В уже тронувшемся вагоне Генка прижался лицом к стеклу, хмуро всмотрелся в проплывающую мимо вереницу разномастных крыш. Центр города тонул в пасмурной низине, — родина провожала несостоявшегося героя с обычным равнодушием. И то сказать — мегалополис. Словечко — самое то! Скучные холестериновые дома, зажатые зданиями улицы-сосуды и суетный ток машин-тромбоцитов. Задуматься, так город давно болен тромбофлебитом — тем самым, о котором рассказывал Стас. Всюду пробки и смог, а где их нет, там упыри вроде того же Окулиста, Шуши или живчика, что заглядывал с участковым пугать Генку.

Поезд побежал веселее, проводница загремела подстаканниками.

— Чаек, чаек! — обрадовалась незнакомая девочка в конце вагона. И даже запрыгала по узенькому проходу на одной ножке. Глядя на нее, Генка ощутил укол зависти. Вот кому по-настоящему хорошо! И никаких вам жизненных ребусов. Принесли чай с красиво упакованным рафинадом — и уже повод для веселья.

Вспомнился другой чай — вчерашний, с родителями. После вечерней смены отец выглядел уставшим и как обычно — совершенно безучастным. Он и кружку с чаем порой не доносил до рта — то ли забывал отпить, то ли не хватало сил. И обвинительную речь матери отец выслушал с тем же унылым покорством. Во всяком случае, на роль адвоката он совершенно не тянул.

Сколько себя помнил Генка, он всегда жалел отца. За его вечную усталость, за скорбные морщинки на лбу и в углах рта. А вчера парнишка вдруг понял, что это не просто вымотанность, а нечто худшее. Правду говорят: кого-то жизнь гнет, а кого-то ломает, кто-то спивается, а кто-то садится в тюрьму. Отец не спился, но все же сломался. И первый надлом, судя по всему, случился давно — может быть, тогда, когда впервые отец осознал, что не в силах подняться выше инструментальщика третьего разряда. А может, тогда, когда узрел первую трещину между собой и матерью.

Генка по сию пору не понимал, каким образом они сошлись — маленький невзрачный рабочий с пэтэушным образованием и яркая статная студентка, мечтавшая о начальнической карьере с непременными загранкомандировками и летними отпусками на Черноморском побережье. Скорее всего, подшутила судьба-злодейка. Над тем и другим. И оба оказались в проигрыше, в лузерах, до конца так и не осознавших, что жизнь их изначально помечена клеймом неудачи. Им бы опомниться и разбежаться, да появился Генка. Нежданно и негаданно. И семья не развалилась. Отец проявил безволие, мать — слабину. Маленький несмышленыш Генка умудрился склеить несклеиваемое, и супруги на долгие годы вынуждены были отказаться от чего-то иного, возможно, более главного и важного в их несостоявшихся жизнях…

— В картишки? — разбитной малый с кривым приплюснутым носом, играя колодой, быстро перемещался по коридору, бесцеремонно заглядывал в купе. Люди одинаково качали головами.

— Напрасно! Очень даже напрасно!..

Генка посторонился, пропуская картежника мимо. Потоптавшись немного, вернулся на свое место…

Больше всего он рассердил вчера, конечно, мать. Вчерашняя студентка выбилась все же в небольшие начальники, а начальники редко бывают терпимыми. Волнуясь, мать повышала голос, то и дело срывалась на крик, лицо ее покрывалось некрасивыми пунцовыми пятнами, руки начинали трястись. Отец же продолжал глядеть в пол, и жилистые его ладони грели остывающий чай, бессмысленно оглаживали бока кружки.

— Все, попил нашей кровушки, хватит! Пойдешь на работу как миленький…

— Брось, Тань, — тихо просил отец. — Какая там работа…

— Нормальная! Устрою курьером, и забудет всю эту дурь.

— Ты про компьютеры? — поинтересовался Генка.

— Про что же еще?

— Ну, я не знаю… Дурью обычно называют другие вещи. Колеса, например, марихуану.

— Похохми мне еще, похохми! Остряк-самоучка. Ничего, поработаешь до сентября, живо поймешь, почем он — настоящий хлебушек!

— Это за три-то тысячи?

— Другие и трех не получают. А ты… Больно легко живешь! Сидишь тут на всем готовом — еще и свинячишь. Правильно, что интернет тебе отключили.

— Меня еще и посадить грозились, не забывай.

— И правильно сделают!

— Зачем же тогда устраиваться в курьеры? В тюрьме курьеры без надобности.

— Обормот! — мать заплакала, а кадык на отцовской шее судорожно задергался. Кружка с чаем в очередной раз замерла, не добравшись до рта.

— В деревню ему, Тань, надо, — сипло сказал отец. — В какую-нибудь глушь. Может, даже к моим отправить.

— К твоим? Но это же дыра!

— Вот и хорошо. Чем дальше, тем лучше.

— Может, тогда на Кипр? — немедленно отреагировал Генка. — Тоже не близко. Паспорт у меня есть, виза там не нужна, отсижусь, пока то да се. Как Горький, типа. Он, правда, на Капри был…

Отец посмотрел на него странно, а мать взъярилась еще больше:

— Куда скажем, туда и поедешь! Хоть на кудыкину гору!..

Поток слов возобновился, и Генка покорно скрестил на груди руки. На кудыкину гору — так на кудыкину гору, в дыру — так в дыру. Ему как-то враз стало все равно. Пусть отправляют, куда хотят. И плевать на всех оптом! На Кипр и на Капри, на Окулиста с Шушей, на участкового и трусоватых родителей! Как-нибудь проживет и без них. Как, кстати, и жил до сих пор…

Подойдя к наклеенному на дверь расписанию, Генка принялся искать свою станцию. Пальцем пробежал Туринск, еще с десяток станций, не найдя, заскользил обратно. Ну да, вот оно — Заволочье. Та самая кудыкина гора, на которую его сплавили. И не гора даже, а нора. Точнее — дыра. И не станция, а полустанок… Имечко, кстати, вполне подходящее — Заволочье. То есть место, куда волокут за волосы и подгоняют пинками. Хочешь не хочешь, а отправляйся. Тем более что Генке от Заволочья нужно будет еще пилить и пилить. Отец не зря помянул про глушь. Ох не зря! Имеется ли в искомой дыре интернет, даже спрашивать было глупо. Остается надеяться, что водопровод, газ и электричество там работают исправно.

— А если придут эти… — отец шевельнул сухоньким плечом, — объясним, что ничего не знаем. Ты же сам мог все это придумать, верно?

Генка на такое предположение едва не рассмеялся. Но промолчал.

— Скажем, что парень взрослый, — поддакнула мать, — путешествует, где хочет. Отправился в поход или на рыбалку…

— Лучше скажите, что уехал в Турцию, — не удержался Генка, но, взглянув на дрожащую в материнских пальцах бумажку, осекся. Похоже, всю эту чехарду предки приняли близко к сердцу. И действительно, перепугались до колик. Может быть, за себя, а может, и за него. Зря, наверное, дядя Саша звонил им. Не устроили бы этого спектакля с чаепитием…

У одних получаются веселые истории, у других мрачные. Скажем, Пашка, одноклассник Генки, здорово травил анекдоты. Даже от самых бородатых и неказистых хохм народ школьный пукал и по полу катался. У Генки так не выходило. Он даже комплексовал по этому поводу. А однажды перестал. Когда понял вдруг, что умеет рассказывать о страшном и загадочном. Его тоже стали слушать, но без смеха, затаив дыхание и раскрыв рты. С появлением интернета Генкина тяга к всевозможным тайнам вроде исчезнувших цивилизаций и затонувших городов только усилилась. Он оказался неплохим поисковиком, умудряясь выискивать в сети то, мимо чего проходили другие. Взять тот же «Титаник», — наверное, даже пингвины про него слышали, а кто слышал про затонувшую на Черном море «Армению»? Да практически никто. А ведь утонуло на теплоходе вчетверо больше, чем на «Титанике»! Шесть тысяч душ! И никто не спасся! Жуть, если вдуматься. Кроме того, исчезло ялтинское золото, а перевозили его немалое количество, погиб весь медперсонал тогдашнего осажденного немцами Крыма. Так или иначе, но судно легло на полуторакилометровую глубину, и более ничего о нем не было известно. Кто его бомбил, кто торпедировал, сколько именно золота перевозили на теплоходе, — все по сию пору скрывала морская мгла. В эту самую мглу и нырял дотошный Генка, выцеживая тайны, порциями выпуская их в свет. Но сегодня он сам, точно корабль, получивший пробоину, погружался неведомо куда, уходил все дальше от поверхности и родной пристани…

На очередной станции в купе подсел старичок — сморщенный, как усохшая груша, седенький и сгорбленный. Пристроив тряпичную сумку, вежливо попросился к окну. Генка про себя выразился не самым приличным образом, но место все-таки уступил. Оказывается, старичок хотел помахать ручкой остающейся на перроне старушке. Та без конца утирала земляное личико платком и старческой щепотью быстро крестила окно. Глядя на нее, захлюпал носом и благостный сосед.

Генка подумал, что еще вчера он бы от души повеселился такой картинке, но сегодня душа не смеялась. Кто знает, может, там за окном оставалась не приятельница старичка, а близкая родственница — сестра, например. И вот разъезжались два божьих одуванчика, может быть, всего-то по соседним деревням, но, вполне возможно, навсегда. Потому и ревели в три ручья, не стесняясь окружающих.

Генка вгляделся в личико за окном, украдкой посмотрел на ревущего соседа. Старики и впрямь были похожи. А может, он просто не умел их еще отличать?

Очередной попутчик, кряжистый, благоухающий пивом и семечками, с охами-вздохами распихал по полкам многочисленные чемоданы и, нервно поегозив на скамье, потянулся рукой к радио. Динамики заиграли хрипло, но песенку Гена тотчас узнал. Конечно же, «АББА», легендарный квартет из Швеции. Вот и эту песню он когда-то уже слышал, хотя не понимал в то время ни словечка. Английский стал доступным только сейчас.

Генка с удивлением прислушивался к мелодии и к себе. Он в самом деле все понимал! Ну, не все, конечно, но верную треть. И дело было даже не в школьном английском, — язык он освоил, как многие другие, ныряя в «нет». Кто ползает по сети, без английского не обходится. И слова старой песни неожиданно раскрывались подобием цветка, наполняли ароматом маленькое купе, мало-помалу стягивали горло опаловыми печальными бусинами.

Потому что пелось про лето. Последнее лето. А значит, и про него.

Никогда раньше подобное не приходило Генке в голову, а сейчас вдруг пришло и пригвоздило подобием шпаги — точно и больно. Впервые он ощутил, что тоже стареет! И даже не столько стареет, сколько приближается к тем годам, к тому возрасту, о котором, верно, и горевал седой соседушка. Потому что четырнадцать лет — это уже не детство. И что-то, верно, уходит с этим временем навсегда. То есть в памяти, возможно, и остается, но память — это все лишь память: нейроны, ячейки и гигабайты, силящиеся сохранить убежавшее. Но человек — не компьютер, и жить ему приходится в реальном времени. А значит… Значит, Генка уезжал не просто из родного города и семьи, — он уезжал из детства. Наверное, про это и пели популярные некогда шведы. То есть поминалось у них и про Париж, и про круассаны, и про Эйфелеву башню, но главной темой было все-таки лето — последнее и единственное.

Продолжая машинально переводить слова песни, Генка попытался вообразить свое будущее и не мог. То есть, конечно, за четырнадцатым летом последует пятнадцатое, а за пятнадцатым — шестнадцатое, но все это обещало произойти не скоро и совсем в иной жизни. Нынешнее лето, уже надкушенное, с неприятной червоточиной, покачивалось и проплывало в вагонном окне, постепенно занимало свое законное место в череде уходящего.

В той череде, что именовалась детством.

* * *

Станцию свою Генка едва не проспал. Так уж вышло, что добрых полночи он пролежал на верхней полке, уставившись в окно. Мимо тянулись города и деревушки, станции, полустанки и какие-то совсем крохотные хуторки. Все это были новые и новые километры, удаляющие его от родного города. Казалось, натягивается невидимая струна, что связывала его с домом, и Генка с ужасом ждал, когда же она порвется. Но она все почему-то не рвалась, и оттого становилось только больнее.

Колеса мерно постукивали на стыках, и, вторя им, постукивали Генкины зубы. Лежать все время на животе оказалось не слишком удобно, но иначе пришлось бы отвернуться от окна, а отворачиваться он не хотел. Глядя на приземистые здания вокзалов, на людей, бредущих по незнакомым улицам и перронам, на светофоры и коробки путевых трансформаторов, парнишка тщетно пытался представить себя вне привычных стен, без сети и компьютера, один на один с незнакомым миром. Ведь мог же он родиться не в Екатеринбурге, а в каком-нибудь Янауле или Шамановке! При одной этой мысли Генка обмирал, и в груди само собой поднималось волнение, что навещало только в минуты, когда он всматривался в кадры, присылаемые диггерами, дайверами и сталкерами. Смешно, но в свои четырнадцать Генка всего второй раз выезжал за пределы родного города! Чем-то это напоминало агорафобию — боязнь открытых пространств, которой страдал в детстве Стасик. Генка открытого неба не боялся, однако и нужды в путешествиях не видел. Та же сеть открывала доступ в любой уголок планеты, и на машины с самолетами подросток поглядывал с откровенным недоумением. Может, по этой причине и дергался кадык на шее отца, а мать безостановочно промокала платком глаза. Им эта ссылка тоже далась непросто. Потому что бросали сыночка — словно щенка с лодки. Зато и яиц наварили целую миску, намыли огурцов с помидорами, деньги заставили взять…

Вспомнив о деньгах, Генка кисло улыбнулся. Деньги — куцую стопку десятирублевок, он, конечно, взял, хотя так и подмывало сунуть их куда-нибудь на полку или даже в холодильник. Чтоб нашли, но не сразу. Был бы поглупее — обязательно так бы и сделал, но вовремя сообразил, что ничего хорошего из этого не выйдет. Найдут, подумают, что забыл, и совсем перепугаются. Ну а то, что деньги у него есть — и деньги немалые, им знать совсем необязательно.

Странная штука! — вволю понаблюдав, как предки суетятся, собирая его в дорогу, как нервно штопают какие-то тряпки, роняют их на пол, бережно укладывают в рюкзачок, Генка впервые подумал, что не такой уж он чужой для них. Хоть и жили всегда насквозь параллельно, не пересекаясь и не тратя время на любезности, но ведь тревожились — по-настоящему и искренне! Может, потому и не получилось вчера заснуть. Заснул он только сегодня и наверняка бы проспал свою станцию, если бы не проводница.

По счастью, о нужной станции хозяйка вагона помнила. Бесцеремонно растормошив подростка, она сунула ему в руки корешок билета и чуть ли не силой выпихнула из трогающегося поезда. Еще и крикнула вслед что-то веселое. То ли оболтусом назвала, то ли кем покрепче. Спросонья Генка даже обидеться не успел. Вяло помахал на прощание рукой и тут же чихнул.

Как бы то ни было, но он приехал. То есть почти приехал, поскольку это было только Заволочье. Или все-таки нет?..

Генка с беспокойством завертел головой. Вот будет смеху, если обнаружится, что его высадили на другой станции!

Но проводница знала свое дело туго. Генка не удержался и вслух прочел надпись на желтой, украшающей фасад здания табличке:

— Заволочье, Свердловская железная дорога…

Значит, все-таки то, что надо. Хотя и со своими непонятками. Городу вернули прежнее название Екатеринбург, а область с дорогами остались свердловскими. Спрашивается, где логика? То ли экономили на надписях, то ли боялись окончательно запутать людей.

— Сынок, клубники не купишь? — старушка, одиноко сидящая на перроне, смотрела на него с надеждой. — Отдам за полцены.

Генка помотал было головой, но тут же передумал. Однажды он крепко отравился ягодами. Что-то там с плесенью переел и затемпературил. Живот болел жутко, уколы даже ставили. С тех пор к ягодам он охладел. Но больно уж кротко глядела на него эта старушка. Не уговаривала, не наседала, как делают это городские торговки. Отказали — и приняла, как должное. А поездов здесь с гулькин нос — кто у нее что купит? И скиснет все на фиг — на такой-то жаре.

— Ладно, возьму немного… — Генка подошел к бабуле. Торговаться не стал, и дрожащими руками она попыталась выбрать ему самое лучшее.

— Кушай, милок. Кушай, на здоровье. Все свежее, со своего огорода…

Вздымающееся солнце било прямо в затылок, и тень Генки, точно компасная стрелка, указывала верное направление. Поблагодарив старушку, он поправил на спине рюкзак и шаркающей походкой двинул к вокзалу.

Внутри здания было прохладно и тихо. Правую половину зала опоясывали старенькие складывающиеся сиденья, в стенке красовалось окошечко кассы. В левой половине разместился буфет — с нехитрым ассортиментом на полках, с огромным электрическим самоваром. Но более всего Генку позабавила гигантская печь, черными боками выпирающая разом в оба зала. Кажется, такие именовали голландками. Верно, завез тот же Петр Первый. Мало ему было табака, так еще и печки заставлял перекладывать! Сердитое было время, клыкастое, хотя… Курных-то изб тоже хватало! Вся Россия, считай, в таких жила — с полками-сыпухами для сажи, с дырами-дымогонами, совершенно не похожими на привычные трубы. Потому, верно, и не курили, что топили по-черному. А Петр взял и переиначил все.

Генка погладил печь — все равно как циркового слона. Бок был прохладный и шершавый. Печной «слон» спал. Хотя, возможно, в особо лютые зимы печь снова пробуждали от спячки.

Скользнув глазами по висящему возле печи расписанию, Генка без труда отыскал ближайший поезд до Екатеринбурга. Даже азартно полыхнуло в голове — а не купить ли билет обратно? Взять и уехать из этой дыры домой. Все равно ведь никто не узнает!

Генка даже поглядел в сторону кассы, но в эту минуту забренчала ложечками буфетчица, и, совершив незамысловатый выбор, парнишка зашагал к буфету.

Творожники, кулебяки, сдобные булочки и рулеты он легко бы сейчас обменял на какую-нибудь отбивную, но ничего мясного не было. Какой-то выцветший салатик непонятного происхождения, картофельное пюре, и ничего больше. Чуть в стороне — полки с журналами и бытовой утварью, наборы бигуди, лак для ногтей и тут же рыболовные снасти…

— А сосиски у вас есть?

— Кончились, жизнерадостно отозвалась буфетчица, плотная тетечка с крупной завивкой и смуглыми руками. — Зато выпечка всегда свежая. Из местной пекарни. Бери, пока не закрыли.

— А хотят закрыть? — вежливо поинтересовался Генка.

— Уже не хотят — закрывают. Считай, последний месяц работают.

— А дальше что?

— Дальше привозной будет. Хлебушко-то! — тонким дребезжащим голоском отозвался сидящий за ближайшим столиком старик. Слово «хлебушко» он протянул таким тоном, что сразу стало понятно, как он относится к закрытию пекарни. — Теперь из города повезут. Там у них целый хлебозавод. Так что химией теперь будем питаться.

Гена купил у буфетчицы стакан чаю с творожником, присел к старику за столик. Осмотревшись, разглядел еще одного «боровичка» с бородой. Этот спал на лавочке, чуть приоткрыв рот. Руки скрестил на груди, как какой-нибудь полководец, наружу выпирали старенькие наградные планки.

«Что-то многовато кругом старичья, — мельком подумал Генка. — В вагоне, на перроне, здесь, — прямо профилакторий какой-то…»

Между тем сосед тоже жевал какую-то булочку, а чай пил шумно, с частыми хлюпами.

— Раньше пекарни по всем селам водились, — шамкая, сообщил он. — Из настоящей муки хлебушек выпекали. Ржаной да пшаничный (старик так и сказал — пшаничный). А теперь что? Люди работают на том же мукомольном, — рассказывают, будто сами не знают, что сыплют в мучицу. Им привозят в мешках, они и сыплют!

— Наверное, ароматизаторы с консервантами, — подсказал грамотный Генка.

— Во-во! Может, специально и сыплют. Травят всех потихоньку.

— Чего ерунду-то мелешь, Семеныч! — фыркнула из-за прилавка буфетчица. Кудряшки ее смешливо колыхнулись. — Кому вы нужны?

— Именно, что не нужны. А то ведь есть-пить просим, гундим… — Семеныч аккуратно смел со стола крошки, отправил пригоршней в рот. — Ты, Нюська, на зарплату живешь, потому не понимаешь. А нам ведь и пенсии надо носить, и почту с газетами. А тут вона как все просто — насыпал какого-нибудь дуста, и порядок на корабле!

— Вас простым дустом не выведешь, — Нюська навалилась на прилавок, уютно сложила смуглые руки под полной грудью. — Как тараканы живучие! Так что не расстраивайся!

— Да я не расстраиваюсь. Мне ить чего? Мне долго-то не мучиться. Вас жалко, парнишку вон. Смотри, какая худоба! Тоже, наверное, из города.

— Из города, — подтвердил Генка.

— Ну вот… Вы же хлеба там нормального не едите. Раньше — как купил булок десять — для кроликов, коров, для себя, значит, поставил на тумбочку, и никаких тебе хлопот. Он и через неделю вкусный да мягкий — безо всяких хлебниц. А ваши городские батоны я знаю… Через день сохнут, в рот брать противно. Через неделю ровно кирпичи становятся…

— У меня же ягоды есть! С помидорами! — вспомнил вдруг Генка. Такая уж атмосфера образовалась в зале. Никто никого не стеснялся, все были своими. — И яйца с огурцами. Угощайтесь! — он живо извлек из рюкзака кулек со снедью. — Хлеб, правда, городской, зато остальное — все свежее. Давайте, в самом деле, а то испортится.

— Яички — это хорошо, — не стал отнекиваться дед. Взяв одно, постучал желтым ногтем по скорлупе. — Из таких зефир раньше делали.

— И сейчас делают, — хмыкнула Нюська.

— Делают они, как же! — Семеныч подмигнул Генке все равно, как союзнику. — Пробовал я ваш зефир — сахар голимый! Раньше не докладывали, и вкус был интересный. А сейчас и лизнуть страшно. Газировку, кстати, тоже пить не боялись.

— Сейчас боишься, что ли? — подала голос Нюська.

— Газеты читать надо, — Семеныч прикусил сразу половину яйца, зажевал беззубым ртом быстрее. — Там давно уж прописали: сахара нынче нет — один сахарозаменитель, и в газировке, как в этой твоей пепси-коле — аж четыре ложки на стакан! А раньше две клали. Значит, что? Значит, кариес и привыкание.

