Внезапное послушание Натали не могло обмануть Кейна. Милая улыбка и слово “пожалуйста”, сказанное с такой готовностью, настораживали его больше, чем откровенные попытки бунта. Он почти слышал, как лихорадочно вращаются воображаемые колесики ее не в меру активного разума, разрабатывая план бегства. Об отдыхе приходилось забыть, наоборот, следовало удвоить бдительность.

— Конечно, я задвину шторы, — сказал Кейн так простодушно, как только мог. — Нам обоим пора как следует выспаться.

Он снова обошел комнату, теперь уже плотно зашторивая окна. По мере того как прямоугольники слепящей белизны исчезали, вокруг сгущался благословенный полумрак. Тем временем Натали разрабатывала план спасения.

Кейн утомлен — похоже, до предела. Сколько все это длится? Кажется, двое суток. За это время он вряд ли мог толком поспать. Значит, уснув, он не проснется, хоть из пушек пали!

— Ты прав, Кейн, — дремотно прошептала Натали, дождавшись, пока он зашторит последнее окно. — У меня просто закрываются глаза. Если погасишь и лампы, я сразу усну.

— Считай, что они уже погашены, — любезно ответил хозяин дома и принялся прикручивать фитили.

Наконец осталась лишь лампа на ночном столике. Прежде чем подкрутить и ее, Кейн внимательно посмотрел на Натали и, как ей показалось, решил, что все в порядке.

— Спи сладко, — сказал он тоже шепотом. Теперь помещение освещалось только догорающим в камине пламенем. Натали с замиранием сердца ждала, что Кейн подбросит дров, но он отошел и пропал в темноте — как ей показалось, в направлении дивана. Она взмолилась, чтобы он лег и сразу же уснул, чтобы не пришлось тратить время на ожидание. Из темноты не доносилось ни звука, не было слышно и скрипа пружин. Возможно, потому, что Кейн, этот хищник в образе человека, умел при необходимости действовать бесшумно. Возможно, он старался не беспокоить ее. Если так, если он уже на диване, то, конечно же, спит…

Натали осторожно приподняла голову. Всмотрелась в темноту. Прислушалась еще более внимательно. Неожиданно прикосновение к плечу заставило ее сильно вздрогнуть.

— Боже мой!

— Это всего лишь я, — мирно заверил Кейн. — Проверил двери, а теперь вот сижу у кровати. Оберегаю твой сон.

— Чтоб тебе пусто было! — прошипела она и отодвинулась, скрипнув зубами от боли. — Можешь сидеть, лежать или стоять столбом — мне все равно!

Кейн только усмехнулся. Зная, что табак прогонит сон, он закурил, пуская дым в противоположную от кровати сторону. Необычайно острое зрение позволяло ему неплохо видеть и в темноте, поэтому он мог различить на подушке копну рассыпанных волос и невольно возвращался мыслями к вопросу, кто виновник того, что Натали оказалась под его крышей. Не так он представлял себе ее визит, когда мечтал о нем.

Пуля предназначалась ему, в этом у Кейна сомнений не было. Жеребец Натали был той же масти, что и его Дьявол. На ней была мужская одежда и, как нарочно, еще и черный стетсон, как у него. Если она запрятала под шляпу волосы, в метель нетрудно было ошибиться.

Кто совершил эту ошибку? Скорее всего один из Лезервудов. Сам, по собственному почину? Вряд ли. Скорее, по чьему-то приказу. По чьему именно? Эшлина Блэкмора?

Кейн не знал, что и мысли Натали движутся в том же направлении. В нее стреляли. Необходимо было выяснить кто. В этом ей мог помочь только Тахома. Ни с кем другим она не осмелится об этом говорить, никому другому не откроет своих страхов и подозрений. Только старый шаман сможет объяснить прочитанное ею в дневнике.

Как ни противилась Натали неприятной догадке, все же приходилось признать, что самый главный подозреваемый в этом деле — Эшлин Блэкмор. Однако у него и в мыслях не было покушаться на ее жизнь. Пуля была предназначена Кейну Ковингтону. Его решили убрать, и такая попытка была сделана.

То, что пулю выпустил кто-то другой, скорее всего один из Лезервудов, не меняло дела. Приказ последовал из других уст. Из уст того, у кого Кейн стоял на дороге…

Натали задремала.

Выкурив сигару, Кейн зевнул, оперся локтями о колени И устремил взгляд на спящую. Натали лежала лицом к нему. Во сне губы ее слегка приоткрылись, ровное дыхание вздымало грудь. Волосы рассыпались вокруг в полнейшем беспорядке, частично свесившись с постели.

— Спишь? — спросил он шепотом. Ответа не последовало. Натали даже не шевельнулась. Тогда Кейн откинулся на стуле и задремал, по-кошачьи чутко.

* * *

Натали проснулась от жуткой боли в плече. Закусив губу, чтобы не стонать, она нашла взглядом темную фигуру на стуле рядом. Кейн спал, но теперь, когда долгожданный момент наступил, она не могла им воспользоваться. Вместо этого она шепотом окликнула спящего.

— Что такое? — спросил он, мгновенно просыпаясь.

