Ученикам следует простить их заблуждение в том, что фигура Святого Чтеца есть древняя и самобытная форма поклонения кумбраэльцев божеству; иначе говоря — священная вера, которая воплощает волю и власть Отца Мира в человеческом сосуде, как завещано пророками. Нет в Десятикнижии упоминания о Чтеце, а в структуре церкви — по крайней мере, в том виде, в каковом она существует поныне, — довольно трудно найти истину среди многочисленных и зачастую противоречивых последующих установлений.

Самая ранняя инвеститура Святого Чтеца датируется не ранее чем тремя столетиями до настоящего времени, но с самого начала его роль была немногим более значимой, нежели почётные титулы для особо благочестивых клириков. Главенство одного человека, сосредоточившего в своих руках бразды абсолютного и непререкаемого руководства церковью, окончательно установилось лишь через две сотни лет после его утверждения в землях, именуемых ныне Кумбраэлем, и не без значительного сопротивления непокорного клира.

Аспект Дендрит Хендралъ. Трактат «Заблуждения и верования: природа богослужения». Из архивов Третьего ордена

Хроники Вернье

Жена генерала позволила мне удалиться, когда над дымящимся городом занялся рассвет. Звуки битвы к тому времени стихли, но с сообщением о капитуляции города никто так и не прибыл, а нескончаемый поток раненых воларцев, выбиравшихся через проломы в стене, показывал, что до победы ещё далеко. Все раненые были вольными мечниками — рабов, разумеется, бросали истекать кровью там, где они упали.

Пока генерал предавался утехам со своей рабыней, я рассказывал его жене все, что знал об Аль-Сорне. Все без утайки, и это заняло у меня несколько часов, на протяжении которых Алльтор дымился перед нашими взорами. Ей было любопытно все, она буквально засыпала меня вопросами, хотя у меня сложилось впечатление, что её представления о талантах Убийцы Светоча весьма причудливы.

— И ты ни разу не видел, чтобы он воспользовался своим великим даром, о котором говорят люди? — спросила она, выслушав одну из множества историй о приключениях Аль-Сорны в империи.

— Он не более чем человек, хозяйка, — ответствовал я. — Тренированный и коварный, что правда, то правда. Его проницательность простаки принимают за магию, но я ничего такого никогда не замечал. Он не умеет читать мысли, не разговаривает с животными или душами умерших.

— Как ты думаешь, когда Аль-Сорна предстанет пред лицом моего возлюбленного супруга, проявит он это своё коварство? Скажем, какой-нибудь хитроумный план спасения города от разрушения?

Сардонические интонации в её голосе подтвердили мои подозрения о глубоком фатализме этой женщины. Создавалось впечатление, что в мире для неё нет ничего нового и что она уверена в предопределённости и неизбежности всего происходящего, пусть даже исход этот пока воплощён не до конца.

— Думаю, это так, хозяйка.

— Значит, он ещё и великий стратег, — тихонько засмеялась она. — Видала я стратегов. Один настолько уверовал в свою счастливую звезду, что спалил пятьдесят тысяч человек в болоте, полном земляного дёгтя. Скажи мне, если бы во главе королевской гвардии сегодня стоял Аль-Сорна, результат осады остался бы тем же?

Вопрос был щекотливый, и она прекрасно знала, что любой мой ответ на него смертельно для меня опасен.

— Мне сложно судить, хозяйка.

— О, я полагаю, совсем не сложно, особенно для такого специалиста в военной истории, как ты.

Её тон не допускал возражений, и я должен был дать ответ, зная, что, какими бы льстивыми похвалами её мужу я его ни сопроводил, моя неискренность тотчас же будет замечена и отвергнута.

— Владыка битв оказался слишком самонадеян, — осторожно сказал я. — Он не предвидел, что может случиться измена одного из союзников. Аль-Сорну так легко провести бы не удалось.

— А как насчёт числа осаждающих? Ты сам писал, что это один из решающих факторов.

— В Лехлунском оазисе Аль-Сорне удалось обратить в бегство элитные части имперской армии, хотя у него было лишь несколько сотен человек. Если бы под Алльтором имелся хоть малейший

шанс на победу, он бы его использовал.

