Хроники Вернье

Я вырос в роскоши. И не собираюсь испытывать по этому поводу никаких угрызений совести. В конце концов, человек не властен над собственным происхождением. Не могу я пожаловаться и на детство, проведённое в холе и неге, в окружении многочисленных слуг и прекрасных наставников, пестовавших мой неистощимо любознательный, одарённый ум. Здесь не будет ни повести о превратностях моей юности, ни саги о борьбе с коварством и несправедливостью мира. Я родился в богатой семье, принадлежащей к знатному роду, получил великолепное образование. После чего благодаря связям отца без труда поступил на придворную службу. И хотя преданные читатели знают, что в моей жизни хватало горя и боли, за тридцать шесть лет, предшествовавших этому рассказу, ни разу не пришлось мне утруждать свои руки. О, если бы заранее знать, что путешествие в земли Объединённого Королевства, где я намеревался заняться изучением правдивой и полной истории тех ужасных, но завораживающих мест, заставит меня познать тяжкий труд, унижения, страдания и упадок! Не сомневайтесь, друзья, я бы охотнее предпочёл прыгнуть за борт и по бурному, кишащему акулами морю вплавь вернуться домой.

В тот самый день, когда я решился начать свой рассказ, я познал боль. Мне довелось усвоить урок, преподанный кнутом и дубиной, почувствовать металлический вкус собственной крови, струя которой уносит выбитые зубы и желание сопротивляться. В тот день я научился быть рабом. Так они меня звали, да я им и был, потому что, невзирая на благоглупости, которые вы могли обо мне прочитать или услышать, геройство — не моя стезя.

Воларский генерал, как и его жена — моя новая хозяйка, — оказался моложе, чем я ожидал.

— Не очень-то похож на учёного, сердечко моё, — задумчиво протянул он, разглядывая меня из глубин своего мягкого кресла. — Слишком желторот.

Он сидел, развалясь, в своих чёрно-красных шёлковых одеждах, длинноногий, длиннорукий, мускулистый — каким и полагается быть воину, добившемуся определённого успеха. Что меня удивило, так это полное отсутствие шрамов на его бледной коже. Даже лицо было совершенно гладким и чистым. К тому времени я уже успел повидать немало воителей разных народов, но никогда не встречал солдата без единого шрама.

— Глаза только какие-то колючие, — продолжал генерал, поймав мой внимательный взгляд.

Я тут же потупился, предчувствуя удар кнута или неминуемые кандалы. В первый же день моего рабства я видел, как с пленного сержанта королевской гвардии заживо содрали кожу, а затем выпотрошили, и все это только за то, что он косо поглядел на младшего офицера вольной конницы. Такие уроки усваиваешь быстро.

— Мой благородный муж, — ответила генералу жена своим резким, хорошо поставленным голосом. — Позвольте вам представить Вернье Алише Сомерена, придворного хрониста его императорского величества Алюрана Макстора Сельсуса.

— Да неужели? Это действительно он, сердечко моё? — Генерал, похоже, искренне заинтересовался мной, впервые с момента моего появления в этой великолепно обставленной каюте.

Для корабля помещение было просто огромным, повсюду ковры, гобелены, столики, сплошь уставленные вазами с фруктами и кувшинами с вином. Если бы не лёгкое покачивание этого громадного военного корабля, можно было вообразить, что находишься во дворце. Генерал встал, подошёл ко мне и пытливо взглянул мне в лицо.

— Это ты — автор «Песней золота и праха»? Летописец Великой войны Спасения? — Он придвинулся ещё ближе и понюхал меня, крылья его носа дёрнулись от отвращения. — Как по мне, так воняет он не лучше прочих альпиранских собак. И взгляд, повторюсь, слишком наглый.

Он отошёл назад, лениво махнув надзирателю, который нанёс мне давно ожидавшийся удар: один-единственный тяжёлый удар по спине плетью, вернее, её рукояткой из слоновой кости. Удар хорошо рассчитанный, что выдавало немалую практику. Я изо всех сил сжал зубы, подавляя крик боли. Крики расценивались здесь как болтовня, а раскрывать рот без позволения было смертельно опасно.

— Супруг мой, прошу вас! — В голосе генеральской жены прозвучало раздражение. — Этот невольник дорого стоит.

