если бы она это крикнула, получилось бы менее жестко, но Ева выдала свое обвинение, точно диагноз — все также тихо, с каким-то жалостливым отвращением. Улыбка Сэма поблекла, в глазах блеснуло мерзкое, ледяное.

— Что ж, если ты у нас такая славная да хорошая, может, покажешь свои ручки? — предложил он. — Очень уж тщательно ты их прячешь. Прямо неприлично даже. Нам ведь любопытно.

— А чё у ней там? — живо заинтересовался Кокер. — Чё-нить вроде наколок?

— Ага, — подхватил Маратик. — Типа, «твоя навеки». Или «Путана до гроба»…

— А еще лилия, как у миледи!

— Я тащусь! Такие страсти! — громко пропела Элла Дудкина.

— Протащишься, когда брэкеты снимут! — загоготал Гоша.

— Дурак, и не лечишься…

— Так что у нас с руками? — повторил Сэм чуть громче, и в классе воцарилось молчание. — Может, покажешь людям, кто ты есть? Путана или наркоманка?

— Хочешь посмотреть? — звенящим голосом спросила Ева.

— Просто мечтаю! — протянул Сэм.

— Ага, все мечтаем! — Гоша, сияя, завертел головой, ожидая поддержки, но все сейчас смотрели на Оршанскую.

— Не надо, Ева! — Серега двинулся вперед, но на пути его тотчас выросли «двое из ларца» — Макс и Алик. Серега угрожающе качнул бутылкой.

— Черепки разобью! — пообещал он.

— Лучше клювик свой пожалей, — хмыкнул Сэм. — Второго попадания он не выдержит. Станешь у нас Гоголем. Или Гастоном Утиным Носом…

— Я посмотрю, кем ты у нас станешь, когда Стас узнает про штукатурку! — выкрикнул из-за Серегиной спины Антон. Голос у него срывался от волнения, но сказанное услышали.

— О чем ты, Антуан?

— Он правду говорит, — подтвердил Серега. — Это ты, скотина, Стаса бомбанул, меня подставил и его.

— Але, подружка, ты бы уняла своего рыцаря! — Сэм даже прихлопнул в ладони. Точно режиссер какой. — Мы ведь его и впрямь покалечим. Причем исключительно обороняясь. Покажи ручонки, и все сразу успокоятся.

Ева молчала.

— Ну же! — подначивал Сэм. — Сереженьке тоже будет полезно знать, с кем он связывает свою судьбу. Все-таки семья — это семья, а у наркоманов, как известно, и детки не всегда здоровые получаются…

— Ева, не надо!

Но Серега опоздал. Ева уже натянула до локтей правый рукав и то же самое решительно проделала с левым.

— Доволен? Смотри! И вы тоже смотрите. — Она вытянула перед собой оголенные руки, и ребята разглядели на них множество белесых и розоватых шрамов. Чуть выше в районе локтевых сгибов кожа имела синюшный нездоровый оттенок.

— Ну что, этого вы хотели? — голос Евы звенел. — Понравилось?

— Опа-на! Нарки-то, блин, не дремлют! — хохотнул Васёна.

Серега почувствовал, что еще немного, и его разорвет, как бомбу. В висках обморочно застучало, руки девочки расплывались перед глазами. Из правой ноздри что-то предательски вытекло. То есть, не что-то, а кровь, конечно. Должно быть, от скакнувшего давления. После больницы такое с ним уже случалось…

— Гад! — он ринулся вперед, но на пути по-прежнему стояли «двое из ларца». Бутылкой Серега отмахнулся от кулака Алика, но Макс сработал вторым номером и, красиво болтнув ногой, угодил парнишке в грудь. Удар оказался мастерским — точно коняга лягнула, — Сергея отбросило назад.

— Я же предупреждал: будет бо-бо! — ласково произнес Сэм. — Здоровье — его, Чех, смолоду нужно беречь. Я ведь не виноват, что твоя подружка колется почем зря, а потом вены себе полосует. Наоборот, спасибо скажи. А то женился бы на полоумной — и маялся потом всю жизнь…

— Ева! — Серега думал, что девочка хочет вцепиться Сэму в лицо, но оказалось, что в руке она сжимает миниатюрный баллончик. Пшикнула струя, Сэм неловко отшатнулся, тут же ладонями обхватил лицо.

— Ты что делаешь, дрянь!

На этот раз бодигардом сработал Алик. Прикрыв хозяина от струи кожаным дипломатом, он ударом ноги вышиб баллон из руки Евы. Ухватившись за кисть, девочка качнулась назад, мгновение смотрела на них всех, а после быстро развернулась и выбежала из класса.

Будь Серега поумнее, он бросился бы следом, догнал ее, конечно, нашел бы что сказать, чем утешить. Но сейчас он не был дипломатом и не был утешителем, — он был выпущенным из клетки зверем. Не самым крупным, но все равно чрезвычайно опасным.

С силой швырнув в стоящего на пути Алика бутылкой, он метнулся в атаку, лбом ударил в изумленное лицо, бешено заработал кулаками. Никто в классе еще не пробовал завалить ни одного из братьев, однако Сереге это удалось. Падая, «братец» еще и приложился затылком к полу. Конечно, попытался встать и перевернуться, но Серега ему не позволил. Сидя верхом на Алике, он осыпал его градом ударов, как если бы это был Сэм и все те, кто заставлял Еву кромсать свои бедные руки. И ничего братец-каратист не мог сейчас с ним поделать. Разве что продолжал выставлять блоки, которые Серега в зверином своем порыве попросту игнорировал.

Впрочем, оставался еще братец номер два, уже заносящий над Серегой свою ножищу, оставалась куча Сэмовских прихвостней, включая Кокера. Гошу, Цыпу, Марата… Любая коллективная буза похожа на цепную реакцию. Один начинает, и десятеро подхватывает. И уже не важна причина, не нужна цель, — безумство накрывает волной в равной степени всех. Кто-то уже лупил Серегу по голове учебниками, кто-то тянул за ворот, стремясь стащить с поверженного Алика.

— Мочи Чеха! — тоненько заблажил Кокер. Уж ему-то в новом учебном году досталась от Сереги более всего, а потому и крикам его не стоило удивляться. Дружно завизжали девчонки, с грохотом рухнула парта, и в ту же секунду в голове Сереги гулом отдался удар по уху. Но бил явно не Макс, — тот, верно, совсем бы убил. По счастью, сгрудившаяся ребятня, не давала Рыкову номер два подступиться ближе. Еще и Антоша мешал. Пусть плюшевый, мягкий и неумелый, он тоже кое-чего стоил. Но главное, что он не остался в стороне. Серега слышал его нескладные вопли и вопли тех, кто пытался Антошу опрокинуть. Но вес и рост были на стороне друга, — опрокинуть грузного Антошу было не так-то просто. Конечно, их все равно бы затоптали, толпа — это всегда толпа, однако сегодняшний день принадлежал кому угодно, но только не Сэму. И солнце, как выяснилось, светило сегодня тоже не в честь этого знатока чужих секретов. Потому что в свару вмешался Краб.

Сидевший до того безучастно и в стороне, парнишка соизволил, наконец, оторвать задницу от скамьи. Верный секретарь Змей что-то яростно нашептывал ему, Митек даже пытался удерживать за рукав, но Мишаня мотнул кистью, и Змей отлетел в сторону. Еще пара шагов, и Краб взлетел на парту.

— А ну, ша, уроды! — рявкнул он. — Рассосались по углам!

Скажи он это чуть раньше, пожалуй, его бы услышали, но ситуация изменилась, в Краба даже запустили чьим-то пеналом.

— Пошел ты!

Звери нюхнули крови и боли, а потому знать ничего не желали. На полу среди опрокинутых парт ворочался и дергался ком ребячьих тел. В это самое месиво и вонзился Краб со своими татуированными шатунами.

— Ну, тараканы!..

— Краб, я с тобой, не бей! — крикнул Шама и тут же сменил лагерь. Поднявшийся с пола Змей, утер разбитую губу и, обмотав остренький свой кулачок кожаным ремнем, нырнул в схватку за Крабом. Следом с воплем нырнул юркий Рафик.

— Бей козлодоев! — его крик тут же захлебнулся от чужого кулака.

Часть девчонок выскочила из класса, в отдалении охала и ахала вернувшаяся Маргоша. Ледовое побоище набирало силу, и это было понятно: кто-то вспоминал старые обиды, кто-то мстил за новые. Даже одноглазый Игорек лупил портфелем всех, кто неосторожно приближался. Посторонних не было, — всем находилось, что сказать этому миру. Это взрослые в основном терпят и молчат, — у детей означенная свобода выветривается значительно позже.

Вот и Краб добрался-таки до своей мечты обетованной — сладкой парочки, что давно уже застила ему небушко. Благо и Алик уже валялся, погребенный телами. Каратист же Макс оказался, как всегда, наготове.

— Хозяин жизни, да? — Краб качнул головой туда-сюда, сделал обманный выпад. — Всех, значит, круче?

