День одиннадцатого июня выдался теплым и ясным. Остин Бранд вскочил на своего коня, готовый к долгому, трудному путешествию по Чизхолмскому тракту. Дюжина его лучших ковбоев ожидали сигнала к началу перехода. Главный погонщик Том Кэпс, сидевший верхом на большой лошади серовато-коричневой масти, остановился рядом с Остином. Именно Том, умудренный опытом коренной техасец, должен поднять руку в перчатке, за которой будут следить остальные. Когда рука опустится, погонщики двинутся в путь.

Темп будут задавать самые лучшие и опытные наездники. Впереди Том Кэпс поставил Рэнди Ланкастера и его лучшего друга Боба Коулмена. Оба были в прекрасной физической форме и считались опытными скотоводами. Закаленные ветераны Рэнди и Боб знали друг друга с детства; они вечно ссорились, как старая супружеская пара, и отличались вспыльчивостью и грубостью. Им было по сорок — самый расцвет сил. Два других опытных пастуха — молодой Ред Уилсон, приехавший в Техас из Монтаны, а также крепкий старик Зик Уэрт, ветеран армии конфедератов из Алабамы, — ехали в середине мычащего стада. Четверо других ковбоев: Фредди Блэк, Монти Хадспет, Слим Хестер и старый Нат — расположились по бокам. Они должны были возвращать на место отбившихся от стада животных. Двое молодых работников — восемнадцатилетний Клайд Боннер и семнадцатилетний Джимми Дэвис — проведут ближайшие шесть недель в хвосте колонны, глотая пыль и горько жалуясь на судьбу. Тем не менее даже Клайд и Джимми свысока смотрели на конюха, высокого тощего парня, чья единственная обязанность заключалась в уходе за огромным табуном. Юный Дэнис Сандерс любил животных больше, чем людей, и был самым искусным наездником, какой когда-либо присматривал за табуном.

Фургон с провизией, поскрипывающий под весом муки, бекона, вяленой говядины, бобов, зерна, сахара, приправ, горшков и кастрюль, уже ехал впереди стада. Им правил Большой Эл Макрей. Ему предстояло управлять фургоном, стряпать, а также стирать, лечить раны и змеиные укусы и даже стелить постели на ночь.

Остин напряженно ожидал взмаха руки Тома Кэпса. От волнения по его широкой спине пробегала дрожь — так всегда бывало перед началом перегона скота. Как и другие работники, Остин начнет жаловаться на жизнь, прежде чем они достигнут Абилина. Он будет чувствовать себя усталым и измученным, им овладеют скука и беспокойство, он начнет тосковать по дому и хотеть женщину, ему начнет казаться, что он больше видеть не может своих товарищей-ковбоев, он почувствует отвращение ко всей этой длинной жизни — и все это задолго до того, как первые животные приблизятся к загонам шумного канзасского города. Но теперь Остин чувствовал себя молодым, сильным, готовым тронуться в путь и гнать упрямых коров в Канзас — через прерии, через глубокие ущелья и бурные реки, через земли индейцев. Это настоящая мужская работа, и она была нужна ему. Он поерзал в поскрипывающем седле, и большой серый конь под ним нетерпеливо тряхнул головой. Том Кэпс щурился от лучей утреннего солнца. Перед ним волновалось целое море разномастных бычков, которые фыркали, мычали, стучали друг о друга длинными рогами и поднимали копытами пыль. Эта картина радовала глаз опытного ковбоя. Ом медленно перевел взгляд на Остина. Тихим, почти ласковым голосом, за которым скрывалась необузданная и суровая душа, он произнес:

— В Абилин.

Остин кивнул, улыбнулся, надвинул на лоб широкополую шляпу и еще крепче сжал поводья. Рука Тома Кэпса опустилась.

— Вперед!

На лицах разразившихся одобрительными возгласами ковбоев появились одинаковые улыбки; они вонзили шпоры с большими колесиками в бока своих коней — и путь на север начался.

Конь Остина гарцевал в лучах утреннего солнца; его густая грива развевалась на ветру, а ручной работы седло, отделанное серебром, ярко сверкало. Остин без труда держал поводья. Глаза его скользнули вдоль линии горизонта, остановившись примерно в том месте, где должно было находиться ранчо Фоксуортов.

Остин вздохнул. Сюзетту совершенно не волновало, что он уезжает. После отлова скота он провел дома целую неделю, но всего дважды удостоился чести насладиться ее обществом: во время ленча в отеле «Уичито» и вчера вечером за обедом. А почему, собственно, она должна волноваться?

Он покачал головой. К черту Сюзетту Фоксуорт! Она милая юная девушка — и ничего больше.

Пока Остин спорил с собой, Сюзетта, сидевшая верхом в дамском седле, остановила свою кобылу Глорию на склоне близлежащего холма и обвела взглядом пришедших в движение животных. С безопасного расстояния она с восхищением наблюдала, как ковбои уверенно выводят стадо, направляя его через луг. Когда взгляд ее скользнул по широкой груди и мускулистым рукам Остина, он повернулся в седле, натянул поводья огромного серого коня, и Сюзетта поняла, что он увидел ее. Повернув лошадь, Остин что-то сказал Тому Кэпсу. У Сюзетты перехватило дыхание: Остин направлялся прямо к ней. Теперь уже не было смысла притворяться, и, когда он приблизился, девушка обезоруживающе улыбнулась.

