Ранние зимние сумерки все ближе подкрадывались к Клаудкаслу по склонам хребта Сан-Хуан. Небо на западе алело чистым пурпуром.

Всадник придержал коня, огляделся и, никого не заметив, направил его к заснеженной седловине между двумя горными отрогами. За ней открылось плато, где гулял холодный ветер. Он подхватил развевающийся плащ и начал бороться с ним, норовя забросить на голову.

Ночь обещала быть необычайно холодной. Снег не падал, а сеялся с небес мелкой колючей крошкой. Подковы кастаньетами щелкали по заиндевелому камню. В такую ночь хочется сидеть у пылающего камина.

Покрытые снегом вершины четко выделялись на фоне темного хребта. Всадник направлялся к их подножию — туда, где под нависающим козырьком скалы ютилось кое-как сколоченное строение, скорее избушка, чем настоящий дом. Тем не менее из трубы поднимался дымок.

Когда всадник приблизился, он расслышал мужские голоса и смех. Спешившись, он оглядел избушку с пренебрежением столь же ледяным, как земля под его ногами. Крыльцо покосилось и осело, ступеньки растрескались. Ночной гость и не подумал стучаться, он пинком распахнул дверь и вошел, к немалому удивлению тех двоих, что сидели за столом.

— Входите, входите! — Опомнившись, Берл Лезервуд вскочил и придвинул гостю табурет. — Что привело вас в такую даль? И в такой холод!

Не удостоив его ответом, Эшлин Блэкмор направился прямиком к Дамону. Тот хлебал какое-то варево из большой оловянной миски и при появлении Блэкмора застыл с полной ложкой в одной руке и ломтем хлеба в другой. Он неуверенно улыбнулся. Выбитые передние зубы придавали ему довольно комичный вид.

— Бошш! А я вот вернулша… ужинаю.

— Встань, — ледяным тоном скомандовал гость.

Дамон поспешно схлебнул варево с ложки, откусил хлеба и поднялся, продолжая жевать. Он был на голову выше Эшлина и почти вдвое шире, поэтому возвышался над ним как башня. Тем не менее граф, ни секунды не колеблясь, влепил ему звучную пощечину затянутой в лайковую перчатку рукой. Непрожеванная пища вылетела у Дамона изо рта, по подбородку потекла не только жижа, но и кровь из едва затянувшихся ранок. Он не осмелился издать ни звука, только съежился, глядя на Эшлина тем просительным, жалостным взглядом, каким ребенок смотрит на отца, получив удар ремнем. Берл Лезервуд крякнул, но смолчал.

Еще пощечина. На этот раз здоровяк взвыл от испуга и боли и прикрылся широкой, как лопата, ручищей. Из-под нее сразу начала обильно сочиться кровь.

— Болван! Есть у тебя в голове хоть капля мозгов или нет? — Эшлин брезгливо сдернул с руки испачканную перчатку. — Я тебе сто раз повторял, чтобы ты держался подальше от Кейна Ковингтона!

— Но, бошш, он первый нашал! Он…

— Заткни свой грязный рот, Лезервуд! — прикрикнул граф. Он отбросил капюшон плаща на спину, поправил волосы, прошел к печурке и театрально повернулся, взмахнув черными полами как крыльями.

— Я тебя предупреждал! Я говорил, что он захочет взять реванш! Потому я и приказал тебе помалкивать, даже если ему вздумается посреди улицы помочиться тебе на сапоги! Говорил я это или нет? Отвечай!

Дамон только скорчил гримасу.

— Говорили, босс, — ответил за него Берл Лезервуд.

— Я говорил, но твой брат не понял, — со злостью произнес Эшлин, взглянув на Берла. — Он не слишком умен, твой брат. — Он снова повернулся к Дамону. — Дошло до тебя наконец, почему вам обоим, а главное тебе, надо держаться подальше от Ковингтона? — Тот пробормотал что-то неразборчивое. — Не слышу!

— Дошло, бошш, но я только…

— Нет, до него не доходит! Вот что, Берл, раз уж твой брат настолько туп, я объясню все еще раз тебе, a уж ты проследишь за тем, чтобы он все понял. Если Ковингтон будет найден убитым, вас заподозрят в первую очередь, а теперь, после драки, особенно. Учти, я и пальцем не пошевелю, чтобы вас вызволить!

— Вам ни к чему беспокоиться, босс, — сказал Берл примирительно. — Конечно, нас заподозрят, ну и что? Никто ничего не сможет доказать. Можете на меня положиться.