Пропустив пару свирепых ударов в лицо, Макс увернулся от третьего и вновь пустил в ход свои ноги. Первый пинок в голень заставил Краба упасть на колено, второй едва не сломал ему ребра. Не будь кругом такой толчеи, обладатель каратистского пояса, верно, управился бы с Крабом в два счета, но маневрировать было негде, и противник вместо того, чтобы мирно и честно пасть смертью храбрых, с руганью ухватил его за ноги, рванул на себя. Власть Макса кончилась. Подобием волкодава, сомкнувшего пасть на хвосте жертвы, Краб перебирался выше и выше. Макс осыпал его сильнейшими ударами — всеми, каким обучали его в секции, но поражение было не за горами. Судорожным рывком Мишаня поймал одну из бьющих его рук, заломил за спину, сладко и жестоко ударил во вражье ухо. Конечно, попал… Второй раз попасть ему не дали. В класс ворвался тайфун, и целью тайфуна было любыми средствами навести порядок.

— А ну, успокоились! — ревела Аврора Георгиевна. Точно опытный кавалерист, она сновала между дерущимися, хлеща указкой направо и налево. И здесь же рядом вовсю старался физрук Николай Степанович. Навыки грузчика, каковым в молодости он успел опорожнить не один десяток вагонов, очень теперь пригождались. Точно кули с солью он хватал ребятишек за шкирку и брюки, с сердитым уханьем выбрасывал в коридор.

— Атас! — запоздало пискнул Кокер, и тут же был схвачен экскаваторными ручищами Николая Степановича. Очередь дошла и до Сереги с Крабом.

— Чохов, Крабов! Немедленно прекратить!..

Драка сходила на нет. Вернее, уже сошла. Чувствуя, как гудят руки и ноги, как стремительно опухает лицо, Серега поднялся. Физрук протянул к нему распятую пятерню, но в последний момент передумал.

— Останетесь здесь! — хрипло распорядился он. — И Рыковы останутся… Будете приводить класс в порядок.

— Мы, что ли, все разворотили? — промычал Алик.

— Вы или не вы, а убирать вам! — коротко распорядилась Аврора. — А уж потом разберемся, кто организовал это свинство.

Серега огляделся. «Свинство» и впрямь было полнейшим: опрокинутые столы, стулья, разбившийся в черепки цветочный горшок, рассыпанные тут и там ручки, линейки, учебники. Братья Рыковы, Макс и Алик, оба с разбитыми лицами, истоптанные и помятые уже успели подняться. Чуть в стороне стоял ухмыляющийся Краб. Руки Мишаня успел сунуть в карманы, старался держаться гоголем, однако видок имел тоже не самый товарный.

Серега еще раз обернулся. Ну да! Сэма нигде не было. Скорее всего, и Аврора его не видела. Этот плутоватый аристократ умел уходить вовремя и по-английски.

То бишь — не получая шишек. Совершенно незаметно.

Упырь, короче, что тут скажешь!

 

Глава 7

На следующий день следствие проводила лично Аврора Георгиевна. Всех участвовавших в драке, да и не участвовавших вызывали прямо с уроков и препровождали прямиком в учительскую. А уж там заседала могучая тройка: сама Аврора, понятно, располагалась в центре, по левую руку — Виола Игнатьевна, по правую — пунцовая и обильно потеющая Клавдия. Физрук Николай Степанович исполнял роль конвоира и швейцара, секретарь Олечка с наклеенными ресницами и накладными ногтями старательно протоколировала процесс дознания. Проще говоря — допрос.

А в общем, всех спрашивали об одном и том же, а именно: кто начал драку первым, почему все опять заварилось на уроке Маргариты Ивановны, каким именно циркулем пытался Тарас Кареев ударить Саматова.

— Ты понял, куда клонят? — шепотом делился потом Антоша. — Вопросики-то с подтекстом!

— Думаешь, повыгоняют всех из школы?

— Нас-то вряд ли, а вот Маргошу, верняк, турнут. И Кареева с Евой сделают крайними.

— Они-то здесь при чем? — возмутился Гера. — Тогда и меня можно считать крайним.

— Обрадовался! Тебя там вообще не было…

Гере нечем было крыть, в побоище — великом и ужасном — поучаствовать ему, действительно, не привелось. Естественно, он страшно переживал. Даже Антон — и тот получил гематому под глаз, Серый и вовсе был покрыт ссадинами и шишками с ног до головы, — Гера же оставался до отвращения чистеньким! Такое могло расстроить кого угодно.

Обычным своим составом они стояли на переменке, активно обсуждая случившееся. Вызвать успели уже двоих — Сергея и Антона. Геру же пока не тронули; видимо, и не собирались. Он обиженно сопел.

— Теперь-то понял, какой вред приносит пьянство? — ехидничал Антоша.

— Блин, я же сказал: больше ни капли! — Гера сумрачно вздохнул.

— Не переживай так, — утешил Серега. — Зато уцелеешь, когда начнутся репрессии.

— А по-моему, репрессий не будет, — предположил Антон. — Уши-то наружу торчат. Кашу кто заварил? Сэм. Значит, всю эту катавасию спустят на тормозах.

— Думаешь? — усомнился Серега.

— Уверен, — Антон снисходительно улыбнулся. — Крайние, конечно, всегда нужны — как без них? Вот и назначат Кареева с Оршанской. Один за циркуль схватился — типа, холодное оружие, вторая аэрозолью прыснула, тоже вроде как покушение. Уж Сэм-то, точняк, подсуетится — достанет какую-нибудь справочку от глазника. Типа, окаменение сетчатки, потеря зрения, инвалидность… То-то его нет сегодня.

— Ну и что, Краб тоже не пришел, — усомнился Гера.

— Краб — другое дело… — Серега сбился. О том, что Мишаня звонил ему, лучше было промолчать. Урод Максик все-таки подломил Крабу ребро. До дому Мишаня дохромал, а там понял, что без больницы не обойдется. Вот и связался с ним, попросил особо не афишировать, — только учителям и лишь в случае крайней необходимости.

— Вот увидите, дело замнут, а Сэм выкрутится, — продолжал витийствовать Антоша. — И папочка его с директором школы, конечно, уже созвонился. Они, знаешь, как перед районными и областными начальниками прогибаются! А Саматов — дяхан брюхатый, комиссиями заведует, со всеми пиджаками — вась-вась. Для него занести школу в черный список — как два пальца!

— Нам-то что с этого списка! — фыркнул Гера. — Напугал, козел, баранов!

— Нам-то и впрямь фиолетово, а директор с Авророй заиками враз станут. Это ж субсидии, ремонты, гранты, прочая фуфляндия — все мимо них покатит…

Прямо над головами вздорно и не к месту брызнул трелью звонок, пора было валить на урок. Вчерашним драчунам предлагалось настраиваться на математику.

* * *

Серегу снова вызвали с урока. На этот раз — секретарь Олечка, не физрук. Само собой, в классе опять зашушукались, математичка Катенька недовольно поджала губы. Только-только начинали тригонометрию — ее любимейший раздел. На синусах и косинусах, тангенсах и котангенсах Екатерина Васильевна расцветала, становясь подлинной королевой. Собственно, и людей она давно делила на тех, кто способен расправляться с градусами и всевозможными углами, и тех, кто оказывался к науке воображаемых фигур глух и слеп. Первым она прочила карьеру и необычайный взлет, вторых записывала в разряд генетических неудачников. Сергей, по ее мнению, определенные надежды подавал, а потому отпускала она его с неохотой. Сам же Серега, сгребая вещи в портфель, мельком подумал, что с учебой в этом году, похоже, надо распрощаться. Класс жил чем угодно, только не уроками.

Уже в коридоре Олечка его остановила.

— Не туда — вниз, — она повела своими накладными ресничками в сторону лестницы.

— Разве не к Авроре Георгиевне? — удивился Сергей.

— Тебя хочет видеть Олег Семенович. Он на улице тебя ждет.

— Олег Семенович? Я такого не знаю.

— Это отец Евы Оршанской, — Олечка перешла на шепот, даже украдкой оглянулась. — Авророчка наша наехать на него пыталась. Саматов-то дома лежит, глазонки лечит. А он ответно ей выдал — да так, что она потом в три ручья рыдала.

— Да ты гонишь! Аврора — и рыдала?

— Честное-пречестное! Я сама видела! — глаза Олечки азартно горели. Все-таки была она еще совсем девчонкой; не зря, говорят, за ней ухлестывали парни из одиннадцатого. Да и немудрено, если она сама закончила школу всего год назад. Словом, с детьми Олечке было определенно легче, нежели со взрослыми.

— Выходит, папочка у Оршанской — шишка?

— Да не совсем. Главный инженер в какой-то строительной фирме, — словоохотливо докладывала Олечка. — Но друзей имеет таких, что и Саматова не боится. То есть сначала он сам позвонил, а потом какой-то Гвиазов из облдумы. И так пропесочил Георгиевну, такого ей наговорил!

— Ты-то откуда знаешь? Подслушивала, что ли?

— Больно надо! — Олечка обиделась. То есть, конечно, подслушивала, — это было видно по ее лицу, по малиново отсвечивающим мочкам ушей, но кто же в таком признается!