Остановив коня рядом с ней, Остин коснулся кончиками пальцев шляпы и подмигнул:

— Милая, я считаю, что ты — самое прекрасное существо на свете.

— Вы и сами великолепны.

— Дорогая моя, после таких слов мужчине очень трудно вернуться к своим обязанностям. — Он протянул ей руку в перчатке.

Сюзетта подала ему свою, и Остин поднес ее к губам, тихо прошептав:

— Произнеси слово «дорогой», и я никуда не поеду.

Сюзетта вырвала руку.

— Остин Бранд, что за глупости вы говорите! Что это на вас нашло?

— Извини, Сюзетта. Я вел себя глупо.

— Я не хотела, Остин… то есть я…

— Я прекрасно понимаю, что ты имела в виду, дорогая. Мне нужно ехать. Пожалуйста, будь осторожна. Увидимся через три месяца. — Остин пришпорил коня и галопом понесся к стаду.

Что ж, Сюзетта права. Хорошо, что девушка открыла ему свои мысли — это облегчит дело. Она останется для него дочерью умершего друга, только и всего. Естественно, Остин будет заботиться о ней, но только как о дочери, опекать девушку в память о Блейке Фоксуорте — вот и все.

Перегон скота был тяжелым и опасным делом, и Остин работал наравне со своими людьми. Он весь день оставался в седле; спина его ныла, голова болела, а глаза слезились от пыли, вздымаемой тысячью копыт.

С каждой неделей усталость погонщиков возрастала. Остин тоже измучился, но не настолько, чтобы выбросить Сюзетту Фоксуорт из головы. Он думал о ней днем, под палящими лучами солнца, и ночью, лежа в своем спальнике и устремив взгляд в усыпанное звездами небо.

В конце июля Остин и его люди поместили скот в загоны в окрестностях Абилина. Окончательный подсчет несказанно обрадовал Остина: потери были минимальны, скот здоров и более упитан, чем тогда, когда они покидали Джек-Каунти.

Все ковбои отправились в город, сгорая от желания принять ванну, побриться и хорошо провести время. Остин и Том Кэпс смотрели, как они уходят с криками и свистом; двое самых молодых размахивали шестизарядными револьверами.

— Чего же мы ждем? — Том Кэпс свернул самокрутку, смочив бумагу языком. — Пойдем, устроим себе небольшой праздник.

— Отличное предложение, — отозвался Остин, — но сначала я хочу побриться. Эта чертова борода с каждым днем чешется все сильнее.

— Ну, положим, чешется не только борода, — ухмыльнулся Том Кэпс и затянулся самокруткой.

Через час Остин погрузил свое большое усталое тело в деревянную ванну, наполненную мыльной водой. Взяв в одну руку стакан виски, а в другую — кубинскую сигару, он вздохнул от удовольствия. Горячая вода приятно расслабляла усталые мускулы и очищала обожженную солнцем кожу.

В сумерках Остин вышел на послеобеденную прогулку и двинулся к салуну Аламо, обходя по пути пьяных ковбоев. Он заказал бармену бурбон и, выпив три порции, подошел к одному из многочисленных столов, покрытых зеленым сукном. Кивнув крупье, сдающему карты, он, занял место за столиком. Через час игра наскучила Остину, и его глаза заскользили по прокуренной комнате. Вскоре он встретился взглядом с парой зеленых глаз, и пышнотелая, с молочно-белой кожей женщина приблизилась к его стулу. Хорошенькая рыжеволосая дама обольстительно улыбнулась Остину. Он ответил на ее улыбку.

Сверкнув зеленым шелковым платьем, женщина молча села на колени к Остину, открыв для обозрения стройные ноги в шелковых чулках. Она обвила тонкой рукой его шею и прильнула к нему; пушистые зеленые перья ее шляпы щекотали ему шею. Женщина ласково коснулась его лица и сладким голосом сказала:

— Купишь мне выпить, ковбой?

— Конечно, дорогуша, — ответил Остин и обнял ее.

Он продолжал играть и пить, а рыжеволосая, сидя у него на коленях, все сильнее прижималась к нему и каждый раз целовала Остина, когда он опускал серебряную монету за вырез ее платья.

Остин забрал выигрыш и оставил игру, а обходительная рыжая девица повисла у него на руке, непрерывно болтая. Засунув приличную сумму денег ей в платье, он поцеловал ее в щеку и извинился:

— Прости меня, милочка, но я устал. Может, завтра. А теперь я хочу немного вздремнуть.

— Разумеется, голубчик, — защебетала рыжая и поцеловала его в губы. — Ты немного вздремнешь, а когда встанешь, мы как следует повеселимся. Меня зовут Ширли, и я обещаю тебе незабываемую ночь. Ты ведь не забудешь про меня, правда, красавчик?

Остин тряхнул головой и отцепил ее Длинные пальцы от своей руки.

— Нет, мэм, не забуду.

Тем не менее он забыл.

Вернувшись в отель, Остин разделся и повалился на мягкую постель. Он закрыл глаза, не сомневаясь, что тут же заснет. Вместо этого перед его мысленным взором появилось милое лицо Сюзетты Фоксуорт. Остин не мог вспомнить, как выглядит Ширли, но живо представлял себе каждую черточку прекрасного лица Сюзетты. Он жаждал только ее, и никого больше.

Однако на следующий день Остин заказал себе билет на поезд в Нью-Йорк.