Женщина приподняла бровь. Меня прошиб пот, я осознал свою ошибку и с бьющимся сердцем поспешно добавил:

— Хозяйка.

— А я уж было подумала, ты забыл, кем являешься, — протянула она.

— Простите меня, хозяйка... — забормотал я, но женщина жестом приказала мне замолчать и вновь посмотрела на дым, висевший над городом.

— У тебя есть жена, милорд Вернье? — спросила она после паузы. — Семья, ждущая тебя в Альпире?

Здесь думать было не о чем, отвечать на подобные вопросы мне приходилось часто.

— Я был слишком занят работой, чтобы позволить себе отвлекаться на подобное, хозяйка.

— Отвлекаться? — Она с улыбкой посмотрела на меня. — По-твоему, любовь — это отвлечение?

— Я... не знаю, хозяйка.

— Лжёшь. Ты кого-то любил и потерял. Кем же она была, хотелось бы знать? Прилежная девочка, благоговевшая перед великим учёным? А стихов она тебе не писала часом? — Женщина скорчила издевательски-печальную физиономию.

Несмотря на мой всепоглощающий страх, я возненавидел её в этот миг так сильно, что готов был выкинуть за борт и хохотать, глядя, как она тонет. Однако я предпочёл более безопасный путь — я соврал:

— Она умерла, хозяйка. Во время войны.

— Понятно. — Она поморщилась и отвернулась. — Грустная история. А тебе пора отдохнуть. Утром мой возлюбленный супруг, без сомнения, заставит тебя описывать происходящую бойню.

— Благодарю вас, хозяйка. — Я поклонился и пошёл к трапу в мою каюту, стараясь не сорваться на бег. Врождённая жестокость её мужа ужасала меня, но теперь я понял, что на корабле есть ещё более опасный человек: его жена.

* * *

Проспал я где-то около двух часов. Мне вновь снились кровь и хаос, которые сопровождали сокрушительное поражение королевской гвардии. Лицо владыки битв, когда тот увидел, как предатели разворачиваются и атакуют его собственный фланг... Брат Каэнис, пытавшийся удержать бегущих людей...

Проснувшись, я заставил себя проглотить кашу-размазню, оставленную у моей двери, и несколько часов приводил в порядок свои записи, превращая их в приемлемый, то есть недостоверный, рассказ о воларском штурме. Я особо отметил тщательную подготовку к длительным боям внутри городских стен, прозорливо проведённую генералом.

Некоторое время спустя меня затребовали на палубу. Оказалось, что созван военный совет. Старшие офицеры толпились вокруг стола с картой, а сам генерал слушал отчёт командира подразделения.

— С помощью поджогов нам удалось кое-чего добиться, ваша честь, — докладывал человек с усталым, покрытым гарью лицом. — Однако они быстро сориентировались и начали создавать проёмы между улицами, чтобы пожары не перекидывались из одного квартала в другой. Ко всему прочему, город построен из камня, а камни плохо горят. Что же до личного состава... Огонь не знает своих и чужих, так что среди наших солдат обгоревших не меньше, чем у противника. Наш боевой дух... ослаб.

— Ну, если ваши подчинённые сели в лужу, — ответил генерал, — у нас есть достаточно «лекарей», которые пропишут им кнута. Это прекрасное лекарство для лентяев. — Он повернулся к командиру вольных мечников — чумазому, со свежей раной на шее. — Вот взять хотя бы вас! Сколько порок вы произвели ночью?

— Четыре, ваша честь, — хрипло ответил тот.

— Значит, сегодня устройте шесть! — Он оглядел офицеров в поисках следующей жертвы. — Теперь вы! — Его палец ткнул в человека, одетого в форму мастера баллист и патерелл. — Помните мою маленькую хитрость с пленными? Вы использовали её?

— Так точно, ваша честь, — подтвердил тот. — Пятьдесят отрубленных голов было переброшено через стены, как вы и приказывали.

— И что?

Мастер запнулся, его выручил командир дивизии:

— У врага тоже были пленные, ваша честь. В ответ они перебросили нам пятьдесят голов через баррикады.

— Ведьма постаралась, как пить дать, — пробормотал командир батальона варитаев.