— Тут не хочешь, да услышишь, — вывернулась все-таки секретарша. — Иногда так кричат — телефоны раскаляются.

— Тяжелая у тебя работа, — пожалел Серега.

— Еще какая тяжелая, — согласилась Олечка. — Но годик-другой протяну.

— А потом что?

— Как что? — огромные ресницы запорхали с такой частотой, словно собирались поднять секретаршу в воздух. — Замуж выйду. А замужем — какая школа!

Серега молча ей позавидовала. Жизненная программа Олечки была логична и предельно проста…

Олега Семеновича он узнал сразу. Это был тот самый мужчина, что командовал разгрузкой вещей при переезде. Еще и замечание сделал Еве за то, что курит.

На этот раз Олег Семенович был при полном параде — в строгом костюме с галстуком, в сияющих остроносых туфлях. Да и машинка, возле которой он стоял, была не последней. Свеженькая мазда — беленькая, ни разу еще не тюкавшая столбы и соплеменниц.

— Здравствуй, — он протянул крепкую сухую ладонь, качнул головой в сторону своего авто. — Устраивайся.

— А что, мы куда-то должны ехать? — Серега не торопился залезать в кабину.

— Разве в машине не удобнее? Или боишься меня?

— Да нет, не боюсь… — Серега решительно шагнул к мазде. — Вы про Еву, наверное, хотите поговорить?

Олег Семенович посмотрел на него со странным выражением на лице, не сразу кивнул.

— Ты ведь ее друг?

— А вы — отец? — парировал Серега. Затянувшиеся баталии со взрослыми порядком его забодали. Он вовсе не склонен был играть в вежливого мальчонку.

— Верно, отец… Извини, что не представился. Я полагал, ты знаешь.

— Знаю, конечно, — Серега покосился на здание школы. Класса математички отсюда не было видно, а то наверняка кто-нибудь уже выставил бы в окно рожу. — Вы не обращайте внимание, мы все тут с заскоками. Переходной возраст.

— Понимаю…

Они сели в машину, Олег Семенович завел мотор, медленно тронулся вперед. Сначала он молчал, потом неожиданно раскрыл бардачок, достал черный пакет, протянул Сергею.

— Взгляни, возможно, тебе будет интересно.

— Что это?

— Фотографии…

Он не шутил. Серега, в самом деле, держал в руках фотографии. Практически все они изображали Еву Оршанскую — в разных ипостасях и разном возрасте. Вот она в садике — смешная, хохочущая — похожая и непохожая на себя сегодняшнюю. А вот чуть постарше — на коне, в жокейской униформе, в черном шлеме с козырьком. Разве что без шпор и хлыста. А далее — тир или что-то вроде полигона: Ева с отцом целятся из луков в далекую мишень. Потом море, огромные, смахивающие на рыжие облака скалы, яхта с раздутыми парусами, галечные пляжи. И везде, само собой, Ева — то маленькая, то большая, то грустная, то веселая. Серега ощутил неудобство. Точно подсматривал за чужой жизнью в дверную щелку.

— А зачем вы мне все это показываете? — он исподлобья взглянул на хозяина мазды.

— А почему бы нет? Ты ведь ее друг?

Снова этот непонятный вопрос.

— Так друг или нет?

Голос у Олега Семеновича звучал ровно, но Серега уловил в нем некое напряжение. Точно отец Евы сердился или вот-вот собирался рассердиться. Так бывает, когда заряжаются злой решимостью выяснить убегающую ото всех истину — скажем, сумели бы вытянуть дедка с бабкой пресловутую репку, если бы вместо всего упомянутого в сказке зверинца пригласили одного нормального мужика-соседа? Или почему у репки, если уж она так крепко засела, не оборвалась ботва? Словом, вопрос явно не на засыпку, и Серега даже удивился, что не знает, как на него ответить. Потому что так просто согласится на «друга» он уже не мог, — это тоже было бы неправдой, а что есть правда, он и сам не знал.

— Ну, наверное, друг… — пробурчал мальчуган.

Сказанное Олегу Семеновичу не слишком понравилось.

— А она о тебя лучше отзывалась, — скупо отреагировал он.

— Так ведь не в том смысле! — Серега понял, что краснеет. — То есть, конечно, друг, но я же хотел сказать… Я… — он споткнулся и вдруг жалко пролепетал: — Мы с ней целовались. А раз так, значит, это уже другое…

— Вот как? — по лицу Олега Семеновича скользнуло подобие улыбки. — Я не знал.

Сереге показалось, что голос у него немного оттаял.

— Вчера у вас битва была. Из-за чего дрались?

Может быть, он хотел услышать, что из-за Евы, но Серега решил, что отцу Оршанской следует говорить все, как есть.

— Там все вперемешку было — Тарас, Ева, прочие дела… Хорошо, Крабов Мишаня помог, а то затоптали бы на фиг.

— Не очень дружный у вас класс, верно?

— Почему же — нормальный.

Олег Семенович покачал головой.

— Не знаю, в наше время все иначе было. И лежачих старались не бить, и гашиш не курили… Скверное время вас приютило, Сереж. Я бы сказал — стервозное. Так что могу только посочувствовать.

Серега опять набычился. Потому что не понравилось, как походя прошлись утюжком по времени и классу… Подумаешь, стервозное! Будто что-то они там выбирали! Времечко — это не товар на полке, какое досталось, такое и нюхаем… У них, с понтом, не стервозное было! В магазинах вон тараканы бегали, в войнушку игрались где ни попадя, за анекдоты сажали…

— Что молчишь? Обиделся?

Олег Семенович явно был не дурак, просекал все сходу, и Серега перешел в контратаку:

— Что ж вы сами-то, если умные, ничего не построили? В Швеции вон — социализм давно, а у нас как была фигня — фигня и осталась.

Олег Семенович усмехнулся.

— Ладно, квиты. В политику нам, действительно, не стоит углубляться. Я про Еву хотел рассказать.

Серега молчал, а машина тем временем выкатила за пределы города и остановилась возле заводской изгороди. Слева, само собой, пестрела помойка, а дальше простирался лес. Чахлый и обгрызенный вблизи, он темнел и поднимался в высь с каждым шагающим вдаль километром. Это напоминало гигантскую, замершую на городских подступах волну. Сереге даже подумалось, что завезли его сюда неспроста. Точно уложили под наковальню и пригрозили: правду и ничего кроме правды, пацан! Иначе щелкнут пальцы, и сдвинется с места хвойно-земляная громада, обрывая миллионы корней, хрустя ветками, поползет вперед. Селем и солью земной сомнет промзону, устремится к прелым квадратикам хрущеб и сглотнет город, не жуя, все равно как горькую таблетку…

Серега тряхнул головой, смывая наваждение.

— Где она сейчас?

— Ева в клинике, — Олег Семенович открыл дверцу, впуская свежий ветерок. — Это уже третий раз в ее жизни.

— Героин? — тихо поинтересовался Серега.

— Не только, — отец Евы посмотрел на Сергея. — Ты ведь без отца живешь? С отчимом?

Серега отвернулся. Зачем отвечать, если без того все известно?

— Я это к тому, что у Евы тоже была мама. Мы и жили-то не здесь — в Москве. Я работал в преуспевающей компании, строил дома, офисные здания. Зарабатывал, в общем, неплохо. Ева училась уже в пятом классе, а мама… Она у нас была домохозяйкой. Водила Еву в музыкальную школу, в студию ИЗО, в бассейн, на танцы… В общем, полная загрузка. Идиотизм, конечно, но сейчас все обезумели — детей муштруют, точно солдат каких. А если еще и деньги имеются… — Олег Семенович указательным пальцем постучал себя по виску. — В общем, дочь-то одна, вот и хотели дать все, что возможно.

На какое-то время Олег Семенович замолчал, и мальчуган терпеливо ждал продолжения. То есть, может, отец Евы думал, что его будут тормошить и переспрашивать, но Серега сразу дал себе зарок, что делать этого не будет. Как ни крути, не он к Олегу Семеновичу подкатил, а тот к нему, — вот и пусть выкладывает все свои козыри до конца.

— Ну, а потом пришел черный день. — Тихо заговорил Олег Семенович. — По-настоящему черный. Потому что Еву похитили…

— Похитили?! Еву? — Серега враз забыл о своем зароке.

— Жена как раз проводила ее в кружок бальных танцев. Там и ждала. А в нужное время дочка не вышла. У Маши… Это мать, значит, Евы… Словом, у Маши истерика приключилась. Она ведь всего-то на десять минут отходила. В магазин там за чем-то. А им, значит, хватило этого. Следили, видимо, за каждым шагом… — Олег Семенович нежно огладил ободок руля — точно извинялся перед кем-то. — А потом было письмо в почтовом ящике, были телефонные звонки. Один раз дали послушать ее плач… — Олег Семенович снова споткнулся, но тут же взял себя в руки. — Короче говоря, эти мерзавцы запросили выкуп.

— Много?