— Не сомневаюсь. — Генерал протянул руку, и раб суетливо наполнил его кубок вином. — Не волнуйтесь, моя благородная супруга. Уверяю вас, его острый язык и руки останутся в целости и сохранности. Ведь без них он был бы бесполезен, не так ли? Ну, борзописец, что ты забыл в нашей свежезавоёванной провинции, м-м-м?

— Я прибыл сюда ради изучения современной истории, хозяин, — поспешно, ибо малейшее промедление всегда наказуемо, ответил я, смаргивая предательскую слезу.

— Великолепно. Я всегда был большим твоим поклонником, не правда ли, сердечко моё?

— Конечно, супруг мой. Вы же тоже учёный.

Когда она произносила это слово — «учёный», что-то такое проскользнуло в её тоне, едва заметное, но достаточно очевидное. Презрение, догадался я. Значит, она не питает большого уважения к своему мужу. И, несмотря на это, дарит меня ему. Немного помолчав, генерал заговорил с лёгкой досадой в голосе. Похоже, заметил оскорбление, но предпочёл стерпеть. Кому же на самом деле здесь принадлежит власть?

— И о чём же она? — осведомился у меня генерал. — Ну, эта твоя современная история?

— Об Объединённом Королевстве, хозяин.

— Да ну? Получается, мы оказали тебе услугу? — хохотнул он, весьма довольный собственной шуткой. — Написали за тебя последнюю главу. — Он снова засмеялся, отпил вина и удовлетворённо приподнял брови. — Совсем неплохое. Секретарь, пиши. — Стоявший в углу лысый раб шагнул вперёд, держа наготове перо и пергамент. — Приказываю разведывательным отрядам не трогать виноградники. Сократить вдвое квоту рабов для винодельческих областей. Ремесло должно быть поддержано во фьефе... — Он замолчал, вопросительно поглядев на меня.

— В Кумбраэле, хозяин, — сказал я.

— Точно, в Кумбраэле. Не слишком-то благозвучное название. По возвращении надо будет предложить на Совете переименовать тут все в этой провинции.

— Для этого нужно самому стать советником, мой благородный муж, — заметила жена. На этот раз издёвки в её голосе не чувствовалось, но я заметил, как генерал утопил в кубке полный ярости взгляд.

— Что бы я делал без ваших напоминаний об этом, Форнелла? — пробормотал он. — Итак, историк, скажи, где именно мы имели удовольствие принять тебя в нашу семью?

— Я путешествовал с королевской гвардией, хозяин. Король Мальций позволил мне сопровождать его войско, направлявшееся в Кумбраэль.

— То есть ты тоже там был? И стал свидетелем моей победы?

Я с трудом подавил моментально восставший передо мной сонм адских образов и звуков, которые преследовали меня по ночам с того самого дня.

— Да, хозяин.

— Похоже, Форнелла, ваш подарок имеет куда большую ценность, чем вы рассчитывали. — Генерал щёлкнул пальцами, подзывая секретаря. — Перо, пергамент и каюту для историка. Но не слишком уютную, нечего ему клевать носом, вместо того чтобы записывать, без сомнения,~ самую красноречивую и волнующую хронику моей первой серьёзной победы в этой войне. — Он вновь приблизился ко мне, на сей раз умильно улыбаясь, как ребёнок перед новой игрушкой. — Я собираюсь почитать её завтра утром. Если мне это не удастся, выколю тебе глаз.

* * *

Руки болели, спина затекла от долгого сидения в три погибели за пожалованным мне коротконогим столом. Моя убогая невольничья роба была сплошь заляпана чернилами, перед глазами всё плыло от усталости. Никогда прежде не писал я столько слов за такое короткое время. Пол каюты усеивали листы пергамента, покрытые моими попытками, зачастую неуклюжими, смастерить ложь, которую хотел получить от меня генерал. Славная победа! На том поле не было ничего славного. Были страх, боль, кровавое месиво, воняющее дерьмом и смертью, но никак не слава. Естественно, генерал это прекрасно знал: в конце концов, именно он являлся причиной поражения королевской гвардии. Но мне было приказано измыслить ложь, и послушный раб, которым я стал, принялся за дело со всей сноровкой, какую только смог проявить.

Где-то в полночь меня сморил сон. Я провалился в кошмар, вызванный воспоминаниями о том ужасном дне... Лицо полководца, понявшего, что поражение неизбежно, мрачная решимость, с которой он выхватил меч и поскакал на воларские ряды, где и был сражён куритаями, не успев нанести ни одного удара...