— Если хотя бы тень подозрения падет на меня…

— Этого не случится, босс. Как можно? Никто ведь даже не подозревает, что мы знакомы, не говоря уже об остальном.

— Ладно, — буркнул Эшлин.

Он сделал шаг от печки, и Дамон, эта гора мяса, в испуге шарахнулся к брату. Однако Эшлин потерял к нему интерес. Он указал на стол, и братья поспешили усесться.

— Слушайте внимательно, вы оба. Завтра надоедливый дядюшка Натали наконец покидает город. Как только он уберется, я устрою поездку в Денвер и на этот раз задержусь там на неделю, постаравшись повидать всех, кого смогу, чтобы мое алиби не оставляло сомнений. — Эшлин вдруг схватил Дамона за массивное плечо, заставив подпрыгнуть. — А вы в мое отсутствие разберетесь с нахальным южанином. Все должно быть сработано чисто, без сучка и задоринки. Тебе ясно, Дамон?

— Яшно, бошш, шэр! — Здоровяк энергично закивал. — Все будет в лушшем виде, не ижвольте бешпокоитша!

— Очень на это надеюсь. — Граф вдруг улыбнулся той обезоруживающей, мягкой улыбкой, благодаря которой ему и удалось завоевать общее расположение. — Ваши услуги будут щедро оплачены. — Он запахнул плащ и помедлил. Улыбка исчезла, взгляд снова стал холодным и угрожающим. — Малейший просчет — и вам не поздоровится!

— Просчетов не будет, — заверил Берл Лезервуд. — Ковингтон уже мертвец, только пока еще об этом не знает!

— Мне пора. — Эшлин уже снова улыбался. — Сегодня я ужинаю со своей очаровательной невестой и ее славным дядюшкой. Нельзя заставлять их ждать.

Он поправил плащ и вышел, оставив дверь открытой. В глубине души Эшлин обожал театральные эффекты, но пользовался ими с осторожностью и не слишком часто. Он птицей взлетел на спину своего жеребца и, зная, что братья Лезервуд наблюдают за каждым его движением, с ходу послал его в галоп, рассыпая в тишине звонкий стук подков.

* * *

В понедельник утром, едва небеса на востоке порозовели за расписанными инеем стеклами, Кейн проснулся в своем новом обиталище и лениво потянулся, не торопясь покинуть теплую, уютную, утепленную мехами постель.

Правая рука все еще была не в лучшей форме и откликнулась ноющей болью, когда он попробовал согнуть и разогнуть пальцы. Глаз, хотя и окруженный сплошной чернотой, не болел. Удовлетворенный тем, что эта часть лица находится на пути к выздоровлению, Кейн осторожно ощупал губы. Верхняя почти совсем зажила, но ощущения в нижней говорили, что там далеко не все благополучно. Облизнув ее, Кейн передернулся.

Было еще слишком рано, чтобы вставать, но Кейн почувствовал, что уже выспался. Он позволил себе мысленно вернуться ко дню потасовки с Дамоном Лезервудом. Потом, непрошено, пришли воспоминания о смерти Белинды. Он скрипнул зубами.

Бедное дитя! Бедное простодушное создание!

Откинув одеяла, Кейн свесил ноги с края кровати, потом медленно переместил на них вес своего тела и поднялся. Хочешь не хочешь, а надо было выйти наружу, как ради тренировки избитых мышц, так и для того, чтобы забыться. Прогулка по глубокому снегу отвлечет, разгонит кровь, даст работу ногам, прочистит голову.

Куда пойти? Возможно, стоит посмотреть на рассвет с вершины горы, которую он для себя окрестил пиком Одинокой Пещеры.

Спустя полчаса Кейн, одетый в меховую одежду, меховые сапоги и теплые рукавицы, шагнул за порог. Он был при оружии, на случай если краснокожим друзьям Тахомы снова вздумается его запугивать. Стрелять Кейн не собирался, но знал, что вид “кольта” остудит их пыл. За голенищем у него был острый нож в кожаных ножнах. В последний момент, повинуясь неожиданному импульсу, Кейн прихватил свечи. С такой экипировкой можно было двигаться хоть на край света.

Постояв и осмотревшись, он начал подъем. Прямая дорога к пику Одинокой Пещеры была перегорожена громадным снежным пластом, тревожить который было бы неосторожно, поэтому Кейн повернул, огибая его. Вершина горы вздымалась в чистое небо и словно манила к себе. Путь был неблизким, а подъем крутым и опасным.

Эта часть склона была более крутой и изрезанной, и приходилось сильно петлять, выписывая между скалами Причудливую кривую. Местами снег сполз с уступов, и обнажившийся камень предательски скользил. Даже летом подниматься этим путем небезопасно, а уж зимой и подавно.