— Много. У меня столько не было. Были друзья в милиции, но они сразу сказали: дочь не вернут. Потому что редко возвращают. Даже, если платят. Такие уж это люди. Точнее — нелюди. В общем… В общем, мы решили поработать через друзей. Вернее, я решил, а жена была против. Она верила, что если заплатим, все обойдется. Ну, а я закусил удила. Стали готовить операцию по захвату.

— И что? Поймали их? — Серега уже чувствовал, что его потряхивает. Снова дрожали колени, и пришлось даже стиснуть их пальцами. Все было в прошлом и явно закончилось не самым худшим образом, но слушать было страшно.

— Поймали да не всех. Двое ушли… И Еву успели перевезти в другое место. Когда на квартиру ворвались, нашли только наручники на батарее, кое-что из вещей и все.

— А как же тогда… — Серега смешался, не зная, как спросить дальше.

— Да никак. Деньги я все-таки собрал. Квартиру продал, дачу с машиной, плюс друзья помогли… Ну и стали искать. Премии объявляли, подключали всех, кого можно. Только месяц прошел, второй, а все без пользы… Вот тогда жена и не выдержала. Однажды пришел с работы, а ее уже нет. В живых нет. Она ведь все это время себя казнила. Что отошла от этой чертовой студии, проморгала. Что не убедила меня отдать выкуп без всякой милиции… — Олег Семенович махнул рукой. — А потом помог случай… Хотя, может, и не случай. Может, это Маша там, на небесах, нажала на какие-то педальки. Только вскоре после ее смерти обнаружились следы Евы. Чуть ли не в Азербайджане. Ее оказывается в Турцию везли. По дороге, само собой, прятали, дважды перепродавали. Но хуже всего, что эти подонки приучили ее к игле. Потому и расслабились, думали, что не сбежит, а она сбежала. Несколько дней пряталась в канализационных тоннелях, приткнулась к стайке бомжей…

— Почему же она не пошла в милицию? — не утерпел Серега.

— Почему не пошла? Пошла… Подробно им все рассказала. Ну а ее сперва в обезьянник, а после вернули хозяевам. Так уж вышло… Банда, что торговала живым товарам, имела своих людей в милиции. Спасибо бомжикам, у которых Ева ютилась. Самый храбрый да жалостливый догадался звоночек сделать. Да не просто в милицию, а в ФСБ. Ну а там в курсе оказались насчет моих поисков…

— Помогли? — не утерпел Серега.

— Помогли, конечно. Тут же связались со мной, подключили местный ОМОН — ну и взяли этих субчиков. С поличным. Заодно местные органы почистили. Еву переправили домой, а после пришлось положить ее в клинику — лечить от стресса и наркозависимости. — Олег Семенович достал платок, утер лоб. — Ты счастливый парень, не знаешь, что это за пакость…

— Почему же, представляю, — Серега сглотнул. — Она… Она что, резала себе руки?

Отец Евы кивнул.

— Клиники лечат зависимость физическую, с психологической справиться на порядок сложнее. А уж в ее случае — все оказалось еще хуже. Во-первых, плен, во-вторых, смерть матери. Сам посуди, за что еще держаться в этой жизни? Без стимула, Сереж, никак. Вот она и стала полосовать вены.

— Не понимаю… — признался Сергей. — Все равно не понимаю.

— А мне казалось, ты поймешь. Вспомни своего отца и представь, что у Евы тоже была когда-то мама. А потом ее не стало. Да еще выродки эти, издевательства, героин… В такой ситуации нужно очень захотеть жить. А как тут захочешь, если из близких людей один отец и в родной школе за тобой тянется дурная слава.

— Ее что, дразнили?

— Не совсем так, но было… Разное было… Да и тяжело, когда все обо всем знают. Перевели в другой район, а там все повторилось. Новый срыв и новая попытка самоубийства. Тогда и отправил ее за рубеж. Год почти лечили — в Англии, в Америке. Вроде на поправку пошла, с местной детворой общаться научилась… Но всю ведь жизнь не пролечишься, верно?

Серега кивнул.

— И с деньгами стало непросто. Я ведь не олигарх какой… А тут в нашей фирме филиал новый открылся — как раз в Екатеринбурге. Коллеги уговорили приехать, я и согласился.

Олег Семенович замолчал. Короткий рассказ сделал невероятное: в каких-нибудь несколько минут человек, сидящий перед Сергеем, постарел лет на двадцать. В машине сидел уже не тот крупный и представительный красавец, что встретил мальчугана у школы, — с Сергеем беседовал пожилой, бесконечно уставший человек. То есть именно усталость делала его стариком. Углубившиеся морщины, сутулая осанка — все выдавало сдачу позиций перед неизбежным.

— Я не знаю, что делать, — признался он мальчику. — Я ведь все перепробовал. Ваша школа — седьмая по счету. Ева рассказала мне про тебя, и я, признаться, порадовался. Ей ведь и нужно всего ничего — только зацепиться, понимаешь? Хоть за что-нибудь. А уж я бы помог в остальном. И с тобой она, кажется, стала оживать. Снова купила акварель… Она ведь раньше много рисовала — еще до того, как ее украли. Ноты на пианино выставила… И вот. Снова нашелся подонок, что подсунул ей шприц.

— Маринад! — сипло выдавил из себя Серега.

— Что?

— Я знаю, кто это сделал.

Олег Семенович поморщился.

— К сожалению, проблема не только в этом. Всегда найдутся те, кто протянет пригоршню таблеток или пару ампул. Проблема в том, что нужно удержатся, а она не удержалась, — Олег Семенович мазнул пальцами по глазам, отвернулся от Сергея. — Мне надо было встретиться с тобой раньше, поговорить по-мужски. Может, ты сумел бы ее как-то проконтролировать…

Серега ощутил прилившую к лицу кровь. Он ярко припомнил тот момент, когда Ева выбежала из класса. Вспомнил ее затравленный, мечущийся от ученика к ученику взгляд. Конечно, надо было бежать за ней! Сломя голову и со всех ног! Бить стулом любого, кто встанет на пути и мчаться что есть сил. И не случилось бы тогда ничего этого — ни клиники с врачами, ни беседы с перемолотым жизнью отцом.

— В какой она клинике?

Олег Семенович вытащил из кармана визитку, беззвучно протянул подростку. На глянцевом прямоугольничке красовалась фамилия незнакомого Сергею доктора с телефонами и рабочим адресом.

— Я, конечно, не имею права просить, но если бы ты навещал ее… Хоть иногда… Я мог бы тебя даже подвозить. В любое удобное время. Или просто позванивай ей. Сотовый у нее всегда под подушкой.

— А номер?

— На этой же визитке, только с обратной стороны. Можешь прямо сейчас и занести в свой телефон.

Сергей смутился.

— У меня… У меня нет телефона. То есть дома есть — обычный, а сотовым пока не обзавелся.

Брови Олега Семеновича скакнули вверх, некоторое время он осмысливал услышанное. Потом, чуть поколебавшись, извлек из кармана свой собственный аппаратик.

— Держи. Пользоваться, надеюсь, научишься. Меню простое, освоишь в два счета. Старые номера я сотру, уж извини, а новые сам заведешь.

— Зачем? — растерялся Сергей. — Я ведь могу звонить из дома.

— Конечно, можешь, но с этим удобнее. Подъехал, набрал номер, она и выглянула в окно. Не сломай только.

— Не сломаю, — Сергей бережно взял телефон. — Я обязательно верну. В целости и сохранности.

— Можешь не возвращать, — Олег Семенович скупо улыбнулся. — Считай, что это мой тебе подарок. Правда, с одним непременным условием…

— Все ясно, — перебил его Сергей. — Конечно, я буду звонить.

Олег Семенович похлопал его по руке.

— Вот и славно. Пойми, Еве сейчас это нужнее всего. Даже не я, не моя поддержка, а кто-то со стороны. Если ты вытянешь мою дочь из этого болота, я… То есть, если, конечно, получится… — голос у Олега Семеновича дрогнул. — В общем, мы будем тебе очень благодарны.

— Я постараюсь, — Сергей смутился, даже отвел глаза в сторону. — Она что, снова резала вены?

— Нет, на этот раз пыталась себя отравить. Транквилизаторами. Успели откачать… Но все равно ситуация патовая. У нее кризис, понимаешь?

— Я все понял, Олег Семенович, — Сергей неловко упрятал телефон в нагрудный карман. — Только я хочу, чтоб вы знали… Ваша дочь — она, действительно, очень хорошая. И мне она совсем не чужая. Правда, не чужая! — мальчуган смешался. Наверное, он сказал немного не то, что собирался, но ему, в самом деле, хотелось утешить сидящего перед ним человека.

— А вы можете отвезти меня к ней?

— Прямо сейчас?

Серега кивнул.

Олег Семенович захлопнул дверцу, молча завел двигатель. Движения его приобрели уверенность, и Серега подумал, что, возможно, частицу этой уверенности подарил отцу Евы он, Вот ведь как выпало…

Мальчуган ощутил прилив паники. И даже не паники, — самого настоящего ужаса от того, что доверие Олега Семеновича может не оправдаться. Ведь, в сущности, он, Сергей Чохов, был никем. Ни врачом, ни гуру, ни психиатром. То есть он был той самой малостью, за которую могла уцепиться Ева, но могла ведь и не уцепиться!