Генка взглянул на старика с уважением. Не таким уж старым мухомором тот оказался!

— А еще соя кругом, чай в пакетиках с краской напополам, мед искусственный, — Семеныч управился с первым яйцом и взял помидор. — Это ж ни поесть, ни попить! У тебя вот раньше одеколон стоял, и где он теперь?

— Дезодорант есть.

— Ага, за сто рублей пузырек! Зачем он такой нужен?

— А ты не пей, ты мажься.

— Если я помажусь, мне еще хуже станет.

Семеныч жизнерадостно засмеялся, и Нюська охотно ему подхихикнула. Глядя на них, Генка тоже заулыбался.

— А где тут у вас автостанция? — спросил он. И не кого-то конкретно, а всех разом. Здесь это, судя по всему, было нормой. — Мне до Соболевки надо.

— До Соболевки? — Семеныч прищурился, отчего лохматые его брови сошлись на переносице, сделав старика похожим на филина.

— До Соболевки седьмой автобус ходит, — опередила старика буфетчица. — Прямо здесь за вокзалом и останавливается.

— Здорово! — обрадовался Генка.

— Только он редко ходит. Через день, что ли?

Похожий на филина Семеныч покачал головой.

— Уже и не через день. Ныне лето, значит, в понедельник и четверг. А сёдни у нас вторник.

— Пешком тебе, парень надо, — посоветовала Нюська. — Не ждать же автобуса.

— А далеко это? — настроение у Генки опустилось на пару делений.

— Да километров десять будет, — раздумчиво протянул Семеныч и жилистой ладонью отер рот. — А может и все шешнацать.

— Чего шестнадцать-то! Не пугай парня, — Нюська фыркнула. — Километров семь-восемь, не больше.

— Это она нам с тобой, а? — Семеныч усмешливо кивнул в сторону буфетчицы. — Небось, ни разу пешком не хаживала, а туда же — советует!

— Зачем мне пешком? Меня кавалеры на мотоциклах возят.

— Во-во! На мотоциклах. А я тут все своими ходулями перемерил. И до Соболевки хаживал, и до Северухи. Там же речка — Турузбаевка, а тут, значит, Кумарья, — старик ребром ладони прочертил на столе невидимые линии. — Вот туда и гоняли на рыбалку. Сейчас, конечно, не то, а раньше и поудить можно было, и сеть раскинуть. Клевало хоть на хлеб, хоть даже на голый крючок!

— Ага, скажешь, — на голый крючок! — хмыкнула Нюська.

— Это вы, девки, на голый крючок вовек не клюнете, а рыба — она еще глупее вашего. Так что ловили и за жабры, и за хвост. Вода ж прозрачная была, сами выбирали, кого подсекать…

— Ты, парень, меня послушай, — перехватила инициативу Нюська. — Как выйдешь с вокзала, сразу сворачивай направо. Да тут у нас всего две дороги, не перепутаешь. Сначала вдоль железнодорожного полотна, а после она налево пойдет.

— А про мостик-то не сказала! — ревниво возмутился Семеныч. Ему тоже хотелось быть наставником.

— Мостик он сам увидит, разберется… — Нюська высвободила из-под груди руку и тоже зачертила по прилавку. — Там у нас овражек, а через него мост деревянный, — вот после него и начинается главная дорога.

— Шоссе, что ли?

— Какое шоссе, проселочная, конечно…

— Повезет, так попутку поймаешь, — пожелал старик. — А нет, сам дойдешь, не рассыплешься.

— Только на голову что-нибудь накинь. Солнце вон какое, а ты непривычный, городской.

— Платок что ли ему подвязывать? — фыркнул Семеныч.

— Зачем платок, пусть лопушком прикроется.

— Лопушком… Сама ты лопушок! Ничего с ним не сделается. Тут всего-то часа два ходу.

— Тогда прямо сейчас и иди, не жди солнцепека…

Совет был мудрый, и Генка торопливо упаковал свой рюкзак.

— Спасибочки! — поблагодарил он всех разом.

— И тебе не кашлять…

* * *

Шагать по пыльной дороге оказалось не так уж и сложно. Ноги шлепали по утрамбованной и пропеченной солнцем земле, за Генкой стлался пыльный шлейф — все равно как инверсионный след за самолетом. Мостик он миновал, а посеревшие от времени избушки рассматривать не стал; этого добра хватало и на окраинах Екатеринбурга, да и пугали немного позвякивавшие цепями псы. Пусть за заборами, а все одно — неприятно. Лая, как и грубой мужской ругани, Генка не любил.

Вскоре бревенчатые постройки Заволочья остались позади, он оказался в поле. Раньше здесь, вероятно, сеяли зерновые, но теперь дымилось дикое разнотравье. Розовые, белые и желтые цветочки — попросту говоря, растения, большинство которых Генка не знал. Разве что вездесущую полынь да ромашки с крапивой. Кое-где вперемешку с похожими на крохотные колокольчики бутонами, неухоженный и рогатый, топорщился старый знакомец репей. А где-то совсем уж далеко паслись лошади. Порой до Генки доносилось их приглушенное ржание, и всякий раз он замирал и даже останавливал шаг.

Солнце начинало припекать всерьез, и, вспомнив совет буфетчицы, Генка свернул лист лопуха косынкой и подобием панамы натянул на голову. Оттопав примерно с километр, подумал, что было бы неплохо проехать весь путь на лошадке. Шестнадцать кэмэ — это примерно четыре лье, и в прежние времена на лошадях такую дистанцию одолевали меньше чем за час. Если же пешком, то впятеро дольше. Может, права все же буфетчица, и дорога окажется покороче?

Путь Генке нахально перебежал пушистый зверек. Возможно, суслик, а может, и хомяк. Но не крыса, это точно. В последние годы крыс в Екатеринбурге развелось бессчетно. Иной раз у мусорных контейнеров можно было увидеть целые семейства. И ведь здоровенные вымахивали — чуть ли не с кошку величиной! Кстати, те же кошки к контейнерам и приближаться боялись.

Генка в очередной раз поправил сползающий с головы лопух. Тоска, ослабевшая было в буфете, навалилась с новой силой. Куда и зачем он шел? Каких-таких приключений ожидал? Может, в самом деле, есть невидимая пуповина? Привязывает к месту, где родился, и болит, ноет, пока не вернешься. Может, плюнуть на все да поехать обратно? Снять скромненькую квартиру, обзавестись «нетом» и затаиться? В розыск его, конечно, не объявят, а при случае да с удобных IP-адресов можно и «Магнолию» снова пощекотать. Чтобы жизнь медом не казалась, чтобы знали, как связываться с честным хакером. Хотя… Если засекут повторно, тогда уж ничем не оправдаешься. И в школу не пойдешь, и про институт забудешь…

Остановившись, Генка запрокинул голову. Небо здесь было другим — непривычно синим, почти как море. Море он, правда, видел давным-давно — кажется еще в пятилетием возрасте, но ощущение бездонности с синевой сохранилось. И корабли он хорошо запомнил, их протяжные гудки, шипение набегающих волн. Кто-то такие вещи забывает быстро, а вот Генка запоминал навсегда. И блокнотов у него не водилось, — все держал в памяти. И в школе Генка учился легко, потому что «скачивал» тексты с первого прочтения. А иначе нормальному хакеру нельзя. Всегда нужно работать на опережение, пока глючит стража чужих серверов, пока скрипят поисковые программы. И Генка успевал! Нередко опережал процессор, который без допкоманд обязательно тормозил и подставлял хозяина под всевозможные атаки.

Вот и море он запомнил на всю жизнь. Некоторое время даже наивно полагал, что заводские, слышимые с балкона гудки — это тоже голос кораблей. Значит, рассуждал маленький Генка, где-то рядом есть и море. И однажды ушел из дома с ребятней искать море. Пешком и на трамваях (метро тогда еще в городе не пустили) они добрались чуть ли не до Химмаша. Нашли какой-то пруд с лягушками, и там Генку подняли на смех. Словоохотливый рыбак из местных объяснил, что ни кораблей, ни морского порта в Екатеринбурге отродясь не бывало. Хрустальный миф рассеялся, Генка был жутко расстроен. А дома по возвращению ему еще влетело от матери.

Присев на обочину, подросток стянул правую сандалию, заглянул под носок. Так и есть! Вот вам и первая трудовая мозоль! А до Соболевки, между прочим, еще топать и топать. Словом, все как в той седой песне: степь да степь кругом, путь далек лежит… Хотя степь, может, и не совсем степь, но просторы вокруг расстилались приличные — аж глаза приходится щурить, и щеточка леса — чуть не у самого горизонта.

Оглядевшись, Генка обратил внимание на царственно вздымающиеся тут и там золотистые шляпки. Не то подсолнух, не то топинамбур. И то и другое он видел на рекламных картинках. И то и другое было вполне съедобным.

Натянув сандалию обратно на ногу, подросток на глаз прикинул дистанцию до ближайшей желтой шляпки и решительно спустился вниз по насыпи. Трава неожиданно оказалась высокой — чуть ли не по грудь, но Генка не передумал. Разгребая гудящее насекомыми разнотравье, решительно зашагал к ближайшему цветку. Рубашку и брюки тут же облепили колючие семена, в носу запершило от цветочной пыльцы. Не теряли времени и местные слепни. Парочка ловкачей пребольно кольнула в спину и шею. Но худшее Генку ожидало впереди: где-то на полпути к заветной цели под ногами блеснуло чешуйчатое тело, и лишь в последнюю секунду Генка задержал готовую опуститься ногу. Настороженно приподняв треугольные головки, в траве сидели (или лежали?) сразу две или три змеюки. Сколько их там в точности, сказать было сложно. Возможно, одной рептилии Генка мог бы и не испугаться, но эта компания заставила его окаменеть. Тем более что и уползать они не спешили. Темно-серые, с раздвоенными, снующими туда-сюда язычками головы приподнялись даже чуть выше. Казалось, антрацитовые глазки внимательно рассматривают незваного гостя.

— Ужики-ужики! — тоненько пропел Генка и по-черепашьи попятился. — Вы ведь добрые, правда?

«Ужики», которые ужиками вовсе не выглядели, едва слышно зашипели, и Генка почему-то сразу уверился, что перед ним самые настоящие гадюки. На этом вся его отвага иссякла. Развернувшись на месте, парнишка галопом припустил обратно к дороге. Шершавые стебли наотмашь били по лицу, царапали руки, в сандалии тотчас набилась земля, но он продолжал мчаться напролом, оставляя за собой подобие просеки.

«Сейчас наступлю на такую же змеюку — и конец!» — мелькало в мыслях, но остановиться он уже не мог. Где-то поблизости послышался утробный рык, и, моментально вспомнив о волках, Генка совсем трухнул. Поел, называется, семечек!

Обливаясь потом и спотыкаясь на каждом шагу, он вылетел, наконец, на дорогу и тут же шарахнулся в сторону. Черная громада выросла перед глазами, заставив зажмуриться, по ушам ударил натужный визг тормозов…

* * *

— Сдурел, что ли! Куда под колеса прешь!

Генка обморочно отер ладонью лицо. Ноги его дрожали. Конечно, это были никакие не волки, — обычный грузовик. И разобраться по существу — значительно более опасный, чем жалкие, оставшиеся за спиной гадюки. Раздавил бы в лепешку и конец путешествию!

Шофер, между тем, выскочил из машины, продолжая ругаться, шагнул к нему. Верно, хотел дать по уху, но в последний момент сдержался.

— Чучело гороховое! Убегал, что ли, от кого?

В другой ситуации Генка ни за что бы не признался в своих страхах, но этому сердитому мужику проще было рассказать правду. И, судорожно кивнув, он пробормотал:

— От гадюк… Вон там. Сразу штук десять!

— Ага, прямо в засаду попал, — водитель, хмыкнув, стряхнул с Генкиной головы травяную пыль. — Ну, ты, бача, даешь! По пятам-то не гнались?

— Не знаю, я не оглядывался.

— Правильно делал, а то отхватили бы нос. А так — только штаны потерял.

Генка машинально опустил глаза вниз, и водитель проворно ущипнул его за нос. Он явно остыл, сменив гнев на милость. Загорелый и пропыленный, он оказался одного роста с Генкой, но годков ему было разика в три побольше.

— Могли ведь задавить, дурака. Запросто! Хорошо, на меня вылетел, я своего зверя в узде держу.

— Зверя?

— Ага, на четырех колесах… Чего худой-то такой? Из концлагеря бежал?

— Почему? Из Екатеринбурга.

— Далеко же ты забрался! А слово «негодяй» знаешь, откуда происходит?

— Не-е.

— От «негоден к строевой службе». Вот и тебя, похоже, к службе никто не готовил. Кожа да кости. Куда идешь-то?

— Так это… В Соболевку, — Генка еще не пришел в себя и продолжал шумно отпыхиваться.

— А в поле зачем поперся?

— Ну… Хотел семечек попробовать.

— Каких еще семечек?

— Да вон там вроде подсолнухи, — Гена кивнул за спину. — Поле не частное, думал сорвать шляпку…

— Думал он… — мужчина фыркнул. — Чтобы думать, голова нужна, а у тебя как раз и есть та самая шляпка.

— Почему это?

— Да потому! Какие семечки, чудила! Они в сентябре-то редко вызревают. Это же Урал, не Молдавия с Крымом… Ладно, отряхивайся и полезай.

— Вы до Соболевки? — обрадовался Генка.

— В Северуху.

— Так мне это… В Соболевку надо.

— Значит, по пути, не волнуйся. Вот если бы ты до Калача брел, тогда извини, а Соболевка там рядышком будет. Высажу на развилке, и ножками добежишь.

— Здорово! — Генка сунулся было к кабине, но водитель поймал его за плечо. Парнишка невольно обратил внимание на пятерню мужчины — огромную, темную, поросшую рыжеватым волосом. Такой ручищей, верно, можно было выжимать сок из яблок.

— Я же сказал: отряхнись сначала. У меня, конечно, не представительский «шевроле», но и не мусорная свалка.

— Понял, — Генка энергично начал стряхивать с себя колючки и семена. При этом исподтишка поглядывал на грузовик. — Машина у вас странная. Никогда таких не видел.

— И не увидишь. Потому что моей собственной конструкции.

— Ну да?

— А ты думал, только у вас в городе умеют гайки крутить? — мужчина бросил в сторону своей «конструкции» горделивый взор. — Это, шнурок, не просто грузовик, это ветеран! Движок — Горьковского автозавода, крылья — от «паккарда», а база от старенького грузового «форда». Их еще по ленд-лизу нам поставляли.

— Круто!

— А ты как думал! Слышал про «эмки»? Те, что «черными воронками» называли? Так вот мой старичок примерно в те же времена народился. Даже чуть пораньше «родины» и «чайки».

— Какой еще «родины»?

— А это у нас первую «победу» так назвали. Только машины — их ведь продавать приходилось, вот и соображай… В общем, переименовали «родину» в «победу».

— А есть разница? — Генка ухмыльнулся. — По-моему, наши машины — все равно лом, как их не называй.

— Мал ты еще, бача, — спокойно отозвался водила, — потому и не знаешь, что была у нас тоже своя эпоха расцвета. Горьковский-то автозавод не кто-нибудь, а фордовские специалисты строили. И машины у нас в то время были получше европейских. Возьми ту же «волгу» ГАЗ-21 — ну, чем плоха? Автоматическая коробка передач, дизайн, отделка! Конфетка, а не машина! И «чайка», между прочим, была не хуже. Если б не тугодумы за щербатой стеной, весь мир завалили бы своей автотехникой.

— Чего ж не завалили?

— А это ты у кого повыше спроси. Я страной не командовал, я машины собирал. Вот этими самыми ручками.

Гена снова покосился на допотопного вида грузовик.

— Где ж вы набрали таких деталей?

— Известно где — на свалке. Есть тут неподалеку Клондайк местный, — поискать, так еще не такое можно найти, водитель глянул на простенькие ручные часы. — Давай-ка, брат, в темпике. Заболтались мы. Меня ведь в Северухе шабашники ждут.

— Строите что-нибудь?

— Ломаем, — мужчина нахмурился. — Строят другие, а мы больше ломать приучены… Все, хорош руками месить. Полезай на броню.

— Это куда? В кузов, что ли?

— Из кузова вылетишь. В кабину полезай.

Уже в грузовике он сунул Генке лопату-ладонь.

— Валера. Меня тут все знают.

— А я Гена.

— Случайно не крокодил?

— Не-е… — Генка заулыбался.

— Значит, не съешь по дороге, — Валера ухмыльнулся. — И не выкай мне, не люблю.

Генка кивнул. Острый на язык водила начинал ему нравиться. Да и глаза у мужчины были добрые, несмотря на плещущийся в глубине диковатый огонек.

— А почему «на броню»?

— Потому что нормальные машины броней зовутся.

— Вы воевали? — озарило Генку. — То есть ты воевал?

— Догадливый.

— Давно, наверное?

— Война давно не бывает. Особенно если служил в ВДВ.

— Значит, ты был десантником?

— Я был сержантом. Десантных войск, — водитель вздохнул. — Так что, бача, мы с моим колесным зверем оба ветераны…

Покосившись на мощные кисти соседа, Генка разглядел татуировку с парашютом и маленькой звездочкой.

— А что такое бача? Ругательство?

— Да нет. Тоже словечко оттуда. А значит оно… Водитель поморщился. — Вот я, скажем, боец и мужик, а ты бача, пацан.

— Чайник, значит, — кивнул Генка. — Понятно. Ну, а как на войне-то было? Интересно?

Валера повернул голову, задумчиво поглядел на парнишку, снова отвернулся. Руки его при этом вполне самостоятельно запустили движок, переключили передачу. Грузовик качнулся, резво пошел в разгон.

— Я, наверное, глупость сморозил, — смутился Генка. — Извините.

— Проехали, — Валера просто кивнул. — Только не выкай. И держись крепче! Это тебе не «хаммер» с буржуйскими подвесками.

— Ты что, катался на «хаммере»?

— Не катался, — мрачно процедил Валера. — Ездил.

Машину тряхнуло, Генку подбросило на сиденье, макушкой приложило к потолку.

— А ты еще в кузов хотел, шнурок! — Валера снова улыбнулся. — Сейчас бы ласточкой на дорогу вылетел.

— Я не хотел…

— Ты не хотел, а другие ездят. Хватает умишка. У нас же тут гаишников нет, штрафовать некому, вот и калымят иные умники. Наберут грибников полный короб и дуют на скорости. Только по нашим дорогам особо не разбежишься.

— А в Северухе что делаете?

— Я же сказал — ломаем. Мертвая деревня. Уж лет десять как. А избенок полно — и вполне справные.

— Пустые? — не поверил Генка.

— Ага, тут у нас полно брошенных деревень. Либо бомжики пришлые заселяют, либо совсем никого. А в Новоспасском буржуи поселок затеяли строить. Что-то вроде элитного курорта. Участки скупают атомные — чуть ли не с футбольное поле. Бассейны роют, стены — все, как в древних крепостях. Вот и появилась халтура. Разбираем старые избы на бревна, нумеруем и везем туда.

— Непонятно, — Генка потер ушибленную макушку. — Если буржуи, почему строят из бревен?

— А ты за них не переживай! Там всего хватает — и кирпича, и шифера, и бетона с мрамором. Только им ведь, глупышам, экзотику подавай. Чтобы, значит, подворье, как в старину, — с сарайчиками, мастерскими, банями… Флюгеры нашим дедкам заказывают, наличники, резьбу разную. Сейчас ведь модно в патриотов играться — вот и мудрят.

— Все равно странно. Зачем им старье? Могли бы новый лес заказать.

— Новый дороже стоит, это, во-первых. А во-вторых, глупые они, может, и глупые, а тоже понимают, что старое — оно проверенное. Труху, конечно, не возьмут, но и цилиндрованных бревен тоже не хотят. Понимают, что это полная чушь.

— А цилиндрованные — это как?

Валера не стал ехидничать — объяснил просто и доступно:

— Значит, пропущенные через специальные станки — вроде токарных. И бревна после такой обработки получаются круглые, как карандаши.

— Что же тут плохого?

— Плохо то, что нарушается структура дерева, — подкорковый слой, годовые кольца и все прочее. Шкурить-то стволы тоже нужно уметь. Целое искусство, брат! И класть бревна опять же надо с умом, не абы как. Раньше это умели, а теперь попробуй найди мастеров. Потому и разбираем избенки…

Гена кивал и глазел вокруг. Поле игривым кенгуру прыгало в окнах, скачками летело мимо. Макушкой парнишка больше не бился, однако за металлический поручень держался по-прежнему крепко.

Между тем лес стремительно приближался, терял сглаженность, превращаясь в неровную кардиограмму. Ногами уэллсовских марсиан справа вышагивали столбы. И не столбы даже, а сплошные восклицательные знаки. Впрочем, мелькали и опоры-«буквы»: А-образная. Л-образная, Г-образная, Т-образная. Словно кто нарочно решил поиграть с людьми в азбуку. Генка даже попробовал читать, но получалась форменная бессмыслица: а-т-а-а-л, т-г-т-а-т-а… Никаких тебе зашифрованных посланий, никаких советов. И кстати! Куда-то пропали провода! Черные и резкие, как линии в нотных альбомах, они были еще совсем недавно, это он точно помнил, а тут вдруг исчезли. Словно кто чертил, чертил по небу рейсфедером, а чернила взяли да кончились.

— Слушай, Валер, а где провода?

Водитель покосился в окно, передернул плечом.

— Известно где, в переплавке.

— А почему?

— Потому что алюминий это цветмет, стратегическое сырье. Или у вас в городе провода не воруют?

— Ну… У нас в основном банки пивные собирают.

— У вас — банки, а у нас — грибы, — пошутил Валера. — Ну и провода, понятно. Есть, конечно, и комбайны бесхозные, но они тяжелые, не доволочешь. А тут все просто, залез, перекусил, смотал — и в ближайший пункт металлолома.

Генка растерянно сморгнул.

— А как же тогда телефон, электричество?

— Да ты шутишь, бача! Кто тебе сказал, что у нас тут электричество есть? — у Валеры в глазах заплясали чертенята. — Это ты, верно, сказок начитался. Фантастики научной.

— Как же люди тут живут?

— А чего им не жить? — удивился Валера. — Воздух есть, вода не перевелась, репа с горохом растет. Живем как при Иване Грозном: лучины жжем, печками греемся. Кто побогаче, свечи закупает или керосинки.

Гена приуныл, и Валера хлопнул его по плечу:

— Не переживай! Ты ведь, наверное, ненадолго. Денек-другой, и обратно сдернешь.