Однако Кейн не сдавался. Он заметил, что находится на границе с облаками, только когда вокруг сгустился плотный туман. Кейн дышал тяжело, с присвистом, то и дело ощущая в боку колющую боль. По лицу и по телу под одеждой скользили струйки пота. Правая рука разболелась не на шутку, когда то, что он принял за прочный уступ, подалось и рухнуло, и ему пришлось повиснуть, цепляясь израненными пальцами.

Когда это случилось вторично, Кейн не удержался от стона. Он прильнул к ледяному камню, жадно хватая ртом разреженный воздух, и тут неожиданно проглянуло солнце. Туман сразу поредел, а потом и вовсе рассеялся. Можно было оглядеться.

Кейн невольно зажмурился. Оказывается, он висел над зияющим провалом, на край которого вскарабкался по неведению, заблудившись в тумане. Если бы он сорвался вместе со снежным языком, то уже лежал бы внизу без признаков жизни.

Чтобы подавить приступ инстинктивного страха, Кейн куснул себя за нижнюю губу. Это помогло. С бесконечной осторожностью он повернул голову в другую сторону и едва не засмеялся от облегчения; совсем рядом виднелась расселина, и к ней можно было подобраться. Несколько долгих минут Кейн собирался с силами, потом, оттолкнувшись, перебросил вес тела и с торжествующим возгласом рухнул на камни.

Здесь он позволил себе долгую передышку. Свернул самокрутку, выкурил ее, подождал, пока табак начнет оказывать расслабляющее действие, и только тогда заглянул в глубь скального коридора. У него захватило дыхание.

Он находился в давно заброшенном пещерном поселении. Уже в нескольких ярдах от входа коридор сильно разветвлялся, и каждый отвод вел в подобие квартиры из нескольких комнат, разделенных искусственно возведенными стенами. Штукатурка на них местами обрушилась от времени, но обнажившаяся кладка говорила о том, что их возводили с большим мастерством и тщанием. Сложная роспись украшала их. Все вместе взятое создавало впечатление замысловатого каменного дворца.

Оставалось лишь удивляться, как подобное произведение искусства могло остаться незамеченным. Кейн и сам не подозревал о его существовании, хотя построил дом совсем неподалеку. Выступы наподобие выпяченных каменных губ скрывали пещеру от глаз случайного наблюдателя как сверху, так и снизу. Подобраться к ней с боковых сторон было почти невозможно. Должен был существовать какой-то иной путь.

Кейн благословил ту минуту, когда решил прихватить свечи. Запалив одну, он отправился на разведку.

За несколько часов ему удалось выяснить, что скальный дворец насчитывает три этажа с десятками жилищ на каждом. Некоторые так хорошо сохранились, словно обитатели покинули их несколько дней назад и могли в любую минуту вернуться. Камень, что пошел на промежуточные перегородки, казалось, был отшлифован на специальном станке и на ощупь был гладким как стекло. Использовалось здесь и дерево — части громадных стволов, поваленных, быть может, за мили от поселения, пошли на искусно сработанную мебель.

Утварь оставалась на своих местах, разве что запылилась: обожженные расписные горшки, миски, столовые приборы. Роспись на глине была непривычной — кроме картинок, какие-то странные знаки. Это было все равно что получить послание, отправленное много веков назад. Оторопь брала при мысли, что на этих древних жилищах лежит заклятие против не в меру любопытного пришельца. Шаги зловеще отдавались в пустых коридорах. Тихо было, словно в могиле.

Утомившись от созерцания, Кейн решил отдохнуть в тупиковом коридоре, но когда свет достиг дальней стены, оказалось, что это дверь, некогда сплошь заложенная камнем и оштукатуренная изнутри. Что-то — сход лавины или подземный толчок — нарушило целостность кладки, и несколько верхних камней вывалилось. Только поэтому Кейн и заметил дверь.

Очевидно, это был вход. Нечего было и думать в одиночку освободить его, оставалось вернуться к устью пещеры и искать способ покинуть этот брошенный город. Передохнув, Кейн возобновил путь, однако вскоре заплутал в извилистых коридорах. Блуждая с места на место, он начал беспокоиться о том, хватит ли ему свечей. В какой-то момент он оказался на распутье. От широкого коридора ответвлялся другой, значительно более узкий. Едва взглянув на него, Кейн решил продолжить путь широким коридором, но ноги отказались его слушаться.