И тогда снова черная безнадега, снова лезвие ножа и комариное жало с наркотическим ядом…

Сереге стало по-настоящему страшно.

 

Глава 8

Встречу им не разрешили, поскольку Ева спала. Точнее, в сон ее вогнали транквилизаторами. В самом деле, зачем лечить, если можно усыплять? Пациент спит, время идет. Оплата-то повременная! То есть, может, сон — и впрямь лучшее из лекарств, но то, как дежурный врач шевелил белесыми бровками, с каким глубокомыслием изрекал путаные слова и прогнозы, Сереге крайне не понравилось. Пахло явным палевом; послушав доктора, он в этом почти уверился. Ни фига эти лекари, конечно, не добьются. Денег из Олега Семеновича выкачают под самую завязку, а гарантий никаких не дадут. Да и какие, к лешему, гарантии, если все их лечение основано на сплошной химии! Опять, небось, станут колоть и привязывать к койке, следить по ночам и не подпускать живых людей на километр. С чего же тут выздоравливать? Наоборот — даже нормальный человек за бритву возьмется. Потому как полный депрессняк и никаких горизонтов. А еще болтают о позитивной мотивации, о капсулировании воспоминаний…

— Может, все-таки ее разбудить? — робко поинтересовался он, однако врач подростка даже не услышал. То есть услышал, конечно, но не счел нужным отреагировать. В самом деле, зачем отвечать на заведомую глупость? Глядя на его волевое и чистое, без единого прыщика лицо, Серега мысленно записал лекаря во враги. Потому что с такими физиями людей режут и отправляют на кладбища, но никак не лечат. Это вам не Лидочка с ее славной косой. Уж медсестра-то одним взглядом заставляла взбадриваться и идти на поправку! А если кругом сплошные сфинксы да роботы, то никакой мотивации не будет, хоть пополам тресни…

Палату, где лежала Ева, им показали, подробно объяснили насчет разрешенных продуктов, познакомили с распорядком дня. Более говорить было не о чем, и, покинув больницу, Олег Семенович отвез Серегу домой.

Уже через пяток минут, запершись у себя в комнатке, Серега вызванивал Стаса:

— Привет, это я…

— A-а, массовик-затейник? Что там у вас опять стряслось?

— Да так, маленькая заварушка.

— Ничего себе — маленькая! Вся школа на ушах стоит. Говорят, вы коллективное побоище устроили — класс литературы в окрошку разгромили.

— Да фиг с ним — с классом. Дело в другом…

— Ну-ну, давай рассказывай.

— Помнишь, ты как-то говорил, что лучшее средство от наркоты — горы и небо?

— Ну, было такое.

— В общем… — Серега разволновался. — В общем, человека одного надо спасать. Самым срочным образом.

— Друга, что ли?

— Ага… — Серега снова смутился. — Понимаешь, это даже больше, чем друг.

— Родственник?

— Ну, почти…

— Загадками говоришь. — Стас фыркнул. — Сначала побоище в кабинете, потом друг какой-то…

— Он не какой-то!

— Ладно, ладно… Можно, конечно, попробовать, но после того, что ты выкинул на прошлых полетах…

— Так это же не я — это Тарас!

— Вот только не надо мне арапа заправлять! Без тебя Тарас бы вовек не решился на такую авантюру. Он парень дисциплинированный, знает, что можно, а что — нет. А ты приехал, слетел с горушки лихой фанерой, и вся дисциплина пошла прахом.

— Но все ведь обошлось!

— Радуйся, что обошлось. Могло и не обойтись.

— Брось, Стас! Тут — совсем другое. Помощь-то не мне нужна, а моей однокласснице. Она, правда, отличная девчонка — хорошая, добрая. Только вот курит… — вконец запутавшегося Серегу неожиданно осенило. — Вот ты скажи, если бы Лиду похитили, а после посадили на иглу, то как бы ты к этому отнесся?

— Погоди, погоди! При чем тут Лида?

— При том, что похитить могут кого угодно! А если еще и в Турцию увезут да к наркотикам приучат…

— Слушай, какая Турция, какие наркотики! Давай без фантазий!

— Это не фантазии! Я сам сегодня к ней в больницу ездил. Хотели проведать, а нас не пустили.

— К Лиде?

— Да нет же, я про Еву толкую — одноклассницу свою, — Серега волновался и говорил сбивчиво, перескакивая с первого на десятое. — Понимаешь, она уже почти поправилась… Ее ведь и в школу нашу специально перевели, чтобы, значит, другая обстановка, чтоб никто не знал ничего о прошлом.

— О Турции, что ли?

— Ну да, я же говорю! А Сэм каким-то образом пронюхал.

— Опять Сэм?

— Ага, шишак-то на голове чешется небось?

— Слушай, не напоминай!

— А я как раз напомнить хотел. За тобой ведь должок!

— По-моему, я сто раз извинился.

— Стас, я серьезно! Ей, правда, нужно помочь.

— Да свозим мы твою подружку на полеты — не вопрос. И летать научим. Только чтобы все по правилам.

— Конечно, по правилам, я же понимаю, — Серега прижал трубку к уху плотнее, прикрыл микрофон ладошкой. — Но я о другом еще хотел просить. То есть просьба поганая, согласен, но один я не сумею. Правда, не сумею. Затем и звоню.

Трубка издала шумный вздох, и Серега пошел ва-банк:

— Конечно, это риск, но если ты нормальный мужик, если не трус…

— Да говори же!

— Я и говорю… Ты ведь знаешь Маринада с Кентукки?

— Кто этих козлов не знает!

— Вот их-то Сэм и втянул во всю эту мутотень. Вчера, когда у нас бой был, эти твари ее на улицу выманили. Еву, значит. Потом в машину усадили, — два таких кабана, сложно, что ли! И дозу ей вкатили…

— Зачем?

— А ты не догнал? Все это гадство схимичил и проплатил Сэм! Меня Краб несколько дней назад предупреждал, а я не понял.

— То есть Сэм снова засадил твою подружку на иглу?

— Точно! И Гере этот гад флакон с вискачом в сумку подбросил. Тоже с дальним прицелом. Гера-то слаб на это дело, нализался, короче, и мне же его домой отводить пришлось. А в это время они и затащили Еву в машину.

— Та-ак…

— А дальше урок начался, и когда они в кабинете Марго выставку устроили, выставили дневники Тараса на посмешище, Ева как раз и вернулась. И сходу в физию Сэма из баллона засадила…

— Погоди, погоди! — у Стаса явно пошла голова кругом. — Я ведь тебе не Ландау с Эдисоном, чтобы все налету схватывать. А ты все в кучу смешал — выставку какую-то, Тараса, баллон с наркотой…

— Ничего я не смешал. Как было, так и говорю!

Стас снова утробно вздохнул в трубке.

— Давай-ка, братец, все по порядку. Иначе я с тобой с ума сойду.

— Давай.

— Значит, все началось с Геры…

— Все началось с Евы, — принялся объяснять Серега. — То есть, значит, с того, что ее похитили. Не сейчас, понятно, давным-давно. Ее чуть ли не два месяца искали, потом нашли, с ОМОНОМ отбивали… А этот гад как-то узнал про все и задумал комбинацию. Чтобы, значит, одним ударом — меня, Еву и Геру с Марго. Ну а Тарасика использовали до кучи. Типа, бильярдного шарика. Как, кстати, и тебя…

На этот раз Стас не перебивал и слушал внимательно. Серега был дико признателен ему за это. Таких, что готовы слушать, наверное, на всей планете наберется ноль целых, хрен десятых. Короче, один на тысячу. Стасик же его слушал и явно мотал на ус. А Серега все более увлекался, сбиваясь на подробности, от предыстории переходя к делу, с которым, собственно, и вознамерился обратиться к Стасу.

Когда он закончил, его собеседник некоторое время молчал. Серега ничуть бы не удивился, если бы старшеклассник послал его подальше, но этого не произошло. Что-то про себя взвесив и обдумав, Стас наконец-то отозвался:

— Я знаю ребят, что нам помогут. «Город без наркотиков» — слышал о таких?

— Слышал, конечно, — Серега кивнул.

— С ними и потолкуем. Есть у меня там пара хороших знакомых, а в магазине «Мидас» у них что-то вроде опорной базы.

— Значит, пойдем туда?

— Догадливый… Часы при тебе? Значит, засекай, — минут через сорок встречаемся на привокзальной площади.

* * *

То, что Стас назвал магазином, в реалиях оказалось обычным подвалом. А точнее, цокольным этажом, почти таким же, как в больнице, только чуть поменьше. Как бы то ни было, но в подвальном помещении «Мидаса» торговали туристским снаряжением. Всевозможные палатки, спальники, ботинки из толстой кожи, гидрокостюмы, примуса — словом, полное раздолье для любителей всех трех стихий, а именно — гор, лесов и воды. Забредающие сюда альпинисты увлеченно рылись в мотках тросов, щелкали карабинами, подбирали крепеж. Подводники копались в собственном хозяйстве, изучая компрессоры, листая журналы для дайверов, привычно поругивая капризную пневматику и грузовые, не вовремя расстегивающиеся пояса. Обычным туристам здесь тоже было на что посмотреть. Кто-то выбирал рыболовные снасти и противомоскитные сетки, другие примеряли рифленую обувь, приглядывались к рюкзакам и штормовкам.