Меня разбудил громкий стук. Едва я кое-как поднялся на ноги, как дверь распахнулась, и вошёл раб с подносом хлеба и винограда. Там был ещё маленький кувшинчик с вином. Поставив всё это на стол, он молча удалился.

— Я подумала, что ты голоден.

Я опасливо посмотрел в глаза генеральской жене, стоявшей в дверном проёме. Она была в платье из красного шелка, расшитого золотой нитью. В нём эта женщина казалась выше. Я опустил взгляд.

— Благодарю, хозяйка.

Она вошла, прикрыв за собой дверь, оглядела листы пергамента, заполненные моими лихорадочными строчками.

— Закончил?

— Да, хозяйка.

— Написано на воларском. — Она подняла один лист.

— Я полагал, что хозяин хочет именно этого, хозяйка.

— Твоё предположение верно. — Она слегка нахмурилась, прочитав несколько строк. — Прекрасный стиль. Мой муж умрёт от зависти. Он пишет стихи, знаешь ли. Если тебе совсем уж не повезёт, он сам тебе их почитает. Это все равно что слушать кряканье простуженной утки. — Она отложила лист. — Многие именитые воларские учёные будут пристыжены, сравнивая себя с тобой.

— Вы очень добры, хозяйка.

— Ничуть, всего лишь правдива. Правда — это моё оружие. — Она помолчала и начала читать вслух: — «По глупости своей командир королевской гвардии сильно недооценил коварство противников. Он применил незатейливую стратегию в попытке вовлечь воларский центр в битву. Конница же его дерзнула ударить им во фланги. Не принял в расчёт он, что имеет дело с искуснейшим тактиком, генералом Рекларом Токревом, предвидевшим все неловкие манёвры врага...» — Она посмотрела на меня, приподняв бровь. — Да, ты действительно хорошо понимаешь аудиторию.

— Безмерно счастлив, что угодил вам, хозяйка.

— Угодил мне? Ну, это вряд ли. Зато наверняка угодил этому тупице, моему благородному супругу. Будь уверен, завтра же эти писульки будут отосланы в империю на самом быстром корабле с повелением сделать тысячу копий для немедленного распространения. — Она отшвырнула пергамент. — Скажи мне теперь, и я требую, чтобы ты отвечал честно: как получилось, что королевская гвардия потерпела поражение от его руки?

Я сглотнул подступивший к горлу комок. Женщина приказывает говорить правду, но после того, как эта самая правда окажется в супружеской постели, на что мне останется рассчитывать?

— Хозяйка, я, может быть, использовал излишне цветистые выражения...

— Говори правду, я требую! — Её тон вновь сделался резким и-повелительным: она владела рабами всю свою жизнь.

— Королевская гвардия пала, раздавленная превосходящим числом противника и предательством в своих рядах. Они бились отважно, но силы оказались неравны.

— Понимаю. Ты тоже сражался?

Я?! Когда исход сражения стал очевиден, я исхлестал своего коня до крови, надеясь спастись в тылу. Только вот никакого тыла я не нашёл. Повсюду были воларцы, они убивали всех подряд. Найдя подходящую груду тел, я спрятался под ними и выполз только в темноте, чтобы тут же быть схваченным охотниками за рабами. Они знали своё дело и хотели сразу определить истинную стоимость каждого пленника. Моя ценность стала им понятна после того, как с первым же ударом из меня выбили моё настоящее имя. Эта женщина купила меня на привале, выдернув из закованной в цепи шевелящейся толпы пленников. По-видимому, у воларцев был приказ оповещать её обо всех попавших в плен учёных. Судя по размерам кошелька, переданного надсмотрщику, я показался ей ценной добычей.

— Я не воин, хозяйка.

— Надеюсь. Я купила тебя отнюдь не ради твоей воинской доблести. — Она встала и несколько мгновений молча смотрела на меня. — Ты хорошо скрываешь свои чувства, но я вижу тебя насквозь, лорд Вернье. Ты нас ненавидишь. Ты подчинился после побоев, но ненависть все ещё там, внутри, словно сухой трут, только и ждущий искры.

Я не отрывал взгляд от пола, сосредоточившись на узорах деревянной обшивки. Но ладони у меня вспотели. Она властно приподняла моё лицо за подбородок. Я закрыл глаза и постарался сдержать стон ужаса, когда она поцеловала меня, едва коснувшись губами.