— Я… — Боль еще усилилась. Сама не зная, как она сдерживается, чтобы не кричать, Натали произнесла сквозь зубы. — Мне что-то нехорошо…

— Жар? — уточнил он и потянулся к ее лбу.

— Нет, я…

Казалось, кто-то воткнул в ее плечо раскаленный вертел. Натали схватилась за руку Кейна и стиснула ее. Глаза ее закатились.

— Разболелась рана?

Она слабо кивнула.

Кейн высвободил руку, поспешно зажег лампу и откинул одеяло. Натали и не подумала мешать ему осматривать рану. Не обнаружив никаких опасных перемен, Кейн снова ее забинтовал и виновато развел руками.

— У меня нет ничего, что могло бы ослабить боль. Могу предложить только виски. Некоторые считают, что это наилучшее средство.

Кейн бросил вопросительный взгляд на бледное лицо с обострившимися чертами. Губы, над которыми собрались бусинки холодного пота, шевельнулись.

— Пожалуй, я выпью… чуть-чуть…

Последующий час оказался ужасным для обоих, для каждого по-своему. Натали никогда еще не приходилось испытывать подобных страданий: вероятно, воспалился задетый нерв. Из страха, что бесчувственный Кейн Ковингтон жестоко заклеймит ее слабость, Натали без единого звука выдерживала ужасную боль; Кейн же мог лишь наблюдать — молча, не смея приободрить, не решаясь сказать доброе слово из опасения, что Натали истратит последние силы на отповедь. Она имела полное право на стоны и крики, но также и право на стоическое терпение. Он склонял голову перед ее нелепым, трогательным, прекрасным упрямством.

— Еще виски? — спросил он некоторое время спустя самым небрежным тоном, словно они сидели вместе за бутылкой.

Натали глотнула жадно, как лекарство, обещавшее облегчение, но сморщилась и едва удержалась от кашля. Однако с каждым новым глотком боль чуточку слабела, пока не стала вполне терпимой.

— Еще! — храбро потребовала Натали.

Четверть стакана, налитые ей Кейном, она опустошила за пару глотков, уже не морщась. Постепенно появилось приятное опьянение. С ним пришло болтливое, раскованное настроение. Натали говорила обо всем подряд, не замечая того, что собеседнику едва удается вставить “да”, “так” или “конечно, расскажи”. Для нее это была обычная взаимная беседа.

Что касается Кейна, он уже не так охотно доливал ей виски, понимая, что теперешнее приятное состояние может обернуться потом тошнотой и головной болью. Однако он не знал, как положить этому конец, и решил махнуть рукой на благоразумие. Главное было достигнуто — боль подавлена, а остальное можно было пережить. Его радовало, что в зеленые глаза Натали вернулся прежний блеск, а щеки раскраснелись. На какое-то время она забыла обо всем, а это что-нибудь да значило.

— …не так-то просто объять! Первая женщина-судья в Колорадо, а может, и во всей Америке! Достижение, ведь так?

— …а когда Девлин был убит на войне… и вот тогда Тахома назвал меня своей богоданной дочерью… Эшлин Блэкмор сделал мне предложение, и я подумала…

Откровения сыпались, как из рога изобилия, так что Кейн не успевал их переварить. За полчаса он узнал о Натали Валланс больше, чем знал о ней весь городок.

— …потому что никогда не любила Эшлина…

Кейн придвинулся ближе, весь обратившись в слух.

— …но он был таким великодушным, таким заботливым… — Натали вдруг перестала улыбаться и нахмурилась. — Я нашла у него в библиотеке тетрадь… там было столько разного… непонятного…

— Тетрадь? — переспросил Кейн, поощряя Натали к продолжению рассказа.

— Это был дневник…

Она покачала головой и задумалась, поникнув толовой, а когда снова подняла ее, на губах была прежняя улыбка, и Кейн понял, что предмет разговора выпал у нее из памяти. Но он не слишком огорчился, так как Натали с необычной для нее смелостью погладила его по щеке и задержала пальцы на ухе.

— Я уже говорила, что у тебя самые красивые уши, какие мне доводилось видеть у мужчины?

— Спасибо, — сказал Кейн, не зная, как еще на это реагировать.

Он дал возможность Натали изучать заворожившую ее часть тела, а сам между тем попытался вернуть ее мысли к теме, которая заинтересовала его.

— Так что же было в этом дневнике?

— Твои уши прижаты к голове, поэтому волосы так красиво завиваются вокруг них!

Кейн понял, что наводящие вопросы — бесполезная трата времени. Натали решительно не желала оставить в покое его уши. Однако интерес к ним прошел так же внезапно, как и появился. Натали откинулась на подушки и рассмеялась.

— А я выпью еще! Наливай!

— Может, хватит? — осторожно осведомился Кейн.

— Вот еще! — Голос ее очень изменился и был теперь совсем девчоночьим, шаловливым и беспечным. — Не будь таким букой, Кейн! Будь ко мне добр и ласков, как я того заслуживаю. — Она снова засмеялась, схватившись за голову и зарывшись пальцами в волосы. Смех оборвался. — Боже мой, какие грязные! Кейн, какой кошмар! Мои волосы в ужасном состоянии!