Оставив Серегу среди россыпей всех этих истинно мужских сокровищ, Стас скрылся в комнатке директора. Пока он отсутствовал, мальчуган успел примерить с полдюжины компасов и масок, взвесил на руке итальянское ружье с резиновыми тягами. Длина ружья превышала полтора метра, и казалось невероятным, что из такой громадины можно прицелиться в какую-нибудь плотвичку. Впрочем, возможно, ружьецо предназначалось исключительно для акул и китов. Сам Сергей, повертев в руках с десяток гарпунных наконечников, твердо решил про себя, что в рыбу он стрелять не будет. Лучше уж снимать на цифровики со вспышкой — для того и придуманы герметичные фотобоксы. Если снял, значит, вроде как уже и поймал. Зачем же дырявить красивейших рыбин? Тем паче, что уху Серега не любил, а жареного минтая всегда оставлял сестре. Стрелять же подводных обитателей ради одного удовольствия — такого он решительно не понимал.

На страницах глянцевых журналов пузатые дяханы вовсю сияли улыбками, держа на руках гигантских карпов, сомов и щук. Они напомнили Сергею тех уродов охотников, что позировали в прошлом веке подле убитых слонов, носорогов и львов. Тоже ведь гордились — киллеры хреновы! Иные даже счет вели — на десятки и сотни… Серега поймал себя на мысли, что мог бы и сам, наверное, поохотиться. На тех же, к примеру, охотников. Чтобы снотворными пулями — и непременно в задницу. Хотя… Если это приносило бы удовольствие, то в чем его отличие от тех же стрелков, позирующих на фото?.. Серега окончательно запутался. Тем более, что и Стаса он сговаривал на дело отнюдь не мирного свойства.

Вспомнив, с какой целью они заявились сюда, Серега вновь разволновался. Даже чуть было не уронил на пол дорогущий GPS-навигатор.

А еще через пару минут из директорского кабинета стремительно вышел Стас.

— Пошли, — он положил мощную ладонь на Серегино плечо.

— Нормально поговорили?

— Нормально… — Стас скуповато кивнул. Уже на улице, усадил мальчугана на скамью, прежде чем заговорить, нервно растер плечи — сначала левое, потом правое, — совсем как штангист перед подходом к снаряду.

— Все хуже, чем я думал, — начал он. — Хуже, однако не безнадежно.

— В смысле?

— Видишь ли, про точку Маринада эти парни знают. Как знают про десятки иных точек…

— Почему же они ничего не делают?! — возмутился Сергей.

— Потому что строй у нас такой — капиталистический, — правое веко Стаса дернулось. — Деньги — мерило всего, а наркотики — это деньги, и большие деньги. Помнишь, ты про Еву свою рассказывал? Как перевертыши в милицейских погонах сдали ее обратно хозяевам?

Сергей напряженно кивнул.

— Вот и сегодняшних наркодилеров ловят и выпускают. Вроде игры в пятнашки — только уже по взрослым правилам. Нормальные милиционеры их за жабры берут, с поличным арестовывают, а ненормальные потом за их спинами договариваются, дела рассыпают и главных виновников на волю выпроваживают.

— Взятки?

— Вроде того. И наша школа у них тоже в черном списке. Я про ребят из «Города без наркотиков».

— Что это значит?

— А то и значит, что точка под крепкой крышей. И директор школы о ней знает, и милиция в курсе… — Стас, крякнув, оценивающе поглядел на Сергея. — Честно говоря, не уверен, нужно ли тебе это знать.

— Да что я, маленький! — вспыхнул Серега. — Без того все знаем! И про нарков, и про ментов продажных. Нашел, чем удивить.

— Может, ты и прав… — Стас неуверенно огладил собственную макушку. — В общем, Кентукки уж раз пять задерживали, с него как с гуся вода. То же самое и с Маринадом, хотя этот — сошка мелкая. Ну а те, кто над ними сидят, людишки еще покруче, все в броне, не подступишься. И от точки отказываться не намерены. Место-то хорошее, прибыльное — сразу три учебных заведения плюс кафе да клубешник ночной. Так что сбыт колес налажен на все сто, реальный конвейер!

— Но Еву-то они насильно к себе затащили!

— Ты можешь это доказать?

— Но она же рассказывала!

— Ну и что? Ее слово — против слова Маринада, только и всего. На юридическом языке — это косвенная улика, а таким уликам — грош цена. Тем более что ваш Саматов получается совсем ни при чем.

— Но ведь это несправедливо!

— А кто тебе сказал, что в мире все справедливо? — Стас взглянул, как выстрелил. Жестко и в упор. — Все религии твердят о терпении. Стали бы они это навязывать, если бы тут сплошное счастье благоухало?

— Зачем же тогда жить?

— А ты сам себе на это ответь. Ты ведь свою подругу тоже не с крыши хочешь сбросить — из милости, так сказать. Хочешь вытянуть из всего этого болота. Значит, есть ради чего? — Стас вздохнул. — Короче, парни из «Города» пошли в отказ. Извинились, понятно, но у них без того положение шаткое, — давят-то со всех сторон. Но адресок, где складируется Кентукки, подсказали. Там сейчас как раз партия товара. Очень даже солидная.

— Товар — это наркотики?

— Верно. Пока еще на складе, но через неделю-две разбросают по школярам да студентам.

— А откуда это известно?

— Этим ребятам многое известно, только что толку! Ты вон тоже Маринада с Кентукки знаешь, и все кругом знают. А они гуляют себе на свободе и знай тачки меняют.

— Почему же никто ничего не делает!

— Вот мы и сделаем, — Стас распахнул пакет, позволив Сергею заглянуть внутрь. — Взял у них пару раций и наручников с полдюжины.

— И все?!

Стас смущенно качнул плечом.

— Да нет… Кое-чем нам еще помогут, но все равно будут на вторых ролях. То есть, если, конечно, не передумаем бомбить это гнездышко.

Он умолк, и Серега тоже молчал, не решаясь спросить о главном. А Стас, садист доморощенный, специально тянул резину. То ли издевался, то ли сам решал про себя — с кем он и за что. В конце концов, с Евой он даже не был знаком, а школу закончит уже через год. Наверняка и с ЕГЭ справится, потом победит в парочке соревнований и смоется в какую-нибудь столицу. Сдались ему эти нарки! Риск-то нешуточный!

— Что же делать? — Сергей нахохлился. Даже спрятал руки под себя, прижал их ягодицами к скамейке.

— А что делать? — Стас раздумчиво качнул стриженной головой. — Будем действовать по графу Льву Николаевичу.

— Толстому, что ли?

— Ага, он, Сереж, замечательный совет дал: делай что должно и будь, что будет. — Стас поднялся со скамьи, бросил взгляд на часы. — Все, дружок, миссия начнется ровнехонько в полночь. А сейчас чеши домой — и баеньки.

— Черта с два! — выпалил Серега.

— Не понял?

— Я тоже буду участвовать в акции!

— Сергунь, ты пойми… — Стас промычал нечто невразумительное, даже губами неловко пожевал. Разговор явно давался ему тяжело. — Не то чтобы я сомневался в тебе, но все начнется действительно поздно, а потому твое участие в этом деле исключается.

— Я хочу помогать и я буду помогать!

— Хочешь сказать, тебя отпустят? — Стас недоверчиво улыбнулся.

— Нет, конечно, но ключи у меня есть. Сделаю вид, что сплю, а сам тихонечко выскользну. Никто и не заметит.

— Не спалишься, герой?

— Лучше о себе подумай!

— Подумаю, — серьезно отозвался Стас. — Обязательно подумаю. Но к тебе убедительная просьба: не болтай. Чтобы ни единой живой душе, ни полсловечка! Это тебе не сбор макулатуры — серьезная операция. Залетим, — синяками не отделаемся.

— Могила! — Серега вскинул сжатый кулак. Вышло, конечно, по-дурацки, но Стас и не думал смеяться.

 

Глава 9

Странная вещь — дружба. Ни Гере, ни Антону Сергей ни о чем не рассказал, а вот Крабу проболтался. Точнее даже не так. Геру с Антоном он пощадил вполне осознанно. Впутывать их в очередную передрягу было просто нечестно. Само собой, и Мишку Крабова грузить было нечестно, но Мишаня — это все-таки Мишаня, и слеплен он был из иного теста. Серега не мог толком объяснить, однако каким-то шестым, седьмым или сороковым чувством знал и чувствовал, что Крабу это даже нужнее, чем ему самому. Потому что Мишаня поныне стоял на распутье. Мог запросто шагнуть вперед и сорваться, а мог повернуть влево и вправо. Что-то было в нем настоящее — что-то такое, что удерживало от последнего падения. И в это настоящее Сергуне отчаянно хотелось верить. Наверное, таких, как Краб, остановить невозможно, потому что прут напропалую, все равно как бульдозеры и танки. Но ведь должны из кого-то вырастать упертые спасатели и отчаянные пожарные, проворные сыскари и суровые военные! Ни один ботаник на такую пахоту не подпишется! Потому что хренушки! — дураков геройствовать нет! А вот люди с титановым стержнем в этот плуг как раз впрягутся, еще и корней навыворачивают груду. И потому в полночь возле притона они стояли уже вдвоем. Не с Герой и не с Антохой — с Крабом.