— Утром, — сказала она, — он пожелает, чтобы ты стал свидетелем последнего штурма города, они уже пробили крепостные стены. Твоя хроника должна вызывать ужас, понимаешь? Воларцы склонны приукрашивать рассказы о побоищах.

— Я вас понял, хозяйка.

— Отлично. — Она открыла дверь. — Немного удачи — и с сидением в этих болотах будет покончено. Я бы хотела, чтобы ты взглянул на мою библиотеку в Воларе. Там десять тысяч томов. Некоторые настолько древние, что никто уже не может их прочесть. Как тебе моё предложение?

— Замечательно, хозяйка.

Женщина усмехнулась и, не говоря больше ни слова, покинула каюту.

Некоторое время я стоял, таращась на закрытую дверь и позабыв про еду на столе, несмотря на урчание в пустом желудке. Мои ладони уже не потели. Да, сухой трут ждал искры.

* * *

Как она и сказала, утром генерал позвал меня на бак, чтобы я мог наблюдать за штурмом Алльтора, который уже два месяца был в осаде. Впечатляющее зрелище. Я видел башни-близнецы собора Отца Мира, возвышавшиеся над серой массой домишек на острове за крепостной стеной. Город соединялся с материком только дамбой. Из истории я знал, что этот город прежде ни разу не был взят неприятелями. Он так и не покорился Янусу во время Войны за объединение, не говоря уже о других претендентах на престол. Но эпоха трёхсотлетнего сопротивления всем захватчикам подходила к концу прямо на глазах: две мощные корабельные баллисты, расположенные в каких-то двухстах ярдах от берега, проделали в крепостной стене огромные прорехи. Они всё продолжали долбить, посылая в дыры тяжеленные камни, хотя, на мой неискушённый в военной науке взгляд, стены были уже и так пробиты насквозь.

— Не правда ли, они великолепны? Что скажешь, историк? — спросил меня генерал.

Сегодня он был в полном боевом облачении: в кирасе, богато украшенной красной эмалью, в кавалерийских ботфортах, на поясе — короткий меч. Настоящий воларский генерал с головы до пят. Поблизости я заметил ещё одного раба: худой как щепка старик с необычайно яркими глазами сноровисто водил кусочком угля по широкому холсту, запечатлевая триумф хозяина. Генерал явно позировал, картинно простирая руку к одной из баллист, сам же то и дело поглядывал через плечо на рисовальщика.

— Прежде баллисты использовались только на суше, я первым разглядел их морской потенциал, который сегодня обеспечит нам победу. Счастливый брак воинственных стихий, моря и суши.

Запиши!

Я тут же записал генеральское изречение на выданном мне пергаментном свитке.

Тем временем старик закончил свой набросок и почтительно поклонился генералу. Тот перестал позировать и подошёл к столу, на котором была разложена карта.

— Я прочитал твою хронику, — сказал он мне. — Ты не впал в чрезмерные восхваления, это умно с твоей стороны.

Новая волна страха сжала мне сердце. Интересно, не предложит ли он мне самому выбрать, какой глаз лучше выколоть, мелькнула в голове шальная мысль.

— Избыточные славословия смутили бы внимательных читателей этих рассказов о моих подвигах, — продолжал он. — Они могли бы подумать, что я приукрашиваю свои достижения. Молодец, что учёл это.

— Спасибо, хозяин.

— Это не похвала, а констатация факта. Смотри-ка сюда.

Он жестом подозвал меня и ткнул в карту. Воларские картографы всегда славились своей дотошностью, но, составляя план Алльтора, они превзошли самих себя. Точность, с которой была изображена каждая улочка, заставила бы устыдиться лучших членов Императорской гильдии землемеров. Это побудило меня задаться вопросом: как долго воларцы готовились к этому вторжению и не помогает ли им при этом привычное упоение ратными потехами?

— Проломы находятся здесь и здесь. — Его палец указал на две чёрные пометки, грубо перечеркнувшие изящно нарисованные стены. — Мы ударим в обоих местах одновременно. Не сомневаюсь, кумбраэльцы приготовили нам немало сюрпризов, но их внимание будет сосредоточено на проломах: они не ожидают, что будут атакованы и другие стены. — Генерал постучал ногтем по изображению западной стены, отмеченному небольшим крестиком. — Усиленный батальон куритаев пойдёт на штурм, после чего выйдет к одному из проломов с тыла. Таким образом, доступ в город будет обеспечен ещё до темноты.