— Завтра я их вымою.

— Правда? — обрадовалась Натали и схватила его за руку. — Ты не шутишь?

— Честное слово.

Отчего-то Натали нашла его торжественное обещание невероятно забавным, и на нее напал затяжной приступ смеха. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но не могла.

— Нет… — выдохнула она наконец, — это невозможно! Кейн Ковингтон… ой, не могу! Кейн Ковингтон моет голову судье Валланс!

Он только вздохнул. Обессилев от смеха, Натали потребовала целый стакан виски. Кейн воспротивился. Последовал спор. Наконец они сошлись на половине стакана, получив который, Натали настояла, чтобы они распили его на пару. При этом она болтала без умолку — увы, о несущественных вещах.

Кончилось тем, что она принялась флиртовать.

— …и все время слышу, что ты симпатичный… — Зеленые глаза впились Кейну в лицо. — Симпатичный, как же! Я считаю, что ты просто красавец, Кейн! Я всегда так думала, с первой минуты, вот хочешь верь, а хочешь не верь. Только ты меня немного пугаешь… всегда пугал. — Глаза ее затуманились. — Такое красивое лицо — и такое резкое… ты чаще кажешься опасным, чем привлекательным. — Натали обвела пальцем контур его лица. — А как на самом деле? Ты опасен, Кейн? Ну скажи, надо тебя бояться или нет? — игриво осведомилась она, добравшись до губ. — Надо или нет?

Губы Кейна против воли дрогнули от ее прикосновения.

— Ничего опасного во мне нет, — ответил он, пытаясь отшутиться. — Я самый кроткий человек в мире.

— Судя по лицу, нет, но судя по губам… — Натали зевнула. — Твои губы, они… — Еще зевок. — Боже мой, как я устала…

— Так поспи, — предложил он.

— Ладно… но только если ты ляжешь рядом и…

Натали не договорила. Она словно так и уснула, с широко раскрытыми глазами, держа руку у губ Кейна и прикасаясь к ним кончиками пальцев. Когда рука начала опускаться, голова Кейна последовала за ней, и он прилег на подушку так, чтобы не нарушить соприкосновения. Пальцы сонно шевельнулись раз, другой… и замерли. Зеленые глаза закрылись.

На губах спящей Натали медленно проступила улыбка. Она легонько вздохнула и погрузилась в более крепкий сон, на целых восемь последующих часов. Кейн тоже уснул, на стуле рядом.

* * *

Натали проснулась с трескучей головной болью и сильнейшей тошнотой. Не решаясь двинуться из страха расплескать то, что бурлило в желудке, она повела глазами туда, где Кейн спал, положив ноги на край кровати. Словно ощутив умоляющий взгляд, он проснулся.

От смеющейся говорливой женщины не осталось и следа, теперь это была женщина в муках похмелья. Довольно было одного взгляда, чтобы понять, что сейчас последует. Кейн бросился на кухню и вернулся с тазиком. Едва он успел поднести его, как Натали перегнулась с кровати. Он подхватил ее волосы, не давая им свеситься.

Ее рвало долго, пока желудок совершенно не опустошился. Натали выпрямилась, белая как мел, с залитым слезами лицом и взглядом человека, совершившего постыдный проступок. Молча она позволила Кейну умыть ее, прополоскала рот, выпила воды и только потом заговорила.

— Прости, Кейн… — сказала она, пряча глаза от смущения.

— Ничего страшного не случилось, милая.

Натали замерла. Он назвал ее “милая”. Значит, ей это не приснилось тогда. Он назвал ее так теперь и называл раньше. По телу прошел сладкий трепет. Кейн Ковингтон называл ее милой, когда думал, что она не может его слышать. Значит, это шло от души!

— Скажи, я… — она замялась… — я не наговорила чего-нибудь, когда была пьяна… каких-нибудь глупостей?1

— Ничего такого, о чем нельзя было бы упомянуть в присутствии посторонних, — бесстрастно заверил ее Кейн, и теплый свет исчез из его глаз.

Он это знал. Вообще говоря, он сделал это намеренно, поймав себя на том, что назвал Натали Валланс “милая”. Это его встревожило. Женщине в расцвете сил, со всеми ее женскими уловками путь к его сердцу был заказан. Иное дело бледное несчастное создание, которое так хочется пожалеть, приласкать. А что потом? Новая словесная порка с ее стороны? Ну уж нет.

Наткнувшись на ледяной взгляд, Натали опустила глаза и больше ничего не сказала. Ей уже было лучше, но прежнее отвратительное состояние сменилось меланхолией. Притворившись спящей, она долго лежала, обдумывая ситуацию. Короткие моменты нежности — потом отпор, словно она совершила какой-то промах.

Кейн тоже размышлял. Натали как будто снова погрузилась в сон. Пользуясь этим, он смотрел на нее и пытался понять, что чувствует к женщине, так внезапно ставшей его подопечной. Что-то поднималось из глубин души, что-то давно забытое, и как раз потому, что он забыл, что это такое, Кейн не сумел подобрать этому название.

А между тем это была любовь.