Из темноты вынырнула грузная фигура Стаса.

— Та-ак… А это еще что за фрукт?

— Он свой! — вскинулся Серега. — Честное слово!

— Елки зеленые, Серый! Я же сто раз говорил: не на пикник отправляемся… — Стас вгляделся в физиономию Краба и умолк. Значит, все-таки узнал. Как поется в одной песенке: «Кто не знает Любочки? Любу знают все…» — вот и Краба знала вся школа.

— Ладно, раз уж пришел… Ты все ему объяснил?

— Само собой.

— Значит, стоять тихо, следить за обстановкой. Рацию держать наготове, попусту языками не трепать. Если появятся непрошенные гости, тут же даете нам знать. Шило взяли?

— Даже два.

— Ясно, тогда пошли.

— А кто у тебя в машине? — поинтересовался Серега.

— Помощник, — Стас потер переносицу. — Или думал, я отправлюсь в этот гадюшник в одиночку?

— Вдвоем вы тоже рискуете, — тихо и весомо произнес Краб. — Я знаю: там пацаны Беса. Каждую ночь обязательно два-три человека.

Стас взглянул на него с оттенком уважения. Об охране он, судя по всему, тоже знал, но все-таки решил уточнить:

— Что, крепкие ребята?

— Не особо… Но ствол, наверняка, есть. Не при них, так поблизости. И биты, само собой, имеются. А если у Кентукки еще и гости, плюсуй лишние кулаки.

— Ничего… Мы тоже парни нехилые.

— Ну, если твой помощник такой же, как ты…

— Нормальный помощник, — успокоил Стас. — Даже покрепче меня будет.

— Часом, не Фима Вараев?

Стас метнул на Краба сердитый взор.

— Давай-ка без имен, мистер всезнайка. Увидел — молчи.

Краб усмехнулся. Ясно было, что он угадал. А может, и разглядел. Конечно, это не могло понравиться Стасу. Разглядел один, — могли разглядеть и другие…

Словно разрешая сомнения ребят, он пояснил:

— Мы в масках пойдем. И в перчатках.

— В разговоры не вступайте, — посоветовал Краб. — Бейте первыми.

— Не учи ученого!

— Стрельбу поднимут, поздно будет учить. Там этой отравы — на тысячу телепузиков. Короче, атомные бабки. За такое — кому хочешь голову отвинтят.

— Ладно, не будем телиться, пора… — Стас явно не горел желанием выслушивать поучения Краба. — Сами тут не светитесь.

Они двинулись к «жигулям», за стеклами которых угадывалась широкоплечая фигура помощника. Серега порывисто вздохнул, силясь унять сердцебиение. Мысль о Вараеве немного успокаивала. Если это в самом деле Фима, чемпион города по дзюдо и рукопашке, можно не волноваться. Фиг кто их остановит!

Хлопнула дверца, Фима Вараев выбрался наружу — уже в маске, камуфляжной куртке, защитного цвета штанах и ботинках на высокой шнуровке. Из кармана торчала рукоять полицейского фонаря-дубины, на руках красовались хоккейные, с рифлеными накладками перчатки. Полный спецназ, короче!

Подойдя к напарнику, Стас вполголоса представил Серегу:

— Вот и мой кровник. Я ему нос разбил, теперь должок возвращаю.

Вараев осторожно потискал Серегину руку:

— Как говорится, враги наших врагов — наши друзья. Шутка!

— Это Краб, приятель его.

— Ага, знаю…

— Кстати, эти пострелы тоже тебя опознали, — обрадовал Стас Бараева. — Больно уж ты здоровый.

— Предлагаешь сутулиться и хромать?

— Предлагаю работать быстро. Чтобы эта шушера опомниться не успела. Тем более что мальки говорят: там ствол может быть.

— Ничего, разберемся, — Вараев подцепил рукав, глянув на часы — разумеется, «Командирские», заботливо развернул их циферблатом к телу. — Все, соколики! Погнали наши городских! Раньше зайдем — раньше к телекам вернемся. Сегодня бокс, чемпионат Европы. На десерт Роя Джонсона покажут. Пропускать никак нельзя.

Серега мысленно поразился. Как в такую минуту можно было думать о каком-то боксе?

— Начали! — Стас натянул на лицо маску, поправил наушничек за ухом, достал из-под куртки резиновую дубинку.

Они зашагали в направлении притона — двое богатырей одинаково рослых, одинаково мощных. Ни дать ни взять — роботы-трансформеры! Чуть выждав, ребятишки медленно тронулись следом.

Приземистое, двухэтажное здание совсем не напоминало притон. Хотя Серега мало что знал о притонах. Может быть, представлял их себе как-то повеселее. Однако ничего веселого в домишке не наблюдалось, половина окон была заколочена, и лишь в верхних трех мерцал свет. Крыша шиферная, старенькая, над чердачным окном — огромная чаша спутниковой антенны — метр в поперечнике, а то и больше! Принимала, наверное, все на свете. А вот стоянка размерами как раз не поражала, и освещала ее одна-единственная лампа. Ни тебе камер слежения, ни охранника с овчаркой. Для нормального притона, конечно, стремно. Правда, машинки, что красовались здесь, были далеко не рядовыми.

— Вон та серебристая — тачка Кентукки, — шепнул Краб.

— «Феррари»?

— Ага, она самая. А черный «мерс», что по соседству, — это уже Беса.

— А эти?

— Фиг их знает. Я же говорил: без гостей не обойдется, — Краб преспокойно извлек шило, приблизился к «феррари».

— Начинаем?

— Погоди… — Серега оглянулся на близкое здание.

— Чего ты? Они уже зашли.

— Я подумал… Ты же знаешь Витальку?

— Бомжа, что ли, вашего?

— Ага. Они на море хотели срулить, машину себе присматривали…

— Ты серьезно?

— Конечно, серьезно. Понимаешь, мечта у Витальки такая. Он ведь больной насквозь, а там тепло, море… А тут — смотри, какие номера блатные. С такими гаишники до самого Кавказа не остановят. Домчат в два счета. И Кентукки после сегодняшнего будет не до тачки…

Краб улыбнулся — кажется, даже обоими уголками губ. Идея ему явно приглянулась.

— А что, может, и выгорит.

— Только как перегнать ее отсюда? Стаса не уговорить…

— Мы и уговаривать не будем, сам сяду и перегоню, куда скажешь.

— Ты водишь машины? — удивился Сергей.

— Да хоть самолеты!..

Дальнейшее они проделали в полном молчании. Шилом прокололи покрышки всех близстоящих автокрасавцев. Пощадили одну «феррари».

Серега снова оглянулся. Света в окнах по-прежнему не прибавилось, не слышно было и шума.

— Как думаешь, обойдется? — спросил он.

— Думаю, нет.

Серега и сам понял, что задал нелепый вопрос. Они ступили на хрупкий ледок; мечтать о том, что ног никто не замочит, было глупо. И жуть продолжала волнами перекатываться где-то внизу живота. Хотелось присесть на корточки или наоборот — пуститься бежать во всю прыть. Чтобы без оглядки и до самого дома. Удерживала только мысль о Еве. Это ведь Кентукки ее на иглу посадил. А скольких еще девчонок и мальчишек не сегодня, так завтра соблазнится этой отравой! Кто-то умрет от передоза, для кого-то жизнь превратится в ад. И все только для того, чтобы Кентукки со своими гостями имел возможность жрать в три горла и шиковать на еврокурортах. Конечно, лучше бы этими уродами занималась милиция, но если не занимается, то что делать? Закрывать глаза и терпеть? А как быть тогда с Евой? Как быть с Герой, который тоже потихоньку подсаживается на коноплю? По сути, Стас с Фимой сейчас исполняли чужую и очень важную работу…

По улице промчалась громыхающая музыкой машина. Серега проводил ее взглядом. Авто катило со скоростью под верный стольник. Вполне возможно, за рулем сидел такой же Кентукки, а может, просто обкурившийся пацан, купивший пригоршню фитюль у какого-нибудь Маринада. Пара затяжек — и вот ты уже король улицы, можешь мчать к горизонту и запросто давить людей. А после, если прихватят, мычать и блеять про то, что не знал, про то, что хотел только попробовать…

— Заснул, что ли?

Серега обернулся к Крабу. Оказывается, тот уже справился с замком и, открыв дверцу, возился в кабине «феррари».

— Ловко ты управился!