— Да нет, я вроде как в ссылку. До конца лета.

— Ого! Декабрист, значит?

— Вроде того.

— Забавно… — грузовик с натугой взревел, одолевая крутой подъем. — А вот и твоя развилка, приехали, значит.

— Так быстро?

— А ты думал! Машина — зверь! — Валера качнул головой. — Видишь те руины?

— Ага.

— Наша бывшая МТС.

— Что, что?

— Уже и не знаете… — водитель усмехнулся. — Машинно-тракторная станция в переводе. Раньше здесь технику чинили — сеялки, веялки разные. Между прочим, везли со всего района.

— А теперь что?

— Теперь сам видишь — развалины, памятник старины, — Валера поморщился. — Как говорится, охраняется государством.

— Весело.

— Еще бы не весело! У нас тут кругом сплошное веселье. Особенно когда метель да мороз под сорок… — Валера аккуратно притормозил, кивнул Гене. — Все, декабрист, — финиш. Вон сворот на Северуху, так что десантируйся.

Генка неловко завозился на сиденье, кое-как распахнул тугую дверцу. Снова обернулся к Валере.

— Сколько с меня?

Загорелая физиономия водителя скукожилась.

— Это у вас в городе без «сколько» шага не делают, а здесь попросишь — и помогут. Без всякого бабла… Все, свободен, боец!

Парнишка спрыгнул вниз и едва не упал. Ноги от неудобной позы совсем одеревенели.

— Ну что, дойдешь?

— Дойду, конечно… — Генка покрутил головой. — Только куда идти-то?

— Соображай, декабрист! Дело ваше правое, значит, и тебе направо. Да тут недалече, как обогнешь развалины, сразу и разглядишь деревушку. Только в ямину не свались.

— В ямину?

— Ага. Там, на въезде, ямина огромная, так что будь осторожен, — Валера махнул лопатообразной ладонью, и грузовик с ревом тронулся с места. Проводив его взглядом, Генка поправил лямки рюкзака и двинулся к бывшей МТС.

Когда-то домина был и впрямь приличный — без малого ангар. Он и в нынешнем плачевном состоянии поражал размерами — из сизого кирпича, с огромными пробоинами отсутствующих окон, с обвалившейся шиферной крышей. Ни дать ни взять — корабль, севший на скалы. С момента гибели «корабля» вокруг успели вымахать целые рощи из репейника и крапивы. Трава и молодые деревца проросли даже на крыше. Вероятно, будь у него силы и время, Генка обязательно заглянул бы внутрь, но он порядком подустал и потому благоразумно обошел здание кругом.

По счастью, Валера не обманул. Внизу — всего в пяти минутах хода красовалась Соболевка. После развалин бывшего МТС деревушка показалась Гене крохотной, игрушечно маленькой. Точно пирожок на ладони, она легко разместилась в лесной котловине. Поросшие пестрыми зарослями улочки можно было пересчитать по пальцам, а редкие дымки из печных труб представлялись продолжением березово-хвойной кружевной чащи.

Сумел Генка разглядеть и коварную ямину. Огромная, похожая на артиллерийскую воронку, она пугала даже на расстоянии. Словно кто выстрелил по деревне, да чуток промахнулся… Лицо омыло ветерком, и Генке он неожиданно показался родным, почти домашним. А ведь пахло отнюдь не городом! Пахло коровьим навозом, сушеными травами и чем-то смолисто-древесным, успокаивающим и примиряющим. Улыбнувшись, Генка впервые подумал, что, может, и правильно поступил, слиняв из города. Пусть даже в глушь тараканью, зато без хлорированной воды, без гудящих под окнами автомобилей, без вездесущей рекламы и ночных фейерверков. Правда, тут нет электричества, но может, и от него стоило немного отдохнуть? А родители — что ж… Им без Генки будет только спокойнее. И им, и Окулисту, и участковому Александру Витальевичу…

* * *

С родней своей Генка перезнакомился быстро. В избе, двумя окнами выходящей на улицу и одним в огород, жило всего двое стариков. Бабушка Федосья Ивановна, кругленькая и невысокая, с добрым, словно выпеченным из ржаной муки лицом, и дед Жора, сухонький, как щепка, чуть сгорбленный, с всклокоченной бороденкой и косматым взором. Дед Жора, по выражению бабушки, был «драчунишкой». Тощий-то — тощий, а кулаки имел преогромные! Ими, считай, и отвоевал симпатичную Феню у парней из соседней деревни. И не боялся ведь ничего! Всего разок и убегал от «супротивника». Это когда уже после скромной свадебки тащил молодой жене кадушку из-под огурцов — бочку не то чтобы тяжелую, но уж дюже громоздкую. Вот разобиженные бабушкины кавалеры и подстерегли его с дубинами. Устроили засаду по всем правилам — не то впятером, не то даже вшестером. И быть бы деду ломаному и битому, да спасли все те же тощие ноги. «Он ведь у меня, как таракан был шустрый! — восторгалась бабушка. — Попробуй поймай! А домой прибежал красный весь, взмыленный. Сбросил кадушку, схватил полено — и назад. Вот такой вот он у нас был».

— Чегой-то был-то! — возмутился дед. — Я, чай, не помер…

Самое странное, что оба — и дед, и бабка, похоже, обрадовались неожиданному родственнику. Во всяком случае, бабушка Феня этого не скрывала и с ходу усадила Генку за стол. Дед Жора маялся радикулитом и сползать с печки не рискнул.

— Слезть-то слезу, а обратнова уже того… — дед Жора маячил над печкой нечесаной головой. — Поэтому, Генка, никогда не хворай! Жене хлопоты и тебе маета.

— Да я вроде пока без жены.

— А скока тебе ужо?

— Четырнадцать.

— Ну-у! Ишо сопляк, конечно. Только ить все одно придется. Женка — она, Ген, как приговор суда. Хошь не хошь, а впрягайся. Как ни отмахивайся, все одно упекут под венец.

— Ну, ты скажешь, старый! — обиделась Федосья Ивановна. — Не больно-то тебя и принуждали.

— Дурак был. Такой же молодой, как он. И не болел ишо…

Словом, дед Генке сразу понравился — и ворчливой своей словоохотливостью, и странным выговором, и даже расхристанной бородкой. Ни дать ни взять — леший из детских сказок. Отца же он напоминал разве что телосложением. Об этом Генка тут же и сказал Федосье Ивановне, чем немедленно ее рассмешил.

— Какое там телосложение! — она даже руками замахала. — Это у других телосложение, а у моего — сплошное теловычитание.

— Затоть ты у нас колобком родилась! — немедленно последовал ответ с печи. — Катаешься по избе, все равно как мячик в воротах…

— Ты пей-пей, Геночка, не слушай старого!

— Я пью.

— Вот и молодец, — в отличие от супруга, Федосья Ивановна говорила вполне грамотно. — Да-а… Танька-то у Радислава всегда метила в начальницы. Радик, помню, рассказывал. Хозяйка! Властная, с голосом. Бухгалтером, значит, работает?

— Ну, не совсем… — Генка решил, что объяснять разницу между старшим менеджером и бухгалтером будет лишним. — Спасибо, Федосья Ивановна. Такое молоко, прямо упился.

— А ты еще пей. Мяса-то нет, зато молока хватает. Козье-то — оно, говорят, еще полезнее коровьего.

— Особо для мужиков, — проскрипел дед Жора. Ему тоже хотелось участвовать в беседе. На печи было жарко и скучно, а поучить свежего человека — святое дело! — Не будешь пить, жена не полюбит. И не заманишь такого вот колобка в клетку…

— Не болтай! Рано ему еще про это думать! — Федосья Ивановна нахмурилась, но Генка заметил, что сердитость ее больше напускная. Судя по всему, шуточки старика здесь были делом привычным — и тонус поднимали не хуже бразильского кофе.

— Еще кружечку?

— Не-е, Федосья Ивановна, больше не лезет…

— А ты меня лучше бабой Феней зови. Или просто бабушкой.

— Годится! — Генка кивнул. — А Георгия Кузьмича буду дедом звать.

— Меня никуда звать не надоть. Мне и здесь хорошо, — немедленно прошамкал дед Жора.

— Это верно. Один раз недавно позвали — и вон какой вернулся, — кивнула бабушка Феня.

— А куда звали?

— На рыбалку, конечно. Они ведь у нас только это и умеют, добытчики!

Всклокоченная головенка вновь поднялась над печкой.

— Она ж, Генка, ни в жизнь не признает, а я, между прочим, в тутошних местах наипервейший рыбак! Из любой лужи пескарей с гольянами надергаю.

— А толку? — бабушка Феня даже руками всплеснула. — В доме шаром покати, одной ухой, считай, и питаемся.

— Во-во! Без ухи-то моей давно б отощала.

— Без ухи твоей мы давно бы уехали. Как все нормальные люди, — бабушка Феня обернулась к внуку. — Мне еще мать покойная говорила: кто рыбалит да удит, у того ничего не будет. Ругала, что за непутевого иду.

— Чего ж не послушались?

— Так глупая была, ветер в голове. А он тоже, липун хитрый, — на зорьку как-то уговорил. С удочками посидеть, с костерком да картошечкой. Вот за костерком-то и проморгала свое счастье.

— Ишо незвестно! — немедленно встрял дед Жора. — Вышла б за Митьку — и была бы теперь вдовой.

Бабушка Феня пригорюнилась:

— Это верно. Митька-то, его дружок, поумнее был, поинтереснее. Высокий, обходительный. Я ведь на него все больше смотрела, а этот суслик меж нами прыгал. Вот Митька и уехал в город. Там отучился, офицером стал. Всего разок и приезжал погонами похвастаться. Фотографию вон оставил.

Проследив за ее взглядом, Генка рассмотрел на черной, висящей на стене доске целую серию аккуратно приклеенных фотографий. Где-то там, среди желтоватых, полувыцветших лиц, видимо, и хранилось фото бабушкиного ухажера…

— А что потом?

— Потом война с Китаем приключилась. Митя горел, вернулся слепым, с ожогами.

— Прожевали и выплюнули нашего Митьку! — проворчал дед. — И пенсию грошовую дали.

— А почему не лечили?

— Потому что так дешевше! — фыркнул дед. На этот раз он уже не шутил, злился. — Кому мы, Генка, нужны-то? Мы ж для них — пушешное мясо!

Он так и сказал «пушешное», но Генка не улыбнулся.

— Вот и ссылають всех по домам — помирать да доживать свой век, — продолжал дед. — Деревням-то давно каюк, — вот нас всех в кучу и сгребают. Все равно как мусор в уголок. Митьку с Пашкой, стариков Юзовых…

— А сейчас что с ним? — не удержался и перебил его Генка. — С Митей вашим?

— Успокоился наш Митенька, — вздохнула бабушка Феня. — Всего годика два и протянул… Слышь, Жора, надо бы могилку его подновить. Совсем опростилась.

— Надоть-то надоть, только куда я с такой спиной? Это Митьке там хорошо да покойно, отмучился ужо, а нам еще терпеть да маяться.

— Чего болтаешь, старый? У внучка аппетит пропал, — бабушка Феня улыбнулась Генке. — Ты нас не слушай, Ген! Мы же старые, с кем тут еще поговорить? Вот и трещим без умолку. А ты отдыхай с дороги. Кровать я тебе новым застелю. Меду надо попросить у Пашки. Это пасечник наш тутошний.

— Пасечник… — проскрипел дед. — Куркуль он, а не пасечник.

— Ладно тебе! Торгует человек медом, что в том плохого?

— Как рыбой делиться, так он тут как тут. А как медом по-соседски угостить — не допросишься.

— Не очень-то мы и просили, — возразила бабушка Феня.

— И не будем! У нас ишо совесть-то не повывелась. Проживем как-нибудь без меда евоного… — дед Жора вздохнул. — Сахар — он тоже сладкий. Не хуже меда.

— Будто у нас сахар есть! Хлеб, между прочим, тоже кончился.

— Так у меня же хлеба навалом! Еще полбуханки! — обрадовался Генка. — И в магазин я могу сбегать. Только скажите куда. Сейчас прямо и слетаю…

* * *

Промтоварную лавку, больше похожую на перекрашенный в желтый цвет автобус, Генка нашел быстро. Не таким уж сложным мегаполисом оказалась здешняя Соболевка. Шесть-семь улиц, три-четыре десятка дворов, все прочее — в сплошных зарослях и запустении. На взгорке отлично просматривалась громада МТС, где-то левее скрывался пруд, а далее петляла речка Ляма — здешний приток Кумарьи.

А еще в деревне имелась своя водонапорная башня, давно заколоченная и проржавевшая. На холме, с которого и брали начало соболевские улочки, пряталась под шапками берез и рябины массивная крыша совхозной конторы. Именно здесь подразумевался исторический центр Соболевки, и спозаранку сонные сельчане, должно быть, сходились сюда, присаживаясь на бревна, придумывая темы для бесед, закуривая свои первые папиросы. Потом, наверное, выходил председатель и начинал крикливо раздавать наряды. Одним — на пилораму, другим — на лесосеку, третьим — в подсобные хозяйства. По словам бабушки Фени, сюда и студенты не раз приезжали: расселялись по избам и семьям, вплетались в общее неспешное коловращение. Словом, все было в Соболевке, кроме соболей. Этих славных зверушек извели еще до советской власти. Но уж потом-то понастроили самого разного — и свою маленькую столовую, и общежитие для приезжих, и здание почты, и даже собственный клуб! По будням в клубе крутили привозные фильмы, в выходные устраивали танцы для молодежи. Но с клубом все-таки перемудрили: строили капитально, из каменных добротных блоков, а потому просчитались. Крепкий и осанистый домик сгинул раньше прочих построек. В первый же год государственной междоусобицы гордость Соболевки попросту разобрали находчивые селяне. И ведь стыдно было! — ломали по ночам, украдкой, без лишнего шума развозили по дворам, спешили укрыть рогожей.

— А я, Ген, заметь, ни камушка не тронул! — горделиво сообщил дед Жора.

— Камушка, может, не тронул, а стекла из рам вынимал.

— Так ить стекла — совсем другой коленкор! Все одно побили б, а я на парник свез. Тот же Пашка, небось, не стеснялся. С тачкой туда-сюда ходил, все подряд брал, а я не-е-ет!..

Дед Жора явно ждал одобрения, и Генка великодушно кивал. Он и впрямь был доволен своей новой родней. Старики — они ведь разные бывают. Потому и зовут их по-разному: кого мухоморами, а кого и поганками. Федосью Ивановну с Георгием Кузьмичем Генка отнес бы к грибам вполне пристойным, — если не благородным белым, то уж во всяком случае не ниже обабка с шампиньоном. Куда больше его огорчало здешнее положение с электричеством. Конечно, насчет лучин Валера чуть подзагнул, но керосиновую лампу с запасом горючего в двух десятилитровых канистрах бабушка Феня внуку все же показала. И совсем уж в полное изумление парнишку привел замеченный в углу агрегат невиданных размеров. То есть поначалу Гена решил, что это телевизор, но оказалось, что радио — само собой, ламповое, привезенное неведомо откуда еще в старозаветные хрущевские времена.

Генка даже покрутил массивные верньеры, с любопытством понаблюдал за перемещением ребристой реечки, поочередно пощелкал тугими клавишами. Если верить надписям, ламповый ветеран ловил все на свете — от Рима до Токио. Жаль, нельзя было проверить в деле. Генка подозревал, что кушает агрегат преизрядно, но даже самой малой толики электричества в Соболевке не водилось.

Изучил Генка и огород стариков. Все здесь было скромно и аккуратно: пара соток, засаженных крыжовником, кабачками и свеклой, а дальше — морковь с горохом, острые стрелки лука и что-то пушистое да зеленое, названия чему Генка опять же не знал. Упирался огород в ископаемого вида сарайчик, стены и крыша которого были сбиты из соснового горбыля. И даже не сбиты, а стянуты веревкой и проволокой — все равно как папирусные лодки Тура Хейердала. В самом сарайчике жили козы, и тут же дед умудрился организовать что-то вроде небольшой мастерской. На гвоздях здесь висели пилы, косы, ножовочные полотна и другие инструменты. Все было на удивление старым — рыжим от ржавчины и тусклым от пыли. Генка тут же подметил закономерность: чем тяжелее и массивнее был инструмент, тем больший слой ржавчины его покрывал.

Сразу за сарайчиком, на краю засеянного картошкой поля, он обнаружил козу. Привязанная к столбику, она мирно жевала траву, выедая подле себя довольно ровный кружок. Глаза животного — странные, с космическим вертикальным разрезом — настороженно уставились на гостя.

— Да ты у нас геометр! — Генка поглядел на рога животного и подходить ближе не стал. Сама собой вспомнилась «козья ножка» — простенький первоциркуль, вслед за которым в памяти всплыли загадочные круги на полях Мексики, Англии и других стран. Кажется, там находили такие же «выбритые» круги на полях. Однако все сваливали на зловредных инопланетян. Прилетали, мол, чудили и сматывались. Теперь над этим можно было только посмеяться. По всей видимости, ребята знать не знали ничего про соболевских коз.

Выйдя за калитку, Генка зашагал по настеленным вдоль улицы доскам и почти сразу замахал по-птичьи руками. Доски были подозрительно ветхими, опасно поскрипывали под ногами. Кроме того, напомнила о себе свежая мозоль, и Генка порадовался, что идти было недалеко.

Отыскав торговую лавочку, Генка зашел внутрь. И даже не зашел, а втиснулся, настолько здесь было тесно. Слева стояли ящики с водкой, справа в навал лежали продукты питания и бытовой ширпотреб. Продавщица лишь косо поглядела на вошедшего. Она была занята важным делом — приклеивала к потолку липкую ленту для мух. Впрочем, надолго отвлекать ее Генка не собирался. Купив сахару с лапшой, он попросил пару круглых, как колесо, батонов чернушки, чуть подумав, прихватил упаковку восковых свечей и гель против кровососов. Под мотками капроновых веревок, обнаружилась плоская коробка вафельного торта. Генка взял и ее.

Количество покупок продавщицу несколько удивило.

— Только торт засохший, — честно предупредила она.

— Зачем тогда продаете?

— А куда его девать? Мышам выбрасывать?

— Тогда скидочку! — нахально потребовал Генка.

— Это ты на рынке торгуйся, а здесь цены не я устанавливаю.

— Ладно, уговорили. А зачем столько водки? Здесь жителей меньше, чем у вас бутылок.

— Ты еще мне посоветуй! Торт-то берешь, нет?

— Беру, — решился Генка. — Если что, козе скормлю.

— Козе?

— Ага. Больно уж молоко у нее кислое. Попробуем подсластить…

Из лавки Генка вышел нагруженный продуктами и несколько озадаченный. Хмуро оглядевшись, замер на распутье. Распластав крылья стареньких крыш, деревенские избы калились под солнцем. Справа и слева вздымался лес, все так же шуршала крыльями мошкара. Шагать к старикам почему-то расхотелось. Это было странное чувство, но Генке, в самом деле, показалось, что Соболевку он изучил вдоль и поперек. Да и чего здесь было изучать? Дыра — она и есть дыра.

То есть когда-то, если верить рассказам бабушки Фени, в деревушке проживало приличное количество народу — сотен пять или шесть. Сейчас же не набралось бы и полусотни. Соответственно уменьшилось число подворий. Брошенные хозяевами дома с огородами, точно лишенные душ телесные оболочки, быстро приходили в упадок. Избы рассыпались и обращались в труху, сами собой тут и там возникали пожары. На пепелище буйно прорастала сорная трава, со скоростью бамбука поднимались к небу молодые березки.

Впрочем, кое-что для местного благоустройства здесь все-таки делалось. Взять те же дощечки вместо тротуаров, — кто-то ведь их укладывал! — по две в ширину, так, что и вдвоем разойтись было не просто. А может, делалось это с расчетом, чтоб не шлялись в темное время суток компаниями. Разве что в колонну по одному. Доски от мерного шага опасно раскачивались, в любую секунду норовя сбросить на обочину. Благо и лететь было куда, — у всех заборов густо клубилась крапива, падать в которую было, конечно, не очень здорово.

Склонившись, точно семафор, Генка заинтересовался пятнами на крапиве, но оказалось, это не пятна, а гусеницы — серо-голубые, с оранжевыми узорами по всему тельцу. Толстые и спокойные, они сотнями покрывали шипастые листья — то ли загорали на солнце, то ли переваривали кусачую листву.

— Ты чего это подглядываешь?

Генка выпрямился. За забором обнаружился двор, во дворе конура, а рядом дремлющий на цепи пес и конопатая рослая девчонка. С выгоревшими ресницами и бровями, она могла бы показаться смешной, если б не сердилась. Бросая в Генкину сторону бдительные взоры, аборигенка ловко выхватывала из стоящего на табурете таза белье, хлопком расправляла и забрасывала на веревку.

— Я не на тебя, — я на крапиву смотрю.

— Чего на нее смотреть?

— А чего на тебя смотреть? — Генка хмыкнул. — Я не жених, ты не невеста.

— Городской, что ли?

— Ага, сегодня приехал.

— На поезде?

— На самолете. Тут у вас гусениц полно, вот меня и послали. Из санэпидемстанции. Будем дустом выводить. А то всю крапиву сожрут, жалко.

— Ты чего… придуриваешься? — руки с бельем на секунду замерли, и Генка понял, что подловил девчонку. Пусть не надолго, но она повелась! А в следующий миг незнакомка смешливо фыркнула, белье вновь замелькало в ее руках.

— Клоун!

— Ты еще маленькая, не понимаешь.

— Чего понимать-то?

— А то, что от гусениц веснушки и родинки. У тебя есть веснушки? — Генка хотел было продолжить, но кто-то позвал девочку из избы, и, тряхнув мокрыми руками, она взбежала на крыльцо.

Генка подождал минуту-другую и лениво побрел дальше. Делать было нечего, и это странным образом нервировало.

Добравшись до бревенчатой завалинки, он присел на ближайший ствол. Примостив авоську на худых коленях, достал сотовый телефон, в очередной раз попытался набрать номер Стаса. Ничего не вышло, телефон молчал, как мертвый, — зона покрытия Соболевку не доставала. Растерянно Генка поскреб телефоном макушку.