Я торопливо записывал, следя только, чтобы случайно не перейти на альпиранский. Если начну писать на родном языке, он может что-то заподозрить.

Генерал отошёл от стола, продолжая говорить так, будто вещал со сцены:

— Я нахожу, что эти боголюбцы — храбрые воины. Да что там! Это самые искусные лучники, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться на поле битвы. А эта их ведьма, похоже, умеет вдохновлять народ на подвиги. Ты же слышал о ведьме, историк?

С новостями в рабских бараках было туго. Они ограничивались боязливыми сплетнями, подслушанными у вольных мечников. В основном это были жуткие солдатские байки о поражениях и о бойнях, которые сопровождали продвижение воларских армий, разорявших Королевство. Но, пока нас гнали все дальше и дальше на юг Кумбраэля, все чаще и чаще звучал леденящий рассказ об алльторской ведьме — единственный проблеск надежды на этой обречённой земле.

— Лишь неясные слухи, хозяин. Она вполне может оказаться не более чем вымыслом.

— Да нет, она вполне реальна. Это подтвердила рота вольных мечников, бежавшая при штурме крепостных стен. Эти трусы утверждали, что ведьма точно была там. Якобы видели девушку лет двадцати, которая появлялась в самой гуще боя. Она убила кучу народа, так они утверждали. Разумеется, всех их повесили. Никчёмные слюнтяи! — Он замолчал, раздумывая о чём-то. — Значит так, пиши: «Трусость — наихудшее предательство дара свободы. Ибо мужчина, бегущий с поля боя, раб собственного страха».

— Какая глубокая мысль, мой благородный супруг! — Жена генерала присоединилась к нам. Этим утром она была одета совсем просто, сменив изысканный шёлковый наряд на скромное муслиновое платье и красную шерстяную шаль. Женщина прошла мимо меня — ближе, чем дозволяли приличия. Остановилась у леера, наблюдая за работой команды возле одной из баллист. Те как раз готовили новый выстрел, крутя огромный ворот, оттягивающий назад оба «плеча» баллисты. — В твоих хрониках найдётся место предстоящему кровопролитию, а, Вернье?

— Конечно, хозяйка.

Я заметил, как рука генерала яростно сжала рукоять меча. Странно, жена непрерывно дразнит его, а он, убивший тысячи людей, почему-то сдерживает свой гнев. «Какова же истинная роль этой женщины?» — спросил я самого себя.

От баллисты Форнеллу отвлекла маленькая лодочка — весла мягко несли её по глади реки, спокойной во время отлива. На носу стоял человек, почти неразличимый на таком расстоянии. Но я заметил, как напряглась Форнелла, едва завидев его издалека.

— Наши союзники послали к нам свою марионетку, мой благородный супруг, — произнесла она.

Генерал проследил за её взглядом. Что-то промелькнуло в его лице, что-то похожее на вспышку гнева, смешанного со страхом. Внезапно мне захотелось оказаться как можно дальше отсюда. Кто бы ни был на этой лодке, я знал, что не хочу встречаться с человеком, способным вызвать страх в подобных сердцах. Но бежать было некуда. Я не мог подать в отставку с должности раба. Оставалось стоять и смотреть на подплывающую лодку. Вот уже на палубу брошен фалинь, и воларские матросы-рабы привязали его с той расторопностью, которая достигается только годами тяжёлой неволи.

Мужчина, забравшийся на наш корабль, оказался коренастым лысоватым бородачом среднего возраста, с каменным лицом без каких-либо эмоций.

— Добро пожаловать, — проговорил генерал ровным голосом.

Не было названо ни имени, ни титула. Кто же это такой?

— Полагаю, у вас есть для нас информация? — продолжал мой хозяин.

— Альпиранец, — произнёс пришелец на воларском, проигнорировав вопрос. Он говорил с акцентом, который я сразу узнал: выходец с севера, из павшего Королевства. — Который из них?

— Что вам от него нужно? — резко спросила Форнелла.

Тот, даже не повернувшись в её сторону, внимательно осмотрелся, пока наконец его взгляд не остановился на мне, вызвав новый прилив паники. Шагнув вперёд, он оказался так близко, что я почувствовал вонь его немытого тела. От него несло смертью и полным пренебрежением к принятым в обществе нормам чистоты. Дыхание было столь зловонным, что я отшатнулся.

— Где Ваэлин Аль-Сорна? — требовательно спросил он.