Глаза генерала сверкнули, а его палец, словно копьё, впился в мужчину:

— Так, это ничтожество разжаловано в рядовые. Уберите его с моих глаз, и чтоб сегодня же шёл в атаку в первом ряду. — Он снова уставился на карту, пока «негодяя» оттаскивали прочь. — Всё это противоречит здравому смыслу и опыту, — проговорил наконец генерал. — Если стены города пали, победитель пожинает плоды своей победы, грабит и насилует. И так было всегда. — Он поднял на меня взгляд. — Я прав, мой учёный раб?

Это могло быть как ловушкой, так и откровенным невежеством: в обоих случаях у меня не было времени на сочинение красивой лжи.

— Простите меня, хозяин, но не совсем. У нынешних... затруднений существуют исторические параллели.

— Параллели, — тихо произнёс генерал и вдруг взорвался коротким лающим смехом, офицеры с готовностью вторили ему. Генерал как бы беспомощно развёл руками и приподнял брови. — Так просвети же нас, тёмных воларских дураков, о великий Вернье! Когда и где были эти параллели?

— В Кузнечном веке, хозяин, около восьми сотен лет назад. В войне, которая выковала Воларскую империю.

— Я сам знаю, когда был Кузнечный век. Понял, альпиранский паскудник? — Он смотрел на меня, едва подавляя ярость, и тут во мне созрела уверенность, что жизнью я обязан единственно его жене. — Можешь продолжать, — буркнул он, когда его гнев немного утих.

— Город Кетия, — сказал я. — От этого названия произошло наименование провинции Эскетия. Кетия дольше всех сопротивлялась империи, и прошёл почти год, прежде чем пали её стены. Но сражение на этом отнюдь не закончилось. Их король, знаменитый воин и, как повествуют легенды, сильный маг, воодушевил людей на подвиг стойкости, выходящий за пределы воображения. Каждый дом стал крепостью, каждая улица — полем битвы. Ужас и отчаяние охватили имперских солдат, им стало казаться, что этот город не будет взят никогда.

— Но он был взят, — прервал меня генерал. — Я своими глазами видел руины Кетии.

— Да, хозяин. Переломный момент наступил, когда Совет назначил нового командующего, Вартэка, известного в летописях как Остриё Копья. Своё прозвание он получил потому, что всегда сам вёл в атаку своё войско и первым встречал врага. Его бесстрашие вернуло солдатам утраченную отвагу. Потребовалось ещё несколько недель боев, но Кетия пала, все её мужчины были убиты, а женщины и дети угнаны в рабство.

Воцарилась мёртвая тишина. Генерал взирал на меня в немой ярости. Я же стоял тише воды, ниже травы, с совершенно бесстрастным лицом. Мои преданные читатели поймут, что в словах вашего покорного слуги нет смелости. Я вовсе не намеревался оскорбить генерала очевидным подтекстом своего рассказа. Я просто подчинился приказу, поведав хозяину об историческом факте — в том виде, в каком его описали летописцы.

— Мой благородный супруг. — На палубе очень вовремя появилась Форнелла, одетая в простое платье из белого шёлка и алую атласную шаль. Подойдя к генералу, она поставила перед ним кубок вина. — Выпейте, мой благоверный муж. Возможно, это отвлечёт вас от заплесневелых басен моего глупого, но весьма дорогостоящего раба.

Генерал медленно поднял кубок и отпил, не сводя с меня налитых кровью глаз, из чего я заключил, что наказание будет суровым.

— Сколько рабов мы захватили в этой провинции? — спросил он, повернувшись к командиру подразделения.

— Не так много, как в других, ваша честь. Около трёх тысяч.

— Возьмёшь пять сотен голов к завтрашнему утру, — объявил генерал мастеру катапульт. — Сначала — ослепить. Хорошенько помучьте их перед отсечением головы — так, чтобы те, на баррикадах, услышали. Заставьте их взывать к родственникам. Наши пленные, которых они обезглавят в ответ, невеликая потеря. Только трус попадает в плен. Если город продолжит сопротивление, на следующий день обезглавишь тысячу. — Генерал осушил кубок, швырнул его в воду и улыбнулся мне. — Видишь, раб? Я тоже знаю, как войти в историю.