Интересно, а смогут его достать шустряки из «Магнолии»? Наверняка ведь попробуют найти. И родителей тряхнут расспросами, и друзей с соседями. Как ни крути, а он ведь их с носом оставил! Обидел…

Генка огляделся. Нет, здесь этой публике его не достать. Ни коммерческими банками, ни машинами, ни супермаркетами в этой дыре не пахло. Мир, агрессивный и пестрый, азартный и шумный, остался где-то в ином неведомом измерении. Соболевка жила по своим особым законам, обладала своей гравитацией. Заброшенная планета, на которую каким-то чудом Генку завез обыкновенный поезд. Честно говоря, он и сам не знал — радоваться этому обстоятельству или нет.

* * *

Коренастая женщина неопределенных лет с загорелым лицом несла коромысло. Наблюдая за ее уверенной походкой, Генка даже усомнился — да полные ли у нее ведра.

— Здрасьте! — женщина улыбнулась.

— Здравствуйте, — Генка шагнул в сторону, уступая дорогу. Мимолетно нырнул взглядом в ведра. Воды там наблюдался полный комплект — по самый венчик. Что это такое, он отчасти уже представлял: перелил одно ведро в бабушкину бочку и чуть не надорвался. А потому отказывался теперь понимать, как они такое носят! К тому, что все встречные сельчане непременно с ним здоровались, Генка начинал уже привыкать. Более непривычным выглядело то, что руки здешних женщин были заняты чем угодно, но только не сотовыми телефонами, не сигаретами и не сияющими пивными банками.

Пройдясь несколько раз по коротеньким улочкам Соболевки, поглазев на ульи обруганного «Пашки», окольцевав бывшее здание конторы и водонапорную башню, Генка вновь ощутил прилив скуки. Карту крохотной деревушки он мог бы теперь нарисовать с закрытыми глазами, да и с половиной жителей успел, наверное, перездороваться. Одним словом: «вэни-види-вици»! Пришел, увидел, победил. Соболевка была освоена в один присест, иначе говоря — пережевана и проглочена способным акселератом.

Подумав так, Генка тотчас ощутил тоску. Разогнать ее можно было только очередным приключением, и, уточнив у случайного прохожего направление, парнишка двинулся к пруду.

На полпути, повстречав возившихся в придорожной пыли детей, Генка немного развеселился; чумазые недоросли занимались примерно тем же, чем занимаются малолетние горожане — а именно лепили куличи, копали канавы и возводили дома. Пыль, конечно, не песок, но при должном прилежании строить, оказывается, можно было и из нее.

Генка хотел пройти мимо, но одна из чумазых мордашек немедленно обратилась в его сторону.

— Ты городской, да?

— Он же из Туринска же приехал же! Все же уже знают!

— Эй, мальчик! Тебя как зовут?

Мальчик!.. Генка хмыкнул. Это спрашивал шпингалет лет пяти.

— Зови меня Карлсон, — он подмигнул шпингалету. — Тот, что живет на крыше.

Дети серьезно переглянулись.

— Ты, что ли, правда, живешь на крыше?

Генка серьезно кивнул, и карапуз, что сидел на обочине в одних трусах, испуганно открыл рот и заплакал.

Генка поправил на плече авоську и возобновил путь. Так или иначе, но кое-что полезное для себя он почерпнул. Чуть отойдя от малышей, парнишка скинул надоевшие сандалии, носки комом упихал в карман.

Забавно, но он ступал босиком по земле чуть ли не впервые в жизни! И ощущение было столь непривычным, что Генка даже запыхтел от удовольствия. Таким восторгом отозвались ноги на соприкосновение с пропеченной солнцем дорогой! Ступни зудели, и Генка шагал, чуть ли не пританцовывая, — шагал и не понимал, почему не додумался до такого славного пустяка раньше. Не прогулка, а самый настоящий массаж!

Дорога начинала подниматься в гору, но туда он не собирался. Пора было сворачивать к пруду, и, повертев головой, Генка тотчас рассмотрел убегающую от дороги тропку. Точно нож она входила в дымчатое лесное брюхо, секла его надвое. Туда-то Генке и следовало топать.

Он потер пятку о выпирающий из земли древесный корень и ускорил шаг. Заблудиться он не боялся, куда страшнее казались атаки пикирующих комаров и слепней. Но и тут выручил купленный в лавке гель против насекомых. Генка на ходу помазал шею, лицо и руки, — гудящее облако тут же рассыпалось в стороны. Летучие кровососы продолжали кружить возле, но кусать иноземца уже не рисковали. А еще чуть погодя ноги вынесли парнишку на берег пруда. Генка сделал пару шагов и застыл на месте. Наверное, даже восторженно ахнул, и тому были причины: он-то ожидал увидеть заурядную лужу, а перед ним оказался океан.

Самый настоящий!

Парнишка на секунду зажмурился и снова открыл глаза. Океан оставался на месте. Ветер добротно вымел небо и успел пройтись по земле и воде. Именно он породил рябь, слепящую глаза, не позволяющую рассмотреть противоположный берег. Волшебным образом пруд разросся, поглотив глинистые скаты обрывов, затопив хвою и листья деревьев. Ничего удивительного, что у Генки перехватило дыхание. Пожалуй, он ничуть бы не удивился, услышав гудок парохода или разглядев выплывающее из-за чешуйчатого горизонта далекое судно. С множеством труб, как у «Титаника», с капитаном на мостике и разгуливающими по верхней палубе пассажирами…

Зачарованный, Генка бросил авоську с покупками, торопливо стянул одежду, и в одних трусах двинулся к воде. Это смахивало гипноз, он понимал это, и все равно шел к пруду.

Вода не обожгла холодом, оказалась тропически теплой. Ступни скользнули по глинистому дну, и это тоже показалось Генке удивительным! В эти воды не нужно было даже заходить, — он сам съезжал в глубину. Все равно как на незримых лыжах, как спускают со стапелей новенькие, не нюхавшие волн корабли.

Наваждение прошло, когда вода дотянулась до горла. Может, потому и прошло, что здесь — на ином уровне — пруд внезапно потемнел и перестал искриться. Крутые, поросшие кустарником берега выплыли из небытия, а лес на противоположном берегу великаном поднялся к небу. Кроме того, парным молоком вода казалась только у поверхности. Уже на уровне бедер температура резко падала до колодезного трясуна.

— Екалэмэнэ! — Генка гребнул руками, пытаясь притормозить сползание вниз, но было уже поздно, его продолжало тянуть в пруд. А в следующий миг правой щиколотки коснулось что-то чужое и липкое. Словно кто лизнул подростка в ногу. Ойкнув, Генка попытался поджать колени, но оттого съехал еще глубже. Страх стиснул сердце, и уже через мгновение парнишка скрылся под водой. Скопищем пузырей изо рта вырвался немой вопль. Замолотив руками, Генка оттолкнулся от дна и, высвободившись из вязкой ловушки, поплавком вынырнул на поверхность. Паника продолжала сжимать грудь, вымораживала мысли. Он пытался плыть, но как раз плыть-то у него и не получалось. То есть когда-то в школе их водили в бассейн и даже пытались учить плавать, но Генке наука впрок не пошла. Метров пять-шесть он, помнится, проплывал, но не более того. Тренер же обходился с ребятней исключительно по-спартански: приучая к глубине, попросту отталкивал от бортика огромным шестом. Так что занятия по физкультуре восторгов ни у кого не вызывали, и бассейн пропускали верных полкласса. Так или иначе, но тройки школьникам поставили автоматом, а иного им тогда и не требовалось. Глупые были, если разобраться. Наверное, не умнее того же тренера…

Все это круговертью пронеслось в мозгу и сгинуло. Яснее ясного Генка вдруг понял, что обречен. Здесь, в этом пруду, ему суждено было сгинуть на веки вечные. Кто-то тонет в арктических льдах Атлантики, кто-то погибает от акульих зубов в Средиземном море, а вот ему суждено захлебнуться в крохотном уральском пруду!

Что-то вновь ткнулось в его ногу — может быть, гигантский сом, а может, и кто пострашнее. Сердце зашлось пулеметной дробью. Дно окончательно пропало, и теперь Генка не доставал его даже в моменты, когда погружался в воду с головой. Берег неведомым образом отдалился еще на несколько шагов. То ли способствовали этому неумелые движения Генки, то ли проявляло себя неведомое течение.

Скрываясь в пучине, Генка глотнул раз-другой воды, заметно отяжелел. Выныривать стало сложнее, руки все больше наливались предательским свинцом. От ужаса он совсем уже ничего не соображал. Наверное, потому и не догадывался кричать. Или уже не мог? Вода плескалась во рту и горле, хлюпала в ушах и носу. Связки сипели, и крик уже не прорывался через эту вездесущую воду.

— Эй! Ты что там? Тонешь?.. — голосок был тоненький, едва слышный. Генка даже не попытался ответить. Колотя по воде руками, он продолжал бороться за жизнь. А точнее говоря — погибал. Тем не менее чуть погодя голосок обрел силу и прозвучал значительно ближе:

— Держи! Руку мою держи!

Рука парнишки ткнулась в чью-то ладонь, и пальцы сами собой сжали эту хрупкую соломинку, стиснули волчьим капканом. Кажется, его потянули, и Генка в свою очередь дернулся навстречу чужой руке, еще суматошнее замолотил в морозной глуби ногами. Запрокинутое лицо по-прежнему не позволяло ничего видеть, но что-то, по всей видимости, менялось. Небо все так же периодически окуналось под мутный глинистый слой, но облака на нем почему-то вращались. Может, оттого, что вращалась Земля, а может, оттого что некто пытался развернуть самого Генку. Как бы то ни было, но жутковатая тишина не наступала. Ее рвал все тот же тоненький голосок, а маленькая ладонь продолжала тянуть и тянуть подростка в неведомом направлении…

Как он выбрался на берег, Генка толком уже не помнил. Кажется, на четвереньках, потому что ноги его не держали. Вода текла из носа, текла изо рта, из ушей. Что такое обморочное состояние, он понимал теперь прекрасно. Трава норовила занять место деревьев, а сосновые шапки напоминали кляксы взрывающихся перед глазами петард. И не сразу до него дошло, что фейерверка на самом деле нет, а пульсирующий грохот — это всего-навсего удары его ошалевшего сердца.

Мышцы живота скрутило, желудок содрогнулся, выталкивая последнюю порцию воды. Перевернувшись на спину, Генка без сил плюхнулся на траву.

* * *

Жить было здорово и жить было хорошо!

Сотни запахов окутывали Генку, и сотни интереснейших мелочей плясали перед глазами изменчивой мозаикой. И совершенно не верилось, что всего полчаса назад ему было скучно. Скучно и одиноко.

— Ну ты и тяжеленный! Чуть-чуть меня не утопил! — Варя, худенькая спасительница Гены, лежала поблизости на траве и озабоченно разглядывала собственную кисть. — Синяки, наверное, месяц не сойдут. И нахлебалась, и платье вымочила.

— А почему за волосы не тянула?

— Ага, за волосы! — Варя рассмеялась. — Попробуй дотянись до них! Ты же во все стороны руками молотил. Убить, наверное, мог.

— Лежи тихо! — прикрикнул на нее Юрашка, карапуз лет четырех. — Я же тебя же лечу же!

— Что же, лечи же, — с улыбкой разрешила Варя. Глянув на Генку, пожала остренькими плечиками. — Как его отучить от этого жужжания, не знаю. Все «же» да «же».

— Ну, так красиво же, — рассудительно пояснил малыш. Глядя на него, Генка улыбнулся.

— А он тебе кто?

— Он мне друг, — серьезно сказала Варя. — И твой спаситель, между прочим. Если бы не он, я бы дальше землянику собирала. И пускал бы ты тут пузыри до вечера.

Генка это тоже понял. И про пузыри, и про спасителя. К счастью для него, один из малышей — тех, что возились у дороги, решил разведать, что же поделывает у пруда городской гость. И, увидев, что Генка тонет, тут же бросился за Варей.

— Бежит, орет как чумной: «Карлсон, Карлсон!» Я и не поняла ничего. А этот ревет — и сказать толком ничего не может, только руками показывает.

— Я же испугался же! — необидчиво пояснил Юрашка.

— Это я испугалась, — возразила Варя. — На пруд-то им строго-настрого запрещено ходить. Обычно мы с Машкой присматриваем — то я, то она. А тут Машки нет и какой-то «Карлсон»…

— Про Карлсона я пошутил, — признался Гена.

— Ну вот, а я на Шурика подумала. Он у нас самый маленький, толстый. В самом деле, как Карлсон. Неужели, думаю, добрел до пруда и шлепнулся в воду? Дно-то здесь крутое, только шагни. Вот и помчалась как сумасшедшая. Всю землянику рассыпала.

— Еще соберем, — утешил Юрашка. — Ты же только не дергайся.

— Ага, не дергайся… До сих пор колотун трясет. Хорошо, я плавать умею, а если бы кто другой был? Сколько уж тут людей потонуло!

— Неужели много? — Генка покосился в сторону близкой воды.

— Прилично. Я-то сама не видела, но люди рассказывали, — каждый год одного-двух приходилось доставать.

— Особенно раньше тонули, когда деревня большая была, — пояснил Юрашка.

— Ты-то откуда знаешь? — удивился Генка.

— Юрашка у нас все знает, — фыркнула Варя. — Газеты вверх ногами читает, буквы справа налево пишет — совсем как китаец. А все потому, что линия ума — аж через всю ладошку. Не то, что у меня.

— А у тебя короткая?

— У меня средняя, — вздохнула Варя. — Наверное, соответствует. Я и есть средняя. А Юрашка у нас умненький. В кого, непонятно. Ничему ведь его никто не учит — он в грязи возится, жуков ловит, на курах верхом ездит, а все равно умный.

— Я даже про терминатор знаю! — похвастался малец.

— Про что, про что?

— Про терминатор! Это такая граница на всех планетах. Слева темно, справа светло.

— Круто! — оценил Генка. — А я думал, что терминатор — это робот.

— Не-е, — Юрашка помотал головой. — Это граница. Я, когда подрасту, стану как Ломоносов. Поеду учиться в Москву. Или в Лондон с Кембриджем.

— Видишь, сколько всего знает! И про терминатор, и про Ломоносова.

— Про Ломоносова ты тоже знаешь.

— Я — другое дело: ему — четыре годика, а мне десять. Я и в школе училась, книги читала.

— «Принцессу на горошине»?

— Почему? Не только. У нас, знаешь, какая библиотекарша была! Славная такая тетечка, я к ней каждый день бегала за книжками. И Бажова читала, и про капитана Немо, и «Таинственный остров» и еще сто разных книг…

— А я помню! — перебил Юрашка. — Остров — это же про пиратов!

Глаза малыша восторженно блеснули. Вскочив на ноги, он поднял руки, утробным голосом затараторил:

— Ты же рассказывала, помнишь! Там пират на шариках летал. А шарики сдулись, и он в воду бултых! — и мелко. А тут акула! Бамс его — в рот! Пожевала клыками, а он фу! — невкусный. Горький же весь, соленый. Как капуста прашло… Прашлагадняя. И выплюнула. Живого…

Большеголовый, на тоненьких ножках, перепачканный травой и глиной, он расхаживал в одних трусах взад-вперед, возбужденно пересказывая Генке с Варей сюжет о пиратах. И они хохотали, потому что молчать не получалось. Юрашка был прирожденный артист. Придумывал многое на ходу, мешал с услышанным от Вари, вопил как оглашенный, и в итоге получался какой-то гремучий триллер, в котором пиратов сравнивали с мухоморами, огурцами и карамелью, а акулы со слонами разговаривали на вполне человеческих языках, витиевато ругались и ездили на грузовиках с велосипедами.

— Он же как соскочит с велика, как выхватит… меч! Нет, саблю! У них же сабли у всех были. У эскимосов же… Как закричит: «Тебе что, пацан, жизнь не мила! Хочешь угодить впросак? Ну, я тебе задам жару-пару! Будешь у меня кровь из носу!» И ранил его. В правую голову…

Живот у Генки еще не отошел после недавнего купанья, а сейчас и вовсе разболелся. Глядя на размахивающего прутиком Юрашку, он хохотал и просто корчился на земле.

— Это он для тебя старается, — выдавила сквозь смех Варя. — Так-то он серьезный парнишка.

— Серьезный? Ты шутишь?

— Правда, правда, — Варя поймала разбушевавшегося Юрашку, прижала к себе. — Все, угомонись!

— Ну, чего ты! Я же еще не дорассказал! — мальчонка попытался вырваться, но Варя была сильнее.

— Он такой! Разбуянится, потом два часа успокаивать придется. И обидчивый, как не знаю кто…

Наблюдая, как она управляется с брыкающимся Юрашкой, Генка наконец-то поверил, что эта девчонка сумела вытащить его из воды. Сил у нее явно хватало. И характер тоже присутствовал.

— Мы, брошенки, все немножко ненормальные, — Варя усадила Юрашку рядом с собой, погладила по голове.

— Брошенки? — не понял Генка.

— Ага, — Варя легко кивнула. — Деревушка брошенная, и мы брошенные. Ни родителей, никого.

— Погоди, погоди! Как это никого?

— А так. Юрашка-то с Шуриком — детдомовские. В Новоспасском детдом был — маленький, конечно, но все равно работал. А в прошлом году там пожар случился — может, проводка старая, а может, кто из дачников постарался. Там же строиться начинают, дома — как дворцы, вот и бьются за землю. А детдом на самом берегу стоял. Красивое такое место.

— Да-a, красивое! — подтвердил Юрашка. — Обрывище такой, и кругом вода, вода…

— Жалеешь о детдоме? — спросил Генка.

— Ага, — Юрашка кивнул. — У меня там друзья были, игрушки. И часы в комнате стояли. Большие такие — со звоночком.

— Будильник?

— Ну. Я даже сам их заводил.

— А хочешь, я тебе на руке часы нарисую?

— Хочу.

Генка достал ручку, придвинулся к малышу ближе. Юрашка доверчиво протянул руку.

— Это будут хорошие часы — водонепроницаемые и противоударные, — пояснил Генка. — А стрелки фосфором сделаем светящимися.

— Чтобы в черноте видеть?

— Молодец! Все понимаешь. И в черноте, и в темноте… — Генка дорисовал стрелки, довольно прищелкнул языком. Вот и готово!

Мальчуган с восторгом оглядел кисть.

— Здорово! А сколько на них времени?

— Времени — ровно два часа.

— Я запомню…

— А что еще у вас было в детдоме? Наверное, мультфильмы по вечерам смотрели?

— Какие мультфильмы? — вмешалась Варя. — У них и телевизора не было!

— Быть такого не может!

— Еще как может! Да что телевизор, ты спроси его, как они зимой на улицу бегали. Одна шубейка на пятерых — вот так по очереди и гуляли… — Варя запустила шишкой в кусты. — В общем, сгорел дом, а детишек кого куда разбросали. Совсем маленьких — в город, для иностранцев, наверное, а остальных — по соседским интернатам. Ну, и родне, понятно, предлагали, кто соглашался. Хотя какая там родня… Шурика вон старики Юзовы к себе взяли. Из жалости. А Юрашка к нам попал вообще по недоразумению.

— Как это попал?

— А так. Приехали из детдома, сказали, что фамилия та же. То есть, скорее всего, просто однофамильцы, но все равно попросили пару дней подержать. Ну, и пропали. Старики потом ездили в райцентр, да только кого там спросишь? Так и остался у нас.

— Теперь меня уже не отдадут, — важно сказал Юрашка.

— Верно, теперь ты наш, — Варя потрепала мальца по голове.

— Потому что вы ко мне привыкли?

— Дурачок! Это к игрушке можно привыкнуть, а ты ведь не игрушка, — Варя поглядела на Генку. — Так их всех жалко, прямо плакать хочется. Тот же Шурик, знаешь, как по маме скучает. Ведь не видел ее никогда, а все равно…

— Он всех тетенек мамами называет, — выдал Юрашка. — И даже Машку с Варей.

— Правда. А поначалу, знаешь, какой был! Вещи разбрасывал, раскачивался на корточках, выл. Прямо дикарь дикарем! Подходить было боязно. А приласкаешь, скажешь что-нибудь доброе, и на глазах человечек меняется. Обнимать начинает, напевать что-то.

— Он ей волосы гладит, — кивнул Юрашка.

— Ага, и мамой зовет… — у Вари заблестели глаза, она торопливо отвернулась. Чуть глуше повторила: — Так их всех жалко…

— И меня? Меня тоже жалко? — Юрашка подсел к ней ближе, чмокнул девочку в руку. — Хочешь, я тоже тебя по голове поглажу? Ты только не реви.

— Кто ревет-то! — Варя натянуто улыбнулась. Хищно оскалившись, щелкнула зубами. Юрашка, взвизгнув, отдернул руку. Тут же восторженно захохотал.

— Чуть палец не оттяпала! Прямо как акула!

— А ты? — Генка не сразу решился спросить. — Ты тоже детдомовская?

— Я — нет, я из Туринска, — Варя стряхнула с лица крошки. — Только у меня другая история. Тоже невеселая…

— У нее ножка больная, — словоохотливо сообщил Юрашка. — Собака в городе покусала.

— Как это?

— Да ерунда, — Варя отмахнулась. На лицо девочки легла тень, и Генка не решился расспрашивать дальше. Только, искоса глянув, заметил, что правая нога у девочки, действительно, выглядит несколько странно. Чуть криво, что ли… Или короче? И шрам ниже колена. Наверное, и впрямь от собачьих зубов.

В голове сама собой прокрутилась картинка: атака свирепой псины и хруст перекушенной ноги… Генке даже тошно стало от непрошеного видения. Он торопливо отвел взгляд.

— Есть хочется, — пробормотал Юрашка. — Варь, может, сходим за ягодами? Или сыроежек пособираем? Я же умру же!

Генка встрепенулся.

— Зачем сыроежки? У меня еда в авоське! Даже торт целый!

— Торт?

— Ага. Засохший, правда, но все же получше сыроежек.

— О-о! — прокричал Юрашка. — У нас торт! Настоящий!

— Лишь бы только не испорченный. Сейчас проверим… — усевшись, Генка отряхнул руки от травы, бережно извлек из сумки коробку с тортом. Юрашка взметнулся на ноги, тут же принялся что-то такое выплясывать. Больше всего это напоминало танец дикарей у костра. Только роль огня нынче играл торт.

— Он что, тортов никогда не ел? — поинтересовался Генка.

— Смеешься? — Варя печально улыбнулась. — Он их даже никогда не видел.

* * *

Ножа у них не было, и торт ломали неровными кусками. Впрочем, это никого не смущало, а уж Юрашка закатывал глазенки и прямо-таки лучился восторгом.