Узкое темное жерло властно манило к себе. Не зная, чего ожидать в столь странном месте, Кейн тем не менее подчинился непонятному зову. Коридор был так узок, что пришлось согнуться, чтобы в него войти, и вел он в сторону как от замурованного входа, так и от устья пещеры. Чем дальше шел Кейн, тем становилось светлее. Наконец он ступил в зал, освещенный дневным светом через какое-то естественное отверстие.

— Господи Иисусе! — вырвалось у него.

Казалось, здесь было собрано все золото мира. Отлитое в одинаковые прямоугольные бруски, оно громоздилось уходившими вглубь штабелями выше человеческого роста. В стороне стояли резные сундуки. Один треснул на боку, и в щель, давая представление о содержимом, вывалилась груда поблескивающих драгоценными камнями украшений. На каменных полках стояли кубки, подносы, кувшины, подсвечники и тому подобное — все из чистого золота.

Но больше всего Кейна поразили стены. Они сверкали мириадами золотых блесток, а местами, словно этого было мало, виднелись целые полосы еще не добытого, самой природой оставленного здесь золота.

Золото, золото было повсюду, куда ни бросишь взгляд! Чистейшее, богатейшее золото без малейшей примеси, словно дар безмерно щедрого божества. Мягкое, ковкое золото. Желтое, как густое масло. Бесценное золото.

Золото стоимостью в миллионы… нет, в миллиарды долларов!

Баснословное богатство.

Неисчерпаемый кладезь.

— Я богат… — прошептал Кейн.

* * *

По мере того как час отъезда дяди приближался, Натали ощущала все большую печаль. На станции полковник подтвердил свое намерение выехать полуденным дилижансом, где еще раньше заказал место. Пока дядя разговаривал со служащим станции, Натали размышляла над тем, когда они снова увидятся. Это вполне могло произойти года через три, а за три года утечет много воды и многое может измениться.

Отъезд дяди не сулил ей ничего хорошего. Помимо прочего, он означал разговор с Эшлином о разрыве помолвки. Натали уже предупредила жениха, что ей нужно сообщить ему нечто важное и что она зайдет к нему сразу, как только проводит дядю. Граф принял новость безмятежно — он явно не имел ни малейшего понятия о том, что его ожидает, потому-то Натали мучилась угрызениями совести. Ей предстояло больно ранить доброго, отзывчивого, любящего человека, который желал ей только счастья.

— Правда, чудесно, что дилижанс сегодня прибыл точно по расписанию? — удовлетворенно сказал полковник, приближаясь к Натали.

— Что же тут чудесного? — пробормотала та. Для нее подобная точность означала, что им скорее придется расстаться.

— Девочка моя, не могу же я всю жизнь провести в праздности! Я и так сильно задержался. Надо сказать, время пролетело незаметно. Золотые денечки! — Дядя подмигнул и осведомился с некоторым беспокойством: — Надеюсь, ты не думаешь, что я уезжаю потому, что у Ноэль закончились гастроли?

— А что я должна думать? — спросила Натали, пытаясь скрасить расставание шуткой. — Что ты больше не можешь выносить мое общество?

— Ax ты, шалунья! — Полковник погрозил ей пальцем. — Счастлив джентльмен, чьи зрелые дни скрашивают сразу две юные красавицы! Как бы я хотел продлить свой визит…

— Так оставайся! — встрепенулась Натали.

— Не могу. Дела! Перед отъездом я договорился с одним старым другом о встрече по поводу земельных притязаний, и назначенный срок близится. Задумал я одно дельце… но не будем торопить события. Если оно выгорит, я могу разбогатеть.

— Посадка! Посадка! Занимайте свои места!

— Ну, счастливо оставаться, — с чувством сказал полковник, запечатлевая на лбу у Натали отеческий поцелуй.

— Постой! — Она бросилась ему на шею и стиснула в крепком объятии. — Мне нужно тебе кое-что сказать! Понимаешь… я хочу разорвать помолвку. Я не могу выйти за Эшлина Блэкмора. Никак не могу!

Дядя был не на шутку удивлен. Он не был в восторге от графа, но и не имел ничего против его кандидатуры на роль супруга любимой племянницы. В конце концов, это был ее выбор. Ничто не говорило о том, что между молодыми людьми появились разногласия.

Внезапно полковник заметил на другой стороне улицы Кейна Ковингтона. Тот стоял у почтового отделения. Поймав его взгляд, Кейн слегка поклонился. Полковник хмыкнул.

— Не можешь — и не надо, — сказал он примирительно, еще раз взглянул на Кейна и повторил: — Не можешь — и не надо.