— Плевое дело… Сигнализация чахлая, никакого противоугона. Бывает, такие болванки к педалям примастрячивают, фиг отвинтишь.

— Откуда ты знаешь?

— Значит, знаю… — Краб фыркнул. — А этот лох даже простенького фиксатора на руль не поставил. Типа, крутой, никого не боится…

Серега достал из кармана рацию, спрятал обратно. Колени тряслись, руки дрожали. Время от времени его откровенно подташнивало. Спокойствию Мишани он просто поражался.

— Не бздюмэ, — ободрил его Краб. — Скучно, возьми вон разводной ключ и стекла повышибай у прочих таратаек.

— Так это… Сигнализация сработает!

— Да фиг с ней. Все равно сейчас кипеш поднимется.

Серега открыл было рот, чтобы возразить, но в эту секунду дверь здания распахнулась и на улицу выскочили Стас с Бараевым. То есть понять в полумгле, что это именно они, не составило труда. Таких ни с кем не спутаешь. Фима, кстати, накаркал — потому что хромал.

— Как? — метнулся к ним навстречу Серега.

— Все пучком. Шестерых к батарее пристегнули, Кентукки нос малость поправили… Да ты не бойся, все живые. Передали им приветик от Саматова.

Серега кивнул. Эту маленькую хитрость они тоже обсудили заранее.

— А с Фимой что?

— Ерунда. Приложился один битой. За что и поимел добавку… Ребятам из «Города» тоже отзвонились, так что сейчас тут начнется шумилово. Они ментов напрягут, журналистов с телеканалов… — Стас глянул на сидящего в «итальянце» Краба. — А это еще что за самодеятельность?

— Я потом объясню…

— Ну-ка марш из машины!

— Погоди, Стас! Нам все равно надо разъезжаться, а Краб нормально водит. Перегоним тачку в другое место и бросим. Так надо, поверь!

При другом раскладе Стас нашел бы аргументы повесомее, но сейчас спорить было действительно некогда.

— Только быстро! — рыкнул он. — Вляпаетесь во что-нибудь, зашибу!

Угроза была смешной. Ясно же, если вляпаются, то и зашибать будет некого.

— Будь спок, генерал! — Краб завел мотор. — Садись, Серый.

Мальчуган не заставил себя упрашивать, тут же забрался на кожаное сиденье. Вараев со Стасом поспешили к своим «жигулям». Дело было сделано, тонкий лед под ногами трещал и прогибался, однако еще держал.

* * *

Достучаться до Виталика в этот поздний час оказалось даже проще, чем днем. У бомжей — свой распорядок дня, свое время для сна.

— Вот! — Серега кивнул выбравшемуся на поверхность Виталику на «феррари». — Ты ведь машину хотел — забирай. Дня три-четыре, а может, и больше — ее не хватятся.

— Шутишь? — Виталик потер чумазыми руками чумазые щеки, при этом грязь с ладоней перешла на лицо, а с лица на ладони. Нормальный обмен веществ. Еще один миниатюрный круговорот в природе.

— Никаких шуток, зови своего водилу, бери попутчиков, и езжайте.

— Ну ты даешь!

— А как ты хотел? Машина пока не в угоне, но рано или поздно ее хватятся. Так что будет лучше, если вы поспешите.

Виталик озадаченно поскреб в затылке, и видно было, что он в полной ошарашке.

— Смотри, если передумал насчет юга, мы ее в речку столкнем, — ехидно добавил Мишаня. — Я бы так и сделал, да Серый для тебя чего-то суетится.

— Значит, правда, не нужно? — Серега ощутил разочарование.

— Почему же… Нужно, конечно. Просто ты так напал…

— Только скорее решай: либо да, либо нет.

— Ничего себе — выбор! Прямо вот так с бухты-барахты и ехать?

— А что тебя держит?

— Ну… У меня ведь тут, типа, хозяйство, шмотки, то-се…

— Ага, корова дойная, пара коз, избушка! — подхватил Краб. — Чего ты лепишь-то? Хозяин, в натуре!.. Садись и езжай! Вот оно твое сегодняшнее хозяйство: магнитола японская, кондишн, бензобак полный. Или в канализации париться лучше?

— Не то, чтобы лучше, но как-то безопаснее… — Виталик переступил с ноги на ногу. Видно было, что он колеблется. — Во, блин, палево-то! Искушаете!

— А ты не дрейфь! — подбодрил Мишаня. — Терять-то, один фиг, нечего.

— Да уж… — Виталик хлюпнул носом, выдув небольшой пузырь, стеснительно подтерся рукавом. — Чья тачка-то?

— Козла одного. У него сегодня большие неприятности, так что про машину он несколько дней не вспомнит.

— Вон оно как…

— Давай, не телись! Нам спатеньки пора.

— Значит, дня три-четыре у нас есть? — Виталик что-то про себя прикидывал.

— Если выберетесь за пределы области, скорее всего, больше будет, — сказал Мишаня. — А на Кавказе еще и толкнете какому-нибудь толстосуму. На бабло хибару купите. Там с этими делами проще.

— Ты же море хотел! — снова вступил в разговор Серега. — Вот и будет вам море. И горы будут, и солнце с песком.

— Ну, перцы!.. Как же вы меня рвете-то! Прямо на части… — Виталик в волнении качнулся туда-сюда и вдруг энергично заколотил ногой по люку. — Кранчик! Давай сюда Толяна с Надькой! И шмотки выволакивай!

Блажил он сипло и не сказать, что по-шаляпински, однако народец подземный услышал. Полезли шустро, как тараканы, — видно, к облавам да прочим катаклизмам народец был приучен.

— На юг едем! — заблажил Виталик. — К морю, блин, синему!

Больше всего Серегу удивило послушание бездомных компаньонов. А может, кочевая жизнь сделала их привычными к переездам. Когда нет дома, не так уж сложно сорваться с места. Для Виталика дом был там, в парке, но из парка его турнул Бош. Прочая же братия головы свои нагружать и вовсе не спешила. Лишние мысли — они, как известно, тоже обременяют. А тут — вылез под небушко, прыгнул в красавицу на четырех колесах — и снова спи. Да еще под музыку какого-нибудь Вивальди или Тамарочку Гвердцетели.

Не успели они глазом моргнуть, как в «итальянца» набилось человек шесть или семь. Толян — тот самый водитель-таксист привычно уселся за руль, живо разобрался с вытянутыми наружу проводками.

— Куда едем? — с готовностью вопросил он.

— Сказано же: к морю! — Виталик с беспокойством оглянулся на Серегу. — А где оно море-то? В какой хоть стороне?

— Найдете, — улыбнулся Сергей.

— Найдем, командир! — браво подтвердил Толян. — Море — не иголка, не потеряется.

— Здорово не гоните, — попросил Серега. — И осторожней там. Удачи, в общем!

— Серый! — забравшийся в машину Виталик только сейчас сообразил, что расстается с Серегой навсегда. То есть можно было, конечно, обманывать себя, успокаивать разными байками о скором возвращении, но все это было бы чистой туфтой. Даже перелетные птицы теряют в дороге треть своего состава, — бомжевское племя скользит по времени и пространству, как морковка по германской тёрке.

— Серый! — вновь повторил Виталик, и голос у него дрогнул. Серега подошел ближе, схватил протянутую пятерню.

— Помнишь, как шмонал тебя давным-давно? Еще в парке?

— Ну так!

— А потом ты приемник старый приволок. И сушек — целый кулек.

— Помню, конечно.

— Так ты это… Не поминай нас лихом, если что, — глаза у Виталика подозрительно блеснули. — И Гере с Антошей приветы передавай!

— Обязательно передам.

Виталик буркнул нечленораздельное, и в горле у него клокотнуло. Приняв это за команду отправления, Толян ударил по газам. Сонная и тощая Надька, должно быть, та самая сестра милосердия, энергично запорхала через заднее стекло ладошками, к ней присоединился эпилептик Кранчик. Другие тоже замахали руками, кто-то даже по-разбойничьи свистнул. Машина резво тронулась по черной улице.

— А ты молоток! — похвалил Краб. — Все сообразил, как надо. И про номера, и про Кентукки. Если Вараев ему нос на сторону поправил, про машину свою он не скоро вспомнит.

— Не скоро, — уныло согласился Сергей.

— А с такими номерами этих красавцев фиг кто остановит. Еще и честь отдавать будут.

— Только бы они из города вырвались, — пробормотал Серега.

— Не переживай, вырвутся.

— И надо было им денег дать, что ли. Хотя бы на первое время.

— А кто тебе сказал, что у них денег нет? Там в барсетке бренчало кое-что.

— Барсетка Кентукки?

— Ага, на заднем сиденье. Документы я от греха подальше забрал, а лопатник оставил… — Мишаня ухмыльнулся. — Я же говорю: лох — этот твой Кентукки. Возомнил себя пугалом небесным, решил, что никто уже не позарится на его имущество.

— И поделом ему.

— Поделом-то поделом, только все равно не доедут они до моря, — вздохнул Мишаня. — Больно уж развеселая компания.

— Доедут! — пожелал Серега. — Должны доехать…