— Вкуснятина же! Я думал, он как колбаска, а он еще вкуснее! — С куском торта он ходил кругами вокруг Вари и Генки, то и дело принимался танцевать и прыгать. Одежда на солнце уже просохла, и Варя натянула обратно свое платьишко. Генка, чтобы не сгореть, тоже оделся. Только на ноги надевать ничего не стал. Жить босиком было во сто крат приятнее.

— Надо еще Шурику отнести! И Костику с Машкой…

— Отнесем, — согласилась Варя. — Только не съешь все.

— Я же не съем, я же маленький.

— Маленький да удаленький. Как клубника пошла поспевать, накинулся точно волк. В первый же день чуть не лопнул. И с горшка потом не слезал.

— Ага, — спокойно подтвердил Юрашка. — Я же их грязными ел — с землей, с червяками, с листьями.

— Ну уж, — усомнился Генка. — Червяков-то зачем есть?

— Дак не специально же! Они же совсем крохотные, вот такие! — Юрашка изобразил кончиками пальцев что-то миниатюрное. — Я же их не видел совсем. А они потом в животе как пошли бурчать да ползать!

— Получается, за тобой никто не присматривает?

— Еще чего! — Варя хмыкнула. — У нас тут страна индейцев. Все вокруг самостоятельные. Разве что Шурика опекаем, а остальные грамотные. И на пруд без старших не суются.

— А ты тоже к нам насовсем приехал? — прокурорским тоном поинтересовался Юрашка.

— Он к Строевым приехал. К родне, — ответила за Генку Варя, и он лишний раз удивился тому, как быстро разносятся по деревне новости.

— Отдыхать, значит? — продолжал допытываться Юрашка.

— Да не совсем. — Генка помялся. — Есть у меня один секрет, из-за него и угодил сюда.

— А у нас тоже есть секретик! — немедленно завопил малыш. — Вот такущий! — он раскинул руки, и кусок торта выпал у него изо рта.

— Ну вот, — хмыкнула Варя, — прямо как ворона из басни.

— Я не ворона, я пират!

— Ты болтуша! О секретах не вопят на весь лес.

— Но я же правду говорю!

— Вот и доверь такому тайну, — Варя покачала головой. — Всего раз и сводила огольца…

— Там цветы! — сдавленным голосом прошипел Юрашка и заглянул в лицо Генке. Страшно округлив глаза, снова зашипел: — Огромные-преогромные.

— Как это?

— Да так, — Варя вздохнула совсем как взрослая. — Есть тут одно место. И деревья там удивительные, и цветы.

— Цветы?

— Ага, я такие видела в одной книжке, — очень похожи на орхидеи. И действительно — огромные.

— А деревья тоже огромные?

— Нет, деревья невысокие, но… — Варя наморщила нос, вспоминая. — Все кривущие, растут в разные стороны, чуть ли не узлом скрученные. И тут же эти цветы.

— Покажете?

— Ишь какой хитрый! — засмеялся Юрашка. С ухмылкой опытного ростовщика прошелся туда-сюда по поляне и тут же вскинул вверх палец. — Но только с условием! Чтобы цветы не рвал и ветки не ломал!

— Обещаю! — поклялся Генка.

— Ну, тогда… — Варя открыла было рот, но в эту секунду из кустов с треском выломилась пьяная парочка. Парни лет восемнадцати, оба расхристанные, с багровыми от выпитого лицами.

— А ну, сопляки, марш отсюда! — гаркнул тот, что был в футболке, джинсах и стареньких кроссовках. В руках коренастый парень держал пару бутылок, из-под мышки, словно гигантский градусник, у него высовывался золотистый батон.

— Ща, кто не спрячется, тому по шарам! — поддакнул второй. Этот был выше и костлявее. В снятой майке, точно в авоське, он нес какие-то консервы. Ребята явно намеревались выпить и закусить на лоне природы. Присутствие малышни не входило в их планы.

Не произнеся ни звука, Юрашка задал стрекача. Генка и моргнуть не успел, а серенькие его трусишки уже скрылись среди кустов. Варя тоже успела вскочить. Взгляд ее пылал, на щеках разгорелся воинственный румянец.

— Чего надо?

— A-а, кривоножка… — детина с батоном под мышкой гоготнул. — Ладно, калек не трогаем. Давай, мелкая, галопом домой!

Генка неуверенно поднялся. Не то, чтобы подобных ситуаций в городе у него не случалось, однако сейчас он оказался совершенно не подготовлен к такому повороту событий.

— Зачем же грубить? — пробормотал он.

— А ты кто? Кавалер, что ли? — коренастый прыгнул к нему, бодливо дернул бритой головой. — Давай дергай отсюда по-рыхлому!

Генка без того был готов отступить, но было стыдно. До жути! Сохранить лицо ему помогла Варя. Она торопливо потянула его за руку.

— Не надо, Гена, это же Степчик. Он у нас безбашенный.

— Ге-ена! — тоненько протянул Степчик. — Слыхал. Мишань? У нас Гена тут объявился. Гена-Геночка…

— Пошли, — Варя все настойчивее тянула Генку.

— Штиблеты не забудь, Генаша! — детина с майкой в руках громко заржал.

Варя сама подхватила с земли Генкины сандалеты.

— Пошли, Ген, не связывайся.

— Иду… — он наклонился, чтобы забрать авоську.

— Спокуха! — Степчик остановил его движением руки, хозяйственно заглянул в сумку. — Что там у нас? Ого, сахарок! Нормально!

— Совсем сдурел? — Варя подскочила к детине, попыталась вырвать авоську, но силой ей было с ним не сравниться. Генка же продолжал столбом стоять на месте и лихорадочно искать выход. Ничего не придумывалось. О честной потасовке он и не мечтал, — поломали бы как прутик. Если бы хоть каменюку какую-нибудь, но кроме шишек под ногами ничего не валялось.

— А если я заявлю в милицию! — все-таки брякнул он. — Не боитесь?

— Чё?! — удивился Степчик. — В ментовку? Да ты у меня раньше в пруд полетишь. Сявка мозглявая!

Он шагнул к Генке, и парнишка невольно отпрянул. Упоминание о пруде парнишку всерьез напугало.

— В ментовку он заявит!.. На, фуфел, лови свое барахло!

Авоська полетела Генке в руки.

— А сахар?

— Сахарок, извини, мы сами любим. Так что гуляй, фуфел! И радуйся, что цел…

На негнущихся ногах Генка двинулся следом за Варей. Разгром и унижение были полными. Лицо его горело, мысли плавились от ярости, но поделать он ничего не мог. Во всяком случае, пока…

* * *

С тропки они выбрались на дорогу, и ноги заскользили в бархатной пыли.

— Вот уроды! — распалял себя Генка. — Ничего! Я им это припомню…

— Да ладно тебе! Это же Степчик с Мишаней. Они у нас тут давно колобродят. И никого не боятся. Разве что Огорода.

— Какого Огорода?

— Сосед наш — Валера Огородников.

— Он случайно не водитель грузовика?

— А ты его откуда знаешь?

— Подвозил меня сегодня от станции.

— С ним вообще-то опасно ездить. Он же лихач! Гоняет, как сумасшедший.

— А милиция?

— Милиция далеко. Ближайший телефон — на станции, оттуда и надо звонить. А кто пойдет в такую даль!

— Зачем же ходить… — Генка потянулся в карман за мобильным, но тут же поморщился. — Ну да, вы же тут вне зоны покрытия.

Зашуршали кусты, на свет божий выбрался Юрашка. Вид у него был как у побитой собаки, в глазах поблескивала влага.

— Ничего, что я убежал? — слезливо пропищал он.

— Конечно, ничего, — Варя распахнула руки. — Иди сюда, богатырь!

— Я не богатырь. — Юрашка бросился к ней, прижался лицом. — Я струсил.

— Ты маленький, а они большие.

— Они дураки!

— Они — хуже. Поэтому не реви, ясно?

Юрашкина голова согласно дернулась, в запрокинутом лице тут же сверкнула радость. Все равно как отсвет на дне колодца.

— Зато я муравейник нашел! Чуть даже не налетел на него. Я им соломинку сунул, а потом облизнул. Кисленькая! Я сразу и плакать перестал.

— Вот и молодец, что перестал!

— Ну да, я же уже большой! И часы у меня есть…

Глядя на малыша, Генка ощутил легкую зависть. Хорошо все-таки детям! Можно биться об заклад, что уже к вечеру Юрашка напрочь забудет о сегодняшнем эпизоде. И снова будет счастливым. Несмотря на отсутствие родителей, нищету и полную неопределенность будущего. Сам Генка нищим себя бы не назвал. Однако и счастливым назвать тоже не мог. Вот и этих двух обормотов он будет помнить долго. И Окулиста с участковым, и злосчастный пруд, и свое постыдное бегство.

Он хотел было брякнуть словцо покрепче, но в этот момент глаза его опустились к ногам Вари, и он поперхнулся. Теперь, когда она шагала рядом с ним, стало отчетливо видно, что левая нога у девочки заметно короче. Оттого и двигалась Варя, чуть прихрамывая, стараясь ступать на пальцы больной ноги. Генка снова отвернулся…

Издалека накатило рокотом, и сдвоенно громыхнул гром. Посмотрев вверх, ребята ахнули. Еще недавно чистое небо стремительно заволакивали тучи. Одна из наиболее темных и шустрых, словно пиратская шхуна, на всех парусах торопилась к солнцу. И ясно было, что именно ее пушки постреливают по сторонам, а вскоре добавят к грохоту водной картечи.

— По-моему, сейчас польет!

— Или даже град вдарит, — испуганно предположил Юрашка.

— Очень может быть, — кивнула Варя. — У нас тут на прошлой неделе так же было: сначала чисто и тихо, а потом вдруг как началось! И град брызнул — аж с голубиное яйцо! Юрашке вон по затылку попало.

— Тогда побежали? — предложил Генка.

— Побежали! — завопил Юрашка, и все трое помчались по дороге. Насчет града они, по счастью, ошиблись, а вот с дождем туча их не обманула. Видя, что троица убегает, небесные пираты выдали еще один залп, и первые капли немедленно ударили по земле.

— Ой, вымокнем! — крикнула Варя.

— Не мы одни! — Генка на бегу рассмеялся. — Эти упыри тоже вымокнут. Хоть дождик за нас отомстит!

— Ура! — заблажил Юрашка. — А еще гром по ним вдарит! По всем их бутылкам!

— Да уж, пикничок у них точно сорвется… — Варя перешла на шаг. — Слушайте! Вроде и не капает уже. Неужели кончился?

— И ничего не кончился, — Юрашка указал пальцем назад.

Он был прав. Дождь вовсю полосовал лесную листву, мял и полоскал кустарник. Стена дождя вставала всего-то шагах в сорока от компании и, судя по всему, продолжала свое неукротимое движение.

— Пожалуй, мы зря остановилась…

Они вновь припустили бегом.

— Капнуло! — заверещал Юрашка. На плечи капнуло!

Генка тоже ощутил прямое попадание. Туча шла по пятам, как в детской игре в ляпы. То отставала, то вновь настигала. А вот тем двоим у пруда, видимо, досталось по полной программе. Лес даже стал серым, потонув в хлещущих струях…

— Радуга! — крикнул Юрашка и вскинул над собой руку. Прямо как коромысло!

Все трое остановились, и Генка второй раз за день испытал нечто похожее на восторг. Правда, на коромысло радуга, по его мнению, как раз не походила. Но в месте, где она прорастала из леса, сочными разноцветными бивнями возносясь к небесам, казалось, и земля сама должна моментально перекраситься. Конечно, иллюзия, но какая!..

— Первый раз вижу, — признался он.

— Первый? — изумилась Варя.

— Ага. То есть, на снимках и в интернете много раз видел, а вот чтобы так — вживую…

— А я раз сто уже видел! — похвастал Юрашка. — Даже тысячу!

— Да ты еще числа-то такого не знаешь, — одернула мальца Варя. — Не привирай.

— И вовсе даже я не привираю…

Удивительное дело, но до Соболевки туча так и не дошла. Задела краешком и убежала. Может, решила пощадить беглецов, а может, испугалась ямины на въезде. В нее, кстати, тоже не забыли заглянуть. Юрашка даже отважно плюнул, за что получил шлепок от Вари. Генка, шагнув ближе, прикинул глубину воронки и решил, что легковушка сюда запросто влезет. А может, даже и Валерин грузовик.

— Сколько здесь ходим, каждый раз трясусь за них, — призналась Варя. — И ведь никуда она не денется — ямища эта проклятая.

— Да уж, ловушка еще та, — согласился Генка.

— Хуже будет осенью, когда настоящие дожди хлынут. Вот тогда станет, как маленький пруд. Если уж кто свалится, ни за что не выбраться. Стенки-то — вон какие крутые.

Генка немедленно припомнил сегодняшнее свое водное крещение, и спину овеяло холодом. От глубокой ямины действительно тянуло чем-то стылым, недобрым…

Уже на улице, недалеко от продуктовой лавки, они остановились.

— Вот и пришли. Тебе дальше, а мы здесь живем, — Варя кивнула на бревенчатый, потемневший от времени дом.

Генка кивнул, не зная, что сказать.

— Как ты без сахара-то?

— Да никак, снова куплю. Деньги-то при мне, — он пожал плечами. — Слушай, а нога… Нога у тебя сейчас не болит?

— Уже нет… — Варе тема явно не нравилась. Она тут же потянула Юрашку за руку. — Пойдем, пойдем, богатырь. Нас уже и потеряли, наверное.

— Спасибо за торт! — крикнул малец. — Очень и очень вкусный.

— Если понравилось, еще принесу, — пообещал Генка.

— Честное слово?

— Честнее не бывает…

Они помахали ему на прощание и скрылись за заборчиком. А Генка, снова зайдя в лавку, купил сахар и попросил еще одну коробку с тортом. Увы, торт, как выяснилось, был последний, и он огорчился. Вот и давай после этого обещание малышам!.. Пришлось брать пряники, — ничего другого в лавке не нашлось.

Выйдя на улицу, Генка переложил авоську из руки в руку и только тут почувствовал, как здорово он устал за этот день. Непривычное к труду тело ныло при каждом шаге, голову чуть кружило, и даже пыльная дорога уже не утешала.

Добравшись до знакомого дворика, он поднялся по скрипучим ступеням, миновал сени, неловко прошел в дом. Было темно, и он машинально зашарил по стене в поисках выключателя.

— Ты, Геночка?

— Я, бабуль.

— Вот и хорошо. Садись, я сейчас супчику согрею.

— Спасибо, бабушка, — Гена улыбнулся. Слово было столь же непривычным, как и весь его сегодняшний день. И все-таки прошедшие часы что-то в нем изменили. Словоохотливые старики, заросшие чертополохом улочки, дети, на них живущие, — все это уже не было чужим. Да и как могло быть иначе, если он здесь едва не утонул? Мог умереть, но не умер — значит как бы родился заново. И получалось, что Соболевка стала для него родиной.

Мысль показалась Генке забавной. С нею он и уснул, едва прикорнув на лавке. И снилась ему, разумеется, его новая родина. Распластав руки на манер птичьих крыльев, подросток парил над деревней, и удивительным образом у него получалось то, что не выходило у других. При этом ему постоянно приходилось пересекать линию терминатора — того самого, о котором рассказывал Юрашка. Наподобие иглы Генка нырял в темную ткань и вновь вырывался обратно. Погружался в промозглую воду и выгребал на поверхность — словно что-то стягивал и зашивал. Это давалось непросто, но там, где он пролетал, крапива и чертополох расступались, пепел с золой обращались в срубы, накрывались шляпами крыш. Безо всякого дождика избушки грибами прорастали там и тут, сами собой начинали дымить трубы, а во дворики возвращались прежние хозяева. Но он не успокаивался и продолжал парить над деревней, продолжал делать свое непонятное дело. Странно, но впервые в жизни Генка был убежден на все сто, что делает что-то доброе.

Нужное и полезное для других.

Чрезвычайно важное — для себя самого.

* * *

Увы, у любых плюсиков найдутся и свои минусы. Обнаружились они и здесь. Во-первых, Генке все-таки пришлось прерывать свои полеты и разок просыпаться, чтобы вымыть ноги. Причем заставила его это сделать сердобольная Федосья Ивановна! Оказывается, каждый вечер старики мыли в тазике ноги. Такая вот у них была железная традиция. Заодно Генка почистил и зубы, хотя этого от него как раз не требовали. При этом зловредный рукомойник лил воду куда угодно, но только не на щетку, а гремел, как средних размеров барабан. Когда же Генка, в конце концов, приноровился, вода в рукомойнике закончилась. А еще в доме обнаружились часы с кукушкой — раритет, о котором Генка прежде только читал. И все бы ничего, но назойливая птаха выныривала из своего скворечника каждые полчаса, однотонно квакая и прячась обратно. «Щебет» этот парнишка слышал отлично даже во сне, отчего тотчас терял высоту и опасно снижался над заборами и зарослями крапивы.

Впрочем, поутру все это вспоминалось как забавный казус. Вставать отчаянно не хотелось, и Генка долго зевал да потягивался на скрипучем диванчике. Но встать все же пришлось, и, поднявшись, он неспешно исследовал дом. Присев, заглянул в печку — на светящиеся малиновым угли. Дед Жора, судя по отдаленным звукам, снова мастерил в своем сарайчике — гремел досками, звонко постукивал молоточком. Бабушку Гена разглядел в окне: Федосья Ивановна вовсю трудилась среди грядок, что-то там выпалывала, прореживала и сажала. Понаблюдав за ней некоторое время, подросток прогулочным шагом двинулся по избе.

На одной из стен висел знакомый иконостас с фотографиями, и Генка тотчас приблизился к нему. Надо заметить, что в доме все было старым, потемневшим и пожелтевшим, однако некоторые фотографии выделялись даже на этом тусклом фоне. У Генки появилось стойкое ощущение, что их снимали никак не меньше века назад. Окладистые бороды, степенно-строгие выражения лиц, даже позы, в которых люди стояли перед фотокамерой, — все говорило о том, что это было другое, непонятное время — с картузами и кожаными сапогами, с монетами царской чеканки и неспешным ритмом жизни.

Отыскать ослепшего на войне Митьку у него не получилось, однако, разглядывая незнакомые лица, Гена с изумлением наткнулся на собственное фото. То есть так ему поначалу показалось, и лишь спустя минуту он сообразил, что выпученными глазенками на него взирает малолетний отец. Это было так неожиданно, что паренек растерянно заморгал. Даже потрогал фотографию руками, подумал, что надо бы забрать, отсканировать и увеличить… Чуть ниже его поджидал сюрприз номер два: в кресле-качалке солидно восседал молодой дед Жора — в сияющих хромовых сапогах, с щегольской трубкой во рту. Глаза деда глядели дерзко, руки на подлокотниках лежали по-королевски. Рядом с дедом, пышнощекая и улыбчивая, стояла девушка — надо полагать, Федосья Ивановна.

Гена озадаченно поскреб макушку. В голове никак не укладывалось, что его дед с бабкой тоже были когда-то молодыми, уверенными в себе, знать не знающими о том, сколько бед и радостей им предстоит еще пережить. На одной из фоток дед и вовсе оказался старше Генки всего на год или два. Но глаза и здесь были задиристыми, улыбка — белозубой, чуть снисходительной. Оно и понятно, вся жизнь у этого безусого Жорки была еще впереди. И море по колено, и любая задача по плечу. О старости с болячками он, верно, тогда понятия не имел. И здоровьишком своим разбрасывался, как сеятель зерном…

Генке стало грустно. В самом деле, столько лет прожили и ни разу не садились за компьютер, не выходили в сеть, не играли даже в простенькие игрушки. Под старость лет и вовсе электричества лишились. Практически вернулись все в тот же убежавший век, в котором появились первые из висящих на стене фотографий.

Пройдясь из кухни в спаленку, он обратил внимание еще на одну особенность. Дом тут и там застилали вязанные из разноцветных тряпочек половики. Ходить по ним было одно удовольствие. Да и разглядывать казалось любопытным. Круглые и овальные, длинные и короткие, связанные в форме сердечек и восьмерок, коврики ни разу не повторяли друг дружку, — отличались узорами, формой и размерами. Заинтересовавшись, Генка попробовал пересчитать половики и очень скоро сбился. Но получалось все равно прилично — что-то около трех-четырех десятков.

Старенький рукомойник Генка исследовал более внимательно. Устройство оказалось остроумным и забавным. Приподняв тяжелую крышку, он ковшиком наполнил рукомойник до краев и, конечно, пролил воду себе на колени. Кое-как почистил зубы, осторожно поплескал водой на лицо. Полюбовавшись собственным носом в стоящем на полочке зеркале, обнаружил комариный укус. Как раз точнехонько между глаз, словно неведомый комар не поленился шажочками измерить дистанцию. Почесавшись, Генка показал кулак квакнувшей за спиной кукушке и взялся за полотенце.

Буйство мух под низеньким потолком ему не понравилось, и Генка немного погонял их полотенцем, даже угодил разок по лампочке. Мухи, конечно, не тараканы, но, пожалуй, стоило подумать о средствах против летунов. Подросток припомнил о человеке, попавшем в книгу рекордов Гиннеса только за то, что умудрился просидеть сколько-то там минут в стеклянном ящике с тысячей тараканов. Конечно, находились чудаки, что сидели и с тиграми, и со змеями, но тот храбрец Генку по-настоящему поразил. Уж его в такой ящик нипочем бы не засадили. Как говорится, дураков нет! Да и глупое это занятие — запираться со всякими неприятными тварями. Охота выказывать отвагу — можно преступников ловить, людей из-под лавин выцарапывать или пожары тушить. А в разные там виварии пусть лезут те, кому делать нечего…

— Гена! Выходи!

Крик доносился со стороны улицы, и, перейдя в гостиную, Генка приблизился к окну и недоуменно шевельнул бровями. За калиткой маячили знакомые фигуры. Так и есть — вчерашний детсад. Он шагнул чуть в сторону, но опоздал.

— Видим, видим! Вон ты где прячешься! — Юрашка просунул между досок уличающий палец. Гена хмыкнул. Значит, придется выходить. Да и пусть, если недолго…

* * *

Но вышло все-таки надолго. Потому что с самого утра салажатам загорелось идти в поход. Отправлялись не куда-нибудь, а смотреть «секретик», о котором проболтался вчера Юрашка.

Сам-то Гена не собирался ни в какие походы, — за глаза хватило вчерашних приключений, но отказываться было неудобно. Варя глядела доверчиво, Юрашка — преданно. Да еще голопузого Шурика с собой прихватили — того самого, что разревелся вчера на дороге. И впрямь не команда, а детский сад! Но ведь вели себя так, словно действительно собирались посвятить в космические тайны! А какой там секрет у шпингалетов? Чепуха какая-нибудь на постном масле…

Как бы то ни было, но они снова топали по дороге, и все мускулы у Генки ныли, а суставы ощутимо поскрипывали. Кроме того, приходилось тащить все ту же авоську с пряниками, бутылью молока и какой-то загадочной коробкой. Коробку сунул, конечно, Юрашка. При этом улыбнулся покровительственно, даже подмигнул. Неумело — обоими глазами. И ведь тяжеленной оказалась коробка! Да и молоко, пусть козье, легким вовсе не было. А через километр-полтора, глядя на хромающую Варю, Генка со вздохом предложил понести и голопузого Шурика. Тайно он надеялся, что девочка откажется, но Варя с радостью согласилась. Малыш двух неполных лет с охотой пересел к Генке на плечи — все равно как на коня. Даже прокричал что-то лихое и за уши ухватил. Так и получилось, что прогулка вылилась в настоящий поход — со всеми положенными мытарствами и лишениями.

Зато и Варя, наконец, решилась на откровенность. Странным было даже не то, что она доверилась Генке, а то, что рассказ ее совсем не походил на историю маленькой девочки.

— …Сначала у нас все хорошо было. Сейчас вспоминаю — прямо сказкой кажется, — Варя шагала, чуть прихрамывая, оживленно покачивая авоськой. — Папа игрушки приносил, елку на Новый Год наряжал, мама медсестрой работала, ужинали вместе, смеялись часто. А затем на шахте обвал произошел. Метан взорвался. И папа не вернулся. Их только на третий день откопали… Вот тогда и закончилась наша сказка. Мама пить начала, ее с работы уволили. На рынке торговать пробовала — тоже не получилось. Стала приводить женихов, все замуж хотела выйти. А женихи надолго не задерживались, сбегали. Мать на меня стала кричать, даже побила пару раз. Говорила, будто я мешаю ей новую жизнь начать… — голос у Вари звучал ровно. Видимо, с прошлым своим она давно свыклась. — Бабушка уже тогда приезжала из деревни, с мамой ругалась, меня к себе звала. А потом… Потом мы квартиру продали, в другой район переехали — уже в коммуналку. Там двор незнакомый, школа другая, неуютно. Как-то я домой из школы шла, и вдруг слышу крики! Детский такой голосок. Побежала, а там девчушка, еще меньше меня, — между гаражами спряталась и визжит. А к ней собака рвется. Из этих новомодных… Еще произносится непросто. Страфо…

— Стаффордширский терьер, — предположил Генка.

— Во-во! Он самый. Пасть как у акулы, весь гладенький, с черными полосами. И главное — хозяйка тут же рядом! Стоит и орет на девочку, чтоб та не визжала, представляешь? Вроде как песик ее нервничает из-за криков. И при этом удержать его никак не может. Поводок — как струна, и пес все ближе к гаражам, прямо озверел совсем. Понятно, что девочка окончательно перепугалась. Какие уж там советы! И я, дура такая, решила, что справлюсь. Ума-то не лишко, — схватила какую-то хворостину и пошла на пса.

— Храбрая! — с уважением протянул Юрашка.

— Глупая! — резко отозвалась Варя. — А глупых жизнь всегда наказывает. Пес о девочке вмиг забыл, на меня кинулся. Хворостинку мою даже не заметил, сразу в ногу вцепился. Я и сейчас помню, как кость хрустнула. Может, и хорошо, что сознание сразу потеряла. Говорят, умереть могла запросто. От потери крови.

Генке потрясенно молчал.

— Очнулась уже в больнице. Врач, стриженный такой, в очечках золотистых, все утешал — говорил: скажи спасибо, что ногу сохранить удалось.

— А что пес? — выдавил из себя Генка.

— Ничего. Мать поначалу в суд на хозяина подала, думала компенсацию получить, только ошибочка вышла. Судье объяснили, что я сама собаку палкой дразнила. Даже хворостину ту в суд принесли, а может, и не ее, побольше что-нибудь подобрали. И девочка подтвердила… В общем, на этом все и закончилось… Хирурги еще об одной операции говорили, но это же деньги — и немалые, а где их взять… — Варя вздохнула. — С тех пор дома стало совсем плохо. Нога нагнаивалась, никак не заживала. Бомжи какие-то постоянно угол снимали. Представляешь, в одной комнатке — всемером жили! Тогда-то бабушка меня и забрала к себе. Со всеми документами. Сказала, что навсегда. Привезла в Соболевку, повязки какие-то стала делать, шептать над ногой.

— Я тоже видел! — подтвердил Юрашка. — Вот так пошепчет, а потом руками водит.

— И как? Помогло?

— Ага, — Варя кивнула. — За пару недель все зажило.

— Я тоже здесь зажил, — ревниво встрял Юрашка.

— А у тебя-то что болело?

— Дак все же! Голова, ноги, руки, рот, нос… — Юрашка задумался, припоминая другие части тела. — Брови болели, глаза, ногти.

— Ногти?

— Ну, не все. Только на ногах…

Варя прыснула смехом. Гена тоже заставил себя улыбнуться. Картинка с терьером, перегрызающим кость, по-прежнему стояла перед глазами.

— Чего вы! Я правду говорю, — Юрашка важно поглядел на прорисованный Генкой циферблат. — Кстати, время уже два часа!

— Да что ты говоришь!

— Ага, я руку специально не мыл. Ну… Чтобы время не смыть.

— Разумно, — согласился Генка. — Только что-то не движутся у тебя стрелки. Может, поломались?

— Не-е… Просто они медленно идут.

— В год по секунде?

Юрашка серьезно кивнул.

— Это специальное время. Великанское. Они делают шаг, а мы — двадцать. Потому что мы как букашки для них. А если взять время у муравьев, то все будет совсем наоборот.

Генка удивленно посмотрел в глаза мальчугану.

— Слушай, Варь! Да он ведь у тебя Эйнштейн! Уже сейчас все про относительность понимает!

— Это верно, он такой, — Варя кивнула. — С ним вообще хорошо. Может, он меня и вылечил, кстати. Без него тоска бы загрызла. А так — посмеешься, подурачишься, и на душе легче.

— Часто вы смеетесь?

— Да каждый день раз по десять…

Путь им пересекла речка, и путники остановились.

— Мост ветхий, так что перейдем в брод, — решила Варя.

— А тут не глубоко? — Генка в сомнении глянул на глинистые воды речушки.

— Ерунда! Мы здесь уже проходили.

— Сто раз, — подтвердил Юрашка и тут же поинтересовался: — А раков с акулами не видно? Вдруг появились?

— Не появились, — успокоила Варя. — И дно песчаное, не споткнетесь.

Она первая вошла в воду, Юрашка отважно побрел за ней.

— Видите, мне всего по колено.

— А мне по пояс! — взвизгнул Юрашка. Вторя дружку, пискнул на Генкиной шее и маленький Шурка. На всякий случай Гена придержал его за спину. Вообще вел себя малыш на удивление спокойно. Если бы не стиснутые пальчонками уши, о нем можно было бы даже забыть.

Уже на берегу Варя насмешливо оглядела Генку.

— Как же ты не выучился до сих пор плавать?

— Почему! Я умею плавать, — обиделся Генка. — Просто растерялся.

— Или, может, его акула схватила, — заступился Юрашка. — Там же в пруду живет одна! Ты сама говорила.

— Ага, говорила. Чтобы вы туда не совались, — Варя пожала плечами. — А как их еще напугаешь?

— Логично, — согласился Генка. — Долго еще топать?

— Уже устал?

— Я о мальцах беспокоюсь. Опять же гроза может повториться. Куда тут спрячешься?

— Ничего, спрячемся… Варя неопределенно махнула рукой. — А в общем, уже пришли. Скоро перекресток, а за ним и ворота.

— Ворота? — удивился Генка. — В страну секретов?

— Вроде того…

* * *

Вместо забора справа и слева Генка разглядел столбики с колючей проволокой. Прямо перед ним высились массивные ворота — само собой, ржавые в дым, с выпуклыми, непонятно как уцелевшими звездами. Кое-где на металле угадывались чешуйки былой краски, но время основательно погрызло преграду. Нижние углы ворот светились прорехами, напоминали ветхую одежонку. Да и стреляли в ворота множество раз — и дробью, и пулями. Кто, когда и по какому поводу — этого было уже не узнать. Может, кто баловался от скуки, а может, даже мстил за что-то. Хотя чем ворота-то виноваты?

— Нам туда! — отважно кивнул Юрашка. — Там секрет.

— А охраны точно нет?

— He-а. Мы же там были. Сто тысяч раз…

Створки ворот были чуть разведены, и команда без труда просочилась на запретную территорию. Шагать оказалось недалеко. Уже минут через пять они наткнулись на старую парашютную вышку, обогнув которую, остановились.

— Ну что? — спросил Генка.

— А ты не видишь?

— Что я должен видеть?

— Ну, ты же должен же! Сам почувствовать! — заволновался Юрашка. — Обязательно сам!

— Чувствую! — заблажил Генка и, подпрыгнув на месте, поднял над собой Шурика. Тот словно маленький китенок пускал фонтанчик. Этот самый фонтанчик и имел в виду Генка.

— Надо же, всю спину обмочил… Чего вы ржете!

Варя с Юрашкой и впрямь хохотали. Глядя на них, Шурик тоже гыгыкнул. При этом он продолжал пускать крутую струю. Генка осторожно поставил его в траву, стянул с себя футболку, попытался отжать.

— Ничего, — утешила Варя, — в старину мочой младенцев все болезни лечили.

— А Генка же тоже болеет! Худизной! — подхватил Юрашка. — А теперь вылечится и станет толстым.

— Ага, спасибо за пожелание… — Генка расправил футболку, с гримасой осмотрел. — Да уж, картинка!..

Между тем дерзкий Шурик, прекратив свое занятие тут же шагнул в крапиву. Варя, метнувшись, едва успела подхватить пузана.

— И трусы ему смени, — хозяйственно подсказал Юрашка. — В мокром вредно.

— Ага, — фыркнул Гена, — мне, значит, полезно, а ему вредно?

— Ты просохнешь.

— Да уж… — Генка покрутил затекшей шеей. — А чего это здесь деревья такие?

— Заметил, наконец.

— Екалэмэнэ! — Генка обмер. — Кто ж их так!

— Да сами такие растут. Я же говорила. Это еще не самые страшные, есть тут и похуже…

Забыв о мокрой футболке, Генка шагом первопроходца двинулся вперед. Из-за густых зарослей рассмотреть деревья было непросто, но и того, что он видел, хватало за глаза. Кажется, это были обычные клены, но то, что приключилось у них со стволами, не поддавалось никакому объяснению. Деревце слева волнами змеилось в метре над землей, напоминая плывущего по воде удава. При этом ветки топорщились на стволе, словно иглы дикобраза, и только листья и кисточки семян были самыми нормальными, привычными. Деревце справа росло вверх, но при одном взгляде на него приходила мысль о гигантском штопоре. Неровными спиралями клен ввинчивался в землю, наверху же заканчивался безобразной култышкой.

— А за тем холмом растут орхидеи…

Раздвигая заросли иван-чая и зверобоя, они обогнули холм и оказались в настоящем царстве цветов.

— Красота! — крикнул Юрашка. Варя тоже широко улыбнулась. Шурик же звонко чихнул и потянулся руками к ближайшему цветку.

— Тебе нравится?

Генка пораженно кивнул.

Цветы были действительно необычные — желтые, с крапчатым рисунком, с бутонами, напоминающими голову хамелеона, — некоторые размером с добрый апельсин, а то и побольше.

— И сорт какой-то неизвестный. Я сначала думала — тюльпаны или гладиолусы, а они как развернули лепестки, мы так и ахнули.

— Ахнуть тут точно можно, — Генка заглянул в ближайший бутон, и ему почудилось, что он заглядывает в пасть львенка. Вроде никаких зубов, всего лишь тычинки с пестиком, а чувство неприятное. И не объяснить даже — от чего это…

— Я пробовала смотреть в справочнике, — продолжала рассказывать Варя, — но он такой старый, — ничего похожего не нашла. Разве что стапелию. Она тоже огромная. Правда, стебля у нее нет, а здесь вон какой большущий. И шипы, как у розовых кустов.

Шурик все же умудрился сорвать один из цветков, ткнулся в сердцевину лицом. И снова чихнул. Как показалось Генке — уже не столь весело. Гигантский бутон выпал из его ручонок, перевернувшись в воздухе, парашютиком опустился на землю.

— Та-ак… — протянул Генка. — А где у нас пчелы?

— Пчелы? Причем тут пчелы?

— А ты сама подумай. Цветы есть, а пчел нет. Разве не странно?

— И правда! — Варя растерянно закрутила головой. — Что-то не вижу.

— И бабочек нет.

— Верно! Про бабочек мы тоже заметили! Еще в самый первый раз. Их ведь и тогда не было, правда, Юраш? Ни бабочек, ни пчел.

— Так это же хорошо! Зачем нам пчелы? — Юрашка нахмурился. — Пчелы кусаются.

— Не кусаются, а жалят.

— Все равно!

— Та-ак… — снова протянул Генка. Недоброе предчувствие стремительно перерастало в уверенность. — А ну-ка ноги в руки — и полный назад!

— Почему?

— Не знаю, но лучше не рисковать…

Шурик чихнул в третий раз и расплакался. Генка поднял его на руки, снова усадил на шею. Все трое зашагали обратно к воротам. Только Юрашка то и дело оборачивался. Малец что-то порывался спросить, но сдерживал себя. А вот двухлетний Шурик не сдерживался. Теперь он чихал безостановочно. И продолжал громко плакать.

* * *

Некоторое время спустя они снова сидели у воды. Но не на пруду, а на речке Ляме, что протекала неподалеку от запруды. Варя вывела их точно к перекатам, где река брала разгон и затевала свой маленький слалом меж каменных светлых затылков. Переходили речку, конечно, не здесь, а чуть ниже, где становилось совсем мелко, и река, наигравшись, теряла скорость и разливалась особенно широко.

— Здесь мы обычно и купаемся, — Варя забрала у Генки маленького Шурика, усадила на землю.

— А я думал, в пруду.

— В пруду только взрослые плавают. Здесь безопаснее.

— Ничего себе безопаснее! — Генка указал на комбайн, что наполовину выглядывал из реки шагах в тридцати от них.

— У-у, этого добра здесь на каждом шагу, — отмахнулась Варя. — В полях коленвалы валяются, какие-то оси, шестеренки. И здесь у реки техники хватает…

Этим сообщением она Генку заинтересовала. Пока компания устраивалась на уютной, притаившейся меж речкой и прудом поляне, он не поленился облазить ближайшие окрестности. При этом наткнулся на пару ржавых агрегатов неизвестного значения, а возле древней осыпавшейся плотины, с которой и брал начало деревенский пруд, обнаружил целое кладбище старой техники. Самое удивительное, что среди разномастного хлама отыскался остов самого настоящего БТР. Само собой, без вооружения, зато с камуфляжной расцветкой и потускневшей звездой на боку. Генка на это только покачал головой. Технику здесь, должно быть, бросали по устоявшейся традиции. Все равно как монетку в море. На прощание…

Когда он вернулся, Варя успела расстелить скатерку, и тут же поблизости Юрашка аккуратно раскладывал веточки, травинки и листики. Это был у него «как бы костер» из «как бы дров». Горка получалась весьма приличной, да и колдовал малыш вокруг мифического костра абсолютно по-настоящему — вовсю раздувал щеки, щурил глаза и пшикал губами, изображая чирканье спичек.

— Вот это да! Разгорается! — он пошевелил ладонями над веточками. — И жгет-то как, жгет! Прямо силов нету!

— Надо говорить не силов, а сил, и не жгет, а жжет, — с родительской интонацией поправила Варя. Покосившись на Генку, добавила: — А я думала, ты цветов принесешь. Чтобы стол украсить.

— По-моему, цветов нам уже хватило.

— Значит, орхидеи тебе не понравились?

— Дело не в них, — Генка пожал плечами, — мне место не понравилось. Сама же видела: пчел нет, бабочек тоже, — значит, что-то там не то. И Шурка опять же расчихался.

Юрашка живо пересел от «костра» к Шурику, рассмотрев лицо малыша, услужливо поддакнул:

— У него все еще глаза красные.

— Может, оттого, что ревел?

— От слез глаза по-другому краснеют.

— Много ты понимаешь! — буркнула Варя. За свои орхидеи она, похоже, немного обиделась. Оно и понятно, хотела удивить, а вышло неудачно.

— Значит, это аллергия, — сделал вывод Генка. — Вдохнул пыльцу, и пошло-поехало.

— От обычного цветка?

— Ага. Тем более что обычными те цветы не назовешь. Огромные, шипастые, в самом деле, орхидеи какие-то… — Генка попытался припомнить все, что читал об аллергии. — Сейчас аллергия — болезнь века. В Японии болеют, в Европе, в Америке — везде! Аллергенов-то — пропасть.

— Откуда же они взялись?

— Таков человеческий прогресс. Дальше в лес, больше дров…

— Каких еще дров? — Юрашка тревожно оглянулся на свой «костер».

— Фигуральных. Природу-то год от года травим. Чего в нее только ни сбрасывают — свинец, ртуть, органику. Заводы с автомобилями дымят, в реки кислоту с ядами сливают, еще и воевать успевают, нефтезаводы жгут.

— Но здесь-то вроде никто не воюет?

— Здесь нет, — согласился Генка. — Но это сегодня. А раньше — кто его знает. Раз звезды на воротах, значит, стояла какая-нибудь воинская часть. Или полигон размещался.

— А что такое полигон? — спросил Юрашка.

— Полигон — это место, где испытывают какие-нибудь технические новинки. Гражданскую технику, скажем, или оружие, — Генка подумал о брошенном БТРе. — Надо бы как-то оглядеть тот холм. Который рядом с вышкой. Больно уж странно он выглядел.

— Что в нем странного?

— Ну как же! Воинская часть, вокруг все ровненько, и вдруг такой горб!

— Но там вроде трава.

— Трава, где хочешь, вырастет. А вот что под ней? Может, какие-нибудь пестициды или что похуже? Потому и нет ни одной пчелы. Насекомые — они всегда такие вещи чувствуют.

— Они что, умные?

— Они — чувствительные, — Генка ожесточенно потер нос. — У орлов — зрение, у собак — нюх, и у насекомых что-то подобное. Всякую такую пакость за версту чуют.

— А здесь пчелки летают, — доложил Юрашка. — И бабочку вон вижу. Даже трех!

— Ага, и слепни есть. — Генка припечатал на колене здоровенного овода. — Значит, место и впрямь хорошее, кусачее.

— Можно смело устраивать пикник!

— С чего начнем? С зефира?

Тон у Юрашки был провокационный, но Генка сделал вид, что ничего не замечает.

— Давай попробуем. Сто лет не ел зефира… — он принял у Юрашки коробку с глазированными кругляшами на боках, заглянул внутрь.

— Хмм… Что-то странное.

— А это и есть зефир. Наш деревенский! — Варя с Юрашкой, переглянувшись, брызнули смехом.

Генка вытащил пластиковый поддон и громко хмыкнул. В фигурных гнездышках уютно разместились аккуратные картофелины.

— Вареные в мундире! — торжественно объявил Юрашка. — Объедение!

— И куда полезнее моих пряников, — согласился Генка. Только сейчас он заметил, что коробка старенькая, и заклеивали ее явно не впервые.

— Мы каждый раз так делаем, — подтвердил его догадку Юрашка. — Варим, раскладываем — и будто торт! Понарошку, но все равно как праздник, правда?

— Еще бы не праздник! — Генка выудил кулек с пряниками.

— Ура-а! — подскочив на месте, Юрашка принялся вытанцовывать джигу. Глазея на него, перестал хныкать и Шурик.

На расстеленной скатерти тут же выставили молоко, высыпали пряники. Поддон с картофелинами в качестве главного блюда выдвинули на середину, рядом небольшой поленницей сложили стрелки зеленого лука, стручки гороха.

— Соль! Соль забыли! — спохватилась Варя.

— Ничего. И так вкусно, — Юрашка первым схватил пряник, не выпуская его из рук, принялся чистить картошку — зубами сдирал кожуру, сплевывал себе на колени.

— Не спеши и не мусори.

— Я потом же приберу же.

— Знаю, как ты прибираешь. Жежекалка… — Варя придвинула Шурика ближе, напоила молоком.

— Ты с ним не очень-то, — пробубнил Юрашка с набитым ртом. — А то будет фонтан номер два.

— Не будет, он нам скажет.

— Мама, — неожиданно протянул Шурик, и все замолчали. — Мама…

В отличие от басовитого Юрашки голосок у него был тоненький, потому и слово прозвучала как-то по-особенному. Генка даже жевать перестал, а у Вари глаза тут же повлажнели.

— Ну, вот и успокоился, солнышко. Молодец! Хватит уже чихать, кушай…

— А глаза все равно красные, — ревниво заметил Юрашка. — И из носа течет. Я же вижу же.

— Лучше жуй как следует.

— Я и так жую! Прямо как жук…

— Юморист. — Одобрил Генка. — Интересно, кем ты станешь, когда вырастешь? Неужели и впрямь Ломоносовым?

— Да не-е, я матросом хочу.

— А почему не капитаном?

— Капитанами все хотят, а кто пойдет в матросы?

— Логично.

С пряником в руке Юрашка бдительно обошел место пикника, снова погрелся у своего «костра».

— Я вот боюсь, вдруг злыдни опять прибегут? — признался он. — Как вчера. И снова нам все испортят.

— Сегодня мы вооружены, — снисходительно сказал Генка, — так что можешь не бояться.

— У тебя что, пистолет?

— Вроде того…

— Покажи! — загорелся Юрашка.

— Только издалека, договорились? Вещь опасная, не для детей… — с некоторой торжественностью Генка извлек со дна сумки электрошокер.

— Ух ты! Это что такое? Граната? — Юрашка все-таки потянулся руками.

— Спокуха, матрос! Это электрошокер. Называется «Скат», разряд — восемьдесят киловольт, так что любого оглоеда приведет в чувство. Жаль, вчера у нас этой штуковины не было.

— Да уж, жаль… — Юрашка глядел на шокер с восторгом, Варя — с испугом.

От демонстрации можно было и воздержаться, но соблазн был велик, и Генкин палец нажал клавишу. Раздался треск, и электрическая дуга на мгновение соединила металлические рожки. Все трое вздрогнули, и Юрашка немедленно завизжал.

— Здоровски!

— Что, матрос, в штаны натрёс?

— Круто! — Юрашка показал два больших пальцах. — Я прямо испугался. Мне дашь попробовать?

— Извини, матрос, шокер — не игрушка. Для детей почти смертельно.

— Тогда еще разок покажи! Ну, разочек же!

Генка поднял шокер повыше и еще раз выдал разряд. Искристая дуга получилась более тонкая. Аккумуляторы явно нуждались в подзарядке.

— И ты что… — Варя кивнула на шокер, — пробовал это уже на людях?

— Как тебе сказать… — Генка хотел было прихвастнуть и даже раскрыл рот, но в последнюю секунду смутился. Врать он умел и иногда проделывал это мастерски, однако с Варей подобные разговоры казались неуместными. Может, из-за ее возраста, а может, из-за глаз. Очень уж доверчиво глядела она на Генку. К подобному отношению он просто не привык. В городе все было по-другому. Все обманывали всех. Стоило на минуту расслабиться, и продавцы всучивали негодный товар, сайтовики вешали лапшу на уши, вчерашние союзники, вроде того же Окулиста, не колеблясь сдавали тебя врагам. Даже давние приятели при всяком удобном случае норовили словчить, урвать за твоей спиной получше и побольше. Отец по этому поводу тоже переживал, говорил, что капитализм ломает дружбу. Мать называла его инфантилом и консерватором…

Снова взглянув на Варю, Гена покачал головой.

— Не доводилось. Пару раз пугал, на этом все и заканчивалось.

— Но оружие все равно здоровское! — ободрил его Юрашка.

— Ага. Главное, не требуется никаких лицензий. Нормальное средство самообороны…

* * *

Они запивали картошку молоком, хрумкали пряниками и болтали о пустяках. То есть с пустяков Генка начал, а потом само собой получилось так, что он принялся рассказывать о главном своем увлечении — о коллекции мертвых поселений: о покинутых людьми городах, о заводиках и деревнях, волею обстоятельств оказавшихся под толщей вод и селевых сходов. Именно в такие места отправлялись самостийные экспедиции поисковиков. Диггеры спускались под землю, дайверы ныряли на дно, сталкерготты бродили по лесам и забытым узкоколейкам, проверяя старые потрепанные карты. Нередко находили что-нибудь ценное, а снятые кадры Генка помогал сбывать за границу.

— А почему за границу? — поинтересовалась Варя.

— Такой уж мой бизнес, надо же на что-то жить. А за границей больше настоящих коллекционеров. У нас — снобы, и обманывают на каждом шагу.

— За границей — это далеко? — спросил Юрашка.

— Не близко.

— Даже дальше горизонта?

— Еще как дальше.

Юрашка испуганно зажмурился и снова распахнул глазенки. Должно быть, честно попытался представить себе такую далекую даль и не мог.

— Как же туда люди ездят?

— По-разному. Кто — на машинах с самолетами, а кто — на кораблях, — Генка вздохнул. — Вот и экспедициям нужно туда как-то добираться, а это деньги — и порой немалые.

— Ты тоже ездишь в экспедиции? — с трепетом поинтересовался Юрашка.

— Да нет, сам, конечно, не езжу. Но тоже участвую. В качестве спонсора.

— А что такое спонсор? — немедленно спросил Юрашка.

— Видишь ли… Экспедицию на голом месте не организуешь. Нужны база, цель, средства. Конечно, в основном в таких командах энтузиасты с романтиками, но даже энтузиастам требуется оборудование, аппаратура, продукты…

— Пряники с молоком, — задумчиво протянул Юрашка.

— Верно, — кивнул Генка. — Пряники с молоком, тушенка, сгущенка… Вот я и помогаю им. Если, скажем, диггеры в поход собираются, я передаю им перечень заказов. Когда могу, помогаю с картами. Ищу полезную информацию в «нете».

— Ничего не понимаю, — честно помотала головой Варя.

— Видишь ли… — Генка решил объяснить попроще. — Скажем, диггеры — это те, что бродят под землей. Значит, требуется своя специфическая экипировка…

— А почему под землей? Потому что там клады? — проявил догадливость Юрашка.

— Верно, замуровки, клады, бункеры, штольни, воровские скрады. Да много чего можно обнаружить. Монеты древние, документы, посуду прошлых столетий. У антикваров сейчас все ценится… — Генка почесал нос. — Вот недавно ребята из Питера целую стопку касок нашли. Проверили — оказалось, наши, уральские! В войну-то Мотовилихинский завод в Лысьву перевели, а это здесь совсем рядышком. Вот и клепали на Урале каски для наших солдатиков. И были, по слухам, покрепче эсэсовских.

— И куда их потом дели?

— Половину — коллекционерам загнали, половину — в музеи местные. В музеи, понятно, даром. Поисковики — они ведь тоже по-своему патриоты. Есть, конечно, такие, что только ради наживы вниз шныряют, но многим история на самом деле интересна.

— Какая же под землей история? — удивился Юрашка.

— Именно там настоящая история и скрывается. Не все ведь в книгах прописано. Археологи, палеонтологи — все раскопками занимаются. Вот и диггеры — из того же племени. Находят тайные лазы — и вперед. Впечатлений по горлышко, а опасностей еще больше. Бывает, что метров на семьдесят вниз спускаются, а то и глубже.

— Неужели такие тоннели бывают?

— А вы как думали! В городах подревнее — вроде Лондона, Мехико или Киева — всегда многоярусные системы. То есть, значит, подвал, а под ним еще один — и еще. И так — в несколько подземных этажей! Так что одной лопатой с сапожками не обойдешься. Нужны костюмы химзащиты, фонари, шлемы, аккумуляторы. Плюс взрывчатка, съемочная аппаратура, газовые датчики. А хуже всего, что в подземных условиях все это быстро выходит из строя.

— Почему?

— Потому что влажность, микробы, грязь и прочий форс-мажор.

— Форс-мажор — это что?

— Разное… — Генка вздохнул. — Например, проволока ржавая кожу поранит, обвал какой-нибудь приключится или чужаки нападут. Значит, нужны средства защиты, страховка, связь и обязательно какие-нибудь лекарства. Там ведь даже пустяковые царапины опасны.

Юрашка невольно покосился на свои истерзанные ноги.

— Почему опасны?

— Потому что подземные бактерии в десятки раз агрессивнее наземных. А то еще и ретровирус какой попадется. Организм с такими не справляется, и если ничего под рукой нет, запросто можно гангрену подцепить, — Генка отмахнулся от настырного комара. — У дайверов тоже свои траты. Акваланги, компрессоры, топливо с гидрокостюмами. Плюс та же система страховки. Но этого мало, еще ведь нужно отыскать затопленный город.

— А это сложно? — пискнул Юрашка.

— Конечно. Их ведь на карты не наносят. Наоборот стараются забыть и вычеркнуть.

— Забыть? Почему забыть?

— Потому что фамилия у тебя Почемучкин, — фыркнул Генка.

— Нет, я же правду же! — обиделся Юрашка. — Почему о них забывают?

— Может, потому что стыдно… — Генка задумался. — Все равно ведь, наверное, понимают: любой город и любая деревня — это чья-то родина, сотни человеческих судеб. А возведут какую-нибудь плотину, поднимут уровень воды метров на двадцать, и конец. Равнины, леса, окрестные поселения — все тонет.

— А люди как же?

— Людей вроде бы предупреждают. Иногда пытаются насильно выселять, только что толку? Многие так и не уходят, остаются. В городе Мологе, говорят, полторы сотни людей потонуло. А в Цимлянском водохранилище и того больше.

— Как же такое могло быть? — изумилась Варя.

— Да так, — Генка осторожно поднял перед лицом руку. На запястье сидел очередной овод. — Вот он сосет у меня кровь, но больно только мне. А всем остальным по барабану. Потому что солнышко — вон оно над головой. А сердце значительно левее. Его еще почувствовать надо, услышать…

— И вовсе даже нет! — Варя сердито махнула рукой, заставляя овода взлететь с Генкиной руки. — Зря ты так про людей говоришь.

— Я не про всех, — подросток мрачно усмехнулся. — Я про большинство. Есть, конечно, хорошие люди. Как вы, например, как бабушка Феня, да только таких обычно не слышат. Потому и города с деревнями продолжают затапливать. И мучить друг дружку.

— Но почему? — в десятый раз вопросил Юрашка.

— Не знаю… — Генка обнял свои колени, задумчиво поглядел в небо. Высоко-высоко над землей скользил серебристый самолетик. Точно скальпель он пластал небо, оставляя за собой белесый неровный шов.

— Я вообще о мучениях всякое уже передумал. В том смысле, что нужны они нам или нет. Мученики — они ведь тоже разные бывают. Вот Иисус, скажем, — взял и погиб на кресте. Показал всему человечеству пример. Собой пожертвовал, заставил задуматься. Значит, и впрямь был смысл погибать. А вот про Муция Сцеволу, который руку в огонь сунул, уже не понимаю. Его ведь в лагере этрусков застукали. Он ночью туда проник, чтобы царя чужого зарезать. Проще говоря, киллером был, а его героем сделали, в мученики записали, — Генка пожал плечами. — Или взять того же легионера, что лисенка за пазуху сунул и терпел до последнего. Тоже якобы герой. Потому что умер в строю. А зачем? Для чего? Если уж терпеть, то нужно чтобы толк был. Чтобы людям помочь или той же природе.

— А то ведь жалко же, — поддакнул Юрашка.

— Жалко, — согласился Генка.

— Какой ты все-таки умный, — вздохнула Варя. — Про сердце так хорошо сказал. Которое чуть левее солнышка…

Генка невольно расплылся. Не бог весть какая похвала, да еще в устах десятилетней девочки, но было все равно приятно.

— Не такой уж и умный, — пробормотал он. — Вон чуть не утонул вчера…

— Если хочешь, могу научить тебя плавать, — тут же предложила Варя.

— Меня?

— Ну да.

— А я? Я тоже хочу научиться! — возмутился Юрашка.

— И тебя буду учить. Если обещаешь слушаться. Ну как? — Варя взглянула на Генку. — Согласен?

— Ну… Я вообще-то умею немножко.

— Немножко — не считается. На воде — как под землей: либо да, либо нет.

Генка хотел было фыркнуть, но вовремя припомнил про Вариного отца, погибшего в шахте. Девочка и впрямь знала, о чем говорила. И про диггеров он ей зря, наверное, рассказал.

— Так ты согласен?

С некоторой неохотой он кивнул.

— Вот и хорошо! С завтрашнего дня и начнем! На пруду глубоко, а здесь, на речке, — в самый раз.

— Ура! — закричал Юрашка и, конечно, снова принялся выплясывать что-то из дикарского репертуара. Глядя на него все рассмеялись. Даже маленький Шурик — и тот пустил радостную слюну и на минуту позабыл о своих краснющих глазах.

* * *

К гудению ног он начинал уже привыкать, но теперь, похоже, должны были заболеть и спина с руками. Дед Жора по-прежнему маялся поясницей, вот бабушка Феня и попросила принести воды. Успокоив ее, Гена отважно взялся за коромысло.

Отважно-то отважно, но всей его отваги хватило лишь на первые несколько шагов от колодца.

Екалэмэнэ!.. Он и подумать не мог, что эти ведрища окажутся такими тяжелыми! То есть одно ведро он как-то уже поднимал, но сегодня плечо подростка плющило похожее на древний лук коромысло, и сразу два ведра гнули и сгибали городского жителя, стремясь по пояс вдавить в землю, переломить позвоночник и вытолкнуть из грудной клетки сердце. Дорога, которая пять минут назад казалась такой короткой, превратилась в нечто непреодолимое. В висках настукивали звонкие молоточки, руки и плечи от напряжения дрожали. Качаясь, как пьяный, Генка семенящими шагами двигался по дощечкам. Само собой, из ведер вовсю плескала вода — на землю, на крапиву с подорожником, но главным образом на штанины. Хорошо хоть начинало смеркаться, и Генка надеялся, что позора его никто не увидит. Однако увидели.

— Эй, городской, не переломись!

Повернуть голову он не сумел бы при все желании, но по голосу все же узнал насмешницу. Та самая конопатая девчонка, что развешивала белье.

— Помогла бы лучше, — просипел он.

— А пойдешь со мной погулять?

Генка остановился. Даже в городе девчонки так в лоб парней не штурмуют. На миг он даже забыл про чертово коромысло.

— За два ведра?

— А сколько бы ты хотел?

— Ну, я не знаю… Там у нас всего полбочки.

— Значит, четырех ведер хватит. Ставь давай, а то и впрямь переломишься.

Словно штангист, Генка приподнял над собой коромысло, осторожно поставил ведра на землю. Оглянувшись, наконец-то разглядел собеседницу.

— Как вы их только носите! — он утер взмокший лоб.

— Да так и носим. Что нам еще остается?

— А водонапорная башня?

— Хватился! Она уж лет десять заколоченной стоит. Как пилорама сгорела, так и водонапорку закрыли. Насос там сломался или что другое.

— Можно ведь, наверное, починить.

— Да кто починит-то? Ты, что ли? — девчонка подошла ближе, легко подняла коромысло, удобно пристроила на плече. Генка даже залюбовался.

— Тебя как звать?

— Катюха. А тебя?

— Меня Гена. А почему Катюха?

— А как еще?

— Ну… Можно Катей. Или Екатериной.

— Екатериной буду, когда состарюсь. А пока — лучше Катюхой, — новая знакомая блеснула озорным глазом. — Ты, говорят, воспитателем у нашей малышни заделался?

— Скорее — вожатым.

— Давай, давай! А то некому сопли-то им подтирать.

— Чего там подтирать, — вполне самостоятельные ребята! Шурка, конечно, малец еще, но Юрашка очень даже смышленый.

— Ага. Только не забрали почему-то твоего смышленого в город! Взяли и старикам скинули.

Генка промолчал. Голос Катюхи звучал весело, а вот интонации ее парнишке не понравились.

— Хочешь не хочешь, а детдомовские — они все дефектные. Потому и забирают только самых-самых. А Юрашка еще и под себя мочится.

— Как это?

— А, так тебе еще не рассказывали? Почитай, каждую ночь — лужа. Кому такой нужен?.. — Катюха остановилась. — Все, пришли, что ли. Отворяй калитку.

— Знаешь что, а ставь-ка ты прямо здесь, — внезапно предложил Генка. — Я сам донесу.

— Перед стариками хочешь покрасоваться?

— Само собой.

— А чего голосок тусклый? Или гулять раздумал?

Генка не стал мудрить.

— Да чего-то расхотелось.

— Что, городские, небось, лучше глянутся? — Катюха посмотрела с вызовом, и в глубине девчоночьих глаз блеснула сердитая водица. Темная, обещающая нешуточный шторм.

— Не в этом дело, — Генка изобразил улыбку. — Только больно уж ты говорливая.

— Так все равно же радио нет! — она с готовностью рассмеялась. — Разве что Степчик магнитофон свой иногда включит, так и тот сейчас поломал. Носится, как носорог, вот и крушит все что ни попадя.

— Видел я этого носорога…

— Во-во! Ты один раз видел, а я каждый день вижу, и до сих пор удивляюсь, что живая.

Зубки у Катюхи были ровные и белые, улыбка ей явно шла. Генка покосился на девочку с удивлением. Странно в ней все это сочеталось — грубоватая прямота, сердитые нотки, готовность к веселью.

— Ладно, если хочешь, погуляем, — решил он. — Только уж я сам все дотаскаю. А потом на улицу выйду.

— Смотри, не забудь!

— Не забуду.

— И не переломись раньше времени, — она снова рассмеялась…

На ошибках учатся, и больше Генка не геройствовал. Таскал по одному ведру, шагал аккуратно и часто менял руки. Потому и выплескивал уже меньше трети. Конечно, не подвиг Геракла, но, по крайней мере, остался живой. А еще через полчаса с щебечущей Катюхой они разгуливали по задворкам Соболевки.

— Скучно здесь. Мухи — и те сонные.

— Да уж, не Лас-Вегас.

— Это что — за границей?

— Ага, есть такой городок.

— Ты там был?

— Проездом. Жарко только, не для меня.

— А в Москву ездил?

— Зачем ездить — летаю. Чуть ли не каждый месяц.

— Ничего себе! И Кремль видел?

— Чего его видеть, я там работаю.

— Ты?!

— Ага. Я же компьютерщик, консультантом работаю.

— У президента?

— Ну, не у самого, конечно, но заместителям помогаю.

— Да врешь ты все!

— Чего мне врать, — Генка вынул сотовый, неспешно раскрыл, вывел на зеленоватый дисплей игру с загадочными цифрами, включил гимн России. — Видала? Если бы у вас тут зона покрытия работала, набрал бы номер в любой момент.

— И чего?

— Ничего. Ассистенты подняли бы трубку, поболтали бы о том о сем.

Катюха фыркнула.

— Да зачем ты им нужен такой?

— А я не такой! — возразил Генка. — Я особенный. И потом нас в хакерской команде много. Считай, сборная страны! — Генка с солидностью спрятал телефон. — Конечно, я там не главный, чего уж врать, но тоже на счету.

— А что делаете?

— Собираемся все вместе разрабатываем программы взлома. Про Пентагон слышала?

Катюха неуверенно кивнул.

— Это тоже в Америке, чуть правее Лас-Вегаса. В общем, они из этого Пентагона наши секреты качают, а мы, понятно, у них.

— Так некрасиво же! Все равно как в щелку подглядывать.

Генка развеселился.

— Само собой, но это ж разведка! А без разведки ни одна страна в мире не живет.

— И что в этой твоей разведке — одни дети?

— Почему, взрослых тоже хватает. Но, у детей мозги гибкие — с компьютерами легче управляются. Ты видела, как разговаривают взрослые?

— Ну?

— Каждый день об одном и том же. Футбол, политика, цены на продукты. Замкнутый круг, водоворот. И песни одни и те же поют, и рисовать не умеют.

— Зачем им рисовать?

— Чудачка! Это тест такой. Психологи давно обнаружили, что взрослые рисуют, как десятилетние дети. Потому что именно в этом возрасте останавливается развитие пальцевой моторики. А позже — лет в двадцать — и мозги костенеть начинают.

— Не у всех же!

— Само собой. Исключений тоже хватает, но у большинства головы деревенеют, и все новое до них просто не доходит.

— Это точно! — Катюха рассмеялась.

— Ну вот, — Генка продолжал молоть языком. — А у детей новое каждый день, усвоение — стопроцентное, и на еду с футболом начихать. Кроме того, это особая форма секретности. Кремлевское ноу-хау! На детей-то никто не подумает, верно?

— Верно, я на тебя тоже никогда бы не подумала, — согласилась Катюха. — А к нам-то чего приехал? Тоже разведывать?

— Не разведывать, а развеяться. Отдохнуть, сил набраться. Знаешь, как за компьютером устаешь, — голова пухнет! А здесь воздух, река, — красотища.

— Какая там красотища! Я же говорю — скука. На всю деревню — три коровы и семь коз. Даже маленького стада не набирается! Продукты из Заволочья возим, за обновкой в Новоспасское мотаемся. Я вот свое платьице тоже там купила.

— Ничего, симпатичное, — одобрил Генка.

— И косметику там доставала.

— Богатое село!

— Ага. Я, может, и работать туда устроюсь. Уборщицей или еще кем. В разведчицы-то, небось, не возьмут… — Катюха томно поморгала крашенными ресницами. Низкое солнце подыграло ей, блеснув из-за туч розовым прищуром, и только сейчас Генка рассмотрел, что его спутница основательно поработала над своим личиком. Румянец успела навести, веснушки припудрила. А уж губы прорисовала с такой тщательностью, что могли позавидовать все куклы из детского магазина.

Генка ощутил даже некоторую неловкость.

— Думала, там бусы купить, да дорого. Перламутровые такие, на жемчуг похожие. Мне бы подошли.

— Наверное… — рассеянно отозвался Генка. — Слушай, а в Новоспасском мобильники работают?

— Это телефоны, что ли?

— Ага, такие же, как у меня.

— Откуда мне знать? У меня телефона сроду не было.

— Но должны ведь там люди как-то звонить.

— Ну… Там почта есть. На ней и телефонный разговор можно заказать.

— Жуть!

— Не говори, — Катюха манерно вздохнула. — Тут ведь у нас ничегошеньки нет, — ни магазинов, ни работы. Ни ухаживать никто не умеет, ни целоваться.

Тема Генке не понравилась.

— Зато, наверное, звезды красивые, — возразил он. — У нас-то в городе облака, смог. А я всегда хотел какой-нибудь телескоп купить — «Алькор» или «Мицар». Сейчас и другая оптика появилась. Можно смотреть хоть на Луну, хоть на Юпитер с Сатурном.

— Дорогие, наверное.

— Что дорогие?

— Ну, эти… Телескопы твои.

— Разные есть. Но главное — небо. Я бы давно купил, а куда смотреть-то? Кругом копоть да тучи.

— А я бы век на них не глядела, — Катюха хмыкнула. — На звезды твои. Лучше бы лампочки зажгли да отопление включили. Надоело уже с дровами мучиться…

— Это конечно… — Генка вздохнул. Рассеянно потер ноющее плечо. Шли они вроде бы рядом, а все равно — разговаривали на разных языках. — Зато у вас лес, река рядом. Грибы с ягодами…

— А ты поживи на одних ягодах! Через месяц волком завоешь.

Он скупо кивнул. Все она объясняла правильно. И даже сочувствия, безусловно, заслуживала, однако, вот ведь штука! — сочувствовать ей как раз и не хотелось.

— Присядем? — Катюха кивнула на лежащее у забора бревно, и они повернули к забору. Однако присесть у них не вышло. Как в дурном фильме Генка увидел повтор из минувшей серии. Из полумглы качнулась призрачная фигура, по-обезьяньи распахнула лапищи. Еще одна вынырнула из-за спины, дурашливо гаркнула в самое ухо:

— Опа-на! Снова попался! И опять с нашей девкой!

От человека густо пахло алкоголем, и не нужно было быть гением, чтобы понять, на кого они нарвались.

— Ну что, потолкуем, жучара! — Степчик толкнул Генку в грудь, а Мишаня услужливо подставил ногу, помогая подростку растянуться на земле.

— Что, Катюх, променяла своих на этого? Не пожалеешь потом?

— Ну, гуляем вместе, воздухом дышим — что такого?

— А того! Забываешь, курочка, кто тут рулит!

Гена наконец-то извернулся на земле, правой рукой вытянул из кармана разрядник. Кажется, настало время проверить прибор в деле.

Взметнувшись на ноги, он поднял перед собой электрошокер, точно пистолет навел на пьяных оболтусов.

— Стоять, придурки!

— Чего?! — оба громилы враз обернулись. — Чего ты гавкнул, щегол?

— Что слышали! — Генка старался говорить холодно и властно. Он знал, что это у него тоже получается неплохо. — Только рыпнитесь — в золу превращу!

— Не, ты слышал, чем он нас лечит? Золой стращает!

Степчик шагнул к Генке, следом придвинулся и Мишаня.

— Ща мы тебя зароем, герой…

Генка нажал клавишу, и шокер выдал голубую искру.

— Это чё, зажигалка? Нашел, чем пугать! — Степчик ринулся вперед, и Генка вдавил шокер ему в живот.

— Тварь! — детина содрогнулся от боли, но движения своего не остановил. Отпрыгнув, Генка попытался повторить угрожающую демонстрацию, но на этот раз шокер и вовсе ничего не выдал. Аккумуляторы определенно разрядились.

— Что, накрылась твоя зажигалочка? Ща ты у нас попрыгаешь!.. А ты куда, краля? Ну-ка, назад!

Но Катюха уже мчалась во все лопатки. Вывернувшись из-под растопыренных пальцев, Генка в свою очередь нырнул в ближайшие заросли. Было бы чуть темнее, смог бы, наверное, оторваться, но парни видели его неплохо и бегали тоже вполне прилично.

— Хоп! — Мишаня вновь вырос на пути и почти ухватил Генку за руку, но удалось врезать ему по левой скуле, и нападающий выпустил парнишку. Зато не оплошал Степчик. Его правая кувалда — пусть на излете и в слепую, но достала Генку. От удара в голове загудели колокола, а мир на несколько секунд перекрасился в розовые тона. Потеряв равновесие, Генка прокатился по земле, но тут же снова вскочил и, мало что понимая, понесся по дороге. Парочка упырей, шумно посапывала и спешила следом. Ясно было, что здесь они в своей стихии, лучше знают все тропки-выходы, а значит, и сбежать Генке не светило. Сменив направление, он сиганул через чужой забор, окольцевал сарайчик и по настеленным дощечкам помчался неведомо куда.

— Степа, я слева зайду. Слева! — азартно проорал Мишаня. — Не дай ему выскользнуть!

Кажется, «охотников» проняло всерьез. И то правда, — если по словам Катюхи, жизнь здесь форменная скука, почему бы не разрешить себе маленькое сафари?

Генка уже смирился со скорой гибелью, когда из полумглы дворика выросла третья фигура.

— Это еще что за дела? А ну, всем стоять! Я кому сказал!

Обморочно дыша, Генка остановился. Что-либо говорить не было сил. Но этого человека он, конечно, узнал. Валера — тот самый шофер, что подвез его от станции. И двор этот, видимо, его, и темнеющая справа махина дома.

— Ты чего, Валер! — это заговорил Мишаня. — Он, гад такой, телку у нас увел, меня по зубам треснул.

— А во двор ко мне зачем прыгать?

— Это ж он прыгнул! А мы за ним.

— Вот и валите обратно. Той же дорогой.

— Хорэ, Валер! Мы же по-хорошему…

— Погоди, Мишань! Чё ты с ним паришься, — вперед шагнул более рослый Степчик. Глазки у него совсем заплыли, и ясно было, что о какой-либо дипломатии он отродясь не слышал. — Он чё тут — самый бурый? Чё ты ему объясняешь, как первогодку!

Гена невольно отпрянул в сторону. Затевалось что-то нешуточное, и в десятый раз он пожалел, что не может воспользоваться мобильным телефоном. Вызвал бы милицию, и через пяток минут прилетели бы пэпээсники. В последние годы эта служба в Екатеринбурге выучилась работать исправно. Впрочем, до Екатеринбурга далеко, да и на телефон надеяться бессмысленно. Как на утерянный в кустах разрядник…

— Что, касатик, зубки режутся? — голос Валеры звучал недобро. — Смотри, бача, могу помочь.

— Бодалова хочешь? — Степчик азартно хохотнул. — Я ж тебя в рубероид закатаю!

— Давай, я жду… — все с той же ласковой угрозой произнес Валера. Двоих громил он, похоже, совсем не боялся. А ведь был и суше, и ниже, и по годам чуть ли не вдвое старше! Генке захотелось зажмуриться. По уму — надо было бы припустить отсюда, как сделала это Катюха, но Генка остался на месте. Стоял и ждал неизвестно чего…

— Ну, борзой!.. — широко расставив кулаки, Степчик прыгнул к Валере. Как он мог ударить, Генка уже знал, а потому внутренне сжался. Но произошло необъяснимое. Маятником качнувшись в сторону, Валера неуловимым движением перехватил кулак Степчика и второй рукой пришлепнул по жирной шее обидчика. Все выглядело смешно и совсем даже не страшно, но, икнув, Степчик отчего-то перевернулся в воздухе и, взболтнув коленями, грузно шмякнулся о землю.

— Подходи за добавкой! — Валера стремительно обернулся к Мишане, но тот, попятившись, быстро замотал головой. Парень явно не желал боя. Зато Степчик успел прийти в себя и, вскочив на ноги, с рыком ринулся на Валеру. Судя по всему, он рассвирепел по-настоящему: руки его бешено молотили по воздуху, и любое попадание в цель, наверняка, обещало увечье. Однако Валера и на этот раз удивил всех фокусом. Не рискуя понапрасну, он смахнул с близстоящей поленницы березовый чурбачок и попросту вставил в этот фейерверк мелькающих кулаков. Все равно как сорванец, тычущий палкой в спицы проезжающего велосипеда. Во всяком случае, эффект получился тот же. Полетели, понятно, не спицы, а кулаки, и, взвыв от боли, Степчик прижал их к животу, скрючился запятой. Но успокаиваться на этом Валера не собирался. Отбросив полешко в сторону, он ухватил Степчика за ворот и, протащив к калитке через весь двор, наградил увесистым пинком.

— И попробуй поиграй в бумеранг! — посулил он. — Живо отправлю в госпиталь!

Обернувшись, поманил пальцем Мишаню.

— А ты чего гипсом замер? Особое приглашение требуется?

Двигаясь чуть ли не на цыпочках, здоровенный парнище попытался прошмыгнуть мимо Валеры, но хозяин и здесь не оплошал. Увесистый пинок достал забияку, заметно прибавив скорости.

Решив не дожидаться «особого приглашения», Генка на подрагивающих ногах двинулся к калитке.

— Ты-то куда, герой? — Валера остановил его движением руки.

— Так я вроде тоже… Без спросу.

— Проехали. Будто я не понял, как ты сюда попал.

— Я с Катюхой был, — принялся объяснять Генка, — а они налетели…

— Понятно. Кавалеры делят дам, и все такое.

— Да нет, мы просто гуляли…

— Делёж — это всегда самое простое, — прервал его Валера. — Пошли-ка лучше ко мне. Посидим, чайку попьем, там и расскажешь все в подробностях.

* * *

По случаю гостя Валера зажег сразу три свечи. Конечно, не шик, но разглядеть убранство его жилища стало возможным. Хотя особо и нечего было разглядывать, — голые стены, скудная мебель, и повсюду горы бутылок. В углах вместо икон — паутина, на окнах вместо штор — обрезки каких-то одеял, на расстеленных газетах — инструменты, гайки, шестеренки, провода. В общем, пахло тут совсем не так, как у бабушки Фени, — скорее уж, как в заводском цеху. Правда, и в цехах нынче свечей не жгут, — так что жилье Валеры больше напоминало пещеру неандертальца.

Рукомойник, по счастью, функционировал, и Генка терпеливо смыл следы недавнего поединка.

— Ну что, ополоснулся, боец? — Валера взял банку со свечой, шагнул ближе. — Да-a, похоже, синяка не избежать. Кто треснул-то? Степчик, небось?

— Он.

— Понятно… — протянул Валера. — Плачет по парню тюряга. Или армия, не знаю уж, что быстрее случится. Ну да я с ним еще потолкую. Совсем распоясался хлопец… Покажи-ка ручонку. Сейчас расцарапал?

— Ага, падал, зацепился за что-то. Да ерунда вроде…

— Верно, ерунда, — Валера глянул заодно на Генкины ногти. Довольно ухмыльнулся: — Под ногтями чернозем, значит, будешь агроном!

— Какой чернозем? Я вроде мыл…

— Не переживай, у нас тут у всех такой маникюр. Значит, становишься, паря, деревенским…

Шаркая сандалетами, он сунулся к печи, из темного зева достал закопченную кастрюлю, поставил на стол рядом с таким же закопченным чайником. Наблюдая за ним в призрачном свете мерцающих свечей, Генка в очередной раз усомнился во всем случившемся. Очень уж не походил Валера на супермена из киношных триллеров. Сутулая фигура, невысокий рост, и никакой тебе мускулатуры. На впалой груди — стиранная футболка, а видавшее виды трико заправлено прямо в носки. Покажи такого «богатыря» на экране, зрители за животики схватятся…

— Присаживайся, — Валера налил в кружки кипятку. — Сушки вон в кульке, а хочешь — картоху наворачивай.

— Спасибо, — Гена шмыгнул носом. — А почему кипяток коричневый?

— Потому что сразу с заваркой. Я ведь один живу, так что завариваю по-походному — прямо в чайнике.

— Логично… — Гена с опаской отхлебнул, но чай оказался вполне приличный. Даже попахивал какой-то травкой.

— Я туда мелиссу кладу и смородиновых листьев. Получается неплохо, — Валера кивнул в сторону вездесущих бутылок. — С больной головы очень даже лечит.

— А часто приходится лечиться?

— Случается… Катюха-то твоя где?

— Да она первая убежала! Как все началось, так и смылась.

— Хорошо, что не вторая, — Валера хмыкнул. — Или дуешься, что бросила?

Генка промолчал.

— Ладно, проехали, не бери в голову! Она ж девка, ее можно понять. Это мы кулаками рождены махать, а девки для другого созданы.

— Зачем тогда гулять звала?

— Затем и звала, что городской, — Валера шумно хлебнул из кружки, звонко цыкнул зубом. — Сам, небось, поглядел, что тут у нас за жизнь. Ни театров, ни магазинов, ничего. Разве что топиться есть где. Видел уже наш пруд?

Генка чуть было не поперхнулся чаем.

— Чего кашляешь-то?

— Да я чуть не утонул в пруду вашем!

— Скор же ты, братец! — Валера рассмеялся. — Да ты не тушуйся. Я сам там разиков пять тонул. Райское местечко! Так что для Катюхи ты, считай, свет в оконце.

— Какой еще свет?

— Ну как же! Вдруг да увезешь из этой дыры. Что она тут забыла? Живет с матерью, без отца. Ни будущего, ни прошлого, ничего. Всей молодежи — человек семь-восемь, считая сосунков вроде Юрашки. Вот и становится твой город предметом зависти. Какой-никакой, а шанс!

— Да какой там шанс? — усомнился Генка.

— Будто не знаешь! Деревушки всегда были легкой добычей. Город наступает, деревня отступает. И даже не отступает, а вымирает, — Валера поморщился. — Мы теперь даже не деревня, а сельское поселение. Так это сейчас называется. Да сам посмотри вокруг: Ольховка, Торлино, Николаевка, Северуха — все в запустении. Едешь среди изб, точно среди могил. Ни единого живого звука! А ведь тоже были когда-то села! И люди там жили, свадьбы справляли, стада пасли, лес заготавливали. В Красноселье у меня, знаешь, сколько друзей было! А теперь ни души. Или взять ту же Романовку! Мы же туда с кольями ездили — с местными хлопцами пластаться. Стенка на стенку! И где они теперь? Ни нас, ни их не стало.

— Зато появились Степчик с Мишаней.

— Да что там появилось-то! — Валера отмахнулся. — Алкашня малорослая!

— Это Степчик-то малорослый?

— Ты на загривок не смотри. Раньше народ худой был да жилистый! Оглоблями дрались — как щепками! Ты вот, к примеру, ее и не поднимешь — оглоблю-то. А дед твой, Жора, пожалуй, и о колено переломить мог.

Гена польщенно улыбнулся.

— Ты, значит, тогда и выучился драться? — поинтересовался он. — Когда в Романовку ездил?

— Да нет, драться я на войне научился. И гранаты, кстати, кидал лучше всех в роте.

— А зачем их кидать? Сейчас гранатометы есть, подствольники.

— Это сейчас, а тогда мы о подствольниках только от офицеров слышали. А гранаты кидали ручонками, — Валера нюхнул из кастрюльки, запустив туда пятерню, выудил картофелину. — Давай, худоба, рубай. Наш исконно российский продукт! Это тебе не чизбургер какой, не ананас американский!

Генка достал тепловатую картофелину, с удовольствием надкусил.

— Между прочим, картофель тоже когда-то завезли из Южной Америки, — заметил он. — Одно время даже силой заставляли сажать.

— Чего, чего?

— Ну да, при Николае Первом! Даже картофельные бунты случались. Крестьяне отказывались сажать картошку, и по деревням войска царские рассылали. На усмирение.

— Это ты точно знаешь? — Валера даже жевать перестал.

— Конечно. Это же история.

— А может, брехня?

— Но ведь в учебниках про это есть. И в книгах.

— В книгах много чего пишут. Да только историю приукрасить — плевое дело!

— Что же в картофельных бунтах приукрашивать? — удивился Генка.

Валера недоуменно шевельнул бровью, озадаченно поскреб челюсть.

— Тоже верно. Вроде и нечего.

— Вот я и говорю! Это же не героизм какой-нибудь, скорее наоборот.

— Ну, может, и впрямь было…

— Конечно, было, — самоуверенно заявил Генка. — Мы многого чего не знаем.

— Чего это, например?

— Да миллиона разных вещей! Вот взять хотя бы твою фамилию — Огородников…

— Ну и чего тебе — моя фамилия?

— Ты хоть в курсе, что она означает?

— А что она может означать? Огородников — и Огородников. Деды да бабки с утра до вечера в огороде копались, вот и получили прозвище.

— И ничего подобного! — рубанул Генка. Он был даже доволен, что после Валериной лекции о строительстве изб и горьковских автомашинах тоже в состоянии чем-то удивить. — Огородников, к твоему сведению, фамилия древняя и почетная. Это сейчас все к огороду свели, а раньше огородниками звали строителей крепостей, рвов и частоколов. Целая наука была — огораживать поселения! Потому что без конца приходилось отбивать атаки кочевников.

— Воевали, что ли?

— Конечно, воевали! В общем, без огораживания было никак… Помнишь, ты мне про цилиндрованные бревна рассказывал? Вот так и здесь. Для строительства стен и рвов настоящих мастеров нанимали. И чертежи были мудреные — с учетом рельефа, с ловушками и сотнями хитростей. Так что огородники в те времена были в авторитете. И фамилия появилась тогда же.

— Ловко! — Валера отер ладонью губы. — Я-то думал: я — лапоть уральский, а оказалось — гусак столичный! Хмм… А чего ты еще знаешь?

— Да много чего, — Генка пожал плечами. — В истории вообще интересно копаться. Такое находишь, что ни в каком сне не приснится. Про Аркаим, к примеру, Синь-Камень или наши уральские дольмены…

— Это еще что за звери такие?

— Ну, чаще всего это каменные кладки. Только не как в Египте или на острове Пасхи, а еще более древние. И находят такие кладки либо в лесах, либо на возвышенностях. А называются они по-разному. Есть менгиры или стоячие камни, а есть каменные столы, или, иначе говоря, — дольмены. А еще встречаются балбалы, кромлехи и целые каменные аллеи. В Англии, скажем, туристы стекаются в Стоунхендж. Хватает подобных мест в Мексике, в Перу, в других странах. Правда, получается как-то нечестно. То есть про Карнак с Баальбеком все знают, а про наши кладки никто слыхом не слыхал. Вот они и разрушаются потихоньку, мхом покрываются.

— Нашел чем поразить! — хмыкнул Валера. — Наших бед тоже никто не знает, и что с того?

— Правильно! Откуда узнаешь, если у вас ни телефона, ни электричества, — Генка разволновался. — Да вам и самим, похоже, ничего не нужно. Только и делаете, что пьете да деретесь.

— Ты такой бойкий оттого, что всего пару дней здесь, — Валера снисходительно улыбнулся. — А поживешь подольше, и тоже обрастешь мхом. Все равно как твой дольмен. Или сдернешь отсюда обратно к мамочке.

— Не сдерну! — буркнул Генка. — Кстати, мамочка меня сюда и сплавила.

— Набедокурил, небось?

Генка промолчал, и Валера усмешливо качнул головой.

— Набедокурил! Знаю я вашу породу, сам такой был. И обижался, и правду искал.

— А сейчас что? Не ищешь больше?

— Все уже, отыскался, хватит. Вон моя нынешняя жизнь — по углам стоит, мышей пугает.

— А может, стоит попробовать?

— Чего пробовать-то? — в голосе Валеры промелькнула тоскливая нотка. — А главное — ради кого?

— Да хотя бы ради детей: Юрашки вон, Вари с Шуриком… Не все же тут еще вымерли. Телевизоры по избам гробами пылятся, кругом грязь, темнотища, — неужели нравится такая жизнь?

— Предлагаешь, снова провода тянуть? А после клянчить у города электричество?

— Причем тут город? Самим надо за дело браться! — Генка даже удивился собственной решимости. — Вон у вас сколько техники кругом валяется! Опять же — речка рядом. В Соболевке дворов-то всего ничего, значит, электроэнергии нужно совсем немного. Поставить тройку хороших ветряков или речную турбину, вот вам и вся электрификация!

— Ну ты сказал! Откуда их взять-то?

— Да сделать, конечно! Ты же сам говорил, что грузовик из ничего собрал, а ветряк — это куда проще! Электромоторов-то старых полно кругом. Взять стиральную машину или холодильник, снять движок, прикрепить лопасти, — и получишь простейший генератор тока. Добавь стабилизатор с трансформатором, и считай, полкиловатта у тебя есть, — Генка разволновался. — Подумать как следует, можно и котельную свою организовать, и пекарню восстановить. Начнете выпекать хлебушек, и поедут к вам покупатели. Сейчас же весь мир на синтетический газ переходит! А болотный газ — чем хуже? Болото — вон оно рядом, я сам видел… — подросток азартно шмыгнул. — Или кирпичи, к примеру? У вас же тут кругом глина! Сварганить простенькую заводскую линию, печь для обжига — и готово! Уж на кирпичи-то спрос всегда будет! Или, скажем, камнерезный цех устроить — на месте бывшей МТС. А что? Собирать поделочный камень и изготавливать сувениры. Да не массовый ширпотреб, а что-нибудь интересное. Вот и будет для Соболевки доход!

У Валеры даже рот приоткрылся от такого словесного потока. Замолчав, Генка подумал, что взрослый его собеседник рассмеется или покрутит пальцем у виска, но Валера молчал.

— То есть дело, конечно, не простое, — сбавил обороты Генка, — но попробовать-то всегда можно.

— Да-а… Занятный ты парень, — протянул Валера. — И говоришь складно…

— Причем тут это?

— А при том, что ты кладбища нашего не видел.

— Кладбища?

Валера кивнул.

— Ага… Ты, бача, сходи туда как-нибудь, поинтересуйся датами. Людишки — они ведь не просто так отсюда тикали. Не из одной Соболевки, заметь! Со всех окрестных сел. В той же Кумарье больше четырехсот жителей насчитывалось, теперь — десятка три. Думаешь, только экономика виновата?

— Что же еще?

— А ты подумай!

Генка нахмурился.

— Неужели — полигон? — он даже кулаки стиснул.

— Видишь, какой ты догадливый, — Валера невесело улыбнулся. — Там ведь не просто полигон, там дальше болот — аж на тысячи гектаров. И в аккурат в эти самые болота лет тридцать назад порешили наши маршалы и генералы захоронить какую-то секретную дурь.

— Отравляющие вещества?

— Наверное. У нас же их еще с Гражданской войны — груды скопились. Теперь уже никто и не скажет, сколько всего и где именно. Тогда все засекречено было, а сейчас и вовсе концов не найдешь. Тоже, кстати, история! — Валера хмыкнул. — Словом, я еще пацаном был, а помню, как тут самолеты кружили. Говорят, бомбометание отрабатывали: швыряли с высоты бочки. Получалось дешево и сердито. У летчиков — опыт, у военных — гора с плеч. С высоты-то бочонки сразу вглубь погружались — метров на семь-восемь в болотную жижу. И выходило вроде как захоронение. Все чисто и чинно — никаких тебе следов. Только с тех пор и начались тут у нас болезни. Сначала скот домашний стал погибать, потом рыба в речках, а там и до людей волна докатилась.

— А сейчас?

— Что сейчас… Сейчас вроде опустило. Отрава, какой бы ядовитой ни была, тоже не вечна. Только утешение слабое — деревень-то уже нет. Кто не умер, тот в город подался. А вкладываться в эти места никто уже не будет, — Валера указал пальцем в потолок. — Потому как там наверху тоже про все знают. И давно уже решили, что нечего на нас тратиться. Деньжат и на здоровые деревни не хватает, чего ж о нас вспоминать?

Генка припомнил гнутые деревья с гигантскими цветками, но промолчал.

— Поэтому, паря, план твой, может, и хорош, да только никто здесь дергаться не будет. Нет у нас будущего!

— А как же Новоспасское?

— Там — другое дело, там с жиру бесятся. И от болот они дальше всех, и река рядом с заказником. Опять же хоромы себе не для жизни строят, а на сезон. Чтобы, значит, приехать, в баньке попариться, шашлыки пожарить — и обратно. Вот и весь интерес этих ребяток.

Генка задумался.

— А телефоны там работают? Я имею в виду сотовую связь?

Валера поскреб макушку.

— Вроде ходят люди с мобилами, перезваниваются.

— Так это же здорово! — Гена встрепенулся. — Слушай, ты бы мог меня туда свозить?

— Да хоть завтра! Я же объяснял: в Новоспасском у меня халтура. Пока платят, не брошу. Только учти, вставать рано придется. Я в семь выезжаю.

— Да хоть в шесть! — Генка воодушевленно поднялся. — Значит, договорились: без десяти я буду у тебя. Кстати, спасибо за чай с картошкой.

Несколько озадаченно Валера пожал ему руку…

Никто не провожал его, но по знакомым дощечкам Генка двигался вполне уверенно. Тем более что полной мглы не было, — черный противень неба поблескивал масляной луной, и свет ее мягко окутывал крыши, рождал на земле причудливые тени. Глядя на них, Генка распевал про себя очередную песенку «Аббы». Про победителя, который возьмет все. Возьмет, чтобы отдать и чтобы поделиться…